Дождь растекался по стеклу, как вино по стенке бокала, и деревья, и трава за окном превращались в картину, нарисованную широкими мазками, и казалось, будто ты совсем близко эту картину рассматриваешь…
Чертов Снейп.
Чертов, чертов Снейп. За что он вдруг решил ей отомстить? За семь лет ее упрямства?
Мерлин с ним, с самолетом. Пусть она и сто лет на них не летала. Пусть обмирала, когда стюардесса объявляла, что сейчас — именно сейчас — на пути трансконтинентального рейса зона турбуленции. И она вцеплялась в подлокотники, чувствуя, как замирает в груди сердце, будто тело движется вниз вместе с самолетом, а сердце остается подвешенным на невидимых веревочках там, где и висело. Гермиона старалась не показывать виду, лишь краем глаза смотрела в иллюминатор, где подрагивало крыло и всякие его закрылки-подкрылки, она знала, что крыло не сломается, но это знание не особо спасало ее от тянущего ощущения под ложечкой.
Вот же чертов Снейп.
Он весь полет сидел рядом и снисходительно улыбался. Тот, кому положено было падать ниц при виде самолета и в спешке молиться всем известным богам. Но вот нет. Он казался нормальным маглом, кто налетал часов, как хороший летчик гражданской авиации.
Когда Гермиона наконец почувствовала под ногами твердую землю, она серьезно сказала:
— Нет, Северус, больше никаких самолетов.
— Как скажешь. Ты, верно, не знаешь, что такое поезд.
— Знаю, я семь лет ездила в Хогвартс и из Хогвартса на поезде.
— Нет, Гермиона. Ты даже не представляешь, что такое поезд в этой стране.
— Чем бы он ни был, он будет лучше этой стальной дуры.
Но когда она увидела длинный вагон, где все были как в одном бесконечном купе, она поняла, что поезд не был лучше. Гермиона вообще не думала, что бывают такие поезда.
Чертов Снейп. Неужели то, что случилось один раз пару лет назад, давало ему на что-то право? Будто это что-то могло значить? Да она была не в себе. Три бессонные ночи, озлобленные Пожиратели смерти и бесстрашный аврор Грейнджер. Ну и что? Мало ли, что она напилась тогда, как последний магл, в поисках успокоения и сна? Она, видит Мерлин, не хотела встречаться со Снейпом, когда возвращалась со своего кабинета, оставив на столе пустую бутылку огневиски. Ох, как она была тогда зла. И понадобилось же ему именно в этот момент выбраться из своей каморки, где он готовил зелья для Министерства? И встретиться с ней. Она тогда больше всего хотела спать, но в целом не возражала, чтобы рядом спал Снейп. Именно та сволочь, что третировала ее несколько лет. Может, он получил какое-то моральное удовлетворение, переспав с почти невменяемой Гермионой Грейнджер? Но только она, припоминая события ночи, утром сидела, потирая глаза и мучаясь головной болью. Искоса посмотрела на Снейпа, что будто бы спал рядом. Притворялся, гад. Гермиона сползла с кровати, встала на ноги и тут же осела, зажмурив глаза, словно они могли покинуть глазницы, скривилась. Ох. По голове ударили свинцовой чушкой. Или чугунной.
— Зелье на столе, — заметил ехидный голос
— Спасибо, — ответила она, и впрямь начиная испытывать благодарность, а выпив и почувствовав, как просветлело в голове, сказала вполне искренне. — Спасибо, Снейп.
В вагоне было жарко, он был последним, и его сильно болтало на рельсах. Гермиона, накормленная всеми окружающими — они были добры и участливы, этого не отнять, — до сонного отупения, слушала разговоры вокруг. Непривычный говор, но, спасибо чудодейственным заклинаниям авроров, она понимала все. Яйца были, очевидно, какой-то местной едой в поездах, потому что, проходя по вагону, Гермиона мало на каком столике их не увидела. Так же как подозрительные куриные конечности, завернутые в фольгу и промасленную бумагу. А без орущих маленьких детей поезд, верно, не мог быть выпущен с вокзала. Тут Гермионе почему-то захотелось передернуть затвор помпового ружья. Или хотя бы взмахнуть палочкой — а как будет быстрее?
