В полутьме комнаты не разобрать выражения ее глаз. Так даже лучше.
Северус скользит ладонью по теплой коже, туда, где мягкий изгиб живота, и под его прикосновениями мышцы реагируют торопливо, отчаянно отзывчиво. Гермиона тут же закусывает губу и сдавленно выдыхает. Потом он тянется вверх, чтобы провести пальцами по груди, по затвердевшему соску. Ее сердце учащенно колотится: тух-тук-тух… Снейпу нравится чуть толкать Гермиону, крепко ухватив за бедра, направлять вверх и вниз в неторопливом темпе, в одуряюще нежном экстазе. Теперь это особо приятно, потому что есть повод не прерывать касания − вообще, ни на секунду. Ему необходимо убедиться, именно сейчас, что она живая, что дышит, что с ним.
За три года они достаточно изучили пристрастия друг друга, чтобы без слов, по известным только им знакам, предугадывать желания партнера, и оттого их развороты синхронны, как в танце, под устраивающий обоих ритм. Впрочем, Гермиона сегодня несколько торопится, опережая его инициативу на какие-то доли секунды — будто боится чего-то недополучить. В окно падает мутно-белесый отсвет уличных фонарей, пляшущие на потолке тени эфемерны, и ничего не разобрать. Ее губы настойчивы, а ладони холодны, но это даже приятно. Она изгибается, запрокидывает голову:
− Северус-Северус-Северус…
По ее волосам пробегают искорки, и он понимает — это играют отблески на камнях заколки. Поддавшись внезапному порыву, он тянет изогнутый гребень, чтобы увидеть, как тяжелые пряди скользнут вниз, рассыпавшись по плечам. Если запустить пальцы в эти упругие спиральки, то очень быстро запутаешься, завязнешь в хитросплетении длинных локонов. Это не так впечатляюще, как перебирать тонкие, абсолютно прямые пряди платинового цвета. Впрочем, Гермиона также не отличается податливостью тела Нарциссы и кукольным совершенством её форм. Грейнджер настоящая. И ему это нравится. Сегодня − как никогда. Потому что все еще не унявшаяся дрожь ее ладоней напоминает о пережитом.
− Северус-Северус-Северус…
Снейп знает: надо что-то сказать. Хоть как-то убедить, что все в порядке. Но ему удается лишь потерянно выдохнуть. Потому что страх все еще сильнее. Потому что паника, поселившаяся где-то внутри, никуда не делась. Это за гранью понимания, это абсурдно и болезненно. Это так же странно, как и шепот: «Северус−Северус−Северус…».
Ладони. Это единственное, что выдавало её волнение. О случившемся он узнал слишком поздно, за полчаса до конца рабочего дня. И тут же помчался в министерство, понимая, что Грейнджер ничто не остановит. Ей не усидеть дома. Снейп действительно обнаружил жену в холле: бледную и очень сосредоточенную, пытающуюся разобрать, о чем шепчутся авроры.
− Преступники на третьем этаже, заложники пока не пострадали, − Гермиона в панике вцепилась в его локоть.
− Поттер?
− Там же. Кингсли не собирается идти на уступки. И слышать не хочет о выкупе.
А потом она принялась вычислять слабые места в поставленном захватчиками блокирующем магию куполе. И когда ей, неизвестно как, удалось пробить брешь, отряд авроров во главе с Уизли ринулся внутрь. Вслед за Рональдом кинулась и Гермиона. И все, что Северус мог − это не упускать её из виду да подстраховывать от шальных заклятий.
Когда зеленый луч непростительного, разбивая мрамор в каменное крошево, ударил в ступеньку, прямо туда, где еще секунду назад была нога Грейнджер, Снейп осознал, насколько всё серьёзно. Именно тогда липкий, безжалостный страх сковал его так, что не вдохнуть, не выдохнуть. Потому что смерть, жаждущая урвать как можно больше, подобралась слишком близко, оглушила мешаниной вспышек, звуков, несущих гибель заклятий и кровавых следов.
