Пёсья звезда

«Тёмному Лорду.

Я знаю, что умру задолго до того, как ты прочитаешь это, но хочу, чтобы ты знал: это я раскрыл твою тайну. Я похитил настоящий крестраж и намереваюсь уничтожить его как только смогу. Я смотрю в лицо смерти с надеждой, что когда ты встретишь того, кто сравним с тобою по силе, ты опять обратишься в простого смертного. Р. А. Б.»

* * *

Я перечитываю и усмехаюсь. Письмо выглядит так глупо, так по-детски, так наивно и… правильно.

Странное заявление для настоящего Блэка, с материнским молоком впитавшего мысль о чистокровном превосходстве. Странное заявление для настоящего Пожирателя Смерти, радостно вступившего в ряды сторонников Тёмного Лорда сразу же по окончании школы.

Шестнадцать лет — самое время делать ошибки, а неполные восемнадцать — ещё не время их исправлять, но здесь я, пожалуй, пойду по стопам моего дорогого Сириуса, ведь он всегда игнорировал правила, логику и прочие «глупости». Я обращаюсь к нему в своих мыслях, как будто пытаюсь поговорить, объяснить, попрощаться, потому что ещё на одно письмо меня точно не хватит. Да и он вряд ли станет читать послание от своего непутёвого брата.

Я щёлкаю пальцами.

— Хозяин Регулус, мистер Блэк, — Кикимер тут же отвешивает почтительный поклон.

На него больно смотреть. Наволочка покрыта пятнами — это тина и грязь, уши испуганно прижаты, в глазах — бешенство и обречённость. Это страшное сочетание, потому что обречённость не даёт бешенству прорваться наружу, а значит, и то, и другое грызёт его изнутри.

Мстить за какого-то домовика? Мама бы не одобрила.

Зато Сириус мной бы гордился.

Два часа назад эльф вернулся, грязный, истерзанный, и — только по моему приказу.

— Нам пора, Кикимер, — мягко говорю я, складывая пергамент.

Пополам, потом ещё раз пополам, и ещё. Опускаю руку в карман, нащупывая пальцами холодный медальон, открываю. Всё там же, в кармане, нервными толчками засовываю своё послание между раскрытых створок. Нажимаю на крышку. Щелчок.

— Да, хозяин Регулус, мистер Блэк.

— Ты всё понял? Ты должен доставить нас двоих туда, где был, — сглатываю, — с Волдемортом.

Больше никаких Повелителей. Никаких Властелинов. Даже последний Тёмный Лорд остался лишь словами на бумаге — сложенный вшестеро клочок пергамента в заточении поддельного медальона.

Отныне — только свобода.

«Небо — это свобода», — некстати вспоминаются слова брата, сказанные когда-то давным-давно, когда между нами ещё не стояли ни стены факультетских гостиных, ни метафорические баррикады, на разных сторонах которых мы — увы, вполне реально — оказались в итоге.

Я протягиваю руку Кикимеру и бросаю взгляд за окно.

Чёрное, высокое и какое-то вязко-кисельное небо расцвечено бледными точками. Звёзды. Некоторые светят ровно, некоторые чуть подмигивают, большинство складывается в знакомые созвездия, но почему-то я не могу отыскать ни Сириус, ни Арктур, ни Регул. Несправедливо, правда? Для меня — две звезды, для него — всего одна, а он ведь старше, и ему положено больше, но…

Наши родители так несправедливо поделили между нами звёздное небо.

Ему — самая яркая, самая крупная — в Южном полушарии и во всём мире, самая… Пёсья звезда: ей стал по преданию пёс Ориона, охотника, пронзённого стрелами своей ревнивой возлюбленной и ею же вознесённого на небосвод. Наш отец, его тёзка, не был охотником, и, видимо, именно поэтому Сириус не стал его верной собачкой…

Мне — две. Альфа Льва и альфа Волопаса, хотя какой из меня лев и какой — волопас? Регул — последняя в списке ярчайших звёзд, прекрасная по сравнению с остальными, но ничтожная по сравнению с Сириусом, и Арктур — самая яркая звезда Северного полушария.

Между моим вторым именем и его первым — экватор, а моё первое так незначительно… Мне теперь всюду видятся символы. Глупо, наверное.

Домовик берёт меня за руку, и небо перед глазами сначала несколько раз переворачивается, а потом и вовсе в никуда пропадает. Я чувствую резкий толчок, желудок и сердце словно меняются местами, но тут же приходят в норму, и мне удаётся устоять на ногах, хотя обычно я даже самостоятельную аппарацию переношу плохо, не то что перемещение с помощью древней, непонятной, неизведанной магии эльфов.

