Re animae

Я написал то, что мне хотелось прочитать. Люди этого не писали, пришлось самому К.С. Льюис

Гермиона с трудом заснула, но и то только для того, чтобы просыпаться каждый час, искать судорожно подсветку на будильнике, стоящем у дивана, и смотреть на время.

Убедившись, что до утра еще далеко, она вновь засыпала. Ей снился один и тот же страшный сон. И она давно не вспоминала про Зелье для сна без сновидений. Его негде было достать. А снотворное не спасало. Точнее, если она выпивала его столько, чтобы помогло, то на следующий день с трудом могла работать.

Гермиона опять провалилась в сон.

Ночь. Но вокруг светло как днем. Магия — от магии кажется густым воздух. Зеленые вспышки слева — ты знаешь, Гермиона, что если ты видишь вспышку от Авады, то она предназначена не тебе. «Империо», «Круцио», «Круцио», «Империо». Она, казалось, успевала везде. Никогда еще Гермиона не чувствовала себя такой сильной. Никогда так легко ей не давались все эти — «Ступефай» и «Петрификус Тоталус». Никогда так звонко не кричала она: «Протего!». Никогда так не вылетали палочки из рук противников с ее четким «Экспеллиармусом». И никогда ее патронус не мог разогнать столько дементоров. Но она не успела спасти Фреда Уизли. И Нимфадору Тонкс. И Римуса Люпина. Она не успела в Визжащую Хижину к профессору Снейпу. Все перемешалось во сне. И она будто понимала, что это сон, но никак не могла проснуться. Силясь открыть глаза, она металась из одного эпизода в другой. Вот — взмах палочки — «Экспеллиармус»! Но ничего не происходит. И Лестрейндж не теряет времени — «Сектумсепра!». Она помнит невыносимую боль, но еще четче она помнит это ощущение — будто что-то умерло внутри — она больше не чувствует магии…

— Доктор, доктор!

Кто-то схватил ее за плечо. Гермиона не могла понять, где она.

— Да… да… что стряслось?

— Там больного привезли. Тяжелый.

Гермиона помассировала виски. Какое тягостное ощущение после этих снов… Она накинула куртку, нацепила фонендоскоп и отправилась в палату. В ординаторской было душно, а в коридоре зябко и пахло уксусом, что наводило Гермиону на нехорошие мысли. Она уже и не знала, что лучше: работать по ночам или вновь и вновь смотреть этот сон. Как она иногда думала о нем — Последняя-Битва-за-Хогвартс-Спасибо-Гермиона-Прощай-Магия. Так и думала — с большой буквы и через дефис. Совсем как Мальчик-Который-Выжил.

Предчувствия ее не обманули — из приемника и впрямь привезли уксус. Почему-то, она перестала думать о людях, как о людях. Она не думала — больной с инфарктом. А думала — привезли инфаркт. Как будто больной был отдельно, а инфаркт отдельно. Синдром эмоционального выгорания — умные слова, чтобы прикрыть ее равнодушие. По ночам ее мало что трогало.

Больной метался на каталке. Губы распухли и кровоточили, на подбородке — красные полосы, там, где по коже сочились струйки уксусной кислоты. Он стонал и поминутно склонялся над ведром, выплевывая бурые ошметки. Пахло уксусом и кровью. Она привыкла к запаху крови и, казалось, могла почувствовать его даже, когда крови было совсем мало. Сладкий. Приторный. Железный. Знакомый запах, слишком знакомый.

Гермиона осмотрела больного — мраморный рисунок кожи, посиневшие кончики пальцев. Равнодушно отметила — не жилец. Медсестры действовали быстро и ловко. Ставили катетеры, приносили растворы, смотрели на Гермиону вопросительно, но она думала о своем: «Зачем я приехала в это Богом забытое место в чужой для меня стране?».

«Ты в последнее время полюбила задавать риторические вопросы, — отвечал ее внутренний голос. — Ты хотела убежать от себя. Ты знала и раньше, но пыталась не верить, что от себя убежать невозможно…».

— Доктор! Мисс Грейнджер! Что будем делать?

Она была добросовестным доктором. Она привыкла к этому, когда училась в Хогвартсе — к добросовестности и любви к новым знаниям. Нужно было работать. Облегчить страдания, вряд ли она могла сделать больше. Она настроила дыхательный аппарат, старенький, но надежный. В голове уже сложилась последовательность действий: включить вакуум-аспиратор, включить аппарат — дать подышать кислородом через маску. Морфин. Снотворное. И вот она уже ловко ухватила ларингоскоп (1) — так же ловко, как раньше справлялась с палочкой. В ротовой полости все кровоточило, и она с трудом вставила трубочку в дыхательное горло. Ну, вот и все. Он спит, за него дышит аппарат. И пусть он так и не узнает, как кровоточит его обожженный желудок, как промокают салфетки во рту, как стекает в приемник кровавая моча. Пусть спит. Мало ли у людей причин для самоубийства. Но вот она — жива. Потому, что так и не смогла на это отважиться.

В ординаторской тускло горела настольная лампа. Она знала, что уже не заснет. Достала из шкафа турку и молотый кофе. Колумбийская арабика. Это вам не тыквенный сок. Электроплитка долго нагревалась, трещала и, наконец, зашипела, слизывая с турки капли воды. Гермиона сносно научилась варить кофе. Хотя так и не научилась наслаждаться его вкусом. Просто ей нравилось ощущение учащенного сердцебиения, эта невозможность усидеть на месте и непреодолимое желание что-нибудь сделать. Спасти кого-нибудь, например. Жаль, что через час сердцебиение приходило в норму, и она устало съеживалась на диване.

Она вспоминала свои последние дни в Хогвартсе.

Она очнулась тогда в больничном крыле. Рука, куда пришлась «Сектумсепра», почти не болела, но она не видела что там — толстый слой бинтов укутывал ее от ключицы до кончиков пальцев. Она казалось не ее рукой, а рукой манекена. Со страхом Гермиона пошевелила пальцами — они двинулись, насколько позволяли туго наложенные бинты. И потом она, вдруг, все вспомнила. И не ощутила в себе магии. Тогда Гермиона встала с кровати и, не обращая внимания на подступившую тошноту, двинулась к выходу. Лазарет был полон стонами. Вокруг ходили колдомедики, больные, родственники, но на нее никто не обратил внимания. Рона, Гарри и Джинни нигде не было. Она помнила этот путь: как шаркала она слабыми еще ногами по каменным полам коридоров Хогвартса. Как куда-то спускалась по лестницам. Как, наконец, совсем обессилев, присела и привалилась к стене. Во рту все высохло, и никак не получалось облизать пересохшие же губы, и долгое время она слушала свое хриплое дыхание. Каменные, но такие родные стены холодили спину. Ноги затекли, и Гермиона как-то равнодушно подумала, что она не встанет и никуда не пойдет. Зачем куда-то идти, когда она лишилась зрения, слуха, осязания и обоняния? Зачем идти, если для нее и «Люмос» теперь — просто забавное латинское слово? Она знала случаи, когда волшебники лишались магических способностей. Но не знала ни одного случая, когда бы эти способности к ним вернулись. В те минуты она могла бы решиться на самоубийство, но у нее просто не было сил. И еще одно удерживало — надежда. Она тогда еще надеялась…

Она просидела до утра над книгой по неотложной кардиологии. Гермиона видела, как светлеет за окном и слышала, как просыпается больница — большой и сложный организм. Звенели флаконы, тонко и вразнобой — процедурная медсестра отправилась в стерилизационное отделение. Поминутно хлопала дверь служебного туалета. Начал звонить городской телефон — проснулись или, наконец, дождались подходящего момента родственники. Они не имели привычки представляться. Они чего-то требовали от Гермионы. Но та, как заведенная, твердила: «Состояние тяжелое, без динамики…. Состояние средней степени тяжести, динамика положительная…». И ее мало интересовало, что родственники знать не знают, что такое таится за этими загадочными терминами. И как связать сухие служебные слова со своим родным человеком.

Она сдала смену грустному не выспавшемуся врачу, который только-только примчался с другого дежурства в другой больнице. Потом она быстро приняла душ, переоделась и, зачем-то покурив с медсестрами под лестницей — может, хотела стать к ним ближе, направилась домой.

Когда после дежурства она выходила на улицу, ей все время казалось, что она выбралась из тюрьмы. Так ярко светило солнце, таким голубым чистым светом отливало небо, так свеж был воздух. И, иногда, к ней даже приходило ощущение, что она живет. Живет здесь и сейчас. А Волшебный Мир… он приснился ей. Давным-давно, еще в детстве. Но она отчаянно желала никогда не знать о нем. Потому что знать, что волшебство есть, обладать магией, но никогда больше не видеть Хогвартс, никогда больше не чувствовать, как тебя пронизывает ощущение силы — было невыносимо. Но ты сама выбрала свой путь. Ты могла бы остаться. И быть чем-то вроде сквиба…

Так она и просидела бы всю ночь в коридоре Хогвартса, приткнувшись к холодной стене, если бы профессор Снейп не проходил мимо. Она удивилась, что он выжил. Она еще могла удивляться. Он увидел ее, как только завернул за очередной поворот. Но Гермиона заметила Снейпа только тогда, когда два припорошенных пылью, уставших ботинка появились перед ней. Она медленно подняла глаза — черные и такие запыленные брюки, когда-то белая сорочка, но теперь серая, как и весь мир. На шее кипенно белая повязка, чуть промокшая от крови. Сладкий, приторный запах, знакомый запах. Бесконечно-черные глаза нелюбимого Северуса Снейпа. Он молчал, рассматривая Гермиону, потом тихо спросил, и она не узнала его голос — таким тихим и мягким он был.

— Мисс Грейнджер, что вы делаете здесь?

— Профессор…

— Не нужно меня бояться, я не сниму с вас баллы и не подвергну взысканию.

— Вы не поняли, я не боюсь. Я толком и сама не знаю, что делаю здесь. Я ушла из больничного крыла.

— Вы способны самостоятельно передвигаться?

— Я постараюсь.

— Сюда вы как-то добрались…

Снейп помог ей подняться. Она осторожно схватилась за его ладонь — та была горячей и сухой. И они пошли в Подземелья. Гермионе было все равно куда идти. Если она чего и хотела, так это спрятаться под теплый плед и заснуть, а утром понять, что все плохое, случившееся с ней, только дурной сон. Она хотела проснуться. Почему-то, дорогу в комнаты Снейпа она припоминала с трудом. Просто помнила, что идти было тяжело: не хватало воздуха, ныла рука, кружилась голова. Снейп подстраивался к ее шагам, но не предлагал помощь. Может, ему и самому было тяжело идти, но тогда, поглощенная собственной усталостью и болью, она ничего не замечала.

А сейчас шагалось ей легко, как и обычно после суточного дежурства. Странное опьянение, без всякой связи с алкоголем. На остановке никого не было, кроме Георги. Он поежился от пронизывающего осеннего ветра и молча посмотрел на Гермиону. Она остановилась в паре шагов от него и жалостливо оглядела его чуть покрасневший нос, обветренные губы и горящие глаза. Он был родом из Болгарии и напоминал ей о Викторе Краме, который, в свою очередь, напоминал ей о квиддиче — да она согласна любить квиддич до конца своих дней, только бы вернуться в Волшебный Мир. Георги прервал молчание:

— Миона. Можно я провожу тебя?

— Давай, — сказала она без особой охоты.

И всю дорогу он многозначительно молчал. У самого дома — обычной городской многоэтажки — Гермиона круто развернулась, и, схватив за рукав Георги, по знакомой дорожке направилась в бар, что устроили в полуподвальном помещении. Ей невыносимо хотелось напиться. Как сама она описывала это: «Все надоело, одолело, протестую». Просыпаясь наутро с головной болью, она страдала от чувства вины. И это заставляло ее жить дальше. Что-то читать, куда-то идти, кому-то помогать.

Георги не отнесся восторженно к ее затее. Но он хотел быть рядом и его устраивали любые варианты. А Гермиону устраивало бренди — четыре по пятьдесят. И, может быть, еще две сверху. Обычно, она могла остановиться. Гермионе нравилось, как печет горло, как тепло спускается вниз. Как через несколько минут становится легче — не сжимается, не ноет сердце, хочется смотреть Георги в глаза, хочется ощущать себя нужной. И Хогвартс становится нереальным… Хогвартс…. Забыть бы его навсегда. А еще — кажется, что все возможно. И Гермиона думала, что это того стоит.

Но только после бессонной ночи за коротким периодом воодушевления обязательно наступала апатия. Хотелось спать, хотелось домой — в тесную клетушку, где стоит уютный диван, а чистое белье пахнет можжевельником. Георги проводил ее до дверей. Помедлил, переминаясь с ноги на ногу.

— Гермиона?

— Что?

— Можно я тебя поцелую?

Гермиона молча кивнула. Жалко ей что ли? Губы Георги были мягкие, и пахло от него бренди и, почему-то, молоком.

— Ты не пей больше, а?

— Хорошо. Я спать хочу.

Она еще долго слушала его гулкие шаги.

Тогда, в Подземельях, Снейп усадил ее в кресло, напоил Укрепляющим Зельем и устроился в кресле напротив. Он изучал Гермиону, но ей, в кои-то веки, было все равно. Снейп уже не мог ее обидеть: тяжело же обидеть человека, которому нет места в Волшебном Мире, не правда ли?

— Профессор?

— Да, мисс Грейнджер?

— У вас, случайно, нет огневиски?

— Есть.

— Можно? — спросила она, не зная зачем. Но она слышала, что когда людям плохо — они напиваются. И решила, что ей достаточно плохо.

— Можно, мисс Грейнджер.

На удивление покладистый Снейп и впрямь плеснул ей огневиски в бокал. Потом, подумав, достал второй, и в нем заплескалась янтарная жидкость.

— Держите. Как ваша рука?

— Ничего. Ноет только.

— Я старался мисс Грейнджер. Но шрамы все равно останутся.

— Спасибо, профессор… — Ну да, кому кроме него лечить последствия им же изобретенного заклинания? — Скажите, как…

— Я не знаю. Не спрашивайте меня — я не понимаю, почему вы не способны больше к колдовству. Может, только… вы, наверное, потратили слишком много сил. Вы сгорели, мисс Грейнджер. Но я признаю, что это было красиво, — она приоткрыла рот, но он поднял руку, останавливая ее, — я не так выразился, это было необходимо. Иначе, как бы мы смогли победить?

— Спасибо, хоть я и чувствую в вашей похвале какой-то подвох. Но я хочу спросить другое — что-нибудь можно сделать? — Гермиона закашлялась, огневиски с непривычки обожгло ей горло, и слезы выступили на глазах.

— Все, что я знаю — волшебники и раньше теряли магические способности. Но я нигде не читал, что они восстанавливались. Но вы же знаменитая мисс хочу-все-знать. Вы не можете не перерыть всю библиотеку. Я сам выпишу вам пропуск в Запретную Секцию. И даже обрадуюсь, если вам что-то удастся обнаружить.

Она ничего не ответила. Смотрела сквозь янтарную жидкость на пламя в камине, и в бокале плясали оранжевые огоньки. Снейп тоже молчал. И было совсем не тягостно. Трещали дрова, пахло смолой и немного дымом. И недоступный профессор зельеварения был таким простым — в сорочке с расстегнутыми верхними пуговицами, с бокалом огневиски в руке. Изящные пальцы второй руки стучали неслышно по подлокотнику. Тикали часы. Ей никуда не хотелось уходить. Было тепло, уютно и невыносимо клонило в сон. Снейп сидел молча, не двигаясь. Гермионе даже на миг показалось, что в комнате она одна. Она прижалась к спинке кресла и сама не заметила, как заснула. Гермиона не видела, как смотрел на нее Снейп — во взгляде его сквозила горечь и, так не свойственная ему, жалость. Он укрыл ее теплым пледом слизеринской расцветки.

Она просыпалась ночью, ворочалась, меняла положение — затекали ноги, оглядывалась в полусне и не понимала, где она находится. Черная комната. Только желтым теплым светом выделялся контур двери напротив. В ту ночь Гермиона не видела снов.

Утром, когда она проснулась и все вспомнила, то не стала открывать глаза — не хотела встречаться взглядом с профессором Снейпом. Вряд ли он горел желанием сказать ей что-нибудь хорошее и ободряющее. Она лежала, стараясь дышать ровно, и слушала, что происходит вокруг. Сначала было тихо, потом послышались шаги, стук поленьев у камина, негромко произнесенное «Инсендио» и треск дерева в очаге. Тут Гермиона вновь вспомнила, что ей придется жить без магии. Надо будет отвыкать чуть что тянуться за палочкой. Пользоваться спичками. Фонариком… Она вздрогнула от звука его голоса и тем окончательно выдала себя.

— Мисс Грейнджер, я же вижу, что вы уже проснулись.

Она открыла глаза. Снейп смотрел на нее в своей обычной манере — чуть насмешливо, чуть презрительно, знакомо изогнув бровь. Теплота и очарование вечера были напрочь разрушены. А казалось, он мог ее понять.

— Доброе утро, профессор. Он не обратил внимания на это ее «доброе утро».

— Надеюсь, вы не решили поселиться в моих Подземельях? Вам пора идти. Я думаю, ваши друзья вас уже обыскались.

— Да… простите, я сама не заметила, как заснула.

Гермиона медленно спустила ноги с кресла, нащупывая туфли. Поднялась, придерживая перевязанную руку. Снейп безразлично смотрел на нее. Гермиона на нетвердых еще ногах двинулась к двери. Она хотела, чтобы он хоть что-нибудь сказал ей, и он позвал ее:

— Мисс Грейнджер?

— Да, профессор.

— Если все останется так, как есть. Если вы не сможете больше колдовать…

— С вас пропуск в Запретную Секцию…

— Не перебивайте меня, вы ничему не научились за семь лет. Я хотел сказать, что если вам некуда будет пойти, вы можете остаться в Хогвартсе. В больничном крыле, например, там всегда нужна помощь. Если захотите, можете помогать мне с зельями — вы вполне способны нарезать и растирать ингредиенты.

— Ох, спасибо, профессор. Чем обязана такой чести? — она мгновенно вскипела, бледные щеки окрасились слабым румянцем, в глазах появилось что-то живое.

— Ну как же, мисс Грейнджер. Вы столь умны и не можете догадаться? Или вместе с магией вы потеряли и свой мозг? Подумайте же, вы семь лет раздражали меня своими вопросами, а теперь я смогу наслаждаться вашим унижением, вы ведь теперь и свечи без спички не зажжете.

Казалось, Гермиона сейчас взорвется от злости. Она пыхтела, издавала какие-то междометья, несколько раз начинала говорить и останавливалась на полуслове. Снейп с усмешкой наблюдал за ней.

— Мисс Грейнджер, что с вами? Куда подевался ваш дар речи?

— Какой же вы все-таки мерзавец, профессор.

— Да неужели? Если это самое плохое слово, которое вы для меня нашли, то я польщен. Но не забывайтесь, мисс Грейнджер. Вам пора идти… Кстати, когда вы злитесь, а не сидите с таким выражением лица, будто уже умерли, вы… раздражаете меня чуть меньше. Злитесь, мисс Грейнджер, злитесь. Иначе, вы не справитесь.

Гермиона всматривалась в его темные глаза и пыталась снова понять — что он за человек? Как может он одновременно оскорблять и помогать, обижать и пытаться ободрить? «Ты не поняла этого за все семь лет, Гермиона, не поймешь и сейчас», — подумала она и хлопнула дверью.

Конечно, она изучила всю возможную литературу. Дни и ночи сидела она в библиотеке Хогвартса с заботливой мадам Пинс. Книги снились Гермионе по ночам. Пыльные фолианты и желтые пергаменты. Книги и еще Последняя Битва… Она не нашла ответа на свой вопрос. Кажется, это случилось первый раз в жизни. И она ушла из Хогвартса, потому что решила — она способна на большее, пусть и в маггловском мире. На что-то большее, чем нарезание корешков и листьев под бдительным оком профессора Снейпа.

С тех пор, как она ушла из Хогвартса, Гермиона больше никогда не читала книг по волшебству. И ничего не взяла с собой из школы.

Она долго училась. Все, что нужно было выучить из школьного курса. Потом экзамены, потом медицинская школа. Но учеба спасала. Не оставалось времени на раздумья, а сил — на самобичевание. И вот она стала врачом. Обычным маггловским врачом. И были минуты на работе, когда она чувствовала, что живет. Но это были только минуты.

Осенью, как и весной, всегда было много работы. Гермиона постоянно не высыпалась. Георги иногда оставался ночевать. Он не был ей противен. Он был молодой и сильный. Но потом она смотрела в потолок и задавалась только одним вопросом: «Какого черта, Гермиона, ты вообще здесь делаешь?». В последнее время ее все больше охватывало ощущение, что она не тем в жизни занимается, что она не сможет жить так больше. Но она брала себя в руки и вновь шла на работу. В конце концов, она любила свою профессию. Или думала так. И, проснувшись еще до рассвета, она вглядывалась в серые сумерки за окном. И смотрела на острый профиль Георги и его чуть приоткрытые пухлые губы. Он дышал почти неслышно, только грудь мягко приподнималась и опускалась. И Гермиона думала, что нужно смириться, ведь смирения ей никогда не хватало. Работать всю жизнь, жить здесь всю жизнь, любить Георги всю жизнь, родить ему детей. Но она не могла смириться. Она где-то читала, что после войны многие солдаты так и не смогли приспособиться к мирной жизни. Потому что на войне было все просто и понятно — вот враг, а вот друг. И жили только настоящим, потому что никто не знал: будет ли у них завтра. И Гермиона себе напоминала вот такого солдата. Потерявшегося в мирной жизни.

Друзья пытались подбодрить ее и помогали в поисках. Луна Лавгуд, как всегда, предложила кучу самых сумасшедших теорий и не менее сумасшедших выходов из ситуации. Слезы феникса и передний правый палец мандрагоры, выращенной в Запретном Лесу и сорванной кентавром в яблоках, были еще самыми простыми вариантами. Рон звал ее в Нору, просил жить с ним. Но она отказалась, как-то враз охладев к неуклюжему милому Рону. Гарри думал найти ей дело в Министерстве, но и это не могло устроить Гермиону. Она просто оборвала все нити. Все оставила и вернулась в мир магглов. Каждому свое… Кажется так.

Профессор Снейп остался Директором Хогвартса и продолжал преподавать зельеварение. Он совсем не изменился. И было даже приятно, что есть в мире вот такие неизменные люди и вещи. Гермиона несколько раз встречала его в коридорах и библиотеке. Он холодно здоровался, но ничего больше не говорил и не предлагал. И она думала, что тот вечер, огневиски и теплый плед ей приснились. Раны на плече зажили, но остались шрамы, некрасивые — а могут быть красивы шрамы? — довольно грубые багрово-синюшные полосы, ставшие, со временем, просто белыми нитями. «Сектумсепрой» от Лейнстрейдж на вечную память.

Был конец сентября. Теплая, ласковая осень. Гермиона получила очередной отпуск и занималась блаженным ничегонеделанием. В Хогвартсе она бы и помыслить об этом не могла, а здесь… Здесь это казалось самым желанным времяпрепровождением. Темное ночное небо, от реки тянуло прохладой. Она нашла на небе Венеру, потом Малую Медведицу, потом вспомнила Астрономическую Башню. Мысли опять вернулись к Хогвартсу. К Последней Битве. К Мальчику-Который-Выжил-Несмотря–Ни-На-Что. Гарри Поттер. Она столько лет не видела его. Ни его, ни Рона, ни Джинни. Гермионе иногда казалось, что их никогда не было в ее жизни.

(1) Медицинский инструмент для интубации трахеи. Фетиш реаниматолога. Интубация трахеи — установка трубки в дыхательное горло для обеспечения искусственной вентиляции легких. Одно из любимых занятий реаниматолога.

Домой она возвращалась под утро, солнце уже чуть показалось над алеющим горизонтом. Солнце тоже было красным. Воздух казался прозрачным. Спать не хотелось, и Гермиона сидела на кухне, перечитывая Шекспира. Удивительный писатель — при каждом прочтении она находила что-то новое. Голова была ясной, но Гермиона знала, что это только до обеда, потом неудержимо захочется спать: скажется бессонная ночь, проведенная на берегу реки.

Кто-то постучал в дверь. Она давно отключила звонок — он был слишком резким и заставлял ее вздрагивать. Гермиона подумала, что это Георги, хотя он обычно стучал по-другому, отбивая какую-то простенькую мелодию.

Два поворота ключа — за дверью стоял Гарри Поттер.

— Рад видеть тебя снова, Гермиона.

— Здравствуй, Гарри.

Гермиона внимательно рассматривала его — она не видела Гарри пять лет. Он мало изменился. Те же зеленые глаза за стеклами очков. Может, только смотрели они по-другому — серьезнее, но и одновременно как-то добрее. Будто с годами он перестал делить мир только на черное и белое. По углам рта залегли морщинки. Горечь прожитого скопилась в них. Волосы, как и раньше, были растрепаны. Она пропустила его в коридор. Выдохнула — «Ох, Гарри…» — и обняла. Так они и стояли, Гермиона уткнулась ему куда-то в шею, Гарри похлопывал ее по спине, будто она была плачущим ребенком, а он взрослым, что утешал и знал: все образуется. Но глаза Гермионы были сухими. Гарри пах домашним теплом и немного морем. Он был из той ее жизни, о которой она тщетно старалась забыть.

— Гарри… Зачем ты приехал? — когда так отчаянно пытаешься забыть прошлое, тяжело, если тебе так живо о нем напоминают. Будто и не было этих лет. — Да, я же сама оставила тебе координаты для аппарации…

Гарри молчал, но по едва заметному прищуру глаз и поднятому в полуулыбке уголку рта, она видела — он что-то задумал.

— Мне не нравится стоять на пороге. Я проделал такой долгий путь, чтобы добраться до тебя.

— Ну-ну. Ты на метле до меня добирался? Или на ковре-самолете?

— Все-таки, я пройду! Не может быть, чтобы ты отказалась выпить со своим старым другом не менее старого огневиски, а?

Гермиона усмехнулась, огневиски — это звучало многообещающе. Последний раз, когда она его пила, то заснула в кресле профессора Снейпа. Что же на этот раз сотворит с ней магический алкоголь?

Они уселись за стол. Два приземистых стакана и янтарная жидкость. Гермиона повертела бокал — ей нравилось, как огневиски тягучими каплями расплывается по стенке.

— Я все же рада тебя видеть.

— Спасибо, Миона.

Он коротко кивнул. Гермиона медленно коснулась края бокала губами и ощутила забытый вкус. И снова поперхнулась, и слезы выступили на глазах.

— Гермиона, я хочу тебя кое о чем попросить.

— И у меня есть просьба к тебе, Гарри.

— Начнем с тебя.

— Ничего мне не рассказывай про Англию, про Хогвартс, про Волшебный Мир. Ничего, если я сама тебя не спрошу. Да, мне интересно. Да, я хочу знать, но знание того, что Волшебный Мир есть, а меня там нет, причиняет только боль. И эта боль сильнее любопытства.

— Договорились. Я и не собирался тебе рассказывать. Теперь моя очередь.

— Я слушаю тебя, Гарри.

— Пообещай мне.

— Я не понимаю тебя.

— Мне нужно обещание, что ты исполнишь то, о чем я тебя попрошу.

— Ну нет. Что ты задумал? Ты пришел сюда и хочешь разрушить то, что у меня с таким трудом получилось собрать? Мое шаткое душевное равновесие? Мое непрочное спокойствие?

— Да что с тобой, Гермиона, ты как с цепи сорвалась. Я ничего не успел сказать, но уже виновен. В чем? В недоказанном умысле?

— Прости, Гарри. Ты, наверное, зря приехал.

— Скажи мне, Гермиона, неужто обязательно было все бросать? Неужели с потерей магии в мире больше ничего не осталось? Почему ты не разрешила тебе помочь? Почему оттолкнула всех? Разве так поступают с друзьями?

— Твое здоровье, Гарри, — тихо сказала она и, пытаясь справиться со щемящим ощущением где-то в груди, выпила до дна. Они молчали, и Гарри думал, что нужно что-то делать. Пожила Гермиона, как ей хотелось, и будет. И, хотя он не мог решать за нее, в его силах было предложить ей что-нибудь другое, что-нибудь большее, чем то шаткое душевное равновесие, о котором она говорила. И он не собирался отступать. Авроры не сдаются. А глава Аврората тем более.

Гермиона невидяще смотрела в окно и пыталась думать обо всем, что связывало ее с этим местом. Работа, больные, бессонные ночи, Георги, солнце, какого никогда не бывает в Британии, местные картофельные пирожки, другое небо и никакой магии. По крайней мере, она ничего не знала о здешних волшебниках.

Гарри заботливо плеснул ей огневиски. Минут через двадцать лицо Гермионы стало куда менее серьезным. И, хотя она еще отделывалась однозначными ответами, но, по крайней мере, перестала злиться и бурчать. Даже с каким-то удовольствием взялась рассматривать бутылку огневиски — изучила этикетку, открыла, закрыла, посмотрела на солнце через остатки. Гарри решил, что можно начинать.

— Гермиона…

— Да?

— Ты подумала над моим предложением? Мы так давно не виделись, неужели я не могу рассчитывать на подарок?

— Гарри, что тебе нужно? Почему ты ходишь вокруг да около? Я люблю прямо отвечать на прямо заданные вопросы. Что я должна тебе пообещать?

— Упрямая, несгибаемая Гермиона. Я думал, что годы сделают тебя более покладистой. Я хочу пригласить тебя в Хогсмид. В «Три метлы». Остальное я расскажу тебе там. Ты нужна нам, Гермиона. Один вечер. И я верну тебя в твою чертову жизнь. Раз она тебе так нравится. Но ты, верно, не видишь, какая ты стала? Я понимаю, что это ты, но я тебя не узнаю… Вернись.

— А как я должна выглядеть, Гарри? Как выглядел бы ты, всего лишившись?

— Я не знаю. Я, правда, не знаю, Гермиона. Я не хочу тебя судить. Проехали. Я просто прошу тебя — один вечер. Совместная аппарация. Никаких метел. И уж точно никаких ковров-самолетов.

Гермиона допила огневиски. Зло и угрюмо посмотрела на стол, старенькую плиту, колченогие табуретки, будто они были в чем-то виноваты. И уже подумывала согласиться — Мерлин, как ей этого хотелось, но в дверь постучали. Два длинных, три коротких. Георги.

— Подожди, Гарри.

Открыла дверь. Георги, бедный Георги, ей нравилось, что ему ничего не нужно объяснять.

— Георги, я уезжаю. Сегодня, но ненадолго. Я вернусь.

Он сощурился, злые слезинки повисли на ресницах, плотно сжались губы.

— Георги, но я, правда…

— Гермиона, не стоит тебе врать. Ни мне, ни себе. Мне думается, что я этого не заслужил. Мне всегда казалось, что однажды ты уйдешь, но я рад, что увидел тебя сегодня.

— Прости меня…

— Прощай, Гермиона.

И Георги, как-то ловко развернувшись на каблуках, весело засвистел и зашагал вниз по лестнице. Гермиона подумала: «Как хорошо, что я не вижу его глаз...»

Она вернулась на кухню и сказала:

— Я поеду с тобой, Гарри.

Гарри ополоснул бокал и налил какой-то желтой жидкости из флакона.

— Что это?

— Отрезвляющее Зелье. Снейп развлекался на досуге. Не хочу, чтобы при аппарации нас расщепило. Ты же помнишь — настойчивость, нацеленность, неспешность. Двойная аппарация — двойная ответственность. Я должен быть в ясном сознании.

— Я тоже хотела бы попробовать Отрезвляющее Зелье.

-Ну, нет, Гермиона. А вдруг ты возьмешь и передумаешь? Да и такой ты мне нравишься больше.

— Как он?

— Кто он? — не смог уследить за непростым ходом ее мыслей Гарри.

— Снейп.

— Что ему будет. Третирует учеников. Возглавляет Хогвартс. Мы с ним иногда видимся. Разные дела. Он даже интересовался тобой. Говорит, что никто так тонко и ловко не нарезал корешки, да и сок из семян паслена ты лучше всех давила. Снейп даже жалел, что ни разу не начислил тебе пару баллов за это. Говорит, что не все способны творить, ремесленников тоже нужно поощрять.

— Вот ведь мерзавец.

— Никто и не ожидал, что он изменится.

— Ну, верно. Гарри, мы могли бы погулять? Я хочу проветриться. Можно пройти до берега, там обычно пустынно, никто не помешает.

— Конечно, Миона. Только обещай не сбегать от меня.

— Обещаю.

Гермиона и не думала, что так привыкла к этому городу. Его зеленым улицам. Одинаковым многоэтажкам. Чужому говору. И, вдруг, стало так невыносимо грустно, что она отвернулась от Гарри и, мучительно щурясь, стала вглядываться в очертания моста над рекой. Просто она не любила перемен. Но ей не было места здесь. Почему–то она решила, что ей нет места и в Волшебном Мире. Никто не изгонял ее, она изгнала себя сама. Не хотела сочувствия, ощущения собственной беспомощности, чужой жалости, перешептываний за спиной. Она никогда не пыталась научиться смирению. И не хотела думать, почему согласилась, так легко согласилась отправиться с Гарри. Как было сложно разобраться в себе. Как сложно понять — что же на самом деле нужно.

Ноги вязли в песке. Темная илистая река. Вокруг никого.

Гарри бережно обнял ее: «Ничего не бойся. Аппарейт».

Двумя днями ранее. Ночь. Хогвартс.

Ровно в двенадцать ночи Альбус Дамблдор покинул свой портрет. Этого долго никто не заметит — Альбус и раньше уходил, но всегда возвращался.