А дома Гермиона как подкошенная рухнула в кресло у камина. Давясь словами, принялась пересказывать случившееся. Бесчисленное количество раз повторяя, как испугалась за Поттера, за Уизли, за какого-то Торвальдсона. И за него, Северуса Снейпа. Затем потерянно забормотала «Северус-Северус-Северус…» в перерывах между всхлипами. И все, что ему оставалось − сжимать ледяную ладонь отчаянной гриффиндорки и кивать. Потому что самого терзала какая-то абсурдная необходимость ощущать под пальцами ткань Гермиониной куртки, шелковый манжет форменной рубашки или витой браслет — что угодно, лишь бы её.
Чувство беспомощности усилилось, когда Снейп понял, что не в силах одновременно заваривать чай и не выпускать дрожащую ладонь жены. А отчаянное «Северус-Северус-Северус…» начинало сводить с ума. Нестерпимый жар, исходящий от растопленного камина, не помогал, потому что Гермиона всё продолжала мерзнуть. Даже согревающие чары не спасали.
Ведь живы все. Тем более её ненаглядный Поттер. Ни один заложник не пострадал. Так почему же Северус чувствует себя так паршиво? И ответить не может − язык словно прилип к небу.
От успокоительного зелья Гермиона отказалась наотрез. Лишь вцепилась в свою дурацкую чайную чашку с кривобоким солнцем у ручки. Дрожащие ладони беспомощно обхватили широкие бока старой посудины — почему из уймы чашек на его кухне она выбрала именно эту? — и кажется, что это единственное тепло, доступное сейчас испуганной девчонке. А в мозгу Северуса противно скребется досада на это рыжее, нарисованное неумелой рукой солнце.
Но все это неважно, потому что Гермиона жива. Она жива, и Северус готов смириться с её ужасной привычкой оставлять сие фарфоровое убожество везде, где придется: на прикроватном столике, в кабинете среди важных бумаг или на стопке лабораторных журналов. Раньше это невероятно раздражало. Но не теперь. Потому что отныне он благодарен дурацкой кружке — она очень вовремя соскальзывает с подлокотника и с оглушительным грохотом разбивается, выводя, наконец, Грейнджер из ступора. Гермиона перестает всхлипывать, и ее взгляд становится осмысленным. А потом шепот «Северус−Северус−Северус» приобретает совсем другое звучание, уже не безумное и не потерянное.
Гермиона притягивает его к себе и шепчет:
− Всё закончилось. Ты рядом.
Её ладонь, такая родная, зарывается в его волосы. И поцелуи длятся вечность. И привкус его имени, не успевшего сорваться с искусанных от волнения губ, пьянит сильнее огневиски. А ответная реакция на прикосновения заводит похлеще амортенции. И переплетение пальцев спасает от отчаяния надежнее любого патронуса.
Когда Гермиона − удовлетворенная, расслабившаяся − утыкается в изгиб его локтя, Снейп вдруг понимает, что опять может говорить. И шепчет:
− Я завтра куплю другую чашку.
− Чашку? — Гермиона не сразу понимает, о чем он.
− С дурацким солнцем.
− Да, хочу с оранжевым солнцем, − её ладонь больше не ледяная, и уже не дрожит.
− Я тоже. С оранжевым.
Северус благодарен жене за то, что она всё правильно поняла. За то, что молчит, не требуя ненужных признаний. Потому что завтра — непременно завтра! − он скажет, как сильно её любит. Скажет впервые за три года их семейной жизни. Конечно, Гермиона сама всё знает, но ему хочется сообщить об этом так, как положено: с цветами и маленькой открыткой−сердечком. А еще завтра он принесет домой новую чайную чашку с кривобоким рыжим солнцем. С тем, что умеет согревать.
Vova
