Над бездной

Никого не любить — это величайший дар, делающий тебя непобедимым. (с) Волдеморт

— Я думаю о том, что ты говорил о конкретной цели, — сказал Гарри Джеймс Поттер, глядя в глаза своему психологу.

Тот долго и пристально посмотрел на него. Горечь. Вот что он чувствовал, видя мальчишку. Он не хотел для него такой участи, не желал, чтобы все было так.

— И? — холодно осведомился он.

— Я начал понимать, что ты имел в виду, — почти похвастался Гарри, откидываясь на спинку мягкого зеленого кресла. Закинув ногу на ногу, он довольно долго созерцал колено, а потом все же решился поднять глаза на мужчину, сидящего напротив. Они давно были на ты, хотя поначалу собеседника передергивало от такой фамильярности. Разве не он всегда требовал от Поттера, чтобы тот называл его только «сэр» или «профессор»? Но со временем, стерлись все барьеры. Снейп (а это был именно он) искренне хотел помочь ему, и Гарри это чувствовал. Из неприятельских и натянутых, их отношения превратились в партнерские.

— И что же это? — поинтересовался профессор Летучая Мышь, подняв одну бровь в знаменитом саркастичном жесте. — Что я имел в виду, Поттер?

— То, что цель не должна быть глобальной и нести пользу всем, а должна быть моей, личной, затрагивающей в первую очередь мои интересы.

— Отлично, продолжай.

— Но проблема в том, что такой цели у меня нет.

Снейп, он же личный психолог Поттера, хмыкнул.

— Может быть, целью может стать девушка?

Глаза Гарри слегка раширились. Видно было, что эта простая мысль забрела в его мозг только сейчас. Но тут же ужом проползла дальше. Хитрая улыбка скользнула по губам:

— Нет.

Уголок рта Снейпа медленно поехал в сторону. Видно было, что профессор жаждет продолжения.

— Это парень.

— Парень. Хм, — услышанное нисколько не удивило профессора.* — Кто же этот счастливчик?

— Этого я тебе не скажу, — улыбнулся Гарри.

— Я в этом и не сомневался. Ты намерен позвать его на свидание?

Жалко парня. Правда, жаль. Он не должен сидеть в кабинете с психологом. Он должен бегать на свидания, строить планы о светлом будущем, думать об учебе. А он сидит и спрашивает его о первом, зная, что все последующие пункты ему теперь ни к чему. Да и первое так, для отвода глаз, чтобы не чувствовать себя совсем уж иным.

— Свидание? — Гарри досадливо поморщился. — Плохая идея. Будь я трижды флоббер-червь, если приглашу кого-то на свидание. Это слишком просто и скучно. С Избранным на прогулку согласится пойти три четверти школы, ну, ты понимаешь.

Он понимает. Согласно кивает. Прекрасно зная, что та одна четвертая, которая откажется — это факультет, деканом которого является он сам. Причем откажутся почти все.

— К тому же, в этом нет терапевтической ценности, — ухмыльнулся Поттер.

— Ладно, Поттер, что ты там придумал?

— Я думаю с ним позабавиться.

— Позабавиться — это в смысле трахнуть его? — невозмутимо уточнил Снейп.

Гарри нахмурился. Казалось, слова Снейпа его не смутили, только слегка расстроили.

— Нет. Позабавиться — это для души, а не для удовлетворения своих естественных интимных потребностей. Кажется, ты не понимаешь, — сказал он, вставая из кресла и направляясь к выходу. — Знаешь, ты так хорошо продвинулся. Мне кажется, ты мог бы открыться чуть больше, — съязвил он, стоя в дверном проеме, явно передразнивая что-то или кого-то.

— Поттер!

— Но разве психолог не должен так говорить? — развел он руками, словно извиняясь. — В субботу в семь.

— Да, я помню, — ответил Снейп, слегка раздражаясь. — Не опаздывай.

— Спасибо, Северус.

Он вышел, тихонько затворив за собой дверь.

Не этого достоин сын Лили. Не этого.

*Гомосексуальность в магическом мире не считается необычной.

Кто-то когда-то сказал, что смерть — не величайшая потеря в жизни. величайшая потеря — это то, что умирает в нас, когда мы живем.

Драко Малфой сидел, уныло ковыряясь в тарелке с едой, не поднимая глаз на своих однокашников.

Первый вечер в школе, торжественный ужин, Дамблдор, говоривший что-то о том, что надо сплотиться перед лицом опасности, слизеринцы вокруг, Астерия, прижимающаяся к его руке, будто случайно, мелкие первокусники, строящиеся в очередь к Распределяющей шляпе. Все это надоело, до боли в горле, до рвотных позывов.

Но вроде бы, пока — все хорошо. Семья находится под защитой Дамблдора, никто из слизеринцев об этом не знает, теперь ему нечего бояться. Еще один год, и все. Дальше — грядет война.