Миссис Норрис, мягко ставя широкие лапки, инспектировала коридоры. Ее хозяин, Аргус Филч, закрылся в своей каморке. Он хотел навести порядок в картотеке. И бутылка огневиски не могла этому помешать. Жаль, что миссис Норрис не любила запах алкоголя. И еще меньше любила своего хозяина после того, как он вливал в себя бутылку-другую. Она, может, и не умела говорить, но это еще не значило, что она могла бесконечно слушать. Аргус мечтал, чтобы кошка составила ему компанию, поэтому, с завидной регулярностью, подливал огневиски ей в блюдечко.

«Ну его, — думала кошка, — пусть наговорится с каталогом и со стенами и спит. Больше трех десятков лет выслушивать его пьяные бредни — тут кто угодно устанет». В коридорах было тихо, и миссис Норрис расстроилась, ей нравилось пугать учеников. Тешило кошачье самолюбие. Она спустилась в Подземелья, покрутилась у дверей кабинета профессора Снейпа. Директора Снейпа. Он нравился кошке. Он хорошо относился к Аргусу. И был за порядок. А уж сколько взысканий он назначал! Кошка довольно муркнула. Она пробродила полночи, так никого и не встретив, и направилась по лестнице к каморке — Филч уже должен был уснуть. Задумчиво перебиралась по ступенькам — движения лестниц кошка выучила как свои четыре лапы, она и с закрытыми глазами смогла бы добраться куда угодно, но тут лестница остановилась. Поднялась до конца — обрыв, спустилась до конца — обрыв. Миссис Норрис носилась по лестнице — думай, кошка, думай. Но от краев лестницы, куда ни посмотри, прыгать было далеко. А миссис Норрис знала, на что способна. Она все-таки была кошкой, а не гиппогрифом. Потому она села на ступеньку и начала истошно вопить. Но Аргус Филч уже забылся пьяным сном в своей каморке. Завхоз всячески отрицал магическую связь между ним и миссис Норрис, что и помогло ему не услышать ее истошных воплей. А животное к утру охрипло. Никто не поспешил ей на помощь.

Этой же ночью в общей гостиной Гриффиндора допоздна засиделись двое второкурсников — Хьюго Уизли и Джеймс Поттер. Первый рыжий и веснушчатый, второй…, второй был тоже рыжим, но глаза у него были зеленые. Глаза у него были — правильно, десять баллов вашему факультету — папины. Они играли в шахматы, запускали самолетики, тренируясь в левитации, короче, боролись со сном как могли. Слава Золотого Трио не давала им покоя. Правда, свою Гермиону они еще не нашли. Но присматривались к дочери Луны Лавгуд с Равенкло.

У них тоже имелись плащ-невидимка и карта Мародеров. Можно было начинать ночные прогулки по Хогвартсу. «Сидя в комнате, подвига не совершишь»,— говорил Хьюго, и Джеймс соглашался с ним.

Когда на часах пробило два, они развернули карту, и Джеймс с благоговением произнес формулу: «Торжественно клянусь, что замышляю шалость и только шалость», — и коснулся карты палочкой. Тринадцать дюймов, виноградная лоза, перо. На листе проступила смазанная карта Хогвартса. Хьюго испуганно спросил:

— Что с ней, Джеймс?

— Я не знаю. Первый раз так.

— Ага. Смотри — миссис Норрис, чего она носится кругами по лестнице?

Кошка же. Мало ли, что у нее на уме.

— Знаешь, Хьюго, может, не будем сегодня выходить? — неуверенно спросил Джеймс. Он не хотел показаться трусом.

— Не будем. Мне все это не нравится.

— Мне тоже. Я не струсил, правда.

— Пойдем спать, Джеймс. В другой раз. Я так зеваю, что боюсь челюсть вывихнуть.

И ребята отправились в спальню. Джеймс махнул палочкой — «Люмос!», освещая крутую лестницу, и ему показалось — да, просто показалось, что свет слабее, чем обычно. Они пытались еще поговорить перед сном, но разговор не клеился, и ребята заснули. Джеймс, в отличие от отца, не мог пожаловаться на сон: Волдеморта уже не было на свете, и некому было наполнять его сны кошмарами.

Домовые эльфы также были огорошены. Нет, их сон тоже некому было беспокоить, но, когда они в шесть утра собрались на кухне под Большим залом готовить завтрак для преподавателей и учеников, то их ждал неприятный сюрприз. Сначала эльфы с удивлением смотрели на подсвечники и магические факелы в нишах стен: свечи еле горели, факелы чадили, и в помещении царил полумрак. Это, правда, не остановило эльфов. Они были волшебники хоть куда — вновь запылали свечи, и ровно, и надежно светили факелы. Но на этом злоключения не закончились — все волшебные кухонные предметы, как-то: тыкведавилка, картофелечистка, волшебная овсянковарочная кастрюля — отказались работать. Эльфы справились и с этим. Правда, это заняло у них больше времени, чем обычно. Они успели приготовить завтрак, но были взволнованы и напуганы тем, что происходило в Хогвартсе. Эльфы еще не знали, что все блюда в Большой Зал придется доставить им. Чудесное появление тарелок прямо перед учениками сегодня тоже не случится.

Северусу Снейпу в эту ночь не спалось. Он толком и не мог объяснить почему. Кошмары с участием Волдеморта сегодня не снились. Шрамы на шее, оставленные проклятой Нагайной, ныли, но ничуть не больше, чем обычно. Хогвартс под его руководством работал, как хорошо отлаженный механизм, но Директору было неспокойно. Он ворочался в кровати: ему было то жарко — и он сбрасывал одеяло, то холодно — и он укутывался. Он забывался на полчаса и снова открывал глаза. К утру, он совсем устал от такого сна — лучше бы всю ночь он читал книги. И мы бы нагло соврали, если бы сказали, что он хоть раз вспомнил Гермиону Грейнджер. Не было этого.

В шесть утра Снейп, злой как голодная мантикора, выбрался из кровати и долго сидел на краешке, потирая виски и переносицу. Холодный душ стал следующим, что он попробовал. Потом Бодрящее Зелье. Он не очень любил его — все в мире подчинялось законам природы. И, если ты с утра бодр и весел (в случае Снейпа бодр и зол), то к вечеру непременно станешь усталым и сонным. Снейп называл это принципом маятника. Хотя подозревал, что, возможно, не он первый это придумал. Зелье отдавало фисташками и сливовым повидлом. По отдельности ничего, но вместе — отвратительно. Снейп глотнул, скривился и застыл в недоумении. Но не знакомый мерзкий вкус смутил Мастера Зелий, а почти полное отсутствие эффекта. Нет, нет, что-то было — чуть чаще застучало сердце, чуть прояснилась голова, но и все. Снейп недоверчиво понюхал флакон. Этого не могло быть — профессор, а ныне Директор Снейп никогда не ошибался, а зелья для себя варил он сам. Но недаром он слыл одним из лучших умов Волшебного Мира. Северус выхватил палочку и нарочито спокойным голосом произнес первое заклинание, пришедшее в голову: «Вингардиум левиоза!». Черный, старательно начищенный эльфами ботинок, чуть приподнялся и с глухим стуком упал на пол. Тщетно Снейп перебирал все известные ему заклятья, даже «Люмос» — куда уж проще — едва затеплил огонек на конце палочки. И вот тут Северус вспомнил про мисс Грейнджер. Он почти не ощущал в себе магии, он будто остался без сердца.

Снейп попробовал связаться с профессором МакГонагалл через каминную сеть, но дымолетный порошок рассеялся зеленым туманом, пошипел и испарился.

Пять минут он отвел на обдумывание сложившейся ситуации, но так и не смог усидеть на месте: ему не было так неуютно, даже когда он был двойным агентом. Еще пять минут он пытался успокоиться и придать своему лицу серьезное выражение — не вздергивать поминутно бровь и не кривить губы. И, наконец, он открыл дверь — руками, да, Северус, руками — и закрыл дверь — он почти забыл, что от нее есть ключи. Он шел по Подземельям, и никто бы не смог догадаться, что сейчас творится на душе у Северуса Снейпа, Директора Хогвартса. Как всегда уверенно и широко ступая, гордо откинув назад плечи и чуть вздернув подбородок, он шел по знакомым коридорам, и мантия вилась у него за плечами. Жестокая школа самообладания — Снейп бы никому ее не пожелал. По пути наверх он отмечал то один, то другой признак отсутствия магии: там не горели факелы, тут на портрете рыцарей Короля Артура он не нашел ни одного рыцаря. Это несколько успокоило Северуса. Всегда как-то легче, когда беда носит глобальный характер, а не касается тебя одного. У теперь неподвижных лестниц он столкнулся с профессором МакГонагалл. Утро уважаемого Мастера Трансфигурации тоже не задалось. Но она встала много раньше Северуса, и ей хватило исчезающей магии, чтобы спуститься вниз, в Подземелья. Дымолетный порошок также не сработал. Все утро профессор МакГонагалл возносила хвалу Мерлину за то, что он не надоумил ее с вечера принять анимагическую форму.

— Директор! Что происходит?

— Я, также как и вы, ничего не понимаю, Минерва.

— Нужно что-то делать. Куда пропала магия? Что будет с Хогвартсом?

— Профессор, перестаньте понапрасну сотрясать воздух, к чему ваши риторические вопросы? Кто-то должен быть спокоен, когда теряют головы вокруг.

Минерва не могла по достоинству оценить знание Директором маггловской поэзии, но взяла себя в руки.

— Нужно сообщить в Министерство.

— Согласен. Но так как нас здесь всего двое, и я не могу покинуть Хогвартс, то я бы попросил вас прогуляться до Хогсмида, посмотреть, как там дела, и попросить помощи.

— Хорошо, Северус.

И Минерва оставила Снейпа одного. Он безмолвно смотрел на замершие лестницы и учеников, что остались запертыми в своих башнях. Гриффиндор и Равенкло. Слизерину и Хаффлпаффу повезло больше.

Снейп вздохнул. Нужно было помочь львиному и орлиному факультетам и успокоить других. И, может, МакГонагалл приведет помощь. Но пока нужно отыскать Хагрида. Снейп не знал никого другого, кто смог бы придумать, как им извлечь учеников из башен. Сам же он мог только поминутно хвататься за палочку. Привычка, чтоб ее.

К полудню все в Волшебном Мире знали, что в Хогвартсе случилась беда. Журналисты спешно писали статьи. Вышел экстренный выпуск «Ежедневного Пророка». И вскоре Хогвартс наводнили представители Министерства и Попечительского Совета. Гарри Поттер, глава Аврората, аппарировал в Хогсмид. Прошло более десяти лет, но все до сих пор считали, что, какая беда ни случись — виноваты Пожиратели Смерти. Лет пять назад был задержан последний из них. И никто не сбежал из Азкабана. Но с фантазией у волшебников напряженно, вон и Пророк разрывается: «Возвращение Пожирателей Смерти! Они хотят лишить нас будущего! Дети в опасности!». Гарри Поттер, чертыхаясь и прыгая по осенней грязи, шел в Хогвартс. И уже у Запретного Леса он почувствовал, как покидает его магия. «Экскуро!» — задумчиво произнес Гарри, направив палочку на ботинок. Немного жидкой осенней грязи упало на дорогу. «Гравитация!» — подумал Гарри и, продолжив чертыхаться, побрел к Хогвартсу.

Он возвращался сюда и вспоминал детство. И пусть каждый год был омрачен присутствием Волдеморта, но время шло и теперь, когда минуло более десяти лет, вспоминалось только хорошее. Дружба. Волшебство. Юность. Почему-то в молодости веришь, что если дружба — так навсегда, а, если любовь, то до гроба. Но Гарри давно не питал иллюзий — у каждого была своя жизнь, свои заботы. Они все реже виделись с Роном вне работы, не подавала о себе вестей Гермиона. Гарри знал, где она, но не хотел становиться незваным гостем.

А Джинни? Что Джинни… У них были дети, и он привык к ней. Он знал, как она спит и дышит во сне, как злится по утрам, уходя на работу. Что любит и чего не любит. Что читает, какую музыку слушает. Он так привык к ней, что, казалось, она уже ни чем не могла его удивить. И он жалел иногда о тех днях, когда он видел ее, и сердце как бешеное колотилось в груди, когда он полночи лежал, не смыкая глаз, и все думал о Джинни. По тому дню, когда он впервые поцеловал ее, когда у него дрожали руки и темнело в глазах. Отношения стали иными, и не то чтобы Гарри не нравилась эта спокойная жизнь. Просто он помнил другое.

Гарри остановился посреди дороги. Осенний воздух был чист, и Хогвартс не скрывала привычная осенняя дымка. Путаница башенок и зубчатых стен. Солнце светило еще ярко, но уже не грело. Блики играли на крышах замка. Он снова видел квиддичное поле, прошел мимо хижины Хагрида, окруженной, как всегда, гигантскими тыквами.

В замке все стояло вверх дном. Гарри невыносимо захотелось заткнуть уши и спрятаться. Ученики с первого по седьмой курс с Гриффиндора, Хаффлпаффа, Равенкло и Слизерина толпились у входа в замок.

Гарри не видел, как домовые эльфы пришли на помощь Директору Снейпу, они одни сохранили свою магию. Эльфы аппарировали на седьмой этаж, хватали за руку гриффиндорцев. Вниз. Потом обратно. Потом за Равенкло. Северус недоумевал — почему эльфы могут пользоваться магией, а он нет. Это задевало.

Гарри нашел взглядом Директора и Министра Магии — Кингсли Шаклбота. Они что-то бурно обсуждали. Рядом стояла Минерва МакГонагалл, но взгляд у нее был отсутствующий. Хагрид просто сидел на скамейке и крутил свой знаменитый зонтик.

— Здравствуйте, господа.

Кингсли протянул Поттеру руку. МакГонагалл кивнула. Хагрид привстал, собираясь стиснуть Гарри в дружеских объятиях. И только Снейп скривился, как будто увидел таинственного мозгошмыга.

— Поттер. Какими судьбами?

— Профессор Снейп. Я, как всегда, пытаюсь найти доказательства для нашего уважаемого общества, что это не происки Пожирателей Смерти. И я хотел бы помочь. Аврорат хотел бы помочь. Чем богат…

Кингсли Шаклбот прервал их — намечающуюся перепалку Снейпа и Поттера можно было слушать часами.

— Директор Снейп. Господа. Пока представители Министерства разберутся, что случилось в Хогвартсе, нам нужно решить, что делать с учениками. Какие есть предложения? Директор?

— Я не хотел бы закрывать Хогвартс. Возможно, сегодня-завтра все вернется на круги своя. Мы вполне способны обеспечить ученикам прежние условия. Пока можно проводить теоретические занятия.

— Хорошо. Мы оповестим родителей учеников и те, кто сочтет нужным, смогут забрать своих детей. Надеюсь, на время. Директор, не могли бы вы ввести нашего аврора в курс дела?

— Да. Поттер, в Хогвартсе больше нет волшебства. Что-то случилось сегодня ночью. В семь утра я еще мог, сказав «Люмос», увидеть тусклый огонек. Сейчас нет и этого. Интересно, что на расстоянии трех миль от Хогвартса все магические способности восстанавливаются. Так, профессор МакГонагалл? — Минерва кивнула. Взгляд у нее был затравленный. — Что еще? Да — на домовых эльфах это никак не отразилось. В принципе, их никто и не изучал, возможно, у них другая природа магии. Им и палочка-то не нужна. Лестницы больше не двигаются, волшебные свечи не горят, продукты портятся — эльфы не справляются со всем. В Хогвартсе больше не осталось волшебства. И я не знаю почему.

— Я понял, Профессор. Чем я могу вам помочь?

— Я составил список, он у Кингсли. Все, что нужно в первую очередь — пища, домовые эльфы в помощь эльфам Хогвартса, дрова — с отоплением теперь будут проблемы. Вода. Кто-то должен доставлять воду с озера. Гужевой транспорт. Или... эти ваши… машины. И да, Поттер, мне нужен врач. Обычный маггловский врач. Мадам Помфри без палочки обезумела. Она и руку не забинтует. А у меня столько учеников — порезы, ссадины, переломы. И это самое простое, что с ними может случиться. Я пробовал с утра одно зелье — оно не сработало. И вряд ли я рискну испытать на себе или других что-то еще. Действие может быть непредсказуемым.

Но Гарри, услышав о маггловском докторе, окончание пространного снейповского монолога (раньше он был более краток) пропустил мимо ушей. Гермиона. Самый что ни на есть маггловский врач. И все знает о Волшебном Мире. Не нужно никаких «Обливиейтов». Гермиона была несчастлива. Гарри чувствовал это — он слишком хорошо ее знал. Ну что ж, он вернет ее в Хогвартс — когда это Гермиона Грейнджер отказывалась помочь в беде?..

— Мистер Поттер? — Снейп сверлил его своими черными глазами, и Гарри поежился. — Вы нам чем-нибудь поможете? Или так и будете витать в облаках? Да что с вами? Расслабьтесь, сейчас не урок зельеварения. — Снейп наслаждался реакцией Поттера. Но Гарри совсем не потому щурил глаза и ежился.

— Да, Директор. Я думаю, что смогу найти вам маггловского доктора, — и лучше тебе попозже узнать, что это будет знаменитая гриффиндорская всезнайка. Невыносимая мисс Грейнджер. — И я думаю, что смогу выделить сотрудников для охраны границ Хогвартса. Волшебства нет, и магглы смогут вас обнаружить.

Снейп нервно тискал бесполезную палочку. Кингсли проглядывал список и что-то помечал там шариковой ручкой — он быстро мог ко всему приспособиться.

— А Гарри прав, — сказал он, — я тоже пришлю вам несколько своих людей — стирателей памяти. Магглы — они же любопытны как еноты. Работа предстоит серьезная.

Кингсли со Снейпом и МакГонагалл отправились к замку. Хагрид, наконец, смог обнять Гарри, у того даже что-то затрещало в груди.

— Как ты, Гарри?

— Спасибо, Хагрид. У меня все хорошо. Вот только у вас что-то случилось.

— Ага. Я боюсь за своих животных. Они чахнут, Гарри. Вот, например, старший сын Арагога…

Гарри открыл было рот, но решил не обижать Хагрида. Он помнил теплую дружескую беседу с Арагогом. И не соврал бы, сказав, что он не огорчится, если дети его совсем... зачахнут.

— Мы разберемся, Хагрид. Правда.

— Хорошо бы, Гарри, ведь Арагог…

Но бесстрашный аврор Поттер уже сбежал от Хагрида. Конечно, он не нашел Пожирателей Смерти. Тяжело найти то, чего нет.

Гарри подождал пару дней, пока все немного утряслось. Сделал уклончивое сообщение журналистам, оставив им простор для фантазии, и аппарировал по координатам, что дала ему Гермиона. Наверное, не стоит рассказывать, как Гарри искал ее дом. Это оказалось чуть легче, чем поиски крестражей.

Гермиона открыла ему дверь. Она похудела, и карие глаза ее, в которых он не мог разглядеть былого света, кажется, стали еще больше. Каштановые волосы были коротко подстрижены, что, правда, не мешало им вести себя как вздумается. Он не понял — рада она его видеть или нет. Слишком многое одновременно читалось на ее лице. И страх, и радость, и горечь, и отрицание, и немного любопытства. Гарри обнял ее.

Потом они пили огневиски. Он все изучал Гермиону — худые руки, тонкие в запястьях, изящные пальцы — они так здорово справлялись с палочкой. Но, Гермиона, почему ты так обреченно склонилась над столом? Так опустила плечи? Ты же всегда была упрямой, ты ничего не боялась. А вслух он сказал:

— Вернись.

И они вернулись. Он не думал, что все так легко получится. Гермиона, приговорившая полбутылки огневиски, нравилась Гарри. Это была не прежняя гриффиндорская всезнайка, но уже много лучше той Гермионы, к которой он пришел несколько часов назад. Девушка неестественно четко печатала шаг, будто боялась оступиться или покачнуться. Смотрела прямо перед собой. Она будто не понимала, что снова оказалась в Волшебном Мире.

Потом они пили сливочное пиво в «Трех метлах». Гермиона чуть пришла в себя и начала смотреть по сторонам.

— Как ты? — спросил Гарри тихо.

— Нормально. Знаешь, Гарри, мне кажется, что все это, вокруг меня, мираж. Я как будто смотрю фильм в маггловском кинотеатре. Про Волшебный Мир. И на себя я словно со стороны смотрю. Скажи, что я не сплю, Гарри…

— Ты не спишь, Гермиона. Ты забыла, что в мире есть волшебство. Я прошу тебя, останься. Я нашел тебе дело. Хогвартсу нужна помощь. Ты не сможешь отказать. Если ты все еще та храбрая гриффиндорка, которую я знал столько лет.

Гермиона подняла глаза. Взгляд ее стал удивительно осмысленным — будто не она пила огневиски и сливочное пиво. Она приоткрыла рот, потом закрыла, потерла рукой подбородок и, наконец, спросила:

— Что случилось, Гарри?

— Хогвартс… там больше нет волшебства. И все, кто находится в замке, лишены магии. Никакой магии в радиусе трех миль.

— Почему? И я? Чем я могу помочь?

— Я не знаю, почему. В школе остаются ученики. Министерство пока не торопится закрывать школу. Кингсли Шаклбот, ну, ты знаешь, он не такой полоумный, как министры до него. Он решил, что не стоит торопиться. Домовые эльфы со своей загадочной беспалочковой магией пока справляются. Я имею в виду — готовят пищу, убирают. Все переселились на нижние этажи — лестницы зависли в воздухе. Хотя, казалось бы, должны попадать. Ты пойми, ты же врач — скученность, антисанитария… Порезы, переломы, поносы… Им нужен доктор. Сам Снейп просил меня помочь. И я пообещал.

— Ты пообещал Снейпу меня?

— Нет, Миона. Я не рискнул. Я пообещал ему маггловского врача. Ты...

— Я пойду с тобой, Гарри… — четко сказала Гермиона. И выглядела она так, будто ей море по колено.

Гермиона не думала. Она решила — кинулась как с обрыва в омут. Потом, все потом. Еще будет время на обдумывания своих парадоксальных поступков. Она потеряла магию, но осталась безрассудной гриффиндоркой. И профессия врача неотложной помощи научила ее соображать и действовать быстро. Иногда она действовала быстрее, чем успевала подумать.

— Мне нужно составить список.

— Отлично, Миона. С чего ты еще могла начать, как не со списка?

Гарри попросил у Розмерты пергамент и перо. Гермиона диктовала, он писал, поминутно переспрашивая. Слишком много встречалось незнакомых слов, но Гермиона отказалась переводить их на доступный английский. Медицинская терминология, так она выразилась. Через пятнадцать минут все было готово.

Гарри помотал головой в восхищении — Гермиона осталась Гермионой — все было изложено четко и ясно. Сначала — к ней домой, в Лондон, на старую квартиру, где она уже не была несколько лет. Куртка, джинсы, носки, ботинки, шапка и так далее. Потом в Королевскую лондонскую больницу. Найти Джеймса Колмигоу. Показать список того, что не достать в аптеках. Сказать, что от Гермионы. Подождать, пока он соберет сумку. Все уменьшить, рассовать по карманам. И последнее — в аптеку. Еще один длинный список.

Гарри оставил Гермиону в «Трех Метлах» и попросил Розмерту присмотреть за девушкой. Но та и не думала совершать никаких глупостей. Она сказала тихо: «Ну, вот и я вернулась…» — так, будто это помогло ей совершенно поверить в происходящее. В «Трех Метлах» сегодня вечером было не повернуться. Гермиона радовалась, что столик ее в укромном углу, и что она пока остается неузнанной. Хотелось спать. Она зевала и пыталась бороться со сном, терла скулы, подбородок, уши, но помогало плохо. Тогда Гермиона решила просто отдохнуть — она боялась, что если заснет, то все исчезнет. Тяжело было снова поверить в сказку. Потому она положила руку на руку и уткнулась лбом в предплечье. И, конечно, сразу заснула.

Гарри не было часа три. За это время Гермиона дважды поднимала голову, смотрела невидяще вокруг, меняла потерявшую чувствительность руку и вновь засыпала. Ей ничего не снилось. И это было замечательно.

Гарри вернулся в Хогсмид вечером. Он смотрел на Гермиону — на ворох ее коротких волос, тонкую шею и острые выпирающие позвонки. Худые кисти, покрытые сеточкой вен. Колючие локти. Гарри не хотелось ее будить. Но лучше добраться до Хогвартса засветло. Он с сожалением потряс ее за плечо.

— Миона, проснись, проснись же!

Она долго смотрела вокруг и, казалось, продолжала спать с открытыми глазами. Две чашки кофе немного привели ее в чувство.

— Нам нужно идти, Миона…

— Я готова. Пойдем.

Они долго шли по дороге. Гермиона проснулась и приободрилась. У нее промокли и замерзли ноги, захлюпал нос. И что-то припухло в горле. Почему что-то? Миндалины. Все-таки Гермиона была врачом и часто думала о себе медицинскими терминами. Мелкие неурядицы ничуть ее не огорчали. Перед глазами прыгали горы, низкое облачное небо, темно-зеленые ели. И в разуме ее, несколько сбитом с обычной рациональной позиции огневиски, представлялось, что она кусочек из паззла, который подходит только к одной картине, а в картине — только к одному месту. И кусочек пытается вернуться.

Гермиона даже начала бормотать себе под нос песенку, придуманную тут же и от этого немного нескладную, про Волдеморта, Нагайну и Снейпа. Гарри глянул на нее исподлобья — неужели она повредилась умом? Он ни разу ни видел ее поющей песенки. Да еще и собственного сочинения. Но шагала она ровно, хлюпала носом и посматривала на него спокойно.

В Хогвартсе кто-то ходил по Астрономической башне. Шаркал устало ногами. Тяжело вздыхал. Странно, кто бы это мог быть? До Астрономической башни теперь было не добраться.

Миссис Норрис той ночью повредила связки. Мяукала хрипло, а к вечеру сипела. Но не это так угнетало ее, а то, что порядок в Хогвартсе пропал вместе с волшебством. Гриффиндорцы жили со слизеринцами. Равенкловцы с хаффлпаффцами. В любимых ее Подземельях стоял шум и гам. Никого не наказывали — не до этого было. Пару раз она совсем не ласково получила под хвост. Неудивительно, что миссис Норрис приняла это как конец света. Да еще и Аргус беспробудно пил. Обладал ли огневиски какими-то волшебными свойствами, было неизвестно, но алкоголь сохранил в нем все свое действие. Если бы миссис Норрис не была такой консервативной английской кошкой, она бы давно все бросила и сбежала. Потому что мир сдвинулся с места.

Профессору Северусу Снейпу было тревожно. Он доверял своим ощущениям и он не мог понять, что же еще случится. Куда уж хуже? Но Снейп просто не знал, что со стороны Хогсмида уверенно шагает по дороге мисс Грейнджер, да еще и напевает песню про то, как он погубил любимую змею Волдеморта. Причем по песне выходило так, что Нагайна была кем-то вроде котенка, а Снейп был главным злодеем. Но это Гермиона так, в сердцах. Пыталась подбодрить себя перед встречей с грозным профессором. Хоть и была она врачом и кое-что повидала на своем веку, но подозревала, что может, как всегда, немного оробеть в присутствии Ужаса Подземелий.

Но вернемся к Снейпу. Бытовые проблемы угнетали его не меньше, чем отсутствие магии. Хочешь принять ванну — сходи за водой. Сходил за водой — придумай, как ее нагреть без помощи магии. Или — вперед, в организованную эльфами общественную душевую, где вода подогревалась в котлах. Два раза в неделю. И ни разом больше, будь ты хоть заслуженный Директор Хогвартса и полный кавалер Ордена Мерлина. Но Снейп, как известно, не особо любил общество. Тем более, общество юных учеников, что задорно плескались в общественной купальне. Директор стоически мылся холодной водой. Благодарил пассивные механизмы канализации. Ежился, намыливался и, к концу мытья еле шевеля напрочь замершими пальцами, не понимал — чистый он или еще в мыле. Зуб на зуб не попадал. С дровами тоже было туго, и Северусу часами хотелось лежать под грудой одеял, пока не согреется. Но чувство долга всю жизнь вынуждало его делать не то, что он хотел. Снейпу не нравился тыквенный сок, один тыквенный сок и никаких вариантов. Он ел вместе со всеми холодную овсянку на завтрак, потому, что не было ничего другого. А меньше всего ему нравилось полоскать свою мантию и рубашки в ледяной воде с сомнительным мыльным корнем и золой. Но так делали все. Все, кто хотел спасти Хогвартс. Все, для кого он был домом.

А эти ученики? То сыпь, то порезы, то голову разбил, то сок тыквенный боком вышел, то ноги промочил — нос хлюпает. Перечное зелье можно было пить сколько угодно — все без толку. Интересно, что мерзкий вкус остался, а вот эффекта не было. И когда этот мальчишка Поттер доставит маггловского врача? Обещал же. Больше половины учеников остаются в школе. Мадам Помфри саму в пору лечить.

Северус потер перевязанную серой тряпицей ладонь. Он глубоко порезал кисть о край ведра — где эльфы взяли такую опасную посуду? Жаль, что он не знал ничего, кроме своих зелий. Рана не заживала — края покраснели, а по ночам он чувствовал, как что-то дергает ладонь — будто там стучит еще одно сердце.

В мятой мантии, голодный и злой, Снейп отправился инспектировать спальни. Никто не снимал баллы с факультетов, никто не назначал взыскания, но ученики, будто проникнувшись постигшей Хогвартс трагедией, вели себя на удивление послушно. Рыжий Уизли — они все рыжие, Снейп, — Рональд, аврор, следил, чтобы про Хогвартс не узнали магглы. Ну а в свободное от работы время играл в вожатого, хотя юные волшебники не очень напоминали чинных английских скаутов. Директор был вынужден признать, что это принесло свои плоды. Снейп вообще был известным поклонником дисциплины.

Рональд Уизли разделил всех на отряды, назначил командиров, составил график дежурств. Ученики занимались: приготовлением пищи и мытьем посуды, стирали белье, мыли коридоры, собирали тыквы («тыква — второй хлеб», как говорил Хагрид), собирали травы, которые были полезны сами по себе, без всякой магии. Работы хватало. И почти все приходилось делать самим. Умел Уизли заразить своим энтузиазмом. И все старались, ведь его презрительный взгляд или снисходительная улыбка — что, мол, с тебя взять — действовали на провинившегося сильнее, чем Северус Снейп в свои лучшие годы.

Десять вечера. Все уже разошлись по спальням. У дверей стояли часовые. Правда, они не отдавали Директору честь — просто здоровались. Уизли обхитрил их всех: он играл с ними. Пожиратели Смерти, козни, опасность — и легковерные юнцы купились. Но нет худа без добра — беда так сплотила магглорожденных с чистокровными, что Снейп диву давался.

В это же время, совсем озябшая, утирающая нос тыльной стороной ладони, к воротам Хогвартса подошла Гермиона Грейнджер. И Гарри Поттер — куда без него. Девушка чувствовала себя отвратительно — знала, что ей не миновать простуды. Меньше всего Гермиона желала предстать в таком виде перед Снейпом. И, вдобавок ко всему, она еще и протрезвела. Лучше бы захватила из «Трех метел» бутылку огневиски. А еще лучше — осталась бы дома.

Гермиона стояла у дверей, пока Гарри Поттер разговаривал с незнакомым ей аврором. Будоражащее ожидание наполняло ее. Она гордо выпрямила плечи, огладила курточку, оббила грязь с кроссовок, провела пятерней по волосам. И вспомнила, что свистел Георги:

В крови песок арены всей!

Но остра сталь толедской шпаги.

Час настал — в бой смелей!

Смелей! Вперед! Пора! Пора! Ах!

Тореадор, смелее! В бой!

Тореадор! Тореадор!

И, напевая очень старательно, но безбожно при этом фальшивя, Гермиона Грейнджер вновь перешагнула порог Хогвартса.

Директор Снейп, что возвращался к себе после ежевечернего обхода, в этот момент запнулся и чуть не расшибся.

Они шли по знакомым коридорам, таким непривычно пустым. Гулко звучали шаги и эхом отражались от стен и высоких потолков. Гермиона восхищенно крутила головой, так же как почти двадцать лет назад, когда первый раз оказалась в Хогвартсе. И была бы она совершенно счастлива, если бы не предстоящая встреча со Снейпом. А с этого придется начать, как сказал Гарри.

Подземелья. Они миновали комнаты слизеринцев. Гермиона с опаской спросила:

— Чего это они ночью у дверей стоят? И здороваются?

— Это Рон постарался. Устроил здесь волшебные скаутские отряды.

— Что сталось с лазаретом? Где я буду жить?

— Лазарет пока закрыт. Слишком большое помещение, да и идти туда далеко. Вся жизнь теперь сосредоточилась в Подземельях. Снейп выделил помещение недалеко от своих комнат — там раньше склад был. Небольшая комната, один камин. Рон еще какую-то печку приволок железную, трубу в окно вывел. И что очень кстати — рядом туалет и общественная купальня — как Снейп ее обзывает. Он тебе и расскажет обо всем. Мы почти пришли.

— Да, я помню Хогвартс, Гарри. Я тоже тут училась.

В комнатах Снейпа не оказалось. И Гермиона присела на корточки. Она устала, не выспалась, заболела, ноги ныли и гудели — она не знала, что с ними сделать. Стоять плохо, сидеть плохо, а лежать пока было негде. Гермионе очень хотелось протянуть ноги, как бы двусмысленно это не звучало. Каменная стена холодила спину. Тускло горел и чадил одинокий факел. Хогвартс встретил ее неласково. Может потому, что она ушла не попрощавшись? Гарри молчал. Он тоже вымотался за день. Но дома ждет Джинни. И ужин. И теплая постель. И горячий душ. Нужно только передать Гермиону на попечение Снейпа. Директор поневоле вызывал уважение — он был спокоен, рассудителен, упрям, и Хогвартс с честью выносил отсутствие магии. Гарри не знал, чего это стоило Снейпу. А если бы знал, то принес бы ему пару ящиков бренди и огневиски, теплый спальный мешок и маггловский водонагреватель.

