— Нет! — торопливо ответил Уизли, убирая руки своей девушки от ее же лица. — Потерпи еще чуть-чуть. Чего тебе стоит?
И правда, чего это стоит? Подумаешь, банальное женское любопытство, которое, словно змей-искуситель, то и дело соблазняет подглядеть (ну хотя бы одним глазком!), но нет же — Гермиона Джин Грейнджер не способна быть любопытной. Конечно, нет. А ноющее покалывание между ребер, предвкушающая улыбка умалишенной и лихорадочные попытки угадать, что же за возня твориться вокруг нее — это не любопытство, разумеется.
Девушка мысленно хихикнула.
Легкость и непринужденность… Буквально год назад «золотое трио», как их окрестили журналисты, только мечтало об этом. Слава Мерлину, всё стало намного лучше после Той-Самой-Войны. Войны против Воландеморта. Больше никто не боялся называть его имя. Страх и угнетающее чувство беззащитности, беспомощности — всё это растворилось в череде прошлых событий, забрав вместе с собой те дни, когда ясное небо над головой оставалось лишь желанием.
Теперь всё было иначе. За время войны многие люди сблизились, понимая, как важна поддержка и помощь. Гермиона с радостью для себя отметила, что эти связывающие узы сохранились и в послевоенные годы. Будто все научились ценить. Ценности были разные: любимые люди, друзья, знакомые, кров, родные места… Неизменным оставалось лишь одно: благодарность. «Спасибо за свободу», «Спасибо за жизнь», «Спасибо за мир» — пестрили заголовки газет. Впрочем, и без всякой журналистики можно было распознать те же слова в глазах прохожих. Видеть слезы счастья благодарных матерей — вот, за что стоило биться. И они одержали победу. Вместе. Как и на протяжении всех школьных лет.
Гарри Джеймс Поттер, Гермиона Джин Грейнджер, Рональд Биллиус Уизли.
Взрослая жизнь.
Нет, они отказались от этого. Почему? Просто слишком рано выросли. Пришел их черед побыть пусть и не детьми, но беззаботными подростками точно.
«Только один год», — предупреждающе покачала пальцем Гермиона, согласившись на просьбу Гарри и Рона «взять отпуск». Под этим самым «отпуском» ребята подразумевали промежуток времени, за который никто и ни разу (ни разу! Ты слышала, Гермиона?!) не заговорит об учебе и поступлении куда-либо. Что оставалось делать бедной девушке, когда на нее смотрели две пары умоляющих глаз? Только согласиться. Хотя, как бы трудно ей не было признаться в этом самой себе, всё же Гермиона была рада тому, что её принудили сделать этот выбор. Да, немного отдыха для восстановления сил не помешает, а потом она с этих ленивых лодырей глаз не спустит.
— Открывай, — с непонятным благоговением в голосе прошептал Рон.
Гермиона сняла повязку и открыла глаза. Потом опять закрыла, потом снова открыла, пытаясь понять, не начались ли у неё галлюцинации: на журнальном столике, стоящем перед ней, лежала красненькая бархатная коробочка. Дрожащими руками девушка неосознанно потянулась к ней. Пальцы не слушались, но с горем пополам Гермионе всё же удалось домучить несчастную коробочку, и та открылась. В темно-карих, цвета растопленного горького шоколада глазах отразилось аккуратное обручальное колечко с нежной молочно-жемчужной гравировкой «I love you ‘till the end»*.
— Рон! Рон, т-ты спятил? — испуганные и в то же время счастливые глаза уставились на рыжего юношу.
— Ты согласна? — дрожащим голосом спросил он, но на лице уже проявлялась радостная улыбка.
— С тем, что ты спятил? Конечно, согласна, — пробормотала Гермиона, бережно держа в руках колечко и неотрывно смотря на него, — нам всего по девятнадцать лет, впереди учеба, и не можем же мы свалиться на голову твоим родителям, а отдельного жилья у нас нет, и еще образование…
По задумчивому взгляду было понятно, что мозг девушки начал лихорадочно просчитывать все минусы и изъяны раннего брака. Рон, зная, чем это все грозит кончиться, взял руку Гермионы и прижал к своей груди:
— Послушай… Образование, дом, возраст — это всё ничто в сравнение с тем, что мы испытываем друг к другу, Гермиона. Я чуть не потерял тебя из-за этой войны… Теперь же мне хочется быть уверенным в том, что ты всегда будешь рядом со мной.