Чертов Снейп. Министерство пригласило его на работу лет пять назад. Ну да, он же был лучшим зельеваром всех эпох и миров, после Мерлина и Альбуса Дамблдора. И когда ему понадобилось отправиться на малоизвестный в Британии полуостров, где росло одно эндемичное и незаменимое при изготовлении экспериментального зелья растение, ему, конечно, понадобилась для сопровождения именно аврор Грейнджер. Будь ты проклят. Будто ей нечем было больше заняться. О чем она и заявила Снейпу в тот же день, выплеснув кофе ему на стол и злорадно наблюдая, как пропитываются коричневой жижей так аккуратно разложенные пергаменты.
— Какого черта, Снейп? Полагаешь, я только о том и мечтаю, как бы вместе с тобой побывать там-где-Мерлин-единорогов-не-пас? У меня работа есть…
— Да, можно подумать у тебя есть что-то кроме работы, — хмыкнул Снейп.
— Да, есть, я…
— Ну да, ты за это время два раза почти побывала замужем…
— Я…
— Да не стоит оправдываться, никто не выдержал тебя больше чем пару месяцев… Кому нужна женщина, что на работе проводит в два раза больше времени, чем дома… Не упоминая уже…
— Да, да, продолжай, хотя я сама справлюсь — пустой холодильник, беспорядок, вековую пыль, вечную головную боль и — дайте поспать спокойно…
— Сама все знаешь. Тебе не повредит чуть-чуть отдыха.
— Думаешь, в твоем обществе эта поездка может называться отдыхом?
— Несомненно.
— Ну-ну.
И Гермиона, пакостно ухмыльнувшись, вышла из кабинета.
И только в день отъезда Снейп сказал ей, что за неделю до сбора ацки-полезного-растения нельзя использовать магию, иначе ничего не выйдет. И попросил отдать палочку. Гермиона осторожно вложила ее в руку Снейпа и почувствовала себя так, будто там осталось сердце.
— Как я, собственно говоря, должна тебя защищать? Без палочки? Я тебе черепашка-ниндзя что ли?
Снейп недоуменно уставился на нее и медленно проговорил:
— Не черепашка, не ниндзя.
И Гермиона не нашлась, что ответить. Да ее вообще мало волновала безопасность Снейпа. Чтобы он там ни задумал.
Она пила бренди из запасливо захваченной фляжки, не обращая ни малейшего внимания на Снейпа, что лежал на верхней полке и созерцал серый потолок. Когда бренди помог ей примириться с окружающей действительностью, она отправилась в тамбур, где курила противные сигареты с жителями этой забавной страны и всерьез раздумывала о самолетах. Потом пыталась удержаться в вертикальном положении в том помещении, что здесь по ошибке называли туалетом. Потом разбиралась, как работает странный умывальник, подчиненный строгому принципу экономии. Видит Мерлин, турбуленция не самое страшное явление в мире. Но к вечеру она так обессилела от духоты в вагоне, бесконечных приглушенных разговоров о политике и о квартирном вопросе, запаха осточертевших яиц и курицы, и огурцов, что не нашла в себе сил огрызнуться, когда Снейп молча поставил перед ней стакан с водой и накрыл ее простыней.
Снилась ей, как впрочем и всегда, работа. И, как всегда, ей в этих снах ничего не удавалось — ни следящие чары, ни непростительные заклятья (она давно не считала, что они такие уж «непростительные», когда дело касается истинных врагов). Наверное, это был самый большой страх Гермионы Грейнджер — «страх не сработавших заклинаний», и подсознание угодливо подсовывало ей эти сны. Проснулась она от того, что поезд остановился. Гермиона потянулась за стаканом с водой и жадно выхлебала его, сама удивившись, как громко у нее получается пить. Снейп приоткрыл окно, и в душном вагоне запахло летней ночью — теплой землей и свежими травами, клейкими листьями и нагретым щебнем, и чуть-чуть костром и черносливом. Трещали кузнечики, за стенкой кто-то вполне музыкально посапывал, а Гермиона лихорадочно вспоминала, что она не успела сделать, кому передала какие дела, и как скоро работа во всем Аврорате пойдет прахом в виду ее, Гермионы Грейнджер, отсутствия. Она и слова-то такого не знала — отпуск…
Утром Гермиона потянулась рукой под подушку в поисках заветной фляжки, но под скомканной донельзя подушкой ничего не было.
