О войне сказано много слов, и большинство из них — глупые, лишние и ненужные. Нет смысла сравнивать её с чем-либо, потому что война — это всегда война, но Билл Уизли всё равно сравнивает. Ему кажется, что война — это створки. Тяжёлые створки огромных дверей, которые сходятся с присвистом, захлопываются со стуком, отрезая от всего мира, от прошлого — и от будущего. И тут уже ничего не поделаешь, ничего не изменишь, остаётся только сражаться в надежде, что когда-нибудь сможешь поднять щеколду и снова выглянуть — в мир, в будущее… и в прошлое.
* * *
Чеканя шаг, Билл направляется в столовую банка Гринготтс. Он уже успел расправиться с дюжиной заклинаний и теперь не против расправиться с дюжиной бутербродов: борьба с чужой магией всегда отнимает столько сил, что хочется только одного — скорее упасть на диван, с громким стуком сбросив на пол тяжёлые ботинки, и призвать с кухни что-нибудь вкусное. Но если до дивана ещё как минимум пять часов, то вкусное можно получить здесь и сейчас.
Он бесцеремонно расталкивает очередь локтями, с ним не решаются спорить… Билл выглядит в этом человеческо-гоблинском мире как дракон посреди отары овец — молчаливый, опасный, огнедышащий, сильный. Длинные волосы забраны в хвост, в ухе болтается серебряная серёжка в форме клыка, волшебная палочка всегда под рукой. Скажи ему, что «Постоянная бдительность!» — это девиз Аврората, и он рассмеётся.
Но чаще всего он серьёзен, а смеются другие: за соседним столиком в плечо подруги смущённо хихикает молодая волшебница — белокурые локоны, длинные ресницы и улыбка, глядя на которую хочется совершать безумства. Она работает здесь не больше недели — и всю эту неделю его сердце стучит в непривычном, сбивчивом ритме.
Билл тяжело опускает поднос на массивный обеденный столик, неловко сбивая запястьем салфетницу… Тишина. Он поднимает глаза.
— П'гиятного аппетита, — с улыбкой говорит ему новенькая, и Билл кивает в ответ. В очередной раз он судорожно пытается вспомнить, где мог повстречаться с ней раньше, хотя с первой секунды понятно, что эта попытка — глупый самообман.
Ему не надо вспоминать. Потому что он и не забывал.
* * *
Как будто таких забывают.
Это был Турнир Трёх Волшебников — грандиозное событие для всего магического сообщества. Такое происходит не каждый день, и уж точно не каждый день за звание Победителя сражается лучший друг твоего младшего брата! Если вдуматься, гордиться тут нечем, но Билл всё равно берёт несколько дней отпуска, чтобы смотаться в дождливую Британию из солнечного Египта: смыть загар, повидаться с семьёй, увидеть вейлу своими глазами…
Ладно, Флёр Делакур — вейла всего лишь на четверть, и страшно представить, что творилось бы, будь в её крови чуть больше этой нечеловеческой магии. Рон, надо думать, съел бы её тогда с потрохами, а так ведь нельзя… На такую красоту нужно любоваться — и желательно издалека.
Билл сам не знает, почему думает и чувствует именно так, но отчего-то ему совсем не хочется сгребать её в охапку и жарко целовать в ближайшем тёмном углу, хотя большинство мужчин в присутствии вейлы — ясное дело — мечтают только об этом. А он просто смотрит. Сидит на трибунах и смотрит, как самая красивая девушка на свете заливает из палочки огонь на подоле своей длинной юбки. Мадемуазель Делакур неожиданно к лицу оранжевые языки пламени, и дракон к ней так близко, как мечтает оказаться любой здесь сидящий мужчина, но Билл не завидует: ему достаточно малого.
Было достаточно.
* * *
Ему вообще ничего не нужно, хотя со стороны кажется наоборот: староста и первый ученик в школе, самый молодой ликвидатор заклятий в египетском отделении Гринготтс… Школа давно позади, а с берегами Нила пришлось распрощаться, и, наверное, только с таким расплавленным спокойствием вместо крови и можно бесстрастно получать все «подарки» судьбы: внешность, силу, ум, перспективы и лучшую девушку на всём белом свете…
Он ничего ей не отвечает на пожелание. И на следующий день тоже, и на следующий, и ещё, и ещё. Так могло бы продолжаться годами, но однажды Флёр не приходит в столовую.