Его голос был твердым, и лишь дрожащий хрусталь в глазах выдавал волнение. Гермиона посмотрела на Рона, мысленно отмечая, как сильно он повзрослел за эти два года. Неуверенность, замкнутость и скованность исчезли, уступая место решимости, которая порой граничила с безрассудством. И всё же, как приятно было видеть ту привычную детскую робость по отношению к таким словам, как «любовь», «нежность», «забота». Гермионе Рон иногда казался маленьким ребенком, примерившим на себя роль взрослого. Только эта гремучая смесь позволяла добиться гармонии между такими противоречивыми качествами, присущими Рональду Уизли.
— Ты согласна? — он по-прежнему ждал ответа, жадно вглядываясь в ее лицо, словно желая выучить наизусть каждую черточку.
И ему это практически удавалось. Даже сейчас Рон с улыбкой отметил изменения в лице Гермионы. Так, как он и предполагал: слегка нахмурит брови, из-за чего появится едва заметная складочка на лбу, затем отведет взгляд куда-то вниз, будто так легче принять решение, задумчиво прикусит нижнюю губу, после чего закроет глаза, и на её лице проявится легкая полуулыбка.
Такая стабильность завораживала Рона, ведь только взгляд любящего человека способен каждый раз подмечать что-то новое в этом постоянстве, будь то почти незаметная тень недовольства или едва уловимая нота искренней радости.
— Да, Рон, я согласна, — ответила Гермиона, стараясь скрыть несколько слезинок, упрямо стекающих по её щекам.
Около двух лет назад он дал себе обещание, что не позволит ей больше плакать. Никогда. Гарри, рассказав Рону сколько слез Гермиона проронила из-за того, что он ушел, перевернул всё в сознании своего рыжего друга. Никогда. Никогда Рон больше не заставит её плакать. Только не из-за него. Не достоин. Не достоин слез. Не достоин любви этой удивительной девушки, но всё же, как ни странно, она терпит все его выходки и отвечает взаимностью на самые сокровенные чувства. Не дорожить таким счастьем было бы, мягко говоря, глупо и неправильно.
И вот сейчас, торопливо вытирая слезы, он не мог заставить её улыбнуться, отчего всё больше поддавался панике и желанию расцеловать будущую жену. Бережно, словно кожа Гермионы была сделана из хрупкого стекла, готового вот-вот рассыпаться в бриллиантовую пыль, Рон с плохо скрываемым удовольствием прикасался губами к ее щекам, носу, лбу, покрывая каждый миллиметр легкими поцелуями.
Девушка посмотрела в его глаза, словно хотела сказать нечто очень важное.
Два взгляда. Таких разных. Его — испуганный, растроганный, нетерпеливый, её — растерянный, смущенный, задумчивый. И лишь одно чувство, полностью соответствующее им обоим — влюбленность... Нежная и в то же время обжигающая, полностью завладевшая их сердцами, словно кто-то решил соединить две души, каждая из которых измучена временем и изранена шрамами, в одно целое и неделимое слово «счастье». Счастье, в котором никогда не будет лидера или проигравшего, зато всегда будет понимание, доверие и сплоченность.
Словно в каком-то детском порыве Гермиона подалась вперед, чтобы обнять Рона. Скрестив руки за его шеей, девушка, тайно наслаждаясь, вдыхала аромат его волос. Они пахли … солнцем. Да, такие яркие, по-настоящему весенние рыжие волосы, словно переливы огненного заката или жаркий зной песчаного пляжа… И в то же время нежные, мягкие. Да, они пахли солнцем. Таким же ярким, обжигающим, но завораживающим солнцем.
— Я люблю тебя, Гермиона, — сказал Рон, неосмысленно рисуя пальцами какие-то странные узоры на ее спине.
— И я люблю тебя, — ответил девушка, потом еле слышно добавила: — ромашка…
Она искренне надеялась, что он не услышит. Глупо немного, но всё же в ее представлении Рон ассоциировался именно с этим цветком: такой же простой, но неописуемо милый, милый, милый… Такой же располагающий к себе, такой же наивный в чем-то. Маленький кусочек детства. Огромная часть её самой.
Рон… Единственный человек, заставляющий её улыбаться. По-настоящему. Всем сердцем, всей чистотой души. Так же, как улыбается он сам.
Рон по-прежнему что-то выводил на спине Гермионы. На его лице заиграла улыбка, когда он уловил в едва различимом шепоте: «Ромашка».