А здесь — ничего не меняется. Гриффиндорский стол напротив, бросавший на них недовольные взгляды, и слизеринский стол, за которым сидел он, плативший им той же монетой — тоже остались неизменными. Только вот Золотое Трио в «перестрелке» почему-то не участвует. Странно, очень странно. Малфой слегка наклонил голову в сторону, изучающе рассматривая их. Между Грейнджер и Уизелом сидел Поттер, не поднимавший головы от тарелки; эти двое с двух сторон встревожено посматривали на него, перебрасываясь с ним тихими фразами. Все трое ели очень мало, часто тяжело вздыхая. Внезапно Поттер поднял голову и вперился взглядом прямо в Драко. Кажется, Малфой не видел его на платформе 9 и ¾ . Грейнджер и Уизел без него казались осиротевшими и поникшими. Это тогда уже показалось странным. В поезде кто-то шепнул Драко, что Поттер все лето, якобы, провел в школе.

Слизеринец, ухмыляясь, встретил взгляд Поттера абсолютно без напряга.

Глаза гриффиндорца казались странно потухшими. В них не было привычного света, которое они всегда излучали. Более того. Даже цвет их потускнел, превратившись в цвет бутылочного стеклышка. Да и вообще, Поттер очень изменился. Лицо его осунулось, приобрело некоторую бледность. Весело торчащие патлы, которые он всегда взъерошивал пятерней, казалось, поникли. Он никогда не выглядел так плохо.

Жалкое зрелище. Душераздирающее зрелище.

Интересно, почему Поттера на лето не отправили назад к родственникам? Готовили его к битве с Тем-Чье-Имя-Не-Произносят? При мысли о Темном Лорде, предплечье Драко обожгло огнем.

В Упивающиеся его произвели год назад. Нарцисса плакала, умоляя Люциуса как-то отсрочить неизбежное, но тот только руками развел. Отказаться — значит, в открытую заявить о переходе на светлую сторону. И теперь милая формальность в виде Черной Метки навсегда отпечаталась на коже.

Он кричал о том, что это нечестно, разбивая кулаки об стену, пока не появился домовой эльф и не оттащил его оттуда. А Нарцисса плакала (это не ново) и прикладывала к изуродованному и нещадно болевшему предплечью шелковую тряпицу, смоченную Обезбаливающим зельем. Не помогло.

Хорошо, что отец вовремя понял, что Лорд за человек (если ЭТО можно назвать человеком). Хотя, понял он давно, а решился на переход этой весной. Дамблдор потирал ручки. Малфои были ему ох как нужны, после того, как Снейп заявил, что устал от шпионской деятельности. Перед всеми был разыгран хорошо поставленный спектакль смерти зельевара в результате несчастного случая. Лишь немногие знали о том, что он вполне жив и прячется в покоях, смежными с дамблдоровскими, участвуя лишь в планированиях операций.

Хотя лучшим решением было бы вообще не участвовать в этой войне. Играть по своим правилам и на своей стороне. Но сейчас уже поздно об этом думать. Иногда в голову, правда, закрадывалась заманчивая мысль бросить все к чертям собачьим и уехать подальше отсюда.

Однажды Драко даже рискнул признаться в этом отцу. Тот лишь холодно усмехнулся и налил себе в стакан побольше бренди. Ведь им уже нельзя остаться вне игры. Потому что любая победившая сторона тут же смахнет их с шахматной доски. И они сделали свою ставку. Ошиблись ли они — покажет время.

Все их фишки использованы, все козыри извлечены из рукавов. Нет пути назад.

Его образ не поменялся: Малфой оставался чертовски богатым ублюдком, снобом с большой буквы, слизеринским хорьком, чистокровным аристократом с безупречными манерами. Школа, пять восьмых которой были «Армией Дамблдора», провожала его неприязненными взглядами. Но Драко было на это как-то насрать.

Он. Плохой парень. Потому что прослыл ненавистником грязнокровок. Сами подумайте. Разве не повод записать его на темную сторону?

Повод, еще какой.

Хотя, он их не ненавидел. Просто презирал и брезговал ими. Ненависть — слишком острое и глубокое чувство.

С недавних пор, он разучился испытывать подобное. Накатила апатия. Вязкое, густое безразличие.

Да, ненавидеть было лень.

Даже Поттера.

Но если он и дальше будет продолжать так глазеть, Драко готов пересмотреть свои взгляды.

Малфой отодвинул тарелку. Есть не хотелось. Думать тоже.

* * *

Четыре месяца назад Гарри впервые охватил страх. Нет, конечно, он пугался и раньше, но этот был другим. Он не был похож на страхи, которые Гарри испытывал прежде. Это была исступленная, непреодолимая жуть, бездна, которая шла из потаенных глубин души и захватывала все его существо. Он отчетливо слышал удары сердца, слышал, как пульсирует кровь в венах, жадно глотал воздух. Но надышаться не мог.

