Коматозник

«Если боль ненадолго заглушить, она станет еще невыносимей, когда ты почувствуешь ее вновь».

Дж. К. Роулинг

Безумное лето с безумными Дурслями. Темные, наполненные болью дни и почти истязание себя в самом начале каникул — я шел все вперед, почти не разбирая дороги, стирая ноги в кровь. Все, что сказал мне после Отдела Тайн Дамблдор, вспоминалось с пугающей отчетливостью. Директор брал вину на себя, я сваливал на Снейпа, а затем понял… Я сам виноват в смертях, в этом калейдоскопе ужасов, я один. Ведь хотелось все свалить на других, мне было в чем упрекнуть Снейпа, Дамблдора. Но круг замыкался, упираясь в меня и то пророчество, что предрешило мою судьбу. Потому как, несмотря на все доводы взбунтовавшегося разума, в тишине, вдали ото всех я смог понять, что смерть близких — есть моя вина.

«Грядет тот, у кого хватит могущества победить Темного Лорда — рожденный теми, кто трижды бросал ему вызов, рожденный на исходе седьмого месяца… и Темный Лорд отметит его как равно себе, но не будет знать всей его силы… И один из них должен погибнуть от руки другого, ибо ни один не может жить спокойно, пока жив другой… тот, кто достаточно могуществен, чтобы победить Темного Лорда, родится на исходе седьмого месяца…».

Голос Сивиллы Трелони отчетливо бьется в голове, где-то на кромке сознания вспыхивают и проносятся сумасшедшим товарным поездом слова, а внутри скользит пустота, захватывая душу липкими щупальцами.

— Ни один из нас не сможет спокойно жить, пока жив другой, — звучит в голове собственный отчаянный голос, а на языке вертится лишь одно слово, только один ответ на эти слова — убийца.

Я пытался забыть, но не мог отвлечься. Каждый день меня встречал пропахший затхлой водой пруд и берег, куда я уходил, как пустынник: лишь бы подальше от них всех. Наверное, Дадли смеялся гаденько за моей спиной, тыча в меня пальцем и рассказывая своим дружкам все новые байки о моих похождениях, но мне было попросту плевать. Еще год назад, после нападения дементоров, он все же изменил свое отношение ко мне, но ненамного. Стал меня опасаться, но в реальности просто мстил за моей спиной и раскрашивал мою действительность своими пошлыми фантазиями.

«Кто такой Седрик? Твой бойфренд? Не убивайте Се-едрика!».

«Гарри, а этот Крис? А как же Седрик? Что, как только начинаешь с ними встречаться, их сразу убивают?».

И еще…

«Не убивайте его, не убивайте его! Где же твои родители, Поттер? А как стонешь в подушку — заслушаешься!».

Тебе и не снилось, маменькин сынок, что значит смерть в двух дюймах от носа. Когда тьма застилает глаза, а язык немеет, и мысли, что ты так пытался привести в порядок, путаются, превращаясь в нераспутываемый железный клубок…

* * *

…И мне было глубоко плевать на все, что он говорил, на все, что внушал мне дядя Вернон вместе с тетей Петуньей. Я просто хотел жить, научиться, приспособиться к жизни, пусть моя судьба и решится скоро. После ночей под открытым небом, когда в доме невозможно было уснуть из-за стоявшей внутри духоты, я однажды был разбужен осторожным голосом где-то справа.

— Ты давно так ночуешь здесь?

Тогда я вскочил, ругнулся и чуть не убежал — слишком свежи были в памяти те моменты, когда дружки Дадли меня ловили и начинали новую травлю. Но тот, кого я встретил одним из «этих» не был, да и вряд ли мог быть. В голосе я не слышал таких издевательских интонаций, словно фамилия «Поттер» — это пошлое сочетание звуков. Он видел меня впервые.

А потом я познакомился с ним, и узнал не только его, но и себя. Тогда мысли все возвращались в замкнутый круг, травили душу смертью Сириуса и пророчеством об убийстве, а я чувствовал, что должен хоть как-то, но выбираться из этого всего. В груди что-то надломилось тогда, в тот момент, когда я все же попытался спастись от оглушающей пустоты, и пришло осознание своего собственного «Я». Наверное, это и есть то темное начало во мне, но оно же бывает во всех людях? Только проявляется иначе, не так, как у меня… Но я был не одинок, и это было важнее всего.