— Снейп!
— А, мисс Грейнджер?
— Верни обратно.
— Никак не могу.
— Где она?
— Где-то на просторах этой бескрайней страны у верстового столбика с цифрами…. дай-ка припомнить… три тысячи семьсот двадцать один… точно.
— Ну, нет. Нет, нет и нет.
— Не хочу, чтобы ты напивалась без меня. И вообще — где же твоя хваленая ответственность? Ты, вроде как, должна меня охранять.
— Тебя? Охранять? Без палочки? А то я не знаю, зачем ты все это затеял.
— Не знаешь. Как спалось? Как Аврорат твоего сонного разума?
Гермиона насупилась и молчала, изнывая от жары и головной боли, и ненависти к Снейпу, что сжигала ее вместе с духотой. Последней каплей в чаше ее терпения стала сгорбленная старушка в потертом фланелевом халатике, что в невыносимо невозможную жару, пыталась всучить ей пару шерстяных носков или пушистых варежек. Гермиона, с трудом сдерживаясь, лишь бы не закричать, полезла, как ей казалось незаметно, в куртку Снейпа в поисках палочки, чтобы к Володе — Морде разнести весь этот вагон и аппарировать в благословенную Британию. Но Снейп все видел. «Ее там нет», — радостно произнес он, и Гермиона, повалившись в изнеможении на полку, в который уже раз угрюмо прочитала небрежно выцарапанное на изнанке полки Снейпа, ничего не говорящее ей слово «Лангепас», и закрыла глаза.
Вагон был последним и остановился далеко от станции. Душно и сладко пахло акациями, терпко — кипарисами, пахло городом — нагретым асфальтом и чуть-чуть машинами. Но Гермионе было не до запахов, растений и архитектуры. Она, проклиная безмятежно осматривающего окрестности Снейпа, упрямо шла к вокзалу, вытирая со лба пот. Они остановились в тени у стены, когда к ним подошел толстый кот непонятного серо-рыжего окраса с чудными штанишками, Снейп искоса посмотрел на него и сказал вроде как неуверенно:
— Гудвин?
Тут кот сел на задние лапы, как суслик, осклабился и стал удивительно похож на человека.
— Табаки, мессир.
— Как Табаки? Пару лет назад ты был Гудвином?
— Ну да, тогда я казался себе великим и ужасным. И мог излечить разбитое сердце, смешать опилки с булавками, научить храбрости и все такое. Но теперь я, определенно, Табаки. Мне нравится, как это звучит. Услужлив и весел. Сказитель и шут. Оруженосец. Потому, если вы тут что-то учините со своими сердцами, я вам не помощник. Кто это с тобой, Северус?
— Хорошо, раз тебе так больше нравится, Табаки. Разреши представить тебе Гермиону Грейнджер. Аврор.
— Очень приятно, — сказал Кот и склонил лобастую голову, ехидный взгляд он при этом не сводил с Гермионы. — Авроры… — протянул Кот, — это которые бегают с палочками по туманному Альбиону и бьют наугад «авадами», надеясь задеть Пожирателей смерти. Отличаются от Пожирателей смерти цветом мантий и отсутствием стремления к мировому господству.
Снейп засмеялся.
— Вроде того, Табаки. Они еще склонны к злоупотреблению алкогольными напитками, отборной брани на всех известных языках и отрицанию своей человеческой и половой принадлежности.
Табаки хохотнул, прижал уши и повел головой.
— У-у-х, какой объект для изучения. Эх, отчего я только кот? — проговорил он громко и вытянул вперед широкую лапу, растопырив когтистые подушечки. Там немедленно появилась связка ключей.
— Это вам. Все тот же домик, мессир. Хозяин просил передать, что занят и вряд ли появится в ближайшее время. Он променял меня на коньяк, правда, очень хороший коньяк! И я, бедный Табаки, знал бы ты, Северус, как я устал от неприкаянности и одиночества. Я рад бы был до глубины души хоть изредка бывать с вами. Так, чтобы только не надоесть друг другу. Много новостей. Чудесно варю кофе. Знаю все злачные места.