* * *
— Чтоб тебя! — воскликнула Джинни и бросилась обнимать Гермиону. — Я уж думала, что он никогда не решится, — добавила она чуть тише.
Гермиона (пока еще Грейнджер) молчала, прижимая подругу к себе. Позже к ним присоединилась Молли Уизли, и из кухни, где находились в это время девушки, послышались вздохи, рыдания и радостные крики.
Джордж наигранно заткнул уши, якобы боясь оглохнуть. Гарри радостно похлопал Рона по плечу, окинув его одобряющим взглядом. Мужская троица села на диван, ожидая прихода остальных.
— И какова была её реакция? — мимоходом спросил Джордж. — Фразы вроде: «нам слишком рано» и «а как же образование»?
Рон укоризненно посмотрел на брата, заставив того виновато улыбнуться.
— Ну, ты же знаешь его, — ухмыльнулся Гарри, сглаживая небольшую семейную стычку. — И Гермиону тоже знаешь.
— Да, — кивнул Рон, расслабленно откидывая голову на спинку дивана, — и знаешь, что самое замечательное? Я буду узнавать ее всю оставшуюся жизнь.
— Сочувствую, — наигранно вздохнул Джордж, за что уже от Гарри получил локтем в бок.
Рон, казалось, не слышал (или просто не хотел слышать) этой шутки. Может, он просто привык к выходкам Джорджа и потому знал, что самым худшим наказанием для братца будет полное игнорирование.
— А ведь у нас потом будут дети, — мечтательно произнес Рон. — Гарри, ты будешь крестным?
— Тебе не кажется, что еще рано об этом говорить? — слегка удивившись, вопросом на вопрос ответил Поттер.
Уизли лишь махнул рукой, погружаясь в свои мысли.
— Если у нас будет девочка, то пусть она будет похожа на Гермиону. А если мальчик, — задумчиво протянул Рон, — то тоже лучше на Гермиону.
Услышав последнюю фразу, Джордж не сдержался и захохотал в голос, за что Рон и Гарри, не сговариваясь, стукнули его подушками.
Входная дверь протяжно скрипнула, в комнату ворвались потоки прохладного ветра и шум начавшегося дождя.
— Наконец-то вы пришли, — практически пропела Молли Уизли, высовываясь из кухни, чтобы поприветствовать своего мужа, сына и невестку, затем заговорщицки поманила Флер пальцем.
Жена Билла медленно пошла в сторону старшей миссис Уизли, придерживая рукой свой округлый живот. Несмотря на уже долгий срок беременности, она по-прежнему не теряла своей французской грации, превращая большой живот в некое украшение собственного тела.
— Как прошел день? — издалека начал Рон.
— Отлично, сынок, — ответил Артур Уизли, — сегодня в Министерстве я проводил лекцию по новым маггловским изобретениям, — его лицо всегда принимало счастливый вид, когда глава семейства говорил о любимой работе, — а у вас что нового?
Рон только собирался открыть рот, как вдруг Джордж с улыбкой ошибочно амнистированного клиента психбольницы воскликнул:
— Они с Гермионой женятся!
Флер, еще не успевшая дойти до кухни, сначала удивленно оглянулась, затем широко улыбнулась, потом, видимо наплевав на рамки своего воспитания, радостно завизжала и зачем-то топнула ногой.
Но смешнее всего было видеть Джорджа, который наигранно гаденько хихикнул, наблюдая за реакцией всех вокруг.
— Дурдом, — закатил глаза Рон и улыбнулся, почувствовав легкий поцелуй в лоб.
— Да, — по-доброму усмехнулась его будущая жена, — и, исходя из того, что я согласилась взять твою фамилию, скоро в этом отделении станет на одного психбольного больше.
*I love you ‘till the end — Я буду любить тебя до конца.
07.07.2011 Глава 2.
— Кому-нибудь положить кусочек лаймового пирога? — как всегда суетилась миссис Уизли. — Джордж, милый, ты будешь?
Не давая возможности возразить, Молли щедрой рукой отложила «кусочек», который по размерам составлял треть пирога, на тарелку сына. Джордж лишь устало закатил глаза с видом «против лома нет приема».
— А ты будешь, Флер? — нашла новую жертву хозяйка ужина.
— Нет, что вы, — тут же протараторила испуганная девушка, словно её просили отведать сырого мяса.
— Не стесняйся, — махнула рукой Молли.