* * *

Закатное солнце уже не так жарко припекало спину. Оно багровыми лучами опоясывало землю, заставляя тени все больше и больше расползаться по иссушенной земле. Лето в городке Литтл-Уингинге оказалось совсем не таким изумрудным, как предполагали по радио и новостям. Диктор, надрываясь, все больше и больше распалялся, начиная рассказывать, что вот-де в прошлом году лето было засушливым, а в этом должно быть более милосердным к посевам и всходящим зеленым росткам. Однако он на самом корню был неправ.

Желтая трава пришла на смену сочной зелени почти в самом начале лета, когда я, нахмуренный и пыльный, вновь приехал сюда.

«Еще одно лето, Гарри, а дальше тебе уже будет семнадцать лет. Свободен, как птица!» — напутствовал меня Дамблдор. А я, казалось бы, намертво вцепился в широкий письменный стол, и все никак не мог отвести взгляда от портретов на стене, от ясных голубых глаз, ободряюще смотрящих на меня из-под половинок-очков. В голове вспыхнули и промелькнули воспоминания моего недавнего пребывания здесь — когда я устроил погром в кабинете Дамблдора, не сдержал рвущейся из груди боли, выпустил эмоции наружу. После стыд накатил жгучей волной, и если бы у меня была бы возможность за прощение остаться в Хогвартсе, честно, так бы я и сделал. Даже холодный взгляд и бушевавшую тогда ненависть я бы тогда преодолел, а сейчас и подавно. Все же слова директора оказались отрезвляющим оружием после — когда он говорил мне, что Снейп настоял на том, чтобы Сириус остался в штабе, а затем и собирался искать меня в Запретном лесу, якобы забеспокоившись. На последние слова я могу лишь фыркнуть, но вот первое волнует гораздо больше — теперь причин обвинять декана Слизерина у меня почти нет. Просто потом я понял правду — нельзя убегать от себя, от действительных событий, приведших к смерти Сириуса. Все упиралось в меня.

Тогда, еще в последний день перед отъездом, я бы выдержал даже едкий сарказм, постарался бы не придушить того, кому они принадлежали, в моей душе царил ужас от мысли, что мне пора уезжать. Ведь даже этот человек, что стоял среди преподавателей и лишь раз кинул на меня продолжительный взгляд, понять который я не смог, да и не слишком заморачивался, ведь даже он, Снейп, являлся незаменимым «основанием» Хогвартса. Во мне что-то всегда умирало, когда я покидал замок, свой «оплот», и вновь возрождалось, стоило мне снова услышать голоса ребят, увидеть друзей и высокие шпили остроконечного замка. Я не хотел стенать одному под гнетом новых мучительных воспоминаний и откровений. Но судьба распорядилась, как полноправная хозяйка моей жизни и оставила меня вновь одного. Я оказался заперт в душном доме милых родственников, остался, казалось бы, навсегда в блестящих от чистоты убранства комнатах, пока однажды у меня не сорвали цепи. Тогда воспоминания вновь нахлынули на меня, а любезный дядя очень вовремя сказал что-то особо остроумное из своей любимой темы по поводу моего шрама, и я, вскочив, нахлынувшей магией выбил у них в доме все пробки, а затем убежал из дома Дурслей, заснув под открытым небом…

* * *

— Смотри, здесь остался последний цветок! Это… кажется, это василек.

Крис порывистым движением срывает цветок и подносит к своему веснушчатому носу.

— Никогда бы не подумал, что и такое бывает.

— Ты думал, что не бывает летом цветов? — я иронично смотрю на него и фыркаю, когда он вдруг сует свою находку мне под нос.

— Нет, мистер Поттер! Никогда бы не подумал, что так скоро закончится мое лето!

— Эй… — я резко поворачиваюсь к нему и чуть дотрагиваюсь до его губ своими.

Робко, неумело, но уже сам. Когда-то это было, словно сто лет назад, еще с Чу Чанг. Но даже вспоминать об этом не хочется… Быстро дотронувшись, я отворачиваюсь, и, кажется, черт возьми! Заливаюсь краской.

