Never Turn Back Now

— Привет, — Гермиона постаралась улыбнуться открыто и искренне.

— Привет, — хмуро выдохнул Гарри.

Прошло пять лет с окончания Второй Магической войны, а заодно и с окончания школы. Как это чаще всего и бывает с выпускниками, постепенно Золотое Трио потеряло всякую связь друг с другом. Точнее, у этого своеобразного треугольника отвалился один из углов, два других же вели вполне пристойную семейную жизнь, набравшись перед Финальной Битвой смелости признаться друг другу в своих нежных чувствах. Отвалившийся угол, впрочем, не сильно переживал, потому что был увлечён построением собственной геометрической фигуры с Джинни Уизли в роли второй половинки.

Две свадьбы играли в один день.

Всё это было очень ожидаемо, очень правильно и логично.

Как и трёхлетнее обучение в школе авроров — для Гарри, как и первые ступеньки министерской карьеры — для Рона, как и колдомедицинский колледж при Святого Мунго — для Гермионы. Ах, ну и как блестящие игры несколько сезонов подряд в составе «Холихэдских Гарпий» — для Джинни.

Все это было замечательно ровным счётом до сегодняшней ночи.

— Что-то случилось? — размешивая свой кофе маленькой ложечкой, бывшая мисс Грейнджер изо всех сил старалась смотреть куда угодно, но только не на школьного друга.

Такое часто случается. Война держала их вместе, соединяя крепче цемента, но стоило войне закончиться — цемент рассохся, а соединённые им детали отвалились в разные стороны. Отчаянное, невыразимое желание жить, захлестнувшее всех троих сразу на рассвете третьего мая, влекло, кружило, сводило с ума, растаскивая их, словно подхваченные течением щепки, всё дальше и дальше.

Общая цель была достигнута, а значит, считай, что пропала. Вместе с ней исчезли и темы для разговоров, раньше концентрировавшихся вокруг учёбы и уничтожения Волдеморта. А теперь… Одна на троих память грозила лишь неприятными моментами, то и дело вспыхивая тут и там отражением горьких дней: лишения, скитания, раздолбанные нервы, кошмарные сны, потери — от этого хотелось сбежать, причём сбежать как можно быстрее и как можно дальше, и втроём это сделать не получалось.

Гарри, если честно, удивлялся, как это может получаться даже вдвоём, но вдаваться в тонкости семейной жизни друзей желал меньше всего.

— Да, — прямо сказал он. — Случилось.

И более того, как только это случилось, он в первую очередь подумал о Гермионе как о человеке, способном оказать помощь. В конце концов, только ей, пусть даже и полунамёками, он всегда мог поведать что-то о своих чувствах и переживаниях. Только она всегда его понимала — или, если пуститься в долгие уточнения, хотела понять и пыталась понять.

— Гарри, — почувствовав себя немного уверенней, Гермиона протянула ему руку.

Гарри послушно накрыл ладонью изящные тонкие пальцы.

— Что произошло? — её заботливый встревоженный тон слегка напоминал интонации Молли Уизли, и именно это было сейчас герою нужнее всего.

— Джинни.

— Что с ней? — первым порывом Гермионы было вскочить и нестись сломя голову туда, где с подругой предположительно произошло нечто ужасное.

Поттер глубоко вдохнул, резко выдохнул и неживым голосом начал рассказывать — так, как учили в школе авроров, ясно и чётко:

— Сегодня ночью я был на задании. Планировалось, что продлится оно до утра, но на самом деле всё закончилось чуть раньше, около двух часов ночи. Я аппарировал домой, а там была Джинни, — Гарри помедлил, — с любовником.

— Нет, — поверить в такое было решительно невозможно.

Гермиона прекрасно помнила, как краснела и заикалась малышка Джинни в присутствии своего возлюбленного. Она, казалось, сохла по Гарри с самого своего рождения. Ну, или как минимум с того момента, как впервые услышала от родителей знаменитую историю о героическом Мальчике, который выжил. Рядом с Гарри она не могла связать и двух слов, стесняясь до одури и чувствуя себя одновременно на седьмом небе от счастья, но Поттеру долгое время не было до неё ни малейшего дела: Джинни он считал неприкосновенной сестрёнкой своего лучшего друга, которую оберегал и любил — по-братски, конечно же. Курсе на пятом Гермиона надоумила страдающую подружку начать действовать от противного, привлекая внимания других парней, чтобы Гарри приревновал и, наконец, понял своё истинное отношение к мастерице Летучемышинного сглаза. В итоге он приревновал, и понял, и всё вроде как обещало быть хорошо — «пока смерть не разлучит нас», но вот поди ж ты.

— Быть такого не может, — упрямо повторила миссис Уизли, тряхнув головой.

Гарри на миг залюбовался копной внепослушных волос.

— Может, — после небольшой паузы вымолвил он. — Ещё как может. Скажу тебе больше, это один наш общий знакомый. Секретарь их команды. Учился вместе с нами, знаешь ли.

— О Мерлин, — Гермиона потрясённо уставилась на него.— Променять тебя на… О Мерлин. Нет, так не бывает, я отказываюсь в это верить.

— От того, что ты так говоришь, ничего не изменится.

Она кивнула, признавая его правоту, и, облизав ложечку, спросила то, чего не могла не спросить:

— Ты уверен?

— Гермиона, что за детский сад! — Гарри взволнованно закачался на стуле. — Конечно же, я уверен. Неужели ты думаешь, что я не узнаю собственную жену, даже частично скрытую от меня чьей-то голой спиной?

— Значит, Дин Томас…

— Так сказать, возвращение к истокам, — он поморщился.

Странно, но горечь, разливавшаяся сейчас внутри него, была совсем не похожа на ту дикую, неконтролируемую ревность, которую он испытывал на шестом курсе, глядя на то, как Джинни целуется и обнимается с тем же Томасом. Тогда это было воистину просто ужасно: когтистое чудовище, воющее и царапающееся где-то меж ребёр, ненавидящее, заставляющее весь мир расплываться сплошной пеленой перед глазами… Сейчас — просто усталость и боль. Как будто что-то перегорело.

— И что она сказала в своё оправдание? Может быть, попробовала как-то объясниться с тобой?

— Ты имеешь в виду «Гарри, это не то, что ты думаешь»? — горько усмехнулся аврор. — «Гарри, мы просто разделись и легли в кровать — только для того, чтобы обсудить нашу стратегию в новом сезоне?». Нет, к счастью, ничего такого она не говорила. А может и говорила, — тут он равнодушно махнул рукой, — да я уже и не слышал. Я сразу же ушёл.

— Они тебя не видели? — Гермиона прекрасно понимала, что допытываться довольно жестоко, но ничего не могла с самой поделать.

В этом была она вся: узнать все детали, докопаться до сути, увидеть все тонкости, понять все мотивы, чтобы потом, проанализировав все эти данные, выдать единственное верное решение, единственный возможный выход из всей ситуации.

— Видели, — ножки стула гулко лязгнули об пол. — Всё, хватит, не хочу это опять вспоминать.

— И что дальше?

— Развод, — он нервно передёрнул плечами. — Не хочу жить со шлюхой.

— Не говори так.

— Гермиона, не включай, пожалуйста, при мне эту вашу женскую солидарность, хорошо?

Теперь пожала плечами уже Гермиона, а Гарри, понимая, что немного обидел подругу, постарался сбавить обороты и проговорил почти извиняющимся тоном:

— Ну, в самом деле, а что, если бы ты попала в подобную ситуацию?

Гермиона отодвинула кофе.

— А я давно в такой ситуации, Гарри, если тебе интересно, — и, не дожидаясь вопросов, принялась объяснять: — Первые три года у нас всё шло нормально, а потом Рон ко мне охладел. Полагаю, — она грустно улыбнулась, — я была не в состоянии разделить и удовлетворить его аппетиты, если ты понимаешь, о чём я. Всё меньше и меньше ночей мы стали проводить вместе, сначала два раза в неделю, потом один, потом раз в месяц, потом… — снова горькая улыбка. — …потом он переспал со своей секретаршей.

— Ромильда? — Гарри изумлённо приподнял брови.

Если честно, он полагал, что эта черноволосая красотка по старой памяти всё ещё влюблена только в него.

— Она самая, — кивнула подруга. — Горячая штучка, мне до неё далеко.

— Не говори так.

— Это была моя фраза.

— Неважно.

— Ладно. И ты это терпишь? — незаметно для себя, Гарри снова принялся качаться, откинувшись на деревянную спинку.

— Ты же знаешь, как муторно у нас разводиться… Два года на подумать, куча бумажек — и это только одна сторона медали. А есть ведь ещё магические кольца, свадебные обеты, аннулировать которые не так-то просто.

Гермиона закусила губу. Было так необычно — разговаривать с Гарри о том, в чём и самой себе-то казалось сложным признаться, и не потому что именно с Гарри, а просто потому что обычно подобные вещи девушка старалась держать в себе, прятать, скрывать, никому не показывать. Долгое время её личные интересы и персональные горечи не имели никакого значения перед лицом их страшного врага, их великой миссии… Пусть Избранным был только Гарри, но Гермиона всегда считала, что разделить с ним эту тяжесть — её главный долг, ведь на то они и друзья, и именно в друзьях заключалась огромная часть силы героя. Той силы, которую Волдеморту было никогда не постичь… Той силы, которая и привела их к победе.

Теперь, столько лет спустя, делиться своими проблемами вдруг стало неожиданно легко. Слова лились, будто сами по себе:

— Я бы, может, и хотела что-то предпринять, чтобы не жить под одной крышей с человеком, который тебя предал, но… Знаешь, ко всему в итоге привыкаешь, и предательство больше не кажется предательством — подумаешь, спит с кем-то на стороне, это даже хорошо, значит, меня никто трогать не будет. И можно снова, — она сделала неопределённое движение пальцами, — жить так, как будто мы просто друзья… А я уже не ревную. Кажется, даже к Лаванде ревновала сильнее. И потом… Женатый служащий министерства куда лучше, чем разведённый, да и с колдоведьмами та же история.

— Странные вещи ты говоришь, Гермиона. А как же личное счастье?

Она усмехнулась:

— И это у меня спрашивает мистер Мне-ничего-не-надо-лишь-бы-у-всех-остальных-всё-было-хорошо?

— Ах да, — Гарри вернул ей улыбку.

Определённо, рядом с Гермионой жизнь казалась совсем не такой мерзкой, какой представлялась ещё пару часов назад, когда он в расстроенных чувствах бродил, пиная мусор, по улицам. Вдвоём, надо думать, и на улицах было бы веселее...

— Прогуляемся? Супругам, которых предали, просто необходимо развеяться…

Гермиона посмотрела на него ужасно серьёзно:

— Гарри, такими вещами не шутят, — и тут же довольно зажмурилась. — А пойдём!

Пинать мусор вдвоём было действительно веселее.

— Гарри, — Гермиона плюхнулась на скамейку и нахмурилась, моментально становясь серьёзной, так, как умела это только она, — скажи мне одну вещь?

— Всё, что угодно, — без раздумий кивнул Гарри.