Они уже начали подремывать, когда, наконец, услышали шаги Снейпа. Гермиона узнала бы их из тысячи. Сердце ее бухало в такт этой четкой размеренной поступи. Она поднялась с пола — ох, как схватило замерзшие, застывшие ноги — и, затаив дыхание, всмотрелась в темноту коридора. «Тут бы какую-нибудь музыку — подумала она, пытаясь взбодриться, — как у Дарта Вейдера из «Звездных Войн», вроде пам-пам-пам-пампарам-пампарам».

Сначала она увидела его лицо — бледное лицо Мастера Зелий. Оно белым пятном выделялось в царившем вокруг полумраке. Потом руки, такие же белые. Мантия вилась за его плечами. Снейп был чем-то, приближающимся к вечной неизменности, абсолютной константе. Как солнце. Как небо. Как Вселенная. Он не смотрел на нее — только на Гарри. Может, не хотел узнавать мисс Грейнджер. До поры до времени. Что-либо прочитать по его лицу было, как всегда, невозможно.

— Поттер. Разрешите полюбопытствовать, кто это с вами? Или глаза меня не подводят, и я имею честь, но не счастье — заметьте — лицезреть невыносимую гриффиндорскую всезнайку?

— Профессор Снейп, сэр. Вы правы. Мисс Грейнджер — Северус Снейп, нынешний Директор Хогвартса.

Гермиона задумчиво изучала Снейпа. Уставшие, упрямо смотрящие глаза. Такие удивительно черные. Морщинка, залегшая между бровями. Черные волосы с заметной проседью на висках. Да. Годы никого не щадят. Даже волшебников… Видимо, что-то отразилось на ее лице, потому что Снейп зло и со свойственной ему бесцеремонностью, испортил ее сентиментальное настроение.

— Мисс Грейнджер, какого черта вы на меня уставились? Вряд ли я выгляжу столь любопытно, как вы на втором курсе после Оборотного Зелья. Поттер, только не говорите, что она и есть маггловский врач. Даже Волдеморт никогда не был столь жесток.

— Вы по-прежнему проницательны, профессор. Мисс Грейнджер и есть тот доктор, которого я обещал вам. Могу ли я оставить ее на ваше попечение? Мне нужно уйти. Вот вещи. Попросите эльфов — они справятся… — Гарри отдал ей кожаный мешочек с уменьшенными вещами

Снейп потер подбородок, и тут Гермиона заметила серую тряпицу, которой он перебинтовал руку. И она передумала, хотя еще мгновение назад горела от ярости, желая дать ему отповедь — «Ты же врач, Гермиона. Относись к нему, как к больному человеку. Да, именно так». Гарри легко пожал ей руку — держись, мол.

— Пока, Гермиона. Я завтра буду, посмотрю, как ты устроилась. До свидания, профессор.

Снейп промолчал. Он и раньше не отличался вежливостью. Они остались вдвоем. Замок спал. Факел едва горел, и в коридоре было почти темно. Холодно. Снейп все молчал, да и Гермиона не знала, о чем говорить. Защекотало в носу, и она оглушительно чихнула. Виновато посмотрела на Снейпа. Директор, хоть не был врачом и не любил гриффиндорцев, но все-таки не был и таким мерзавцем, как некоторым нравилось думать. Да и она была нужна Хогвартсу. Лучший вариант сложно было представить — она знакома с Волшебным Миром и, Северус мог это признать, но не вслух, она, скорее всего, была достаточно компетентна. Если она изучала медицину с той же страстью, что и волшебство в Хогвартсе.

— Мисс Грейнджер. Пойдемте. Вы продрогли, я растоплю камин, хоть он и плохо греет.

— Спасибо, сэр. Я, правда, совсем замерзла.

Он достал связку ключей и открыл дверь. В комнате было темно и промозгло. Снейп затеплил несколько свечей, но не старым добрым «Люмос», а банальными спичками. Гермиона сняла мокрые и грязные кроссовки и устроилась в знакомом кресле — оно совсем не изменилось и стояло на том же месте. Она еще пыталась шутить — представляла себе мемориальную доску: «Здесь сидела и спала Гермиона Грейнджер, кавалер Ордена Мерлина второй степени». Да, да, а как вы хотели? Снейп принес плед, и она укуталась в него. Но согреться никак не получалось, ей казалось, что в ней совсем не осталось тепла и неоткуда ему взяться — только извне. Зубы отбивали барабанную дробь.

Снейп устало укладывал дрова — нужно будет попросить у Уизли печку, с этого камина проку мало, а скоро зима, и неспешно думал о мисс Грейнджер, что снова устроилась в его кресле. Она плохо выглядела — тощая, с покрасневшим носом, синюшными губами, этой дрожью — он и от камина слышал, как стучат ее зубы. Рука ныла, и он старался поменьше работать ей. Наконец, он поджег щепки, и поленья неохотно — сырые — схватились огнем.

— Мисс Грейнджер, выбирайтесь из кресла, я пододвину его ближе к камину.

Гермиона, не снимая пледа, нащупала кроссовки и влезла в них, приминая задники. Снейп легко передвинул кресло. Потом налил чего-то из пузатой бутылки в бокал и навис над ней, как черный ворон. Гермиона глянула испуганно, но Снейп протянул руку — бери.

— Мисс Грейнджер, я не собираюсь вас травить. Но ни одно зелье больше не действует, потому держите бренди. Вам нужно согреться, а мне не нужен больной врач.

— Спасибо. Medice cura te ipsum.

— Что вы там бормочете?

— Врач, исцели себя сам. Афоризм такой.

— Пейте, мисс Грейнджер, не пытайтесь поразить меня знанием начатков латыни.

Она пожала плечами — и в мыслях не было. Гермиона залпом выпила бренди и даже не поморщилась. Что касалось бренди — тут она поднаторела. Победительно посмотрела на Снейпа, тот хмыкнул, но ничего не сказал. Через несколько минут она согрелась и страдала от желания поговорить и невозможности осуществить это желание. Видит Мерлин, Снейп был тот еще приятный собеседник. Потому она просто наблюдала, как ходит он по комнате с задумчивым видом, как объясняет домовому эльфу, куда отнести ее вещи и где увеличить, как распоряжается нагреть воды в общественной купальне. Гермиона клевала носом. Ее перестал интересовать профессор Снейп, его перебинтованная ладонь, беды Хогвартса, больные ученики — она желала только одного — спать. Дальнейшее помнилось смутно: Снейп вручил ее какому-то домовому эльфу, и она побывала в общественной купальне, где опять замерзла. Тяжело не замерзнуть в каменной холодной комнате, стоя босыми ногами опять-таки на камне и обливаясь еле теплой водой. Гермиона никогда не видела себя в таких потрясающих мурашках. Из носа текло. Горло болело, будто кто-то воткнул туда иголки. Даже глотать слюну было невыносимо больно. Она сплюнула себе под ноги.

Долго вытиралась в тесном помещении, что отделяло общественную купальню от коридора. Полотенце, казалось, воду не впитывало, а отталкивало. Натянула чистую футболку. С трудом — на мокрое-то тело — надела штаны. Потом толстовку. Спрятала мокрую голову в капюшон. И, все также дрожа от холода, пошлепала за эльфом в свою комнату. Это была клетушка в том складе, что теперь стал лазаретом. Эльф протопил печку. В этой железной бочке что-то гудело и ухало, и, стоило признать, в комнате было теплее, чем в коридоре. Гермиона сняла тапки, поставила вымытые (насколько это было возможно) кроссовки у печки и натянула толстые шерстяные носки. Гарри принес все, что она просила и даже больше. Он, кажется, просто вытряхнул содержимое шкафов в сумку. Узкая и, как поняла она позднее утром, жесткая кушетка была застелена. Белье пахло чистотой и крахмалом. И она вспомнила детство — как приятно было в субботу вечером прятаться в чистом белье. Но здесь было холодно. Она не смогла заставить себя переодеться. Белье холодило, и от кушетки стыло тело. Каменная она, что ли? Гермиона спрятала голову под одеяло и пыталась надышать тепла внутрь. Ноги ужасно замерзли. Она все дышала и дышала, и думала о чем попало, и не заметила как, наконец, заснула.

Уже под утро она пару раз просыпалась и снова погружалась в сон с таким счастливым и умиротворенным выражением лица, будто утро обещало ей тепло и радость, и приятную беседу, и подарки. Так иногда засыпаешь в детстве, в предвкушении нового и, несомненно, интересного дня.

Гермиона не понимала, что от нее хотят. Вокруг было темно — хоть глаз выколи, но кто-то упрямо теребил ее за плечо. Она пыталась отмахнуться и даже снова успевала задремать, но тщетно — через пару минут ее снова начинали будить. Она попыталась открыть глаза. Веки, казалось, припухли, или глаза просто не желали окончательно открываться. Гудела голова. Болело горло, болело так, что, казалось, от этого ноет вся шея и стреляет в уши. Гермиона судорожно сглотнула и скривилась от боли. Ангина, Мерлин ее подери. Она открыла один глаз, ей почему-то представилось, что одним хорошо открытым глазом она увидит лучше, чем двумя полуоткрытыми. Перед кроватью стоял домовой эльф и умоляюще смотрел на нее. Гермиона присела, кутаясь в одеяло, и меньше всего ей хотелось выбираться из теплой постели. Эльф сказал, чуть отстранившись, будто ожидал удара:

— Мисс Грейнджер, Директор Снейп просил предупредить вас, что через час состоится совещание преподавателей. Он сказал, что вы тоже должны присутствовать.

— Когда это было, что через час? Ты ведь не первый раз пытаешься меня разбудить?

— Нет, мисс. Осталось двадцать минут.

Тут Гермиона вскочила с кровати и заметалась по комнате. Не то чтобы она боялась профессора Снейпа, нет, просто она не любила опаздывать. Куда бы то ни было. Она умылась ледяной водой из умывальника — в этом импровизированном лазарете была раковина. Вытерлась жестким полотенцем — аж щеки загорелись. Почистила зубы, которые сразу заломило от холодной воды. Нацепила коричневые мокасины. Причесалась. Взглянула в зеркало — на нее уставилась так до конца и не проснувшаяся Гермиона Грейнджер. Врач. Маггл. Она схватила блокнот и ручку и побежала к комнатам Снейпа, забыв на время про боль в горле и промозглый холод, от которого не было спасения.

Несмотря на спешку, она опоздала. Мрачный взгляд Директора был для нее достаточным наказанием. И она возблагодарила всех богов маггловского и волшебного мира за то, что он промолчал. Ее кресло, она уже считала его своим, было не занято. Гермиона уселась и постаралась казаться незаметной. Минерва МакГонагалл с радостью смотрела на бывшую ученицу. В усталых глазах декана Гриффиндора она видела многочисленные вопросы, но на большую часть из них она не хотела отвечать. Только не сегодня. Пока Снейп что-то там разъяснял присутствующим, Гермиона посмотрела по сторонам — Невилл Лонгботтом. Гербология. Она, пытаясь не привлекать внимания Директора, чуть пошевелила пальцами, изображая приветствие. Невилл коротко кивнул. Не скрывая радости, смотрели на нее Хагрид, профессор Флитвик, профессора Синистра и Вектор. Только одного человека она не знала — молодого крепкого волшебника, что сидел в кресле рядом с МакГонагалл. Он был спокоен и, закинув ногу на ногу, смотрел независимо на всех, включая Директора. Гермиона перебрала в памяти все предметы и решила, что он, вероятно, преподает Защиту от Темных Искусств. Не может же Снейп со всем один справляться.

— Профессор МакГонагалл, — спросил Снейп, — вы придумали хоть какой-нибудь учебный план?

— Да, Директор. Я думаю, по каждому предмету можно будет пока организовать теоретические занятия. Вот план, как мы и договаривались. Прошу прощения за почерк, к маггловским ручкам нужна привычка.

— Спасибо. А вы, Хагрид, что скажете?

— Все идет, как намечалось, Директор. Тыквы убраны, просушены и готовы к зиме. Воду возим, пара фестралов помогает и гипогрифф. Остальные поразбежались. И животных можно понять, вот…

— Я все понял, Хагрид. Я не интересуюсь животными, они сами смогут о себе позаботиться. Господа, я хотел бы представить вам нашего нового врача — мисс Гермиону Грейнджер. Хотя, кто ее не знает? Герой войны и кавалер Ордена Мерлина.

Гермиона встала с кресла. Она очень неуютно чувствовала себя под взглядами своих бывших преподавателей. И под пристальным взглядом незнакомого волшебника. Глаза его были голубыми, как весеннее небо, а мантия лежала на широких плечах, словно рыцарский плащ. Гермионе очень не хватало белого халата, она всегда чувствовала себя в нем смелее, и сейчас немного растерялась. Снейп продолжил:

— Мисс Грейнджер, будьте любезны составьте список того, что вам пригодится на первое время. Надеюсь, вам хватит на это часа?

— Да, конечно, профессор Снейп.

Гермиона поспешила в лазарет, остальные не торопились расходиться — они о чем-то совещались между собой, обращались к Директору. Девушка не успела открыть дверь — тот самый молодой волшебник распахнул ее перед Гермионой и склонил голову в поклоне. А потом посмотрел ей в глаза. Он был красив, но не той красотой, что просится на киноэкран. И Гермиона на миг подумала, что могла бы в него влюбиться, вот так сразу — в эти голубые глаза, пшеничные волосы, красиво очерченные губы. И от этой мысли ей стало окончательно не по себе. Так что, когда он сказал ей: «Бернард Клод Бравиа к вашим услугам», Гермиона просто испуганно кивнула и покинула кабинет Директора.

Когда через час она возвращалась обратно, одетая в синюю курточку ЕМS (1), которая хоть как-то напоминала ей о медицине и, что говорить, придавала смелости, она несла с собой маленькую спортивную сумку. Свою врачебную практику в Хогвартсе она решила начать со Снейпа. После этого ей и трансплантация органов покажется детской забавой. Бинты, растворы, скальпель, зажимы, пластырь — она все приготовила. Гермиона так спешила, что забыла о себе. И на коротком пути к кабинету Директора, она вспомнила, как болит горло и как тяжело дышать ртом.

Гермиона смело постучала в дверь его комнаты. И глубоко вдохнула, будто воздух содержал какие-то особые частицы, что могли придать Гермионе отваги. Голос Северуса Снейпа всегда заставлял ее ежиться:

— Войдите, мисс Грейнджер.

И Гермиона открыла дверь и вошла. Снейп сидел за столом и что-то писал на пергаменте. Он не поднял глаза, просто пробурчал под нос:

— Только не вздумайте спрашивать, как я узнал, что это вы. Я помню, как вы педантичны и пунктуальны.

— Профессор, я составила список. Но сначала я хотела спросить, как врач — что у вас с рукой? Может, я бы смогла помочь? — как врач, да. Никакой жалости и участия. А то он лопнет от злости. — А? Профессор?

— Уважаемая мисс Грейнджер. Я отчасти рад, что вы сами предложили мне помощь. Я бы, верно, не стал вас ни о чем просить. Я хотел бы попытаться оценить вашу квалификацию, хоть я ничего не понимаю в медицине. Но, думаю, распознать мастера в любом деле я смогу. Приступайте. И не бойтесь сделать мне больно. Вы знаете, что я не страшусь боли.

— Но что случилось с вами?

— Я порезал руку пять дней назад. Если это имеет значение — о край ведра.

— Хорошо. В смысле плохо. Но хорошо, что вы со мной разговариваете.

Гермиона расстелила пленку и разложила инструменты, перевязочный материал, расставила растворы. Снейп положил руку на стол ладонью вверх и вопросительно взглянул на нее.

— Скажите, медицина похожа на зельеварение?

— Не похожа. Но тоже требует любви. И самоотдачи. Повязку легко снимать?

— Нет. Присыхает к ране.

Тогда потерпите, я намочу повязку, может, будет жечь.

— Я вроде бы сказал вам — я не боюсь боли.

Снейп и впрямь не поморщился, пока он смачивала повязку перекисью водорода. Но что-то в его лице смущало Гермиону. Будто ему было невыносимо принимать помощь от бывшей ученицы, но, одновременно, он выглядел странно довольным. И девушка почувствовала, как горят у нее щеки — кто бы чувствовал себя уютно в присутствии Снейпа с таким необычным выражением лица? Она аккуратно сняла повязку и то, что она увидела, ей не понравилось.

— Мисс Грейнджер, вы, вроде, уже не та сопливая девчонка, что издевалась надо мной на занятиях. И сражалась с приспешниками Темного Лорда. Но какого черта я все читаю на вашем лице? С вами даже не нужно утруждать себя легиллименцией.

— Профессор, ну а какого — как вы там выразились — черта, я должна сохранять непроницаемое выражение лица? Вы же не враг мне. Ну а то, что вы можете потерять руку, вас вряд ли смутит. Да? Вы же у нас стойкий невозмутимый профессор.

Снейп скривился. Он не собирался ей верить. В крайнем случае, он мог дойти до Хогсмида и аппарировать в госпиталь Святого Мунго. Просто не хотел отлучаться надолго. Так что мисс Грейнджер не стоило нагнетать атмосферу. Пусть лучше попробует справиться с его лечением. А не выйдет — так лучше. Появиться повод для презрения.

Гермиона рассматривала рану, раздумывая с чего начать. Потом вздохнула и быстро взялась за работу. Промыла перекисью — ей всегда нравилось, как пенится она и выносит из раны грязь, очищает от крови и гноя. Потом обработала края спиртом. Один раз. Второй. Захватила отмершую ткань пинцетом — отсекла. Промыла дезинфицирующим раствором. Повязка. Гипертонический раствор. Снейп стоически перенес все манипуляции. Мисс Грейнджер работала ловко и быстро. И Снейп хмыкнул — всегда было приятно, когда кто-то хорошо разбирался в своем деле. Или ему казалось, что она разбирается?

А Гермиона бережно касалась его ладони. Длинные изящные пальцы. На указательном — белый неровный рубец. На безымянном — у самого основания черная полоска, будто кто-то черкнул карандашом. Она сосредоточилась. Воспринимать Северуса Снейпа как пациента. Обработать, еще раз обработать. Пинцет. Ножницы. Спасибо тебе, Джеймс. Ты все предусмотрел. Она не знала — было ли Снейпу больно, потому, что боялась посмотреть на его лицо. Да что с тобой, Гермиона? Подумаешь, ты в первый раз обрабатываешь рану — ох, это разделение труда в медицине — но ты так много читала, что голова твоя напоминает справочник. Она забинтовала руку, касаясь горячей ладони. Горячая ладонь. Она почувствовала, как запылали щеки. «Ты, если бы меньше думала, не выдумала бы ничего такого, что заставило тебя смутиться, — решила Гермиона и озадаченно застыла. — От великого разума — великая печаль. Так оно и есть».

— Профессор, я оставлю вам раствор. Вы сможете смачивать повязку каждые четыре часа?

— Конечно. Как-нибудь расскажете мне, зачем это нужно.

— При случае, профессор. Я думаю, у нас нет на это времени. Лучше прочтите мой список.

Снейп недовольно взял листок и начал читать, и, по мере того, как он читал, его брови удивленно изгибались и поднимались, и Гермиона все думала: какая у него развитая мимика, что одни его брови уже так выразительны. Снейп сказал тихим голосом, четко проговаривая слова, как на уроке зельеварения:

— Мисс Грейнджер, меня радует ваше словоблудие. Никак иначе я не могу назвать то, что вы требуете здесь. Вы совсем оторваны от действительности? Все, что я могу вам обещать, это помощников — трех человек вам вполне…

— Но, профессор…

— Черт возьми, когда вы отучитесь меня перебивать на полуслове? Я приму во внимание вашу просьбу — пусть эти оболтусы Хьюго и Джеймс помогают вам. Хоть от них и мало проку. Но Поттер и Уизли думают, что вы сможете уследить за ними. Пусть так. Я даже выделю вам одного домового эльфа, мисс Грейнджер. Но не рассчитывайте на большее. Что-нибудь еще?

Гермиона облегченно вздохнула — она думала, что Снейп просто порвет список. Что ж, два пункта из двадцати — отличный результат.

— Да, Профессор, вы сможете сами сделать перевязку? Если я все объясню? Или вы хотите, чтобы я...

— Мисс Грейнджер, если бы вам понадобилось Волчелычье Зелье, а вы не умели бы его варить…

— С чего бы мне понадобилось…. — но Снейп не обратил внимание на ее реплику.

— …неужели я не помог бы вам? Как ученику? Или коллеге? Мисс Грейнджер? Я не собираюсь заниматься тем, чего не понимаю. У меня и без этого достаточно забот. Надеюсь, вы сможете уделить мне время.

Гермиона кивнула:

— Хорошо, профессор.

Она возвращалась в лазарет. Уверенно шагала по Подземельям. Удивительное чувство, когда ты нужен. Когда мир сдвинулся с места, но ты, наконец, вернулся домой…

(1) EMS — emergency medical service — служба экстренной медицинской помощи.

Весь день Гермиона провела в лазарете. Утром она закинула в рот горькую таблетку — болеть было некогда, а отлежаться точно не получится. Она забыла позавтракать — для этого нужно было куда-то идти. И непременно забыла бы пообедать, если бы домовой эльф не принес ей чуть теплый бульон и совсем холодную овсяную кашу. Когда Гермионе что-то нужно было сделать, она обычно забывала, что она человек, которому следует иногда есть и спать. Она и не понимала, что именно ест, когда пища была хорошо приготовлена. Но попробуй забыть бульон с кружками застывшего жира, что размазывался по небу и холодную овсяную кашу, напоминавшую студень, да, вдобавок, несоленую. Кто там у них заправляет на кухне?

Когда она вернулась из кабинета Директора, она стала посреди комнаты, сложив руки на груди, и задумалась. Голова шла кругом. Как все успеть? С чего начать? И никто бы не ошибся, предположив, что Гермиона начнет со списка. Это позволяло привести в порядок собственные мысли и ничего не забыть. Ситуация, конечно, не была неотложной, но и медлить не стоило. Через час пришли первые помощники. Мальчишки замерли в дверях, во все глаза разглядывая мисс Грейнджер. Гермиона давно не видела их и удивилась, как быстро растут дети. Чужие дети, подумала она с некоторым сожалением. Хьюго был выше Джеймса, и такой же нескладный и пухлогубый, как и Рон в детстве. Второй мальчик был худощавый, рыжие волосы красиво смотрелись с зелеными глазами, а черты лица были изящнее и тоньше, чем у Гарри. Гермиона сказала:

— Что вы стоите у порога? Входите. Можете называть меня Гермионой, когда я слышу мисс Грейнджер, мне кажется, что мне уже лет восемьдесят.

— Я Джеймс, а это Хью. И мы хотели рассказать вам, что придумали. Я и Хью. Мы…у нас есть плащ-невидимка и Карта Мародеров. Но Карта перестала работать, а плащ, он как всегда. И мы думали, что можно ночью изучать Хогвартс, и какую-нибудь засаду сделать, и так найти, куда пропала магия. Вам же всегда с папой везло на всякие приключения. Потому мы и подумали. Чего ты молчишь, Хьюго? — Джеймс двинул друга плечом. — Это же мисс Грейнджер, мы ж с тобой все обговорили…

Гермиона с улыбкой, в которой сквозила горечь, слушала страстную речь Джеймса. Потом опомнилась, состроила самую серьезную мину и замахала руками — все, все, будет! Джеймс замолчал, и они так трогательно, с ожиданием посмотрели на нее. Гермиона разозлилась — как такое выдумали Гарри с Роном? О, да! Плащ-невидимка и Карта Мародеров — это самый лучший подарок для двоих сорванцов. Бесценный. И на миг она представила, как она — такая дылда — крадется по коридорам Хогвартса с Джеймсом и Хьюго и тихо шепчется в потемках. И они нарываются на Снейпа, всматривающегося в темноту. Ей всегда казалось, что он все видит. Нет, нет. Больше никаких приключений. Она не умела обращаться с детьми, но одно знала точно — ее долг как старшего, как врача, в конце концов, детей оберегать. И лучше один раз их обидеть, чем потом виновато смотреть в глаза их родным.

— Джеймс. И ты, Хьюго. Хорошенько выслушайте меня. И поймите раз и навсегда. Никаких приключений. Никаких ночных вылазок. Никаких карт и плащей-невидимок. Я предупреждаю вас — если я лично поймаю вас в коридорах в запрещенное для прогулок время, вы больше не увидите ни плаща, ни карты. У вас много работы. У нас много работы. Это я вам могу пообещать. Сил останется только на то, чтобы добраться до кровати. Есть еще вопросы?

Джеймс и Хьюго разочарованно переглянулись. И это она? Та самая Гермиона Грейнджер? А они размечтались! Засады, приключения, победа над очередными приспешниками темных сил… Или то, что рассказывали отцы Джеймсу и Хьюго просто выдумки? Она же не должна ничего бояться! И никогда бы не отказалась от приключений! Настоящая Гермиона Грейнджер!

Еще меньше способствовали улучшению их настроения тряпки, ведра и метры грязных полов и стен. Гермиона тоже засучила рукава и с рвением принялась намывать холодные камни. Из носа опять потекло. Но она работала и работала, стараясь не смотреть — сколько там еще осталось. И мальчишки сопели и мыли грязные полы. Так они смогли закончить к обеду. Джеймс и Хьюго рассказали ей, что сегодня уже не придут — их десятый объединенный отряд гриффиндорцев и слизеринцев сегодня дежурный по столовой. Потом Гермиона в подробностях узнала, где нужно взять список отрядов — у Синистры, и как правильно накрыть столы, чтобы всех накормить. И кто потом будет обмывать, кто полоскать, а кто — вытирать посуду. А вечером, да вечером, нужно будет перебирать лук в кладовой. Она еле смогла выставить их из комнаты.

Гермиона осталась наедине с бульоном и овсянкой. Наедине со своими мыслями. Но думалось как-то плохо — нужно было заниматься делами. Она только закончила отплевываться от овсяной шелухи, когда в комнате появился домовой эльф, одетый в чудную наволочку из габардина.

— Олли, к вашим услугам, — и поклонился степенно.

— Гермиона Грейнджер, к вашим, — ответила девушка и тоже поклонилась.

Тут же раздался стук в дверь, и без приглашения ввалился рослый подросток. Широкоплечий, смуглый, с черными сросшимися бровями, он пытливо смотрел на Гермиону.

— Я Джек Персиваль. Хаффлпафф. Пятый курс. Я буду вам помогать в лазарете.

— Я Гермиона Грейнджер, просто Гермиона.

Ей понравился Джек, у него были умные глаза. Спасибо Снейпу, мог прислать какого-нибудь глупого, но пронырливого слизеринца.

Уже через пять минут они втроем с жаром обсуждали, как оборудовать лазарет. Гермиона с Джеком растопили печку и поставили старый мятый чайник сверху. Олли принес заварник, черный чай и кусковой сахар. Вот только молока ему не удалось достать. Потом они пили горячий сладкий чай, пахнущий почему-то чабрецом, и говорили, говорили, говорили. После второго чайника испарина выступила на лбу Гермионы, и ей стало жарко. Наконец, они принялись за работу. Джек принес несколько кроватей и шкафы для медикаментов. Олли отправился на поиски менее масштабных, но нужных вещей — подушек и одеял, постельного белья, стаканов и ложек, мотка проволоки, тазов и ведер, дощечек для шинирования, песочных часов. Список Гермионы был внушителен. Она раскладывала медикаменты по полкам, в отдельный шкафчик сложила перевязочный материал, поставила в угол канистру со спиртом, на полках выстроились бутылки с растворами — перекись водорода, физиологический раствор, глюкоза. Аккуратно поглаживая холодную сталь, Гермиона рассматривала инструменты — сегодня на это нашлось время. Открыла и закрыла стерилизатор. Она любила все эти медицинские холодные блестящие зажимы, скальпели, пинцеты, а уж названия — просто как песня — иглодержатель Гегара, кусачки Дальгрена…. Джек работал молча, он был сосредоточен, все делал неспешно, но так основательно и хорошо, что Гермиона загляделась. Он протянул проволоку вдоль ряда кроватей и сплел сетки — подвешивать бутылки с растворами. Починил колченогий стул, на который решалась садиться только Гермиона и то с изрядной долей осторожности. А потом она рассказала ему, как называются инструменты, и зачем нужны те или иные лекарства, и так увлеклась — а она всегда увлекалась, говоря о том, что любила и знала — что проговорила больше часа. Бросив мимолетный взгляд на часы, Гермиона осеклась. Джек серьезно смотрел на нее.

— Джек, прости, я, по-моему, совсем тебя заговорила.

— Нет-нет, мне интересно, просто я, конечно, не все запомнил. Но я, правда, хотел бы знать.

— Почему? На самом деле волшебникам это не нужно. У вас есть колдомедики и зелья, и больница Святого Мунго.

— У нас.

— Что?

— У нас есть. Я не считаю вас магглом только потому, что вы лишились волшебной силы. И я никогда не откажусь ни от какого знания. Я магглорожденный волшебник. Но я не думаю, что мы всесильны, а магглы просто какой-то придаток. Это не так.

Гермиона смотрела рассеянно. Потом улыбнулась Джеку. Кого ты подсунул мне, Снейп?

— Хорошо. Тогда продолжим.

В лазарет прибыли первые пострадавшие — один разбитый нос и две разбитые коленки. Гермиона вручила Джеку зеленку и марлевый тампон для коленок его товарища хаффлпафца, а сама занялась слизеринцем-второкурсником, что так неудачно упал в кладовой и поцеловался с тыквой.

Вечером они поужинали овсянкой, на этот раз горячей и с маслом, но все с той же волшебной шелухой. Потом пили чай. Гермионе он казался очень вкусным, то ли потому, что вокруг было так неуютно и холодно, то ли потому, что она была почти счастлива. А потом пришел Гарри Поттер и тоже не отказался от чая. Расспросил про мальчишек и, потупив взор, выслушал упреки Гермионы. Ну а кому бы он вручил плащ и карту? Он пообещал поговорить с Джеймсом и Хьюго. Но не сказал о чем. Гермиона, по его мнению, пришла в норму, потому что вновь заговорила менторским тоном. Казалось, она одна знает, что нужно делать. Раньше это раздражало Гарри, но теперь он даже был рад. Правда, радость его несколько поубавилась, когда Гермиона вручила ему очередной список. Снова в Королевскую Лондонскую больницу, потом в аптеку. И он не мог отказаться — он сам пригласил ее в Хогвартс, а Гермиона, хоть и была в безмагическом Хогвартсе такой же, как все, но и за его пределами ни чем не отличалась от магглов. Джек уже ушел, и Гермиона спросила у Гарри:

— Ты знаешь, что случилось с Хогвартсом?

Гарри внимательно посмотрел на ботинки, потом в потолок — что он там хотел увидеть? Потом потер то, что осталось от шрама и, наконец, привычным движением запустил в волосы пятерню.

— Нет, Гермиона. Может, тебе в библиотеку? А? Вспомнишь молодость…

Гермиона запустила в него подушкой, маленькой кособокой подушкой с торчащими из чехла перьями. И подошла к нему, глаза ее сверкали:

— Я спросила тебя серьезно, Гарри Поттер, а ты шутить изволишь?

— Но Гермиона, а как я по-другому смог бы вернуть тебя на землю Хогвартса? Ты же опять вещаешь как с кафедры.

— Что? Да? Прости, Гарри, но мне, правда, хотелось бы узнать, что случилось.

— Я снова отвечу тебе — не знаю. И никто не знает — ни Министерство, ни Аврорат, ни Снейп, ни МакГонагалл.

— Верно, придется последовать твоему совету.

Гарри удивленно воззрился на нее.

— Ну, посетить библиотеку.

Гермиона проводила Гарри и пошла в любимое книгохранилище. Ей никто не встретился по дороге, кроме миссис Норрис, которую растроганная Гермиона погладила. И кошка, будто вновь поверив в добро и человечество, заурчала и выгнула спинку. Никто, кроме Филча, да и то по великим праздникам, не мог бы похвастаться, что слышал, как урчит миссис Норрис. Страшная серая кошка с безумными глазами.

В библиотеке Гермиона первым делом отыскала мадам Пинс. Та сидела в маленькой каморке и что-то читала. Три свечи уныло чадили в канделябре, и пугающие тени плясали на стенах.

— Мадам Пинс…

— Мисс Грейнджер... Я…как ваши дела? Я рада вас видеть.

— Все нормально, мадам Пинс. Мне нужно в библиотеку.

-Вы уже здесь. Десять… нет, двенадцать лет прошло, и вновь Гермиона Грейнджер в библиотеке Хогвартса, и глаза ее горят…

Мадам Пинс напомнила девушке, как пользоваться каталогом и как искать ту или иную книгу. Было здорово, что библиотекари Хогвартса никогда не полагались полностью на магию и создавали бумажные списки. С помощью Ирмы Гермиона отобрала десяток книг и, затеплив пару свечей, уселась за дальним столом. Олли знал, где искать ее, если что. В библиотеке было зябко — топился только камин в комнате мадам Пинс, и Гермиона, пытаясь дыханием согреть руки, подумала, что Хогвартс стал очень холоден и неприветлив. Нигде, нигде нельзя было согреться. И заснуть просто оттого, что вокруг тепло. Может, и ну его, к Волдеморту? Нет, нет, Гермиона, ты просто совсем замерзла. И она принялась изучать собранные книги. Но строчки разбегались перед глазами, и она с удивлением понимала, что ничего не помнит из того абзаца, который прочитала только что. И, забыв про холод, лазарет и пропавшую магию, Гермиона успела только подумать — ну и пусть, замерзну тут к чертям — и заснула на пыльных фолиантах. Деморализованная мадам Пинс тоже дремала в кресле, она привыкла, что мисс Грейнджер может просидеть за книгами сколько угодно, пока насильно не оттащишь, потому совсем не волновалась.