Когда-то давно, кажется, в самом начале знакомства, он изгнал ужас из моей головы, что в таком возрасте желать не быть одиноким, пусть и разными способами — это не признак ненормальности. Скорее, как он выразился, ты осознаешь себя человеком. Когда не один. Тогда я был, словно ходячий труп — так он впоследствии выражался, и я не обвиняю его. Мне было тогда плевать на все, я просто поддался первому человеку, первому чувству, что так желало сердце, истерзанное кошмарными снами и долгим осознанием будущего убийства. Я не мог смотреть на себя в зеркало — я видел там на мгновение мертвую зелень своих глаз и сразу же отходил поскорее от зеркальной поверхности, будь то пыльное покрытие машин или стеклянная витрина магазина. Я тогда словно вырубился из жизни, сработал какой-то механизм впадения в спячку, а Крис разбудил меня. Лишь тогда ящик с больными воспоминаниями я смог чуть отодвинуть, но не забыть. Я хотел простого человеческого тепла, и он дал мне его. Я даже не думал — правильно ли, хорошо ли, я был готов порвать любого, кто сказал бы о наших отношениях с Крисом плохо — если таким способом я готов был выйти из этого круга ада, то я готов был рискнуть. Я сделал первые шаги сам, когда, прибежав к нему после очередного крика и затрещины дяди Вернона, почувствовал себя наконец-то вполне человеком. Словно Сириус еще жив, словно нет пророчества и наступающей на пятки войны, нет Волдеморта, с его страстью играть моими снами и эмоциями. Являясь мне в кошмарных снах, он то протягивал руку к пророчеству, что тяжестью стеклянного шарика притягивало меня к полу, то вновь и вновь делал то, что заставляло меня кричать во сне. Не зря тогда Дадли снова и снова передразнивал меня, довольно потирая руки: «А Сириус тоже входил в круг твоих жарких поклонников, а, Поттер? Нет, Сириус, не-е-ет».

Дадлику и не снилось… Что значит видеть родного человека, сизой дымкой растворяющегося на твоих глазах. И слышать безумный смех его убийцы, врывающийся в твое помутненное от осмысления потери сознание. Я задвинул больной ящик подальше — сейчас я пытаюсь хоть как-то восстановиться. Ведь жить придется все равно.

И теперь сухая трава режет мне пальцы, когда я беру ее в ладони, а ветер треплет и так взлохмаченные волосы. Я поворачиваю лицо к закатывающемуся солнцу и щурюсь, остывающие лучи все так же греют кожу и заставляют слезиться глаза.

— Эй…

Чуть поворачиваю голову вправо, отзываясь на голос, и меня накрывает тень из русых волос, щекоча мне ноздри запахом полыни. Синие глаза все приближаются и приближаются, меня словно накрывает темной волной, и я вздрагиваю, когда он берет мое лицо в свои ладони.

— Ты… Гарри, лучше было бы, если бы ты не уезжал.

Нет, Крис. Не вспоминай о том письме, что сейчас лежит, раскрытое, на моей прикроватной тумбочке, рядом с колдографиями родителей.

…Строчки не поплыли у меня перед глазами, и комната не закружилась вихрем, и ноги не подкосились. Даже дыхание — и то не предало меня. Только сердце обхватили железные тиски и глаза закрылись сами собой.

Дорогой Гарри!

Альбус Дамблдор.

Я просто знал, что так надо. Лето еще не успело укусить себя за хвост, а опасность, как я и думал, не изменила своим привычкам, вторгаясь в мою жизнь, заполняя даже тот маленький кусочек света, что был у меня на ладони…

— Гарри, я словно с покойником говорю! От тебя можно дождаться ответа в ближайшие триста лет, или я зря надеюсь? — Крис все так же настойчиво держит мое лицо в своих узких ладонях, зорко всматриваясь мне в зрачки. Он словно следит за каждым движением глаз, ловит, как антенна, все, что я хочу сказать. И пытается мне что-то дать. Что-то хорошее, что мне так и не перепало от этой жизни.

А мне ничего и не надо. Уже не надо, когда я понял, что все близкие мне люди погибают, а те, кто выжил, находятся под гнетом неуступчивой судьбы.

— Крис, я не знаю, что тебе сказать.

Наверное, он что-то читает в моем лице, и кивает, не отпуская мой взгляд, затем наклоняется и дотрагивается до моих губ своими, почти невесомо, зарываясь руками в мои волосы, притягивая к себе.

А я просто принимаю то, что он в состоянии дать мне сейчас.