— Она в больнице. Сложный артефакт, заклятие отскочило, — настороженно поясняет её подруга, и эту настороженность нетрудно понять, ведь Билл заговаривает с ней впервые. И тут же исчезает — даже быстрей, чем если бы аппарировал.
* * *
Миссис Уизли, кстати, считает, что всё происходит слишком уж быстро.
Флёр не нравится ей давно — ещё с девяносто четвёртого. Слишком красивая, слишком самовлюблённая, слишком высокомерная… Билл молчит, но иногда Биллу кажется, что тогда, на Турнире мама просто заранее ревновала, потому что знала, чем всё закончится.
Но ведь это же хорошо — работать в лондонском отделении банка, жить всем вместе в Норе, видеть друг друга не только на стрелках волшебных часов. Это особенно хорошо в военное время, когда один в поле не-воин, не-воин просто потому, что от страха за близких забываются заклинания, а палочка начинает выплясывать в пальцах нервную тарантеллу.
Только Молли всё равно недовольно поджимает губы, стоит тоненькой фигурке появиться в поле зрения, Джинни за глаза зовёт невесту брата «Флегмой», а Рон продолжает влюблено таращиться, хоть и смеётся вместе со всеми. Флёр в самом деле не замечает ни первого, ни второго, ни третьего, её мир сконцентрирован на другом. Билл это чувствует, когда по ночам их волосы сливаются в одно рыже-белое облако, а острые ногти проходятся по спине, оставляя царапины. Флёр ужасно говорит по-английски, но за её тихое «П'гости» после всего, Билл без раздумий продал бы душу. Ей же. И никому, кроме.
Она — сильная, хоть и кажется слабой.
Она — сильная, но и ей надоедает быть несгибаемой.
— Это трудное время, — шепчет он, гладя её по выступающим, словно крылья, лопаткам. — Всё будет хорошо.
Флёр кивает и улыбается — конечно, сквозь слёзы. Она никогда не ставит его слова под сомнения, но если вдруг… Она не боится. Она пойдёт за ним до конца. Она уже сражалась с драконами, русалками и собственными страхами в лабиринте — что ей какие-то Пожиратели Смерти?
Пусть только протянут к её жениху свои мерзкие лапы!
* * *
Не лапы — клыки.
И теперь миссис Уизли и Флёр — точная копия друг друга, живое воплощение беспокойства и сочувствия. Дрожащими пальцами одна наносит мазь поверх страшных шрамов на лице своего старшего сына, отвоевав эту привилегию у мадам Помфри, а другая сидит и смотрит. Она не отводит взгляд, не поджимает губы в брезгливой гримасе… просто сидит и смотрит.
— Он был всегда таким красивым мальчиком, — шепчет Молли. — И собирался жениться…
— Что значит — соби'гался?
Неудобная ситуация. Миссис Уизли мнётся, не зная, что на это ответить.
— Думаете, Билл не захочет тепе'гь взять меня в жёны? — продолжает наступление Флёр. Она ещё не знает, и никто ещё не знает, но именно от её гневного голоса Билл и приходит в себя. — Думаете, 'газ его покусали, так он и меня 'газлюбит?
Билл мысленно качает головой и смотрит на свою семью из-под опущенных ресниц. Хочется узнать, что будет дальше — и поэтому лучше делать вид, что сознание ещё не вернулось.
— Нет, я совсем не об этом…
— И п'гавильно, потому что он захочет и ещё как! — Флёр выпрямляется на неудобном стуле. — Чтобы помешать Биллу любить меня, т'гебуется кое-что пок'гуче какого-то обо'готня!
Молли прячет лицо и, торопливо кивая, принимается старательней смазывать шрамы. Ей неуютно, а Флёр с её вечной искренней прямотой снова выглядит самовлюблённой. Ей бы мягко удивиться: «Как вы могли такое подумать?» и замять ситуацию, но не тут-то было, Флёр не на шутку обижена.
— Вы думали, что я не захочу за него выйти? — громко и возмущённо говорит она, и с каждым новым словом в её голосе всё больше праведного негодования. — Что меня инте'гесует одна его внешность? По-моему, моей к'гасоты вполне хватит на нас обоих! А все эти ш'гамы показывают только, как отважен мой муж! — и вырывает мазь из рук опешившей миссис Уизли.