Гермиона недоуменно взирала на говорящего кота, который чересчур напоминал человека.
— Чтобы вам было легче, мисс Грейнджер, я вроде как домовой эльф, хоть это и для меня унизительно, потому что я не ношу наволочки, носки разного цвета и не бьюсь головой о стену, когда мне случается ослушаться, но в плане магии — мы схожи. Да. Что есть, то есть. Но я свободен как птица. И предложу вам пойти на бал… Шучу, прогулку на троллейбусе — это уникальный местный транспорт.
Они долго ждали троллейбус. И, когда тот, наконец, подошел, Гермиона с удивлением подумала, что он, верно, ровесник Волдеморта. Они стали на задней площадке, кот торопливо расплатился — и это не вызвало у окружающих никакого удивления, будто в этом троллейбусе коты не только ездят каждый день, но и исправно расплачиваются за проезд. Гермиона спряталась в угол, и Снейп, широко ухватившись за поручни, отделил ее от остальной части салона. Табаки пытался устроиться у мастера зелий на плече, но или плечо у Снейпа было костлявое, или кот чересчур отъел себе то место, к которому у котов крепится хвост, но Табаки, вытаращив глаза, с трудом балансировал на плече и так дергался, что Гермионе показалось, будто кот сейчас нагадит Снейпу на спину. Что, несомненно, скрасило бы день. Да и все это бестолковое задание. Но кот ловко перескочил на гермионину сумку, привстал на задние лапы и начал нести всякую чушь — на это Табаки был среди всех котов мастер.
— Обратите внимание — справа, — троллейбус взбирался на гору и поминутно дергался, будто его колотили судороги, и Гермионе некогда было смотреть ни направо, ни налево, лишь бы удержаться. — Флот на рейде. Серые остовы военных кораблей. Разноцветные флажки международного свода сигналов, — снова толчок, и Гермиона утыкается Снейпу в грудь, — плавучие доки и танкеры, — опять троллейбус замер, и Гермионе даже показалось, что он не выдержит этот подъем и, громыхая, покатится назад. Она дотянулась до кота и больно выкрутила ему ухо. Человеческие слезы показались на его ореховых глазах.
— У-у-и-и-й, да что ж это такое делается? За что, госпожа? Зачем ты привез ее, Снейп? Я же просто пытался рассказать ей про город. А она сразу ухо…
Гермиона ослабила хватку, и кот так жалобно на нее посмотрел, что она смутилась и несчастное ухо выпустила.
Потом они плыли на другой берег на старом катере. Он был степенен, нетороплив, и эта бездумная трата времени раздражала Гермиону. Кот предусмотрительно держался вне доступности руки аврора — мучителя кошек. Но говорить не прекратил. И, пока Гермиона с трудом удерживалась от того, чтобы куда-нибудь не сбежать, пока не простонал протяжно корабельный ревун, пока тяжелые швартовы не сняли с кнехтов, она узнала, какие корабли еще стоят на причале — катера «Орион» и «Зюйд», и «Сатурн», маленькая яхточка «Бетельгейзе». Пахло медузами, йодом и солью. На другом берегу белел равелин.
Взбирались в гору. Кошки прятались от солнца под деревьями и навесами, Табаки здоровался с каждой. Снейп спросил:
— Они чуть— чуть другие, эти кошки? Я их не помню.
— Кошачий век недолог, — грустно заметил Табаки. — Остались и твои знакомцы, мессир, они спрашивали о тебе.
— Прости меня, Табаки, за ухо, — проговорила, наконец, Гермиона. Табаки не был виноват в том, что Снейпу понадобилась Грейнджер.
— Я не обиделся. Не бери в голову, Гермиона, — махнул лапой кот. — Только ты тоже без обид — я теперь буду настороже. Женщины… — протянул кот так, будто этим словом можно было объяснить все мироустройство. Табаки метнулся вперед и обернулся к ним, ходить назад спиной у него получалось не ахти — дорога круто взбиралась вверх, и, казалось, Табаки не идет, а пятится в ожидании милостыни.
