Несмотря на ледяной ветер, девушке было жарко. В горле першило от гари и пепла, которым было покрыто практически всё вокруг. Флёр прислонилась спиной к холодной полуразрушенной стене, когда-то бывшей частью сооружения. Сейчас же оно представляло собой жалкий обломок, испещренный трещинами и готовый разлететься на мелкие осколки от любого боевого заклинания. Девушка, взметнув некогда светлой копной волос, теперь же покрывшейся слоем сажи и потускневшей, выглянула из-за своего ненадёжного убежища и, пустив режущее заклятие, спряталась обратно, переводя дыхание. Эта ночь тянулась уже очень долго. Она вобрала в себя все годы до первого падения Того-кого-нельзя называть, несколько лет, брошенных судьбой на передышку, изматывающее время войны тайной — противостоять злу совсем маленькой кучкой людей, невзирая на насмешливые взгляды и отсутствие поддержки со стороны, — и наконец, последний год, самый страшный. Когда каждый день мог стать последним, каждая встреча — последняя: невозможно было сказать наверняка, что случится с тобой в следующий момент — говорить о близких и вовсе случайных людях, смысла нет. Но всё это смешалось, померкло уже в первые минуты настоящего хаоса захватившего Хогвартс и его окрестности. Самое страшное началось тогда. С падением магического щита, защищавшего школу, началась самая настоящая мясорубка. Это была не «битва», как её позже окрестят на страницах истории — побоище — без кодекса, правил и чести. Каждый усвоил лишь одно, слизеринское правило: главным было выжить. А потому и тела падали на землю как подрубленные, кромешную тьму освещали разноцветные вспышки заклятий: чаще зелёные, а красных становилось всё меньше и меньше, — а тишину разрывали надрывные крики отчаяния и ужаса — сухие, острые, а главное — мгновенные — секунда и нужно снова ставить щит, ты на войне — на слёзы времени нет. Скорбь, сожаление — всё это было оставлено за плечами, там, вечером — потонуло в омуте ожидания. А это, кажется, было так давно — просто не сейчас.
Флёр отразила щитом ещё одно заклинание, летевшее в её сторону, и пустила в ответ подобное. Синего оттенка, кажется. Она уже не помнила. Перед глазами стояла совершенно другая картина. До того как оказаться здесь, в небольшом земляном углублении, за каменной кладкой, не поднимавшейся над землёй и на метр, скрываясь от очередного Пожирателя Смерти — совсем молодого, но от этого не менее жестокого, — она была там, в самом пекле и видела. Видела, как, на миг задержав на своей новоиспеченной родственнице стекленеющий взгляд, падал на пропитанную кровью холодную землю Фред. Тогда, кажется, само время остановилось, и Флёр видела, как гамма чувств и эмоций, сменяя друг друга, искажают лицо Джорджа, сражавшегося неподалёку и сейчас глядящего на то, как в его единственной, безупречно точно подходящей, половине перестаёт биться сердце — когда его наоборот ускорило темп. Он с тех пор будет жить за двоих, помня то мгновение. Флёр же, ставшая невольной свидетельницей этого прощания, момента, предназначенного только им двоим, подавила в себе боль, рвущуюся наружу острым, режущим нутро криком, утопив ее в омуте всего того, что мешало хладнокровно взмахивать палочкой и отправлять на тот свет врага.
Ещё одно заклинание и тот, что находился по ту сторону камня, кажется, притих. Девушка буквально ползком выбралась из-за своего убежища и, поднявшись на ноги, посмотрела на лежащую в раскорячку фигуру, закутанную в чёрную мантию. Бывшая Делакур скривила губы и недрогнувшей рукой пустила режущее заклинание — чтобы наверняка. Чтобы тварь сдохла. Тело по инерции выгнулось, а из распоротой раны брызнула кровь, орошая покрытую пеплом землю. Потом же, спустя месяца, на закате осени, из выжженной земли прорастут жесткие и колючие стебли. А когда сойдёт снег, распустятся алые цветы скорби.
