Сегодня небо бесцветнее, чем обычно. Бесцветнее даже, чем за все эти три гребанные месяцы лета. Лета, которое я провел один, совершенно один, без него. Без Фреда.
Я пролежал девяносто два дня, почти не дыша и не шевелясь. Я будто спал и видел кошмар, который не прекращался, сколько не щипай себя за все части тела; я впал в кому. Каждый раз, когда мне удавалось забыться спасительным сном, я словно падал на дно Омута Памяти, кружась в его завихрениях, и вспоминая, вспоминая, вспоминая…
— С вашими— то мозгами по два С.О.В.?! — кипела мать, глядя на нас. А мы даже не пытались изобразить сожаление по этому поводу. А смысл? — Вместо того, чтобы взяться за учебу, вы проводите время, занимаясь всякой ерундой!
— Это не ерунда, мам! — возразили мы хором. Вместе. Вме-сте. Чудесное слово.
— Нет, ерунда! — кричала Молли. — В будущем она вам совершенно не пригодится! Вам нужно взяться за ум, а потом пойти на нормальную работу! Вы же знаете, как у нас с финансами, — голос ее наполнился горечью. — А от ваших безобразий одни убытки!
— Это поможет нам разбогатеть…
— … и прославиться!
— Вот увидишь, мама, галеонами можно будет даже сов кормить!
И конечно же, сейчас конец истории. Конец мерзкий, слезливый и нихрена не хэппи-энд, как в дурацких маггловских мелодрамах. Да, как это обычно бывает, один из героев светлой повести погиб, а другой так и не успел сказать ему три главных слова. И теперь этот самый второй герой мучается, размазывая по лицу розовые сопли.
Только я не мучаюсь. Я просто превратился в овощ; и даже не три месяца назад, а раньше, гораздо раньше. Когда понял, что влюбился в своего брата, и, как мудак, молчал об этом целых два года. Я смотрел на него, и не слышал его шуток, глядя только на губы, которые шевелились, на ямочки на щеках, на вечно смеющиеся голубые глаза, на взъерошенные рыжие волосы. Самые счастливые моменты превратились в болезненные осколки памяти, которые и перебирать то теперь больно. Не говоря уже о мыслях: «А если бы я признался ему» и «А если бы он был жив». Я не успел. И его теперь не-е-т. И тут уж ничего не доснимешь. Хэппи-энда не будет.
— ПОТТЕР ПОЙМАЛ СНИТЧ! Гриффиндор победил! Уррррррррра! — радостно проорал в рупор Ли Джордан.
Вся команда, едва спустившись на землю, начала радостно поздравлять друг друга и обниматься.
Я, спотыкаясь, бросился к Фреду на шею, в порыве чувств мимолетно коснувшись своими губами его губ. Я чувствовал как мое сердце под его удивленным взглядом разогналось до тысячи ударов в минуту, и как я снова смог дышать, когда непонимающее выражение сменилось веселым прищуром. Он ничего не заподозрил.
Тук-тук. Тук-тук. Пронесло. Отпустило.
Я не ждал чудесного возвращения Фреда с небес, как некоторые придурки. Я не ощутил сосущей боли в груди, когда увидел его бледного и вечного на столе рядом с Ремусом и Тонкс. Я вообще ничего не чувствовал. Я не рыдал в подушку, не разбивал кулаки о стены. Не плакал я и на похоронах. Только сверлил взглядом мрамор, на котором было выгравировано лицо, что у нас одно на двоих.
Просто у меня внутри все закостенело. Опустынело. Онемело. Одурело от тишины.
Целыми днями лежа в кровати, где раньше спали мы оба и слушая безмолвие, я время от времени сухо покашливал, чтобы убедиться, что пока еще не оглох. Больно глотать. Очередной день подходил к концу, а я все удивлялся, почему я еще дышу.
Этот невыразимый миг — когда что-то отделяется от твоего «я» и говорит тебе «ты» — он бесценен. И, Мерлин, так не хочется ни о чем забывать, ни вычеркивать его из памяти, да и не получится этого, никогда-никогда. А я, наверное, всегда так и буду лежать здесь этакой бесчувственной, — и, одновременно, очень чувствительной, — колодой.
И каким-то уголком сознания я понимаю, что скоро все кончится. Всё. Кончится.
Финальная Битва за Хогвартс. Фред спешит в самую гущу битвы, я несусь за ним, боясь не успеть.
Я понимаю, сейчас или никогда. Может быть, я тогда уже чувствовал, что это последний раз, когда я вижу его живым. Не знаю. Не могу точно сказать. Просто что-то подтолкнуло меня схватить его за руку и потянуть за собой.