Директор Снейп сегодня пережил еще один сложный день. Жить всегда было непросто, а с потерей магии — и вовсе беспросветно. Какого хочешь сильного волшебника, да и просто умного человека, могут довести до белого каления мелкие бытовые проблемы. И у Северуса Снейпа было такое чувство, что его коллеги и подчиненные потеряли всякую инициативу, будто находились под всепоглощающим «империусом». Они не могли даже решить без его участия — варить картошку целиком или сделать из нее пюре, будто это имело какое-то значение. И то, и другое без масла было одинаково мерзким. Снейп всегда считал, что лучше иметь в подчинении хороших исполнителей, чем инициативных работников, которые норовят поперек Снейпа в пекло попасть. Но теперь он уже в этом сомневался. А еще Директору казалось, что Хогвартс умирает, и они все никак не могут смириться с его смертью, не могут его отпустить. Кто там у нас занимается смертями? Ну да — мисс Грейнджер. Снейп никогда не пытался обманывать самого себя и прикрываться добродетельными мотивами. Как будто себя можно обмануть. И он не знал, куда скрыться от этого одиночества и умирающего замка, пустых коридоров и вечного холода. Он устал в темноте пить огневиски и бренди, что давало облегчение лишь на миг. Устал вставать утром с тяжелой головой и стуком крови в висках. Снейпа вполне бы устроила беседа с мисс Грейнджер. У нее были живые глаза. Не потерянные, как у профессора МакГонагалл, Флитвика и Синистры. Не безумные, как у Помфри. Снейп честно признал, что он хотел бы видеть мисс Грейнджер. Он накинул мантию на плечи и вышел из комнаты.

Идти было недалеко, и дверь в лазарет была чуть приоткрыта. Снейп вошел без стука. И удивленно вздернул бровь. Он рассмотрел содержимое шкафов, хоть плохо понимал, что там написано на коробочках, пакетах и бутылочках. Постоял у печки, наслаждаясь теплом. Подержал на весу мятый чайник, зачем-то открыл банку с сахаром. Олли сидел на скамейке у печки и что-то зашивал. Мисс Грейнджер не может жаловаться — он отправил ей самого сообразительного эльфа. Да и Джек Персиваль тоже хоть куда. Даром, что хаффлпаффец. Но где же сам доктор?

— Олли.

— Да, Директор, сэр.

— Где мисс Грейнджер?

— Она сказала, что будет в библиотеке, сэр.

Ох, Снейп, что с твоей головой? Неужели так трудно догадаться? Чем сложнее загадка, тем пытливее гриффиндорская всезнайка возьмется за поиски ответа. А что может быть таинственней, чем исчезновение магии? И он отправился на поиски мисс Грейнджер.

В библиотеке было темно и холодно. Бесконечные ряды книг, полки, уходящие ввысь. Пахло старыми книгами, пергаментами, пылью и сыростью. Да, камины нужно было топить, иначе, что станется с книгами? Снейп тихо шел меж стеллажей, почти беззвучно, плавно перекатываясь с пятки на носок. Найдя мисс Грейнджер, он долго смотрел на нее. Свечи догорели и погасли, и воск потеками застыл на подсвечнике. Он не знал, что успела она прочитать, а что нет, но заснула Гермиона, прижавшись к книге по истории магических школ. И держалась за нее так, будто кто-то собирался книгу отобрать. Она дышала почти неслышно сквозь обветренные губы. Снейп прекратил раздумывать и потряс ее за плечо, сказав, как обычно, очередную колкость: «Мисс Грейнджер, проснитесь, чего это вы вздумали здесь спать? Вы библиотеку с чем-то попутали? Или вы и в былые годы тут отсыпались?» Гермиона подумала сквозь сон, что в последнее время ее все норовят разбудить. То Гарри, то эльф, то вот еще кто-то так бесцеремонно трясет ее за плечо. Больно же. Снейп, забавляясь, смотрел на ее осоловелые глаза и красные полосы на щеках, что оставила книга. Гермиона мысленно прибавила к списку тех, кто вечно не дает ей поспать, Снейпа и поднялась со стула. Профессор хмыкнул и быстро собрал книги со стола.

— Пойдемте, мисс Грейнджер. Совсем не обязательно спать на книгах в библиотеке. Если вам это так нравится, то я разрешаю вам взять их в комнату и разложить под подушкой. Или на подушке. Да как вам будет угодно…

Только что разбуженная Гермиона не смогла придумать ничего достойного в ответ и промолчала. Снейп шел впереди со стопкой книг. На каждый его шаг Гермиона делала два. «Снейп несет книги мисс Грейнджер из библиотеки» — подумала она, потом представила гравюру на эту тему или простую акварель и прыснула. Снейп резко повернул голову, а Гермиона достала из кармана платок и пожала плечами — болею, чихаю.

Он поставил книги на стол. Гермиона уселась поближе к печке и молча смотрела на Снейпа. Она перестала нуждаться в его одобрении давным-давно. Ей было все равно, что он там думает о ее уме или способностях. Она рассматривала этого человека и размышляла о всякой дребедени, что приходит в голову, когда несколько дней подряд не высыпаешься. О том, что можно предложить ему чая. Даже с сахаром. И поговорить со Снейпом о Хогвартсе. Посидеть рядом. Кстати, куда пропал Олли? Гермиона моргнула и посмотрела по сторонам. Но никого, кроме черным вороном нависшего над столом Снейпа, она не увидела. Профессор читал книгу по истории Хогвартса. Она успела отвыкнуть от мужчин в мантиях и сюртуках. От застегнутых наглухо мужчин, до которых невозможно достучаться. Гермионе вдруг стало страшно, она почувствовала, как холодом схватило сначала горло, а потом скользнуло вдоль позвоночника к животу — какого Мерлина ты пришел сюда, Снейп? Ох, как же ей неуютно. Гермиона раньше не замечала, чтобы хотела одновременно двух противоположных вещей. Чтобы Директор ушел и чтобы Директор остался. И она снова и снова смотрела на незабвенный образ Северуса Снейпа. А он уже устал от ее пристального взгляда. Наверное, так она смотрит на своих пациентов?

— Мисс Грейнджер, что вы уставились на меня?

— Что? Ах, да, профессор, простите, я задумалась… Я задумалась, что такого интересного вы нашли в этой книге. Наверное, очень достойная страница попалась, раз вы разглядываете ее уже десять минут.

Снейп медленно закрыл книгу и спросил, чуть прищурившись:

— Вы ждете, что я скажу что-нибудь вроде — что вы себе позволяете, мисс Грейнджер? Я угадал? Что ж, разрешите вас удивить. Я скажу иное — не могли бы вы приготовить чай?

И оторопевшая Гермиона, которая настроилась на изматывающий словесный поединок, просто кивнула. Набрала холодной воды в чайник, поставила его на печку. Поместила рядом заварник — пусть тоже греется. Снейп уселся за стол. «Сам себя на чай пригласил, и ненавязчиво-то как», — думала Гермиона. И в тоже время она была рада, что не останется одна. Она с той самой битвы не любила одинокие вечера. Днем утоляет и лечит рассудок, вечером — нет.... Пусть сидит и молчит, в конце-то концов, само чаепитие со Снейпом событие знаменательное. Скоро закипел чайник, она подтянула рукав, спрятав в него ладонь, и взялась за горячую ручку. Какие уж тут церемонии? Гермиона заварила чай, приготовила чашки.

— Вам с сахаром?

— Да. Два.

Какие мы лаконичные. О чем вы думаете, профессор? Вот я, когда один раз….

— Мисс Грейнджер, неужели медики настолько не математики, что не могут посчитать до двух? Пять кусочков сахара! Я же вам не пчела.

— Простите профессор, но я снова задумалась.

— Возьмите себе этот сироп. Я хочу новый чай.

— Могли бы и повежливее.

— Мог бы. Пожалуйста.

Они в молчании пили чай, и Гермиона продолжала смотреть на Снейпа. И чего это он так напряжен — морщит красивые губы, играет желваками. И тут на Гермиону накатило. Она называла это наитием и никогда не пыталась с этим бороться. Потому что потом оказывалось, что это было единственным верным решением. Вроде как без видимой причины отступить на шаг, и потом, через мгновение, в это место, на котором ты должна была стоять, прилетает зеленая вспышка «Авады». И Гермиона, пытаясь не думать о выпрыгивающем из груди сердце и вмиг похолодевших ладонях, медленно встала и подошла к профессору. Он поднял голову, и в его черных глазах она видела себя, такую искаженную, такую маленькую. Какие же темные у него глаза… Радужка полностью сливалась со зрачком, и от этого глаза делались похожими на саму темноту. Еще шаг. Он молчал. Еще шаг. Как быстро бьется сердце, как тяжело стало дышать…

— Мисс Грейнджер?

Гермиона обхватила его лицо ладонями — как же холодны ее руки — и всматривалась, всматривалась в глаза Снейпа. Он, завороженный, забыл, как дышать и замер. Ему казалось, что стук его сердца слышен и в коридоре. А потом она улыбнулась ему так, как когда-то улыбалась Краму, спускаясь по лестнице на первый свой бал. Улыбались ее глаза. Гермиона сказала шепотом, но он все отчетливо слышал, каждое слово: «Вы надо мною будете смеяться, но я хочу его поцеловать»…(1). И она прикоснулась к губам Северуса своими улыбающимися губами. Гермиона прерывисто вдохнула, будто собираясь заплакать, — Снейп был горячим, и он молчал. Напряжение момента отпустило ее, и она застыла, все еще чувствуя его губы на своих и думая, что это куда как приятно, но сколько так можно простоять, а он все сидит как истукан, — мысли вихрем пронеслись в ее голове, и девушка отпрянула. Потом, как ни в чем не бывало, еще раз наполнила чашки, уселась подальше и напряженно задумалась. Снейп молчал. И это было удивительно. Гермиона не любила заниматься самокопанием, потому что она никогда не могла разобраться в своих чувствах. А принимать желаемое за действительное…. Тут Снейп прокашлялся, задумчиво касаясь кончиками пальцев своих губ, и сказал:

— Может, расскажете мне о медицине?

А потом начался пожар.

________________

(1) У. Шекспир. «Зимняя сказка».

Пожар случился в библиотеке в то время, когда мадам Пинс, проголодавшись, отправилась на кухню к эльфам. Теперь уже и не узнаешь, что стало причиной — то ли уголек, выскочивший из камина, то ли свечи, которые рассеянная Ирма и не подумала погасить. Но когда она поела холодной картошки, запила ее тыквенным соком и вернулась в библиотеку, то еще в коридоре почувствовала запах дыма. Так пахнет горящая бумага — это мадам Пинс знала точно. А потом она увидела, как бегут ей навстречу ученики и кричат: «Пожар! В библиотеке пожар!». Рон придумал по вечерам патрулировать коридоры, просто так, чтобы ученикам скучно не было. Вот ребята и почувствовали запах, а потом забежали в библиотеку, где было так дымно, что хоть топор вешай.

Паники не было. Не успела Пинс и глазом моргнуть, как вокруг уже бегали ученики, авроры, Хагрид и Минерва, примчался Директор, за которым неслась Гермиона. Длинная цепь выстроилась от библиотеки до столовой и купальни, где были резервуары с водой. Летали туда и обратно жестяные ведра, канистры и даже котлы. Гермиона рвала холстину, делала маски и смачивала их водой для тех, кто сражался с огнем в библиотеке. Там Хагрид опрокидывал стеллажи, обрывая путь огню. Там Рон спасал книги и пергаменты, тот самый Рон, что кинул ей на бегу: «Привет!», будто они только вчера расстались в гостиной Гриффиндора. Там Джек и Бернард, и Снейп принимали ведра и заливали разбушевавшееся пламя. Там с полки на полку летала миссис Норрис, оглашая библиотеку истошными воплями, подбадривая защитников Хогвартса. У нее не было другого дома. Потом Гермиона тоже встала в цепь и передавала ведра, и скоро — она не смотрела на время — почти отнялись и застыли руки. А Хьюго с Джеймсом и Флитвиком на подводе летали до озера и обратно за водой. И фестрали, и гиппогриф, чувствуя беду, торопились и не знали устали. Потом старшекурсник слизеринец что-то крикнул, сорвал мантию с плеч и помчался в библиотеку и за ним еще и еще, с разных факультетов и курсов — они забивали мантиями пламя, топтали горящие книги и пергаменты. И Гермиона спасала свой Хогвартс, и казалось ей, что никогда не иссякнут силы, пока бушует в библиотеке огонь. Но вот последний огонек был затоптан. Последнее ведро воды вылили на груду обгоревших книг, и не раздалось шипения в ответ. Ирма Пинс сидела у стены на корточках, спрятав в ладонях лицо, и так безутешно плакала, как будто у нее кто-то умер. А гриффиндорские львы и слизеринские змеи, барсуки Хаффлпаффа и орлы Равенкло кричали радостно, и белозубые улыбки расцвели на их закопченных лицах. Джек вбежал на приступок и крикнул: «Слушайте!», и все замолчали как под действием заклинания. «Слушайте!» — повторил он, лицо его светилось, и горели глаза — «Давайте все еще чуть-чуть, ну, самую капельку, побудем в библиотеке! Что нам, победившим огонь, стоит навести порядок? А? Как вы? Хаффлпафф? Гриффиндор? Равенкло? Слизерин? Кто со мной?» Гермиона, оглушенная криками, прижала ладошки к ушам. А перемазанные мальчишки и мало отличимые от них девчонки принялись выносить обгоревшие книги из библиотеки и складывать их в коридоре, где мадам Пинс отбирала те, что еще можно было спасти. Опять появились ведра с водой. Домовые эльфы прислали дюжину помощников. Тряпки, швабры, гул, бряцанье, звон, смех. Джеймс и Хьюго в какой-то там-надцатый раз мотались от озера к Хогвартсу и пели все песни, которые смогли вспомнить, а профессор Флитвик подпевал. Гермиона пыталась найти пострадавших, но пострадавших или не было, или они не признавались, не желая покидать библиотеку. Она поскользнулась на мокром каменном полу и чувствительно приложилась затылком о какой-то фолиант. В глазах взорвались белые солнца. Гермиона, вспоминая чудесную лексику, которой обучилась в больнице, присела, быстро потирая голову.

— Мисс Грейнджер, — Снейп вырос перед ней, такой растрепанный, с черной угольной полосой на щеке и протянул ей руку. — Вы снова намереваетесь поспать в библиотеке?

— Нет, что вы, профессор. Тех книг, что вы принесли в комнату, мне вполне хватает. И поспать, и укрыться.

Она схватилась за горячую ладонь и поднялась на ноги. А потом, да она бы поспорила с кем угодно, дай ей метлу — и она переиграла бы любого ловца. В три часа ночи о пожаре в библиотеке напоминал только запах, отсутствие нескольких полок и мокрые каменные полы, которые никак не хотели высыхать. Снейп что-то шепнул Минерве на ухо, и та позвала всех в коридор. Гермиона смотрела, как улыбается Минерва, и вспомнила, что так же она улыбалась им, когда они в первый раз сидели на праздничном пиру и смотрели вокруг ошалевшими от восторга глазами. Минерва переплела пальцы и негромко сказала: «Я просто хочу поблагодарить всех. Пока вы с нами, Хогвартс живой. Директор Снейп просит передать вам, что завтра, точнее уже сегодня, никаких уроков не будет, все могут отдыхать, кроме дежурных отрядов. В четверг вновь начнутся занятия, расписание вы можете прочитать на доске у гостиной Хаффлпаффа. Всем спокойной ночи». Но никто не спешил расходиться — как после хорошей игры в квиддич: все обсуждали, кто и чем помог, кто тушил, а кто носил воду, а кто там упал и как чуть не попал под стеллаж, а у кого мантия самая прожженная…

Гермиона вернулась к себе. У дверей лазарета уже собрались ученики. Правда, ничего серьезнее ссадин и нескольких чуть обожженных ладоней лечить не пришлось. Гермиона потерла шишку на затылке и подумала, что сотрясение мозга Гермионы Грейнджер самая страшная травма, случившаяся сегодня ночью. Джек заглянул на миг, пожелал спокойной ночи и умчался куда-то, где ждали его друзья. Олли сидел на кровати и читал книгу.

Гермиона не удивилась, когда без стука зашел Снейп и принес с собой свежий запах гари. Волосы его растрепались, а лицо он пытался чем-то вытереть, но без успеха — только все размазал. Верхние пуговицы на сюртуке были расстегнуты. Сам Снейп выглядел слегка помятым, непривычно небритым, но глаза его смотрели удивительно молодо. Она улыбнулась, и Снейп спросил:

— Сильно приложились головой? Иначе, что вас так смешит в три часа ночи?

— Просто, профессор, вы несколько необычно выглядите!

— Как?

— Лихо и романтично.

Снейп помолчал, потом, глядя куда-то Гермионе под ноги, сказал:

— Мисс Грейнджер, эльфы нагрели воду. Среди моих комнат есть ванная. А в купальне сейчас не протолкнуться.

Гермиона в недоумении посмотрела на него — все-таки падение не прошло бесследно, она напряженно думала, что он имеет в виду и стоит ли идти, или лучше спать такой чумазой и пахнущей сгоревшими книгами.

— Да чего вы задумались? Собирайтесь. Я тоже устал и не буду вас больше уговаривать.

— Ага… — буркнула Гермиона и быстро собрала чистые вещи, мыло и полотенце. Подумала, вспомнила, взяла бинты, спирт и фурацилин.

— Другое дело. Идем же, — и бросил Олли, — знаешь, где искать, если что.

И снова она бежит за Снейпом — два шага на один. Кажется, это вошло у нее в привычку — носиться по коридорам Хогвартса за ужасным профессором. В комнате Директора уже горел камин. Гермиона подошла ближе к огню, протянула к нему заледеневшие руки и попеременно вытягивала то одну, то другую ногу, надеясь согреть и их. Снейп чем-то гремел в ванной, потом вышел и усталым голосом попросил ее:

— Все готово. Иди, пока вода не остыла. Мне только оставь.

Гермиона мылась быстро, температура воды и воздуха как-то не располагала к вдумчивому намыливанию. Она горько вздохнула, вспомнив, как приходила с дежурства, забиралась в ванную и включала душ — такую горячую воду, которую только могла терпеть — и сидела так и десять минут, и полчаса. Горячие струйки били в затылок и шею, и ей казалось, что вода все уносит с собой: и бессонную ночь, и тех, кого удалось спасти и тех, кого не удалось, и грубость коллег, и бренди по утрам. Гермиона вытерлась грубым полотенцем насухо, быстро оделась и вышла из ванной.

— Там чайник над огнем, посмотри. Подожди меня. И дай мне бинтов и своих лечебных маггловских жидкостей — я сам перевяжу ладонь.

— Мне было бы удобнее.

— Я справлюсь.

Снейп, как всегда, не терпел и не ждал возражений. Гермиона отдала ему перевязочный пакет и спирт с фурацилином — этим по краям, этим — рану. Разберется, невелика наука. Он с охапкой одежды скрылся в ванной.

Она сидела в кресле, завернувшись в плед, и лениво размышляла — уйти ей или остаться, и что Снейп имел в виду, когда сказал — подожди меня. Но было тепло, и она избавилась от пропахшей дымом одежды, и почти избавилась от запаха гари. И наклонилась к плечу — от чистой одежды пахло домом. Гермиона слышала, как что-то стучало и дребезжало в ванной, как тихо лилась вода, так, будто ее берегут. Уже закипел чайник, и Гермиона заварила чай, а Снейпа все не было и не было. Не то, чтобы она скучала, просто ее всегда томила неизвестность. Она долго сидела с чашкой чая в руках, он был горячий, и ладони приятно жгло. Снейп, наконец, вышел из ванной, с полотенцем, небрежно перекинутым через шею, в белой рубашке с расстегнутым воротом и черных брюках. Гермиона и сама толком не могла понять, почему ей так нравится смотреть на него. Что было такого в нем? Снейп осмотрелся, потом подошел к Гермионе, она почувствовала, как сердце провалилось в пятки, вдохнула, выдохнула и поднялась навстречу ему. Северус поднял руки, зачем-то посмотрел на свои ладони, потом на нее и обнял ее за плечи, неотрывно глядя Гермионе в лицо. Только она не могла выдержать взгляд этих черных глаз, она уставилась в вырез его рубашки. Снейп наклонился и сомкнутыми губами коснулся ее шеи. Она вдруг поежилась, и он усмехнулся, провел небритой щекой по ее щеке и снова поцеловал. Гермиона не помнила, как она оказалась в кровати — такая холодная простынь и такой горячий Северус. Погасла свеча, и в свете красноватых угольков камина она уже не видела его глаза — только темные провалы. Он приподнялся и стянул рубашку с себя, потом с нее — все, что там было одето — куртка, футболка, майка. Коснулся рукой шеи, ключицы, ямки между ними, спустился ниже, кончиками пальцев очертил грудь, ниже, ниже — Гермиона втянула живот, прикрыла глаза, наконец-то она согрелась. А Снейп молчал, она слышала только, как неровно он дышит, он легко касался ее губами — тут и там, и Гермиона захотела, чтобы он перестал так осторожно ее касаться, признавшись себе, что желает Северуса Снейпа, как никого и никогда раньше. Он был осторожен и нежен, и Гермиона выдохнула радостно и, казалось, очутилась где-то на Астрономической Башне, а, может, и выше. Ей нравилось ощущать тяжесть его тела. Горячие ладони. Небритые щеки. Волосы, что щекотали ее, когда он склонялся над ее лицом. Северус Снейп, который обнимал ее так, будто не было и не могло быть никакой магии, никакого Хогвартса и ничего не было, кроме нее одной в целом мире.

И она не могла сдержать счастливую улыбку, тихо застонав в последний раз и застыв под его худым, но тяжелым телом. Снейп дышал, успокаиваясь, ей в ухо и молчал. Он не сказал ни слова, и это было так на него похоже — если попробовать представить только, как он может вести себя в постели. И Гермионе почему-то захотелось расхохотаться, и она с трудом сдерживалась — она совсем не хотела обидеть Снейпа, не хотела, чтобы он принял смех на свой счет. Он отстранился и лег на спину рядом с ней, касаясь теплым боком. Гермиона пробурчала:

— Ну, и как мне быть? Как мне теперь называть тебя? Северус — язык не поворачивается, а профессор Снейп — как-то смешно.

— Как хочешь, какое это имеет значение?

— А что — никакого?

— Нет.

— И ты не хочешь мне ничего сказать? Никакой романтической чуши?

— Нет. Какой в этом смысл? Ложь не по мне. Но разве я не сделал того, чего тебе хотелось?

— Наверное, сделал. Просто я и сама не знала, чего мне хотелось, пока ты меня не поцеловал.

Он промолчал. Гермиона повернулась к нему спиной и вздохнула. Снейп обнял ее, и ей показалось, что она как кукла, которую всякий может обнимать, и она дернула плечом.

— Ну, чего ты ершишься? — пробормотал Снейп, но она не ответила. — Трудно ждать от меня стихов, увядших цветочков, да и того, что я буду помнить, когда у тебя день рождения. Но, по крайней мере, я говорю тебе правду с самого начала.

— Ох, Северус, да это просто чудесно. Я бы подумала, что оказалась в параллельной вселенной, если бы ты вел себя по-другому. А еще — если бы мне было двадцать лет — я бы заплакала и убежала к себе. Но я уже давно выросла, а у тебя тепло, и я останусь, просто в Хогвартсе больше негде согреться. Да и что может быть чудесней — на второй день пребывания в Хогвартсе переспать с самим Северусом Снейпом?

И Снейп повернулся к ней спиной — обиделся он что ли? А Гермиона скрестила руки на груди — более чем уморительная поза для сна — и что-то еще говорила, пока, наконец, ощущая рядом теплый бок профессора зельеварения, не заснула.

Она проснулась в первый раз за несколько дней, потому что выспалась, а не потому, что кто-то пытался ее разбудить. В комнате было тихо и темно, Гермиона не чувствовала Снейпа, она поискала его под одеялом и не нашла. Полежала, чего-то подождав, но нужно было идти — доктор не бросает свой пост. Тогда она завернулась в одеяло и пошлепала в гостиную. Снейп, уже одетый, возился у камина. Услышав ее шаги, он на миг обернулся и продолжил что-то крутить над огнем.

— Одежда на кресле. В ванной есть вода, правда, холодная.

— Понятно. Доброе утро я не заслужила?

— А разве непонятно, что я пытался сделать его добрым — я не шумел, не будил тебя и приготовил чай и что-то похожее на завтрак. Ты была бы довольной больше, если бы я просто сказал тебе: «Доброе утро, Гермиона»?

— А, извини, Северус, я все никак не могу запомнить, с кем имею дело.

Она умылась и раскраснелась от холодной воды. Как понять в этих Подземельях, который час? Гермионе нестерпимо захотелось на улицу, как бы ни было там холодно, ветрено и мокро. Но зря она попробовала сказать об этом Снейпу. Он хмыкнул:

— Вперед, мисс Грейнджер. Не ждете же вы, что мы станем прогуливаться под руку?

— Нет, нет, профессор, мне просто захотелось…

— Уверяю тебя, мне есть чем заняться. И все же, я предложил бы тебе попить чай. У тебя ресницы сгорели… — сказал Снейп, и она попыталась рассмотреть их без зеркала, но безуспешно. Тогда она просто провела кончиками пальцев по тому, что раньше было ресницами, и выбросила это из головы.

Чай был горячий и сладкий — пять кубиков — как вы любите, мисс Грейнджер! Снейп принес поджаренный хлеб — вот с чем возился он у камина — и сыр. Гермиона ела с удовольствием, хлеб хрустел и пах дымом, она заметила, что на тарелке ничего не осталось, только когда потянулась за очередным кусочком.

Потом она замялась в дверях:

— Ну, я пойду?

— Идите, идите, мисс Грейнджер. Не смотрите на меня так, будто я должен что-то вам сказать.

— Да. Вполне.

— Что вполне?

— Вполне ожидаемо.

— Беги.

Она быстро шла в лазарет. Не думать, не думать, не думать. О Северусе Снейпе. Как касался ее горячими ладонями, и она таяла, таяла как воск. Как еле уловимо пахнет он полынью. Как горит лицо там, где он касался ее небритыми щеками. Не думать. Может быть только потом, ночью, в темноте комнат, когда вспоминается все самое хорошее. Может быть. Ты же знаешь одно спасение от любых мыслей — работа. И чем больше — тем только лучше.

Десять утра. Северус Снейп побрился, он не был совсем уж беспомощным без магии и вполне мог справиться с безопасной бритвой. Он тоже не хотел думать о мисс Гермионе Грейнджер. Только не сейчас. Снейп достал карту окрестностей Хогвартса, пару карандашей, циркуль и склонился над пергаментом. Он каждую свободную минуту думал о том, что случилось с Хогвартсом. И он не верил, что не сможет найти ответа. Десятки книг, библиотека, бессонные ночи. Эта последняя ночь, проведенная с мисс Грейнджер, стала единственной, когда он проспал несколько часов подряд. Заснул и сам не заметил как под ее язвительные замечания. Авроры и несколько смышленых учеников по его просьбе проверили окрестности Хогвартса по всем направлениям и заметили, и записали, где возвращается магия, которой хватило хотя бы на «люмос». Через несколько дней те же люди снова побывали в отмеченных местах. Интересным было то, что границы сместились на добрый десяток футов. Безмагическая территория неуклонно расширялась.

Снейп перечитал трактат, написанный совсем недавно. Он назывался «Силовые линии магического поля». И Снейп подумывал, что это все похоже на маггловскую науку об электричестве и магнитах. Кто бы что ни говорил о Снейпе, он не был невежей. Разбираясь в чем-то лучше, в чем-то хуже, он часто читал маггловские научные издания. Снейп обозначил границы безмагического пространства, рассчитал расстояние, подставил полученные числа в формулы, вывел отклонение силовых линий. Расчертил карту. Одна вогнутая линия, вторая, параболы, синусоиды, система координат. Удивительно, как подходила маггловская наука для объяснения магических явлений. Будто магия имела какое-то разумное научное объяснение. Еще одна четкая линия. И еще. Снейп прищурил глаза — он нашел эпицентр всего этого несчастья. Он задумчиво нарисовал крестик, еще раз обвел линии — Запретный Лес.

А Гермионе Грейнджер присесть было некогда, работала она больше руками, чем головой. Вчера ночью, после пожара, пять мальчишек пробрались в кладовую и наелись всего, чего душе их было угодно. Пытаясь разузнать хоть что-то, Гермиона безнадежно опустила руки — они и сами не помнили, что ели. И окорок покусали, и засохший сыр, и морковки, и старые, слипшиеся в комок, леденцы. Больше всего Гермиону удивило то, что они не попросили еды у домовых эльфов — разве бы кто им отказал? Зачем надо было красться в кладовку и тайком объедаться, она понять не могла. Да и они тоже. Двое старших чувствовали себя не так плохо как малыши, и Гермиона уложила их в кровати, поставила перед ними два тазика. Рвало их уже реже, но смотрели они на нее мутными от тошноты глазами. Джек развел в воде порошок, где было все, что нужно, но раствор на вкус был своеобразным — странное сочетание кислого, соленого и сладкого. Гермиона рассказала Джеку, как поить больных, начиная с чайной ложечки и далее постепенно — четверть чашки, полчашки, чашка. Сама занялась младшими. Им было так плохо, что они уже были согласны на любую помощь — уколы, таблетки, капельницы. Они не могли сами дойти до ванной, и Олли помогал им, приносил ведра и тазы. Мальчишки устали от изматывающей тошноты, от боли в животе, такой боли, как будто что-то сжимается внутри, и, кажется, боль уже никогда не отступит. И только чуть-чуть помогали теплые грелки. Гермиона ласково погладила светлого худого мальчишку по голове: «Сэм, ты чуть-чуть потерпи, я один раз тебя уколю. Хорошо? Ты не дернешься?». Он устало кивнул, посмотрев так, будто хотел одного — чтобы его оставили в покое. Гермиона наложила жгут, похлопала по предплечью, нащупала самыми кончиками пальцев невидную, мягкую вену. Протерла спиртом. Выдохнула и одним четким быстрым движением ввела иглу. Кровь в канюле, и вот пластмассовый катетер остается в вене, а иголка летит в лоток. Гермиона ловко цепляет систему, регулирует скорость. Потом второй. Она получала странное удовольствие от простой работы, больше фельдшерской, чем врачебной. И Гермионе нравилось, что делает она все аккуратно и быстро, и нравились белоснежные бинты, которыми она фиксировала систему, и флаконы с растворами, и мерное падение капель. А потом случилось то, что всегда наполняло ее счастьем. Так счастлива он была, когда узнала о Волшебном Мире. Когда впервые взяла палочку в руки. Когда Гриффиндор выиграл кубок факультетов. И сейчас, когда порозовели губы мальчишек, и засветились, потускневшие было глаза. Когда они уже не боялись отрывать голову от подушек — в страхе, что опять скрутит тошнота и спазмы. Когда они стали смотреть по сторонам и пытались интересоваться происходящим. И попросили пить. Джек задумчиво смотрел на них, и Гермиона видела в его глазах и сострадание, и радость. Она вспоминала Снейпа, но как-то мельком. Он не приходил. Но она знала, что он навсегда поселился в ее мыслях. Слово «навсегда» ей нравилось больше, чем «на какое-то время». Она любила определенность.

Джек рассказывал ей о жизни в Хогвартсе. О той жизни, в которой она не принимала участия — она давно не была учеником. Джеймс и Хьюго не смогли прийти — они снова возили воду. Мальчишки сроднились с гиппогрифом и фестралями, хоть они и не видели последних, но ощущали молчаливое доверчивое присутствие магических животных. А Джек сказал:

— Знаете, что самое для меня необычное — мы никогда не жили так дружно, когда была магия. Слизеринцы уступили гриффиндорцам лучшие места в спальнях и гостиных. Чистокровные забыли о нелюбви к магглорожденным. И старшие так трогательно заботятся о младших. И я иногда думаю, что лучше бы магия не возвращалась.

— Я понимаю тебя, Джек, но вы волшебники и вам нужна магия. Это как зрение. Как слух.

— А вы? Вы чувствуете себя слепой? Не слышащей?

— Нет. Я чувствую себя так, будто я потеряла часть души и там рана, незаживающая рана, потому что ее постоянно растравляют, бередят и не дают зажить. Мне и хорошо и плохо среди вас. Мне и хорошо и плохо в маггловском мире. И я тоже хочу иногда, чтобы магия не вернулась. Как можно дольше. Чтобы я как можно дольше была с вами и не чувствовала себя ущербной… Эх, Джек, что-то мы расфилософствовались.

— Гермиона, мы со старшими к воскресенью наведем порядок в Большом Зале. И украсим его, как сможем. Эльфы обещали помочь. А отец Хьюго обещал нам магнитофон, батарейки и музыку. Мы устроим бал. Мы думаем, что так будет хорошо — ведь мы живем, и живет Хогвартс. Вы придете?

— Я приду Джек, раз ты меня приглашаешь. Директор знает?

— Да. Он сказал, что это чудная идея и отправил нас к МакГонагалл — она много нам подсказала.

— А как занятия?

— Я с утра только на одно успел, потом сюда. Чары с профессором Флитвиком. Очень интересно, раньше чуть что — за палочку хватаешься, а сейчас слушаешь, понимаешь как-то по-другому. И отвлеченнее, и глубже. И так хорошо — пишешь ручкой на пергаменте, и буквы так четко получаются. Только ручки шуршат, и Флитвик говорит. Ни разу не видел, чтобы так тихо на занятии было.

— Да, Джек. Никто не хочет расставаться со сказкой.

Они услышали, как в коридоре кто-то ревет, захлебывается плачем, все ближе и ближе к ним, а потом в дверь постучали и, не дожидаясь ответа, вошли — Джеймс и Хьюго вели за собой упирающегося мальчишку, прижимавшего к груди руку.

— Он с нами учится. Споткнулся в коридоре, упал и вот, — они ласково подтолкнули его к Гермионе.

— Не бойся. Как тебя зовут?

— Том.

— Том, я просто осмотрю твою руку. Я постараюсь не сделать больно, но я не могу точно пообещать. Покажи мне на здоровой руке — как ты упал.