— Но я так рад, так рад тебе, Снейп, и тебе, Гермиона! Мне совсем не с кем поговорить, такая беда. Не могу же я беседовать с кошками беспрестанно — они еще те маглы. А слова, а умные мысли, меткие фразы — они меня распирают, мне кажется, если я их не выскажу — я просто лопну.
— Бедный Табаки, — хмыкнул Снейп. — Ты совсем не изменился.
— Нет, Северус, я уже не в том возрасте, чтобы меняться. К тому же ты помнишь, что я мастер Чуши и…
— Бесполезных сведений…. я помню, Табаки.
В маленьком домике, что спрятался в зарослях ежевики, было две кровати, шкаф и холодильник.
— Снейп, я буду спать тут, — не терпящим возражения голосом сказала Гермиона, указав на большую кровать.
— Как хочешь, — отозвался Снейп.
И нельзя сказать, что Гермионе нравилась его сговорчивость. Ей так хотелось с кем-нибудь поскандалить, что Снейп просто обязан был хоть что-то сказать поперек.
— Я не собираюсь ползать с тобой по горам, — продолжила она.
— Если ты не забыла — это входит в твои обязанности. Я не прошу ничего сверх этого.
— Тогда палочку.
— Ты прекрасно знаешь, что применение магии ничего не оставит от магии самого растения. С таким же успехом можно было нащипать травы в Англии... — Снейп начал заводиться, и Гермиона почувствовала, как все внутри запело, но тут некстати явился Табаки. И доблестный аврор оторопел, увидев кота в чем-то белом, поразительно напоминавшем одежду древних греков.
— Идемте же, — простер лапку вперед Табаки. — Я вам все тут покажу. Никто не знает город так, как я.
— Кого ты решил изобразить на этот раз? В женском-то гиматии? Почтенную матрону?
Табаки не ответил, а просто пошел к калитке, и белоснежная ткань волочилась по высохшей земле.
Снейп, Гермиона и Табаки стояли там, где несколько тысячелетий назад была улица. Солнце нагревало остовы стен и таблички. Дрок и тамариски тянулись к солнцу из щелей, впадин и ям, и древние стены казались спокойными и мирными. И, если закрыть глаза и на миг перестать дышать, то можно было представить загорелых греков, и блеск солнца на мечах, и парусные корабли, стремящиеся в гавань, и шум и гвалт славного города, что был теперь пуст и необитаем.
Табаки извозился в пыли, и, кажется, сам устал от своих рассказов. Гермиона уже и не слушала их, странно успокоенная этим местом, где никуда не хотелось спешить. Северус прошел к обрывистому берегу, и Гермиона стала с ним рядом. Море было синим, а к горизонту светлело, берег был высок, и крупные, светло-желтые камни лежали на берегу, и вода была совсем прозрачная, и видно было водоросли и дно.
— Северус, — сказала тихо Гермиона.
— А? — отозвался он, не отрывая взгляда от моря.
— Ты почему тогда… в тот вечер… — и она замялась, так надеясь, чтобы он все сам понял.
— Мне в тот вечер просто хотелось, чтобы хоть кто-то был рядом. Такое бывает и у меня. Ты или любая другая.
— Ага, — многозначительно протянула Гермиона.
— У тебя разве никогда так не бывало?
— Бывало. Как-то спасал огневиски.
— Везет.
— Ну, а тебе не было… неловко со мной?
— Нет.
— А я всегда все помню… Мне просто…
— Чего вы так уныло смотрите, — подскочил к ним Табаки в уже чистом гиматии, размахивая лапами. Он стал на самый край обрыва, приосанился, повел загадочно глазами и тоскливо уставился на море.
Но я чужая здесь, как в первый год!
Ах, морем я разлучена с родными!
Стою часами на кремнистом бреге,
Томясь душой по Греции любимой,
И вторят волны горестным стенаньям
Одними лишь раскатами глухими.
Кот, конечно, был склонен к театральным эффектам, но Гермионе на миг увиделась Ифигения, стоящая на каменистом берегу, которая, не боясь гнева Богов, вернулась с Орестом и Пиладом на родину. И так трогателен был кот, полдня проходивший в хитоне и гиматии, как он утверждал, только для того, чтобы рассказать им эти строчки, что Гермиона, против воли, улыбнулась.
