Ремус сидел на берегу озера, погруженный в воспоминания. Они окружали его блеклой картинкой, постоянно сменяющей друг друга, стоило ему перевести взгляд на что-то, связанное со своим воспоминанием.
Он оборачивался, и видел башню совятни на возвышении, скрытую за небольшим перелеском, и видел, как трое неуверенных мальчиком, еще с сомнением в глазах и осторожностью друг к другу забираются на самый верх вслед за излишне энергичным четвертым, которому показалось, что напугать всех сов разом — это хорошая идея. При свете дня они убегали, смеясь и подтрунивая друг над другом, вот как раз мимо россыпи камней рядом с тропинкой, радуясь, что не полезли туда ночью. Он видел самого себя, растерянного и смущенного, и помнил, как терзался противоречивыми чувствами — умом он понимал, что это было глупо, но сердцем… сердцем он бежал еще быстрее, навстречу ветру и новым приключениям. Он видел, как маленький светловолосый мальчик разглядывает длинную стремительно бледневшую царапину на предплечье, видел, как подбежал к нему тот самый заводила, еще совсем ребенок Сириус, и восторженно заявлял, что среди них затесался супергерой. Он видел яркую краску на собственных щеках. Он улыбался, ведь тогда они даже не спросили его, отчего так. Выросшие в магических семьях юные волшебники, они видели и не такой, высокий и нескладный уже Джеймс, лохматый и поблескивающий очками в сумерках, он бежал следом за Сириусом, доверяя ему по многолетней привычке, они видели и не такое, может даже и вместе. И только Питер, блеклый, незаметный и осторожный Питер, посмотрел на него с сомнением и подозрением. Острый нос подозрительно шевелился. Ремус с легкой грустью смотрел на то, как маленький круглый Питер глядит ему в спину, ему-ребенку, и думал, что он уже тогда напоминал крысу, а никто из них так и не заметил.
Он щурился, хотя у оборотней было великолепное зрение, скорее по привычке, задумчиво, и следил линию темного берега со стороны Запретного Леса. Там, путаясь в школьных мантиях, с выражением восторга и шока на лице, они улепетывали от гигантских пауков, умудряясь кидать заклятья на ходу. Развернувшийся спиной Сириус метнул в особо приближенного что-то ярко-желтое, он так и не рассказал, что это было, и паук с мягким хлопком исчез, а сам Сириус, споткнувшись, летел в воду. Он прихватил с собой и его, Ремуса, который на бегу, оказывается, сохранял задумчивое выражение лица. На какое же глупое удивление оно сменилось, когда Ремус обнаружил сам себя сидящим в воде у самого края берега. Он взрослый и сейчас едва удерживал смех от своей гримасы, которую, конечно, так далеко видеть не мог, но он помнил. Помнил и видел, как с секунду смотревший на него Сириус с громким смехом и тучей лег прямо на дно прибрежной части, где было совсем неглубоко. Длинные волосы намокли и облепляли еще по-детски круглые щеки, на которые Сириус злился вплоть до третьего курса. Он лениво хлопнул ладонью по воде и облил и без того мокрого растерянного Ремуса окончательно. Он видел себя разозленного, в ответ ударившего двумя водопадами прямо на хохочущего друга, а кричащий с берега Джеймс просил их орать еще громче, чтобы сбежались все дежурные. Естественно, что все это было после отбоя. Нервно оглядывающийся в сторону Леса еще более кругленький Питер внезапно завизжал не хуже девчонки и тыкнул в тень за кустами. Сириус, разом замолчавший, но ничуть не испуганный, с любопытством разглядывал человеческий торс и лошадиные ноги. Ремус же смотрел на кентавра как ребенок на чудо, и взрослый Ремус отчаянно завидовал его удивлению. Сейчас, кажется, он разучился удивляться. И видя, как отчаянно орал на высоких тонах Питер, тыкая пальцем в презрительно морщившегося кентавра, он следил за собственной реакцией. Он маленький легко догадался о том, что кентавры чуют его истинную сущность. Тогда вопрос кто же истинен — волк или человек — не заботили его. Он еще учился видеть и тянуться к хорошему, тот, маленький Ремус, очень худенький и маленький, он подошел бесстрашно к кентавру, провожаемый восхищенными взглядами Джеймса и Сириуса. Сириуса в особенности.
— Простите нас за то, что мы вторглись в ваш лес, — он почти слышал свой слабый, но удивительно уверенный и спокойный для ребенка голос, и думал. Неужели он всегда был таким противоречивым? Тихий и одновременно страшный в гневе, вежливый и не переносящий претензий на собственную территорию, человек и волк. Как маленький Сириус мог узнать противоречия в каждом из них? Даже в Питере. Пусть Блэк со смехом отрицал свою способность разбираться в людях, он удивительно точно нашел в Петтигрю способность при определенных условиях терять осторожность и даже становиться смелым. Была ли эта форма отчаяния, никто из них сказать не мог, но плохим человеком Питер все-таки не был. Просто трусом.
— Он и твой, маленькое создание. Мы давно не видели таких у нас, — он склонил голову и скрылся в кустах вновь, то и дело оглядываясь. Ремус сквозь расстояния времени видел свои красные щеки. Он помнил, он думал, что он раскрыт.
— Ух ты, про что это он, Реми? — по-братски похлопал его по плечу Сириус, а когда к ним подбежал и Джеймс, перепрыгивая через коряги на берегу, он наблюдал за тем, как они тогда водили вокруг него хороводы. А он, растерянный, стоял посередине и с удивлением наблюдал за друзьями. Они становились больше, чем просто приятели на семь лет.
Он смотрел на дорогу в Хогсмид, и видел тысячи раз, когда они законным путем ходили в деревушку. Он видел как раскрасневшийся на морозе Сириус задался проблемой присутствия сладкого в рационе Ремуса и пытался впихивать в него шоколадные лягушки. Джеймс, шедший рядом с ними — и Ремус взрослый отчетливо это видел — смотрел на них с какой-то странной уверенностью в «так будет всегда», очень странной для тринадцатилетнего подростка. А потом мимо вперед них пробежала Лили, смеясь и догоняя своих подружек, как на подбор таких же шальных девиц, которые, чуть повзрослев, становились настоящими красавицами с внутренним миром. Сириус, взмахнув руками и горячась по поводу его, Ремуса, отказа от лягушек, задел очки Джеймса, и они полетели прямо под ноги Лили. Сам Джеймс полетел за ними. Остановившаяся сразу же Лили поняла, что случилось, только лишь из-за одного взгляда, и, присев, протянула их щурящемуся другу очки. С тех пор выражение счастливого идиота не сходило с его лица.
Он сидел на холодном камне, держась лишь согнутой в колене ногой, и вспоминал, сколько всего здесь, на озере, связано с воспоминаниями. Полупрозрачные образы, следы запахов, все, что его волк сохранил для него, оживало под воздействием его фантазии. В тот же год они выдумали карту. В тот же год они догадались, что с ним не так. То был тяжелый год, отец, единственно родной ему человек, тяжело болел, но не позволял сыну возвращаться домой даже на каникулах. То были самые тяжелые превращения, как будто его волк тоже вступил в стадию переходного возраста, и превращения были намного утомительнее. Мадам Помфри уже не сопровождала его в Хижину, она только смотрела в окно, он спиной чувствовал его взгляд каждый раз, и этот путь, этот чертов путь до Хижины, а, вернее, до Ивы, он помнил до мельчайших деталей. Ему нечего было делать, когда он оставался один.
Он смотрел на ничуть не изменившуюся Иву, только, может, с чуть поломанными ветвями, и знал, что с легкостью повторит то, что сейчас перед его мысленным взором делал подросший, хотя и не так, как остальные, подросток. Он видел собственные желтые глаза, внимательно ищущие нужный сук, чувствовал начинающуюся ломку так явственно, будто сегодня для него взрослого начиналось полнолуние. И он видел тот день, когда почувствовал кого-то еще. Через резкую боль, треск костей и собственные стоны, он учуял кого-то еще, запах страха, любопытства и сочувствия. Три разных оттенка, которые он бы ни с чем не перепутал и много лет спустя, он звериными глазами смотрел на тех, кто не дал ему добраться до Хижины вовремя. Он сдерживал волка как мог, смотря на друзей, и ожидал, что в следующую секунду они побегут и больше никогда не заговорят с ним. Какие же круглые у него, оказывается были глаза, когда он увидел широкую улыбку Сириуса и его навсегда врезавшееся в память: «Да ты не Реми, ты же Муни!». Он пронесет эту немного детскую кличку через все, и он тогда не ждал, что человек, тогда назвавший его так, окажется обвинен в страшных преступлениях и посажен навечно в Азкабан. Только не его Сириус, не тот, каким маленький Ремус знал его. Восхищался, отчасти светло завидовал и бесконечно любил, ровно как и Джеймса. Не прошло и дня, чтобы Ремус не был благодарен принявшему его директору за подаренные семь лет счастья. Такие, как он, не заслушивают и дня. Тем более такихъ друзей. А эти друзья — того, что с ними стало.