Том с неохотой протянул ей руку, поддерживая ее так бережно, будто она могла оторваться. И показал на второй руке — падение на разогнутую кисть. Так — распухший лучезапястный сустав, деформация — перелом лучевой кости в типичном месте. Гермионе не нужно было быть специалистом по травматологии — вполне студенческий случай.

Она сделала внутривенно обезболивающее. Потом развела гипс, приготовила бинты. Набрала в шприц раствор новокаина. Потом потихоньку под кожу — до появления «лимонной корочки» на месте укола, и не больно, совсем не больно — внутрь, посылая вперед иглы раствор, обкалывая вокруг место перелома, бережно, бережно — не смотри, Том. Гермиона облегченно вдохнула только тогда, когда они с Джеком сопоставили отломки и наложили гипс. Косыночная повязка.

И, оставив больных на Джека и Олли, Гермиона на минуту вышла из Хогвартса. И поразилась тому, как свеж воздух и высоко небо.

Сразу после обеда из Хогвартса вышли трое мужчин и направились в сторону Запретного Леса. Они были такие разные. Впереди, будто нарисованный черной краской, широко и стремительно шагал Северус Снейп. Но мантия не вилась, как всегда, за его плечами. Было глупо идти в Запретный Лес в мантии, собирая по дороге все колючки и цепляясь за ветки. Потому Снейп был в черном сюртуке, именно в том сюртуке с несчетными маленькими пуговицами. За ним шагал высокий широкоплечий парень в вязанном домашнем свитере с большой буквой «Р» на груди. Волосы его были огненно-рыжими. И последним, то есть не последним, а замыкающим, как думал он, шагал черноволосый юноша в очках, одетый в потертые джинсы, старую куртку и кроссовки — Гарри Поттер, конечно. Такое сочетание было не то чтобы необычным — Снейп, Поттер и Уизли — Золотое Трио в новом составе? — но даже невозможным в иные времена. Но Снейп признавал, что если с кем и идти «в разведку», так только с ними. А они, восхищенные доверием, согласились. И, слава Мерлину, не предлагали в помощь Снейпу еще и невыносимую гриффиндорскую всезнайку. Ни к чему женщинам разгуливать по Запретному Лесу.

Они шли молча, а под ногами шуршала трава, и иногда трещали ветки. Воздух был влажный и холодный. Быстрый шаг не помогал — пробирало до костей. Снейпу нравилось, что они приняли его заключения как должное. И даже не пытались разобраться, как он до этого додумался. Они были аврорами, а значит, быстро думали и быстро действовали.

Снейп видел карту с этим крестом так, будто она была перед глазами. Недалеко от поляны кентавров. Не хотелось бы видеться с ними, он никогда не любил этих предсказателей, которые изрекали свои прорицания с умным видом. Будто это могло кому-то помочь, будто могло спасти тех, кому суждено было умереть. Или убить тех, кто в будущем послужил бы причиной смерти сотен людей. Снейп не понимал и не признавал предсказания, и ничто не могло убедить его в обратном.

Все они взяли палочки, свое оружие, от которого здесь и сейчас не было никакого проку. Но они не знали, что ждет их впереди, и предполагали, что волшебство может вернуться. Гарри Поттер веселился сам и веселил Уизли. И Снейпа, хоть тот этого и не показывал. Победитель Волдеморта нацепил на пояс кобуру с настоящим маггловским пистолетом калибра триста двадцать. Почему бы и нет? По крайней мере, на живое существо свинец подействует. Гарри не очень хорошо стрелял на расстояние больше трех шагов, но предпочитал об этом не упоминать.

Чего не хотел Северус Снейп, то и случилось. Они встретились с кентаврами. Их вел Магориан. Он выступил вперед и подошел к Снейпу. Горделивый, изящный, от него веяло скрытой силой. Северус стоял перед ним и смотрел с обычным язвительным прищуром.

— Приветствую тебя, Магориан!

— И тебе доброго дня, Директор. Мое почтение, Гарри Поттер и Рон Уизли. Что привело вас в Запретный Лес сегодня?

— Неужели, Магориан, вам это до сих пор неизвестно? Неужели Марс сейчас не ярок, а чей-то Плутон прошел мимо восьмого дома?

— Не стоит шутить с прорицаниями. Если ты не хочешь их знать — это твое право, все равно исполнится так, как сказано.

— Что исполнится? Сначала вы говорите так расплывчато и непонятно, что стоит употребить не одну бутылку огневиски, чтобы хоть как-то приспособить это к жизни. Зато потом, когда все уже случилось, ваши предсказания чудесно подстраиваются под свершившиеся события. Вы как всегда правы, просто глупые люди не смогли ничего понять. Так, прорицатель?

— Если тебе что-то недоступно, Северус, не стоит говорить, что это непознаваемо. Ты видишь звезды, но не знаешь, почему они движутся так, а не иначе, и это не значит, что нет на их движение никаких законов. Ты хочешь знать. Я вижу это в твоих глазах. И в ваших, Гарри и Рон. Это людское любопытство. И пока у вас нет точных знаний, вы готовы довольствоваться и прорицаниями. Вдруг они натолкнут вас на что-то еще.

— Ты не совсем прав, Магориан. Я и хочу знать, и не хочу. И тут ты можешь меня не спрашивать — ты сам понимаешь почему.

— Да. Потому, что предназначение делает одних слабыми, а других сильными. Одних лишает воли…

— Других заставляет сражаться наперекор судьбе. Скажи же, если хочешь, что вы знаете?

— Тогда слушай, Северус, а потом непременно заметь, что это все бред и нелепица. Чрезмерная жажда знания приводит к падению человека. Ничто не может существовать вечно и не меняться. Никто из вас не сможет и близко подойти к той границе. Хотя вы, несомненно, попробуете, — и кентавр отвесил Снейпу короткий поклон, — пройти. А тот, кто сможет сражаться, тому уже, казалось, нечего терять. И все же, он потеряет самое дорогое. Как? Проникся?

— Ну, нет, Магориан, такой чепухи я сам сочиню сорок сороков. Ты никак не смутишь меня этими предсказаниями. Я никогда не мог понять, зачем они нужны, если, как не бейся, все свершится по предначертанному… Мы все-таки попытаемся… Поттер, Уизли?

— Мы бы не стали возражать, — ответили они в один голос, — если бы вы называли нас Роном и Гарри. Мы, хотя бы, перестанем вздрагивать от звука вашего голоса. Поверьте, Директор, вокруг и так чересчур много поводов для страха.

Снейп потер подбородок, вздернул брови, раздумывая.

— Хорошо, я попробую. Но это не дает вам право на ответную фамильярность.

— Конечно, Директор.

Они шли по лесу, вдыхая запах прелых листьев, хвои, и запах был густым и влажным. В лесу висел молочный туман, и видно было только стволы ближних деревьев. А потом стало трудно идти. Они переглянулись, но продолжили шагать, шурша опавшей листвой. Снейп безошибочно вел их к тому месту на карте, где он начертил серый крест. Кровь застучала в висках, сбилось дыхание и мучительно не хватало воздуха. Впереди они не видели ничего — все тот же туман, все те же черные деревья. Сначала остановился Рон и неверными шагами побрел назад. Треск — сломалась его палочка. Потом Гарри, он толкал себя вперед, он пытался бороться, но замер и развернулся, ощущая неимоверное облегчение… и стыд. Дольше всех продержался Снейп. Он шел пока не перестал чувствовать ноги, шел, пока перед глазами все не помутилось, и он уже ничего не видел. Он никогда не чувствовал себя таким слабым. Ноги его подогнулись, он опустился на колени и уткнулся лицом в спасительную траву. Снейп не видел, как Гарри и Рон волоком оттащили его. Как взяли потом под руки. Очнулся Директор уже на опушке Запретного Леса и сказал только одно: «Не прошли»... Как ни смейся над предсказанием кентавров, но они оказались правы.

А Гермиона сидела на скамейке и всматривалась вдаль. Хагрид сказал ей, что Рон, Гарри и Снейп отправились в сторону Запретного Леса. Она ждала, совсем замерзнув на деревянной лавочке у ворот. Беспрерывно доставала носовой платок из кармана. Пыталась что-то разглядеть в Запретном Лесу, который сегодня был укутан дымкой. И все слушала, слушала биение своего сердца. Олли не искал ее, и Гермиона не уходила. Она не знала, сколько просидела на той скамейке, когда, наконец, на опушке Запретного Леса появились трое. Они посидели на траве и медленно пошли к Хогвартсу. Гермиона, конечно, видела и Рона и Гарри, но смотрела только на одного — на черную высокую фигуру Северуса Снейпа. И думала, почему он так нетвердо ступает, и что случилось с его горделивой осанкой. И она, конечно, хотела броситься им навстречу и все узнать, но осталась сидеть на скамейке, сама не зная почему.

Снейп заметил ее давно, как только что-то вообще начало просматриваться в тумане, как только эти прозрачные круги перестали мелькать перед глазами. Она с ногами забралась на скамейку и ежилась в короткой клетчатой курточке, грея руки в карманах. И Снейп точно знал, что она смотрит на него своими карими глазами. Но он не знал, что ей сказать, и стоит ли вообще к ней подходить. Сил не было даже на такую малость, как дойти до Хогвартса. И точно не хватило бы на обычную язвительность.

Гермиона поразилась, как тяжело они идут и как выглядят — в лице Гарри и Рона, казалось, не осталось и кровинки. Снейп тоже был бледнее, чем обычно. Она сидела, замерев, и смотрела на них, а сердце все быстрее и быстрее стучало в груди, как поезд, что потихоньку набирает скорость, удаляясь от станции.

Они уселись рядом с ней — Гарри и Рон с одной стороны, а Северус с другой. Она чувствовала его — он сел совсем близко. Потом, когда они отдышались, Рон спросил:

— Ну, и что теперь? Мы даже не можем приблизиться к этому! И палочка, опять я лишился палочки, уже пятой по счету, а толку никакого…

— Рон, успокойся, очередная сломанная палочка — это не беда. Где магия? Может, профессор что-нибудь придумает? И мне кажется, можно посоветоваться в Лондоне кое с кем из старых волшебников.

Снейп медленно произнес, будто пробуя имя Поттера на вкус.

— Да, Гарри. Мне нужно время. Самое страшное — это то, что границы безмагического пространства расширяются. Кто знает, может быть, скоро магии не будет нигде — ни в Англии, ни в Европе, ни во всем мире…— он поежился и сказал. — Как же холодно этой осенью.

И Гермиона взяла Северуса под руку, хоть это, конечно, не могло его согреть. Рукав был мокрый и холодный, и она пробралась к запястью, там, где кончалась ткань, но и кожа была не теплее ткани. Ни Гарри, ни Рон не обратили на это внимание, они все никак не могли прийти в чувство. Но, если бы они и заметили, Гермиона бы не смутилась. Ведь Рон с Гарри были бы только рады. Правда, не за Снейпа.

Северус молчал. Она ждала его. Она прижималась к нему теплым боком. Она так внезапно ворвалась в Хогвартс и в его жизнь. В этот мир без магии вернулась Гермиона Грейнджер, которая давно лишилась своей силы. Они были на равных. И, если магии не будет нигде, а Снейп не исключал такой вариант, то она окажется даже лучше приспособленной к жизни, чем любой из них. А если магия вернется, она, наверное, уйдет в свою маггловскую жизнь. В любом случае, он не видел, где там он в ее будущем, да и себе не представлял, какое место может занять она в его жизни. Просто сейчас все смешалось, и он уже не знал точно, что правильно, а что нет. Что должно делать, а что не должно. Снейп мягко высвободил руку и сказал:

— Мне нужно идти, — посмотрел на ее обветренные губы и покрасневший нос. — Ты тоже совсем замерзла.

И в его глазах Гермиона увидела обещание.

В лазарете было тихо. Все спали, даже Джек прикорнул за столом, положив голову на сцепленные руки. Олли свернулся в единственном кресле. В печке тлели угли, от окна тянуло холодом. На полке стояла тарелка, накрытая сверху блюдцем. Гермиона не удивилась, обнаружив там застывшую овсянку, которую можно было нарезать ножом. Как врач она знала о высокой пользе и питательности этого продукта, но как человек устала от однообразия. К тому времени, как она закончила свой ужин, проснулся Джек. Он посмотрел на нее, спросил тихо:

— Все в порядке?

— Да, Джек. Я…

— Вы сегодня здесь будете? Нет?

— Нет, Джек. Олли…

— Олли знает?

— Да. Спасибо.

Гермиона взяла кое-какие вещи и через пару минут стояла перед дверью кабинета профессора Снейпа. Она набралась смелости и вошла без стука. Северус сидел в кресле перед камином и пил огневиски. В том кресле, что она уже считала своим. Он мельком посмотрел на девушку, и она не смогла понять: рад он ее видеть или нет. Кинул: «Заходи». И Гермиона прошла в комнату, остановившись напротив его кресла. Снейп молча взял со столика еще один бокал и налил ей огневиски. Не потрудился даже спросить. Гермиона, расположившись в кресле сбоку от Снейпа, пригубила огневиски и вернула бокал на место. Она не хотела пить и сидеть как в тумане, и потом что-то не вспомнить. Гермиона рассматривала Снейпа, она сегодня как-то странно ощущала мимолетность всего, что есть в ее жизни. И, если бы можно было что-то запомнить навсегда и до последней черточки, то она запомнила бы Северуса. Как сидит он в кресле перед камином и смотрит на огонь. Но она знала, что это невозможно. И ей захотелось убежать от всего этого — этой невозможности, этой мимолетности, и Северус казался единственно настоящим. Поэтому она подошла к нему, пододвинула столик, поставила его перед креслом и уселась напротив Северуса. Он выглядел усталым, она не видела раньше в нем такой усталости. Снейп посмотрел на нее и сказал:

— Расскажи мне что-нибудь.

— Что, Северус?

— Все, что угодно. Просто говори.

— Хорошо… Сейчас я что-нибудь придумаю… Я, я могу рассказать тебе о своей работе. Знаешь, она меня спасла. Нет, никакого пафоса. Просто она увлекает, и я никому не говорила, но я чувствую себя отчасти кем-то, вроде Бога — я могу спасти. Но я не Бог и могу спасти не всех. А еще — ты не видел, как смотрят на тебя, как верят тебе даже тогда, когда умирают и уже понимают это — как доверчиво смотрят они тебе в глаза… И все… Я раньше не могла остановиться, а теперь с трудом нахожу слова. Северус?

— Да.

— Я люблю тебя, я так мучительно люблю тебя.

Ничего не изменилось в его лице. Он поставил стакан на подлокотник.

— Когда ты это решила?

— Почему решила? Разве это можно решить?

— Гермиона, милая Гермиона, ты вполне способна решить, что тебе нужно влюбиться и выполнить это. Тебе просто одиноко и холодно здесь.

— Нет, Северус, я ничего не решала. Такое разве можно решить? Но ты прав: мне холодно и одиноко. И мне тепло и спокойно с тобой. И я же не говорю, что буду любить тебя всегда, хотя мне и хотелось бы так. В этом есть что-то… вечное и прекрасное. Но я люблю тебя сейчас.

— Я что-то должен ответить?

— Как хочешь. Какое это имеет значение?

— Пойдем спать, — сказал он просто. Поднялся, взял ее за руку и повел в спальню. И снова холодные простыни, и запах полыни. И Северус — один единственный, такой настоящий, такой теплый, такой родной. Гермиона отчаянно обнимала его, будто завтра что-то случится — исчезнет Хогвартс, Земля, Вселенная. И, зная, что это бесполезно, все равно силилась рассмотреть его лицо… Потом она сказала шепотом: «Не отворачивайся, пока я не усну, пожалуйста». И он тоже что-то невнятное такое сказал. И она надеялась, что ей не послышалось это его — «я и не собирался». Она лежала, повернувшись к нему лицом, и чувствовала его горячее дыхание на своем плече. Его рука лежала на ее бедре. Он был так молчалив сегодня, но она, отчасти, была рада. Он не пытался ее обидеть. И Гермиона провела рукой по его щеке, шее, коснулась ключицы, груди. Северус легко выдохнул: «Спи». И Гермиона подумала, что с тех пор, как она засыпала в своей квартире, в той забытой Богом и Мерлином стране, прошло всего три дня. Но, казалось, что это было давным-давно и вообще не с ней. И ей не снилась больше Последняя Битва. «Спокойной ночи, Северус…».

Утром она снова проснулась одна. Почему она не чувствовала, как он просыпался? Как тихонько выбирался из кровати, стараясь не потревожить ее?… Ее вещи были аккуратно сложены на стуле. Гермиона неспешно оделась. Северус сидел у камина и читал какой-то пергамент. Пахло кофе. Он быстро глянул на нее:

— Как ты там говорила? Доброе утро?

— Доброе утро, Северус. Я… я, может, могу помочь?

— Попробуй, та стопка книг — твоя. Я и сам не знаю, что мы ищем, но надеюсь, что ты сможешь разобраться, что поможет нам, а что нет. Я могу рассказать тебе, что я знаю. Держи кофе.

Гермиона приняла маленькую горячую чашку с кофе. Она рассматривала книги и, забыв, что пьет, глотнула обжигающей жидкости. Покраснела, стараясь перетерпеть боль, и все же не выдержала — пуфффф — и брызги кофе разлетелись по комнате и на снейповские книги, и ей на свитер и джинсы. Гермиона быстро-быстро задышала через рот, пытаясь справиться с болью. Испуганно глянула на Снейпа и так удивилась, что забыла про обожженный язык. Северус смеялся. Он смеялся так, что слезы выступили на глазах, что ему не хватало дыхания, и смех был почти беззвучным. Мгновенно растеряв всю злость, расхохоталась и Гермиона. Не было больше Волдеморта и Пожирателей Смерти, но исчезало волшебство. Продолжал бороться Хогвартс. И его защитники не собирались сдаваться. И великий и ужасный Директор Хогвартса, он же ужас Подземелий и черная летучая мышь, никак не мог остановиться — он смеялся вместе с невыносимой гриффиндорской всезнайкой, и смех делал их бесстрашными и всесильными.

Снейп, успокоившись, старался не смотреть на Гермиону, потому что вновь, в попытке удержать смех, начинали кривиться губы. Он начал говорить своим обычным лекторским тоном:

— Я не нашел ни одного упоминания в известных мне источниках о случаях исчезновения волшебства. О том, что на какой-то определенной территории волшебники вдруг становились бессильны. Может, нужно поискать в других магических библиотеках, но я не знаю, где искать, да и, кажется, осталось не так много времени. Я сопоставил границы безмагической территории и рассчитал эпицентр — он находится в Запретном Лесу. Там на столе лежит карта, посмотри. Ты встретила нас вчера — мы пробовали туда пройти. Ничего не получилось. С каждым шагом ты лишаешься силы, я шел и шел, пока не потерял сознание. Ощущение невыносимое, дементор по сравнению с ним — источник радости и силы. Ах, да. По дороге нам встретились эти безумные кентавры и с умным видом выдали очередное предсказание…

— Какое?

— Не важно, мне кажется, оно не имеет никакого значения. Или может направить нас по ложному следу. Просмотри лучше книги. А после обеда я хотел бы сходить к квиддичному полю и дальше — посмотреть, как отодвинулась граница.

— Я могу…

— Можешь, ты вроде хотела побывать на улице. Или нагулялась вчера?

— Да. Но я с удовольствием… Как твоя рука?

— Спасибо, лучше, чем была, но вся твоя маггловская медицина не такая мгновенная, как колдовская.

— Я знаю, давай перевяжу.

И она вновь смотрит на ладонь Снейпа. Отстраненно обрабатывает рану. Белый бинт на бледной руке. И вновь почему-то краснеет. Но Снейп молчит.

Гермиона быстро просматривала книги. Этому она научилась еще в Хогвартсе, но и учеба в медицинской школе не давала расслабиться. Попробуй выучить трехтомник по анатомии, сверху двухтомник по фармакологии и еще пару десятков сопутствующих дисциплин. Гермионе иногда казалось, что в Хогвартсе даже было легче.

Она, как и Снейп, ничего не нашла в книгах.

Позавтракали они в молчании. Тосты, сыр и чай. Чудесная еда и в таком количестве, что не наесться до сонной одури. Нужно было идти, но они еще чуть-чуть посидели каждый в своем кресле и помолчали. Потом Гермиона подошла к Северусу — ну глупо было ожидать от него каких-то активных действий — и коснулась губами лба — в лоб целовать, заботу стереть….

Она ждала этого многообещающего «после обеда», как первого свидания. В лазарете остался только один мальчишка из тех, кто совершил налет на кладовые. Он почти поправился, много спал и пил. Утром пришел загипсованный Том — показаться. Он был такой счастливый, будто носил на косынке не загипсованное предплечье, а получил Орден Мерлина. Весь гипс был исписан — «Поправляйся. Ты нужен Хогвартсу. Джимми. Гриффиндор», «Том — белая ручка. Лаванда. Слизерин». Да, Том ходил героем. Прибегали Джеймс и Хьюго и, узнав, что для них ничего нет, вновь умчались. Они собирали листья для осенних букетов, что украсят Большой Зал в воскресенье.

К полудню пришел Гарри. Он выглядел расстроенным и усталым. Гермиона попросила его присесть в кресло, налила чая — это было последнее оставшееся зелье, панацея от всех бед. Поставила стул напротив Гарри. Присела.

— Рассказывай.

— Да мне и нечего рассказать хорошего.

— Тогда делись плохим.

— Хогвартс закрывают.

— Когда?

— В понедельник-вторник, пока оповещают родителей. Пешком до Хогсмида, потом на Хогвартс-Экспресс.

— А кто останется здесь?

— Преподаватели. Домовые эльфы. Авроры. Гермиона, но скоро здесь никого не останется. Ты не понимаешь? Мы не знаем, что происходит. Здесь нет магии. И Снейп говорит, что границы безмагической территории расширяются. Непонятно, что вообще творится. Что случилось в Хогвартсе? Что случилось с Хогвартсом? Что будет с волшебниками?

— А со мной, Гарри?

— Что?

— Я-то куда денусь? Куда мне теперь? Ох, прости, я и забыла, что это не навсегда… Что ты просто просил помочь.

— Я думал, что ты сможешь отыскать свое место. Где-нибудь в Волшебном Мире.

— С кем-нибудь в Волшебном Мире… — тихо сказала Гермиона.

— Что ты говоришь?

— Ничего, Гарри, ничего…

— Я аппарирую тебя, куда скажешь.

— Спасибо.

И Гермиона вдруг забыла, что решила не думать о будущем. Это оказалось совсем непросто, когда тебе приносят дурные новости. Горевестник Гарри. Хотя, на что ты рассчитывала? Что все так и будет? Без магии? Чему учить волшебников? Без магии? Сколько продержится Хогвартс? И как это — каждый день видеть, что он умирает? Несмотря на все старания. Это как наблюдать за человеком, жизнь которого поддерживают искусственно. Аппарат вдувает ему в легкие воздух. Питается он через трубочки и живой все еще, только уже формально. Человека, которого вы знали, больше нет. Нет, и не будет. Но только не нам решать, кому жить, а кому умирать.

Гермиона схватила Гарри за руку, сжала сильно, у него даже что-то в кисти хрустнуло. Потом взяла Олли за уши, притянула к себе и поцеловала в щеки, посмотрела пристально в глаза — знаешь, где искать, Олли, знаешь. Потом расцеловала Джека. Схватила куртку и выбежала в коридор. Гарри сорвался за ней.

— Куда ты, Гермиона?

— Знаменитый Директор Хогвартса задолжал мне прогулку.

— Какую прогулку? — недоуменно спросил Гарри.

— Одну единственную прогулку. Это настолько невероятно звучит, что я сама еще не верю.

— Снейп?

— Снейп.

И Гермиона оставила Гарри в коридоре. Он мало чему удивлялся, не удивился и тут. Какие-то мозгошмыги явились Гермионе. И, вроде бы, ей это нравилось. Гарри подумал с минуту, запустил пятерню в волосы и отправился на поиски Рона.

Но по мере приближения к кабинету Снейпа, ее решимость сходила на нет. Ноги еще продолжали нести Гермиону коридорами Подземелий, но в голове уже метались разрозненные мысли, а в душе поселилось сомнение: «О, Мерлин, куда тебя несет, Гермиона? С чего ты вообще взяла, что уже пора? С чего ты взяла, что он тебя действительно пригласил? Он сказал? Да мало ли, что он сказал. Ты как влюбившийся подросток. Хотя, ты все время училась и училась, когда тебе было влюбляться? Сублимация. Ох, нахваталась умных слов, а идешь к Снейпу и дрожишь, как первокурсник перед Распределяющей Шляпой. Слизерин? Точно — Слизерин!»

Она застыла перед дверью. Что может быть интереснее рассматривания древесных колец и мелких трещин, заполненных пылью? Ничего. Ничего в целом мире. Гермиона вдохнула, выдохнула, сделала маленький шаг вперед, поднесла руку к двери… И отступила. Снова вдохнула и выдохнула. Еще раз. И, наконец, постучала.

— Войдите.

И Гермиона вошла. Северус мельком посмотрел на нее и снова уткнулся в книги. Пробормотал себе под нос:

— Ты рано.

— Я знаю. Я…

— Что? Пойдем тогда на обед в Большой Зал. Через четверть часа.

— Хорошо.

Гермиона тоже углубилась в книги, но они перестали так интересовать ее как раньше — до самозабвения, она проглядывала страницу до конца и быстро смотрела на Северуса, потом еще одна страница и снова Северус. Он не обращал на нее внимания. Но это не обижало Гермиону: «Ты, верно, в той стадии острого заболевания, когда тебе достаточно одного присутствия причины болезни, даже если это и сам Ужас Подземелий».

— О чем ты думаешь?

— Я? Ничего интересного. Медицинская терминология.

— Расскажешь?

— Как-нибудь потом. Нам пора?

— Да.

И, впервые, Снейп шагает не то чтобы медленно, но Гермиона успевает и идет рядом с ним. Она чуть выше его плеча. Идти до Большого Зала далеко, но они не обменялись и парой слов.

А навстречу шли и бежали ученики Хогвартса. Они здоровались на ходу. Улыбка не сходила с их лиц. И коридоры были полны смеха. В Большом Зале настроение тоже было праздничным, хотя Гермиона не смогла припомнить ни одного праздника в этот день. Дежурный отряд носился меж столов, и некоторые умудрялись нести сразу по четыре тарелки с горячим томатным супом, от которого поднимался пар. Или с ростбифом, который так благоухал, что у Гермионы заурчало в животе. Домовые эльфы расстарались сегодня. Но вот только вечным и неизменным остался тыквенный сок.

В дверях они встретились с МакГонагалл, Хагридом и Бернардом. Последний по приятельски взял Гермиону под руку, чуть наклонил голову и спросил:

— Гермиона, как это вы решили почтить наше скромное общество своим присутствием?

Но она просто пожала плечами. Она уселась между Северусом и Бернардом. Джек подмигнул дежурному, и перед ней через минуту появились тарелки с супом и ростбифом. И сок. Снейп ел молча, и так аккуратно разрезал мясо, будто препарировал какую-то лягушку — одна лапка, другая, туловище. Бернард же ел быстро, но с таким аппетитом, что смотреть, как он ест, было удивительно приятно.

Гермиона наслаждалась горячим супом, свежим мясом, и, наевшись, довольно откинулась на спинку стула. Северус соизволил посмотреть на нее и бросил:

— Я задержусь на пять минут, подожди меня во дворе.

Бернард удивленно вздернул брови. А Гермиона немного обиделась. Чудная прогулка. И сразу одернула себя. В конце концов, он Директор, а не миссис Норрис, у которой ни забот, ни хлопот.

И она ждала его во дворе, снова забравшись с ногами на скамейку, кутаясь в короткую курточку и согревая руки в карманах. Она сидела и думала, почувствует ли, когда он идет и, если почувствует, то все будет хорошо, а, если не почувствует, то скоро уедет из Хогвартса, и никогда больше не встретится с Северусом Снейпом. И вдруг испугавшись, что гадание может не сбыться или сбыться не так, как ей бы хотелось, помотала головой — нет, нет и нет. Никаких гаданий о Северусе Снейпе.

Он окликнул ее издалека. Она резко обернулась и так посмотрела на него, что Северусу стало страшно. Он не хотел этого. Совсем не хотел стать для нее кем-то единственным. Ему попросту было это не нужно. Никаких привязанностей. Они делают тебя слабым. Лишают сна. И точно приносят не одну только радость. Потому он сказал холодно: «Пойдем», — хотя и не хотел ее обижать. Тяжело обидеть человека, что смотрит на тебя такими глазами.

Снейп снова шел так быстро, что Гермиона не успевала за ним. И она отстала, потому что сейчас он был иным. Отстраненным. Холодным. И она бы могла смириться, если бы не видела, что он бывает другим. Но кто мог знать, где начинается и где заканчивается настоящий Северус Снейп?

Она шла и шла вслед за ним по высохшей и пожелтевшей траве. От холодного пронзительного ветра заболели уши, и стала тяжелой голова. Она забыла платок и снова шмыгала носом. Но в груди было жарко. И сердце билось, как птица в клетке. Ей было одновременно так радостно и так горько, что она уже раздумывала, зачем на нее все это свалилось.

Снейп не оборачивался, хотя ему очень хотелось посмотреть, идет она за ним или нет. Он решил, что доберется до конца квиддичного поля и только потом посмотрит на нее. Орфею и не снилась выдержка Северуса Снейпа. Правда, Северус Снейп не считал себя влюбленным. Когда же он дошел до конца квиддичного поля, он засмотрелся на горы или думал, что засмотрелся на горы. И вздрогнул от звука ее голоса, хотя ждал его.

— Северус?

Ему нравилось, как она произносит его имя.

— Северус?

Ну и что он должен был ей ответить?

— Северус?

Он не обернулся.

Легче было поймать снитч без метлы, чем достичь души Северуса Снейпа. Но Гермиона была тем упрямее, чем тяжелее ей было добиться желаемого. Снейп, наконец, ответил:

— Идем. Я проверю границы.

И он шел, и шаг за шагом говорил «люмос», пока на кончике палочки не затеплился огонек. Снейп остановился, посмотрел по сторонам и тихо пробормотал:

— Двадцать футов.

— И что это значит?

— Если бы я знал. Почему? И как быстро? Честно говоря, эта прогулка не принесла мне никакого проку. Я знаю, что граница отодвигается и знаю, что вчера она отодвинулась на десять футов, а сегодня на двадцать. Но я совершенно не представляю, что мне делать с этими фактами. Тебе, наверное, странно слышать, что я не знаю, совсем не знаю, что делать дальше?

— Нет. Может, лет десять назад, когда я верила, что ты всезнающ и всесилен. Но не теперь, когда я знаю, что ты просто человек. Ты спишь по ночам. Ты сомневаешься. Тебе тоже нужно есть. Ты не обладаешь неуязвимостью…

— Мисс Грейнджер, что творится в вашей голове?

— Я не представляю даже. Но я… мне страшно, когда я думаю, что скоро все закончится. Гарри сказал, что Хогвартс закрывают.

— Да. Я не стал пока говорить ученикам. Завтра, после бала.

— Как ты согласился на этот бал?

— Я думаю, тут нет ничего плохого. Такого трогательного единодушия я никогда не видел в Хогвартсе… Гермиона... — и Снейп посмотрел на нее так, будто собирался прочитать ее мысли.

— Спрашивай.

— Что ты будешь делать дальше?

— Глупо, наверное, думать, что ты спрашиваешь из вежливости. Она тебе несвойственна. Ты что-то хочешь мне предложить?

— Мое предложение осталось бы в силе, если бы я сам знал, что буду преподавать зельеварение в Хогвартсе, и что, не сегодня-завтра, вернется магия.

Гермиона с недоумением смотрела на Северуса.

— Какое предложение?

Он улыбнулся половинкой рта. И засмеялся, и выдавил сквозь смех:

— Корешки…

— Какие, к черту, корешки? — спросила разозленная Гермиона и тут вспомнила и корешки, и листики, и семена паслена. И то, что она просто ремесленник. И засмеялась. И не смотрела на Северуса, в глазах которого мелькнула незнакомая ей горечь.

— Ты назвал меня ремесленником!

— Но я еще не знал, и никогда уже не узнаю, смогла бы ты творить или так бы и работала по рецептам…. Я сто лет так не смеялся.

— А я только второй раз вижу — смеющийся Северус Снейп.

— Тебе и всей вашей компании казалось, что я вообще не умею это делать?

— Ну да. У тебя всегда было такое непроницаемое выражение лица. Суровое. Ты, может, и умел смеяться, но так, как смеются злодеи в маггловских мультиках, когда у них какая-нибудь гадость получается. Такой зловещий хохот.

— Хмм… я мог бы сказать тебе спасибо за то, что мне так легко с тобой, но…

— Но это было бы «выше ожидаемого», да, профессор?

— Точно. Нет, а почему не «превосходно»?... Молчишь? Идем обратно. Или ты хотела бы…

— Да, да, идем, конечно. Как твоя рука?

— Вроде бы ничего. Посмотришь вечером?

— Да. Если все хорошо, можно будет через несколько дней пару швов наложить.

— Не нравится мне что-то это выражение, я с трудом понимаю его смысл.

— Ничего страшного, просто доверься мне.

А по пути Гермиона думала, что же он должен сказать для «превосходно», и не одна из придуманных ею фраз никак не могла быть произнесенной Северусом Снейпом. Она шла к Хогвартсу и бормотала по дороге: «Но через все века, за черной мантией твоей брести в суровом плаще ученика». Удивительная вещь поэзия. В какой ситуации ни окажись — всегда найдутся нужные строчки. Северус Снейп был настроен более прозаически. Он все думал о пророчестве. Теперь, когда он его услышал, он просто не мог не пытаться понять его значение. Ничто не может существовать вечно и не меняться. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что на земле Хогвартса с каких-то там времен что-то спрятано. Дело десятое, почему именно сейчас тайное решило стать явным. Никто из них не пройдет. Что объединяет его, Поттера и Уизли? Они волшебники. И они мужчины. Получается, пройти может или маггл, или женщина. Он покосился на Гермиону — женщина и практически маггл. Нет. Он не собирался и близко подпускать ее к Запретному Лесу. Что там говорилось еще? Совсем расплывчато… Терять — не терять, какие-то сражения. Еще не успели забыть Волдеморта. И новая напасть.