К вечеру Кот не угомонился, и потому, когда солнце уже клонилось к закату, Снейп и Гермиона оказались на широкой площадке над самым морем. И небо у линии горизонта сливалось с водой. И пахло так приятно, что невозможным казалось надышаться — пахло кипарисами, которым было три сотни лет. Гермиона побывала в погребе, вырубленном в скале — там уходили в бесконечную даль большие дубовые бочки с вином, и это было бы одним из тех мест, где она хотела бы остаться навсегда. И видела стены, отделанные пробкой. А потом — вина. От терпкого каберне и алиготе, что пахло луговыми травами, к солоноватому хересу с запахом ржаной хлебной корочки. А потом к мадере, вину, в котором больше всего солнца, и к портвейну, что напомнил Гермионе бренди. И, наконец, король мускатов — альпийские травы и мед, лимонная цедра и чайная роза.
К тому времени, как они снова вернулись на площадку, Гермионе было спокойно и весело. Кот что-то шепнул Снейпу и метнулся вверх, к трассе. Было уже совсем темно, ночь была теплой-теплой и бархатной, и такой черной, как бывает только на юге. Гермиона задрала голову, отыскала на небе ковш и покачнулась. Снейп придержал ее за плечо. Они шли наверх, дорога была крутой, да и за весь день Гермиона уже находилась, и ноги гудели, но было так непонятно весело, что идти ей было легко, и Снейп шел неподалеку и молчал, будто его и совсем не было. Но только когда Гермиона не заметила припаркованный у обочины автомобиль и запнулась об него, и села, недоумевая, на капот, Снейп взял ее за руку. Он вполне подходил для совместного молчания. Как и любой другой. Гермионе вдруг захотелось поцеловаться с ним. С ним, да, как и с любым другим. Это было вино, а не она. Но Снейп был настороже.
— Не выдумывай, — проговорил он.— Ничего не выдумывай.
Табаки поймал машину, и они еще долго ехали обратно в темной, почти черной ночи, где уже не было видно ни гор, ни моря.
— Спи, Гермиона, спи, — тихо сказал Снейп. И она и впрямь почти сразу заснула.
Ночью лил дождь, и потом — утром она тоже проснулась под шум капель, что били по крыше и по листьям. Где-то задорно и звонко проиграли зорю. Снейпа не было, кровать его была застелена, и поверх грубого одеяла лежал, растянувшись, Табаки.
— Кот, — позвала она.
— Уммм, — приоткрыл глаза Табаки.
— Где Снейп?
— Будет к ночи, — промурлыкал Табаки и пфыкнул, увидев, как загорелись глаза Гермионы и забегали по комнате. — Не ищи палочки, если твой полубезумный вид означает именно это.
— Отдай мне ее, Кот.
— Снейп сказал нет. А он друг мне. Не знаю, как у вас, у людей, а у кошек так с друзьями не поступают. Значит, это ему зачем-то надо. Потерпите, королева.
— Да, вот только не надо мне.
— Причудливо тасуется колода,— пробурчал кот. — Могли бы и поладить.
— Зачем?
— — Мне легче, когда люди ладят друг с другом. А ты рада любой ссоре. Тут все просто, берешь Снейпа мизинцем за мизинец и говоришь: «Мирись, мирись, мирись и больше не дерись, если будешь драться — я буду кусаться». И все… Идем на море?
— Зачем мне это море?
— Пойдем, оно в дождь совсем другое. И запомни, как мириться — никогда не подводит.
Море, правда, было другим. Плотное и свинцовое под серым небом. Немного штормило, и ветер был пронизывающим, Гермиона поежилась под тонкой курточкой, и Табаки придвинулся к ней ближе. Кот был горячим.
— Может, окунешься? — предложил ей кот. Гермиона поежилась. — Быть на море и не искупаться, определенно, плохая примета, — продолжил он, но Гермиона покачала головой.
Волны разбивались о галечный берег, и брызги долетали до них. Казалось, что с каждой волной море подбирается все ближе и ближе. Табаки был невозмутим. Даже усы его оставались недвижимы, хотя на одном повисла соленая капелька.
