Восемьдесят шесть ступенек

Ступенек было восемьдесят шесть. По сорок три на каждый пролет между этажом библиотеки и гриффиндорской башней.

Гермиона не любила время, когда приходилось возвращаться в гостиную, взвалив на себя тяжелую сумку с недочитанными в библиотеке книгами.

Одиннадцать, двенадцать… В эти минуты она чувствовала себя особенно одиноко — маленький путник, совершающий переход через пустынные коридоры ночного Хогвартса. Лямка школьной сумки больно врезалась в плечо, глаза слипались от усталости, и очень хотелось есть. Но Гермиона Грейнджер не тот человек, который поздно вечером будет тревожить домовых эльфов. Она сильная, она все выдержит.

Двадцать три, двадцать четыре… Если бы они с Роном вчера не поссорились, можно было бы оставить сумку и, поднявшись в башню налегке, попросить его помочь. Но Рон повел себя как абсолютный идиот, приревновав ее к Невиллу, которому она всего лишь помогала разбираться с очередным непонятным заданием по чарам. Ей вменялось в вину и улыбка, обращенная на бедного сокурсника, и легкое подбадривающее похлопывание по спине; припомнилось даже то, что на четвертом курсе Невилл пытался пригласить ее на Рождественский бал. Оправдываться перед разъяренным Отелло не хотелось, поэтому он был послан далеко и, судя по всему, надолго.

Тридцать семь, тридцать восемь… Конечно, можно было попросить помощи у Гарри, но он с Джинни еще гуляет по опушке запретного леса, наслаждаясь романтикой первой любви.

Невилла просить не хотелось, ибо Рон в приступе ревности способен на многое. Он как-то приревновал ее к Снейпу, когда Гермиона в стотысячный раз запретила называть его сальноволосым ублюдком. Рон тогда весь урок кидал на профессора убийственные взгляды, а под конец пары, бросил в котел Малфоя петарду близнецов, чем заслужил потерю пятидесяти баллов с факультета и двухнедельную отработку у Филча. Гермиона до сих пор со стыдом и гневом вспоминала этот инцидент. Приревновать ее к Снейпу! Это какую кашу надо иметь вместо мозгов!

Сорок две, сорок три…. Наконец, первый пролет закончился, можно передохнуть. Гермиона оперлась о каменную стену и повалила на пол тяжелую сумку. Книги гулко стукнулись, испугав шумом парочку портретов.

— Это безобразие! — заговорила дама с густой вуалью. — Ты испугала мою собачку!

— Какую собачку? — переспросила Гермиона. — На вашем портрете никаких собачек нет.

— Вот именно! Потому, что ты ее испугала! — Дама гневно затрясла своими седыми буклями. — В наше время молодежь вела себя более почтительно со старшими. Тебе следует извиниться, милочка, и как можно скорее!

Гермиона разозлилась:

— Не хватало еще, чтобы каждый портрет начал указывать мне, как себя вести! Что за вечер такой неудачный! — и, отвернувшись от дамы, громким шепотом добавила: — Наверное, собачка испугалась вашего лица, иначе зачем вам закрывать его такой густой вуалью?

Некоторые портреты захихикали, сарказм Гермионы явно утолил их жажду сбить спесь с этой невыносимой гордячки. Вуаль на ней была потому, что ей, чистокровной волшебнице, приходилось висеть рядом с портретами неродовитых магов.

Гермиона этого не знала, она подняла сумку и поплелась ко второму пролету лестницы.

Пятьдесят пять, пятьдесят шесть… Идти стало труднее, запас сил подходил к концу. И зачем она сегодня позволила Гарри уговорить себя пойти к Хагриду? Засидевшись, они чуть не опоздали на травологию, и им пришлось обратно к замку нестись во весь опор. Великан переживал любовную драму — они с мадам Максим не виделись уже четыре месяца и он подозревал, что у нее кто-то появился. Интересно, кто мог составить Хагриду конкуренцию в этом деле? Разве что в Британии завелся новый великан? Хотя, может, и не в Британии… Мысли Гермионы были очень далеки от трагедии ее маленьких друзей, поэтому местоположение мадам Максим ее совсем не волновало. Скорее всего, великанша занята директорскими обязанностями, и навестит Хагрида только под Рождество.

