Тогда и теперь

Все течет, ничего не меняется.

Если вам когда-нибудь случится отрубить морду ручной зверюшке Вольдеморта, будьте уверены — ваша жизнь изменится. Все забудут, каким мямлей и неудачником вы были раньше. Может быть, о вас напишут в газете, а бравый герой Поттер дружески хлопнет вас по плечу.

То есть без всяких «может», так и будет, не сомневайтесь.

Лонгботтом сияет, как глаза Альбуса Дамблдора, в окружении друзей — сливочное пиво, орден Мерлина какой-то степени и надежды на светлое будущее прилагаются. Лонгботтом сияет до рези в глазах, но Теодор из упрямства продолжает сидеть за соседним столиком, хотя первым порывом было уйти из кофейни. Видеть счастливых победителей и дышать с ними одним воздухом как-то по-мазохистки приятно.

Когда Тео было десять, отец подарил ему метлу, быструю и неуправляемую. И плевать, что мальчик, физической выносливостью не отличавшийся, мог усидеть на ней не дольше пары минут. Сын Ноттов должен быть сильным и ловким, а в товарищеских матчах по квиддичу, устраиваемых Паркинсонами, он должен выступать так, чтобы отцу не было стыдно. Драко ловил снитч, Блейз великолепно управлялся с квоффлом, а Теодор мучился каждую секунду, проведенную в воздухе.

- Если ты слаб, то должен хотя бы уметь выбрать себе правильную команду, — наставлял отец. — Нужно знать, на чью сторону встать — это самое главное.

Теодор может поклясться, что Нотт-старший себе правильную сторону выбрать не сумел.

В чашке остывает душистый чай, за столиком напротив кто-то беззаботно смеется.

А в Нотт-холле хозяйничают авроры.

Теодор выдержал только полчаса. Посмотрел, как они дирижируют палочками и возятся с какими-то странными на вид приборами — сомневаться в их назначении не приходилось. Теодор много читает, а о способах обнаружения темной магии и артефактов знает решительно все, как знает и то, что найденного в тайниках дома хватит, чтобы отец гнил в Азкабане до конца своих дней. Его книги и трубка лежат тут же, на старинном столике красного дерева, а в воздухе витает терпкий запах табака, и Теодору кажется вдруг, что вот сейчас, в эту минуту, отец войдет в комнату — сильный, грузный, и выставит вон непрошенных гостей. Теодор ждал, но ничего не произошло. Авроры все также бесцеремонно шарили в шкафах, небрежно раскидывая вокруг себя мамины платья, фамильное серебро и семейные портреты. Их ноги в форменных ботинках шаркали по лестнице, гулко топали наверху, в спальнях, а Теодор вдруг вспомнил, какой легкой воздушной походкой спускалась мама к завтраку, какие шуршащие у нее были юбки и ласковые руки.

Теодор думает — даже хорошо, что мама умерла за много лет до того, как ее стали бы называть женой заключенного.

Теодор смотрит на Лонгботтома и вспоминает вдруг, что тот тоже чистокровный. Он вспоминает, как в прошлом году застал ночью его и Эйвери — они дрались, как магглы, до крови, до отвратительного хруста, а Кэрроу и Макгонаголл, пытавшиеся их разнять, сами едва не последовали их примеру. Снейп-директор тогда устроил настоящий допрос — выяснилось, что Эйвери на уроке применил к мелкой Уизли боевое заклинание, а Лонгботтом не смог ему этого простить.

- Иначе она бы тебя сделала и победила в той дуэли, — выплюнул он вместе с кровью из разбитой губы, — которая только называется учебной.

- Ах вот в чем дело, — оскалился тогда Снейп, — вы просто не поделили победу. Вынужден сообщить, что вы не оригинальны.

Теодор думает, что в этом дело. Не может неудачник просто так стать героем. Нужен катализатор, толчок, что ли. Нужно что-то в себе сломать, нужно захотеть стать другим.

А еще Теодор понимает, что ему-то некого так защищать.

Невилл сталкивается с Ноттом в дверях и вздрагивает. У Нотта нет метки, и поэтому он на свободе, но застарелая межфакультетская неприязнь дает о себе знать: оба смотрят настороженно.

Казалось бы, с концом войны все должно измениться, как в мире, так и в жизни Невилла. Казалось бы, все должно пойти по-иному — бабушка им теперь гордится — а котлы все также взрываются, и Луна по-прежнему на него не смотрит, да и родители его чудесным образом не исцелились.

Невилл думает, что вполне может быть в родстве с Ноттами. А что, он же чистокровный. Он вспоминает, что в школе Теодор всегда держался обособленно от остальных слизеринцев, и тогда, ночью, не кинулся на подмогу Эйвери. Невиллу жалко Нотта — он читал о суде над его отцом и прекрасно знает, каково это — потерять родителей. На миг Невиллу даже хочется заговорить с ним, но наваждение тает словно морок.

- Лонгботтом, чего уставился? — рявкает Теодор, — дашь мне наконец пройти?

И Невилл отступает, а потом смотрит, как фигура в черном сливается с толпой.

Невилл понимает, как важно правильно выбрать сторону.

С неба падают первые капли дождя.

Завидев Гарри, в кофейню сбегаются репортеры.

Теодор возвращается домой. Повсюду беспорядок и пыльная, мертвая тишина. Он собирает отцовские вещи, книги по темной магии, распотрошенные аврорами, и семейные портреты. В чулан отправляются тяжелые зеленые портьеры, трости с серебряными набалдашниками, мантии с непроницаемыми капюшонами, ингредиенты для редких опасных зелий. Он собирает все, что оставили авроры, трудится дотемна и думает, что надо бы покрасить стены и выложить новый паркет. Нотт-холл станет светлее, и ничто уже не будет напоминать о прошлом. Вечером он посылает сову Блейзу и достает старенькую метлу — она уже не смотрится такой грозной и огромной, как в детстве.

Теодор знает — нужен толчок, катализатор. Нужно что-то в себе сломать.

Он жалеет, что нагрубил Лонгботтому.

А еще ему кажется, что они вполне могут быть родственниками.