— Джордж, не сейчас! — кричит он, однако, моей руки не отпускает, и высвободиться не пытается. Он бежит дальше, расталкивая плечами толпу, таща меня за собой.
— Это срочно! — ору я и буквально затаскиваю его в одно из ответвлений коридора, в укромную нишу за какую-то там статую, уже вылетело из головы, за чью.
Здесь слышен топот ног бегущих мимо людей, спешащих на битву с Упивающимися, слышны их возгласы. Глаза Фреда горят азартом, он стремится в бой, за ними, он готов отправить на тот свет целый батальон людей в черных масках. Он буквально дрожит от нетерпения.
— Ну же, Джорджи, — поторапливает он меня. Его рука все еще сжата в моей. — Ты что, хочешь сказать мне последнее напутствие? Типа, ухнем дубинушка, и вперед надирать приспешникам Красноглазого задницы? — шутит он.
Я молчу, глядя на него коровьими глазами. Мое сердце изнутри ломает ребра, молотком стуча во всех органах чувств.
Я целую его.
Губы Фреда мягкие, сухие и теплые; он отвечает на поцелуй, и мой язык вторгается в его рот, исследуя небо, десны, пробуя на вкус его слюну. Я падаю куда-то, качаясь на волнах блаженства, обвивая рукой его талию, прижимая его ближе к себе, еще ближе, да, вот так. Сколько времени прошло? Пять минут? Полчаса?
А там, отделенные от нас лишь статуей, все так же бежали люди.
И я готов отдать все, что у меня когда-то было, или когда-нибудь будет — лишь бы этот миг никогда не заканчивался.
Но он все же закончился.
Фред, мягко отстранившись от меня, заглянул в мои глаза. Я вцепился в этот взгляд своим, силясь прочитать в них его реакцию на произошедшее.
Но я не смог.
Обычно, по моему братцу всегда можно было понять его чувства; улыбка, вечно игравшая на губах, выходила вымученной, когда ему было больно; когда он нервничал, вздернутая рыжая бровь все время слегка подрагивала. Он закусывал губу, когда предчувствовал трепку за проказу, хотя внешне бодрился и усмехался. Я наизусть знал его мимику и выражение глаз. Я силился понять. Я мог понять.
Но это был не тот случай.
Потому что его глаза, черт-бы-их-побрал-какие-они-красивые-живые-любимые — ничего не выражали. Аб-со-лют-но.
Я испугался. Я ждал чего угодно: что он закричит, или кинется ко мне на шею, или даст затрещину, или отшутится как-нибудь.
Но он просто тихонько высвободил свою руку и ушел. Ушел умирать.
Наверное, мало кто понимает, каково это — терять самое дорогое в жизни; это как — лишиться легких что ли? Да, пожалуй, самое верное определение. Это не из сердца, это — перекрытие кислорода, тьма в глазах, плавящиеся бронхи, тупая боль в груди. И это не пафосные фразы. Это, бля*ь, выворот внутренностей наизнанку. Но мне сейчас — все равно. Только бы быстрее.
Я помню общественную демонстрацию Забастовочных завтраков в Общей гостинной, помню, как блевали и зажимали руками окровавленные носы первокусники. Помню неодобрительные взгляды Гермионы и восхищенные — Гарри и Рона. Помню восторженные вопли. Помню как воздушный шарик экстаза заполнял мою грудь и кружилась голова от восторга. Получилось! Это фурор!
— И как вам все удается? — завистливо протянула маленькая Джин, упоенно глядя на нас…
…— А действительно, братец Дред, как нам все удается? — хлопнул меня по плечу Фредди, когда мы бежали на хогвартскую кухню, решив обожраться вкусностями по случаю удачи наших опытов. А я был такой счастливый-счастливый из-за того что вот он, идет со мной рядом, мое второе. Я ответил ему горящим взглядом, глупой улыбкой, взъерошиванием его волос…
Чем больше привязываешься к человеку, тем, конечно, больнее его терять. Я задал себе немой вопрос, слегка пошевелив отрафировавшимися конечностями. Разумеется.
Я ни на секунду не пожалел. Это — лучшее что было у меня. Я испытал. Я чувствовал.
…— Потому что ты — Джордж.
Я понял, что это значит. Я почувствовал, как закружилась голова и участился пульс; почувствовал, как воспаряю ввысь.
Я впервые ощутил то, что потом переросло в любовь…
Я простил.
… потому что он — Фред.
28.07.2011
604 Прочтений • [Хэппи-энда не будет ] [17.10.2012] [Комментариев: 0]
Vova