Шестьдесят две, шестьдесят три… И вообще, почему у всех есть вторые половинки, а у нее никого нет? Рон не в счет, он кретин. А так хочется любви… Хочется, чтобы кто-то был рядом, понимал ее; с кем можно было разделить свои переживания (а не слышать перед экзаменом: «Ты и так все знаешь, Гермиона, не наводи тут панику!»), кто помог бы ей дотащить эти чертовы книги, наконец!

Семьдесят, семьдесят один… А как раз сегодня, Малфой ее снова унизил у всех на глазах. Он в очередной раз назвал ее заучкой и уродиной. Хорошо хоть, не повторяет свое любимое «грязнокровка», этого она бы не перенесла. Так трудно, порой практически невозможно, не обращать внимания на его замечания. Малфой, этот трусливый хорек, ничего не умел так хорошо, как находить в людях их слабые места и играть на них. Гермиона надеялась, что когда-нибудь, ему воздастся по заслугам за всю злость и презрение, несправедливо обращенные против нее. Хотя это очень сомнительно, такие скользкие типы, как правило, выпутываются из любых неприятностей. Но унижать ее перед всем классом! Особенно обидной показалась Гермионе усмешка профессора Снейпа. Какой никакой, а все же он мужчина. И его пренебрежение обиднее вдвойне (ведь Малфой всего лишь мерзкий маленький хорек).

И почему Снейп никогда не признает ее мастерства? Да она же лучшая на курсе уже который год подряд! Никто не справился с первого раза с зельем блокировки чувств, кроме нее. Никто не знает все сорок восемь принципов магического воздействия Брейна наизусть! И чем, скажите, она заслужила презрение за помощь отсталым сокурсникам? Да если бы не она, Невилл раз десять уже бы взорвал весь Хогвартс.

Эти мысли привели к тому, что Гермиона совсем раскисла, ее покидали последние силы; глаза увлажнились, а губы предательски задрожали.

Это несправедливо! Восемьдесят четыре, восемьдесят пять….

— Надеюсь, вы не собираетесь затопить Хогвартс горькими слезами, мисс Грейнджер? — протянул чей-то низкий бархатный голос. — Я не позволил мистеру Лонгботтому взорвать замок, поощряя ваши подсказки, так неужели вы думаете, я допущу наводнение?

Замерев на восемьдесят пятой ступеньке, Гермиона подняла на профессора Снейпа (а это был именно он) блестящие глаза и, дрожа всем телом, с обреченностью прошептала:

— Нет, сэр.

Черные глаза смотрели прямо в глаза гриффиндорской студентке, замечая в них неимоверную усталость, отчаянное одиночество, сродни его собственному.

— Что вы делаете здесь в столь поздний час? — в его голосе ей послышалась… забота?

— Только не снимайте баллы, профессор Снейп! — испуганно пробормотала она. — Я возвращаюсь из библиотеки, сэр. Я всегда возвращаюсь оттуда довольно…поздно.

Взмах черной мантии привлек ее внимание, она рефлекторно отклонилась и как-то вся сжалась, но вместо грубой профессорской хватки почувствовала на своих плечах мягкую ткань черной мантии, еще хранившей тепло его тела.

Не веря своим глазам, Гермиона посмотрела на профессора и увидела его усмешку. Это была не та жесткая обидная ухмылка, которая появилась на его лице в классе зельеварения после обидных слов Малфоя, а… теплая?.. понимающая?.. он смотрел на нее с нежностью. Это придало ей больше сил, чем глоток зелья бодрости прошлой ночью (которое она использовала, чтобы подольше почитать).

Он легко перехватил ее сумку, прикоснулся к ее руке своими теплыми изящными пальцами.

— Пойдемте, мисс Грейнджер, я вас провожу. Не хотелось бы, чтобы моя лучшая студентка упала в обморок от морального и физического истощения прямо на эти холодные каменные ступени. Кто же будет Лонгботтома спасать? — Он потянул ее за руку к последней, восемьдесят шестой ступеньке.