В тот день он рывком распахнул дверцу шкафа, выхватил свой Всполох и три дня на дикой скорости летал над Запретным лесом, рискуя, направляя черенок метлы на дерево и огибая его за миг до столкновения; чуть не разбиваясь о равнодушные стены Хогвартса, надеясь, что ужас из головы вынесут порывы ледяного, совсем не июньского ветра. И когда он, наконец, опустился на землю уставший, продрогший, взъерошенный сильнее чем обычно, Это — ушло надолго. Полет и вправду, выдул Это из сознания.

И ощущение бездны не возвращалось до сегодняшнего дня.

До первого учебного дня, когда Поттер заглянул в глаза Драко Малфоя.

Бездна пришла снова и засосала его с головой, подобно зыбучему песку, душила, как Дьявольские силки и пьянила, сродни Огденскому огневиски.

Она кричала, подобно пустоте.

Образ Гарри Поттера разлетелся, рассыпался осколками четыре месяца назад.

Ведь это так нетипично для героя без страха и упрека — решить поразвлечься с ненавистным слизеринцем.

Гарри совершенно не по-Поттеровски усмехнулся и летящим движением руки взъерошил волосы. Друзья знают суть проблемы, но о его планах на Малфоя они не знают ничего. Гермиона не плакала при нем, она ушла в свою комнату. Рон закрыл лицо подрагивающими руками. Это было три месяца назад.

Что-то сместилось, сломалось. Разлетелось в никуда.

Не будет, как прежде.

* * *

Это даже не боль. Боль — это крючок в легких, который тянет их к горлу, заставляя задыхаться. А это — царапает сердце. Тоненько так, подтачивает, как червяк в яблоке. Постепенно умираешь. А может быть, ты уже мертв.

Опустошение.

Как только сонные зеленые глаза открылись, это слово влетело в его голову и, видимо прочно закрепилось там на целый день. Первый учебный день — на него Гарри делал большие ставки. Но утро было паршивым.

Он встал и, войдя в ванную, сразу посмотрел в зеркало.

Во что я превратился?

В ничтожество.

В полное дерьмо, Поттер.

Что бы я исправил в прошлом?

— Пошел бы в Слизерин, — зло усмехнулся Гарри, открыл кран и плеснул в лицо ледяной водой, словно в наказание, что решился произнести это вслух.

Больно не было. Просто сердце царапало кошачьими когтями.

Он пошел обратно в спальню и начал рыться в сумке. Пальцы привычно нащупали стеклянную поверхность баночки. Гарри уже начал снимать крышку, когда портрет, открывающий проход в его личную спальню, отъехал в сторону. Он обернулся, резко дернувшись.

На пороге стояла Гермиона.

— Гарри, доброе утро, — изучающее глядя на него, сказала она. — Как спалось? Кошмаров не было? — в голос добавились нотки озабоченности.

У него появилось сильнейшее желание закатить глаза.

Почему они всегда разговаривают с ним, как с душевнобольным?

Он привычно натянул на лицо дружелюбную улыбку.

— Доброе утро! Нет, Гермиона, я отлично выспался.

Она улыбнулась. Улыбка вышла жалкой, такой же тоскливой, как серость за окном или пустая совиная клетка на тумбочке.

Видимо, она даже не может взглянуть на него без боли.

— Значит, они помогли тебе. Я попрошу папу выслать еще. Пойду-ка, отправлю ему сову. Увидимся на завтраке.

Он кивнул головой. Она направилась к выходу, отбросив за спину густую волну каштановых волос. Гарри обдало ароматом свежей черники.

У порога она обернулась.

— Только принимай их согласно инструкции и строго дозировано! Я решилась на это, потому что доверяю тебе…и надеюсь, ты больше не будешь делать глупостей, как тогда...

Она всхлипнула. По щеке скатилась одинокая слеза.

Гарри вскочил и бросился к ней, порывисто прижав к себе. Чувствуя, как содрогаются под ладонями хрупкие плечи, он почувствовал себя последним мудаком. Все было так неправильно.

А она, беззвучно рыдая, схватилась за него, как утопающий за соломинку.

Отчаяние.

— Прости меня, — бормотала она. — Я не хотела реветь, ну вот, опять испортила тебе настроение на целый день, извини, Гарри…

Он сжал зубы.

— Не извиняйся, Герм, — попросил он, почти жалобно. — Не извиняйся. Ты ни в чем не виновата. Давай просто пойдем на завтрак.

Он не сказал ей ответное «прости»; хотя, то, что она сейчас плачет — его вина.

Внутри было пусто. Пусто и гулко.