Он смотрел на домик Хагрида, тоже ничуть не изменившийся. Они не раз прибегали смотреть на диковинных животных. Единороги, тестралы, да бог знает кто еще, они пугались маленького светловолосого мальчика. Как и люди, как только узнавали, кто он. А эти… Эти нет. Он только слышал запах страха порою от Питера, но и только. Но Сириус и Джеймс… Они смотрели на него так, как будто он был самым крутым, просто самым, и едва ли не с восхищением. Это восхищение— оно как пушистое одеяло накрывало Ремуса-подростка, и в него же кутались все его воспоминания до рождения Гарри. Они, его друзья, каждый приход к домику Хагрида, зачем-то хотели знать все о чудесных животных. Не то, что пишут в книгах, то, что мог рассказать им Ремус. Ну или просто залезть на тестрала, которого никто из них не видел. Тогда же, задумчиво смотрящий на сторожевого пса Сириус как-то изменился, и еще недели прошли, прежде чем он рассказал друзьям. О том, кто такие анимаги. Внимательно выслушавший его Ремус, сидящий с толстой книгой на подоконнике тогда, вон в том окне полутемной башни, не понимал только одного — зачем его другу понадобились анимаги? Сириус, радостно вещавший о том, как надо превращаться, внезапно замолчал и наградил его очень долгим взглядом. Скорее всего, он думал. Вряд ли захваченный идеей Сириус когда-нибудь спрашивал самого себя о том, что хотел сделать под действием обстоятельств. И если он перегорал, то у него уже не получалось задуманного. А он ответил просто.
— Знаешь, Муни, я все равно не сплю ночью, когда тебя нет, — он обратился за подтверждением к Джеймсу, и тот кивнул неуверенно. Такого, как Джеймс Поттер, трудно было заставить не спать, разве что только созданием коварного плана. Отмахнувшийся от него Сириус продолжил. — Так что лучше я составлю тебе компанию, а раз твой волк такой недружелюбный, почему бы не найти с ним общий язык, выпустив наружу наших зверей?
И Ремус помнил, как он чуть не выпал из того окна. Как сидел, открыв рот, и смотрел на такого простого как два галеона Сириуса и бесконечно повторял в уме «зачем?». Наконец он смог выдавить это из себя и задать полноценный вопрос.
— Зачем? — спросил он тогда утомленно. Надежда — это то, что оборотни теряют практически сразу же.
— Потому что друзей не оставляют одних в беде, — закончил за Сириуса Джеймс и предложил перейти к обсуждению «очень противной рыжей девчонки». Сириус и Ремус автоматически улыбнулись, и неловкий момент исчерпал себя.
Ремус с каким-то нежным чувством смотрел на большой камень у дороги к совятне. Он надежно укрывал тренирующихся подростков от чужих глаз. Тогда получившие по сотне отработок за разгром в Большом Зале, когда Сириус, решивший, что небо чересчур светлое и почему бы ему не покапать, случайно наколдовал больших и толстых жаб вместо дождя. Икающие от смеха друзья заползли под стол и пытались затащить Сириуса, но тот явно вошел во вкус. Наколдовавшие себе зонтики учителя и старшекурсники, очевидно, были крайне смущены кваканьем над головой. Ведь каждый зонтик украсился минибассейном, в которые приземлялись счастливые жабы, а после выпрыгивали оттуда с довольным кваканьем, шокируя впечатлительных девушек. Пытавшиеся хоть что-то исправить друзья махали палочками, но кроме того, что жабы окрасились в синий цвет, у них ничего не вышло. Получили, естественно, все четверо. Вынужденные по ночам задерживаться, они переносили тренировки на день. Вспоминая об этом с легкой улыбкой, Ремус думал, что если подойдет к камню, то обязательно увидит там привалившегося к камню Сириуса, завязавшего волосы в короткий хвост, пытающегося отдышаться Джеймса, сидящего на земле, и не очень то старающегося Питера. Он первым ушел тем вечером, сославшись на дополнительное задание. Следом убежал Джеймс, отнекивающийся и краснеющий, хотя всем давно было известно, что он шпионил за Лили. Впервые он и Сириус остались вдвоем. Может, это все началось именно тогда. Когда Ремус, наблюдавший за потугами Сириуса, сообщил ему, что надутый вид очень роднит его с наколдованными лягушками, а красный цвет лица — с их первоначально розовым цветом. Легкий на подъем Сириус мгновенно сложился пополам от смеха… И превратился в еще маленького, но очень энергичного темного пса, усиленно махавшего хвостом и удивленно разглядывающего свои лапы. Наконец он счастливо взвизгнул и бросился на колени к Ремусу, бешено крутя хвостом и тяжело дыша. От переизбытка эмоций он превратился обратно где-то на полпути к Ремусу и так по инерции и налетел на него. Он был оборотнем, и на него могла упасть хоть тысяча Сириусов, и с ним бы ничего не случилось. Но Блэк возился, пытался разобраться с конечностями, не отойдя от образа собаки, и смотрел на него сумасшедшими счастливыми синими глазами.
— Ну ты и… псина! — возмущенно заявил Ремус и наконец-то выбрался из-под него. Но веселье друга не могло не заразить его.
— Зови меня Бродягой, — гордо сообщил он и сел на колени рядом с другом, бездумно тряся головой. Темные пряди выбились из хвоста и почему-то делали его старше.
— Да конечно, — хмыкнул Ремус. — Только из-за того, что ты бесконечно шляешься по чужим домам, это не повод давать тебе такую романтичную кличку! — и он пихнул Сириуса в бок.
— А чем я тебе не романтичен? — возмутился Блэк и потрепал его по волосам. — Просто признай, что ты в меня не верил, вот и все.
— Не верил, — легко согласился он, ребенок. Он и вправду не ждал, что кто-то составит ему компанию. Даже просто захочет это сделать. И пока он еще не мог осознать, что это на самом деле значило для него, он уже был благодарен.
Он не сказал им, когда побежал к Иве в следующий раз. Взрослый Ремус видел, как его воспоминание бежит, старательно сдерживая боль, со всех ног к Иве, а следом за ним, глухо гавкая, несется темная собака с совершенно невозможными синими глазами. Он зачем-то превратился обратно в человека, когда Ремус, лежавший на продавленной кровати, крутился в агонии и сворачивался клубочком, послушно пережидая боль. Ее нельзя было терпеть. Он бы научился.
А вот для Сириуса это стало шоком. То, как превращается Ремус. Он даже не сообразил, когда Ремус попросил его отвернуться. Превращение было не для слабонервных, но при этом ему нужно было еще и раздеться, чтобы было потом, что одеть в обратный путь. Но было слишком поздно, задержанный Сириусом, он уже не контролировал собственные руки, и, видимо, Сириус увидел что-то наподобие отчаянного смирения, когда напряженные кисти рук стали менять свою форму. Он оттолкнул их и довольно быстро стянул с растерянного Ремуса сначала рубашку, а потом успел и штаны, откинув их как можно дальше. Стоящий перед ним на коленях, он терпеливо смотрел прямо ему в лицо, обезображенное превращением. Менялись зрачки, менялись глаза, менялись зубы. Это было отвратительно, Ремус был уверен в этом. Но и сказать «Не смотри!» он уже не мог. Он оттолкнул его, насколько мог, мягко, и вновь свернулся калачиком, закрывая глаза. Когда он открыл их, его встретили понимающие синие глаза. Но на них он уже смотрел по воле волка, разрешившего ему это.
Он много лет боролся со своим монстром. Каждую секунду, даже сейчас, когда он предан воспоминаниям, он шевелится где-то внутри и передает ему свое беспокойство. Несмотря на когда-то пылающий гнев и ярость к нему, сейчас Ремус осознавал его как часть себя, и только изредка пытался бороться с ним. На самом деле он давно уже вел настолько жалкое существование, что даже его монстр готов был выть от тоски. Ему, как никому другому, не хватало Бродяги и Рогалиса. Как самому Ремусу его друзей.