Это такое огромное счастье, когда ты можешь без колебаний ответить таким образом на подобную просьбу. И не потому что ты безрассуден, не потому что тебе нечего скрывать, не потому что ты рисуешься или разбрасываешься словами, а потому, что ты точно знаешь: тот, кто попросил о такой откровенности, не причинит тебе вреда своим любопытством, не использует полученную информацию против тебя, не станет причиной твоей боли или печали.

А ведь Гарри уже начал забывать, каково это — ощутить в трудную минуту, в момент душевных переживаний чьё-то тёпло и сочувствие. Её тепло и сочувствие.

— Скажи, почему ты так спокойно отреагировал на измену Джинни? — озвучила свой вопрос Гермиона и тут же напряглась, не зная, чего ожидать от своего школьного друга.

— Спокойно? — тихо переспросил тот, и в его голосе читалась явная горечь. — Нет, Гермиона, я не воспринял это спокойно… Разве, когда я реагировал на что-то спокойно, я бежал просить у тебя совета и искать утешения? Уж если я даже в самых сложных ситуациях желал справляться один, то…

— Ты просто не хотел, чтобы мы рисковали, — мягко перебила она.

— Да, — быстро кивнул Гарри, — но дело не в этом. Даже если тогда я не знал, как точно победить Волдеморта, я по крайней мере мог пытаться, мог что-то делать. Но что мне делать сейчас? За эти годы я так и не научился разбираться в отношениях между мужчиной и женщиной…

— Как и любой нормальный парень, — улыбнулась Гермиона. — И всё же…

Ей отчего-то казалось, что тот, прежний Гарри, с которым они вместе нарушали школьные правила и вместе искали крестражи, тот Гарри, который сумел победить василиска, разогнать дементоров, без страха подниматься в небо за снитчем, тот Гарри, который вышел один на один со злом — и победил, должен был отреагировать как-то более… бурно.

— Ты считаешь, что я слишком равнодушен для обманутого мужа? — горько спросил он. — Думаешь, мне всё равно?

Она промолчала. Но Гарри понял, что общую суть он уловил верно.

— Мне не всё равно! — словно в подтверждение своих слов он ударил себя по колену раскрытой ладонью. — Но неужели ты полагаешь, что я должен был запустить в них первым попавшимся под руку тяжёлым предметом?

Гермиона молчала.

— Или, может быть, пыточным заклинанием? Гермиона, — сквозь зубы вымолвил он, — мне на всю жизнь хватило двух моих школьных ошибок. Я навсегда поостерегусь делать поспешные выводы и бездумно бросаться заклятиями.

Как она могла забыть! Один из самых успешных и перспективных авроров, Гарри успел на всю страну — в очередной раз! — прославиться тем, что всегда старался взять преступника живьём, обезвредить тёмного мага, но не убить, и никто из задержанных волшебников не мог «похвастаться» тем, что аврор Поттер пытал его Круциатусом.

Как может использовать это заклятие человек с чистой душой, чей друг потерял родителей в результате бесконечных мучительных Круцио? Как может швыряться другими Непростительными тот, кто даже последней Аваде Тома Реддла противопоставил лишь Экспеллиармус?

— Гарри, прости, — на глаза Гермионы навернулись слёзы стыда. — Прости, я не хотела, — она порывисто положила руку ему на плечо, стараясь передать этим жестом всё своё раскаяние и огорчение.

— Я понимаю, Гермиона, — сейчас он снова был невозмутим. — Но, поверь, мне достаточно того, что я ошибся в…

— Профессоре Снейпе, — закончила за него бывшая гриффиндорка. — Неужели ты всё ещё винишь себя в его смерти? — она придвинулась ближе, желая защитить и утешить.

При всей своей силе Гарри, как и любой другой человек, нуждался в помощи и поддержке. Для Гермионы это всегда было так же очевидно, как, например, то, что Прорицания — ужасная чепуха, а Сибилла Трелони — та ещё шарлатанка. Но, похоже, единственный человек, который действительно должен был понимать всю подлинную ранимость национального героя, давно и прочно наплевал на это занятие… Впрочем, Джинни никогда не было особого дела до чьих-то там терзаний и переживаний. Возможно, потому, что все её собственные терзания и переживания были связаны исключительно с Гарри, а когда он оказался в её руках, необходимость переживать и терзаться быстро отпала, и миссис Поттер совсем позабыла о том, что другие на это могут быть хоть как-то способны. В отличие от своей матери, Джиневра была довольно чёрствой, если не сказать, жёсткой особой. Наверное, в большом квиддиче по-другому было нельзя добиться успеха…

Гермиона вынырнула из мира своих размышлений только тогда, когда заметила, что рука Гарри обнимает её за талию.

— А ты? — он заглядывал ей в лицо. — Каково было это тебе?

— Гарри, — Гермиона улыбнулась, прижимаясь к его тёплому боку, — я же всё уже рассказала.

— Но тоже как-то… равнодушно, — больше всего это походило на поддразнивание.

Рядом с Гермионой почему-то не хотелось копаться в себе, выискивая в своём поведении причины измены любимой. Не хотелось грустить, не хотелось предаваться грустным мыслям и запираться в своём одиночестве. Словно её присутствие окутало его, а точнее — их обоих, мантией-невидимкой, спрятав от всего плохого, что с ними произошло.

В конце концов, им не было ещё и двадцати пяти, вся жизнь расстилалась перед ними широкой красивой дорогой! Самая умная ведьма своего поколения, самый талантливый аврор — им ли расстраиваться из-за предательств вторых половинок?

Вообще-то, конечно, им, но… Если вторая половинка предала — разве была она твоей второй половинкой?

— Гарри, я не знаю, почему так… Я уже говорила, что даже к Лаванде ревновала его сильнее, а сейчас… У меня есть любимое дело, на которое тратятся все мои силы, и я, наверное, сама во всём виновата. Не уделяла Рону достаточно внимания, и всё такое. А к тому же… Порой мне кажется, что всё-таки я всегда любила другого.

— Кого же?

— Неважно, — Гермиона улыбнулась, и в её карих глазах заплясали веселые искорки.

— Не может быть, — не улыбаться в ответ просто не получалось. — Я с первого курса был уверен, что вы с Роном созданы друг для друга!

— Ага, а на втором курсе ты был уверен, что Малфой — наследник Слизерина и открыл Тайную Комнату, — фыркнула та, которой в тот год досталось от василиска.

— Не напоминай, — против воли Гарри зарылся носом в её пушистые волосы.

Гермиона замерла, страшась спугнуть невероятное, подступившее как будто из ниоткуда, ощущение полной гармонии. Она давно отвыкла от этого чувства, потому что его источник вот уже пять лет как появлялся в её жизни только периодически.

Этим источником был, конечно же, Гарри Поттер.

Да, вот так вот глупо, неправильно, невозможно… Но медальон, уничтоженный Роном, был прав: кто предпочтёт тебя, когда рядом есть Поттер? Долгие годы она обманывала сама себя, не желая поверить в эту нехитрую истину, принимая постоянные ссоры и ревность за оборотную сторону любви, о которой ничего не было сказано вслух. Гермиона просто сходила с ума от обиды и злости, когда Рон не понимал, что она — тоже девчонка, и девчонка довольно красивая, тогда, на четвёртом курсе. Ей хотелось безо всякой магии долбануть этого невыносимого рыжего придурка головой о ближайшую стену, когда он целовался с Браун на шестом. Она чуть не умерла от горя, когда он ушёл, и от счастья, когда в разгаре Битвы за Хогвартс он вспомнил о всеми забытых эльфах.

О, этот сладкий самообман!

Как удобно было думать, что это и есть то самое чувство, ради которого стоит жить!

У неё ведь никогда не было брата. Так что, не было ничего удивительного в том, что сестринскую любовь она перепутала с настоящей, а настоящую — с сестринской, и поняла это слишком поздно.

Только на свадьбе, когда дыхание перехватило от подступивших к самому горлу слёз боли, отчаяния, злости и обречённости, она, наконец, прозрела. И — как это чаще всего и случается в жизни — было уже поздно.

Оставалось только идти к волшебному алтарю — с другим. И смотреть на то, как Он обменивается магическими кольцами — с другой.

Они приносили свадебные обеты одновременно, стояли перед изящным белобородым магом все вчетвером, и Гермиона изо всех сил пыталась представить, что ни одного из Уизли здесь нет. С закрытыми глазами у неё получалось неплохо, но потом… реальность снова нагрянула и порушила наспех возведённые песочные замки.

А Гарри был таким счастливым тогда, что она поклялась: об этой любви он ничего не узнает.

Этот день летел неимоверно быстро, но одновременно казался до бесконечности долгим.

Они никогда ещё так много и так откровенно не разговаривали друг с другом. Гарри делился подробностями своей работы в аврорате — это было захватывающе и увлекательно, особенно если учесть, что обычно Гермионе приходилось видеть только другую сторону этой работы — увечья и раны, и потому отношение ко всякого рода геройству было у неё довольно-таки однозначное. По правде говоря, ей всегда казалось, что можно обойтись без лишней бравады, но парни, видимо, все до одного были устроены по-другому.

Но, если раньше она и Гарри осуждала за чрезмерно рискованное поведение, то теперь с ужасающей отчётливостью ловила себя на том, что буквально в рот ему заглядывает, слушая с восторгом очередную аврорскую байку. Как будто её любви дали новый толчок, как будто рухнули все преграды.

Преграды и правда казались сейчас чем-то неимоверно далёким. Рон, Джинни — эти имена потеряли смысл, потому что весь мир сконцентрировался на человеке рядом. Его сияющие глаза, его открытая, искренняя улыбка…

«Неужели я заставляю его так улыбаться?» — от этих мыслей сердце начинало биться быстрее, ведь Гермиона помнила, каким сосредоточенным и хмурым пришёл Гарри в кафе-мороженое у Фортескью.

— Вот так всё и было, — подвёл он итог очередному рассказу.

— Вот так всё и было, — эхом повторила она, даже не понимая, что не слышала и половины.

— Темнеет.

— Я не хочу домой, — вырвалось против воли.

— И я.

— Но Джинни наверняка тебя ищет… — приходилось признавать неприятную правду.

— Она нашла меня несколько лет назад, — Гарри пристально посмотрел Гермионе в глаза, выражение его лица было суровым. — А теперь — потеряла.

От этих слов на её душе стало хорошо-хорошо, пусть разум и протестовал против этого. Но когда и при каких обстоятельствах она решила, что разум в её жизни всегда будет ответственен за все поступки? С чего она взяла, что, если раньше легко и просто получалось не обращать внимания на веления сердца, то получится и в этот раз?

— И что мы тогда будем делать? — впервые в жизни Гермиона могла позволить себе быть слабой.

Ведь женщина и должна быть слабой. Она может быть уверенной, умной, способной, талантливой, яркой, терпеливой, упрямой, выносливой, и может быть даже «сильной», но главная её сила — исключительно в слабости. Потому что на свете нет никого счастливее, чем женщина, нашедшая мужчину, за плечами которого ей будет спокойно и просто.

И пусть Гермиона всегда считала слово «женщина» для себя неподходящим по возрасту, но в этом вопросе солидарны все представительницы прекрасного пола, вне зависимости от того, сколько им лет. Играя в песочнице, покупая свою первую школьную мантию, готовясь к экзаменам, в последний раз уезжая на Хогвартс-Экспрессе, начиная самостоятельную «взрослую» жизнь, любая мечтает найти того, кто защитит её пёсочный замок, оценит тонкий вкус, поможет донести тяжёлые книги, утрёт нервные слёзы, подставит сильное плечо… Разве есть из этого правила исключения?