— Я не стесняюсь. Просто действительно не хочу, — в голосе Флер не было виноватых ноток, так как она знала: заботливая свекровь не правильно реагирует на мягкость, воспринимая вежливый отказ как смущение.
Гермиона прокашлялась, чтобы скрыть смешок, который невозможно было сдержать, глядя на Флер: бедная девушка ошарашено смотрела на пирог в ужасе обдумывая, хочет ли Молли проявить заботу или просто убить, накормив до смерти.
Эта привычная, веселая семейная обстановка всегда согревала сердца обитателей Норы. И пусть они не признавались друг другу в этом, но родной очаг играл главную роль в жизни каждого из них.
Возможно, в этом и есть скромное счастье женщины: вечерние посиделки в кругу близких, сладкий запах, доносящийся из кухни, веселые разговоры, оставляющие что-то приятное в душе, воспоминания, которые приятно хранить под сердцем. Гермиона часто думала об этом. Что именно делает Нору таким важным местом? Может, вечная суета Молли Уизли, пропадающей за готовкой? Или задорные споры Джинни и Рона по поводу квиддича? Или остроумные, хотя порой и резкие шуточки Джорджа? А может, забавные расспросы Артура Уизли, которыми он мучает Гарри весь вечер (что-то в духе «как устроена микроволновка, а где у пылесоса моторчик, что за зверь такой — вентилятор»)? Размышляя над этим, Гермиона всегда приходила к одному выводу: здесь, как и в любой настоящей семье, нет лидеров. Каждый составляет неотъемлемую часть этого уютного мирка, обитателем которого она скоро станет.
А ведь тогда, на первом курсе, кто бы мог подумать, что они будут одной семьей?
Гермиона посмотрела на своего возлюбленного. Рон, заметив это, вопросительно взглянул на невесту, но та лишь отрицательно покачала головой. Младший Уизли улыбнулся, привыкнув к тому, что его девушка часто погружена в свои мысли. Он очень любил наблюдать за ее задумчивостью. Собранная и в то же время растерянная Гермиона вызывала умиление и необъяснимую нежность.
К счастью многих и к огорчению Молли, ужин завершился. Все разошлись заниматься привычными делами: обсуждением квиддича, обдумыванием завтрашнего меню, разговорами о маггловских изобретениях. Рон взял Гермиону за руку, ведя в сторону своей спальни.
Дверь тихонько скрипнула, когда хозяин комнаты решил закрыть ее на ключ. Гермиона подошла к распахнутому окну, не обращая внимания на действия Рона. Прохладный, но приятный ветерок дарил ощущение легкости. Запах мокрого сена, сохранившийся после дождя, витал в воздухе, напоминая о сельском просторе близлежащих полей. Вдали пылал закат, переливаясь багровыми и золотистыми красками, а в исчезающем из виду лоскуте облаков белели просветы, указывая, что где-то до сих пор идет дождь.
— Я могу попросить тебя? — раздался тихий шепот рядом с плечом девушки.
Гермиона слегка повернула голову на звук и, почувствовав, как Рон целует её шею, улыбнулась:
— Конечно.
— Всегда говори мне правду, какой бы она не была, хорошо?
Грейнджер понимала ту серьезность, с которой юноша произносил просьбу, но не могла не улыбнуться:
— А ты сможешь сделать так, чтобы мне не пришлось тебе врать?
Рон резко выпрямился и холодно посмотрел в окно:
— Это не всегда от меня будет зависеть.
— Что ты имеешь ввиду?
Уизли на секунду закрыл глаза, словно размышляя, стоит ли говорить или нет, затем сделал глубокий вдох:
— Помнишь, когда мы уничтожили медальон, я рассказывал тебе, что видел перед этим?
— Ох, Рон, перестань, — закатила глаза Гермиона. — Это не имеет значения.
— Для меня имеет, — четко проговаривая каждое слово, возразил Уизли. — И это важно, Гермиона. Если ты когда-нибудь … полюбишь… другого человека, я должен об этом знать.
Тускнеющий блеск в его глазах показывал, как много усилий потребовалось, чтобы произнести эти слова.
— Рон, — мягко произнесла Грейнджер, беря его за руку, — только одного человека я буду любить так же сильно, как и тебя, но лишь потому, что это будет общая часть нашей жизни, понимаешь?
На этих словах он улыбнулся, вновь возвращаясь к тем мыслям, которыми был наполнен до ужина.