Отсюда ему нельзя было разглядеть Хижину. Но он помнил, как его волк или уже он сам, тогда было сложно разобрать, подошел к маленькой собаке и принюхался, приходя в замешательство. Собака же только дернула ушами и положила голову на лапы перед ним. Волка собака забавляла. И он осторожно толкнул ее лапой, ожидая реакции. Собака подпрыгнула, завиляла хвостом и боднула его мордой в грудь. Волку понравилось, и он отпрыгнул, точно так же виляя хвостом. Собака гавкнула и повела его за собой. Она вела его всегда, каждую ночь, и сейчас Ремус наблюдал, как по темным полянам бежит силуэт оглядывающейся собаки, а за ней — невероятно счастливый волк, почувствовавший свободу. Свобода — это то, что подарили ему друзья. Друзья, с которыми иногда было не так легко, но и без которых — уже невозможно.
Он помнил и четвертый курс. Когда они гонялись вокруг озера за Северусом, метко отражавшим заклинания с чрезвычайно решительным выражением лица, когда поджигали его тетради, когда он занимался, сидя рядом с деревьями, когда сами лениво перекидывались на солнце в карты и купались по ночам, пытаясь дразнить гигантского краба. Ремус не купался, он только наблюдал за тремя веселыми подростками, плещущимися в воде, и чувствовал, как его волк сворачивался пушистым клубком внутри него, успокаиваясь и удивительно соглашаясь с хозяином. Они стоили друг друга, определенно.
На следующую ночь после счастливого купания и слишком мечтательных разговоров о будущем — они были так наивны — Сириус, получив во время ужина письмо, посерел и выбежал из Зала, никому ничего не сказав. Джеймс пожал плечами и сказал, что это нормально. Что у него это бывает. А вот его Волк так не думал, и Ремусу казалось нормальным, что его пушистая натура так переживает за Сириуса. В конце концов он был первым, кто отнесся к волку, как волку, а не аппендиксу самого Ремуса. Он был первым, который пытался с ним подружиться.
Он и сейчас ясно видел сгорбленную фигуру на берегу, бездумно бросающую камни в воду. Он не двигался, даже не вздрогнул, когда Ремус опустился с ним рядом. Это были последние дни перед каникулами, которые Сириус должен был обязательно провести дома, редкий случай, когда он не уезжал к Поттерам. Он положил руку на плечо другу и легко сжал, показывая, что даже если тому тяжело говорит, он просто посидит здесь, рядом. Это его умение всегда казалось странным другим людям. Ты во многом становишься странным, когда внутри тебя — кровожадный хищник.
— Они собираются на встречу Пожирателей Смерти. Они хотят показать меня и Регулуса ему. Они пишут, что Беллатриса пригласила их. Чтобы встретиться со своей новой семьей, — он выплевывал эти слова друг за другом, нагнетая. — Нарцисса то, Нарцисса это, она вышла замуж за Пожирателя Смерти, защитника Чистой Крови и традиций! Рано или поздно я не смогу противостоять им. Я уже не могу говорить «нет», а они не могут списывать это на подростковое время. В крайнем случае я буду способен хоть на что-то, но Регулус, — и он замолчал, слишком взволнованный, запустил руку в волосы и закрыл глаза. Ремус сидел рядом молча, он понимал, что Сириус был из тех людей, кто при поддержке начинал мгновенно красоваться и обещать что-то большее, как настоящий гриффиндорец из слизеринской семьи. Его семья — это была та проблема, с которой он, еще будучи ребенком, пообещал разобраться сам. Но в тот момент, на озере, похоже он справлялся совсем плохо. Он олицетворял собой полное отчаяние.
— Джеймс думает, что это временное, что это лишь так, недомолвки с семьей, — он взволнованно перехватил руку Ремуса и сжал ее. — И я тоже думал так, но сейчас я вижу, что они готовы убить всякого. Они даже обсуждают тебя на семейных обедах, считая, что таких как ты нужно сразу же подвергать эвтаназии. Я не могу слушать этого, я не могу слушать, как они отзываются о магглорожденных, я не могу вспоминать, как сам когда-то иронично относился к ним, — и Ремус, глядя на взволнованного Сириуса, знал, что его волнует не семья, от которой можно убежать, а сам он, взрощенный этой семьей, та его часть, что когда-то совершала неправильные поступки и неправильно думала. — Я каждый раз говорил им, что я все равно буду дружить с тобой, но знаешь, что они отвечали мне? — глаза его полыхнули чистой яростью.
— Что у каждого должен быть собственный питомец, — он сказал это тогда не грустно, чтобы совсем не расстроить друга. На самом деле он смутно понимал, почему это так волнует Сириуса. В конце концов, он и в самом деле только питомец волшебного мира, он слышал вещи и похуже этого.
— Я разбил половину сервизов в доме, когда услышал это, — признался Сириус. Он, казалось, даже слегка покраснел. — Ведь ты умнее, чем половина всей моей семьи вместе взятая. Как они могут говорить что-то о питомце? Это же бесчеловечно!
— Да я привык, — растерянный от такой нелогичности, Ремус посмотрел на свою руку, которую все еще сжимал Сириус.
— Ты не должен привыкать к этому, — совсем уж яростно заявил ему Блэк, глядя прямо в глаза. — Если не считать этого, то они управляют моей жизнью. Они намекают на мое устройство брака, и меня просто тошнит от этого.
— Потому что гриффиндорцы верят в любовь, — поддразнил его Ремус, с беспокойством оглядывая чересчур напряженную фигуру друга.
— Да, — слишком серьезно кивнул ему Сириус. А потом отвел глаза. — И при этом они сделают меня Пожирателем. Меня и брата. Я не могу позволить им получить Регулуса. Но я вообще ничего не могу, какая ирония.
Они замолчали. А потом Сириус просто обнял его, так сильно, как только мог.
Ремус взрослый до сих пор помнил это. Вряд ли Сируис бы сам когда-нибудь рассказал ему, но его волк был достаточно чуток, чтобы понять, что кто-то нуждается в защите. Он всегда был неравнодушен к Блэку, и он легко это позволил. Хотя обычно при любых прикосновениях он рычал, и рык этот был слышен только Ремусу как напоминание о том, что такое волк терпеть не станет.
А после каникул Сириус вернулся с кошмарами. Глубокими, темными, повторяющимися, он дошел до того, что стал бояться ложиться спать, хотя зелье, которое ему приносили друзья, принимать отказывался. Сперва друзей будили дикие крики, но Сириус научился накладывать заглушающее заклятье. Если бы волка можно было оглушить. Он чуял страх и панику, и Ремус не спал ночами, ворочаясь в своей кровати и мучаясь тем, что не может помочь. В одну из таких ночей, когда он только задремал, его выдернула из сна такая волна безысходности, что он просто больше не мог терпеть. Он легко перешел на соседнюю кровать, миновав порог неслышимости, и посмотрел на сидящего в кровати Сириуса с широко распахнутыми глазами. Его била крупная дрожь, и Ремус потянулся, было, чтобы включить свет, но Сириус со скоростью молнии перехватил его руку. И хотя взгляда он не поднимал, Ремус понял, что никакие зелья бы ему не помогли. То, что возвращалось ночью, незаметно мучило его каждый миг, когда он оставался один. Он послушно лег на кровать, как молча попросил его об этом Сириус, и молча же смотрел на ложившегося рядом друга. Для Ремуса несложно было поспать рядом и разбудить его тогда, когда начнутся кошмары.
— Ты даешь людям силу, — глухо сообщил ему Сириус. Ремус уставился на него круглыми удивленными глазами.
— Свобода своего волка и сила твоего человека. Вы властны только друг над другом. И твоя способность противостоять, она помогает другим вспоминать о том, что они как раз целы, вспоминать, что их сила в самих себе, и что никто не сможет стать их хозяином, пока они будут бороться, — он говорил ему с совершенной искренностью, глядя в глаза и сжимая судорожно подушку. Потом он вздохнул и продолжил. — Ты заставляешь меня верить, что можно бороться и существовать дальше.
— Что ты видел на каникулах, Сириус? — мягко спросил его Ремус, осторожно освобождая подушку из его кулака.
— Слишком многое, — покачал он головой, и в его глазах отразился самый настоящий ужас.