— Когда я сижу у моря, — сказал Табаки так, будто в разговоре не было никакой паузы, — мне никуда не хочется спешить. И Гермиона неохотно с ним согласилась, хотя мысли об Англии и работе закрадывались в ее голову, но сказала она другое.
— Табаки, ладно Снейп, но ты меня можешь покормить? Я голодная как собака.
— Конечно, — обрадовано подскочил Кот. — Ничего так не люблю, как смотреть, как ест голодный человек. Только будь ласкова, в следующий раз говори — голодная как кот, а если не видела по— настоящему голодных котов — я тебе покажу одного.
Осоловев от еды, Гермиона снова взбиралась в гору с неугомонным Табаки. Кот тоже ел, но и после еды остался бодр и весел, и был полон желания показать Гермионе равелин. И он стоил того. Старые стены с выбоинами от снарядов. Прохладные казематы, запах камня и известки. Здесь были и англичане и, рассматривая макет атаки легкой кавалерии, Гермиона слышала, как тихо скандирует кот:
Долина в две мили, редут недалече...
Услышав: "По коням, вперёд!",
Долиною смерти, под шквалом картечи,
Отважные скачут шестьсот.
Преддверием ада гремит канонада,
Под жерла орудий подставлены груди,
Но мчатся и мчатся шестьсот.
Лишь сабельный лязг приказавшему вторил.
Приказа и бровью никто не оспорил.
Где честь, там отвага и долг.
Со старых фотографий смотрели те, кого уже давно не было на свете. Нечеткие очертания, лица, будто нарисованные — бравые шотландцы и зуавы, королевские гренадеры и саперы, неизвестные ей люди, которые тогда были так молоды, как и она сейчас.
Потом они сидели на причале, бок к боку на коротеньких кнехтах. Кот спросил:
— Будешь вино?
— Буду, — ответила Гермиона.— Если это хорошее вино.
— Помилуйте, госпожа, как же я осмелюсь предложить даме плохое вино?
Кот что-то пробормотал, и явилась фляжка. Они пили из горла отличнейший лафит, и кот мостился ближе к Гермионе. Может, мерз. Солнце село, но небо еще было светло-синим и будто подсвеченным изнутри.
— Просто иногда,— начал Табаки, — стоит остановиться. Чтобы посмотреть. Может быть, что-то идет не так. Или так. Но этого не поймешь, пока не остановишься…
Гермиона глотнула лафиту — живительная влага во фляжке уже лишь робко бултыхалась на дне. Она молчала, Кот был настроен порассуждать, и его мерная кошачья речь чудесно подходила под лафит, море и теплый вечер.
— Иногда думаешь, — продолжил Кот после паузы, казалось, Табаки и не нужен был вовсе собеседник, — что, если ты дышишь, то уже живешь… а это не так — он вдруг посмотрел на нее, будто совсем не понимал — откуда тут она взялась. — Пойдем?
— Подождем Снейпа у дома?
— Можно, ему будет приятно.
— Откуда ты знаешь?
— Такие вещи друг о друге всегда знает.
Снейп пришел поздно ночью. Табаки с Гермионой сидели в школьном дворе, откуда хорошо просматривался вход в домик. Фонари светили так странно — желто-розовый цвет, в этом свете казались нереальными деревья и старое здание школы. И Гермиона совсем было подумала, что смотрит на картину Дали, когда под деревом привязали на ночь лошадь и жеребенка, и они стояли в этом сюрреалистическом свете и иногда тихо ржали.
Снейп был растрепанный и мокрый. С кожаным мешком в руках. Он присел рядом с Гермионой. Пахло от мастера зелий травами и дождем. Куда-то делся Табаки.
— Зачем ждешь? — спросил без предисловий Снейп.
— Табаки сказал, что тебе было бы приятно.
— Вот как… Завтра пойдем за нужным мне эндемиком. Потом можешь быть свободна.
— Вроде как — на все четыре стороны.
— Вроде так.
— Когда?
— Поедем вечером. Нужно добраться на место до рассвета. Я спать.
— Хорошо. А я посижу еще.
— Как хочешь.
Как только ушел Снейп, вернулся Табаки. Снова присел и притиснулся к Гермионе.