— Знаешь, Гермиона, я очень рад за Билла и Флер.
— Я тоже, — проговорила Грейнджер, укутываясь в тепло его рук. — Но для таких разговоров слишком рано.
Рон не стал с ней спорить. Главным сейчас было то, что эта девушка согласилась законно стать частью его жизни.
* * *
Старые полинявшие обои, трещины в стенах, осколки когда-то дорогих ваз и исцарапанные шедевры живописи — таким представлял себя Малфой-менор в эти дни. Люциус с дотошным любопытством вглядывался в продырявленный пол, переводя взгляд на остатки ковра. Драко нервно ходил по комнате, скрестив руки за головой.
— Нет, я сказал нет и точка! — голос молодого человека срывался на крик.
— А я сказал да. Ты поедешь к этой чертовой семейке, — спокойно, но уверенно произнес его отец.
— Лучше в Азкабан! — категорически ответил сын, тряся белокурой головой.
Люциус резко встал и одним движением оказался рядом с Драко, ухватив того за воротник.
— Жалкий мальчишка, — озлобленно прошипел старший Малфой, — что ты знаешь об Азкабане! Твоя смазливая физиономия не поможет тебе там. Это место, откуда практически невозможно вернуться, и лишь самые изворотливые и безрассудные преступники смогли выбраться оттуда. Преступники с большой буквы, до которых тебе так же близко, как и Воландеморту до возвращения. Ты жалкий, ни на что не годный мальчишка, не более!
На этих словах он оттолкнул сына от себя. Драко, потирая затекшую шею, ехидно ухмыльнулся:
— Значит, Сириуса Блэка ты тоже считаешь преступником с большой буквы?
Замахнувшийся кулак рассек воздух и достиг бы своей цели, если бы в этот момент не вошла миссис Малфой.
— Драко? Люциус? Всё в порядке? — нервно спросила она, оглядывая двух мужчин.
— Конечно, мама, — спокойно произнес сын, ядовито посмотрев на старшего Малфоя.
Бледность Нарциссы не скрывала её болезненного состояния, а круги под глазами указывали на постоянные недосыпания. С тех пор, как закончилась война, многое поменялось в сознании этой аристократичной женщины. Укоры совести тяготили её, а мысли тяжелым грузом оседали на сердце. Подавленность стала обыденной, а убеждения, что знаменитая фамилия Малфой — всего лишь пустой звук, не оставляли ни на секунду. Она не находила поддержки: Люциус по-прежнему плевался ядом похуже покойной Нагайны, а Драко с яростью осмысливал никчемность их положения в обществе. Стычки между двумя любимыми мужчинами не прекращались, заставляя материнское сердце сжиматься от боли и отчаяния. Свобода такой ценой… Нарцисса часто задумывалась, нужна ли ей такая свобода, и практически никогда не могла принять положительный ответ.
Вот и сейчас, видя разъяренное лицо мужа, она лишь измученно потирала виски, опустив глаза в пол.
— Я всё сказал, — прошипел Люциус, глядя на сына, и вышел, громко хлопнув дверью.
Несколько кусочков когда-то дорогой штукатурки упали на вылинявший ковер. Нарцисса подошла к Драко, приподняв рукой его подбородок.
— Милый, — устало прошептала она, вглядываясь в глаза сына, — ты же знаешь, что у нас нет другого выхода. После войны Министерство дало нам шанс, и мы должны оправдать доверие. Пойми, Драко, прошлого не вернуть, и сила заключается вовсе не в статусе, а в том, сумеешь ли ты приспособиться к этому миру и встать на ноги, поднявшись с колен.
Услышав последний слова, младший Малфой недовольно поморщился, нахмурив брови.
— И так же ты должен понимать, что выполнять обязанности, полагаемые на нас Министерством, просто необходимо.
— Почему?! — медленно, но верно закипал Драко, не обращая внимания на гневную дрожь в теле. — Почему они послали именно меня к этому сумасшедшему старикашке?! Почему именно я должен помогать ему с этими идиотскими журналами и газетенками?! Унижаться перед какими-то чокнутыми Лавгудами!
Нарциссе было нечего ответить на реплики сына. Впрочем, он и не хотел слушать, ему просто требовалось выговориться, хотя сам Драко не признавал это, так же как и не признавал того, что знаменитое Малфоевское хладнокровие давно в прошлом.