Даже самые успешные колдуньи хотят лишь одного — счастливой любви.

Даже Беллатриса Лестрейндж желала лишь этого.

— Остановимся в «Дырявом Котле»? — лукаво подмигнул Гермионе герой.

— И доедем туда с ветерком, — молодая волшебница стремительным жестом выбросила вперёд руку с зажатой в тонких пальцах волшебной палочкой.

Взвизгнув колёсами, «Ночной Рыцарь» остановился перед ними. И в этот раз поездка на нём была скорее приятной, чем пугающе-экстримальной. Более того, оказалось, что если не смотреть за окно, то в водительских талантах Эрни Прэнга перестаёшь сомневаться…

Это было похоже на сказку.

А вот «Дырявый Котёл» встретил их сценой из классического женского романа. Нечто подобное описывалась в тех книжках, которыми зачитывались Лаванда, Парвати и остальные девчонки. Однажды, от нечего делать, выучив наизусть уже весь учебник Зельеварения, лучшая ученица курса украдкой пролистала пару страниц толстого издания в яркой обложке.

Что именно там произошло? В «Дырявом Котле» или в том дешёвом романчике?

На самом деле, и там, и там — примерно одно и то же. Просто не оказалось двух свободных номеров — только один.

Так что в итоге — вот они, здесь и сейчас. Гарри, Гермиона и третья по счёту бутылка шампанского, хотя и после первой молодой миссис Уизли казалось, что пора бы остановиться. Иначе она точно сотворит что-нибудь, о чём в последствии пожалеет.

Собственно, так оно и произошло. И даже под Веритасерумом она потом не смогла бы рассказать, каким именно образом всё это случилось и с чего началось, просто потому что не вспомнила бы… Просто потому что безо всяких предисловий в один момент жизнь изменилась: губы Гарри коснулись её губ, и единственной мыслью в тот момент было даже не «Пусть это никогда не закончится». Единственной мыслью было «Неужели я наконец-то живая?».

Во всяком случае, это ощущалось именно так. Как будто все долгие годы до этого она только смотрела на жизнь из-за прозрачных стёкол огромного пустого аквариума, ничего не зная, ничего не понимая, ничего в полной мере не ощущая. А теперь — ниоткуда вдруг явилась настоящая, полнокровная жизнь, и сердце в груди начало биться быстрее, разгоняя по венам горячую кровь. Она хотела, отчаянно жаждала, чтобы так было и дальше, но то рациональное, что всегда было в ней, продолжало сопротивляться. Зачем?

— Гарри, сейчас не до этого, Гарри… Нам нельзя… Не надо…

— Почему? — выдохнул он ей прямо в крохотное ушко, не отрывая губ от нежной мочки. Странно, Гарри совсем не казался сейчас пьяным.

— Неужели ты… не понимаешь? — А её дыхание всё равно было тяжёлым, оно вырывалось сквозь зубы, против её воли окрашивая голос в другие, совсем не холодные тона и оттенки.

— Не понимаю! — жарко и трепетно прошептал Гарри, и его шёпот был твёрдым, уверенным, а язык начертил восьмёрку, через всё серебро серёжек, появившихся на её ушках за последние годы, добираясь до чувствительной кожи и рассылая каждым прикосновением тысячи импульсов по всему телу, затуманивая мозг и пробуждая древние, первобытные инстинкты и ощущения.

-Но мы же… Ты… и Джинни… Рон… я…! — она говорила так бессвязно, как будто не было большей той умницы, той всегда знающей, как нужно правильно поступать, отличницы…

Тонкие пальцы с силой сжимались на его плече, но это было уже совсем не так, как если бы Гермиона пыталась оторвать, или скорей отодвинуть его от себя: это был безотчётный жест, один из тех, которые используют, когда становится слишком хорошо.

— Именно поэтому... — Гарри чуть отстранился, а потом одним движением, мужским, хищническим, прижал её к дивану, на котором они сидели, подавляя, опрокидывая, подчиняя.

И посмотрел ей в глаза.

— Поэтому что? — Гермиона дышала тяжело, а голос был хриплым, и глаза уже были влажными, с поволокой, ей явно хотелось закрыть их и продолжить, но она всё ещё пыталась не позволить себе этого.

— Поэтому будет так, как я хочу! — он сильнее прижал её к дивану. — Я часто говорил себе, знаешь: если хочешь чего-то — приди и возьми, — его голос дробился на жаркое эхо, но яснее и ярче всего Гермиона чувствовала обжигающее дыхание, обволакивающее и подчиняющее своей воле. — Может быть, это и не по-гриффиндорски, но…

— Сделай так, чтобы я хотела того, чего хочешь ты... — Гермиона закрыла глаза, и под закрытыми веками расплылись фейерверки непонятных рисунков — это Гарри наконец-то понял все её слова и желания правильно.

Обжигая поцелуями ставшие такими податливыми губы, он скользнул ладонью под тонкую ткань водолазки. В его голове промелькнула мысль, что мантии были бы сейчас гораздо удобнее, но ведь они оба в повседневной жизни предпочитали маггловскую одежду… Мысль была лишней, абсолютно ненужной, и…

— К чёрту! — Гермиона чуть отстранила его, приподнимаясь, одним сумасшедшим движением снимая насовсем свою водолазку.

Белья на ней не было, и Гарри замер на миг, не отводя взгляда от её груди — высокой и полной, упругой, но мягкой — даже на вид, с ярко-розовыми пятнами сосков на бледной коже, заострившихся, возбуждённых... А она уже забыла стеснение, забыла своего мужа и его жену: её руки уже скользили по его телу, избавляя от одежды. А потом Гермиона прижалась к Гарри сильнее, и он ощутил своим твёрдым животом её нежное, упоительное тепло, своей грудью — полноту и жар её груди, действительно мягкой, а соски так застыли, что вот-вот расцарапают кожу... Он коснулся их пальцами, слегка потёр, сжал, глядя в лицо Гермионы — строгое красивое лицо с закрытыми глазами.

Она закусила губу, чувствуя его руки на своём теле... Это было ощущение из тех, которые сложно передать словами — весь окружающий мир, да и она сама, и всё остальное сжались до размеров оголённых нервных окончаний на её сосках и пальцев Гарри, извлекающих из этих окончаний расплавленное удовольствие, мощной волной ударяющее в голову и — ещё более мощной — прямо "туда".

"Контроль над собой" стал бессмысленной фразой, пустым звуком, растворившимся непонятно где, равно как и реальность… Абсолютно всё, что она знала раньше, абсолютно всё, что раньше было важным, стало теперь мелким и незначительным, и Гермиона подняла руки, хватаясь за подлокотник дивана, позволяя Гарри делать всё, что ему хочется (и делать так, чтобы она хотела этого же), ощущая, что ещё пара секунд — и она просто разорвётся на части от этого удовольствия.

Пара секунд растянулись на вечность, а он, лаская одну грудь искусными пальцами, целовал сосок другой требовательными губами, тянул и прикусывал, оттягивая чуть-чуть на себя, и Гермиона тихо стонала сквозь сжатые зубы, дыхание вылетало шумное и тяжёлое, полное то ли мольбы, то ли восхищённой благодарности. Ощущение абсолютного наслаждения разливалось вместе с кровью по всему телу, всё больше и больше приливая к тому самому месту, куда стремился попасть и затвердевший член Гарри, замерший у внутренней стороны её бёдер.

Они оба избавились уже ото всей одежды — и никто бы не вспомнил, как, и холодный воздух комнаты дрожал, расцвеченный радугой их прерывистого дыхания, озвученный стонами Гермионы. Закусив губу, она, изгибалась, словно змея, медленно поворачивалась из стороны в сторону, подставляя губам Гарри каждый сантиметр снежно-белой кожи. Он целовал, скользил горячим языком вниз и вниз, оставляя влажные дорожки, блестящие в неровной темноте, холодящие кожу... Подышав в крохотное углубление пупка, пару раз толкнувшись туда языком, двинулся ниже, и Гермиона задержала дыхание. Прикушенную губу ожгло болью, сознание туманилось отчаянным желанием, но Гарри остановился, замер, словно затем, чтобы сделать её желание совсем сумасшедшим.

Он окинул взглядом замершее в ожидании тело, пытаясь запомнить всё — и тонкие пальцы, до боли вцепившиеся в подлокотник, и разметавшиеся по диванной подушке тёмные волосы, и полузакрытые глаза, и губы — распухшие от его поцелуев, и длинную шею, где под белой кожей часто-часто билась голубая жилка, и острые ключицы, и капельки пота в ямочке между ними, и крупную грудь с просвечивающими венками и сосками, ставшими совсем тёмными, и мягкий податливый живот, и... Слегка усмехнувшись, он коснулся её кожи языком, зная, что всё тело Гермионы жаждет сейчас другого, но желая оттянуть этот момент — пытаясь сделать ожидание мучительно-прекрасным.

Она металась из стороны в сторону, не в силах ждать, когда он наконец дотронулся языком пока ещё только до тонкой полоски чёрных волос. Гермиона вздрогнула всем телом, приподнялась в отчаянной просьбе — ну же, вниз... Снова чуть усмехнувшись, Гарри повёл языком мимо — вбок, к внутренней стороне бедра. Гермиона инстинктивно дёрнулась, поворачиваясь. Перехитрила — его язык прошёлся по мягкому, влажному, и Гарри не нашёл в себе сил оторваться.

Чуть вверх — и вниз, от набухшего клитора до пульсирующего горячим желание входа, а потом по кругу — и внутрь, и её вкус такой необычный, такой древний, как будто он на миг оказался на берегу бескрайнего моря, откуда миллионы лет назад вышли их самые далёкие предки, и даже трудно определить, солоно или сладко, хотя откуда там сладко или откуда там солоно — просто что-то выше всего этого, сложнее и проще одновременно... Вкус жизни, вкус наслаждения, и мысли в голове взрываются хвостатыми звёздами, а её ноги непроизвольно сжимаются, хотя она тут же пытается развести их как можно шире, снова и снова поднимаясь навстречу его языку.

Гарри и сам не заметил, как его язык поднялся вверх, к замершему в ожидании набухшему бугорку, каждое прикосновение к которому заставляло тело Гермионы содрогаться. Он осторожно коснулся тёплой поверхности, провёл из стороны в сторону, изучая реакцию сходящего с ума от желания тела, потом закружил языком по спирали — по большому кругу у основания и вверх, завершая путь осторожным касанием...

Голова Гермионы металась по подушке, пряди каштановых волос хлестали её по лицу, но она не замечала. Глаза закрыты, губа всё так же закушена, но уже невозможно закусить так, чтобы боль пробилась через те ощущения, которые дарит где-то внизу язык Гарри. Ничего другого она не чувствовала, и тонкие пальцы впивались в деревянную плашку на подлокотнике, и будь в этих пальцах чуть больше силы, они бы расплющили дерево, превратив в щепки, не умея и не желая справляться с таким наслаждением.