Биллу нравится, что она говорит просто «муж», безо всякого «будущий». Биллу смешно и больно одновременно. Боль скоро пройдёт, а вот выражение лица матери запомнится навсегда: Молли в шоке и в недоумении, Молли боится поверить, Молли счастлива — в конце-то концов!
И Билл тоже счастлив.
* * *
У него вообще этого счастья — хоть ложкой ешь. Можно даже сесть и подсчитать, явив миру свою фирменную рассудительность, но Билл боится, что собьётся на первых же цифрах: Флёр сейчас такая красивая, что думать ни о чём невозможно.
— Поздравляю! — Чарли с улыбкой хлопает его по плечу.
Билл обнимает брата в ответ. Половина гостей считает эту свадьбу пиром во время чумы, половина — так всем необходимым шансом забыться. И, наверное, только два человека знают на самом деле, что всё это значит для них. Отчаянная попытка принадлежать друг другу, прирасти ещё крепче, потому что завтрашний день никому неизвестен.
Как выясняется, неизвестен даже сегодняшний. Патронус Шеклболта разрывает воздух — серебристая рысь вместо белоснежных голубей, хлопки аппарации — вместо звуков праздничного фейерверка и вспышки заклятий — вместо его огней. Вместо свадебного пира, к которому так старательно готовилась Молли — визит Пожирателей Смерти, которых волнуют не чужие вкусные блюда, а чужие вкусные жизни.
Их брак начинается с такого кошмара, и страшно даже представить, как и чем он продолжится. Молодожёны — спина к спине, как будто тренировали совместную защиту неделями. Флёр ставит щиты, Билл швыряется заклинаниями, и обоим понятно, что они так синхронны, потому что — одно целое, потому что друг без друга не выжить.
* * *
Они выживают.
Выживают, чтобы сражаться дальше. Их дом — маленькая крепость, на которую Билл накладывает заклинание Доверия, сам становясь Хранителем. Это правильно и разумно, ведь разве кто-то ещё, кроме них самих, способен уберечь их любовь от опасности?
Эта мысль — единственное, за что вообще можно уцепиться в болезненном, бесконечном, кроваво-красном мареве наступления Волдеморта. Его власть — оковы даже для тех, кто никогда её не признает, его змеиное лицо — страшный сон даже для тех, кто от усталости вовсе не видит снов. Билл рад, что этому приходит конец, и рад, что он приходит именно в Хогвартсе — там, где для большинства всё начиналось.
Большой Зал — раньше они обедали здесь, а теперь Беллатриса Лестрейндж пляшет на столе безумные танцы. С ней танцует Молли, и многие считают нужным вмешаться, но не вмешивается никто, потому что сам воздух вибрирует от звериного желания уничтожить. Так матери защищают детей — неважно, живых или мёртвых.
Джинни, дура Джинни, как хорошо, что ты всё-таки успела пригнуться!
Но Фред не успел.
…Смерть собирает свою жатву, наслаждаясь пряным вкусом чужих потерь. Дементоры чёрными пятнами пачкают небо, ожидая своего приглашения к трапезе. Пожиратели, разбрасываясь холодными зелёными вспышками, облизывают губы. Всё так страшно, что запомнить полную картину почти невозможно: только фрагменты, эпизоды, смазанные движения — а потом и вовсе всё ускоряется, кружась обезумевшей каруселью. Быстрее-быстрее-быстрее… И всё.
Волдеморт умирает, битва заканчивается, створки распахиваются. И Билл возвращается к недавним размышлениям. Рад ли он миру? Готов вспомнить прошлое и поприветствовать будущее?
В любом случае, надо подождать Флёр. А она устоит у стены — бледная, лоб и щёки испачканы копотью, узкая ладошка защитным жестом прикрывает живот, и Билл впервые в жизни понятия не имеет, что же творится у неё в голове.
Но всё просто.
Война — это створки, думает Флёр. Твёрдые, крепкие створки — как у ракушки, но если победить, если хорошо постараться и разжать их, внутри — как у ракушки — обязательно будет жемчужина. Крупная, сверкающая, настоящая.
Флёр уже выбрала для этой жемчужины имя. Мари-Виктуар.
Vova