— Драко, так решили в Министерстве. Прости, но я не в силах что-либо менять. Прошли те времена, когда от нас кто-то зависел. Теперь мы зависим от всех.
Сказав это, миссис Малфой вышла из комнаты, закрыв за собой дверь, и тихо заплакала, услышав звуки бьющихся предметов.
Отчего она плакала? От потери былого влияния, богатства, положения в обществе? Нет. Её боль была намного больше и важнее всего этого: боль матери, которая не может подарить счастье своему ребенку.
Издатель «Придиры» (а теперь еще и директор «Пророка») мистер Лавгуд суетился на кухне, выбирая, что лучше приготовить: суп из рыбы-трехножки, арбузное рагу или стейк из лопаток павлина.
— Ах да, — вспомнил Ксенофилиус, вновь наклоняясь к полураскрытому окну, — не забудь отправить сову семейству Уизли, Полумна! Их тоже нужно пригласить.
— Хорошо, папочка, — попугаем ответила дочка, пытаясь отнять у садового гнома свою сережку, сделанную в форме репки.
Ксенофилиус довольно насвистывал какую-то мелодию, придуманную им самим. Вечер обещался быть хорошим: прилетевший потронус из Министерства сообщил, что для помощи написания статей «Пророку» выделили молодого специалиста. К сожалению, не указывалось имя помощника, но это не огорчало Ксенофилиуса, ведь сегодня вечером этот самый специалист должен был посетить семейство Лавгудов и присутствовать на званом ужине, меню которого сейчас обдумывал глава семейства.
— Я отправила сову Уизли, — сообщила Полумна, войдя в круглую комнату. — Кстати, до меня дошли слухи, что Рональд сделал Гермионе предложение. Они помолвлены.
— Еще одна новая пара в их семье, — радостно присвистнул мистер Лавгуд. — Хорошая новость! Определенно хорошая новость. Ну, значит, мы их сегодня за ужином и поздравим.
Полумна согласно кивнула и улыбнулась:
— Представляешь, если этим специалистом окажется кто-то из наших знакомых? Например, Невилл или Дин? Вот сюрприз-то будет!
— Да, точно, сюрприз.
* * *
В это самое время, далеко от Норы и дома Лавгудов, упоминаемый «сюрприз» материл всё на свете и злостно фыркал, собираясь на встречу со своим будущим работодателем, который даже не догадывался, чем обернется этот ужин.
07.07.2011 глава 3.
— Рон, — донесся крик со второго этажа, — Лавгуды приглашают нас на ужин.
Услышав голос Гермионы, рыжий кивнул, а потом, вспомнив, что Грейнджер его не видит, произнес в ответ:
— Хорошо, вечером сходим.
— Нет, нужно идти уже сейчас. Ужин вот-вот начнется, — возразила девушка, спускаясь по лестнице.
Она на ходу вставляла сережку в ухо, медленно передвигая ноги. Когда с украшением было покончено, Гермиона ускорила шаг и оказалась рядом с Роном. Младший Уизли сидел на диване и нежно смотрел на девушку. Одним движением руки он усадил невесту себе на колени, кутая лицо в ее мягких волосах. Гермиона улыбнулась, погладив Рона по голове. Здесь и сейчас, чувствуя биение самого дорогого сердца на свете, совершенно не хотелось наблюдать за счетом времени. Стрелки часов бежали неуловимо быстро. Куда подевалась надоедливая медлительность? Дни стали сменять друг друга слишком торопливо, но, как говорится, счастливые часов не наблюдают.
— Может, никуда не пойдем? — спросил Рон, блаженно закатив глаза от прикосновений Гермионы. — Скажем, например, что мы заболели?
— Или что нас нет дома, да? — улыбнулась девушка. — Нет, это было бы невежливо.
Уизли обреченно вздохнул, но всё-таки выпустил невесту из объятий.
* * *
— Они вот-вот придут, — суетился Ксенофилиус, разливая по стаканам какую-то подозрительную синюю жижу.
Маятник будильника в виде страуса сообщил, что уже семь часов. Мистер Лавгуд испуганно фыркнул, ускоряя темп своих действий, из-за чего непонятное угощение разлилось на баклажановую скатерть.
За окнами послышался громкий хлопок и звук приближающихся шагов. В дверь позвонили: все комнаты наполнила мягкая нежная мелодия.
— Полумна, открой! — крикнул из кухни хозяин дома, пытаясь с помощью волшебной палочки удалить пятно на столе.