Оглядываюсь.

Островок. Вокруг — маслянистая, блестящая вода, над головой теряется в темноте каменный свод. Пещера и подземное озеро… Что ж, отличное место, чтобы спрятать частичку души. Ну, если не знать, что в ближайшие полчаса эту частичку похитят и уничтожат.

Тёмный Лорд ещё более наивен, чем веривший ему Регулус Арктурус Блэк, если думает, что никто не в состоянии разгадать его планы.

Я крепко сжимаю медальон, всё так же, в кармане, и делаю шаг в центр островка — туда, где возвышается Чаша. Именно Чаша — настолько она великолепна и… неуместна здесь, стоящая на мраморном пьедестале, наполненная изумрудной жидкостью, источающая свечение.

— Кикимер? — только он может объяснить мне, что нужно делать.

— Хозяин Регулус, мистер Блэк, Кикимер не может вам это сказать! Это опасно, хозяин!

— Кикимер, — как можно спокойнее. — Скажи мне, где медальон Слизерина?

В ужасе закусив губу, эльф тычет тонкой лапкой в сторону каменной Чаши. Я замечаю на краю небольшой черпачок.

— На дне?

Кикимер кивает, раскачиваясь из стороны в сторону.

— Как его достать?

— Не надо, хозяин! — я впервые в жизни слышу, как это желчное существо срывается в искреннюю мольбу. — Не надо, мистер Блэк!

— Скажи мне.

Эльф ударяется головой о пьедестал и, еле слышно всхлипнув, с трудом произносит:

— Выпить…

Я берусь за черпак, прекрасно понимая, что в Чаше — вряд ли безобидное Бодроперцовое зелье, и по итогу я останусь здесь, найду приют где-нибудь в озере, кишащем — так сказал домовик — инферналами. Отступать некуда. Сириус гордился бы мной.

— Кикимер, — мой голос звучит твёрдо, как и должен звучать голос Блэка. — Когда покажется медальон, ты заберёшь его. И положишь вместо него вот этот, — протягиваю подделку. — Потом ты вернёшься домой и уничтожишь свой медальон. И никому, никому ничего не расскажешь. Всё понял?

Он мелко-мелко кивает. Я зачёрпываю зелёную жижу, выдыхаю сквозь зубы и делаю первый глоток.

Нёбо обжигает, горло дерёт, но это не самое страшное. Основная боль разбегается по всему телу, превращая кости в крошево, мышцы — в кашу, расплавляя вены, уничтожая сознание. Мне стоит огромного труда прикоснуться черпаком к зелью ещё раз. А потом ещё, и ещё. И ещё.

Я опускаюсь на четвереньки, как пёс. Мои руки дрожат, отказываясь повиноваться, а губы против воли сжимаются, не желая открываться навстречу ужасному яду. В Чаше — чуть меньше половины. Упираясь ладонью в основание пьедестала, я приподнимаюсь, зачёрпываю отраву снова и снова. Пью — и мне даже становится легче, потому что тело уже не чувствует боли, а картинки, проносящиеся перед глазами, можно просто напросто не смотреть. Их заслоняет лицо — твоё лицо, брат.

— Ты гордился бы мной, — повторяю упрямо, собирая в черпак остатки зелёного зелья.

— Ты гордился бы, — говорю еле слышно, глядя, как Кикимер, меняя медальоны, размазывает по лицу слёзы пополам с грязью.

— Ты гордился, — из последних сил шепчу, веря в то, что эльф сумеет убраться отсюда и уничтожить крестраж.

— Ты, — выдыхаю, кое-как сдвигаясь с места и наклоняясь к тому, что за пределами острова.

Нестерпимо хочется пить, но сил уже не осталось — протянутая рука беспомощно бьёт по воде, и в тот же миг гладь подземного озера перестаёт быть спокойной: тёмные брызги взлетают вверх, повисая где-то там, как звёзды на небосклоне.

Я умру, я ведь знаю. Но я всё равно подарю тебе свободу, ты веришь?

Белые руки, оскалённые зубы, чумные глаза, запах затхлости и гниения. Хватают, впиваются, прожигают, душат. Тянут за собой.

Утянули.

Падая в воду, я почему-то всё равно вижу перед собой небо. Там, высоко-высоко, сияет она. Моя путеводная звезда. Сириус.

Я бегу за ней, как собака…