Говорят, что страх можно побороть. Ремус не раз боролся с ним, помогал бороться другим, тем, кто принимали и не боялись его самого. Но он знал и о том, что со страхом бесполезно бороться, когда ты один. Потому что страх остаться одному приравнивается к бессилию. Бессилие означает конец.
— Что бы ты ни решил, у тебя всегда будем мы, мы не отвернемся и не бросим, ты же знаешь, — горячо и уверенно сообщил ему Ремус, разглядывая усталые черты лица Сириуса. Его семья заставляла его взрослеть раньше, чем того требовалось.
Но если ты готов сразиться со страхом оказаться одному, если ты уже был один и справлялся с этим, то ты получаешь новый страх. Страх оказаться бесполезным. Что не можешь помочь дорогим тебе людям. Это слишком запутано, чтобы быть описано в двух словах.
Весь его четвертый курс — это была бесконечная борьба. Их борьба, с семьей Сириуса, от которого спасал его Джеймс, готовый забрать к себе на все лето. Они предлагали и Ремусу, но тот знал, что его отцу осталось не так долго, и ему просто нужно быть дома летом. Чтобы если что, остаться в конце концов одному. Снова. Их борьба с самим Сириусом, который обозлился на всех потенциальных Пожирателей, плохо влиявших на его брата. Регулус попал в Слизерин, чем очень порадовал свою семью, и они вконец разругались с братом, который очень хотел спасти младшего. И личная борьба Ремуса с кошмарами Сириуса. Зелья тот по-прежнему не принимал, различал по запаху в еде и боролся против насильственного вливания, и единственное, что он принимал — помощь Ремуса. Ему даже не приходилось будить Сириуса тогда. Потому что кошмары ему не снились. И на следующее утро Сириус молча посмотрел на него с вопросом в глазах, когда Ремус собрался забирать свою подушку с его кровати. И Ремусу пришлось ее оставить, практически до самого конца. Когда Джеймс увидел это, он слишком долго смеялся, сообщив Сириусу, что в его резюме для девушек обязательно нужно будет упомянуть, что спать они будут втроем, а вообще к нему прилагался прирученный золотоглазый вариант оборотня во плоти. И Сириус, и Ремус наградили его слишком тяжелым взглядом. А взгляды Поттера никогда не смущали.
Все изменилось летом пятого курса, когда Ремус, похоронив отца, вздохнул и вернулся в пустой дом, чувствуя себя насколько можно то ли свободно, то ли окончательно в клетке. Он научился жить один, не чувствуя особого расстройства по этому поводу. Отец сказал ему, что для оборотня это — лучший вариант. Всегда быть одному. Таким же, повзрослевшим и изменившимся, он приехал в Хогвартс, с каким-то сожалением вспоминая о прошедших глупостях.
Ремус наблюдал вдалеке краешек железной дороги и помнил, что он ехал в купе один, не сумев отыскать на платформе своих друзей. Очевидно, они опаздывали. Он спокойно читал одну из отцовских книг, сидя на довольно удобном сидении в одном из купе, и каждый заглядывавший к нему улыбался ему и здоровался, и от этого ему было так горько, как никогда в жизни. Он не обманывал себя надеждами, что эти люди делали бы так же, если бы знали, кто он. Он слегка притормозил, прежде чем обернуться на очередное движение у двери, еще не совсем мыслями вернувшись из книги, фокусируя взгляд на чем-то более далеком, нежели буквы на бумаге. Он почему-то даже не почуял их, его волк на редкость мирно переживал летнее время, успокоившись и вынашивая свои проблемы где-то глубоко внутри. Он разглядел улыбающегося Джеймса, раздобревшего в плечах и серьезно натренировавшегося. Или же он просто еще больше вытянулся, как раз для его любимой роли загонщика. Квиддич — это была еще одна мания друзей, которую Ремусу приходилось переживать. В команду он пробоваться отказался, летать боялся потому, что боялся его волк, но команду всегда составлял, поддаваясь молчаливым просьбам друзей. Хотя он не понимал, зачем он им нужен. Он перевел взгляд на Сириуса, на лице которого застыло какое-то очень странное выражение, как будто он смотрел на него, Ремуса, в первый раз. Потом Блэк спохватился и широко улыбнулся, порываясь обнять его, но пока это делал Джеймс, передумал и устроился на манящее место около окна. Вошедший Питер, еще более располневший и ничуть не выросший, кивнул его просто и сел у двери. Они тогда много болтали. Почти как в прошлые года. Только волка не обманешь. Что-то было не так.
Это что-то росло весь год. Копилось, множилось, наравне с тем, как Сириус сходил с ума. Тоже выросший за лето, он выглядел коренным образом по другому, что-то изменилось в чертах его лица, а главное — в глазах. Поначалу он выглядел так, как будто его ошарашили какой-то новостью, от осознания которой ему пришлось бегать долгое время. Этому сопутствовали вспышки и смены настроения, долгие исчезновения… и самое главное то, что у Сириуса больше не было кошмаров. Каким-то образом за лето он избавился от них, но каждый вечер Джеймс с тревогой поглядывал на него, думая, что Ремус не заметит. Естественно, что и спать в одной кровати им не приходилось. Это сильно облегчило жизнь в тот момент, когда весь Хогвартс гормонально сходил с ума, и многое воспринималось совсем иначе. Это был тот год, когда Сириус, раз встретившись с одной миловидной девушкой, начал череду свиданий, к ужасу Ремуса, таких, что он не помнил имени девушки уже на следующее утро. Сперва Джеймс его понимал и поддерживал, видимо, зная о чем-то, что не посчитали нужным рассказать ему, Ремусу. Но затем и он начал беспокоиться. Они пытались поговорить с Сириусом, но он только отмахивался. Он удивительным способом переводил все на кого-то из них, чаще на Джеймса. Всем им было понятно, что тот давно и полностью влюблен в Лили Эванс, и теперь его главной проблемой становился Снейп. Она предпочитала общаться с ним, а не с Джеймсом, почему-то считая его заносчивым и гордым. Он в конечном итоге и стал таким, пока пытался добиться ее сердца. Это сопровождалось жестокими шутками по отношению к Снейпу, и многие из них Ремус хотел бы прекратить. Он не раз подходил к Северусу с извинениями за своих друзей, но тот посылал его как можно дальше. После этого невероятно злым по отношению к нему стал и Сириус.
Это сумасшествие продолжалось ровно до тех пор, пока одна из подружек Сириуса не расплакалась, рассказав какую-то тайну Лили. И эта тайна заставила ее врезать Сириусу по лицу. Это было так неожиданно для их всех, что они не успели даже отреагировать. Тогда же они и узнали, что девушка беременна, причем от Сириуса. Но что еще более страшно — она собиралась этого ребенка сохранить.
Ремус взрослый смотрел на спальни подростков. Он гадал, сколькие из них прямо сейчас совершают ту же ошибку, что и его друг много лет назад. Но немногие могли решить ее так же. Он взял девушку за руку и увел куда-то, и больше никто из них не заговаривал о ребенке. Более того, девушка не раз смотрела на Сириуса с жалостью, заставляя Ремуса сгорать от любопытства. А Джеймс… Он уже тогда был отдален от них всех. До той истории с Ивой.
Ремус с трудом вспоминал, что в тот день на Зельях его посадили в пару с Северусом. Обычно спасавший Сириуса, Ремус не ожидал такого удара, хотя в общем-то довольно сносно пережил этот урок. Они молча сработались, выполнив самое лучшее зелье в классе. Хотя в основном это была заслуга Северуса.
Это был день полнолуния. Отучившись до обеда, он кивнул друзьям и ушел к Иве, делая вид, что собирается заниматься. Обычно он уходил вечером, но тут рисковать не хотел. Все прошло достаточно мирно, когда наполовину проснувшийся в нем волк учуял чужого. Полностью чужого, не друга. Он тогда еще не успел дойти до хижины и обернулся посмотреть на незваного гостя, пытаясь узнать его запах. Волк в нем заставлял его приближаться к человеку, пока еще не увидевшему опасность. Когда же он повернулся, в черных глазах мелькнул ужас. А это то,что всегда дразнило волка. И он бросился к выходу по узкому лазу, на ходу завершая превращение. Но кто-то вытащил жертву из лаза, лишил его хорошей забавы. Волк выскочил перед Ивой и бросился вдогонку за двумя людьми, прежде чем на его пути вырос знакомый силуэт собаки. Она бесстрашно бросилась наперекор, удерживая его. Волк был расстроен, он был голоден. Но он позволил Бродяге увести себя, успокоить. Он чувствовал горький аромат вины, но не понимал, что же случилось.