— Хорошо, папочка, — донеслось издалека.
То ли заклинание было неподходящим, то ли палочка начала барахлить, вот только пятно становилось всё больше и больше, превращаясь из маленькой капельки в здоровенный овал диаметром в пятнадцать дюймов. Недолго думая, Ксенофилиус отбросил эту идею и застелил поверх еще одну скатерть, довольствуясь собственной находчивостью.
— Здравствуйте, мистер Лавгуд, — Гермиона зашла на кухню, ведя за собой Рона.
— Здравствуйте, молодые, — кивнул хозяин ужина и жестом пригласил всех к столу.
За разговорами прошло около пятнадцати минут, но к еде никто пока не притронулся.
— Может, уже приступим к приему пищи? — спросил Рон, за что тут же получил неодобрительный взгляд невесты.
Не то чтобы Уизли перестал быть благоразумным и хотел поскорее попробовать стряпню Лавгуда, но всё же их позвали на ужин, а не беседы травить, так ведь?
— Он хотел поинтересоваться, не ждем ли мы кого-нибудь? — поправила Гермиона, пихнув жениха ногой под столом.
— Я так и понял, — кивнул Ксенофилиус. — Да, девочка, ты права: мы ждем виновника торжества.
Лавгуд выдержал многозначительную паузу, наслаждаясь непониманием гостей, затем продолжил:
— Дело в том, что мне, точнее, моим журналам дали нового помощника. Это специалист! Он соберет сведения для новых статей и внесет какие-либо преображения в «Пророк» и «Придиру». Молодой человек должен появиться с минуты на минуту.
В подтверждение его слов на улице раздался громкий хлопок.
— А! Вот и он! — Ксенофилиус подпрыгнул на стуле от восторга.
Послышались сдавленные ругания и стук в дверь. Не дожидаясь разрешения войти, молодой человек потянул ручку на себя, впуская в комнату легкий вечерний ветерок.
— Мы на кухне, первая дверь слева, — окликнул хозяин дома.
Размеренные шаги медленно преодолели несколько метров, фигура человека застыла в дверном проеме.
— Дементр меня подери! — ругнулся Рон, увидев белокурую голову Малфоя.
— Я тоже не рад тебя видеть, — усмехнулся Драко, небрежно кинув свою сумку с вещами на пол.
— Что ты тут делаешь? — холодно спросила Гермиона, вставая из-за стола.
Малфой гадко улыбнулся и с наигранной вежливостью произнес:
— Разрешите представиться: Драко Малфой, молодой специалист, которого вам выделили в помощь для написания новых статей в вашей вшивой газетенке. Прошу любить и жаловать. Или как хотите. Мне по барабану.
Ксенофилиус растеряно переводил взгляд с Малфоя на гостей, с гостей на Малфоя, открывая и закрывая рот как рыба, выброшенная на берег.
— Я вижу, вы тоже безумно рады этой новости, даже больше меня! — с поддельным восхищением крикнул Драко, скрестив руки на груди и облокотившись на дверной косяк.
— Это не смешно, хорек, — прошипел Рон, пытаясь убить наглеца взглядом.
— А мне кажется, что это смешно, — лениво зевнул Малфой. — Прямо обхохочешься.
— Здесь, должно быть, какая-то ошибка, — сказала Гермиона, обращаясь к мистеру Лавгуду. — Я сделаю запрос в министерство и попрошу, чтобы вам прислали другого помощника.
— Ага, удачи, Грейнджер, — послышался голос Драко. — Я сам пытался их отговорить, но ничего не поделаешь. Так что я теперь буду жить у вас, странный чокнутый старикашка. Ой, то есть, мистер Лавгуд.
Рон резко встал и сделал несколько шагов в сторону Малфоя, но Гермиона успела удержать его за руку.
— Раз уже ничего не исправить, то… — хозяин замялся, пытаясь понять, что ему дальше делать. — То прошу к столу.
Все снова сели. Малфой уютно расположился в кресле, нахально запрокинув ноги на край стола.
— Может, у меня и копыта, но зато обутые в дорогие итальянские туфли, а не в навозо-давки как у тебя, — ухмыльнулся бывший слизеренец.
— Какая разница? — Рон пожал плечами. — Копыта и есть копыта. У меня, может, и не итальянские туфли, зато ноги имеются…
— …А вот с мозгами напряженка, — не остался в долгу блондин.