И не успели они войти во двор, как услышали крики. Посмотрели друг на друга и ринулись вперед.

У Хогвартса носились ученики с дрекольем. Профессор МакГонагалл вооружилась булавой, Хагрид мчался наперевес с алебардой, Флитвик размахивал коротким кинжалом, а Бернард так мужественно выглядел с мечом. Завидев Снейпа и Гермиону, они закричали: «Крысы! Крысы в Подземельях!». Снейп сжал больно ее плечо и прошипел: «Чтобы я не видел тебя там». Но Гермиона, конечно, подумала: «Только там бы ты меня и видел» и вырвалась из его железной хватки. Детские глупости с годами из головы никуда не делись — ей срочно захотелось пострадать за правое дело. Снейп, конечно, не собирался, да и не имел времени за Гермионой присматривать.

— Джек! Джек! — кричала она. И Джек пришел. Он одел квиддичную форму — она хоть как-то смогла бы уберечь от укусов. Вооружился дубинкой. Скулы его горели румянцем, и блестели глаза.

— Джек, мне нужно оружие. Я пойду с тобой в Подземелья. Если понадобится помощь — там должен быть врач.

— Хорошо. Я мигом.

Джек быстро раздобыл дубинку и даже перчатки для квиддича. Он схватил ее за руку — идем. И они влились в ряды старшекурсников, что во главе с Роном Уизли построились у входа в Подземелья. Как из-под земли вырос перед Гермионой Бернард, оттиснул Джека в сторону и, белозубо улыбаясь, спросил: «Разрешите быть вашим оруженосцем, рыцарем, да кем угодно, моя дорогая леди». И Гермиона молча кивнула. Джек обиженно засопел позади.

Они разбились на группы, которые должны были охватить все коридоры — спасти тех, кто остался в Подземельях. Повезло, что крысы напали сразу после обеда, когда многие еще были или в Большом Зале, или на улице. Гермиона, Бернард, Джек и еще шесть старшекурсников двигались к лазарету, когда они услышали тонкий писк и не смогли понять, откуда он — казалось, что крысы со всех сторон. Бернард грубо прижал Гермиону к стене, она и вскрикнуть не успела. Он и Джек прикрывали ее. Они вглядывались в темноту и слышали только писк и собственное шумное дыхание. У Гермионы сердце стучало, как молот и вмиг взмокли ладони, сжимавшие дубинку, хотя ее так плотно обступили, что размахнуться бы и не получилось. Крысы напали внезапно. Со всех сторон разом. И защитники Хогвартса растянулись в узком коридоре, чтобы не мешать друг другу, продолжая заслонять собой Гермиону. Она металась между ними с дубинкой, сознание выхватывало отдельные кадры: мерно взлетал и опускался короткий меч Бернарда, сверкая в свете факела, и Гермиона видела на нем темную крысиную кровь. Джек яростно махал дубинкой, и трещали крысиные кости и черепа. Он бил их, бил и топтал ногами. Лицо его исказилось от злости, пот выступил на лбу и над верхней губой. Худощавый низенький мальчишка из Равенкло сжимал в каждой руке по факелу и отбивался этим огненным оружием от злобных крысиных морд. Крысы пищали, шипели, погибали, но не кончались. Бернард пытался шутить: «Держитесь, ребята, крысы бегут с тонущего корабля, а не на тонущий корабль. А это значит, что Хогвартс будет жить. Руби их в капусту!». И смеялся. Он уже знал, что в понедельник Хогвартса не будет. Одна крыса прорвалась к Гермионе, и девушка била ее дубинкой, и все никак не могла попасть по голове — и крыса извивалась на полу, визжала и скалила острые зубы, а Гермиона била и била, и крыса уже затихла, а она все опускала на нее дубинку с какой-то непонятной злобой, дробя уже кости и внутренности.

— Да стой же ты, стой! Она умерла! Стой, Гермиона! — больно схватил ее за руку чуть выше локтя Бернард. — Успокойся.

Гермиона прижалась к стене и смотрела на истерзанное крысиное тельце. А потом все прекратилось, новые крысы не появлялись, и Джек с Бернардом ходили и добивали подранков. И слышен был только писк, удары и чертыханье.

— Меня одна достала-таки.

— И меня.

— И что за животные такие, вцепилась в ногу и все, как приклеенная, только с мясом вырвал. Сжала челюсти и все тут.

— Эх, и никаких тебе заживляющих зелий и заклинаний!

Оглядели поле битвы — так много лежало крыс, что местами не видно было каменных плит. Они продолжили двигаться к лазарету. Гермиона держалась между Бернардом и Джеком, нервно стискивая в руках окровавленную дубинку. Попадались отдельные крысы, но с ними быстро расправлялись — удар дубинкой, взмах меча. В коридорах слышались крики, лязг железа, крысиный писк. В лазарете закрылись несколько учеников, они отказались уходить, разломали многострадальный стул и, вооружившись ножками, приготовились защищаться, и зря между ними бегал Олли, вздымая к небу тощие ручки.

Гермиона принялась за работу. Она обработала раны, и Бернард кинул Джеку:

— Оставайся здесь.

— Да, — согласился с ним Джек, а в глазах его Гермиона увидела нестерпимое желание оказаться там, в Подземельях, вместе со всеми. Но он видно уже привык, что в жизни вечно все получается не так, как хочется, а так как должно.

А в Подземельях еще кипел бой. Эльфы оборонялись в кладовой и кухне. И те, кто помогал им, с завистью смотрели на магию, о которой никогда не удавалось забыть. Снейп умудрялся одновременно оказываться в нескольких местах и всегда там, где нужна была помощь. На мгновение ему показалось, что эти невесть откуда взявшиеся крысы, набросившиеся на Хогвартс, как на умирающее благородное животное, их сомнут. Что побегут ученики — да кто сможет вынести этот бесконечный ужас с красными глазами, голыми хвостами, с их мертвой хваткой и провалами зубастых ртов? Их визг, их непонятную ненависть. Он думал, что ребята могут не выдержать. Но никто не ушел. И Снейп метался между отрядами, подбадривая одних, укоряя других, и мимоходом давил этих мерзких, но, несомненно, упрямых и злобных тварей. А где-то на границе сознания мелькала мысль о безумной гриффиндорке, которая с дубинкой наперевес и горящими глазами ринулась в Подземелья. Она и не думала его слушать. Что ж, всегда были и будут такие люди, смысл жизни которых — закрыть грудью амбразуру и умереть героем. Они всегда этого ждали. Хорошо, что он успел попросить Бернарда присмотреть за ней. Пусть сидит в лазарете, работы, слава Мерлину и не слава Мерлину, будет столько, что она до поздней ночи оттуда не выберется. Снейпа мигом оставили все мысли о Гермионе, когда мерзкая коричневая тварь набросилась на него, и он в жизни не думал, что способен так высоко прыгать.

Хагрид махал алебардой, попадая по крысам и по камням, слышалось только его пыхтенье, невнятные междометья да лязг железа. Никто не решался находиться с ним поблизости, даже крысы, поначалу набросившиеся на него яростнее, чем на остальных, потом обходили разбушевавшегося великана и испуганно жались по стенкам. Такое крысиное почтение не трогало Хагрида, он продолжал ловко разваливать крыс на две половинки своей алебардой, одних — вдоль, других — поперек. Минерва МакГонагалл с каким-то злорадным удовольствием опускала тяжелую булаву на крысиные головы. Профессор Флитвик оказался очень ловок, сражаться с крысами ему было удобнее, чем многим — крысы были маленькие и он был маленький, он махал кинжалом и палицей и даже что-то напевал себе под нос про храбрых шотландцев.

Хогвартс боролся. В коридорах Подземелий, где сражались ученики и профессора, где миссис Норрис душила крыс и чувствовала себя абсолютно счастливой. Ах, как ласково смотрели на ненавистную всем кошку, когда она сворачивала шеи грызунам. Хогвартс боролся в хижине Хагрида, где собрали младших, и они терпели из последних сил, чтобы не ринуться на помощь. Хогвартс боролся, когда Гарри Поттер срочно нашел занятие для министерских работников так далеко от Хогвартса, как это было возможно. Он боролся в лазарете, где Гермиона, Джек и Олли пропахли спиртом и йодом. Где она обрабатывала антисептиком укушенные — куда уж хуже — раны и бинтовала, бинтовала, бинтовала. И раны, и люди сливались перед ней в одном бесконечном движении. А Хогвартс боролся до позднего вечера, когда все собирали крысиные трупы и очищали коридоры. Когда многие занимались тем, что было должно, а не тем, что им хотелось. И Снейп смог вздохнуть спокойно, когда последний крысиный труп был вынесен из Хогвартса, а последнего пострадавшего заставили навестить Гермиону. Он, наконец, позволил себе расслабиться. И просто посмотреть на звезды.

А небо было сегодня таким звездным! Казалось, что звезды совсем рядом — только протяни руку. И человек на Астрономической Башне улыбался, хотя для улыбок, вроде бы, не было никакого повода.

К середине ночи Хогвартс напоминал военный госпиталь. Ученики и преподаватели ходили в бинтах и в пятнах зеленки и йода. Но уныния в рядах защитников не было. Замок они отстояли и предвкушали завтрашний праздник. Они были молоды, жизнь продолжалась, и, как сказал Джек, жизнь, оказывается — чертовски интересная штука.

Эльфы, разобравшись с крысиными трупами и очистив все полки, полы и стены до блеска, принялись готовить ужин. Так как все были заняты уборкой Подземелий или бинтовались у Гермионы, то эльфы решили, что не нужно пытаться собрать людей в Большом Зале. Они приготовили ужин, с легкостью склепали сотню-другую коробочек из картона и, разложив по ним скромную пищу, взгромоздили коробочки на тележки. Интересное зрелище можно было наблюдать в коридорах Подземелий — старшекурсники, что покрепче, толкали перед собой тележку с коробочками, где на самом верху пирамиды балансировал домовой эльф и раздавал ужин каждому, кто встречался им на пути.

Еще более интересное зрелище представляла миссис Норрис — она купалась во внимании и славе. Непрерывно урчала и терлась о теплые руки лобастой кошачьей головой. И у кошек бывает свой звездный час.

Джек принес Гермионе коробочку с едой, и она с интересом заглянула туда — печеная картошка, кусочек жареной рыбы, овощи, овсяные лепешки. «Дары моря, дары гор. Откуда это взялось?» — пыталась вспомнить Гермиона, но так и не вспомнила. Они освободили стол, заварили крепкого чая, и Гермиона кинула в чашку пять кубиков сахара — пусть приторно сладкий чай напомнит ей о Снейпе. Но Снейп и сам пришел, верно, что-то почувствовал и решил быть живым напоминанием. Он устал, и его изрядно покусали крысы, которые, конечно, кусали то, что могли достать — его длинные худощавые ноги. Снейп подумал, что дни становятся какими-то бесконечными. Это раньше пролетали — и заметить не успевал — такие одинаковые, такие спокойные. А сейчас — то пожар, то крысы. Какие еще бедствия успеют посетить Хогвартс до понедельника? Северус мотнул головой, пытаясь не думать о наводнениях, землетрясениях, нашествии пикси и нападении темных магов. Откуда взяться темным магам? А откуда взялись на многострадальный Хогвартс крысы? Джек сбегал за ужином Директору, хотя тот и не просил. Северус уселся, нет, почти упал в кресло и сидел молча. Джек положил коробочку на стол и вопросительно глянул на Гермиону.

— Да, Джек, беги, конечно, вроде бы всех перевязали. Если кто и остался — я сама справлюсь. Беги. Спасибо.

И Джек оставил их в опустевшем лазарете вдвоем.

Гермиона подошла к Северусу, отдала ему чай и присела на подлокотник. Она задумчиво гладила Снейпа по голове, как ребенка, и бормотала:

— Бедный ты мой, бедный…

— Устала?

— Очень. Мне сегодня всю ночь будут сниться крысы, бинты и укусы. Но я надеюсь заснуть так крепко, чтобы ничего не вспомнить. Северус, тебе тоже досталось?

— Да. Ноги. Мерзкие твари.

— Давай я посмотрю.

— Посмотришь. Потом. Поужинаем и пойдем ко мне. Где твой эльф?

— На кухне. Он скоро будет.

Они так и сидели в одном кресле и ужинали. Гермиона почувствовала, как проголодалась, только когда добралась до еды. Она пыталась очистить печеную картошку, но махнула рукой и так и ела ее в мундире, чуть теплую. Кожура слегка горчила.

В лазарет поминутно забегали — Рон с Гарри, Бернард с Макгонагалл, Джеймс и Хьюго — проведать мисс Грейнджер. Может, нужно было соскакивать с кресла с падающей из рук коробочкой и заливаться румянцем… Может быть… Но Гермиона спокойно сидела рядом со Снейпом, а тот вообще не смотрел на входящих, целиком поглощенный очищением маленьких картофелин. Да и ничего такого не было в том, что два героя войны с Волдемортом и победители полчища крыс сидят и ужинают на одном кресле, а не в разных углах на кроватях. Сидеть-то больше и негде было. Ножки разломанного стула уютно трещали в печке. Было и тепло, и спокойно, и Гермионе хотелось, чтобы это длилось вечно — теплое плечо Снейпа, горячий чай, жаркий гул в печке, стены Хогвартса. И она понимала Фауста, что хотел остановить мгновение. Гермиона прислонилась к Снейпу, но он продолжал копаться в коробочке. Тогда она уткнулась в его шею, теплую, уютную и пахнущую полынью.

Потом они шли по коридорам, и Снейп держал ее за руку у локтя, будто она куда-то могла сбежать, Гермиона пыталась высвободиться, но Северус не отпускал ее. Ей показалось, что она снова учится и взорвала пару котлов или стащила из личного хранилища Снейпа десяток редкостных ингредиентов, и потому Снейп тащит ее в Подземелья на взыскание.

Летели под ногами камни, Снейп по-прежнему держал ее за руку. Он сам не хотел отпускать Гермиону. И он не хотел отпускать ее совсем, но признаваться в этом было незачем. Директор точно знал, что она никогда не удовольствовалась бы нарезанием корешков и листьев. Даже, если она и вправду его любит, а Снейп и верил в это, и нет. Да он и сам бы не хотел, чтобы она ходила как тень по Хогвартсу, зная, что может большее. Чтобы растворилось в рутине ее упрямство, и перестали загораться глаза. Чтобы… да неважно, ей не было места в Волшебном Мире, ему — в маггловском. И она не заменит ему весь мир, и он не справится с этим.

Но они шли по коридорам и наслаждались молчаливым обществом друг друга.

Эльфы, милые, несвободные домовые эльфы, нагрели воды, и Гермиона, захватив полотенце и чистую футболку с джинсами, отправилась в ванную. Она мылась и терла испачканные зеленкой руки, но это совсем не помогало. В дверь постучали тихо, быстро, и она начала приоткрываться. Гермиона метнулась сначала за ковшиком с водой, потом за полотенцем, а в образовавшуюся щель смотрел Снейп, и глаза его смеялись.

— Северус. Уйди.

— Я подумал, может, тебе нужна помощь… Почему ты краснеешь?

— Потому что я…не знаю отчего, но я тебя стесняюсь… — И щеки ее горели.

— Хорошо, — и Северус прикрыл дверь, но продолжил с ней разговаривать. — Тебе не кажется это странным?

— Нет. Просто здесь светло и мне кажется, что ты…ох, Северус, в конце концов, я видела себя в зеркало и…

— Ты прекрасна, Гермиона. Правда.

Она услышала, как Снейп отошел от двери, и улыбнулась себе под нос: «Браво, Северус! «Превосходно», профессор!».

Потом в ванной шумел и плескался Снейп, и Гермиона подошла к двери и постояла перед ней несколько долгих минут. Но так и не решилась открыть ее.

Она обработала ему крысиные укусы — Снейп устроился в кресле, а она у его ног. Гермиона поглядывала иногда вверх — на его лицо, но он даже не поморщился. Она, от усердия закусив нижнюю губу, рисовала зеленые и коричневые круги вокруг ран, и к концу процедуры худощавые голени Снейпа напоминали Гермионе камуфляжную маггловскую военную форму. Она встала, отступила на шаг и оценивающе взглянула. Снейп смотрел на нее исподлобья и нельзя сказать, что он был доволен.

— Все? — спросил он. — Готово?

— Почти. Повязки остались.

— Как просто было с колдомедициной. А тут никакой уверенности.

— Я же верю и я знаю, что все получится, но не так быстро, как ты привык.

Он хмыкнул:

— Я верю тебе, Гермиона. Я верю в тебя.

— Надеюсь, ты не ждешь, что я от радости пущусь в пляс?

— Нет. Бал завтра. Завтра можешь.

Она закончила бинтовать и сложила бинты, пластырь и растворы в сумку. Пока Снейп возился с чаем, она свернулась в кресле и пыталась бороться со сном. И все-таки заснула. Снейп стоял и смотрел, как бьется жилка у нее на шее. Она спала беспокойно и хмурилась во сне, шевеля беззвучно губами, будто она там с кем-то спорила и что-то доказывала. И он знал, что эта морщинка между бровями — это упрямство Гермионы Грейнджер. Он так засмотрелся на нее, что и не понял сразу, что за хлопок раздался в комнате. Это был Олли. Снейп прошипел ему:

— Надеюсь, ты принес добрые вести.

— Да, Директор, сэр. Все собрались на улице, там костер будет. Для крыс, чтобы сжечь. Просили вас позвать.

— Хорошо, Олли. Я приду.

Снейп, стараясь не будить Гермиону, начал одеваться. Что им вздумалось устраивать крысам погребальные костры? Закопали бы в канаве. Он осмотрел комнату в поисках рубашки и заметил, что Гермиона уже не спит, а молча наблюдает за ним.

— Я с тобой.

— Спи. Отдохни лучше, я скоро буду.

— Нет, я с тобой.

— С вами, гриффиндорцами, спорить, что о стену головой биться. Оденься теплее. Мне совсем не нравится, когда ты хлюпаешь носом и сопишь во сне.

Костер был огромным. Гермиона со Снейпом были еще в паре десятков футов от него, когда ощутили этот жар — будто солнце опалило лица. В черное небо летели искры и, отрываясь от костра, гасли и терялись в непроглядной темноте. Вокруг костра лежали стволы деревьев, и там и тут сидели вперемешку ученики, эльфы и преподаватели. Хагрид обнимал за плечи Синистру и рокочущим голосом рассказывал ей о том, как прекрасны танцы лунного тельца, откуда лучше наблюдать за танцами и как применить собранный помет. Синистра заворожено слушала Хагрида и смотрела в сторону Запретного Леса, будто оттуда собирались появиться эти загадочные тельцы.

Рон увидел Гермиону и, радостно облапив ее, повел ее к остальным. Гарри заговорил о чем-то со Снейпом, и они отошли подальше от костра.

— Что творится в Министерстве? В Аврорате?

— Ничего хорошего, Директор. Ничего не получается. Магии нет. Я говорил со старыми волшебниками, я искал в книгах и ничего не нашел. И, может, магии скоро не станет вообще. Неизвестно сейчас, где будет безопасно, а где нет. Но Кингсли уже пожалел, что сразу не закрыл Хогвартс. Сейчас приходится скрывать истинное положение дел, иначе родители разнесут Министерство на кусочки. Заткнули прессу, можете представить, какого труда это стоило?

— Когда?

— Рано утром в понедельник. Подготовьте ребят, пойдем пешком до Хогсмида.

— Хорошо. Я сообщу им завтра. После бала.

— Как знаете.

— Я думаю, что мы с Минервой и Хагридом останемся в Хогвартсе.

— Зачем?

— Так нужно.

— Они уйдут с корабля последними, а, может, вообще не уйдут…

А Гермиона делала вид, что слушает Рона, но сама смотрела на Снейпа и Гарри. На их лица в красно-оранжевом, завораживающем свете костра. И тщетно силилась понять по губам, о чем они говорят.

Снейп тоже пару раз взглянул на Гермиону, наверное, чтобы убедиться, что она никуда не помчалась в попытке спасти мир. Она вполне подходила под пророчество. Просто он не знал никого поблизости, кто был бы магглом и женщиной, если верна его первоначальная посылка. Но, с другой стороны, если это так — тут ничего не поделаешь. И он был полностью уверен, что, если она об этом узнает, ее уже ничего не остановит. Разве только то, что таится в Запретном Лесу. Или сама трагически-героическая смерть мисс Грейнджер. И потому Снейп решил, что ничего ей не скажет. Он никогда не считал, что страдание или смерть одного человека стоят спасения мира. И на всякий случай…

— Гарри, забери мисс Грейнджер с собой в понедельник. Мы справимся без нее, если что — дойдем до Хогсмида, а там аппарируем.

— Конечно. Если она вам точно не нужна…

— Не нужна… — ответил Снейп и повторил уже уверенней, — не нужна.

А на поляне, освещаемой костром, мальчишки расчертили поле, и в середину вбежал Джек с маленькой девчонкой. И усталости — как не бывало. Взрослые и дети решили играть в салки. Это смотрелось, как что-то сверхъестественное, словно какой-то языческий праздник. Бернард ухватил Гермиону за руку, не спросив позволения у Рона, но тот уже сам уцепился за Поппи и смог оторвать ее от бревна. Рука у Бернарда была крепкая и надежная. Они метались с одного конца поля на другой, стараясь не попасться в руки чертям, и Гермиона совсем запыхалась, и согрелась, и устала. И уже не столько она бегала, сколько Бернард тянул ее за собой. Мельком она успевала заметить, что у края поля стоит Северус со скрещенными на груди руками и смотрит то на костер, то на небо, то на нее. Она и Бернард остались последними, он коротко поклонился ей и поцеловал в горячую щеку.

На поле еще играли, а Гермиона сидела на дереве, рядом со Снейпом, пока костер почти не догорел. Остались только красноватые угли, что мерцали во тьме, и редко-редко где-нибудь мелькали язычки пламени. Она чувствовала, как Снейп касается ее, и какой он горячий, и знала, что будет спать сегодня с ним рядом и снова проснется, когда он уже уйдет. И утром будет пить чай. И украшать Большой Зал. И ей вполне этого хватало для счастья.

Но в те часы, что остались от ночи, ни Северус, ни Гермиона не спали. Гермиона боялась — будет новый день и все станет иным. Кончится сказка. Ей казалось, что минуты бегут, бегут слишком быстро, и она видит их бег — они как крупинки в песочных часах, где сделано чересчур большое отверстие. И бег песчинок неостановим и безвозвратен, и все меньше их остается. И еще она думала, что, может, поэтому ей так хорошо и так горько с Северусом.

Горячие губы, такие мягкие. Сильные руки. Дыхание. Он дышит все чаще, и ей становится жарко. Она бы никуда его не отпускала, но миг — и освобождение. Дыхание его успокаивается, и он уткнулся ей в шею. И Гермиона, проклиная себя за дурацкую сентиментальность, почувствовала, как что-то зажгло, задавило в горле, и часто-часто задышала носом. Теплая слеза по щеке. Северус отстранился, шепнул:

— Что-то не так?

Она молчала, не решаясь ничего говорить — вдруг сорвется голос, как у обиженного до смерти ребенка, просто замотала головой.

— Вот как ты не понимаешь, что я не вижу твоего лица. Я только чувствую, что ты киваешь, но никак не могу понять, что это значит — да или нет. А? Гермиона?.. Какое чудное у тебя имя.

Но она молчала и дышала, пытаясь успокоиться и избавиться от того жесткого комка, что застрял в горле. И Снейп говорил ей всякую чепуху, он никак не мог остановиться, как будто от того, что в этой темной холодной комнате будет продолжать звучать его голос, зависела чья-то жизнь. Его мерный бархатный голос успокоил Гермиону, она не понимала, о чем он говорит, но это и не было ей нужно. И когда она повернулась на бок, и он прижался к ней сзади и обнял ее, она уже знала, что справится со всеми бедами в этом мире. Гермиона не помнила — правда ли это было, или приснилось где-то на той границе между сном и явью, что Северус нашептывал ей давно забытые слова: «Тронет ветер вашу ель — закачает колыбель…» Да и сам Снейп не помнил — приснилось ему это, или же он и вправду успокаивал Гермиону старой колыбельной песенкой. Заснули они лишь под утро.

А в девять Снейп уже был на ногах. Он привык не высыпаться и даже и не думал о такой возможности. Он мягко высвободился, стараясь не потревожить Гермиону. Скривился от боли и принялся разминать руку, на которой так удобно устроилась девушка. Северусу казалось, что под кожу загоняют иголки, а в кости — не менее острые спицы. Но, безусловно, возможность обнимать ее стоила того.

Они снова пили чай у камина. Нужно было торопиться — у каждого были свои дела и заботы. Гермиона убежала в лазарет, а Северус еще немного посидел в кресле и пролистал несколько книг по истории магии и Хогвартса. Ничего. Может, он просто не там ищет? Где-то же должно быть хоть какое-то упоминание. Может, добраться до кабинета Альбуса и поискать в его книгах — Северус ничего не менял в обстановке и ничего не брал из книг и пергаментов. Хотя он хорошо знал, что за книги там хранятся, он так не мог — навскидку придумать с чего начать. Идея была не хуже любой другой и, после посещения Большого Зала, гостиных хаффлпаффцев и слизеринцев, он отправился в кабинет Альбуса Дамблдора.

Гермиона по дороге в лазарет встретила Рона, он улыбнулся ей во весь рот.

— Постой, постой, Гермиона, мы с тобой за эти дни и парой слов не перемолвились. За несколько минут ничего не случится. Рассказывай, как ты.

Гермиона задумалась на мгновение, не зная, как в нескольких словах рассказать все, что с ней случилось, да и вообще — место ли говорить об этом в коридорах Подземелий на полпути в лазарет. И потому сказала просто:

— Все хорошо, Рон. Правда. А у тебя?

— У меня тоже все отлично — видела моего старшего?

— Да, очень на тебя похож… А твоя жена?

— Чудесная женщина. Воспитывает детей, все время дома, готовит завтрак, обед и ужин. И я у нее самый умный… А ты… Ты почему со Снейпом?

— Ты хочешь какой-нибудь глупый ответ? Что-то вроде — потому что не с тобой, потому что не с Гарри…

— Ладно, не хочешь говорить — не надо. Я думал — вдруг тебе захочется со мной поделиться. Ведь когда-то мы все рассказывали друг другу.

— Спасибо, Рон, может быть, как-нибудь потом.

— Пойдем с нами — листья собирать, мы хотели украсить Большой Зал.

— Я бы с удовольствием, Рон, но мне нужно быть в лазарете.

— Не выдумывай. Идем в твою больничку — посмотрим, сколько там работы.

В лазарете Джек и Олли сидели на кровати и резались в шахматы, Олли, видимо, проигрывал, потому что он то дергал себя за уши, то краснел, то вставал и начинал носиться по комнате, то сидел так, будто стул был усыпан кнопками. Рон с минуту понаблюдал за положением фигур на доске, что— то пробормотал про эндшпиль и сказал:

— Джек, можно у вас украсть Гермиону на часок? Я хочу пригласить ее на прогулку.

Джек, наконец, оторвался от созерцания позиции.

— Конечно, мы с Олли справимся. Эльф оскалился:

— Сначала Олли справится с тобой.

— Ах, так ты в поддавки со мной играешь? Отдаешь мне ферзя за слона и коня за пешку? Это просто фора? Олли, ты знал бы, как мне страшно… — проговорил Джек с абсолютно невозмутимым выражением лица.

В лесу было влажно, пахло палой листвой и сонными деревьями. Гермиона не любила осень, потому что ей становилось совсем грустно и горько. Будто она жила уже на этой земле когда-то раньше и жила также бестолково, как и сейчас. И была не тем человеком, кого можно было бы вспомнить. Но осень еще давала ей какое-то отрешенное спокойствие. И думалось, что пусть все идет, как идет, и что назначение ее на земле — просто жить, а не страдать в поисках глубинного смысла происходящих событий.

Она собирала красные, желтые и еще чуть зеленые листья. На плотных стебельках с жилками, пронизывающими лист, как сосуды пронизывают ткани. С дырочками и зазубринами. Клен, бук, дуб, граб и еще какие-то деревья, которых она не знала.

Рон командовал учениками, шутил, старался подбодрить, и Гермиона думала, что он относится к тем людям, которые знают, что им нужно, зачем они живут, к тем людям, что радуются малому. Но, может, зря она так думала о Роне? Никто не знает, что на душе у другого человека. Даже, если он пытается тебе это объяснить. А Рон и не пытался, он трепался о доме и о том, что любит есть, о квиддиче и как растут дети, и вспоминал Хогвартс. И эти простые разговоры утешали Гермиону лучше любых других.

А Северус нашел то, что искал. Он был совсем не удивлен — он хорошо знал Дамблдора и его поступки, и его благие намерения. Это оказалась книга старых легенд и сказок. Только в каждой сказке была доля правды, а в этой Снейп нашел еще и ответ на свой вопрос. А начиналась история, как и любая другая сказка, со знакомых слов — «Давным-давно…» Если бы здесь была Гермиона, она бы, несомненно, продолжила — «… в далекой галактике».

К обеду выглянуло солнце, и Большой Зал был полон светом. В солнечных теплых лучах кружились пылинки. Гермиона помогала готовить украшения для бала — она нанизывала листья на суровую нитку. Эльфы принесли запасы новогодних и рождественских украшений. На стенах появилась мишура, носки, елки и звезды. Эльфам пытались объяснить, что Осенний Бал — это Осенний Бал, а Новый Год это совсем другой праздник, впрочем, как и Рождество. На что эльфы ответили, что это не имеет никакого значения, они могли бы ответить грубее, но считали себя воспитанными созданиями и не могли иначе выражаться. Они посадили в угол чучело с головой тыквы — полая тыква со свечами внутри, как на Хэллоуин. И тем окончательно поставили точку в своем видении Осеннего Бала. Везде были листья, ветки и несколько хвойных лап. Гирлянды из шишек и какие-то декоративные растения, что пожертвовал на праздник Невилл. Скоро в Большом Зале запахло осенью и слабым запахом Нового Года — ароматом хвои, и потянуло из кухни чем-то таким мясным, скворчащим на сковородке, а потом еще и чем-то сладким, сливочным таким. В общем, в Большом Зале пахло праздником.

На кухне кипела работа. Джеймс и Хьюго помогали эльфам варить сливочное пиво. Джеймс мешал огромной ложкой в котле пиво с гвоздикой, имбирем, мускатным орехом и вдыхал чудесный запах, и смотрел, чтобы оно не перекипело. А Хьюго растирал в миске яичные желтки с сахаром и бухтел себе под нос — сахар никак не желал растворяться, и следящий за этим действом эльф недовольно ворчал на Хьюго. Джек ловко разделывал мясо, только что привезенное из Хогсмида. Миссис Норрис крутилась под ногами, но никто ее не гнал. Хагрид в своем домике пытался расчесать спутанную бороду, о которой он совсем забыл в суматохе дней. Северус Снейп сидел в кабинете Альбуса перед раскрытой книгой и смотрел невидящим взглядом в стену. От того, что он узнал, куда и как надолго исчезла магия, ему не стало легче.

До бала оставался час.

Все отправились по комнатам, а гриффиндорцы и равенкловцы уговаривали домовых эльфов хоть на минуточку аппарировать в свои комнаты. Что они только им не обещали — ведь каждому хотелось надеть все самое лучшее.

Рон где-то отыскал свою старую, бабушкину еще мантию и с благоговением возложил ее на свои широкие плечи.

Гермиону захватили старшекурсницы и, весело щебеча, нарядили ее в вечернее платье и красивые туфли. Она с удивлением смотрела на себя в зеркало. Уже так давно девушка не видела себя в платье, что не узнавала, кто это стоит перед ней. Та Гермиона в зеркале, она смотрела совсем другими глазами. Джек спросил ее: «Можно я провожу вас на бал?» и предложил свою крепкую и надежную руку. Гермиона кивнула. Все шли в Большой Зал. Лица светились.

И бал начался.

Огни, огни заполняли Большой Зал — на стенах горели факелы, на столах и в больших люстрах — свечи, по углам расставлены были керосиновые лампы. Конечно, немного не хватало звездного неба над головой, но каменный сводчатый потолок был высок как само небо. Большие длинные столы были накрыты, как всегда, на четыре факультета, но все перемешались — рядом со слизеринцем сидел гриффиндорец, который что-то нежно объяснял хаффлпаффцу, а за этим разговором наблюдал задумчиво ученик из Равенкло.

Джек подвел Гермиону к преподавательскому столу и отодвинул стул. Северуса не было, а по правую руку сидел Бернард. Он встал и чуть наклонил голову, потом посмотрел исподлобья голубыми сверкающими глазами и широко улыбнулся:

— Мисс Грейнджер, вы очень красивы, но сегодня вы просто ослепительны.

— Спасибо, Бернард, — смутилась она, — вы не знаете, где Директор?

— Нет, не знаю, но он говорил, что задержится. МакГонагалл откроет праздник. Я могу рассчитывать на танец?

— Да. С удовольствием.

— Но почему вы краснеете?

Гермиона смело взглянула в его глаза.

— Потому, что вы нравитесь мне. Я просто не успела в вас влюбиться… — сказала она и задумалась: «Зато успела влюбиться в другого. Потому что решила…нет, сначала влюбилась, а потом решила, что он того достоин — загадочный, угрюмый, саркастичный Северус Снейп. Он бывает совсем другим. И мне жаль…»

— О ком вы задумались? — прервал ее умствования Бернард.

— О ком?

— Да. С таким лицом думают о ком-то, а не о чем-то. Пожалуйста, садитесь. Я буду вашим верным рыцарем. Смотрите, как расстарались сегодня на кухне. Мы всю неделю даже и не мечтали о таком изобилии. Но сначала послушаем профессора МакГонагалл.