Наутро их всех отвели к директору Дамблдору. Только лишь увидев в комнате Снейпа, Ремус похолодел. Волк безропотно отдал ему воспоминания в тот же миг. И Ремус, побелев, съехал прямо на пол, закрыв лицо руками. Он что-то слышал о том, что директор уговорил Северуса не сообщать в Министерство, но он очнулся только, когда прозвучало имя Сириуса.
— Ты сообщил ему, что я каждый месяц скрываюсь в туннеле под Ивой, — без единой эмоции сообщил ему Ремус-подросток на этой самой поляне. Он не хотел смотреть на Сириуса, рискнувшего его жизнью ради забавы. Это было больно. Самое болезненное предательство, что он когда-либо испытал.
— Этот придурок, он всячески ходил за тобой, шпионил, черт возьми, он практически вешался на тебя, — заорал в ответ Сириус. Он вновь был в своем любимом состоянии отчаяния. Но Ремус не хотел ничего слушать, более месяца он не приближался к друзьям. Многое за этот месяц изменилось, они изменились все. Сириус прекратил свои свидания и каждый раз награждал Ремуса взглядом побитой собаки. Джеймс пытался подойти к нему и извиниться за них обоих, но Ремус не верил, а может, просто не хотел снова получать надежду. Потому что терять оказалось слишком больно. Потому что предательство — оно невыносимо. Оно рвало на куски и разбивало вдребезги, переворачивая наизнанку всю жизнь. И ты не можешь сказать, что все хорошее, что составляло тебя, не было всего лишь предысторией этого предательства. Это заколдованный круг. И из него почти не выбраться. Почти.
Они холодно распрощались в конце пятого курса. Он был далек от своих друзей, ведущих свою, взрослую жизнь, решавших свои проблемы, и он отчетливо понимал, что он был им не нужен. Что где-то их пути сошлись, но теперь настала пора уходить. Дальше у них — свои пути. Но только неугомонный волк отчаянно выл и не желал мириться с потерей. Потерей Бродяги. Может, это смущало бы Ремуса. Но он привык думать, что он сам и волк — это два разных существа. Как же он ошибался.
Мириться пришлось летом. Даже не мирится, необходимость в Ремусе вновь возникла настолько остро, что Джеймс практически влетел в комнату дома Ремуса и заорал о том, что ему нужна помощь. Он притащил на руках бессознательного и порядком покалеченного Сириуса. Он помнил, что кровь была повсюду. Нельзя сказать, что он пострадал серьезно, но зацепившие его проклятья были слишком глубоки. Взволнованный Джеймс рассказывал ему про уход из семьи, что Вальбурга не хотела так просто отпускать сына и навлекать позор на семью, и она проклинала его снова и снова, прежде чем Джеймс сумел вытащить друга оттуда. Ремус слушал его вполуха, его больше волновал собственный волк, который при виде ран Сириуса начинал так же выть, как и месяцы до того. Он беспокоился внутри, рвался на свободу и всячески мешал мыслить Ремусу. Порядок действий был прост. Пара заклинаний, таз с водой и покрасневшая тряпка. Сириус лежал без сознания на его диване, но, по крайней мере, он уже не выглядел таким бледным. Ремус ушел в ванную, чтобы вылить воду. Он провозился очень долго, пока пытался хоть что-нибудь сделать с тряпкой. Когда он закончил, он услышал крики.
— … Так почему бы тебе просто не рассказать?!!
-… Да потому что кто я такой??!
Он ворвался в гостиную прежде, чем это переросло в ссору. Он беспрекословно уложил снова побледневшего Сириуса на диван и почти не обиделся, когда тот отвернулся к спинке. Джеймс, запустив руку в волосы, с безнадежностью на него смотрел.
— Мне нужно домой, сообщить маме, — и, дождавшись одобрения Ремуса, он исчез в зеленом огне.
Ремус не стал разговаривать с обиженным на весь свет Сириусом. Он только прикоснулся к его лбу, проверив температуру, и проигнорировал несчастный вздох. Предложив ему плед, он устроился в кресле неподалеку, возвращаясь к прерванному чтению. Волк внутри него подозрительно продолжал волноваться. Ему невольно вспомнились слова про питомца.
— Муни, прости меня, пожалуйста, — обратился к нему севший на диване Сириус. Ремус молчал, ожидая продолжения. — Мне просто не хватило мозгов просчитать последствия. Я был слишком зол на Снейпа.
— Это не было шуткой? — уточнил Ремус, откладывая в сторону книгу и устало потирая переносицу.
— Нет, конечно, нет, — поспешно заверил его Сириус. — Я был невероятно зол. И злость затуманила мне мозг. Муни, ты же сам знаешь, что я непроходимый идиот и никогда не умел думать над поступками,— он слез с дивана и уселся на колени перед ним. Ремус, рукой касавшийся виска, посмотрел на него очень усталым взглядом.
— Да, пожалуй, это твоя главная черта, — кивнул Ремус. Он давно уже не злился. Боль предательства всегда хранится дольше.
— Я бы никогда не сделал того, что навредило бы тебе. Я просто не могу себе позволить тебя потерять, — совсем неразборчиво закончил он.
— Ложись обратно, — скорее, просьбой приказал ему Ремус, собираясь подняться на ноги. Но ладони Сириуса на его коленях остановили его. Ремус посмотрел на него с усталым интересом, ожидая того, что хотел сказать ему друг. Но Сириус не говорил. Он просто с минуту изучал его лица, а потом устроил голову на его коленях.
С тех пор казалось, что все шло вроде бы так же, как на первых курсах. По прежнему зашуганный Питер, купающийся в лучах внимания Сириус, хорошевший с каждым годом, Джеймс, по уши влюбленный и наконец-то начавший получать от Лили хоть какие-то ответы, и он, Ремус, ощущавший, что всем хорошо, кроме него. Он послушно исполнял роли того, кому можно рассказать все, к нему приходила даже Лили, в итоге записав в лучшие друзья, он позволял Сириусу искать в нем утешения и был ему кем-то вроде старшего брата, которого можно в порыве чувств обнять или жестом попросить поддержки. Они порою шалили, но Карта, их изобретение, давно уже лежала позабытой. Как будто их детство.
Ремус наблюдал жизнь так же, как наблюдает ее сейчас, и уже тогда ему начинало казаться, что жизнь, она проходит мимо. Волк старел вместе с ним, именно не рос, а старел, ведь волки не живут долго. Он, как и любой подросток, становясь взрослым, задумывался о смерти и понимал спокойно, что для него она наступит раньше. Но тогда его беспокоила и другая проблема. Когда все вокруг ходили на свидания, он оставался в гостиной и делал уроки, а в свободное время читал книги. Друзья поглядывали на него довольно странно, а Питер радостно сидел вместе с ним, потому что понимал, что он такой один, обделенный вниманием, но Ремус — это совсем другое дело.
— Муни, почему ты не с кем не встречаешься? — спросил его Сириус тогда, валяясь на кровати и ничего не делая.
— Потому что я сам знаешь кто, — закатил глаза Ремус и продолжал читать книгу.
— Да ладно, это не делает тебя монахом, — удивился он, и Джеймс чему-то улыбнулся на своей кровати.
— Я не могу подвергать кого-то опасности, — покачал головой Ремус, и он знал, что в основном убеждает себя. И он хотел бы просто ходить на свидания, но все дело было только в том, что он сам этого не хотел.
— Ну ладно, — отстал от него Сириус. Ровно до седьмого курса.
Они чувствовали, что за экзаменами их ждет взрослая жизнь. Играючи, Сириус и Джеймс сдали экзамены и были почти готовы к обучению на аврора, однако учеба требовала большего времени теперь. Джеймс окончательно добился согласия Лили с ним встречаться, и теперь он сиял, как начищенная монета, позволяя Сириусу его поддразнивать. Ремус же просто радовался за них и видел в них будущую семью. Он только не понимал, почему у Сириуса не получается завести себе постоянную девушку так же, как это сделал его Джеймс.