А Гарри понравилось дразнить эту податливую мягкость, и каждый раз, доводя содрогающееся тело почти до вершины, он останавливался, давая чуть-чуть отдохнуть и немного остынуть... Но терпеть слишком долго было тяжело самому — он ведь так яростно её хотел, и так сильно...

Одним движением, резко дёрнувшись вверх, он приник губами к её губам, пересохшим, горячим, смачивая их её собственной влагой, проникая языком глубоко внутрь, заполняя им всё свободное пространство внутри её рта — точно так же, как хотел ворваться внутрь его член, нерешительно подрагивающий у входа.

Гермиона медленно двинула бёдрами, подаваясь навстречу, открываясь навстречу, и он наконец-то соскользнул в тугую тёплую глубину, услышав её долгий стон. Она содрогнулась всем телом, принимая его, тысячи приятных мурашек пробежали по коже. Гермиона подтянула одну ногу к груди, чтобы лучше чувствовать его движение внутри. Очень медленно Гарри вышел, снова помедлил перед тем, как войти, вошёл — неглубоко, но посылая по телу миллион обжигающих импульсов, наблюдая за её лицом, потом проник так глубоко, как только мог, чувствуя, как сжимается вокруг него влажное, пульсирущее тепло, и всё так хорошо и знакомо, как будто он бывал здесь не раз, но при этом всё абсолютно по-новому — так как не было никогда до...

Утро разбудило её приятными воспоминаниями. Гермиона улыбнулась, воскрешая в памяти свои давешние мысли. Конечно, мыслей этих, да ещё и связных, да ещё и сумевших задержаться в голове до утра сквозь эту сумбурно-прекрасную ночь, было очень и очень немного. Одна из них, в частности, была о каких-то нефритовых стержнях страсти и яшмовых вратах удовольствия — просто потому что нечто такое было описано в тех самых женских романах, которые она когда-то таскала у Лаванды и иже с ними.

Осознав, что именно имелось в виду под этими глупыми эвфемизмами, Гермиона прыснула в кулачок.

— Привет, — тут же отозвались из-за спины.

Чувствуя, что краснеет, она тихо ответила:

— Доброе утро.

Сколько раз во время памятных поисков крестражей они ночевали в одной палатке. Сколько раз им всем, втроём, приходилось спать вплотную друг к другу, сколько раз приходилось делать вид ей — что она не замечает их утренних юношеских проблем, им — что они не понимают, почему раз в месяц она становится такой раздражительной и оглядывается с опаской на любое место, на котором сидела. После всего этого было дико просыпаться с Гарри вдвоём в теплой постели, когда её спина доверчиво льнула к его горячему животу, а его сильная рука накрывала её плечи покровительственным объятием. Хотя, наверное, гораздо более диким должно было ей казаться «просыпаться не с Роном», но… он сам сделал всё, чтобы всё стало именно так, разве нет?

Ладонь Гарри требовательно надавила на её плечо, и Гермиона повернулась на спину, подчиняясь этому жесту.

— Как тебе спалось? — Его очки лежали на тумбочке, и без преграды в виде круглых стёкол его глаза казались такими… нежными, добрыми, беззащитными.

— Хорошо, — безмятежно выдохнув это слово, Гермиона поняла, что говорит чистую правду. Сущую правду, невероятную по сути своей правду. Ей было хорошо. Она была счастлива. Без всяких негативных оттенков и тонкостей, без всевозможных оговорок и «но», без каких бы то ни было границ и пределов. — А тебе?

— И мне, — Гарри зарылся носом в её непослушные волосы, и это неожиданное счастье было для него таким же откровением, как и для школьной подруги.

А школьная подруга тем временем, потянувшись, сама прильнула к герою всем телом, удивив его дорожкой невесомых поцелуев вдоль линии ключицы. Гермиона удивила этими поцелуями и себя — обычно она весьма прохладно относилась к утренним ласкам, считая их не то утомительными, но не то негигиеничными, не то просто откровенно лишними, но с Гарри всё было по-другому. Впервые в её жизни на ведущие роли выходила не техническая сторона процесса, как это всегда было с Роном, а эмоциональная. Слышать, как Гарри дышит, чувствовать кожей его трепетные прикосновения, просто понимать, что он здесь, рядом — это было ни с чем не сравнимо, это было настоящим блаженством. И она едва удержалась от взбешенного ревнивого рычания, не к месту вспомнив о том, что долгие несколько лет это блаженство было доступно одной только Джинни. Которая, к тому же, наверняка не ценила его должным образом!

Но теперь, похоже, настало время перемен. Гермиона перевернулась, забираясь на Гарри сверху. Она нежно и одновременно страстно целовала его смуглую шею, чувствуя, как стучит пульс где-то в тоненькой жилке, и это казалось ей таким интимным, таким невероятным открытием, что голова начиналась кружиться. Удобней усевшись, ясно ощущая своими бёдрами его возбуждение, она изучала языком его губы, шею, плечи, мощные пластины мышц на груди… Маленькие соски — коричневые, напряжённые, так остро реагировавшие на любое прикосновение. И поцелуями — вниз, по поджарому твёрдому животу, останавливаясь на каждой родинке, на каждом крохотном шрамике, полученном во время аврорских вылазок… Так нежно, так трогательно и сладко, что перехватывает дыхание, а сердце начинает колотиться быстрей и быстрей, как будто стремится выпрыгнуть из груди, не в силах больше сдерживать такую бурю эмоций.

Казалось, Гарри чувствовал то же самое — его голова металась по подушке, взлохмаченные чёрные волосы были покрыты испариной, закрытые веки трепетали, а с губ то и дело срывались протяжные приглушённые стоны. Он нетерпеливо двинул бёдрами ей навстречу, и Гермиона расценила это как приглашение. А заодно и как шанс отдать долги за вчерашнюю ласку.

Глубоко вздохнув, как перед прыжком в холодную воду, она решительно склонилась к его члену и быстро обхватила губами головку. С нажимом пройдясь ласковым язычком по бархатистой коже этого чувствительного местечка, Гермиона проскользила губами дальше, глубже вбирая в себя горячий, пульсирующий от прилива крови член своего любовника. Одновременно она ласкала руками его внушительное основание, сжимая его, заставляя возбуждение как можно дольше держаться на том пике, с которого ещё невозможно сорваться в пучину страсти и пропасть оргазма, и нежно поглаживала яички, то и дело пробегаясь по ним пальчиками. Но скоро ей стало ясно, что мимолётных касаний недостаточно, и Гермиона, взяв их в горстью сложенную ладонь, принялась достаточно агрессивно массировать их. Судя по громким стонам, это нехитрое действие нравилось Гарри неимоверно.

Не соображая, что делает, он рефлекторно положил руку на голову своей подруги, прижимая её к своему паху, словно приказывая продолжать. Но она и не собиралась останавливаться: Гермиона снова и снова вбирала в себя член Гарри до самого основания, а потом отпускала, оставляя на тёмной коже влажные дорожки желания. Она ритмично двигала ртом вверх и вниз, крепко сжимая губы и одновременно лаская его член языком, и это было так непохоже на всегда собранную, скромную, серьёзную Гермиону, что одна мысль об этом могла кого угодно довести до высшей точки возбуждения. А Гарри не только думал об этом — он чувствовал это и мог даже видеть! И он открыл глаза, чтобы насладиться неприличной картиной: пушистые волосы колышутся в такт движениям головы, а красивый рот плотно обхватывает его член, совершая своё развратное действо, сводя с ума, даря неистовое наслаждение.

Он несколько раз сильно толкнулся навстречу этим спелым губам, продолжая рукой придерживать голову Гермионы, и кончил с прерывистым вздохом. Она приняла в себя его сперму до капли и, довольно облизав губы, лукавым взглядом дала понять, что этого было мало. И Гарри был в этом с ней абсолютно согласен: несмотря на только что потрясший его тело оргазм, он был полностью готов к новым свершениям. Гарри знал, что подобное случается часто, но с Джинни такого у него никогда не происходило. Впрочем, Джинни никогда и не делала ему минет — да и думать о ней сейчас никоим образом не хотелось!

Поэтому Гарри прогнал прочь дурацкие мысли и сгрёб Гермиону в охапку, переворачивая, нависая над ней всем телом, опираясь на широко расставленные локти.

Девушка улыбнулась — и от одной этой улыбки засосало под ложечкой. Как он мог быть таким идиотом?! Провести бок о бок семь лет — и не заметить ни дикой, волнующей, неистово сексуальной красоты, ни искреннего и тёплого понимания, ни… Гермиона улыбнулась ещё раз, зажмурившись, провела языком по губам — и мысли из головы Гарри окончательно испарились, осталось только желание.

Коленом раздвинув ей ноги, он довольно грубо проник в её лоно, но судя по счастливому вздоху, сорвавшемуся с алых губ Гермионы, именно этого она и хотела. Всей душой, всем телом, всем своим существом. Она страстно подалась ему навстречу, поднимая свои длинные ноги и подтягивая их как можно ближе к груди, чтобы дать Гарри большую свободу действий и позволить ему проникнуть на большую глубину. Он сделал несколько движений и замер, прислушиваясь к своим ощущениям.

Всё было правильно. Всё было очень хорошо. Всё было просто с ума сойти как замечательно.

И существовал только один способ рассказать об этом своей любовнице. Точнее, даже не рассказать, а показать — наглядно и ощутимо, прижимая её к кровати всем своим весом, распластывая её по простыням бурей своего вожделения, вновь и вновь пронзая её электрическими разрядами страсти. Двигаясь быстро-быстро, входя глубоко-глубоко, каждую секунду чувствуя её податливое тело и её влажную горячую тесноту.

Оргазм настиг их одновременно. Сквозь взрывающиеся в голове фейерверки неизмеримого удовольствия, Гарри почувствовал, как её естество в сладких конвульсиях сжимается вокруг его члена — и сдерживаться больше не смог.

Несколько минут они просто лежали, уставшие, счастливые, удовлетворённые, а потом Гарри приподнялся и тихо сказал:

— Мне нужно в душ.

Гермиона согласно кивнула.

— Но я не буду против, если ты ко мне присоединишься. — Гарри встал и направился в ванную.

— Может быть, чуть попозже, — крикнула ему вслед Гермиона.

Улыбаясь белому потолку, она пыталась привести свои чувства в порядок, но это получалось плохо, потому что эти самые чувства буйствовали и бесновались, буквально устраивали радостные пляски внутри сходящей с ума от восторга души.

«Ладно. Какая разница, что будет потом. Главное, что сейчас всё хорошо», — с этой мыслью она встала с кровати и пошла туда, где раздавался шум воды и тихое пение её любимого человека. Впрочем, не только шум воды и тихое пение — внезапно Гермиона услышала резкие звуки озлобленных голосов, глухой стук удара — как будто что-то врезалось в стену, и громкий хлопок аппарации. Бегом преодолев расстояние до двери, Гермиона рывком распахнула её и замерла.

В ванной комнате никого не было.

— О Мерлин! — в ужасе воскликнула Гермиона, прижав руки к щекам.

Она была настолько ошеломлена, что даже не знала, что делать. Её мозг, привыкший работать быстро и чётко, впал в некоторый ступор — прежде всего потому что в ступор впало и сердце, поражённое исчезновением возлюбленного.

— Гарри? — нерешительно позвала она, обращаясь к пустоте. — Гарри, где ты?

Пустота, естественно, ей не ответила.