Нужно было возвращаться. К парадному входу в замок. Туда, где жизнь кипела. Оттого, что дыхание смерти чувствовалось так ясно. Спотыкаясь о камни на склоне и вывороченные корни вековых деревьев, раздирая тонкую кожу на руках и ломая ногти, притом совершенно не чувствуя боли — то было ничто по сравнению со злобой, просто сжигающей изнутри, — девушка пробиралась к замку. Оставалось совсем немного, но Флёр обернулась, держа палочку наготове, услышав хруст позади себя. На земле, прислонившись к дереву, полулежал Пожиратель. Мантия была разодрана и пропитана кровью — он был ранен. И причём сильно, иначе бы сгустившийся полумрак уже давно прорезала вспышка заклятия. Скорее всего, зелёная. Флёр, осторожно ступая, приближалась к незнакомцу. И с каждым шагом горечь, отчаяние, боль в её душе давали о себе знать, закипая и обращаясь обжигающей злобой. Хотелось мстить. За каждого убитого, воевавшего под белым знаменем, и неважно, совершенно неважно, что и лицо его смазано в памяти, и имя неизвестно. Подойдя совсем близко, она уже было занесла палочку, готовясь наносить одно за другим режущие заклятия, пока тело ублюдка, лежащего перед ней, не превратится в кровавое месиво, но помедлила. Она скользила взглядом по чуть съехавшей серебряной маске, подобно убийце, предвкушающему ещё не содеянное и готовому вот-вот погрузиться в пучину багряного удовольствия. Ей было мало просто убить — она хотела видеть лицо жертвы, страх в бегающих глазах — расплаты, вот чего жаждала истерзанная этой чёртовой войной душа. Тяжело дыша, Флёр наклонилась и сорвала с юноши маску. А в следующий миг из ее онемевших пальцев выпала палочка, откатившись куда-то под камни. Девушка сделала шаг назад — нутро резко скрутило, и схватившись обеими руками за живот, она упала на колени. Вся её злость, готовая вылиться наружу заклинанием, теперь была направлена внутрь её самой. И с каждым гулким ударом какого-то непонятного сгустка о кости, девушка корчилась всё сильнее. Это пульсировала жизнь. Нет, не её — ещё не запятнанная злобой и кровью убитых, а потому так противившаяся этой вспышке гнева. Флёр исподлобья посмотрела на смуглого юношу и на мгновенье встретилась с помутневшим взглядом изумрудных глаз. Уже не поднимаясь, на разбитых коленях, она подползла к нему и обхватила дрожащими руками покрытое испариной лицо юноши. Жадно вглядываясь в обострившиеся и повзрослевшие черты, она пыталась узнать в них темнокожего мальчишку, когда-то давно влюблённого в шармботонскую красавицу. То, как он подолгу ходил за ней следом, украдкой наблюдая, как пытался заговорить, а потом как смущённо дарил охапку белых лилий, сбивчиво говоря что-то о том, какое у неё красивое имя и как оно ей подходит, — было сохранено в самом укромном уголке её сердца, которого не коснулась война, а значит и сейчас войне места не было. Таких влюблённых юнцов было немерено, и не одного из них она уже убила, но этого — не смогла. Почему-то именно его чуть насмешливая, но для неё — всегда искренняя, — улыбка, озорной взгляд пронзительно зелёных глаз врезались в её память и проросли корнями в самое сердце. По щекам беспрестанно катились слёзы, и уже невозможно было хладнокровно мыслить и расчётливо отправлять на тот свет врага. Да и не врага вовсе — он же мальчишка, ещё совсем мальчишка, и её бы не тронул, не смог бы. Флёр склонилась ещё ниже, касаясь, уже ставшего родным, лица спутанными волосами, и притянула к себе тяжёлое, но совершенно обессилившее тело. Обхватив так крепко, как только могла, этого юношу и изо всех сил зажмурившись, она трансгрессировала, молясь только об одном — чтобы его не расщепило.
Первым, что она почувствовала, был прохладный влажный ветер с солёным ароматом. Француженка откинула назад голову, пытаясь впустить в свои сожженные гарью лёгкие как можно больше целительного воздуха. Она глубоко дышала, безразлично глядя ввысь, где, рассекая синеву широкими крыльями, летел орёл. Очнувшись от заворожившего сознание привкуса безграничной свободы, Флёр перевела встревоженный взгляд на своего спутника. Глаза слизеринца были прикрыты. Сердце пропустило удар. Девушка, плохо соображая, что делает, прижалась ухом к груди юноши и затаила дыхание. Медленно, тихо и приглушенно, последними вспышками в этом человеке билась жизнь. Флёр вытащила из внутреннего кармана мантии палочку — запасная, такая не у многих была, — и принялась судорожно шептать простейшие заклинания. Это всё, что она могла. Флёр вложила палочку в уже похолодевшие пальцы и, коснувшись сухими губами влажного лба своего мальчишки, отошла на шаг, готовясь трансгрессировать.
Как только Флёр с хлопком исчезла, тёмные пальцы, хоть и слабо и еле заметно, но сжали кусочек дерева, вместе с которым был подарен шанс жить и пусть совсем малая, но всё же часть сердца когда-то любимой девушки.
Почувствовав под ногами землю, Флёр призвала к себе палочку, спеша вернуться на поле боя. Но на миг обернувшись в сторону обрыва, она замерла, не в силах отвести взгляд. Затянутый пеленой пепла небосклон всполохнуло ярко-алое зарево. Флёр положила руку на ещё не округлившийся живот и заплакала. Второй раз за эту ночь она позволяла себе эту роскошь, глядя на горизонт, окрасившийся цветом скорби.
* * *
«И надежды», — сказала себе молодая женщина, держа за руку маленькую Мари и с трепетом глядя на раскинувшееся у их ног алое поле.
Vova