Солнце, пусть и вечернее, все так же немилосердно-угасающе жжет опаленную землю, его спину, мои вытянутые ноги, которым так жарко в поношенных джинсах… Алый закат бликует в моих очках, заставляет зажмурить глаза, когда я привстаю на колени, а он все так же сидит, только голову поднимает вслед за моими губами. Сбитое дыхание согревает мои губы, мой рот, когда я вдруг с силой обнимаю его. Не знаю, с чего бы, но руки словно не слушаются, а глаза начинает щипать. Солнце словно светит из последних сил, так же ярко, даже несмотря на то, что лучи кроваво-красные…

— Спасибо тебе, Крис. Молчи, не говори ничего.

Ты и вправду стал мне другом. И даже больше. Не-до любовник, потому что дал мне основу и то, во что я должен верить. Никогда бы не подумал, что у меня будут еще люди, за которых я буду так бояться. Потому что война хлесткой волной может затопить и такой городок, как этот. Наши миры не параллельны.

Поздним вечером, возвращаясь к себе домой, я мимоходом провожу языком по губам — они все такие же припухшие, словно их кусали. А может, так и было… Честно, я даже последние минуты плохо помню, когда я оглянулся, чтобы помахать ему вслед...

Я даже не понимаю, что подкашивает мне ноги, но тело будто затапливает свинцовая тяжесть, а голова дергается в сторону. Темные улицы не показывают меня полностью, скупые фонари даже не трогают лицо, и все же мне вдруг становится так ярко глазам…

— А, вот и Поттер! Что, к своему дружку ходил? Прощался? Проща-ай, мой милый, буду век тебя помнить! — с тупыми помутненными глазами Дадли, приваливаясь к плечу одного парня из своей свиты, нетвердыми шагами идет по направлению ко мне. Гнусно ухмыляясь, он что-то говорит парням сзади, а те глухо смеются, словно услышали что-то остроумное от такой свиньи… Ощущение тяжести собственного тела проходит и я поворачиваюсь к идущей компании.

— Заткнись, Дадли. Иди лучше домой, пока волки не приняли за свинью и не утащили в страшный темный лес, — говорю я устало.

Парни замолкают, лица у некоторых вытягиваются, а глаза загораются в ожидании от своего вожака соответствующих действий на мои слова.

— Ах, ты! — Дадли, оправдывая статус «главного», сжимает кулаки, похожие на куски ветчины, а в неверном свете фонаря и на настоящие окорока, и делает резкий шаг мне навстречу. Однако? не удержавшись от стремительной смены положения, неловко взмахивает руками и с испуганным визгом шлепается прямо на тротуар.

В любое другое время меня бы грела мысль доводить эту компанию и самого Дадли в придачу до белого каления. Изводить, щупая границы дозволенного, осознавать даже превосходство и правоту… Тогда я был зол и виной этому были кошмары, опять же изматывающее лето и, наверное, какое-то чувство неизбежного. Быть может, потому, что тот год стал последним, когда сломались мои надежды на относительно спокойную жизнь и ушел из жизни тот человек, которого я искренне любил. Кто был для меня отцом, другом и помощником.

Теперь же, стоя и смотря на кряхтевшего от попыток подняться Дадли, меня не берет злость и не душит чувство вечной, шестнадцатилетней ярости. Может, я это немного и перерос, а может, повлияло еще и то, что теперь мое лето я буду вспоминать как что-то хорошее, что осталось у меня. Мой патронус засветится еще ярче, я надеюсь. Спасибо тебе, Крис. Надеюсь, что и у тебя все будет хорошо.

Дадлины ругань и тяжелый запах пота выводят меня из периферии, выхватывая из воспоминаний, и я почти с прежней «больше-чем-неприязнью» смотрю на младшего Дурсля.