— Гарри, выходи! Если это шутка, то это очень неудачная шутка, — убитым тоном произнесла Гермиона, уже отчётливо понимая бесполезность своих восклицаний.

Гарри здесь не было. Он пропал. Или, судя по тем звукам, которые донеслись до Гермионы прежде, чем она побежала в ванную комнату, ему помогли пропасть. Его похитили!

Но кто мог это сделать?

Первая мысль была по-настоящему абсурдной. Рон.

— Нет, — Гермиона даже затрясла головой, чтобы отогнать такое странное заключение. — Он не мог.

Да, конечно, Рон был очень вспыльчивым человеком. Да, иногда он бывал непредусмотрительным и недалёким. Его нельзя было назвать верным мужем и примерным семьянином, но ведь это сюда и не относится, правда? Сюда — в смысле, к делу. К делу относиться лишь то, что Рон был все школьные годы и оставался до сих пор Гарри другом. Может быть, последнее время они стали меньше общаться, может быть, жизнь почти всегда разводит старых друзей, наделяя их новыми, не совпадающими интересами, обстоятельствами и перипетиями жизненного пути, но всё-таки…

«Дружба — это понятие, которое не имеет срока годности», — вспомнилась Гермионе вычитанная ей где-то мысль. Действительно, если ты стал единожды настоящим другом кому-то, ты уже никогда не перестанешь им быть. Даже если когда-нибудь вы поругаетесь, даже если между вами пробежит чёрная кошка обиды и ревности, даже если после этого все окружающие предпочтут считать вас врагами… Неважно. Если дружба была — от неё никуда не деться. Это как цвет глаз. Его можно изменить маггловскими линзами или косметическими заклинаниями, которыми часто пользуются юные ведьмочки, но если твои глаза — зелёные, они навсегда останутся только такими, как бы ты не старался изменить их цвет.

Кстати, о зелёных глазах… Мысли Гермионы тут же вернулись к Гарри, и она продолжила свои интеллектуальные поиски.

Кто ещё мог похитить его?

Вторая догадка была не менее абсурдна, чем первая: Джинни Уизли. То есть, конечно же, Джинни Поттер. Гермиона сама не поняла, почему вдруг назвала жену Гарри её девичьей фамилией. Наверное, потому что теперь, после этой страстной и нежной ночи, исполненной любви и томления, она не могла и думать о том, что кто-то ещё — кроме неё самой — принадлежит Гарри, пусть и лишь юридически.

Итак, Джинни. Бесспорно, она была достаточно сильной волшебницей, чтобы суметь это сделать. Ну, если допустить, что каким-то неведомым образом ей удалось узнать, где и с кем находится её муж. Джинни была собственницей — и, если бы она действительно узнала, где и с кем, то ревность вполне могла одержать в ней верх над более конструктивными эмоциями, что и стало бы поводом к похищению.

Но ко всему прочему, Джинни была ещё и умной ведьмой. Глядя на её потрясающую, дикую красоту, манящие губы, выразительные глаза, выдающиеся формы и соблазнительную походку, многие забывали об этом. Но Гермиона, которая во всех людях без исключения ценила эту самую интеллектуальную составляющую, разумеется, не могла выпустить сей факт без внимания.

Итак, Джиневра Поттер была умной ведьмой — и умной женщиной.

Похищать самого перспективного аврора Британии?

Это было бы слишком безрассудно для неё, даже если учесть, что в случае провала плана, она всегда могла списать это на «сюрприз», который заботливая супруга приготовила любимому мужу, на забавное разнообразие, сладкий десерт на столе их любовных игр.

Гермиона поморщилась. Сама мысль о том, что Гарри мог заниматься с Джинни любовью, причиняла ей невыразимую боль, хотя за столько лет ей, казалось бы, давно пора было к этой мысли привыкнуть.

Но разве можно привыкнуть к боли? Её можно приучиться не замечать. Можно ходить, действовать, улыбаться — с тягучей, ноющей, гадкой болью внутри, с этой назойливо тикающей бомбой замедленного действия… Но привыкнуть к ней — нет, невозможно.

Так или иначе ты всегда будешь задаваться вопросом — почему я?

Почему именно мне выпала доля носить в себе эту бомбу, терпеть эту боль. Почему именно я, сжимая зубы, должен пытаться выжить, справиться с монстром, раздирающим душу в мелкие клочья. Почему?...

Впрочем, Гермиона опять отвлеклась.

— Если не Джинни и не Рон, то кто же? — продолжила она размышлять вслух, возвращаясь в комнату за палочкой, чтобы обследовать помещение ванной.

Палочка обнаружилась под кроватью, куда она закатилась, пока любовники раздевались. И одного только взгляда на разворошённое ложе было Гермионе достаточно, чтобы щёки её заалели, а дыхание участилось. Она ярко и живо вспомнила, как переплетались сегодня ночью их возбуждённые тела, как язык Гарри ласкал потаённые изгибы её тела, как она сама страстно ласкала его восставший для него член…

Эти воспоминания почти заставили Гермиону забыть о том, что произошло только что, так сильна была их магнетическая власть!

С её задрожавших губ сорвался тяжёлый вдох, полный нежной истомы, а рука против воли сама потянулась вниз, скользнула по животу, пробираясь туда, где от воспоминаний всё снова стало жарко и влажно.

В дверь постучали.

— Кто там? — сбросила с себя эротическое оцепенение Гермиона.

— У вас всё в порядке? — ей ответили вопросом на вопрос. — Мы слышали какой-то шум, мисс…

— Да, всё в порядке! — быстро выкрикнула она, чувствуя, как щёки покрываются алым румянцем.

До чего она дошла! Гарри похитили у неё перед носом, а она снова чувствует возбуждение, стоит только подумать о том, что творили они прошлой ночью.

«Так может, стоит поскорее найти его, чтобы сделать это ещё раз?» — развратно ухмыльнулся внутренний голос у неё в голове.

Гермиона тряхнула волосами.

— Может, и стоит, — упрямо прошептала она. — То есть, конечно, стоит, но вовсе не поэтому!

— Мисс, вы что-то сказали? — снова раздалось из-за двери.

— Нет, всё в порядке! Можете идти! Спасибо!

Взяв палочку, Гермиона направилась в ванную комнату. Там она придирчиво осмотрела каждый уголок, проверяя его на наличие магии. А мысли её в это время всё пытались найти того, кто мог бы похитить её героя.

Чудом уцелевшие после войны Пожиратели Смерти?

Возможно. Но так глупо… Зачем им Мальчик-который-выжил теперь, когда Лорд Волдеморт мёртв, а Гарри больше не является крестражем. Акт мести? Попытка вновь обрести былое могущество? Очень глупо. На такой поступок способны только фанатики, но, кажется, последние годы бытности Тома Реддла единственным его фанатичным последователем была Беллатриса Лестрейндж, но… Молли Уизли лишила Волдеморта возможности похвастать таким преданным соратником, а Гарри, собственно, лишил Волдеморта самой возможности жить.

Какая-то новая секта, решившая пойти по их стопам и обрести могущество?

Но таким ребятам гораздо полезнее были бы всевозможные артефакты, книги и другие вещи, способные в самом деле даровать магическое могущество.

Конкуренты на работе?

Возможно. На самом деле это была неплохая версия, но Гермиона плохо знала сотрудников аврората. Мысленно она поставила себе галочку на том, чтобы собрать о них как можно больше информации. Какой-нибудь ярый карьерист вполне мог поставить себе целью убрать самого перспективного человека с дороги.

Политики?

В нынешней ситуации — при нынешнем Министерстве — Гермионе слабо верилось в политические интриги и игры, но тем не менее эта версия тоже заслуживала внимания. Из книг она знала, что, желая власти, и маги, и магглы способны на ужасные преступления, и, хотя мало кто из представителей нынешней верхушки общества, по мнению Гермионы, мог претендовать на звание злодея, она решила покопать в этом направлении.

Бывшие враги? Кто-то из Слизерина?

Перед внутренним взором Гермионы сразу предстал Драко Малфой, и она решила непременно с ним побеседовать.

Кому ещё могло понадобиться похищать Гарри?

Гарри. Гарри. Гарри.

— Я найду тебя, — пообещала Гермиона.

И, хотя рядом с ней никого не было, вокруг её запястья вдруг обвился магический след. Нерушимый Обет — клятва, данная самой себе во имя любви.

Тщательно осмотрев ванную комнату, Гермиона так и не сумела обнаружить ни одной более-менее внятной зацепки. Нет, она практически кожей ощущала вибрировавшую в воздухе магию, но никак не могла ни найти источник, ни определить природу этого волшебства. Что и говорить о том, чтобы обнаружить след аппарации!

Впрочем, проследить аппарацию вообще всегда было довольно-таки непростым делом, поэтому Гермиона особенно ни на что не надеялась, но сидеть на месте всё равно не могла. Сообразив, что ответы на свои вопросы, сидя в номере, она не получит, Гермиона решительно вышла из ванной, собралась, оделась и отправилась на свежий воздух. Именно на свежий воздух, а не куда-то ещё, потому что возвращаться домой ей не хотелось, рабочая неделя начиналась лишь завтра, а навещать друзей не казалось Гермионе сейчас хорошей идеей.

Она напряжённо думала.

Ей нужна была информация — целая гора информации, но достать её было практически невозможно. Никто не стал бы открывать доступ в аврорские архивы для колдомедика Гермионы Уизли. Для героини войны, обладательницы Ордена Мерлина Гермионы Грейнджер — да, возможно, но не для скромного врача и исследователя…

Конечно, она всегда могла, бряцая былой славой, вспомнить старые времена и «показать зубки»: активировать все свои связи, напомнить мирному времени, кто есть кто, или даже напрямую задать интересующие вопросы самому Шеклболту, но… Гермиона не хотела этого сделать.

Гермиона прекрасно понимала: если Гарри не появится в ближайшее время, то его начнут искать, а значит, под подозрением окажутся все его друзья, близкие и просто знакомые… И, надо думать, особенно заинтересуют авроров те, кто в последнее время проявлял неположенный интерес к чему-то эдакому… Ну, и в том, что в ближайшие дни Гарри действительно не объявится, Гермиона была уверена на все 100 процентов.

Это не было шестое чувство или женская интуция. Будучи лишена этого по жизни, под угрозой своему счастью Гермиона не стала провидицей, не обрела дар. Она по-прежнему доверяла исключительно логике, и именно логика подсказывала ей: если была борьба, значит, Гарри сопротивлялся, если Гарри сопротивлялся — значит, он не хотел куда-то идти, значит, это было опасно и плохо. И, скорее всего, очень надолго.

И ей, наверное, следовало бы сейчас сидеть тихо, как мышка, занимаясь своими привычными делами, ничем не нарушая обыденный ритм жизни, чтобы не вызвать ни у кого ненужных подозрений и домыслов, если бы не одно «но».

В «Дырявом Котле» их видели вместе. Рано или поздно об этом станет известно, и если она не отыщет Гарри до того момента, как её возьмут под наблюдение — или, чего доброго, сразу под стражу! — то не отыщет вообще никогда.

— Мне нужно исчезнуть, — прошептала Гермиона, поднимая воротник пальто. — Но сначала… — воровато оглядевшись по сторонам, она вытащила волшебную палочку и плавно взмахнула ею. — Экспекто патронум!