Минерва поднялась над преподавательским столом и показалась Гермионе еще выше, чем она была тогда, когда девушка только поступила в Хогвартс. Как по мановению руки наступила тишина. Гермиона видела глаза, устремленные на Минерву. Они ждали и спрашивали. Они восхищались и предвкушали. Глаза учеников Хогвартса. И Минерва начала говорить. Краткость не входила в число ее добродетелей. Она говорила о том, что у Хогвартса сейчас не лучшие времена, но все непременно наладиться. И они верили ей. Она говорила, что гордится теми, кто не сдается и мужественно терпит лишения. Теми, кто улыбается, когда грустно, и теми, кто смеется, когда хочется плакать. Теми, кто сражался с крысами и теми, кто ждал в домике Хагрида, держась изо всех сил, чтобы не ринуться на помощь. Теми, кто мыл полы в коридорах и теми, кто помогал на кухне домовым эльфам, теми, кто тихо сидел на уроках и слушал так, как никогда не слушал раньше. Теми, кто перестал делить мир на чистокровных и грязнокровок. А потом Минерва замолчала на несколько мгновений и продолжила, голос ее был спокоен и горек. Она сказала, что завтра утром все ученики идут в Хогсмид. Что сегодня нужно собрать вещи. Что завтра Хогвартс будет закрыт. Она ждала криков, слез и протестов, но все молчали. Молчали и переглядывались, будто решали, кто из них заговорит первым. Гермиона не понимала, почему решили объявить об этом перед праздником. МакГонагалл продолжила с гордой улыбкой на тонких губах: «Танцуйте до упаду, ешьте до отвала и знайте, что это последний осенний бал… в этом году, и верьте, что мы обязательно встретимся в следующем». И Гермиона не удивилась, когда попросил слова Джек. Он подбежал к преподавательскому столу и стал у края, рядом с ней. И столько в нем было спокойной силы и уверенности, так изгибались его живые губы в попытках удержать смех, что сердце Гермионы исполнилось восхищения. А Джек показал руками — тише, тише, и сказал:

— Я много говорить не умею. Но как-то неправильно это выходит, что вы, взрослые, все всегда решаете за нас. Вот чего ради я должен покидать Хогвартс? Он стоит? Живет? А? — зал взорвался криками. — Квиддич? Что квиддич? Я могу без него прожить. Велика забава! Да и вся форма крысами покусана. Я без Хогвартса жить не смогу. Волшебный он или нет. А потому я остаюсь… — все загалдели и нескоро успокоились. И МакГонаггал смотрела на Джека с восхищением. — И пусть приходят из Министерства и попробуют меня тут без магии поймать. Я никого не призываю, но те, кто хочет, оставайтесь. Ох, и трудно же нам придется! — Джек озорно улыбнулся и мотнул головой. — Но я жаловаться не буду. И сегодня, сегодня — не последний наш день в Хогвартсе, и только один из многих праздников. А теперь, — и он махнул рукой, — к столам. Как говорила многоуважаемая профессор МакГонагалл — ешьте до отвала!

И Джек пошел к своему месту, провожаемый дружескими похлопываниями, тычками, объятиями парней и даже поцелуями восторженных девушек. Зал галдел, смеялся и кричал:

— Я тоже остаюсь!

— И я! К Мерлину это Министерство!

— Так они меня и поймали!

А Гермиона думала: пусть поговорят и покуражатся. Завтра будет новый день. И младшие… младшие не смогут удержаться, если в Хогвартс приедут родители… Но, если кто-то останется в Хогвартсе, то она останется вместе с ними. Один Джек стоит того, чтобы остаться. И Северус, которого все нет и нет.

А ребята, окончательно развеселившись, подбрасывали в воздух профессора Флитвика, потому что он был самым маленьким и легким. Профессор МакГонагалл не располагала к подкидыванию к потолку — она была дама солидная и смотрела строго. Вектор и Синистра выглядели испуганно и руками вцепились в стол. Ну а о том, как подкинуть Хагрида, никто и не думал.

А потом Гермиона с удовольствием ела сочный бифштекс и индейку с поджаренной корочкой и ароматом тимьяна. Картошку и йоркширский пудинг с луковой подливой. И яблочный пирог, тепло пахнущий корицей. Она пила глинтвейн и сливочное пиво. И, правда, наелась до отвала так, что на еду смотреть не могла. И даже глинтвейна уже не хотелось.

Северуса все не было, и Гермиона начала беспокоиться, как все вдруг дружно закричали, увидев Гарри Поттера, толкавшего перед собой тележку с магнитофоном и большим аккумулятором. За ним шагал улыбающийся Рон с двумя колонками в руках. Восторженно, чуть приоткрыв рты, смотрели Джеймс и Хьюго на своих знаменитых отцов. Столы сдвинули к стенам. Гарри установил магнитофон и колонки, вставил диск, повернулся к залу и крикнул:

— Шотландская джига.

Джек подбежал к Гермионе, предлагая ей руку — Идем же! Бернард вздернул бровь — Джек, ну ты пострел.

И вот они стоят: мальчишки напротив девчонок и юноши напротив девушек. Гермиона смотрит Джеку в глаза, а он одобряюще улыбается ей. Заиграла музыка. Шаг правой, шаг левой, прыжок, и Гермиона касается предплечьем руки Джека. Два шага назад, два прыжка. Как незатейлив, но как красив и зажигателен был этот танец. Как пело в душе у Гермионы, когда они под крики и хлопанье остальных, прыжками кружились внутри строя. И остановились, чуть запыхавшись в начале ряда. И хлопали следующей паре, разойдясь друг от друга подальше, потому что это был Хагрид с Синистрой. Потом пронесся раскрасневшийся Бернард с милой слизеринкой, его пшеничные волосы растрепались, и двигался он ловко, движения его были отточены и экономны. И тут Гермиона увидела Снейпа. Она не заметила, как он пришел. Северус сидел за столом, низко наклонив голову, будто прятался от чужих взглядов. Гермиона схватила Джека за руку: «Извини, спасибо, Джек». Она села рядом со Снейпом, глянула взволнованно:

— Северус, что случилось?

— Ничего. Я просто устал. Возьми свой бокал.

— Хорошо.

— Твое здоровье, Гермиона.

Она кивнула ему, с тревогой всматриваясь в его лицо — он и правда устал — выглядел старше своих лет, глубже залегли морщины по углам рта и между бровями. И глаза смотрели устало.

— Не стоит со мной сидеть. Иди танцевать. Мне нравится на тебя смотреть.

И Гермиона не стала спорить со Снейпом, а закружилась с Бернардом в вальсе, и он весь танец смешил ее так, что она поминутно запиналась и сбивалась с такта. Потом была очередь Гарри. Глава Аврората совсем не изменился, он для нее так и остался тем самым Гарри Поттером из детства. Старые джинсы, потрепанные кроссовки, черные взъерошенные волосы и зеленые глаза. Они ничего не говорили, ведь так хорошо знали друг друга, что слова были уже не нужны. А потом ее пригласил неуклюжий Рон. И не он вел Гермиону в танце, а она его.

— Миона, ты не думай, я умею, мне просто очень неуютно и я смущаюсь.

— Почему, Рон? Ты снова скромный подросток?

— Нет. Я боюсь, что Снейп во мне дыру прожжет.

— Брось, Рон, зачем ты ему нужен.

— Как знать. Может, я что-то ему сделал плохое да забыл, а он помнит.

И они с Гермионой расхохотались, и смех, и крики, и шарканье подошв, и музыка наполняли высокий каменный зал. Они танцевали и танцевали — вальсы и джиги, и контрдансы, и кто что умел, и кто как мог. За столом сидел только Северус, да под столом — миссис Норрис. И Гермионе стало обидно за Снейпа. И жаль его, человека, что не терпел жалости. И которого, казалось, вполне устраивало одинокое сидение за столом. Гермиона выбралась из толпы и встала перед ним, так заразительно улыбаясь, что и он не сдержался и улыбнулся ей. Он встал, обогнул стол и оказался с ней рядом.

— Мисс Грейнджер, милая Гермиона, разреши пригласить тебя на танец.

Она так на него посмотрела, как никто не смотрел раньше, и Северус почувствовал неудержимое желание немедленно провалиться в свои возлюбленные Подземелья. Это был ее вечер, ее бал, а он не хотел ее обижать… Чертовы благие намерения…

Прозвучали первые такты медленного вальса, и все расступились, пропуская Гермиону с Северусом. Мир, определенно, сдвинулся с места. Они застыли друг напротив друга, и Гермиона смотрела сияющими глазами на Снейпа. И он растерял всю свою невозмутимость, он был здесь — в Большом Зале Хогвартса, но душа его неслась куда-то ввысь. Они танцевали сначала одни, потом среди других пар, и Гарри, кружа в вальсе своего бывшего декана, подмигнул Гермионе. Северус чувствовал, как податлива она в его руках, как легко с ней танцевать, как предугадывала она каждое его движение, и он смотрел, смотрел на нее — высокие скулы, окрашенные румянцем, чуть приоткрытые губы, которые так хотелось поцеловать, быстрый стук ее сердца, что обгонял его собственный… И почему он задумал сказать это в тот самый момент, он не знал. Северус чуть наклонился к ней и решительно произнес:

— Ты уедешь завтра из Хогвартса, Гермиона.

Она непонимающе смотрела на него.

— Почему, Северус?

— Твоя помощь больше не нужна здесь.

— Но ты?

— Я останусь на какое-то время.

— Тогда я останусь с тобой.

— Нет. Ты так и не научилась меня слушаться — ты уедешь завтра из Хогвартса.

— Моя помощь не нужна здесь? Или я не нужна тебе?

— Гермиона, если это тебе поможет — ты не нужна мне. И я все-таки тебе благодарен.

— Спасибо, профессор Снейп, — она храбрилась из последних сил. Мерлин, отчего же так больно где-то внутри, что слезы выступают на глазах? — Нужно отметить — с благодарностью, верно? — вы выбрали прекрасный момент, чтобы сказать мне это.

— Ты злишься, это хорошо. Тебе, правда, больше нечего здесь делать. И я уеду из Хогвартса, и мое волшебство вновь ко мне вернется. А ты… ты так и останешься магглой. Мы слишком разные. О чем мы будем с тобой говорить за пределами Хогвартса?

— Ну да, ты прав, как всегда прав. Не о чем нам с тобой разговаривать.

— Уходи, Гермиона.

И диск заело в магнитофоне, и все остановились, и эти резкие свистящие звуки вдруг отрезвили Гермиону, они как-то странно подходили к тому, что творилось у нее на душе. Все вокруг нее перевернулось, не успев устояться. И она снова была никому ненужной. Она не смотрела на Северуса. Чуть подержалась за его руку и отпустила ее. И ответила на приглашение Джека. Но взгляд ее был пустым.

Северус не стал мелодраматично застывать в центре зала с невозмутимой миной. Он прошел к столу и продолжил пить остывший уже, приторно сладкий глинтвейн. Он, может быть, отыщет ее. Когда-нибудь… Это не составит труда. Но сейчас — это единственный способ выставить ее из Хогвартса. На любви далеко не уедешь, а вот на ненависти и злости — еще как. И он вдруг вспомнил Дамблдора, тот тоже любил прикрывать все благими намерениями. А выходило, выходило по-всякому. Но он никогда не забудет ее ликующее лицо, когда он пригласил ее на танец, как не сможет забыть и ее взгляд, такой пустой и равнодушный, с которым она смотрела потом сквозь Джека…

Гермиона уходила из зала с расправленными плечами и гордо поднятой головой. Джек вел ее за руку. Рон метнулся было за девушкой, но Гарри остановил его: «Не нужно, Рон, правда, не нужно». В коридоре она сняла туфли, которые немилосердно натерли ноги, но вот только еще несколько минут назад она этого не замечала. Она шла, и каменные плиты Подземелий приятно холодили стопы. Джек крепко стиснул ее ладонь, и она чувствовала его молчаливую поддержку. Когда они подошли к дверям лазарета, она попросила:

— Джек, найди мне Олли.

И Джек побежал по коридорам, и она еще долго слушала эхо его шагов, а потом открыла дверь и вошла в комнату. Она достала одежду и медленно сняла платье. Взамен — футболка и джинсы. Заклеила пластырем стертые ноги и надела разношенные кроссовки, которые казались мягкими и удобными как вторая кожа. Она все не плакала, будто закаменела. Она просто не разрешала себе думать, но это было так трудно. Что шесть лет в Хогвартсе, что эти несколько дней — пролетели, она и заметить не успела как. Это только в детстве кажется, что сказка будет длиться вечно. Что вечно будут длиться каникулы, что родители вечно будут живы. «Ох, Северус, — вздохнула она, — тебя не в чем обвинить. Да, вот только мне плохо и больно. Я сижу здесь и думаю о тебе. Я буду пить чай и думать о тебе. Я буду лежать в постели и вспоминать твое тепло, твой запах, тяжесть твоего тела, и буду думать о тебе. О наших коротких разговорах. О твоем смехе. Буду думать о том, что уже никогда не случится». Она и не надеялась переубедить Северуса. Она не хотела с ним говорить, потому что уже видела, как слова ее не долетают до него, а глохнут и оседают, будто наткнувшись на непроницаемую стену. Ей просто хотелось заплакать. Казалось, это могло помочь.

Гермиона присела и завязала кроссовки, затолкав шнурки внутрь. Она поднялась с корточек и увидела, как аппарировал Олли.

— Добрый вечер, мисс. Вы звали, и Олли пришел.

— Добрый вечер, Олли. Мне нужно попасть на Астрономическую Башню.

— Хорошо. Но, если вас будут искать, что я должен сделать?

— Не говори никому, кроме Джека. И приди за мной через час.

— Хорошо, мисс доктор. Держите меня за руку.

И Гермиона осталась одна на Астрономической Башне. Она оглядела окрестности Хогвартса — линия леса и горы сливались с черным небом. У хижины Хагрида она видела оранжевые всполохи факелов и серебристые росчерки бенгальских огней, а потом в небо с хлопком взлетела красная ракета и разорвалась в вышине алыми звездочками. И еще одна, и еще. И из-за фейерверков не было видно звезд, и Гермиона протянула к праздничным огням руку, ведь казалось, что они совсем близко, и тихо сказала:

«А небеса цвели при нем

Ракетами, как дивный сад,

Где искры, что цветы горят,

И как дракон рокочет гром».

И, наконец-то, расплакалась. Она плакала почти беззвучно и глотала соленые слезы, и чувствовала, как на душе становится легче. Ее плечи подрагивали, и только она начинала успокаиваться, как вспоминала Северуса и снова всхлипывала, утирая нос полой куртки, и размазывала по щекам слезы. Гермиона знала, что должна бороться, но не знала как. Она хотела понятных целей и простых путей, пусть и требующих усилий. Но колотиться головой о стену, на которой написано «Северус Снейп», было бесполезно. Так же, как и попытки вновь обрести магию. Оставалось поблагодарить судьбу за подарок и вернуться обратно. Она снова всхлипнула и услышала знакомый голос:

— Не плачь, Гермиона.

Она резко обернулась и замерла, увидев Дамблдора. Он смотрел на нее ласково и держал на весу свою усохшую руку, поврежденную черным заклятием.

— Не плачь, Гермиона, — повторил он, и она вдруг заметила, что через Дамблдора видны зубцы стен и небо со звездами. Нужно было что-то сказать, и она, все еще всхлипывая, спросила:

— Директор, вы стали призраком?

— Нет, Гермиона, я не жив и не мертв. Я не могу больше блуждать по картинам и не могу перемещаться по замку как призрак. Смотри, — и он отпустил черную кисть и дотронулся осторожно до руки Гермионы, и она почувствовала, будто слабый ветерок защекотал ее кожу.. — Чувствуешь? Она судорожно кивнула.

— Вот так, я материален и не материален одновременно. Мне не нужна ни вода, ни пища. Я чувствую и знаю, что происходит в Хогвартсе, но я и шагу не могу ступить с Астрономической Башни, где я умер.

— Почему?

— Потому что в Хогвартсе больше нет магии. Но то, что теперь здесь происходит, так странно повлияло на меня. Я и воскрес, и не воскрес. Живу и не живу. Честно говоря, я устал от этого. И хотел бы умереть навсегда.

— Но вы знаете, что случилось?

— Знаю. Я знаю. И знает Северус. И знают кентавры. И ты, верно, хочешь узнать? Хочешь узнать, что тебе по силам вернуть магию в Хогвартс? Спасти Волшебный Мир? Хочешь стать избранной?

— Вы шутите? Или вам так здесь скучно, что вы опять пытаетесь вершить судьбы всего мира?

— Нет, Гермиона, ты ошибаешься. Мне давным-давно не хочется ничего вершить. Молчи — ты думаешь сейчас о Гарри или о Снейпе, но помнишь ли ты, Гермиона, что я никогда не лишал их права выбора? Никогда, ибо этого никто не может лишить. Гарри Поттер мог не бороться с Темным Лордом, и не спорь со мной, но смерть — это тоже выбор. Также как и Северус Снейп в юности мог не присоединяться к Пожирателям Смерти и мог не становиться потом двойным агентом. И мог умереть, а мог остаться с Волдемортом. Чтобы ты ни думала про меня, Гермиона, но я никогда, никогда никого не лишал права выбора. И я честно поступаю с тобой: хочешь — иди и попробуй спасти магию, а хочешь — возвращайся в мир магглов. Ведь, если честно, что тебе до магии? Может, кто-то другой справится. Может быть, ведь кентавры никогда не говорят однозначно. Ведь и у тебя может ничего не получиться.

— Ну, и что от меня требуется? — Гермиона перестала всхлипывать и во все глаза смотрела на Дамблдора.

— Иди в Запретный Лес к поляне Кентавров, а потом прими чуть правее. Ты не пройдешь мимо.

— Это там, куда не смогли проникнуть Снейп, Рон и Гарри?

— Туда никто из волшебников не сможет пройти. И не спрашивай меня, что ты должна сделать, потому что я не знаю этого.

— Или не говорите.

— Или не говорю. Но я редко ошибаюсь. В любом случае — я не гоню тебя туда. Но только я знаю, что ты пойдешь. Ведь так?

— Так.

— Потому что ты из тех, кто спасают мир, Гермиона. Из тех, кто способен обо всем забыть и прийти на помощь, чего бы им это не стоило. Из тех, кто потерялся между мирами, из тех, кто стоит на перепутье и согласен порой на все, лишь бы разрубить этот узел. Ты не любишь сомнений и неопределенности. Тебе нужны ясные цели. Тебе нужно совершить что-то такое потрясающее как мироспасение, и на меньшее ты вряд ли согласишься. Потому я и говорю тебе — иди. У тебя может получиться.

Гермиона смотрела на хижину Хагрида и думала: «Может быть, там и Северус, который вряд ли проживет без магии. Там ученики Хогвартса, которые не смогут бороться вечно. Ее ничего не держало в этом мире. Работа? Снейп? Ну уж нет, увольте. Куда лучше — опять спасти Волшебный Мир, ты и мечтать о таком не смела. Как в грустной маггловской драме.

— А если я смогу и вернусь? Моя магия тоже…?

— Нет, Гермиона. Никакой магии. Ты больше никогда не сможешь колдовать.

— Я пойду.

— А я расскажу тебе сказку, вы, дети, все их любите.

«Да, да, дети–супермены с искалеченным детством и необходимостью постоянно делать какой-то выбор. Какой выбор, если моя жизнь и мои убеждения говорят — иди и спасай?» — подумала Гермиона, но промолчала и присела на каменную кладку, приготовившись слушать. Дамблдор был, как всегда, многословен. Тем более, что ему не было холодно, он не нуждался в питье или посещении комнаты Плаксы Миртл.

«Давным-давно, жил волшебник Майкл Трейтор. Родом из Балвери, он был самым сильным магом, каких только знала Шотландия. Он с юности увлекался Темными искусствами, и никто не мог сравниться с ним. По ночам в его доме горел свет — то красные всполохи, то желтые, то синие, и слышались крики и стоны, и люди десятой дорогой обходили тот дом. Говорили, что сэр Майкл связался с Сатаной. Я не знаю этого, но точно известно, что, с некоторых пор, сэр Майкл перестал отбрасывать тень… Он не был добрым и не был злым…» — Дамблдор на мгновение замолчал, а Гермиона подумала, что все это очень напоминает шотландский эпос. Ну, да, все события отражаются в сказках. Дамблдор вздохнул и продолжил: «Он не хотел господства над людьми, он хотел узнать все о мире, так как точно знал, что есть единый закон для цветка и человека, для звезды и пламени. Он хотел к другим звездам, хотел увидеть иные миры. Он стремился к чистому знанию. Но чрезмерная жажда знания ведет к падению человека. Майкл узнал, как прорвать ту грань, что отделяла мир волшебника от другого мира. Но тот, другой мир, он был без магии, он был близок нам и, в тоже время, совсем другой. Но Майкл тогда не знал об этом. Он пришел в Великий Лес, от которого сейчас остались только часть — Лес Запретный. На то самое место, чуть правее поляны Кентавров. И там — он точно знал — граница между мирами была самой тонкой. И было волшебство, и до рассвета над лесом сбирались тучи, били молнии, всполохами и сиянием озарялось небо. И у него почти получилось, но ему чуть-чуть, как оно всегда и бывает, не хватило сил. Он не смог проникнуть в другой мир и не смог вернуться обратно. Майкл остался в междумирье. И не там, и не здесь. А в ткани мира зияла прореха, сначала совсем маленькая, но с годами она росла и росла, и к Запретному Лесу стекалась вся магия, и потому так долго стоит Хогвартс, и так много в нем волшебства, и так хорошо он защищен. Об этом знали основатели Хогвартса, и это есть в сказках. Но никто не скажет, почему сейчас прореха между мирами стала расти с такой устрашающей скоростью. Мы скоро останемся совсем без магии. Магия стремится туда, где ее нет. Она покинет наш Мир, и дверь закроется. По крайней мере, я так думаю. И бедный Майкл, что блуждает по тонкому пространству между мирами, верно, так и не найдет покоя. Никто из магов не сможет приблизиться к тому месту, потому что магия пронизывает всю их жизнь, и никакой маг не сможет пройти. И, чем сильнее он, тем тяжелее ему будет».

— Но тогда, если магия исчезнет, что случится с волшебниками?

— Я не знаю. Может быть, они просто лишаться волшебства. Может быть, умрут.

— Я пойду. Я пойду прямо сейчас.

— Иди, Гермиона. И помни — ты сама выбрала этот путь.

— Я помню.

— Удачи тебе. И можно думать, что все события вокруг случайны, и ты просто влипаешь в них, как муха в мед. Но также можно решить, что все события происходят в мире для тебя. Для того, чтобы ты стала такой, какой видит тебя Мерлин…

Гермиона отвернулась от Дамблдора, и тот отошел к дальнему краю Башни, а она смотрела на небо, будто искала там ответ на все свои вопросы. Появился Олли. И Гермиона аппарировала вместе с ним к темной кромке Запретного Леса.

Гермиона прижала маленького эльфа к себе и поцеловала Олли в щеку. Он засопел расстроено, а она подумала, почему из всех живых существ она прощается именно с домовым эльфом? Судьба? Она еще чуть посидела на корточках, обнимая Олли как плюшевого мишку. А потом проговорила:

— Утром расскажи Джеку, Гарри и Рону, что я пошла в Запретный Лес. Ладно, Олли? Только утром.

— Хорошо. Вы возвращайтесь. Непременно возвращайтесь.

Гермиона шла по лесу, пинала шишки под ногами, шуршала листьями. Внешне она выглядела абсолютно спокойной. И если бы так тоскливо не ныло под ложечкой, не сводило живот, не замирало сердце, то она бы подумала, будто просто гуляет по Запретному Лесу. Хотя он в любые времена был не самым лучшим местом для прогулок. Она шла то быстро, то медленно, сложила руки за спиной и тут же расцепила их, подумав: «Ну, что ты как на заклание?». В скором времени она вышла на поляну Кентавров. Они были там. Магориан кивнул ей, приветствуя, потом подмигнул лукаво и продолжил разговаривать с остальными. Никто больше не смотрел на нее, и Гермиона свернула чуть вправо и вновь зашагала, не ощущая ни слабости, ни сомнений.

Северус Снейп мрачно оглядывал зал, но среди веселящихся пар он не видел Гермионы и Джека. Ему казалось, что прошла уже чертова уйма времени, но минутная стрелка сдвинулась только на шесть делений. Ограниченное терпение Снейпа иссякло, он сжал руку в кулак так сильно, что побелели костяшки. Мерлин, он не просил ее уходить прямо сейчас! В Большой Зал вернулся Джек. Он прошел к столу и затеял разговор с друзьями. Джек не метал злобные взгляды на Северуса Снейпа. Он думал, что все это не его дело.

За считанные минуты Северус быстрым шагом добрался до лазарета. Он уже видел, как Гермиона сидит в кресле и пьет тот сироп, что по ошибке называет чаем. И дверь была приоткрыта, и Снейп уже с облегчением выдохнул и медленно вошел, но в комнате было пусто. На кресле скомканное и брошенное лежало платье, а на полу грустно стояли туфли, уткнувшись носами друг в друга. Они выглядели обиженными. Еще надеясь, Снейп прошел в каморку, где были ее вещи — может, она уткнулась во что-нибудь мягкое и плачет? Но нет, там тоже было пусто. И он уже не знал, где она, и размышлял: было бы это на нее похоже — забиться в угол и плакать. Наверное, нет. Он помнил ее после Последней Битвы, как она сидела и смотрела в стену. Сухие глаза. Уставшие глаза. Ну и ладно. И Снейп медленно развернулся и вышел из комнаты.

Джек никогда не прикрывался благими намерениями. Он был честен и прям как стрела, за что часто страдал. Ему тяжело было понять, почему люди предпочитают слушать неправду. Он не знал, что огорчило Гермиону. И почему такой угрюмый и неприкаянный шатается по залу Директор. Снейп не мог найти себе места: минута за преподавательским столом, минута у окна, минута у правой стены, минута у левой. И Джек видел, как порой черные глаза Снейпа останавливались на нем. Он не боялся, но чувствовал себя неуютно. Ничего не осталось в Директоре от того улыбающегося человека с горящими глазами, что танцевал вальс. И Джек подошел к нему сам. Снейп посмотрел на него так, будто он не смог сварить зелье для излечения фурункулов:

— Что вы уставились на меня, мистер Персиваль?

Джек нагло смотрел Снейпу в глаза и, как подумал последний, пытался без приглашения пробраться прямо в душу.

— Не так, Директор. Это я хотел у вас спросить — почему вы бросаете на меня косые взгляды? Я не трогал ваши бесполезные сейчас зелья и не пробовал стащить такие же бесполезные ингредиенты из вашего личного хранилища. Потому я спрашиваю вас — что я такого натворил?

— Наглец.

— Нет, сэр. Я не больше наглец, чем вы приятный и милый человек. Я проводил Гермиону до лазарета и позвал ей Олли. Вот и все. Если вы об этом.

Снейп задумался на минуту.

— Раз у вас, мистер Персиваль, так хорошо получается искать домовых эльфов, то найдите мне Олли. Я жду его в кабинете.

— Хорошо, сэр.

Снейп давно не был так зол. Он ходил по кабинету из угла в угол. Три шага вперед, три шага назад. Он хотел не так. Он хотел, чтобы завтра Гермиона с постной миной отправилась в Хогсмид вместе со всеми. Чтобы делала вид, что его не существует. Чтобы делала вид, что гриффиндорцы выше слизеринцев и никогда не снизойдут до общения с ними. Тогда Снейп был бы доволен. Но он не подумал, что она не подросток и не будет глупо обижаться. Обижается только тот, кто хочет обидеться. Она не хотела. И Снейп ждал Олли.

Гермиона смотрела по сторонам, но ничего не замечала. Никаких дыр и порталов. Она думала, что по дороге будет вспоминаться детство и Хогвартс, но в голову лезло что попало: «Дыры, порталы… какой фантастики они все начитались? Каких фильмов насмотрелись про спасителей человечества? «Супермен»? «Человек-паук»? «Капитан Америка»? А вот и нет! Гриффиндорская всезнайка! Новое слово в спасении мира». Гермиона сделала еще шаг и уткнулась в невидимую стену, полыхнувшую голубым светом, и девушка пыталась было отпрянуть, но не смогла пошевелиться. Она закрыла на мгновение глаза, а когда открыла их, то не увидела ни Запретного Леса, ни неба…

Олли стоял перед Снейпом и думал — ждать ли ему утра или не запираться и сразу все выложить, а потом оборвать себе уши и разбить лоб? И с чего начать? С Астрономической Башни или сразу с опушки Запретного Леса? Директор навис над Олли, и тот съежился, но не потому, что боялся Снейпа, нет. Просто, когда такая черная громадина как утес висит над тобой, поневоле кажешься себе еще меньше. Снейп прошипел Олли:

— Мне неважно, что с тобой случится. Пусть бы ты разодрал себе уши, поломал ноги и разбил бестолковую голову. Ты не забыл, кому ты подчиняешься? Где она?

Олли посмотрел на Снейпа безнадежно, выдохнул и выпрямился.

— Она в Запретном Лесу.

— Как?

— Что как?

— Раньше ты понимал меня с полуслова. Почему она оказалась там?

— Я не знаю этого. Она была на Астрономической Башне. Потом попросилась в Запретный Лес, и я помог. Она разрешила сказать утром — Гарри, Рону и Джеку.

— Олли, Олли — голова, два уха, — устало выдохнул Снейп, — когда это было?

— Пару часов назад.

— Найди Рона и Гарри, приведи сюда.

— Слушаюсь, сэр.

И Олли исчез. А Снейп горько усмехнулся — ну вот, его даже не включили в список доверенных лиц. И зачем было пытаться ее уберечь? Она все равно оказалась в Запретном Лесу. Ринулась туда, как муха на мед. Да еще, верно, злая, как венгерская хвосторога.

Гермиона удивленно рассматривала каменные стены, что окружали ее со всех сторон. Нигде не было ни окон, ни дверей, ни ниш. Пять стен. Пол и потолок. И голос в голове: «Доброй ночи, Гермиона». «Ну вот, — подумала Гермиона, — клаустрофобии у меня, слава Мерлину, нет, но голоса в голове… Шизофрения? Шути, шути, Гермиона. Тебе чем страшнее, тем смешнее. И как отвечать? Вслух или в голове?» И вновь:

— Как тебе удобно. Мне все равно.

— Ну, хорошо, тогда вслух. Буду беседовать, словно сама с собой. Думаю, можно опустить формальности. Вы знаете мое имя и, верно, знаете, зачем я пришла. Тогда, может, приступим? Сходить туда, не знаю куда, принести то, не знаю что? Или пару десятков испытаний, как в Форте Байяр?

— Мне нравится, когда ты храбришься. Хорошо. Не хочешь, значит, слушать длинные и красивые легенды?

— Нет. Спасибо, Дамблдору. Просто хотелось бы узнать, кто вы. Вы знаете меня, а я нет. Если это возможно. Вы же не сэр Майкл?

— Нет. Что ж. Я та сила, что вечно хочет зла и вечно совершает благо.

— Что за фантасмагория? Бред какой-то. Причем здесь Булгаков?

— Притом, что мне всегда нравились эти слова. А Майкл Трейтор давно уже не помнит, кто он и где. Больше тысячи лет в одиночестве, тут кто угодно сойдет с ума. Ты могла бы ему помочь. Только он вряд ли это оценит — он безумен.

— Не буду лгать, что я очень переживаю за сэра Майкла. Я никогда не была с ним знакома, и здесь я, отчасти, по его вине. Я хочу только, чтобы в Хогвартс вернулась магия, чтобы жил Волшебный Мир и волшебники. Я не могу даже затеплить свечу без спичек, но я не стала ненавидеть волшебство и тех, кто им владеет.

— А хотелось бы снова чувствовать, как струится по жилам твоим сила? И больше никаких магглов. И палочка ждет тебя дома, во втором ящике сверху. Хочешь?

— Я не за этим сюда пришла.

— Дело твое. Послушай меня, если ты не справишься — ты останешься здесь с Майклом Трейтором, безумным стариком, и скоро тоже сойдешь с ума. И ваш мир навсегда лишится магии. Достойная цена?

— Вполне.

— Тогда иди. Все самое лучшее и все самое нужное на земле достается дорогой ценой. Я не зло и не добро. Я не хочу, чтобы ваш мир лишился магии, и я не хочу, чтобы магия появилась там, где ее никогда не было. Я хочу посмотреть на тебя — ничего нет на земле интереснее человека. И того, на что он способен. Закрой глаза.

И Гермиона закрыла глаза, и когда открыла их, то не увидела ни каменных стен, ни потолка…

Гарри, Рон и Снейп вновь шли в сторону Запретного Леса. И вновь молчали. Каждый думал о своем. Рон о том, что дал бы Снейпу по уху раз другой, ведь как ни крути — только он мог быть в этом виноват. Но лицо у него было такое, такое незнакомое, что ли, что Рон только почесал костяшки. Гарри почему-то вспоминалось, как они искали крестражи и жили в палатке, и каждый день он просыпался и видел Рона и Гермиону. Она всегда была чересчур упрямой. Снейп же все злился, потому что он, когда злился, ничего не боялся. Он не знал, почему Гермиона помчалась в Запретный Лес. Может, виноваты кентавры? Снейп невыносимо захотел оторвать им хвосты, руки, ноги, головы и все остальное, что можно было оторвать. Но только Гермиону не вернешь, хоть перебей ты всех кентавров. Может, она вернется сама...

Поляна Кентавров. Северусу хватило одного взгляда на Магориана, чтобы понять — она прошла. Уизли, Снейп и Поттер сели на поваленный ствол бок к боку. И Рон достал из-за пазухи плоскую фляжку, предложил Гарри, но тот отказался. Рон подумал и посмотрел на Снейпа:

— Джин. Холодно же.

