Запах. Он меня преследует. Где бы я ни была, он меня находит. Находит и душит. Да, это последняя стадия паранойи, когда кажется, что даже запахи пытаются тебя убить. Впрочем, это как раз нормально. В последнее время я жду, что вот сейчас кто-нибудь крикнет «Авада Кедавра!» — и все. А может и не крикнет. Может, просто камнем по голове.
Страшно. Это тоже нормально, мне по статусу положено бояться. С одиннадцати лет положено.
Запах. Терпкий, гнилой, затхлый, тяжелый. Страшный. Вдох — легкие наполняет эта отвратительная смесь. Выдох — в груди остается неприятный осадок. Вот так и живем: вдох — выдох, выдох — вдох. А потом — камнем по затылку. Или Авадой. Зависит от обитателей тех мест, в которых мы останавливаемся.
Я делю свою жизнь на детство и зрелость. Вот пятнадцатилетняя девчонка — еще детство. А в шестнадцать сказка кончилась — я впервые увидела, как умирают люди. Я как будто сама умерла в тот момент. Был человек, а потом раз — и его не стало. Осталось только холодное мертвое тело. Жить сложно. И совсем не хочется. Да и можется не совсем. Но я уже давно не живая. Мертвец.
Черт, палец уколола. Слизываю красную капельку. Соленая. И привкус у нее тяжелый, металлический. Как у того запаха. Все, хватит. Пусть Рон сам зашивает свои носки. И обеды пусть сам варит с Гарри на пару.
Я так им и сказала. Гарри положил мне руку на плечо:
— Мы должны быть сильными.
Ага, ясно. Я знаю, что он под этим подразумевает. «Мы-то с Роном сильные, а вот тебе надо бы поднапрячься. Ты должна научиться быть сильной». Все понятно, мистер Поттер. Мне хочется мягкую кровать, горячего шоколада, и плакать, но для них я должна быть сильной.
Подонки.
Колю себе палец еще раз. Нарочно колю, чтоб заплакать. И не могу. Плакать — это вообще как? Я и забыла. Да, совсем забыла как это — плакать. Плачут громко, а нам шуметь нельзя. Раньше было можно, а теперь — не положено. В лесу все-таки. На войне. Здесь ценой лишнему звуку может оказаться жизнь.
А кровь не останавливается. Капает прямо на носок Рона. Вот, теперь еще и стирать. Снова слизываю кровь с пальца. В нос ударяет знакомый запах. Гнилой, тяжелый, затхлый. Военный. Может, потому что кровь у меня грязная? Или я просто гнию изнутри. От этой мысли едва не хохочу. Но смеяться тоже нельзя — это слишком громко. Интересно, у Малфоя кровь пахнет по-другому? Наверно, каким-нибудь вином или пряностями.
Я комкаю носок Рона и засовываю его в свою сумочку. Мертвец. Я — мертвец.
* * *
Гарри собирает палатку. Медленно собирает, уходить не хочет. Да, мне тоже здесь понравилось. Хороший лес и этого страшного запаха почти нет. Почти. Я как-то спросила у Гарри, чувствует ли он этот запах. Он взглянул непонимающе и с жалостью. Как на душевнобольную взглянул. Ага, спасибо, полегчало. Больше я никаких вопросов не задаю.
Мы уходим. Куда — не знаю. Место выбирает Рон. Трансгрессируем, и я вдыхаю новый воздух. Единственное желание, которое у меня возникает — успеть добежать вон до тех кустиков. Не успеваю, и меня вырывает прямо посреди полянки. «Грибы, — отстраненно думаю я. — На завтрак были грибы». Но дело вовсе не в грибах. Запах. Гиблый запах, будь он неладен. Его здесь так много, что кажется, будто не воздух вдыхаешь, а что-то вязкое, склизкое. Мертвое, как я.
— Гермиона, ты чего?
Рон. Подходит и как-то удивленно и беспомощно на меня смотрит. Наверное, если меня вдруг убьют, он будет также удивленно и беспомощно смотреть на мой труп и спрашивать: «Гермиона, ты чего?» Может быть, даже будет бить меня по щекам и попытается сделать искусственное дыхание.
То ли от растерянного вида Рона, то ли от мысли об искусственном дыхании, я захожусь безумным смехом. Я хохочу громко и истерично, даже подвываю немого. Так, наверное, смеется Беллатриса. Так сходят с ума. Гарри, видимо, тоже об этом подумал, потому что подбежал ко мне и начал трясти за плечи. А может и не об этом, а об…
— Эй, все туда! Там кто-то есть! — раздались чьи-то голоса.
Ну вот, наверное, об этом Гарри как раз и подумал.
Пожиратели. Теперь-то я точно умру. Смех застревает у меня в горле.
Запах усиливается. Запах смерти. Теперь уже поздно возводить охранные чары. Теперь надо бежать. Гарри рывком поднимает меня на ноги и тащит куда-то в чащу, а Пожиратели приближаются и уже метают проклятия.
Я додумываюсь вытащить палочку и послать куда-то назад ступефай. В ответ мне летит незнакомое заклинание кислотно-оранжевого цвета. Мне не остается ничего другого, кроме как резко вильнуть влево. Неожиданно земля уходит из под ног, и я уже качусь кувырком куда-то в овраг. Черт, черт, черт. Моя палочка сломалась. Гарри и Рон остались где-то наверху, и добраться до них невозможно.
