Кусочки счастья

Знать бы, кто подсказал хозяину назвать меня Стрекозой…

Стрекозы — вон они какие, с крыльями. Летают дуры веселые. Блестят. А я что? Ни крыльев, ни веселья. Тоска, хоть волком вой.

У других такие имена хорошие. Вот Кудряшка — кучерявая вся. Мистер Сноб — важный, с бородой, важнее некуда. Рыжик — с рыжим пятном на лбу. Конфетка — пятнистая, и молоко у нее самое вкусное.

А я — Стрекоза.

Хозяин сам бы не додумался. Эх, знать бы точно, кто так жизнь мне испоганил. Так хочется отомстить, что даже бок левый чешется. Правый, в общем-то, тоже, но не так страшно, как левый.

А Кудряшка еще издевается: что-то, мол, наша Стрекоза не летает, крылышки не застудила ли. И Конфетка с мистером Снобом поддакивает. Один только Рыжик молчит. Может быть, я ему нравлюсь. Глупости, конечно, но все же. Было бы забавно утереть нос этим красавицам.

Рыжик — ничего, симпатичный. Борода у него не такая красивая, как у мистера Сноба, — это да, зато глаза. Иногда он так глянет — мимолетно, почти незаметно, что сердце замирает. Ах, если бы не имя, может быть, он даже и заговорил бы со мной. А так — молчит.

По вечерам хозяин заглядывает поболтать. Обычно он болтает с мистером Снобом или с Конфеткой — не болтать же с какой-то там Стрекозой.

Но сегодня вечером что-то не так. Он вдруг подходит ко мне и чешет за бок. Мягко, ласково.

— Стрекоза, — говорит хозяин, — любимая моя, Стрекозушка. Соскучилась?

Краем глаза я вижу, как Рыжик трясет бородой и вроде как даже смеется. Только не надо мной, а над Конфеткой и Кудряшкой, которые пялятся на нас с хозяином во все свои бесстыжие и наглые глаза.

А мне-то что: глядите. Я, может, вообще сейчас полечу. Зря, что ли, у меня имя такое.

Хедвиг твердо знала: все хорошие совы после смерти обязательно попадают в Совиный Рай. Поэтому она всегда старалась быть образцово-идеальной совой.

Попав под Аваду, Хедвиг почти не расстроилась. Ей, конечно, было жаль хозяина, но впереди ждал Совиный Рай — предел мечтаний любой совы.

Каково же было ее удивление, когда она очутилась на вокзале Кинг-Кросс.

«Не может быть, — подумала Хедвиг. — Неужели Совиный Рай — это вокзал?»

Без поездов, без людей — тем не менее, это действительно был Кинг-Кросс — совершенно пустой и тихий.

— Вот дела, — сказала она вслух. — Тоже мне рай.

— М-м, еда-а-а-а.

Хедвиг посмотрела вниз и увидела огромную, просто-таки громадную змею. Кажется, они уже где-то встречались.

— Мы знакомы, уважаемая змея? — спросила Хедвиг. Вежливость, прежде всего вежливость — так учили ее на совиных курсах.

— Мош-ш-шет с-с-снакомы, а мош-ш-шет и нет. Какая рас-с-сница? Я тебя вс-се равно с-съем.

Змея была явно небольшого ума. Однако других собеседников поблизости не наблюдалось, и Хедвиг решила продолжить разговор.

— Понимаете ли, меня уже убили. Вот только что. Вы, я думаю, тоже мертвы, иначе не видели бы меня.

— С-с-спус-с-скайс-с-ся, и мы проверим, кто тут мертв.

Хедвиг возвела глаза к потолку: да уж, никакой это не Совиный Рай. Скорее Совиный Ад.

— Вас, наверное, по голове ударили, и вы умерли? — спросила она невинным голосом. — И поэтому ничего теперь не помните? А у вас был хозяин?

— Тебе какое дело? — проворчала змея. — Да, был. С-с-самый лучш-ш-ший хос-с-сяин был. Лорд Волдеморт.

Замечательно. Мало того, что она попала вместо Совиного Рая на вокзал, так еще и вдобавок теперь придется провести вечность в обществе этой хамки и питомицы того самого, которого нельзя называть.

— А ты что-то имееш-ш-шь против?

— Нет, в общем-то уже ничего, — сказала Хедвиг.

В конце концов, они умерли, и ничего не изменишь. Это в той жизни она выполняла поручения Гарри Поттера, а здесь — она теперь сама по себе.

Несколько часов Хедвиг провела под потолком, а змея тщетно пыталась ее достать. Они не разговаривали.

Первой сдалась змея. Она обвила одну из колонн и тихо прошипела:

— С-с-скучно.

«Еще бы, — подумала Хедвиг. — Высокоорганизованному разуму скучно не бывает, а ты — змея, холодная, скользкая и глупая».

Но она была очень воспитанной совой, поэтому спустилась пониже и изобразила интерес.

— Вот раньш-ш-ше как было вес-с-село. Хос-с-сяин и рас-с-свлечение придумает, и еда заодно. Людс-с-ское мяс-с-со вкус-с-сное.

— Вы едите людей? — ужаснулась Хедвиг. — Но как же?

— Вкус-с-сные. Вкус-с-сные людиш-ш-шки. Дети ос-с-собенно.

— Варвары! Как же так? Они же люди!

— Мяс-с-со как мяс-с-со, — покачала головой змея. — Вкус-с-сное мяс-с-со.

— Пресмыкающиеся, — презрительно бросила Хедвиг. — Как есть дикари.

— Мыш-ш-шей ты еш-ш-шь. Какая рас-с-сница?

