Гори, вода

— Для начала, Гермиона, лучше скажи — почему я?

Гермиона медленно поднимает на Рона глаза. Взгляд получается усталым, Рон сразу так это воспринимает, потому решает переменить тактику:

— Хорошо, когда?

— Лучше вчера. Как сможешь, так пойдем, — Гермиона как-то очень лениво, словно преодолевая ток мутной воды, пожимает плечами.

Рон внимательно разглядывает скорбную морщинку у ее губ. Потом не глядя протягивает руку и снимает с вешалки куртку.

— Идем сейчас, — накидывая куртку на плечи Гермионы, он чувствует себя хорошо. Словно он все правильно делает, словно ему есть, чем гордиться, — а ведь Рон не может хвастать постоянством этого чувства.

Они выходят из Рона и Джорджа квартирки над магазинчиком шуток, что на Косой аллее, и спускаются вниз по узкой лестнице, вьющейся точно змеевик. Лестница изгибается под невероятными углами, иногда упирается в стену, или поднимается наверх, если увлечься и забыть, что спускаешься — как-то Джордж заколдовал лестницу, чтобы никогда не опускаться вниз. Кто знает, зачем ему это было нужно, сам он говорил, что ему скучно быть внизу, в магазине. Всегда лучше в пыльной комнате с запахнутыми шторами.

Гермиона идет впереди, хотя по всем правилам положено, чтобы Рон шел впереди и оберегал Гермиону от падения — но Гермиона всегда идет впереди. Свет чудовской лампы высвечивает красивую дорожку, а может, золотой лучик, на ее волосах, и Рон пристально смотрит на нее, дыша в затылок. Его ладонь дрожит в сантиметре от ее бедра.

Минуют магазин шуток, где унылость сражается с затхлостью, выходят на шумную Косую аллею — волшебники спешат, болтая, и им нет дела, что они не отражаются в пыльных витринах магазина.

Аппарируют.

Рон и Гермиона редко разговаривают. Это не значит, что они мало видятся, нет, они регулярно встречаются — например, в доме номер двенадцать на Гриммаулд-Плейс, куда переехал после войны Гарри (ежедневно), или в Дырявом котле, где собираются выжившие в Битве за Хогвартс (каждую пятницу). Просто, усевшись на таких встречах напротив друг друга, они молчат — Гермиона опустит глаза, стоит Рону взглянуть на нее, а Рон уставится в свой бокал со сливочным пивом, если Гермиона на него посмотрит. Игра кажется занятной, но есть ли в ней правила? Этот вопрос временами тревожит Рона, который чувствует за Гермиону ответственность.

И со дня Битвы проходит месяц, а воздух по-прежнему кажется душным.

На третьей неделе Рон вдруг твердо решает снова стать счастливым. Ему думается, что несправедливо небо, затянутое облаками, когда на дворе июнь. Гарри несправедлив, машинально касающийся шрама, Джордж несправедлив. Гермиона, запускающая исхудавшие пальцы в шерстку Криволапсуса — стократ. Рон нервно грызет ногти, пока размышляет, что же ему сделать — что же этакого, чтобы снова стать и сделать других счастливыми. И Нора кажется стоящим вариантом. Только кажется. А становится еще хуже.

Потому он удивляется, увидев на пороге Гермиону, потому ляпает грубовато-настороженное «Почему я?», помня о застывшем выражении ее глаз, похожим на ледяную корку, что на мутной воде, когда она смотрела на украшенный им сад в Норе. Гермиона с ним не разговаривает — она не плачет при нем, не горюет и не утешается. С Гарри Рон хотя бы дрался однажды, так они злость и горе выплескивали, а Гермиона только опускает глаза, стоит Рону взглянуть на нее.

Место, куда они аппарируют, незнакомо Рону, и потому он целиком доверяется Гермионе, позволяя вести себя за руку. Быть впереди.

Какое-то болото. Ноги тонут в воде, с влажным чавканьем проваливаются под обманчивую траву — Рон отстранено думает о неприличных звуках, которые издает хлюпающая грязь в кроссовках. Идут довольно долго. За это время Гермиона не роняет ни слова — но Рону достаточно, что ее холодные пальцы не отпускают его запястье.

Несправедливое небо, затянутое облаками. Мутная вода. Воздух душный, которым Рон не может надышаться. Если бы можно было стать снова счастливым, Рон так бы и поступил. Он так и поступил.

Кособокий плетень огораживает относительно сухое место, где раскладывается некий пряничный домик. Насколько уныла местность вокруг, настолько красочен он. Одни литые завертушки на печной трубе чего стоят.

Гермиона останавливается на пороге.

— Рон, пожалуйста, зайди первым.

— Хорошо. Что это за место?

— Здесь живут мои родители, — Гермиона смотрит прямо перед собой, на игрушечную деревянную дверь с круглым окошком. — Я внушила им вернуться из Австралии, они прилетели неделю назад. Они ведь не знают, что у них есть дочь, наверное, перепугались.

— Что мне нужно сделать?

— Не знаю. Может быть, просто сказать, что я люблю их.

Взять за плечи и встряхнуть?

— Хорошо, я им скажу, — Рон проводит пальцем по щеке Гермионы. — Посмотри на меня.

Гермиона закрывает глаза и качает головой. Ее губы кривятся, и Рону нужно срочно что-то придумать, ведь, когда Гермиона плачет, ему больнее, чем ей.

— Почему твои родители живут здесь? Это какие-то топи, да?

— Не знаю, — словно издалека отвечает Гермиона. — Мы были здесь с Гарри этой зимой. А дом я трансфигурировала из старого автомобильного колеса, тут их полно валяется.

— Ух ты, Гермиона! Ты такая молодец, лучшая ведьма, что я знаю.

Щеки Гермионы зарумяниваются.

— Ты поможешь мне? — робко спрашивает она.

— Сначала посмотри на меня.

Уши Рона нестерпимо горят, когда их взгляды встречаются, ему неловко за свои влажные ладони и трясущиеся коленки, но Гермиона смотрит на него кротко и спокойно, и он обо всем этом забывает. Кажется, он собирался снова стать счастливым. Кажется, сделать Гермиону снова счастливой. Кажется, у него получается.

— Конечно, помогу, — улыбается он.

И Рон почти не удивляется, когда Гермиона встает на цыпочки и легко касается его губами.

Словно он все правильно делает — редкое чувство для Рона Уизли. Гермиона удивительным образом заставляет его верить в себя. Верит в него — и верить в себя. Наверное, даже восхищаться.