Вдруг рядом с моей ладонью втыкается ножик. Хороший ножик, рукоятка полированная, со змейкой. Острый, все лезвие в землю вошло. Я встаю и бегу. Падаю и снова встаю. И снова падаю. Заклятия летят со всех сторон, и одно из них все-таки задевает мою ногу. Нога кровоточит, и бежать становится труднее. Это нечестно, потому что их много, а я одна, и умереть быстро мне никто не даст. Заклинания летят по бокам и сзади, оставляя впереди узкую дорожку. Значит, меня гонят куда-то. Наверняка, впереди западня. Или засада. Или обрыв. Обрыв — это хорошо, есть шанс, что я успею туда броситься. Это было бы спасением. От всего. От войны, от смертей, от страшного запаха. И от себя. От мертвой себя.
Да, меня гонят вперед, как охотники гонят беззащитную, не готовую к нападению волчицу на флажки. В нос ударяет отвратительный запах.
Вот, кажется, и конец.
Но я все равно упрямо бегу. Свернуть — значит дать им схватить себя, а впереди, возможно, будет спасительный обрыв. Я ведь все равно уже не живая. Мертвец.
Вдруг из-за деревьев выскакивает Гарри. А за ним — Тонкс и Кингсли. Следом — Люпин.
— Остановись! — кричит мне Гарри.
Остановиться? Вслед мне до сих пор летят заклинания, даже Тонкс, Кингсли и Люпин не могут отразить их все. Конечно, опасных вспышек стало меньше, но они всё ещё есть. Гарри и остальные отстали, биться будут. А зачем? Нет, не знаю, не понимаю. Пожирателей слишком много, и гонка продолжается. Здесь все понятно. Они — охотники, я — зверь, которого надо загнать.
Прямо передо мной выскакивает Рон. Растерянный и взлохмаченный. Кажется, сейчас с его губ вот-вот сорвется вопрос: «Гермиона, ты чего?» Я теряю сосредоточенность, спотыкаюсь и падаю на друга. Как в замедленной съемке я вижу летящий в нас нож. Хороший нож. И змейка на рукоятке будто ухмыляется. Он был для Рона — запоздало понимаю я. Нож был для Рона, а я все испортила. Ничего у вас не вышло, господа Пожиратели.
Кажется, Люпин кричит. Или Кингсли. Или еще кто-то. Я уже не очень понимаю, где друзья, где враги. Я лежу на Роне, а он пытается из-под меня выкарабкаться. И запах. Железный, тухлый, ужасный запах. По шее что-то течет. Надо мной склоняется лицо Гарри. Значит, он все-таки живой и даже нашел где-то членов Ордена. Возможно, мы выиграли. Лицо у Гарри бледное и испуганное. Он что-то говорит мне, но слова не долетают. Уши заложило.
Я пытаюсь встать и вижу, что из груди у меня торчит ножик. Глупо торчит, косо как-то. И змейка на рукоятке прямо мне в лицо ухмыляется. Так вот почему пахнет кровью. И смертью. Хотя, смертью давно уже пахнет. Я-то почти неживая. Я-то почти мертвец. Встать так и не получается. Гарри еще что-то кричит, а я падаю на землю. Струйки крови щекочут шею. Рядом копошатся орденцы, пытаются меня куда-то нести и что-то кричат. Пусть кричат. Я закрываю глаза и даже засыпаю. Напоследок думаю: «теперь я точно мертвец».
* * *
Я просыпаюсь и вижу потолок. Белый. Нет, здесь не должно быть белого потолка, должен быть серый брезент палатки. Зажмуриваюсь и открываю глаза снова. Нет, потолок. Пытаюсь встать. Не могу, да и не хочу. Лежу и вдруг понимаю: что-то не так. Совсем не так. Как до войны. Как в детстве. Оглядываюсь. Я лежу в светлой комнате, из окошка виден кусочек неба. Мало для счастья? Да нет, в самый раз.
Грудь болит и почему-то туго перевязана. Пытаюсь вспомнить, почему перевязана грудь. Мысли ленивые, тягучие. Вдруг вспоминается. И дикий хохот, и змейка, и погоня. А, я еще живая?
Вздыхаю с облегчением. Вздыхать больно. И тут понимаю, что не так. Запах. Нет его. Исчез. Чистый воздух. Сердце колотится, я все вдыхаю этот благословенный воздух и не могу надышаться. И выдыхать забываю.
Снова пытаюсь сесть и опять без успеха. Ну и ладно. У меня есть воздух и этого пока достаточно. Вдруг дверь открывается и заходит Гарри.
— Привет, — говорит и улыбается.
Я тоже улыбаюсь. Когда я в последний раз улыбалась?
— Рассказывай, — требую я.
— А что рассказывать? — пожимает плечами. — Ничего особенного, мы какую-то операцию Ордена сорвали. Наши Пожирателям засаду устроить хотели, а тут ты. Орденцы сначала вообще обалдели, думали, это не ты, а кто-то под оборотным зельем. Правда, потом взяли себя в руки и показали Пожирателям, где соплохвосты зимуют. Сейчас мы на площади Гриммо…
Дверь снова открывается и в комнату заглядывает Рон. На этот раз я все-таки нахожу в себе силы сесть. Рон тихонько присаживается на край кровати. Я улыбаюсь.
— Спасибо, — тихо говорит он.
Я усмехаюсь:
— Обращайся.
Гарри с Роном как-то странно переглядываются.
— Гермиона, — неуверенно говорит Гарри, — ты это… больше не делай так никогда, хорошо?
Я даже не уточняю, что он имеет в виду. Так как раньше больше не будет — не получится. Я вдыхаю чистый воздух и киваю. Рон крепко сжимает мою руку.
Vova