— Без него тошно, Уизли.

Снейп ненавидел ожидание.

Гермиона открыла глаза и увидела серое свинцовое небо, грязно-желтое поле и утоптанную неширокую дорогу. И только начала раздумывать, что тут нужно делать, как услышала: «Беги, пока не упадешь замертво». И она побежала. Она часто потом видела эту дорогу во сне. Она бежала без цели, без времени и без конца. Все то же было над ней серое небо. Все та же грязно-желтая трава рядом. Все та же утоптанная дорога под ногами, присыпанная мелкой пылью. Она почувствовала, как сбивается пластырь на ногах, и как кроссовки трут свежие раны, как становится мокро и больно, так больно, будто стопы протерлись до костей. Но она бежала и скоро перестала ощущать боль. Словно боль была отдельно, а Гермиона отдельно. Она чувствовала, как не хватает дыхания — она давно шумно дышала через рот. И иногда что-то внутри грудной клетки жалобно свистело. Она пыталась думать, но ни одна мысль не задерживалась надолго. И двигались как автомат ноги — левая, правая, левая, правая. Закололо в боку. И, в кои-то веки, она не вспомнила про медицину. Потом зажгло левое плечо. А она никак не могла надышаться, совсем уже было надумала упасть на обочину в благословенную траву, но вдруг вспомнила Снейпа так ясно, будто он стоял перед ней. И у нее не было сил думать — достоин он того или нет, и все ли он, что есть у нее дорогого, она просто бежала дальше. Гермиона уже не понимала, что бежит по траве, давно не различая дороги в мареве, что плыло перед глазами. Она слышала только свое дыхание и за ним не слышала, как колотится сердце. Она шаталась из стороны в сторону и уже не помнила, куда и зачем, и чего ради она бежит, но никто не смог бы остановить ее. А потом она упала, жестко ударившись виском о неласковую землю, и ничего больше не видела, кроме восхитительной темноты.

Она очнулась от головной боли, что начиналась в затылке и тупо пульсировала в висках. Потерла руками ссадину на голове и тихо ойкнула. Потом перевернулась на бок и полежала еще минуту, ощущая ломоту во всем теле. Присела на корточки, и пятки, задев за задник кроссовка, взорвались болью. Она и не пробовала снять кроссовки — они заскорузли и прилипли к стопам. Ох, как же больно. Гермиона, хромая, подошла к очагу, где горел огонь. Откуда он возник посреди поля, она не знала, но была уверена: чтобы не придумал еще голос — ее никто не остановит. И услышала «Терпи, пока тот, в кого ты веришь, не избавит тебя милосердно от боли». И вытянула руку над огнем, переминаясь в стоптанных кроссовках. «Ничего нового. Приветствую тебя, Гай Муций Сцевола!» — сказала она негромко, претерпеваясь к новой боли. Сначала боль была невыносимой, и потом она не могла объяснить, как выдержала это. Сначала ей казалось, будто в руку врезались иголки, потом еще и еще, и пахло противно и приторно собственной паленой кожей, и боль проникала в самый мозг. И не было ни черта, ни Бога, ни Снейпа, ни Хогвартса, был только тот, кто шептал ей неслышно в ухо — «Опусти. Опусти руку. Ничего на свете такого не стоит». Но она не двинулась. Чувствовала, как мокнет от пота лоб, и как пот стекает по вискам, как прокусила она нижнюю губу, и как во рту разлился железно-сладкий привкус крови, и услышала почему-то слова, сказанные тем самым бархатным голосом: «Тронет ветер вашу ель — закачает колыбель»… И снова, и снова: «Тронет ветер вашу ель — закачает колыбель…». И боль ушла. И Гермионе даже казалось, что не она отчаянно вытягивает руку над костром, а кто-то другой. А она просто смотрит со стороны и шепчет, сжимая кулаки: «Держись. Только держись».

Тронет ветер вашу ель — закачает колыбель…

В третий раз она очнулась лежа на полу. Вокруг все было мокрым, а ей было холодно. Она баюкала черную кисть. Казалось, рука сожжена и нет в ней никакой жизни, и нечему болеть, но она болела. И она прижала ее к губам, и целовала то, что было пальцами, и напевала себе под нос детские песенки. Но только боль не унималась. Нужно было идти, и Гермиона приподнялась, опираясь здоровой рукой о стену, с упрямой решительностью, ожидая следующих слов, что эхом прозвучат в ее голове…

Хогвартс спал. Сопели ученики в спальнях. Пыхтела миссис Норрис в ногах у Хьюго. И домовые эльфы видели свои незатейливые сны. Аргус Филч, допив последний ящик огневиски и всяко превысив любую норму содержания алкоголя в крови, почил в бозе. Этого никто не знал. Да, впрочем, если бы и знал, то не стал бы плакать. Хагрид так храпел в своей избушке, что крыша держалась только на честном слове. Профессор МакГонагалл, что-то предчувствуя, не спала, вертела палочку в руках и смотрела в окно. И Бернард мерз на улице, забравшись с ногами на скамью у входа в Хогвартс.

Снейп, Рон и Гарри сидели на бревнышке. Все трое изрядно продрогли, но никто и не собирался уходить. Ведь что-то должно было случиться. Ни у кого не осталось ни сил, ни желания вспоминать прошлое и пытаться сводить счеты. Гермионы все не было.

«Блуждай, пока не сойдешь с ума…»— услышала она и пошла по коридорам. Они были одинаковы и, казалось, что такой и есть кишечник изнутри — с многочисленными изгибами и ворсинками-закоулками. Она пыталась сначала считать — два налево, три направо, прямо — будто это имело какой-то смысл, будто был какой-то выход. И она не помнила, когда оставила эту затею. Просто шла по коридорам, поддерживая обгоревшую кисть, хромая на обе ноги. Просто шла, вспоминая все, что могла вспомнить:

«Зима. И мама говорит ей: «Не вздумай трогать языком железо». И Гермиона тут же бежит на улицу, находит железный столб качелей и с удовольствием проводит по нему языком. Стоит, примерзнув к столбу, а вокруг, как назло, никого нет. А язык щиплет и становится так страшно, что она, прикрыв глаза, с силой отталкивается от столба и, поливая снег горячими красными каплями, идет к дому…»

«Лето. Последнее лето перед поступлением в Хогвартс. Она еще не знает об этом — МакГонагалл с письмом появится на пороге их дома только через неделю, но Гермиона что-то предчувствует, что-то не дает ей покоя. Она бесцельно шатается по улицам, сидит на чердаке, где дышит пылью, и смотрит сквозь маленькое окошко, как садится алое солнце. Потом, в комнате, она расставляет любимые книги, словно прощаясь с ними….»

"Поиски крестражей. Такое, казалось, бесконечное дело. Меч Гриффиндора. Патронус Северуса Снейпа. Бесконечные дни и ночи без дома и почти без надежды».

«Осень. Ранняя осень после победы, когда она вернулась в маггловский мир. Снова…»

Коридоры не кончались и были так одинаковы, что она уже давно не пыталась понять — была ли она раньше здесь или ей это только приснилось. Она и вправду сходила с ума. И это было так милосердно. Она устала спать в холодных коридорах. Она устала от тупой боли в кисти. Она устала от воспоминаний, которые, казалось, не могли договориться и приходили все вместе, а не по одному.

«И снова Последняя Битва. Тебе казалось, что ты никого не убила? Так, Гермиона? Ты ни чем не лучше любого убийцы — помнишь, как ты говоришь «Ступефай», и Пожиратель падает с башни и разбивается насмерть. И голова его, как расколотый орех. Ты не убийца? Нормальная такая философия — если не ты, так тебя? Но это не может оправдать. Зря ты думала, что лучше их. Ты никогда не пыталась их понять. Ты всегда думала, что ты другая, а оказалась одной из многих»…

И Гермиона упала на руку. Уткнулась лицом в зловонную лужу и замерла на мгновение, но милосердный Мерлин не подарил ей сна.

«И вновь она сидит в Подземельях. И вновь перед ней — пыльные ботинки профессора Снейпа. И кресло, и огневиски, и до одури надоевший сарказм, и давнее прошлое мешается с недавним настоящим — она снова ест поджаренный на огне хлеб и лежит с ним рядом, чувствуя его дыхание, и боится заснуть, потому что тогда, утром, все кончится».

И Гермиона сидит в этом бесконечном лабиринте, баюкая больную кисть, и смотрит, смотрит в стену, и, если бы кто-то мог взглянуть ей в глаза, то увидел бы, как бегают туда-сюда зрачки и видят то, что другим не дано видеть. Как бессвязно шепчут губы. Как поводит она головой, будто кто-то подходит к ней сбоку. Как озаряются ее глаза светом, будто увидела она двойную радугу. Ничего уже непонимающая, сидела Гермиона Грейнджер на холодном мокром полу, и никто не заставил бы ее отступить, потому что она уже не знала, куда идти и откуда она.

«Гермиона, милая Гермиона»… И она вскинула взгляд к потолку, испуганно, как ребенок, которого разбудили средь ночи…. И увидела мерзкого скрюченного старца, что тянул к ней руку сквозь серую дымку, а глаза его обещали не так уж много, но такое долгожданное — забвение. И он сказал почти неслышно: «Отдай то, что тебе дороже всего». И Гермиона медленно вложила свою искалеченную кисть в протянутую ладонь…

Первой вернулась на портрет Полная Дама. За время своего отсутствия она придумала много новых и трудных для запоминания паролей. От радости возвращения смену она проводила каждые шесть часов, что доставило много неприятностей гриффиндорцам. Потом вернулась вода. Потом закряхтели и пришли в движение лестницы. И коридоры осветились огнями палочек — ах, эти волшебные «Люмос»! И Джеймс тихо пищал от радости, повиснув под потолком — да здравствует «Вингардиум Левиоза». И, ненароком попав в Подзмелья Хогвартса, можно было вполне очутиться в объятиях пылкого гриффиндорца и не менее любвеобильного слизеринца. И быть ласково покусанным миссис Норрис, которая, стоит отдать ей должное, совсем не переживала о своем окоченевшем хозяине.

Снейп сразу почувствовал возвращение магии и ринулся туда, куда не мог пройти раньше. Со свистом вырывалось дыхание изо рта, стучало глупое сердце, и никак не могли опередить его Гарри с Роном. Он первый увидел Гермиону, что лежала на траве, обнимая себя за плечи, и рука одна была скрюченной и черной, Гермиона покачивалась вперед-назад, будто сама себя старалась убаюкать. Он видел как под тонкими веками туда-сюда бегали глазные яблоки. Что-то видели, что-то искали. И Северус остановился. Рон с Гарри тормошили ее и шептали ласково: «Гермиона, очнись же, Гермиона». И она открыла глаза. Увидела Гарри и Рона, и профессора Снейпа. Что такое случилось у него с лицом? Она вспомнила, как Гарри пригласил ее в Хогвартс, и вспомнила пожар, и набег на кладовые, и крыс. И должна была что-то еще помнить, но не могла понять что. Гарри и Рон помогли ей подняться. Гермиона схватилась за друзей здоровой рукой и застывшей правой, и попробовала ковылять за ними на стертых ногах. И еле слышно сказала: «Здравствуйте, профессор». Да какое это имело значение? Гарри подхватил ее на руки, а потом его сменил Рон. А Северус Снейп стоял, недвижим, и просто смотрел им вслед.

Мадам Помфри снова была на коне. Даже не на коне, а, как минимум, на единороге. И через пару часов Гермиона, вымытая, накормленная и вылеченная, спала на кровати в настоящем колдомедицинском лазарете.

Хогвартс выстоял, и вернулось волшебство, завтра снова начнутся уроки. Все будет так, как и сотни лет до этого. А Директор стоял над кроватью Гермионы и смотрел, как дышит она спокойно, и как бледны ее искусанные губы. Как лежит на груди перевязанная кисть и поднимается в такт дыханию. Может быть, она захочет остаться в Хогвартсе? Но он не тешил себя надеждами. И, честно говоря, он чувствовал себя предателем. Но если бы он и не прогнал ее, она бы все равно оказалась в Запретном Лесу. Правда, это ни черта не утешало. Снейп не знал, что там случилось — она никому не рассказывала. Но ему казалось, будто она совсем не помнит его, другого Северуса Снейпа. Или не показывает вида, что помнит. Может, так и нужно, и Снейп покинул лазарет.

Гермиона прощалась с Джеком и Олли. С Джеймсом и Хьюго. С Хагридом и Минервой. С профессорами Вектор и Синистрой. Она так рада была, что Хогвартс снова полон волшебства, что непрестанно улыбалась. Гермиона никому не рассказывала о том, что случилось в Запретном Лесу. Может, когда-нибудь потом. Она снова была ненужной здесь. И нужной там — в мире магглов. И это ее совсем не огорчало. Она медленно собрала все инструменты, лекарства, свою одежду. Вернула платье и туфли. Она танцевала на балу — с Роном, Гарри, Джеком и кем-то еще. Не помнит. Не помнит тут и не помнит там. Но это не приносило ей никакого беспокойства, как бывает, когда не помнишь чье-то имя, а оно крутится и крутится в голове. Ей было все равно, хотя что-то мелькало в памяти — слабый запах полыни, сладкий чай, ночь, где тебе ничего не снится, потому что кто-то дышит тебе в затылок. Все равно.

Гарри провожал ее Подземельями Хогвартса к главным воротам. На улице Гермиона глубоко вдохнула и на минуту замерла, вскинув голову к высокому небу. Гарри услышал шаги, обернулся и отошел. Северус Снейп, Мастер Зелий и кавалер Ордена Мерлина смотрел на Гермиону и молчал. Она не обернулась, просто кивнула Гарри, и они направились к Запретному Лесу, Снейп смотрел им вслед.

В ушах у Гарри всю дорогу звучало безнадежное: «Гермиона, Гермиона, Гермиона…», сказанное таким знакомым голосом. И Гарри не знал, как так получилось, ведь Снейп молчал.

Утро было пасмурным, и Гермиона с трудом проснулась, проклиная работу, которая всегда начиналась так рано. Она с закрытыми глазами почистила зубы, будто это помогло бы ей выспаться. А вспомнив, что сегодня она дежурит по неотложной помощи, Гермиона простонала. Ни сна, ни отдыха. Иногда она ненавидела свою работу так же сильно, как иногда любила. Но, так или иначе, она не знала другой жизни.

Запретный Лес вернул ей спокойствие, и за это она была ему благодарна. Она услышала звук ключа, проворачиваемого в замке, и шаги. Пришел Северус. Он заглянул в комнату, кинул ей доброе утро и прошел на кухню. Снейп хорошо варил кофе, и это устраивало Гермиону.

Они молча сидели за столом. Северус смотрел в окно. Гермиона на кофейную чашку.

Снейп не думал тогда, что не пройдет и месяца, как он спросит Гарри Поттера, куда она подевалась, и с радостью узнает, что она осталась в Лондоне. Он не знал, что весь этот проклятый месяц она будет мерещиться ему повсюду. Что по вечерам он будет тянуть огневиски, сидя напротив ее кресла и пытаясь представить, что она вернулась. Что он закроет наглухо ту комнату, где она устроила лазарет. Пусть бы там все оставалось, как было. А Дамблдор так и не обретет покоя и вернется на портрет, и Снейп выставит поганца в глухую кладовку, а потом вернет его обратно. Глупо во всем обвинять старого иезуита. И Дамблдор, в своей хитровыкрученной манере выбрав одному ему известное время, скажет Снейпу, что Гермиона не помнит его. Помнит, что он профессор, но не помнит, что было между ними. Не любит его, если и любила когда-то. Самое дорогое… А еще он говорил, что если что-то выросло на этой почве, то сможет вырасти снова. Северус знал одно — никого в целом свете нет упрямее профессора Снейпа.

Прошел год. Гермиона помнила, что сегодня был тот самый день, когда она отправилась в Запретный Лес. Но кроме памяти больше ничего не беспокоило — не болела правая кисть, не приходили призраки. Ничего. И Северус был рядом.

Она тогда вечером возвращалась домой со смены, смотрела себе под ноги и думала о том, что завтра выходной, и можно было бы съездить за город. Поэтому она увидела Северуса только тогда, когда почти уткнулась ему в грудь. Отошла на шаг. Подняла голову.

— Здравствуй, Гермиона.

— Здравствуйте, профессор. Что-то случилось?

— Нет. Пришел посмотреть на тебя.

Она равнодушно пригласила его в дом. Снейп молчал, молчала и Гермиона. Он подошел к книжным полкам и взял справочник по лекарственным средствам, медленно листал страницы, чтобы чем-то себя занять. Гермиона приготовила чай.

— С сахаром, профессор?

Снейп неуверенно улыбнулся:

— Нет. А ты? Пять кусочков?

— Нет. Я никогда не любила сладкий чай.

Они просидели до полуночи. И никого не удивляло и не раздражало то, что они сидят и молчат. Северус рассматривал книги. Гермиона блуждала в интернете. Снейп не мешал ей, и она не стала его выставлять. В полночь Северус ушел сам. Потом появился утром и проводил ее на работу. И установилось какое-то молчаливое соглашение — она виделась с ним каждый день, она привыкла, что идет с ним на работу. Длинный, худой и черный профессор Снейп в современном Лондоне. Гермиона привыкла, что он провожает ее домой или просто ждет у подъезда, это зависело от того, насколько он был в тот день занят в Хогвартсе. Иногда он оставался на ночь, и Гермиона стелила ему на диване в гостиной. Ей было не интересно, а иначе она могла бы увидеть, как лежит он полночи, не смыкая глаз, и смотрит в окно.

Снейп хорошо помнил, как через месяц она снова стала звать его Северус. Но не так, как звала тогда, в Хогвартсе — напевно грассируя, и ему казалось, будто имя его — сверкающий на солнце белый-белый снег. Нет. Она говорила «Северус», и ему слышалось, что один из многих Джеймсов, Оливеров, Оскаров и Майклов, что окружали ее. Он не пытался напомнить ей прошлое. Он хотел снова стать нужным ей.

Гермиона помнила, как в начале декабря она вышла из больницы в зимнюю ночь. Как падали с неба крупные снежинки, как танцевали в свете фонарей. И Северус сидел на лавочке в темноте, и на плечах, и на голове его лежал снег и не таял. Что-то кольнуло у нее в груди. Он казался застывшей статуей. И, наверное, совсем замерз. И Гермиона подошла к нему, тронула за ладонь — ладони Снейпа были горячие, и он вскинул на нее глаза и спросил: «Идем домой?» Тогда она впервые шла и говорила, говорила всю дорогу до дома. Про своих пациентов и болезни, про то, кто как принимает смертный приговор, про детей, которые ни в чем не виноваты… Она говорила не столько с ним, сколько говорила вообще, но было приятно, что Северус шел рядом и молчал. Гермионе нужно было с кем-то поделиться.

Снейп в тот вечер радостно улыбался себе под нос и думал, что пусть она говорит о медицине сколько ей угодно, лишь бы она говорила ему. Он читал учебники и руководства, путался во внутренних болезнях и в наркотических анальгетиках, но он справился, потому что хотел знать, что она пытается ему рассказать. Северусу казалось, что медицина, хотя и отчасти опирается на точные науки и доказательства, во многом похожа на гадание на кофейной гуще. Гермиона о медицине могла говорить часами. И что-то сверкало в ее глазах, и чуть краснели щеки — она так похожа была на ту девушку, что появилась в сентябре в Хогвартсе.

Гермиона привыкла к этим разговорам и иногда даже думала на работе, что и как расскажет Северусу. Он так много читал, что общаться с ним стало приятно, как с человеком, который кое-что смыслит в медицине.

Иногда приходили Гарри и Рон, она бывала с ними в «Трех метлах» и у Джинни. Виделась с Джеймсом и Хьюго. Гарри подарил ей сову, которую она назвала Амбу, она писала письма Джеку, Минерве и Хагриду. На Новый Год Бернард прислал ей открытку с милым сонетом Шекспира. Гермиона смирилась с тем, что существует Волшебным Мир и мир магглов, и чувствовала себя вполне уютно, бывая и тут, и там.

На Рождество Северус пригласил ее на ужин. И она согласилась. Красное вино и индейка. Рождественский пудинг. Тихая музыка. Снейп, возможно, и не совсем хорошо чувствовал себя в маггловском ресторане, но виду не подавал. Он вообще был совсем не таким, каким она знала его, когда училась в Хогвартсе. Он был больше похож на того Северуса, что нашел ее в коридоре после Последней Битвы. Гермиона пила вино, ей нравился терпкий вкус. Жаркое лето и солнце таились в бокале. Она чувствовала, как покраснели ее щеки. Снейп смотрел то на бокал, то на индейку, сегодня Гермионе не хотелось говорить о медицине, и тогда она спросила его о Хогвартсе. Он был чудесный рассказчик, и Гермиона смеялась над незадачливыми учениками. Он рассказал ей о новых зельях так, будто и она работала с ним в лаборатории, и помогала, и думала, и решала вместе с ним. Гермиона удивилась, как много она, оказывается, еще помнит. Она слушала о квиддиче и о перестановках в Министерстве, с грустью — о смерти Олливандера и с радостью — о всеобщей любимице миссис Норрис. Гермиона смотрела, как крутит он в изящных руках бокал. И вдруг сказала:

— Спасибо, Северус. Мне хорошо с тобой…

И Снейп помнил, как после ужина они шли по улицам, и он готов был идти куда угодно, лишь бы рядом с ней. А вокруг пахло праздником, люди бежали за подарками и смеялись, и поздравляли друг друга на ходу. И Снейп еле сдерживался, чтобы счастливо не расхохотаться. И он хотел сделать хоть что-нибудь. Тогда он осторожно взял ее за плечи. Так страшно ему не было и у приснопамятного Волдеморта, когда он ждал, что тот сегодня учинит с Мастером Зелий и двойным шпионом. Она могла убежать или прижаться к нему, или посмотреть карими глазами, с выражением с которым врач смотрит на неразумного пациента. Но она опустила голову и отошла на шаг, разрушив все очарование вечера. Они молчали до самого дома, и Снейп не решился остаться.

И Гермиона хорошо помнила тот вечер, когда он прикоснулся к ее плечам, и она испугалась за свое спокойствие, и отошла в смятении. Она потом по дороге искоса посматривала на Снейпа — она боялась увидеть, что он выглядит как побитая собака. И с облегчением заметила, что по-прежнему горделиво расправлены его плечи. Гермиона не хотела видеть слабого Снейпа, это не та реальность. Уже то, что он каждый день был рядом, могло привести к сумасшествию. И ей казалось, что она где-то прочитала про себя саму в Хогвартсе, про уроки зельеделия, трансфигурации, про Воющую Иву и турнир «Трех волшебников», и признала, что написано было великолепно.

Гермиона думала, что после того вечера Северус не придет. И даже почувствовала, что ей будет чего-то не хватать. Такого привычного, как наглаженный костюм, висящий в шкафу, как набор изогнутых клинков в укладке. Но Снейп пришел и, как всегда, был точен — в семь пятнадцать он постучал в дверь. Гермиона не сказала бы, что обрадовалась, но он был недостающим кусочком в мозаике ее жизни, а она любила порядок.

Снейп, как мальчишка, стоял перед дверью и думал: откроет она ему или нет. Но она открыла и сказала ему как всегда:

— Доброе утро, Северус.

— Доброе утро, Гермиона.

Он проводил ее до больницы, потом аппарировал в Хогвартс, вечером вернулся обратно. Снейп привык к такой жизни. Переложил часть своих забот на МакГонагалл и Бернарда и иногда подумывал о том, чтобы вообще оставить пост Директора. Хватило бы с него и зельеварения.

Гермиона, может быть, и прошла бы мимо Снейпа, если бы он так не выделялся на фоне бежевых стен, зеркал и стендов. Она всю дорогу думала о своем и молчала. Завтра было воскресенье, и Снейп остался на ночь. Он привык к старому дивану в гостиной, у которого от времени испортились пружины, на нем было трудно улечься, а к утру болели бока. Хотя так и так ему не спалось. Той ночью, когда он уже начал дремать, он услышал, как она зовет его — спальня Гермионы была рядом.

Гермиона ворочалась с боку на бок, то засыпала, то просыпалась вновь. Ей виделись обрывочные сны. Та пожилая женщина с инфарктом миокарда и остановкой сердца, которую Гермиона пыталась спасти. Два часа. И сердце начинало работать, и Гермиона утирала пот со лба, и с радостью смотрела на кардиограмму, где он был — ритм, пусть редкий, но был. На шею, где билась артерия. Минута — и остановка. И снова массаж сердца, и она чувствует, как под рукой ломается очередное ребро. Адреналин. Снова ритм. И снова остановка. Полчаса, час, два. Все. И эта неудачная реанимация преследовала Гермиону всю ночь. И была также неудачна, как в жизни. Потому она устало присела на кровати, свесив ноги вниз, потирая виски и, наконец, решила, что поспать не получится. Гермиона чувствовала себя совершенно разбитой. Она и сама не помнит, почему позвала тихо: «Северус…». И удивленно услышала, как он встал с дивана — попробуй не услышать такой скрип, и застыл у порога. Сорочка была расстегнута до половины, а рукава закатаны до локтя. И Гермиона поняла, что где-то она это уже видела, и ощущение дежа вю было таким сильным, что она помотала головой.

— Что случилось?

— Мне совсем не спится…

— Хочешь, я посижу с тобой?

— Нет, Северус. Пойдем в гостиную. Мне душно здесь.

Они расположились на полу, и Гермиона расставила на доске шахматы. Спрятала в ладони белую и черную пешку и вытянула кулаки перед собой. Снейп кивнул:

— Левая.

— Белые. Ходи.

— Вот так, Е2-Е4. Я не знал, что ты любишь шахматы.

— Я и не люблю. Я совсем не люблю играть в шахматы. Необходимость просчитывать каждый ход и ход через ход, и на десять ходов вперед меня утомляет. Просто сейчас я хотела бы чем-то занять голову.

— Хорошо. Твой ход.

К утру она проиграла ему пять партий. Гермиона злилась, она знала, что не так уж хорошо играет в шахматы, но думала, что не так уж и плохо. Снейп ухмылялся, ему не составляло труда ее обыграть. Но в шестой партии он зевнул ферзя и спокойно было продолжил играть дальше, когда увидел, как она зла.

— Ты в поддавки вздумал со мной играть?

— Нет…

— Ложь, наглая слизеринская ложь… Сходи по другому. Сейчас же.

— Не стану. И не нужно тут кичиться обостренным гриффиндорским чувством справедливости. Я и не думал тебе поддаваться, просто я, как и ты, не привык к шахматным партиям до утра. Ничего больше. А еще я рад, когда ты мне проигрываешь. Это подтверждает мое мнение о том, что твой разум способен великолепно запоминать информацию, но куда хуже способен эффективно ее использовать.

К его удивлению Гермиона расхохоталась, она смела фигуры с доски и перевернула ее. Она говорила через смех, и Снейп едва понимал ее:

— Ох, Северус… я уже думала ты совсем погиб… что это чучело твое приходит ко мне каждый день… но оказалось, что ты живой, ты все тот самый саркастичный профессор, которого я знала…

Северус довольно хмыкнул.

— Просто мне хватает учеников и преподавателей для упражнения в сарказме и остроумии. Я не знал, что ты по этому скучаешь, иначе бы я исправился…

— Ты мог бы исправиться, если бы перестал переворачивать кружки после чаепития вверх дном… Научился бы закручивать до конца тюбик с зубной пастой… И перестал бы ворочаться по ночам, как последний неврастеник…

— Я бы не ворочался, если бы твой диван был диваном, а не орудием средневековых пыток, но я бы смирился и с ним, если бы ты была рядом…

Гермиона перестала смеяться. Ну, а что, ты думала, будто он ходит на тебя смотреть и слушать разговоры о медицине? Северус, почувствовав ее заминку, встал с пола и протянул ей руку. Горячая ладонь. Они пили чай, а Снейп пожарил на завтрак кусок мяса, напоминающий говядину, что нашелся у нее в морозильной камере. Потом они лежали на кровати и разговаривали, пока Гермиона не перестала понимать, где сон, а где явь, и, ухватив Снейпа за руку, заснула.

Северус думал, что он будет лежать с ней рядом, пока она не проснется, но и его сморил сон.

И вот теперь они сидят друг напротив друга и молчат. Он так и не смог стать ей ближе, он помнил все, что было за этот год. Но того, что по-настоящему стоило вспомнить, было совсем мало. И тот день, когда они заснули рядом, был самым ценным его воспоминанием. Он был упрям, и чем что-то труднее ему давалось, тем упорнее он старался этого достичь. Снейп набрался отваги и спросил:

— Гермиона, милая Гермиона… — и затылок ее зажгло холодом, она больше всего хотела, чтобы он замолчал. Но Северус продолжил:

— Скажи, что мне для тебя сделать? Чтобы ты перестала смотреть на меня, как на чужого? Чтобы ты перестала вздрагивать, когда я тебе касаюсь?

— Зачем тебе это, Северус? — и тут же подумала: «Что ты несешь, Гермиона? Не нужно банальностей. Или ты не видишь, как он смотрит на тебя этими черными глазами? Как никогда ни на кого не смотрел в Хогвартсе? Нет. И она не дала ему больше ничего сказать. Резко бросила:

— Уходи, Северус.

Он не стал ничего просить. Ничего спрашивать. И она посмотрела на него с благодарностью.

Гермиона и не помнила, когда она в последний раз ходила в больницу одна. И тяжело было себе признаться, что ей не хватает Северуса. И одновременно — она чувствовала себя свободной. Никаких обязательств. Никакой бессонницы. Никакого ожидания. Ничего.

Северус быстрым шагом шел по улице и лихорадочно размышлял, что ему делать дальше. Ведь это «уходи» не оставляло ему никаких вариантов. Мерлин, да он никогда не был таким покладистым. Но она лишила его всего — молчаливых прогулок по утрам, разговоров по дороге домой, гулкого стука сердца, когда он стоял перед дверью и думал — откроет она или нет. Всего, что еще могло быть… Хорошо, что его ждал вечный Хогвартс.

День у Гермионы не задался с самого начала. Бригада была в том составе, что встречается только раз в году. И ни одно лицо в ней не радовало. Она вообще не понимала, как эти люди попали в медицину, и почему она должна была весь день смотреть на их унылые лица, делая очередное назначение. Крики и взыскания не помогали. Это было проверено.

Медицинские приметы всегда сбывались — начинать дежурство с женщины приметой во все времена было плохой. А уж начинать дежурство с того человека, которому никак не можешь помочь — вдвойне худо. Впопыхах выпитый в ординаторской кофе подступил к горлу, и Гермиона натянула маску, стараясь избавиться от неприятного запаха, его трудно было не узнать — запах распадающейся ткани и близкой смерти. Рак. Последняя стадия. Землистое лицо. Уставшие глаза. Гермиона знает, что больной ничего не хочется уже, она и в больницу приехала только потому, что на то, как она умирает, не могут больше смотреть родственники. Но у Гермионы нет никакого волшебного укола, как просит женщина тихими голосом — «чтобы я умерла». Гермионе остается лишь молчать.

Потом была смерть мальчишки шестнадцати лет — разрыв сосуда в головном мозге. Операция закончилась, не успев начаться — повреждение слишком обширное, кровотечение не остановить. И снова опускаются руки.

Гермиона пьет кофе, хотя хочется ей бренди или огневиски.

Северус в Хогвартсе мрачно смотрит на огонь в камине и также мрачно поглядывает на бутылку огневиски. Если бы только это могло помочь.

Затем — пятилетняя девочка: ничего нет страшнее, чем работать с детьми. Когда умирает ребенок, а ты пытаешься и не можешь помочь, когда трясутся руки, вмиг ставшие неумелыми, и бухает в груди сердце. И никого за спиной. Попытка помочь — неудачна. Бежать некуда. Вдохнуть и выдохнуть, и снова попытаться. А потом — радостное возбуждение, что все-таки справилась. И ты, сонная донельзя, сидишь с ребенком до утра в больничной тишине, прерываемой только шумом аппаратов.

Пять часов утра. Стоило ли вновь попытаться убежать от себя… Прикрыться чужой бедой… Подумать, что ты — в работе, а по отдельности — тебя нет… Но в эти ранние часы, казалось, от себя не скрыться, и Гермиона, наконец, признала, что он был нужен ей, как тот, с кем стоит пить кофе и молчать по вечерам, как тот, к кому стоит вернуться после дежурства, вернуться сегодня — да разве ты хотела бы после этого жуткого одиночества среди людей возвращаться в пустые и гулкие комнаты? — и завтра. И бесконечно — завтра.

Северус Снейп аппарировал из Хогвартса в четыре утра, упрямый и трезвый. Он мерил шагами улицу перед больницей и не собирался, конечно, встречать Гермиону, а то, что он здесь, это его личное дело.

Гермиона подошла к окну и увидела, как Северус Снейп — не так много в Лондоне людей, что расхаживают в мантии, медленно ходит по улице. От ворот больницы до следующего здания и назад. Гермиона постояла еще пару минут и взяла куртку из шкафчика.

Вряд ли Северус Снейп видел более прекрасное зрелище, чем мисс Грейнджер в пять часов утра в Лондоне после дежурства. Мятый хирургический костюм. Растрепанные волосы. Уставшие глаза. Снейп удивленно приподнял бровь и скрестил руки на груди.

— Да, мисс Грейнджер, Северус Снейп здесь абсолютно случайно.

— Да, Северус Снейп, мисс Грейнджер просто вышла подышать свежим воздухом. Пять утра? О, чудесное время для прогулки.

Когда она уткнулась ему в плечо, то вспомнила все так, будто это случилось вчера — темные провалы вместо глаз, запах полыни, горячие ладони, колыбельная на ночь, Осенний Бал.

Когда она уткнулась ему в плечо, Северус счастливо выдохнул, он знал теперь, что она никуда не уйдет. Он и вправду был очень упрям.

И Гермиона выдохнула напевно: «Северус…»… И Снейпу вновь показалось, будто имя его — сверкающий на солнце белый-белый снег.