К пострадавшему на выручку уже поспешил парень по имени Гордон, но перед этим покосился на меня, как будто я действительно могу его укусить. Я усмехаюсь совсем чуть-чуть, мне почему-то даже жаль этого придурка, что строит из себя крутого. Словно взрослость начинается с унижения других и отбирания конфет, я не заикаюсь уже о вечных пьянках с друзьями. Хотя, Боже, какие же это друзья, если только один Гордон помогает громко выражающемуся Дадли встать? Я словно жду чего-то, вечные напады дружков младшего Дурсля сзади стали у меня привычкой к вечному ожиданию удара из-за спины. Дадли почти принял позу, как была до падения, как вдруг, словно шестым чувством, улавливаю чье-то присутствие сзади. Словно срабатывает механизм, и я резко поворачиваюсь в сторону моих подозрений. Никого. Я в растерянности мотаю головой, не могло же так явно показаться? И спустя несколько секунд получаю удар где-то между лопаток, затем в суставы колен, и ноги подламываются. Я поворачиваюсь и наотмашь бью кулаком, кажется, слышу хруст и чувствую на лице ответный удар. Очки отлетают в сторону, в пыль, в грязь, и я резко поднимаюсь, пытаясь сфокусировать взгляд. Сквозь бешено вращающиеся мысли, я слышу чей-то голос:

— Хватит.

Что, хороший из меня неврастеник? Я нагибаюсь, очки на земле нашариваю рукой почти сразу, нацепляю на положенное место и оглядываюсь в поисках обидчиков. Тех словно след простыл. Дадли, как-то глупо мигая, смотрит поверх меня, рот в удивлении приоткрыт. Чему там удивляться?

Ответ на этот вопрос я получаю словно вторым ударом в спину:

— Доказываете свои физические достоинства за недостатком интеллекта, мистер Поттер?

Холодные интонации — и странный озноб пробегает сразу с осознанием того, кто стоит у меня за спиной. Неприятное ощущение незащищенности сразу нарастает в спине, туда, куда, словно с удвоенной силой дует вечерний теплый ветер. Я резко разворачиваюсь ровно на сто восемьдесят градусов и зажмуриваю на секунду глаза — яркий свет, должно быть, недавно вкрученной в фонарь лампочки бьет по нервам. А в темной фигуре, что я вижу сразу, никак нельзя не узнать его, даже если не смотреть.

— Профессор… Снейп? — полувопрос-полуутверждение, и я в упор уставляюсь на человека, что не спешит выходить из темноты улицы, свет не захватывает его, а черная мантия вообще сливается с окружающим фоном.

— Какая впечатляющая проницательность, мистер Поттер. Я удивлен тем, что вы сделали правильные выводы из письма директора, — он делает шаг вперед, и отблески фонаря падают на него, освещая болезненного цвета лицо и черную мантию с выглядывающими белыми ладонями. Я наконец-то привыкаю к свету и поднимаю глаза, чтобы встретить странно-напряженный взгляд черных глаз, холодно поблескивающих даже при почти теплом освещении улицы.

— Я надеюсь, вы позаботились о багаже или же оставили как всегда «на потом»?

— У меня уже все собрано, сэр! Только я думал, что директор сам придет, раз письмо было написано его рукой, и он не предупредил меня.

Я и сам не знаю, от чего завожусь. Скорее, от той пропитанной желчью интонации, что слышу через предложение. Верно, пятилетняя привычка начинает сказываться. Только голос декана Слизерина для соответствия злобному ублюдку слишком не подходит сегодняшнему образу. Изможденный, болезненный вид и отстраненно-холодные интонации сбивают с толку, а Снейп кривит вдруг губы, словно ему больно или неприятно.

— Я безмерно счастлив это слышать, мистер Поттер. Учитывая то, что вы проявили незабываемую пунктуальность, — он резко открывает крышку золотых часов, которые не пойми откуда возникают у него в руке. — Вы опоздали на десять минут. Похоже, занимались более важными вещами.

Дадли за моей спиной странно двигается, словно бочком, подальше от нас — это я выхватываю боковым зрением, и вдруг передергивается, когда часы Снейпа растворяются в воздухе.

— Ма… Ма-ма… — жалобно скулит он.

— Молчать, — повелительные интонации голоса заставляют передернуть плечами, словно их свело. Дадли замолкает, беспомощно глядя на меня, а я внутренне торжествую и, кажется, в первый раз за этот вечер открыто смотрю на Снейпа. Тот и правда бледен как полотно, а правая рука сжимается в кулак, он поворачивает голову к Дадли, жалобно всхлипнувшему у меня позади, и наконец, тянет:

— Поттер, вам также следует захватить с собой вашего… — он кривится и разворачивается ко мне спиной, делая шаг от света в тень. — Вашего родственника. Шевелитесь и, — говорит он, повернув голову, когда я открываю рот, чтобы озвучить логичный, по моему мнению, вопрос «Зачем брать Дадли?», словно знает, что я хочу сказать. — Не задавайте вопросов, мистер Поттер, до того времени, пока мы не окажемся в безопасности. Стены домов тоже имеют уши. Даже у магглов.