С кончика палочки сорвалась серебристая выдра и, на секунду обернувшись к хозяйке и тут же чуть качнув изящной хищной головкой, умчалась куда-то сквозь деревья пустынного парка.

Обычно у Гермионы не получалось вызвать патронуса с первого раза. И со второго не получалось, и с третьего. Иногда не получалось даже с десятого, но о таких случаях она предпочитала поскорей забывать и никогда никому не рассказывать. Похоже, всё дело было в том, что до сегодняшнего дня в её жизни не числилось никаких знаменательных, по-настоящему светлых и счастливых событий.

А теперь…

— Спасибо, Гарри, — тихо сказала она, почувствовав, как слёзы подступают к глазам.

Разумеется, она благодарила его не за эту ночь. Не за страстный, безудержный, сумасшедший секс, не за обжигающие поцелуи… даже не за благоговейную нежность, которую, казалось бы, больше пристало испытывать жениху во время первой брачной ночи, ведь он так долго ждал свою прекрасную невесту… Но… Они тоже ждали достаточно долго. И поэтому Гарри был нежен, так нежен, что в тугую спираль сводило что-то внутри, что в горле возникал вязкий, тягучий, тяжёлый комок, а губы против воли горько кривились. Пронзительная, острая, сумасшедшая нежность. Но благодарила Гермиона не за неё. Просто… рядом с Гарри она чувствовала себя настоящей. Собой. Рядом с ним хотелось смеяться и с радостью идти навстречу новому дню. Рядом с ним было одновременно спокойно и защищено, но к тому же ещё и необычно, непредсказуемо, здорово!

Рядом с ним…

А пару часов спустя Гермиона сидела уже рядом с другим человеком. Она вяло ковыряла ложечкой фисташковое мороженое в кафе Флориана Фортескью, избегая настороженного взгляда Ромильды Вейн, заказавшей себе вишнёвое с пирожной крошкой.

— В чём дело, Грейнджер? — Ромильда не выдержала первой.

Её тон нельзя было назвать дружелюбным, но, глядя на то, как подрагивают полные губы и как нервно изящные пальцы теребят кружевную салфетку, Гермиона сделала вывод, что агрессия у Вейн — всего лишь средство самозащиты. И её можно было понять: не каждый день жена твоего любовника присылает тебе патронуса с просьбой о скорейшей встрече с глазу на глаз.

— Уизли, — машинально поправила Гермиона.

Ромильда дёрнулась, как от удара, но быстро взяла себя в руки, изо всех сил стараясь держать лицо. Она пока что не понимала, зачем и почему её сюда позвала Гермиона, а потому не имела права хоть каким-то образом показать свою ревность или свою неприязнь.

Быть любовницей — сложнее, чем кажется.

И правда, что видит большинство за этим словом?

Коварную стерву, жестокую сердцеедку, разбивающую семьи и сталкивающую примерных мужей с пути истинного… И никому нет дела до того, как этим жестоким серцеедкам приходится тяжело.

Спросите у Ромильды Вейн, Рон Уизли хоть раз встречал Рождество вместе с ней? Он, может быть, и хотел бы, но правила приличия вместе с негласным семейным кодексом ни в коем случае не позволили бы ему этого.

Спросите у Ромильды Вейн, весело ли ей от того, что большую часть времени её мужчина проводит с другой? Да, он как раз не «её», вот именно, в этом вся и проблема. И ей вовсе не весело. Улыбчивая обольстительная Ромильда швыряется в стены Петрификусами и хрустальной посудой, пытаясь выместить свою обиду и боль. Посуду спасает простое Репаро, а с раскрошившейся штукатуркой справляется домовик, но всё же, но всё же…

Спросите у Ромильды Вейн, нравится ли ей просыпаться одной? Не особенно, если честно. Как и любой другой женщине, ей хочется поутру, сонно мурлыкнув, прижаться к родному и тёплому мужскому плечу. Хочется греть ледяные ладошки на мужском животе, прижимать холодные пятки к мужским сильным голеням, переплетать пальцы — свои, длинные, с безукоризненным французским маникюром, и его, плотные, натруженные… И умелые, очень умелые. Ей хочется, чтобы эти пальцы ласкали её ночь напролёт — а не только пару-тройку краденых вечеров в неделю.

Спросите у Ромильды Вейн…

— Ромильда, у меня к тебе серьёзный вопрос.

— Какой? — она уже почти откровенно испуганно вытаращила на Гермиону свои огромные, с поволокой глаза.

— Точнее, даже не вопрос, а предложение… — Гермиона продолжала говорить загадками.

Ей всё время казалось, что кафе Фортескью было не самым подходящим местом для серьёзных обсуждений. Зато оно как нельзя лучше подходило для встречи со школьной знакомой, потому-то Гермиона и выбрала именно это заведение.

— Я слушаю, — сквозь зубы напомнила ей Ромильда.

Она была очень красивой. Очень. Ещё больше похорошела со школьных времён… Высокая, стройная, с горделивой осанкой и стремительной, летящей походкой. Нежная кожа, тонкие черты лица… Милые ямочки на щеках, уверенная улыбка. Брови в разлёт и сочные, невыносимо сочные губы. Даже сейчас в глубине глаз Ромильды сверкали манящие смешинки. Её темные, практически чёрные волосы вились тугими локонами, вызывая зависть у всех остальных юных ведьм — да и у пожилых наверняка тоже. Таких кудрей невозможно было добиться ни в маггловских парикмахерских, ни с помощью чар, и эта великолепная грива потрясающих, блестящих волос придавала Ромильде дикий, непокорный вид, который манил к ней мужчин, как огонь манит мотыльков. Но в отличие от причёски самой Гермионы, к которой тоже было применимо понятие «грива», кудри Ромильды были безукоризненно ухоженными — они просто источали сияние.

«Как будто рекламы по телевизору насмотрелась», — мысленно посмеялась над собой Гермиона, хотя не подходила к телевизору уже несколько лет. Она была бы не против, но для этого требовалось как минимум переехать от Рона. Конечно, они жили не в Норе, но любое жилище волшебников защищено специальными чарами, и от этих чар большинство маггловских электроприборов просто ломается к эльфовой матери. Так что… для того, чтобы можно было смотреть телевизор, необходимо было жить в своей собственной квартире и желательно без всяких антиаппарационных защит и так далее. И без Рона.

На теперешний взгляд Гермионы это была более чем приемлемая цена.

— Ты меня позвала, чтобы молчать? — снова напомнила о себе Ромильда.

— Прости, я задумалась, — честно ответила ей Гермиона. — Я хочу, чтобы ты кое-что для меня узнала.

— И что же? — безукоризненная тонкая бровь вопросительно поползла вверх.

— Я скажу, когда ты согласишься.

— Когда? — к первой присоединилась вторая.

— Да, — Гермиона торопливо кивнула.

— А почему ты так уверена, что я вообще соглашусь? — задавая такие вопросы, бравируя своей самоуверенностью, Ромильда явно чувствовала себя если не в своей тарелке, то по крайней мере намного лучше, чем пару минут назад.

Но и Гермиона была не так-то проста. В конце концов, это именно она сумела когда-то найти управу на мерзкую Риту Скитер!

— Ты хочешь, чтобы я что-то предложила тебе взамен, Ромильда? — спокойно улыбнулась она.

— Ну, почему бы и нет, — пожала плечами Вейн.

Странно, но Гермионе совсем не хотелось придушить сейчас любовницу своего мужа, хотя, возможно, порой она и мечтала о том, чтобы вцепиться в это белое холёное горло ногтями и не выпускать, пока… в общем, не выпускать. Но сейчас Гермионе было плевать. Она уже всё решила.

— Хорошо, — она спокойно отправила в рот ещё один кусочек мороженого. — Я подаю на развод, а ты делаешь то, о чём я тебя попрошу.

— На развод? — руки у Ромильды задрожали сильнее, и на этот раз справиться со своими эмоциями она не смогла.

Ещё бы, этому ведь учат на Слизерине, а слизеринками никто из них не был, хотя Гермиона и пыталась сейчас провернуть достаточно хитрый, по её мнению, план.

Суть плана была проста, как нумерология для того, у кого мозг настроен на правильный лад.

В окружении Гермионы было всего два человека, имеющих доступ к спискам пойманных Пожирателей, оставшихся на свободе Пожирателей, разнообразным преступникам, сомнительным личностям и всем остальным, кто мог представлять в нынешней ситуации для неё интерес. Этими людьми были Гарри и Рон. Но Гарри исчез, а просить Рона она бы не стала.

Ромильда, секретарша Рона, один из тех работников Министерства, через которых явно проходят все сплетни. Один из тех работников Министерства, который от имени своего начальства может сделать запрос куда угодно и о чём угодно — и ему обязаны будут ответить.

Ромильда. Которая спит с её мужем вот уже Мерлин дай памяти сколько лет.

— На развод, — Гермиона кивнула.

— Но… — Ромильда неопределённо помахала рукой в воздухе.

— Ты беспокоишься о сроках? — Она улыбнулась и напомнила: — Я героиня войны. И он герой войны тоже. Если мы захотим, нас разведут без отлагательств.

— А если нет?

— А если нет, то я станцую голой на столе в кампании официантов в каком-нибудь ночном клубе, и моего неподобающего поведения суд не потерпит.

— Обещаю?

— Станцевать голой? — переспросила Гермиона и рассмеялась. Ей действительно было смешно. А ещё невероятно легко, как будто с плеч упал тяжелейший камень. Развестись с Роном… пожалуй, давно стоило это сделать!

— Сделать всё для того, чтобы развестись как можно скорее, — серьёзно пояснила Ромильда.

— Да, обещаю.

— Непреложный Обет?

— Хоть сейчас, — кивнула Гермиона, потянувшись за палочкой.

Ромильда посмотрела на неё, как на умалишённую.

— Не здесь же, — тихо сказала она.

Гермиона мотнула головой в сторону дамского туалета и встала. Чуть помедлив, Ромильда тоже поднялась со своего стула и отправилась за ней.

— Ты даже не спросила, что мне было нужно, — проговорила на ходу Гермиона.

— Как раз собиралась.

— Информация.

— Я не сомневалась, Грейнджер.

— Уи… — начала было Гермиона, но тут же поправилась: — Впрочем, да, уже почти снова Грейнджер.

— И какая информация тебе нужна, Грейнджер? — как-то по-акульи улыбнулась Ромильда, широко и вместе с тем почему-то опасно.

Гермиона запечатала дверь в уборную заклинанием и, несколько раз взмахнув палочкой, обеспечила их разговору конфиденциальность. В заглушающих чарах ей не было равных со времён поисков крестражей.

— Мне нужен список всех осуждённых Пожирателей Смерти, — начала она, — список всех убитых Пожирателей Смерти, с пометками о том, точно ли они мертвы. Если смерть зафиксирована согласна только чьим-то свидетельствам, но тела никто не видел, это должно быть указано.

— Так, — согласно кивнула Ромильда, уже мысленно прикидывая, как ей лучше осуществить эту задачу.

— Ещё мне нужны списки всех тех, кто находится у аврората на подозрении. Всех неблагонадёжных.

— Ты собралась открыть библиотеку? — удивлённо уставилась на неё Вейн. — Хоть представляешь, сколько места займут эти списки?