— Люди — это люди. Их есть нельзя!

— Люди едят змей. Змеи едят людей. Круговорот.

Хедвиг раздирало от возмущения. Какая-то змея будет ей рассказывать про круговорот и пищевую цепь! Вот еще!

— Да вы, вы… Вы людоед!

— Да, я такая, — не без самодовольства сказала змея. — Милочка, ты с-с-слиш-ш-шком долго летала. С-с-спус-с-стис-с-сь на с-с-семлю и открой глаза.

— Вот уж нет, — фыркнула сова.

Но где-то глубоко внутри теперь засело сомнение.

Все было так просто: людей убивать нельзя. Тот, кто убивает людей — плохой. Ей так говорили на совиных курсах. Так говорили в Хогвартсе. Так говорил Гарри Поттер. Но ведь они, люди, действительно убивают змей, да и сов. Ее, Хедвиг, ведь тоже кто-то убил. Может, змея права? Может, это просто круговорот?

— Твой хос-с-сяин… Неужели он никого не убивал?

— Не убивал! — закричала Хедвиг.

Но он стал ее спасать. А это почти то же самое, что убил.

— С-с-совс-с-сем никого? Почему ты умерла?

Змея будто бы читала ее мысли. Хедвиг места не находила от возмущения. Она то взлетала, то садилась. И порывалась что-то сказать, но в голову ничего умного не шло.

И так продолжалось до тех пор, пока на платформе не появился он. И Хедвиг удивилась. Ведь он умер так давно, но теперь стоял, как живой, и улыбался.

Змея зашипела и бросилась к нему — видно, захотела его укусить. Хедвиг, ни минуты не думая, камнем упала вниз и ударила ее клювом в голову.

— Перестаньте, — сказал он посмеиваясь. — Ты, мертвая змея, не опасна. А ты, мертвая сова, будь умнее.

— Подумаеш-ш-шь.

— Хочу в Совиный Рай.

Хедвиг чуть было не топнула лапкой, но вовремя вспомнила, что она — вежливая сова.

— Ты, — он указал на змею, — уйдешь вместе со своим хозяином. А ты…

И Хедвиг замерла. Она могла поклясться, что слышит, как бьется змеиное сердце.

— Ты уйдешь со мной.

— В Совиный Рай?

— Можно и так сказать, — улыбнулся он.

— Я не убивала людей, — зачем-то добавила Хедвиг. — Никогда-никогда.

— Я знаю. Ты хорошая сова.

Он протянул руку, и она села, вцепившись лапками в палец. И когда он открыл дверь, Хедвиг обернулась. Ей хотелось сказать, что змея не права. Что люди — это не просто мясо. Что вот он, ее спаситель, очень хороший человек.

Но змея была всего лишь змей, глупой и пресмыкающейся.

Она бы все равно ничего не поняла.

Джеймс несет чушь. Даже после двух бутылок сомнительного магловского пойла Сириус это понимает. Чертов Джеймс опять несет чушь.

Взяли бы Ремуса. У того, когда нужно, здорово выходит прикинуться мебелью. А Сириус мучается вот уже второй час.

Два часа, две бутылки — Джеймс и Лили в гостях у Эвансов, а он — довесок, друг жениха, пара на вечер для этой… как ее Петульи, Петильи. А в общем-то без разницы.

Лили, мать ее, Эванс настояла. Как же бедная Петалья будет одна за столом? Неприлично, неудобно.

Не может быть эта девчонка сестрой Лили! Да черта с два они сестры!

— Аврорат — что-то вроде магловской полиции, — говорит Лили. — Джеймс и Сириус тоже пойдут.

Ее родители важно кивают, а эта Петулья морщится и мнет салфетку. Она сидит так близко и от нее пахнет какой-то гадостью, сладкой и приторной. Надушилась, наверное, целый флакон вылила, и волосы завила в мелкие, противные кудряшки.

— Вино закончилось, — говорит она, — я принесу.

Лили делает большие глаза и кивает головой в сторону кухни, куда уходит Петилья, а Джеймс больно пинает его под столом в колено.

И Сириусу ничего не остается, кроме как подняться и пойти за этой кучеряшкой.

Он открывает дверь и видит, как девчонка, склонившись над столом, бьет ножом по разделочной доске.

— Дрянь, дрянь, дрянь…

Методично, тихо, сквозь зубы. Сумасшедшая она, что ли?

— Тебе помочь?

Хоть бы испугалась для приличия. Так и стоит с этим ножом. Щеки красные, кудряшки растрепались.

— Нет, — говорит она. — Ты их друг.

— Ну убей меня. Хоть не придется слушать весь этот бред.

Она все еще держит нож, будто примеряется. Сириус не верит ей. Глупая девчонка не станет его убивать, силенок маловато.

Нож пролетает в нескольких сантиметрах от его виска. Он не успевает понять. А когда оборачивается, то видит нож в стене. И тогда в голове что-то щелкает. Точно — ее зовут Петунья.

— Дура. Ты промахнулась.

— Я специально, — она достает новую бутылку из шкафа. — Труп на кухне — лишние хлопоты.

Сиреневое платье? Кудряшки? Вот он, нож в стене, до сих пор покачивается. А коленки-то дрожат, даже палочку не успел достать. Хреновый же из него аврор получится.

— Ты идешь?

— Где ты этому научилась?

Сириус хватает ее руку, повыше локтя. А девчонка нахально смотрит прямо в глаза, хоть бы отвернулась.

— Убери. Свои. Руки.

Произносит таким тоном, что Сириус потом весь вечер молчит. И думает о том, что в Петунье сейчас больше Лили, чем в самой Лили. Как бы безумно это ни звучало.