Они все чаще молчали и выбирались на улицу. Просто молчали и думали каждый о своем. Давно уже были забыты розыгрыши, давно забыты шалости, они отстали от Северуса и жили каждый своими планами. Каждый из них имел свои страхи взросления, и Ремус… Ему нечего было бояться. Он только не знал, что его ждет там, после окончания, а так просто учился и изредка гулял с Сириусом и Джеймсом. После того, как Сириус ушел из семьи, он стал настоящим Бродягой, но страшно было то, что он не знал даже, как приткнуться и во время жизни в Хогвартсе. Однажды он утянул Ремуса в сторону, отчаянно краснея, и попросил у него разрешения остаться у него на каникулы, потому что Джеймс вез домой Лили знакомиться с родителями. Трудно сказать, кому из них было неудобнее всего, но Ремус поражался только тому, что Сириусу было отчего-то неловко просить именно у него. А ему неловко соглашаться. Он всегда был готов помочь. И бессилен отказать, когда его просили о помощи. Ему просто сложно было делить свой быт с кем бы то ни было. Он боялся, что проведя время с кем-то, он больше не сможет жить один и будет страдать одиночеством.
Он согласился. Сириус, видимо, и не ждавший ничего иного, счастливо улыбнулся ему и хлопнул по плечу. Это определенно не сулило Ремусу ничего хорошего.
Но весенние каникулы наконец настали, и Дамблдор отпустил их с речью отдыхать. У каждого из семикурсников было много заданий, в основном отдельных и специальных, в связи с тем, кем он хотел бы быть. Ремус понимал, что ему не позволят быть никем вообще, и он обучался одновременно на аврора в сфере Защиты и одновременно на колдомедика, умудряясь связывать это в единое целое. Потому у него было заданий вдвое больше, и Сириус откровенно скучал, пока Ремус занимался в своем любимом кресле. Он пытался изучить различные обозначения, когда мельтешаший перед ним друг сообщил ему, что время позднее, и он может, наконец, отвлечься. Это было на третий день из семи каникул. Ремус кивнул и согласился с ним выйти погулять в сумерках, благо деревня ложилась спать рано, и их бы все равно никто не увидел. Все знали, кто такой Ремус, здесь — все.
— Ты уже думал, чем будешь заниматься после? — с любопытством спросил его Сириус, когда они медленно шли по шоссе.
— У меня немного вариантов. Точнее, вообще ни одного, — пожал плечами Ремус, ослабляя шарф. Ему, как оборотню, не бывало холодно вообще.
— Ну ты мог бы преподавать, — улыбнулся ему друг.
— Кто пустит оборотня к детям, — ворчливо заметил Ремус.
— Вообще да, к подросткам тебя пускать опасно, — фыркнул Сириус.
— Это почему это? — почти обиделся Ремус. — Только на три дня в месяц!
— Я не про это, — отмахнулся тот. — Просто ты себя в зеркало давно видел?
— А что я там должен увидеть? — озадачился Ремус.
— Например, крайне привлекательного молодого человека, — терпеливо объяснил ему Сириус, с какой-то необъяснимой интонацией в голосе. — С необычным цветом глаз и силой, которую чувствуют все окружающие.
— О, да, идеальное резюме для знакомства. Не забыть указать слово «оборотень», — закатил глаза Ремус.
— Боже, ты такой идиот, — хмыкнул Сириус и остановился.
Может, наоборот, его жизнь покатилась к черту как раз после этого момента. Когда он перестал по-настоящему верить в то, что у него когда-нибудь будет что-нибудь нормальное. Когда его волк, его монстр, едва ли не замурлыкал внутри, когда холодные ладони Сириуса скользнули по его щекам, притягивая Ремуса к себе для… поцелуя. Волк носился внутри кругами, рождая вихрь эмоций, своих ли, ремусовых, было не разобрать, но тот, похоже, впервые жизни умудрялся радоваться за хозяина. Полностью одобрять. Только вот Ремус бы сам себя никогда не одобрил. Он много раз видел, как Сириус обходится с теми, кто ему симпатичен. Для него интрижки не значили ничего. Наверное, так было бы и с Ремусом.
Если бы он в самом деле хотел отказаться, он сделал это почти сразу же. Он был гораздо сильнее физически, чем Сириус, но он обнаружил слабость в коленках почти сразу же, как только его друг углубил поцелуй. Он был слишком нежным и слишком… невероятным, чтобы Ремус смог его обдумать, но все, на что его хватило — это ухватится за шею Сириуса и не упасть где-нибудь там. Он с трудом понимал, что происходит, плохо осознавал, почему именно так реагирует. Почему Сириус обходится с ним так мягко, так медленно целует и оглаживает скулы, как будто почти наслаждается этим.
Ремус был готов считать, что это даже из жалости. Но он не раз видел, как Сириус целовал своих девушек. Это было определенно не похоже на то, что происходило сейчас. И в комплексе всего этого было слишком, слишком много. Этого много приходилось на очень мало мыслей. Каким-то чудом уловив его напряжение, Сириус отстранился и внимательно посмотрел на него.
— Я совсем не имел в виду…
— Просто пообещай мне, что это закончится сразу же, как мы вернемся в Хогвартс. Так будет легче, — попросил его Ремус, ощущая, что зверь внутри него беспокойно ерзает. Ему нравился Сириус, слишком нравился. Первый из людей, которого он ждал с нетерпением.
Сириус кивнул, хотя его отношение к этому было очень сложно понять. Ровно как и его намерения. Ремус решил, что будет думать, что это простой эксперимент, какой часто попадался ему в темных закутках замка. Он краснел каждый раз и старался забыть, искренне считая, что это неправильно. Но будучи особенным и в этом, он догадывался, что на самом деле балом правит его волк, и только тот, кого он одобрит, сможет находится рядом с Ремусом. Что не скажешь о самом Ремусе.
Он никогда не мог понять своего отношения к Сириусу. Друг восхищал его, безусловно, покорял его, как и всех остальных, обладая непрошибаемым обаянием, которое действовало на всех. Он не знал меры и был слишком импульсивен, но каждому позволительно иметь свои слабости. У него была своя роль в их четверке, он был лидером тогда, когда дело решалось секундой, и он же как всегда иронично относился ко всем предупреждениям Ремуса. Он, Сириус, всегда уважал Ремуса. А еще, может быть, нуждался в помощи и защите. Трудно сказать наверняка. Он просто привык, что Сириус— это какая-то часть его жизни, возможно, большая, так как особо с ним никто жизнь не делил. Он привык, что сам представляет очень малую часть его жизни. Кроме того, Сириуса всегда тянуло на приключения, а разве встречи с оборотнем — не самое увлекательное приключение?
Они возвращались в дом Ремуса молча, молча устраивались на ночь… Ремус предполагал положить Сириуса в комнате отца, но тот покачал головой. Ремус пожал плечами и скрылся в ванной, переодеваясь во что-то, пригодное для сна. Когда он был один, он не сильно этим заботился. Он вообще мало спал. Но и тогда Сириус не дал ему спать. Как только Ремус вышел из ванной, его мгновенно окатило оценивающим взглядом, который быстро перерос во взгляд восхищения. И вновь он попал в объятия, в которых с ним обращались, как с самым дорогим на свете фарфором. Он принимал их, позволял себе принять, но боялся возвращать, разве что отвечал на настойчивые поцелуи. Его волк сходил с ума от близости Сириуса, это Ремус сперва ощущал просто отлично. А затем, когда он пришел в себя, нависая над потерянным в ощущениях другом, он со страхом понял, что волк исчез. Он не мог найти его присутствия до тех пор, пока не обратился к мыслям. Произошедшее настолько выбило из колеи, что он немедленно сел на кровати и обратился мыслями в самого себя, осознавая, как могло произойти такое. Как могли они с волком, бывшим двумя разными существами, стать одним?
Ничего не понимающий Сириус приподнялся на локтях, разглядывая его лицо. Ремус потряс головой, пытаясь избавиться от волчьих ощущений. Он видел не глазами, он видел обонянием, он чувствовал запах возбуждения и непонимания острее, чем когда-либо, он видел не глазами, он просто чувствовал, он слышал каждое живое существо в километре радиусом и еще больше просто ощущал. Навалившегося было слишком много, так, что он зажмурился и сжал руками голову, тихо застонав. Сириус взволнованно сел рядом с ним, обнимая за плечи и пытаясь понять, в чем дело.
— Твои глаза, они другие, — потрясенно сообщил он, когда Ремус взглянул на него.
— Я не понимаю, что происходит, — признался он, теряя голову от ощущений. Жар тела Сириуса ощущался в три раза сильнее, запах его кожи казался состоящим из тысячи разных, которые он при желании мог разобрать, он понимал его настроение только лишь по этим запахам. Это сводило с ума. Он был одновременно здесь, и вместе с этим он следил за каждым существом вблизи дома. Он мог по звуку определить это существо, весовую категорию и степень опасности.