— Думаешь, он был рад? — спросила она.
— Никаких сомнений, — ответил Табаки, приложив лапу к сердцу.
Утром они оставили спящего Снейпа и отправились в город. Табаки водил ее старыми улочками, что петляли туда и сюда, спускаясь с гор и поднимаясь в гору, и не было никакой уверенности, куда попадешь в следующий раз. Они были на рынке — там пахло солоно и вкусно у лотков с рыбой — йодом пахли бычки с большой головой и зубастой пастью, пахло сладко клубникой и черешней, и ничем не пахли крепкие помидоры и огурцы.
К тому времени, как Снейп проснулся, Табаки пожарил картошки, а Гермиона нарезала огурцы с помидорами и хлеб. Снейп моргал, будто никак не мог проснуться, и потирал щеку, где отпечатались складки от подушки. Он был совсем незнакомым, но в тоже время близким.
Они уезжали вечером, и Табаки махал им лапкой, но улыбка его не нравилась Гермионе, и она была права, но не могла видеть, что Кот вцепился в автобус и быстро-быстро полез наверх.
Пока они шли на гору — это трудно было назвать каким-то серьезным восхождением, дорога была пологая и опоясывала гору по спирали, Гермионе порой казалось, что, то тут, то там, она видит, как что-то коричневое мелькает в траве и промеж ветвей. Но даже если это и был Табаки, он не собирался показывать себя. Они начали восхождение на востоке, а закончили на западной стороне горы. И молчали до самой вершины.
Позади была скальная стена, а под ними — южный городок и море. Снейп присел на камень, и Гермиона тоже, но чуть поодаль. Он сказал спокойно:
— Я уже собрал достаточно травы. Вчера.
— Ну и зачем тогда я здесь, Северус?
— Я хотел помочь тебе, как когда-то ты помогла мне, еще сама не зная этого. Мне показалось, что еще пару месяцев — и тебя поместят в госпиталь Святого Мунго. Отделение буйнопомешанных. И ты будешь метаться по палате, не в силах сбежать и причинить себе вред, потом спать и пускать слюни, когда тебе дадут столько успокаивающих зелий, что могли бы убить слона, — ровно, будто читая неинтересную книгу, говорил Северус, — я подумал, что это уже близко, после того, как ты чуть не заавадила нашего общего рыжего знакомого, напомнишь почему?
— Он на полдня позже сдал отчет.
— Ну да, достойная причина. Непонятно только, за что преследовать Пожирателей смерти — у них причины были весомее. Мне не хотелось видеть тебя такой. Как и любого другого, кого я знал несколько лет.
Утренний бриз веял с берега, и море, бескрайнее море, покрылось белыми барашками.
— Думаешь, там ничего без меня не случится?
И солнце, наконец, взобралось выше мягкого абриса горы.
— Ничего. Ровным счетом ничего. Я никому не скажу, что ты была в отпуске. Ты заслужила несколько дней лета… И море, и немного тишины.
Солнце розовым светом легло на дальние склоны.
— Кот сказал, что быть на море и ни разу не искупаться — плохая примета.
— Кот знает, что говорит. В тот вечер мне бы, правда, сгодилась любая. Но я рад, что это была ты. И я бы не привел сюда любую.
Гермиона помолчала.
— А где наши палочки?
Северус заворожено смотрел на тихое море, что отражало солнечный свет. Розовым осветило его профиль, и черты лица его стали мягче.
— Табаки хранит их.
Гермиона медленно подняла голову, чтобы увидеть на скале застывшую фигурку Кота, что казался древним божеством из страны в долине Нила. Может, ей показалось — уж слишком много было солнца — что кот подмигнул ей.
— Пусть он бережет ее пока, если ты не против. А ты знаешь вот эту чепуху от Табаки — мирись, мирись, мирись…
И тут Табаки, что застыл как изваяние, двинулся и улыбнулся так широко, что стал выглядеть зловеще. И улыбка тронула губы Снейпа.
— Да, — и он протянул ей руку, — несомненно, да.
____________________
* стихотворения — И.В. Гете, А. Теннисон
**И отдельное огромное спасибо М. А. Булгакову за вольное и невольное цитирование.
Vova