— Неважно. Это ещё не всё.

— Точно, библиотеку. Первое издание «Истории Магии» с подписью Ровены Равенкло тебе не достать?

— Оно у меня есть, — отмахнулась Гермиона, — да и Равенкло на нём не расписывалась, всё это вранье, «История» вышла позже.

Ромильда закатила глаза.

— Это была шутка.

Гермиона рассеянно передёрнула плечами и, глубоко вздохнув, выпалила последнее требование:

— И мне нужен полный список всех дел, которыми занимался, занимается и собирается заняться Гарри Поттер.

— Что? — Ромильда закашлялась.

— И чтобы ты никому не говорила о нашем разговоре, — задумчиво добавила Гермиона, не замечая — или отказываясь замечать — реакции своей собеседницы.

Несколько секунд Ромильда молчала. Она не колебалась, просто никак не могла сообразить, зачем Гермионе всё это понадобилось и как его лучше осуществить. По сравнению с первым вопросом второй выглядел куда как более решаемо, поэтому Ромильда решила заняться именно им, предоставив будущей снова-Грейнджер самостоятельно разбираться со своими же причинами.

— По рукам! — протянула Ромильда Гермионе ладонь.

— По рукам! — Гермиона обвила пальцами тонкое запястье Ромильды и поднесла к их соединённым рукам волшебную палочку.

Гермиона знала, что совершила просто беспроигрышный ход. У неё никогда не получалось обыграть Рона в шахматы, и это неизменно поражало окружающих, но жизнь и не была шахматной доскою. Здесь всё было намного проще и намного сложнее одновременно.

Ромильда будет рыть землю только ради того, чтобы заполучить её мужа в единоличное пользование, это ясно даже новорождённому соплохвосту. Гермиона прекрасно понимала эмоции Вейн и ничуть на неё не злилась: собственно, а на что тут было злиться? Сама она точно так же поступила бы ради Гарри. Ну, может быть, и не точно так же, потому что сложно было бы оказаться во в точности такой же ситуации второй раз и с другой стороны, но всё-таки… Ей было абсолютно понятно, что во имя своих чувств она пошла бы на всё, так почему же Ромильда должна была поступить иначе?

Надо думать, за столько времени ей надоело прятаться и скрываться.

Гермиона пожала плечами.

«Никогда бы не подумала, что Рон может вызывать такие эмоции, — грустно улыбнулась она. — Я, конечно, до сих пор готова закрыть его грудью от чужой Авады, но только по старой дружбе…» Какая ирония судьбы! Она была замужем за тем, кто на самом деле был для неё исключительно другом — и то лишь когда-то, давным давно, когда никто из них ещё не мог толком разобраться ни в себе, ни в окружающем мире…

Тогда ей казалось, что нет ничего страшного в том, чтобы остаться с другом, а не с «любимым» — ну, когда «любимый» решил оставить их, бросить в борьбе за крестражи. Она даже не пыталась себя убедить в том, что этот её выбор ничего не значит, потому что совершенно искренне была уверена в том, что и правда действует, руководствуясь исключительно мотивами общего блага. Мол, если остаться с Гарри — это поможет найти крестражи, уничтожить их и самого Волдеморта, это долг и необходимость, иначе поступить просто нельзя. А пойти с Роном — это слабость, причём заранее обречённая на неудачу. Если взять и уйти — то надежды на то, что над Тёмным Лордом вообще можно одержать верх, попросту не останется. Ни у кого. Потому что никто, кроме них, на это не был способен.

Гермиона не собиралась рисковать всем миром только ради того, чтобы быть рядом с Роном, так ей тогда казалось.

Сейчас, конечно, на многие вещи она смотрела уже по-другому, и на ту ситуацию в частности. Пусть она и была всегда книжным червём с обострённым чувством справедливости (а кем ещё могла быть гриффиндорка с повышенной тягой к знаниям, логике и всему такому прочему?), но даже при всём при этом она оставалась девушкой. Даже на войне. А женщина на войне только тогда сражается в полную силу, когда защищает что-то, что ей действительно дорого — вон как Молли разметала Беллатрису Лестрейндж, стоило той только замахнуться на Джинни!

В общем, теперь Грейнджер отчётливо осознавала, что осталась с Гарри не просто так. И — что ранило больнее всего — если бы она не была так слепа в тот момент, возможно, жизнь сложилась бы иначе.

— Так, хватит, — громко сказала она самой себе, резко отодвигая кружку с кофе.

Кружка была огромной, совсем не такой, из каких обычно пьют этот горький напиток, но Гермиона и не ставила себе целью перед кем-то покрасоваться или соблюсти этикет. Более того, она не ставила себе целью даже насладиться изысканным вкусом. Всё, что ей сейчас было нужно, это силы и бодрость. Конечно, можно было принять определённые зелья — благо их запас у колдомедика Грейнджер был довольно велик, но ей не хотелось тратить их раньше времени.

В конце концов, кофе сварить гораздо быстрее, чем даже самое простенькое зелье, а эффект на Гермиону оно всегда оказывало потрясающий: в голове прояснялось, сон как рукой снимало, а сердце начинало колотиться быстрее, с удвоенной силой прогоняя кровь по венам и артериям, позволяя телу двигаться быстрее и чётче. Реакции ускорялись, рефлексы активизировались, мысли становились более… живыми, логичными и неожиданными.

Вот и сейчас движения Гермионы стали настолько резкими, что содержимое отодвинутой кружки едва не расплескалось на стол, хотя оставалось кофе там совсем немного, едва ли на пару глотков. Но это её уже не волновало.

Быстрым шагом, перепрыгивая через ступеньку, а иногда — через две, девушка поднялась по лестнице в свою комнату и открыла комод, прикидывая, что ей нужно взять с собой.

К скитаниям и перемещениям было не привыкать, а сумочка с уже наложенным заклятием незримого расширения всегда томилась в левом углу нижнего ящика, готовая к решительным действиям. Гермиона как будто бы знала, что стабильная спокойная жизнь — это не для неё, что однажды ей придётся, собрав вещи, убегать из собственного дома, словно преступнице.

И — что удивительно — это ни капли её не пугало. Напротив, Гермиона чувствовала, как бушует в крови адреналин и почти забытое возбуждение. Не сексуальное, нет, но такое, каким оно бывает, когда тебе предстоит сделать что-то важное.

Оказывается, она соскучилась по приключениям. Засиделась. Её блестящий мозг чах в бездействии… Что нового и захватывающего могла предоставить умнейшей ведьме современности больница Святого Мунга?

— Ничего, ясное дело, — сама себе ответила Гермиона на этот вопрос, быстро сгребая в сумку носки и бельё.

Конечно, такие мелочи всегда можно купить, но неизвестно, куда забросят её в ближайшее время поиски Гарри, да и к тому же… Если ты всё равно не почувствуешь веса, почему бы не взять всё, что может тебе пригодиться?

Она не видела причин не поступить так, и поэтому без труда запихала в сумочку пару комплектов сменной одежды, свою переносную аптечку со множеством разных зелий, притираний и порошков, запасную волшебную палочку (после войны Гарри настоял на том, чтобы все его друзья имели такую запаску — видимо, поломка собственной палочки во время скитаний его много чему научила) и, разумеется, книги. Энциклопедию зелий, книгу об аппарации и… Справочник по чёрной магии, который она недавно достала окольными путями и которым было невозможно воспользоваться в личных целях, сотворив тёмные заклинания. По этой книге можно было лишь научиться определять их и классифицировать, что не мешало фолианту считаться опасным. Может быть, было глупо брать его с собой, ведь само хранение такого издания многим грозило, но Гермиона была уверена, что эта книга ей пригодится.

Желая выглядеть неброско и чувствовать себя комфортно, Гермиона надела ношеные джинсы, тёплый свитер и просторную куртку, во внутренние карманы которой тоже загрузила множество полезных вещей.

Спустившись вниз, на кухню, Гермиона набила сумку продуктами длительного хранения, которые не испортились бы даже при падении метеорита. Обычно она чуралась такой еды, покупая её только для Рона, который был большим любителем всего вредного и консервированного, но теперь такая пища могла ей пригодиться.

А ещё…

— Акцио, пергамент! — когда пергамент подлетел к ней, Гермиона ловко его поймала и, придавив к столу локтем, полезла во внутренний карман куртки, куда пять минут назад сунула авторучку, когда-то подаренную Луной Лавгуд.

Маггловская ручка — странный подарок от волшебницы для волшебницы, но Луна и сама была странной, а Гермиона — магглокровкой, как всем известно. Поэтому уж ей-то маггловские вещи не доставляли проблем! Ну, а Луны просто не было никаких предрассудков и, увидев однажды у Гарри зачарованную авторучку, которая в использовании была куда удобней пера, ведь её не нужно было постоянно обмакивать в чернила, загорелась идеей подарить нечто подобное своей школьной подруге.

Гермиона не знала, сколько пробных образцов извела Лавгуд прежде, чем добилась чего-то, хоть отдалённо похожего на ручку, в которой никогда не заканчиваются чернила, — да и не желала этого знать. Главное, что конкретно этот экземпляр волшебно-пишущего искусства никогда её не подводил. Ну, ярко-голубой цвет пасты и редиска на колпачке — это же не в счёт, правильно?

Как и то, что ручка периодически норовила написать что-нибудь про мозгошмыгов…

Гермиона закусила губу. Про мозгошмыгов сейчас было совсем не к месту.

Решительно выдохнув, она занесла руку над пергаментом и принялась писать. Послание для работы, в котором она сказалась больной, вышло убедительным и немногословным. Не долго думая, Гермиона позвала сову — сову Рона — и, привязав к её лапке письмо, распахнула окно. Когда сова улетела, настало время писать записку для мужа.

«Дорогой,

Мне нужно уехать на пару дней…»

Гермиона задумалась. Подходящий предлог никак не приходил на ум. Куда ей нужно было уехать? В командировку? Это слишком легко проверить. По делам? Какие у неё могут быть дела? К родителям? Рон прекрасно знал, что поездка к родителям стала бы для неё настоящей пыткой — после Обливиэйта память вернуть невозможно, как ни старайся, а потому нет смысла стучаться к ним в двери и объяснять, что она — их потерянная дочь, которую они когда-то очень любили… Хватило одного раза.

У любой победы есть своя цена. И она свою заплатила… Сиротство и свадьба не с тем человеком — это ещё не самый худший вариант.

Она вздохнула и продолжила размышления. Что можно было написать в этой записке, чтобы Рон не искал её хотя бы несколько дней?

С подругами в путешествие? Это смешно, потому что у неё нет подруг. Ну, точнее, всё, что у неё есть — это Джинни и Луна, но Джинни явно не могла быть союзником в поисках Гарри, а Луна… А Луна, недавно вышедшая замуж за Рольфа Саламандера, с радостью поддержала б её в любой авантюре, да только была беременна.

Нельзя сказать, что Гермиону это сильно расстраивало — она привыкла действовать в одиночку. Поговорка «хочешь сделать хорошо — сделай сам» никогда не была для неё пустым звуком.

— Ну, куда же, куда? — задумчиво проговорила она, кусая редиску на колпачке подаренной ручки.