— Оборотни тоже взрослеют? — предположил тихо Сириус, гладя его по спине. Его голос, звучавший как-то по иному, теплой волной скользнул по нервам и скатился куда-то вниз неподобающей тяжестью. Его глаза, полные беспокойства, гипнотизировали его. При мысли о том, что эти глаза так же смотрели на кого-то другого до того, и еще будут смотреть, его разум захлестывала волна неконтролируемого гнева. Он тяжело дышал и пытался разобрать все эти ощущения, подавляя потребность в чем-то. Он не знал, что это за потребность, но стоило Сириусу приблизиться еще — неважно зачем — Ремус забыл, что он есть. Какая-та новая часть него сходила с ума по его другу, ощущала потребность в прикосновениях к нему. И она откуда-то знала, какую силу необходимо демонстрировать своими прикосновениями, чтобы Сириус терял разум так же, как и он. Несколько минут потребовалось самому Ремусу осознать, что он не наблюдатель, а действительно оставляет темные синяки на шее Сириуса, а он только сильнее прижимает его к себе и запрокидывает голову, открывая лучший доступ. Что он действительно наслаждается вкусом его кожи, скользя языком по ямке меж ключиц, и от этого Сириус стонет, зарываясь пальцами в его волосы и прогибаясь в спине. Что он останавливается, чтобы в ответ пропустить темные пряди сквозь пальцы, ощущая их легкость и мягкость. Он ощущал нотки нетерпения в окружающем пространстве, на фоне сжигающего все вокруг желания, которое накрывало их обоих с головой.
— Ремус, — на выдохе произнес его имя Сириус, разглядывая его глаза с каким-то непонятно жаждущим выражением, и если это было не разрешение, то конкретно его персона тогда вообще не знает, что такое разрешение.
Его энергия рвется наружу, и ему проще разорвать ткань майки с тихим рычанием, чем тянуть и стягивать ее через голову. Ему проще с силой проводить руками по напряженным мышцам, чем позволять Сириусу увлечь его в долгий поцелуй. Кровь стучала у него в ушах, он чувствовал биение сердца губами, когда он прижался с шее Сириуса, ощущая себя почти вампиром. Они были слишком молоды тогда. Когда Ремус, не церемонясь, сорвал с него и остальную одежду, чтобы потом взглядом собственника оценить почти идеальное тело. Вернее, для него оно было идеальным. Весь Сириус, начиная от ауры его магии, практически искрившей от встречи с его собственной, больше природной магией Ремуса, от его запахов, от его глаз, голоса, да практически от всего у оборотня срывало крышу. Он потратил слишком много времени, исследуя каждый сантиметр его тела, а Сириус позволял ему это, он позволял ему делать все, но только не отпускал далеко. Однако будучи еще подростками, слишком эмоциональными, слишком порывистыми, это не могло продолжаться вечно. Магия Сириуса всколыхнулась, словно требуя большего, и Ремус подчинился. Он сделал его своим до конца. Только когда он смог сообразить, что только что сделал, когда он не смог разобраться, кто был тому виной, он или его натура, он с ужасом посмотрел на лучшего друга, вытянувшегося на кровати и ладонями убиравшего с лица мокрую челку. Он плохо осознавал, что именно произошло, в том числе и с его собственной сущностью, но все ощущения от присутствия других отошли на второй план. Все его органы чувств реагировали на присутствие Сириуса, а его магия… она пела. Она снова и снова вспыхивала, бежала по венам и будоражила кровь. Он никогда не чувствовал его так ясно, никогда не думал, что только он может претендовать на нее, а не пополам с волком. Или же теперь он сам и был волком?
Они не разговаривали и утром. Ремус, прихватив куртку, попросту сбежал еще до того, как Сириус проснулся. Он не могу винить во всем друга, но, кажется, ему определенно был нужна информация о том, что случилось. Он прочел все об оборотнях, но нигде и никогда не упоминалось… об этой стороне дела. Он жил бы с этим непониманием до их пор, если бы не сообразил отправиться через камин к Джеймсу. Он поздоровался с Лили и попросил Джеймса на пару слов, но тот как назло не хотел уходить куда-либо от своей девушки. Ремус вздохнул и, потерев переносицу уже неосознанно, вкратце перечислил симптомы и причину. Джеймс, вопреки ожиданиям, только улыбнулся, а ответила… За него ответила Лили. Он, наверное, никогда так не краснел, как слушая ее объяснения. Тогда он так и не понял, что же она хотела ему сказать по поводу причины. Он ушел оттуда с бьющейся в голове мыслью о том, что теперь и только теперь он настоящий оборотень, с дикой частью в своем разуме, по-настоящему опасный для всех.
Возвращаться домой он не хотел. До тех пор там был Сириус, чье имя рождало в голове плотный туман, Ремус не мог поручиться за его сохранность. Он заметил, безусловно, что ни Джеймс, ни Лили не вызывают ничего подобного, он чувствовал запах их желания, слышал ускоренное биение их сердец, но он был искренне рад за них. И только. Надеясь, что за время его прогулки все успокоилось, он все-таки вернулся домой.
Когда Сириус с некоторым осуждением взглянул на него с дивана, его сердце пропустило удар. Затем еще и еще раз. Глядя, как он завязывает лентой волосы, но не успевая при этом как следует затянуть, он бесшумно обошел диван и взял ленту в свои руки. Пропустив несколько прядей сквозь пальцы и собирая их вместе, он увидел, как Сириус откидывает голову назад, как потемнели его глаза. Ремус злился. Все внутри него находилось в подвешенном состоянии, а его друг дразнил его без задней мысли, даже не думая о том, на что способен оборотень, который не сдерживается. Он горел и кипел изнутри, но не позволял себе прикасаться к Сириусу. Все оставшееся время он сдерживал себя силой волей, доказывая звериной части, что Сириус на самом деле не принадлежит им по праву, как бы той хотелось. Он еще по привычке считал, что не один. Теперь был один.
Сириус не раз пытался подойти к нему. Но каждый раз, как он делал это, голова Ремуса взрывалась дикой головной болью, когда он шел против самого себя. Он плохо перенес возвращение в Хогвартс, полный озабоченных подростков, желание буквально каждого ощущалось разным оттенком, и он с легкостью мог сказать, кто с кем был. Но ни один из этих запахов не влиял на его зверя, на его часть, кроме запаха Сириуса. А его было слишком много. Много Сириуса рядом. Счастливый Джеймс не замечал этого, а Сириус… Он не понимал, в чем дело, а Ремус не хотел объяснять.
Не хотел объяснять, что почему-то его переходный возраст заклинило на лучшем друге. Что он на самом деле не мог бы остановиться на той одной неделе, если бы позволил. Он бы разрушил часть жизни Сириуса, а это было слишком большим грузом для него. Он держал Сириуса далеко от себя до самого конца обучения. Только лишь раз, на выпускном пиру, они вчетвером, как когда-то давно, собрались вместе вновь. Каждый из них получил трансфигурированную Сириусом ленту. Он же повязал свою синюю первой. Следом за ним Джеймс ниже повязал зеленую. Ремус затянул золотую, а серая осталась после Питера. Они не прощались.
Но их пути шли в разные стороны. Ремус обнял каждого из них — и только Мерлину известно, как тяжело ему это далось — и больше не видел никого из них целый год. Это был очень странный год. Он пытался понять, как живут такие, как он, но от отвращения он сбежал из стаи через несколько недель. Он приходил помогать директору с книгами, но тот редко занимал его серьезными разговорами. Он не был на свадьбе Джеймса, оправив ему письмо с поздравлениями и извинениями. Ему даже не пришлось врать. Они назначили свадьбу на следующий день, после полнолуния. Они даже не подумали о нем. Затем свалилась на голову новость о Волдеморте, о маленьком мальчике Гарри и… обвиненном в убийстве Питера Сириусе.
Когда Ремус узнал об этом, он не выдал ни единой эмоции. Он просто разом ощутил пустоту, и только его зверь плевать хотел на то, что все говорят. Его зверь, каким-то чудом умудрившийся держать связь с Сириусом столько времени, вновь заполнял его разум гневом, гневом против тех, кто предал. Но Ремусу было уже все равно. Он даже не был на суде, не в силах увидеть снова Сириуса, его человека, закованного в кандалы и осужденного на пожизненный срок. Его жизнь, пожалуй, закончилась тогда, когда он осознал свое влияние на жизнь Сириуса. А может она никогда и не начиналась. Просто Сириус — все, что у него по-настоящему было.