— Гермиона, мы уходим, — сквозь зубы процедил Уизли, вставая из-за стола.
Девушка беспомощно посмотрела ему вслед и извинилась перед Лавгудом.
— Ничего-ничего, — добродушно ответил тот, — я бы тоже ушел, если б мог.
Малфой, притворившись, будто не услышал последнее замечание, произнес в спину Грейнджер:
— Заходи на огонек, зубрилка. Поупражняемся в остроумии, а то у меня здесь совсем мозг атрофируется.
— Это случилось лет девятнадцать назад, хорек. Ты уже опоздал, — кинула она, не оборачиваясь.
Драко скрипнул зубами и уже открыл было рот, чтобы выплюнуть очередную ядовитую фразу, но послышался звук захлопнувшейся двери.
Блондин уставился на хозяина дома. Лавгуд обреченно комкал край одной из скатертей.
— Приятного аппетита, — наконец произнес Ксенофилиус и ушел в другую комнату.
Малфой самодовольно улыбнулся и покосился на еду. Непонятные разноцветные кусочки не вызывали доверия, а вязкая жижа в стаканах и вовсе ассоциировалась с синими соплями. Слизеренец, опасаясь за свое здоровье, вылил ужин обратно в котелок и, подняв сумку, пошел в глубь дома.
Несколько комнат были заперты. Толкнув последнюю дверь, Малфою удалось войти внутрь. Наступив на что-то колючее, блондин выругался и включил свет. Лампа, обрамленная красивой люстрой, зажглась под потолком. Комната представляла собой аккуратное, уютное помещение. Только вот кровати не было. Драко сделал один шаг и услышал какой-то шорох. Еще шаг. Опять шорох. Шаг. Шорох. Посмотрев на стену, Малфой еле сдержался от крика неожиданности: вплотную теснились несколько клеток с непонятными маленькими существами, похожими на пикси, только у этих животных были огромные клыки, торчащие изо рта, и светящиеся крылья, которые и создавали шорох. Выбежав из комнаты, Малфой ругнулся, проворчав что-то связанное с Лавгудом и психиатрическим отделением больницы Св. Мунго.
— А, мой юный друг! — воскликнул недавно упомянутый Ксенофилиус. — Это не ваша комната.
— И где же тогда моя комната? — фыркнул Драко.
В ответ хозяин дома поманил его рукой. Миновав несколько извилистых коридоров, Лавгуд указал на распахнутую дверь.
Малфой всунул голову в проем: теплое, чистое помещение с мебелью из седого дуба, ажурные занавески и мягкий ковер.
— Видите это? — спросил Ксенофилиус. — Это тоже не ваша комната.
Он с явным наслаждением отменил непонимание на лице Малфоя и продолжил:
— Ваша комната на чердаке.
— Вы шутите? — вытаращил глаза Драко.
Ксенофилиус отрицательно покачал головой и ушел, не давая Малфою возможности возразить.
Проклиная всех и каждого, в особенности этого чокнутого старикашку, блондин поднялся по лестнице на чердак дома и нащупал на стене выключатель. Оголенная лампа тускло, словно испуганно отсвечивала желтым расстояние в двух метрах от себя, дальше следовала темнота. В освещаемом пространстве можно было увидеть скудную мебель: кровать и тумбочку. Чертыхаясь, Малфой прошел внутрь будущей комнаты и со злостью кинул сумку на койку. Пружины жалобно заскрипели, вторя скрипу натянутых нервов.
Ничего хорошего эта работа не предвещала. Данный факт ясно осознавали и Лавгуды, и Драко, и Уизли. Отрицать что-либо было бы глупо. Пытаться идти на уступки тоже казалось немыслимым. Но, что делать? Против воли министерства пойти нельзя, тем более, что «Придира» и «Пророк» давно нуждаются в свежем взгляде специалиста. Так размышлял Ксенофилиус. Малфой никак не размышлял, каждой клеточкой тела мечтая перемотать время на три месяца вперед, когда данный кошмар уже подойдет к концу. Рон старался не думать о ненавистном блондине, унижение от которого выслушивал на протяжении всех школьных лет. Гермиона этой ночью плохо спала, потому что ей снился очаровательный белый хорек, вызывающий сплошное умиление, но потом зверь превращался в мерзкого слизеринца, которого хочется как минимум убить, как максимум — убить дважды. Одна Полумна спала тихо и сладко. Её сон не тревожили размышления обо всей сложившейся ситуации.
Vova