В путешествие? На экскурсию? Странный выбор для человека, который всегда говорил, что вместо новых стран лучше проведёт время дома — с пользой и книгами.

— Как будто меня там кто-то ждёт, — всегда фыркала Гермиона в ответ на предложения Рона увидеть новые горизонты. — Все эти здания, достопримечательности…

Она постоянно хотела добавить, что видела их все на картинках в энциклопедиях и атласах, но никогда не успевала это сделать — Рон постоянно перебивал:

— А что тебя ждёт? Твои книги?

Ему казалось, что это хорошая шутка и вообще невозможно, а Гермиона была и правда уверена, что книги её действительно ждут. Они, по крайней мере, никогда не задавали лишних вопросов — зато сами отвечали на любые.

Стоп. Книги.

— Ну, конечно! — Гермиона радостно рассмеялась.

Вот куда она поедет!

В библиотеку другого города, потому что только там есть нужные фолианты! Это как раз в её стиле — и это не вызовет подозрений. Рон не будет искать её несколько дней, и никто не будет искать, до тех пор пока не выйдут на их с Гарри пребывание в Дырявом Котле. Но там-то она успеет запудрить им всем нос и скрыться.

В её распоряжении — фора на трое суток, как минимум.

Правда, одни из этих суток придётся провести, дожидаясь информации от Ромильды, но… «ждать» — это ведь не означает «сидеть, сложа руки», правильно?

Гермиона аккуратно придавила край пергамента сахарницей и, подхватив свою сумку, выскользнула из дома.

Конечно, в этой ситуации она предпочла бы иметь точный план действий, но слишком многое от неё никак не зависело. По большому счёту сейчас всё находилось в руках у Ромильды Вейн, скорость которой была решающим аргументов в споре между Гермионой Грейнджер и теми неизвестными силами, которые возжелали прибрать к рукам Гарри Поттера.

Гермиона не сомневалась, что Ромильда будет действовать быстро. В конце концов, таких цепких штучек ещё поискать — одна на миллион, не иначе. К тому же, Вейн отнюдь не дура, прекрасно осознаёт, что от её оперативности зависит её счастье, а значит…

Сову от неё Гермиона получила почти через сутки. В пергаменте, привязанном чёрной ленточкой к лапке совы, значилось всего лишь «В восемь вечера, там же». Никаких имён, никаких подписей, только тонкий аромат, который за эти несколько лет стал для бывшей Грейнджер самым настоящим эмоциональным аллергеном, так часто он призрачным шлейфом сопровождал Рона, вернувшегося домой с очередного «срочного задания».

— Хитро придумано, — усмехнулась Гермиона, выпуская сову обратно в уже начавшее темнеть небо.

Захлопнув окно, девушка огляделась по сторонам. Она остановилась в одной из самых крупных маггловских гостиниц Лондона. Почему и зачем? Очень просто.

«Хочешь спрятать что-то, положи это на видное место», — часто говорил ей Гарри, рассказывая о своих аврорских подвигах. «Хочешь спрятаться, поезжай в самое людное местно», — рассудила Гермиона, перефразировав утверждение своего возлюбленного. Посреди толпы вечно спешащих куда-то людей на неё никто действительно не обращал внимания, а простенькие джинсы если и могли вызвать у служащих отеля недоумение, то только у служащих какого-нибудь очень недорогого отеля. Так оно всегда и бывают: самыми требовательными мнят себя люди, которые мало чего из себя представляют, продавцы в магазинах для среднего класса или портье в простеньких гостиничных комплексах — они на любого, кто не усыпан золотом и не укутан в меха, смотрят как на насекомое, Гермиона успела понять это за время путешествий с родителями, хоть и была тогда совсем ещё маленькой девочкой. А вот те, кто занимают более высокие должности, те, кто многое и многих успели повидать на своей работе, понимают: даже под застиранной футболкой, рваными джинсами и грязными кедами может скрываться миллионер.

Раздаваемые Гермионой чаевые только укрепляли служащих в этом убеждении.

Правда, излишняя щедрость здесь тоже могла быть чреватой — неминуемо поползи бы слухи о странной даме, просто одетой, но сорящей деньгами… Нужно было выстраивать баланс и придерживаться этого баланса, что она и старалась делать, не перебарщивая с обедами в местном ресторанчике на первом этаже. Несмотря на то, что у неё было достаточно еды с собой, Гермиона редко спускалась туда не поэтому, а скорее потому, что боялась случайной встречи и узнавания, хотя вряд ли кто-то из волшебников мог появиться в этом отеле. Свои же продукты она старательно экономила, покупая еду в супермаркете, ведь было неизвестно, куда судьба решит забросить её после того, как Ромильда отдаст ей обещанное.

Для того, чтобы остаться неузнанной, Гермиона обрезала волосы. В Маскирующих чарах она была не сильна — просто потому что доступны эти сложные заклинания были только аврорам и невыразимцам, но не простым колдомедикам. Глядя на обновлённую себя в зеркало, Гермиона испытывала смешанные чувства: ей нравилось это отражение, эти строгие линии причёски и помолодевшее лицо (хотя, наверное, было глупо говорить «помолодевшее» — в её-то, ещё совсем не старом возрасте!), но со стопроцентной уверенностью сказать о нём «Это — я!» она не могла, и это самую малость пугало.

Впрочем, возможно, так было потому, что всё это время психика Гермионы была напряжена и раздражена. Она находилась в постоянном ожидании, и это нервировала, потому что ждать она совсем не любила. Тем более, если это «ждать» касалось такого важного вопроса, как жизнь и судьба Гарри. Но выбора не было. Иного способа что-то сделать Гермиона не видела.

В первый свой вечер в гостинице она попыталась устроить ритуал поиска, наложив на свой номер Заглушающие заклинания и запечатав дверь Коллопортусом. Вещей, принадлежавших Гарри, у неё не было. Точнее, их было более, чем достаточно — но дома, а не с собой, поэтому стандартный метод с прядью волос или каким-либо материальным объектом совсем ей не подходил. Пришлось пользоваться гораздо более тонким, сложным и изощрённым колдовством. А заодно и — подручными средствами, потому что ни ритуальных чаш, ни специальных артефактов достать она сейчас не могла.

Набрав воды в гостиничную чашку, Гермиона поставила её на стол и пробормотала заклинание, от которого прозрачная поверхность начала источать слабое сияние. Наверное, любой чистокровный волшебник разозлился бы в этот момент на неё за такое варварское отношение к магии и за такой неподходящий антураж, но Гермиона делала всё, что могла, с тем, что имела… Девушка поднесла палочку к коротко остриженному виску и принялась вытягивать из него тоненькую серебристую ниточку — свои воспоминания. Трогать то сокровенное, что было связано с их ночью и утром, ей не хотелось, это было слишком личным, слишком её, поэтому «на растерзание» ритуалу Гермиона предпочла отдать свою память о том, что было до этого — как они пили шампанское, сидя на диване, только-только появившись в Дырявом Котле.

Она стряхнула серебристую нить в чашку, и по воде сразу же побежали круги, подобно тому, как от упавшего в озеро камня разбегаются волны. Наклонившись к чашке, Гермиона подула на воду, про себя отметив удобство новой причёски: раньше пришлось бы завязывать волосы в хвост или вообще придерживать непослушные пряди руками. Однако эти глупые мысли быстро испарились из её головы, уступив место концентрации и сосредоточенности.

— Гоменум Ревелио Максима, — тихо сказала Гермиона, страстно желая, чтобы у неё получилось задуманное.

Простое «Гоменум Ревелио» было предназначено для того, чтобы отыскать человека в конкретном здании или на конкретной местности. Но так как искать Гарри в здании этого отеля было бессмысленно, а конкретизировать какую-то другую местность Гермиона никак не могла, ей пришлось добавить «Максима» — стандартную формулу увеличения действенности заклинания и того ореола, который оно способно охватывать.

Вода внутри чашки заволновалась. Волны в ней поднялись, на них даже оформились гребни и пена. Несколько секунд внутри ёмкости бушевал самый настоящий шторм, только в миниатюре, а потом всё затихло и улеглось. Именно тогда на гладкой водной поверхности должно было отобразиться то место, где находился возлюбленный девушки.

Гермиона затаила дыхание.

Ничего не произошло.

Когда она поняла, что вода не желает ничего ей показывать, то чуть не разревелась от обиды и разочарования. Самым странным было то, что заклинание всё же сработало — об этом говорили волны и шторм, но почему-то ничего не показало…

Сейчас, вспоминая тот ритуал, Гермиона понимала, что глупо было надеяться на удачу. Фортуна — дама крайне капризная, и не было ничего удивительного в том, что обыкновенная маггловская чашка вместо изысканной магической чаши, а так же восторженные воспоминания вместо реального предмета, не помогли ей добиться нужного результата.

Присев на краешек кровати, Гермиона задумалась. Ей очень не хотелось возвращаться в дом, чтобы взять вещи, связанные с Гарри, так что, скорее всего, вариант с дальнейшими чарами поиска отпадал, хотя и был самым простым.

— Я могла бы попросить Ромильду, — проговорила она вслух, рассуждая, — но уже поздно. Сова уже улетела, а посылать патронуса слишком рискованно.

Взглянув на часы, висевшие над небольшим симпатичным трельяжем, Гермиона быстро поднялась. Они показывали уже половину восьмого, так что пора было собираться. Лучше прийти раньше и немного подождать, чем опоздать — кто знает, вдруг Ромильда перенервничает и не станет её дожидаться?

В такую возможность она, конечно, не верила, но она и в способность Рона сделать что-то из ряда вон выходящее когда-то не верила — а он сумел открыть Тайную Комнату.

«Лучше не рисковать», — рассудила Гермиона, застёгивая джинсы и протягивая руку за свитером. Одевшись, она выскользнула из номера, и, если бы кто-то сейчас увидел её, то поразился бы тому, как мгновенно эта видная симпатичная девушка превратилась в типичную «серую мышку», сгорбившись и опустив голову.

Торопливой походкой Гермиона пересекла холл отеля, быстро прошмыгнула мимо охранника и оказалась на оживлённой улице.

Когда она оказалась в кафе у Фортескью, то увидела, что Ромильда была уже там. Она расслабленно сидела на стуле, мешая ложечкой чёрный кофе. Её шикарные волосы были собраны в высокий хвост, а из-под аккуратной чёрной мантии до колен выглядывали стройные ноги, затянутые в чулки провокационно красного цвета. Любая другая волшебница в подобном наряде выглядела бы глупо, но мисс Вейн была к лицу провокация.

— Привет, — подошла к ней Гермиона.

— Привет, — Ромильда удивлённо приподняла бровь, но никак не стала комментировать внешний вид жены своего любимого.

Гермиона настороженно оглядела её. Никаких пергаментов, никаких документов рядом с Ромильдой не было.

— У тебя не получилось? — сделала она единственный напрашивавшийся вывод.

— Ты меня недооцениваешь. Всё здесь, — Вейн похлопала рукой по своей сумке. По своей крохотной сумочке, больше похожей на клатч, и самодовольно добавила: — Не тебе одной известно заклятие незримого расширения.

— Хорошо, — кивнула Гермиона. — Выпьем кофе, зайдём в туалет, там ты мне всё отдашь, и разбежимся.

— И ты подашь на развод.

— Нет.

Ромильда опешила.