Он, прошедший странный и извилистый путь, сейчас сидел на том самом месте, где прошла большая часть его жизни. Воспоминания не лежали на нем тяжелым грузом, но прошлое заполняло жизнь настоящую. Многие из его поколения были сломлены. Он смотрел на Северуса, у которого тоже ничего не осталось, кроме Гарри, которого за это и ненавидел. Он смотрел на всех тех, кого знал по Ордену, и чувствовал, будто что-то страшное началось уже тогда, в их поколение. Но если он потерял большую часть своей жизни зря, ему показалось, что он может стать кем-то хотя бы для Гарри Поттера, не Мальчика-Который-Выжил, но сына его близкого друга, не настолько близкого, как мог себе позволить Джеймс. Сейчас он преподаватель, заботившийся о детях, с маленьким ежемесячным секретом, который рано или поздно эти умные дети откроют. Но пока он мог научить их хоть чему-то, он делал это. Зная, что на свободе бродит сумасшедший Сириус Блэк.
Наконец он встал, чтобы размять онемевшие ноги. Когда он оборачивался за плащом, его взгляд скользнул по деревьям, и на миг ему показалось, что он видел что-то ярко синее. Возможно, это было все еще его воспоминание. Но взглянув повнимательнее, он понял, что на том самом дереве привязана синяя лента. Как будто сообщение о том, что Сириус здесь. Ремус не знал, что и думать. Он не чуял его здесь. А может, просто научился не обращать внимания.
Он коснулся рукой ленты. И почувствовал первый укол боли. Как могло быть так, что он не заметил полной луны? Это было просто глупо. Ночь была облачна, но он бы чувствовал… С ним определенно было что-то не то. Но все, о чем он мог и должен был думать — это визжащая хижина. У него было около получаса, прежде чем он начнет превращаться. Он не мог угрожать детям. Он должен был скрыться. Уже много лет он не прятался, пользуясь зельем Северуса.
Почувствовав себя в знакомом туннеле, он почувствовал себя в знакомом месте и позволил расслабиться. Открыв полурассохшуюся дверь, он упал на кровать, ничего не чувствуя. Тогда его и накрыло настолько знакомым и забытым чувством. Всепоглощающим, разжигающим, родным. Он поднял взгляд на того, чьего присутствия умудрился не заметить. Он старел, старел его волк. Это можно было понять. Но то, что он сохранил свои чувства… Это было слишком.
— Сириус, — тихо произнес он, разглядывая скорее призрак, чем человека. Его сердце залила боль. Он бы мог и должен был защитить своего человека. Если бы этот человек когда-нибудь мог пожертвовать жизнью, чтобы стать его человеком.
— Ремус, — голос был чуть ниже, чем помнил его Ремус. Сириус нездорово выглядел. Он сильно похудел и выглядел почти истощенным, едва держался на ногах, но, видимо, что-то держало его. Что-то, что оставило его глаза такими, какие они есть.
— Ты не должен быть здесь, — устало сказал ему Люпин.
— Я должен был более пятнадцати лет назад сделать одну маленькую глупость, верно, — кивнул Сириус. — Я только надеялся, что Джеймс успеет сказать это тебе. У меня бы не хватило храбрости даже спустя годы после того, как ты ушел.
— Сириус, у меня есть только полчаса… — напомнил ему Ремус, чувствуя покалывание в костях. С возрастом он еще хуже переносил превращения.
— Мне хватит, — заверил его друг. Он не выглядел сумасшедшим. Как будто тюрьма не оставила на нем следов, кроме физических. — Если бы не ты, их бы было больше, — каким-то образом подгадав его мысли, грустно сообщил ему Сириус и тяжело опустился на кровать рядом. Зверь молчал, занятый изучением. — Не знаю, как ты делал это, но сны лечили меня, — он пожал плечами и потер левую руку.
Ремус вспыхнул. На самом деле ему практически все это время снились сны, совершенно точно подброшенные его зверем, и от многих из них он краснел, как четверокурсник, но избавиться от них не мог. Если Сириус тоже видел их, значит, это были вовсе не сны.
— Я не знаю, как это получилось, — мягко заметил он.
— По крайней мере, ты не кидаешься на меня за предательство, — кивнул грустно Сириус. Взгляда на Ремуса он не поднимал.
— Это был не ты, — нахмурившись, он взглянул на изможденный профиль Блэка. — Я не знаю почему, но это был не ты.
Сириус впервые посмотрел ему прямо в глаза, удивленный по мере оставшихся сил. Похоже было, что уверенность Ремуса в его предательстве — это то, что вело его сюда.
— Но я не… Тогда почему? — он заметно сгорбился. Защитные инстинкты Ремуса вопили как только можно. Он должен был защитить и помочь своему человеку, даже если не представлял, как. — Хотя нет, постой, — он взмахнул рукой и поморщился. Ремус немедленно перехватил его за слишком тонкое запястье и дернул рукав рубашки наверх, разрывая его. Это просто напомнило ему. Но вид воспаленной глубоко распоротой кожи отогнал все остальные мысли. — Просто позволь мне рассказать, — и он попросил об этом слишком тихо, как будто думал, что Ремус в силах и в праве ему отказать. Люпин промолчал. Он доверял выражению своей магии больше. Сириус, видимо, знал об этой особенности его магии, хмыкнул и перевел взгляд на стену. Руки он не отнимал. — Это начиналось все так банально. Одним летом я думал о всякой фигне, а другим мне казалось, что со мной что-то не так. Что мне чего-то не хватает настолько сильно, что я не могу спать. Это были не кошмары, — пока он рассказывал, тратя на это последние силы, Ремус осматривал его руку и призывал из старых запасов нужные зелья. Когда-то давно Дамблдор оставил их здесь на случай, если на утро полнолуния они потребуются ему. — Это были сны об отношениях, не эротические, про которые подумал бы каждый подросток, но о том, что у меня что-то было, что-то, дававшее смысл моей жизни. Все лето я ходил потерянным, не понимая, чего вдруг мне понадобилось. Мы опоздали тогда в поезд, думали, до Хогвартса тебя не найдем, и открывали последнее купе. Помнишь, ты взглянул на нас… Растерянно, я не знаю. И мне показалось, что все, что мне было нужно до этого, было неважным. А ты… — рука Ремуса дрогнула. — Я не рассказывал никому. Черт, я даже пытался убедить, себя, вас, остальных, что я не могу любить лучшего друга и портить с ним отношений, — лекарства на ране Сириус даже не заметил. — Потом эта девушка беременная… Я рассказал ей почти все. А она назвала меня дураком и даже пожалела. А я и сам себя жалел. Я смотрел на тебя всякий раз, украдкой, и мне казалось, что ты один из самых лучших людей, которых я только видел. Ты защищал меня. Помогал. Многое было, многое осознавалось после. Сам видишь, на что теперь похожа моя жизнь, — он смотрел за тем, как руки Ремуса скользят по его воспаленной коже. — Короче, это все я пытаюсь сказать тебе, что когда моя семья вновь начала обсуждать недостойных существовать оборотней, я взорвался и сказал, что собираюсь женится на одном таком, — Ремус выронил склянку, но головы не поднимал. Он боялся, что ослышался. Когда вся твоя чертова жизнь давно идет какими-то странными углами, ты теряешь надежду. Но он был гриффиндорцем. В его понимании такие вещи вполне были возможны. И желанны. Безусловно. — Дальше ты и так все знаешь, в общем, — и он замолк, равнодушно глядя на свои раны. — Дементоры высасывают все приятные воспоминания. Я становился собакой и вновь и вновь думал о тебе, и этого они не могли забрать. По сути ты — все что у меня было.
И Ремус был бы рад сказать, что это пафос и романтика, на самом деле он понимал, что вся их жизнь заключалась в семи спокойных годах, там и только там они, возможно, остались навсегда, но сейчас этого было не вернуть. Он не выдел выхода, но его зверь, млевший от присутствия его человека, не собирался так просто отпускать Сириуса.
— Может это будет самой главной ошибкой. А может у меня просто нет выбора. Но я должен предупредить тебя, что собираюсь укрывать беглого преступника, — и улыбнулся. Словно не было больше двадцати годов какой-то ненужной, бессмысленной жизни.
Vova