Мне почему-то становится от этих шелестящих тихих слов настолько не по себе, что я предпочитаю не спорить. Хватая шатающегося младшего Дурсля подмышку, я спешу к темной тени, маячившей впереди около одного из домов.

По крайней мере, со Снейпом не так страшно, как если бы я был один. Меня не оставляет чувство нарастающего беспокойства, словно появление его здесь не случайно. Ведь не мог Дамблдор просто так, не сказав ничего, не написав, прислать этого человека, того, кому легче выкинуть меня из школы, чем прийти и проводить в нее? Понятное дело, со Снейпом «просто так» ничего не бывает и не случается, а я и не особенно-то надеюсь. Всю дорогу мы идем молча, но я словно каким-то интуитивным чувством вижу волны исходящего напряжения от спины в черной мантии.

— Черт, только бы ничего не случилось именно здесь, — думается с каким-то оцепенением. С Крисом. Ведь он живет тут, через несколько домов. Чувство напряжения захватывает и меня, и я с каким-то остервенением поправляю сползшую руку Дадли и шиплю, когда он наступает мне на ногу ботинком. Снейп все так же идет впереди, словно нас нет, но я-то знаю, как чутки бывают эти уши к нашим разговорам не по теме на уроках.

Только бы ничего не случилось.

— Дадли, Дадличек, это ты пришел, дорогой? — и тетя Петунья суетливо звенит посудой и выбегает в коридор, как только мы появляемся на пороге дома. Ее желтый фартук мелькает на секунду перед глазами, а затем скрывается в обратном направлении. Только мельком я успеваю увидеть с каким-то злорадным удовольствием вытянувшееся лошадиное лицо.

— Дадли, это ты пришел? — тяжело ступая по паркету, дядя Вернон выбирается в прихожую. Снейп все это время стоит молча за моей спиной, скрестив на груди руки и, похоже, вмешиваться не собирается. Я отцепляю от себя Дадли и подталкиваю его вперед — пусть налюбуются родители свинским видом «масенького Дадлика», а то так и впредь будут считать, что у друзей он потребляет исключительно чай.

Дядя Вернон останавливается как вкопанный, переводя взгляд с меня на бледно-зеленого и что-то мычащего Дадли, с минуту хватает ртом воздух, а на виске, не предвещая ничего хорошего, бьется жилка.

— Что… Что ты с ним сделал на этот раз, а, парень?! Отвечай! — дядя Вернон, похоже, в приступе гнева не замечает выпрямившегося Снейпа, свиные глазки свирепо прищуриваются, второй подбородок гневно трясется, и только чувство уже почти страха не дает ему схватить меня, как бывало раньше, за ухо. Я пожимаю плечами и взлетаю по лестнице, слыша за спиной возмущенные вопли:

— Вернись! Нет, я точно знаю, это он с ним сделал!

— Вне сомнений, мистер Дурсль. Однако у меня есть к вам важное дело, не пройдемте в гостиную? — холодные интонации, похоже, заткнули глотку любимому дядюшке. А может и то, что незнакомый им человек предлагает пройти ему в его же гостиную и что-то обсудить. Я ухмыляюсь и тут же обращаюсь в слух, но, похоже, пока не о чем важном разговор сейчас не пойдет. По крайней мере, недовольные восклицания старшего Дурсля, вместе со сливающимися в одну симфонию причитаниями тетушки, не представляют развитию одного и того же сюжета.

— Это сделал этот мальчишка, Гарри Поттер! Я всегда знал, что быть ненормальным — это и портить жизнь всем вокруг! А в том, что он ненормальный, я не сомневаюсь. Вы взгляните на эту штуку, что он носит с собой! О Боже, вы тоже… такой же? Вы пришли за ним?

На этом гостиная замирает тишиной, в которой слышны только стальные интонации профессора зельеварения. Он что-то говорит Дурслям, но что, расслышать мне не удается, похоже, дверь в гостиную кто-то закрыл. Я тяжело вздыхаю и топаю наверх, собрать забытые вещи и впрямь не помешает. Жалко, что подслушивателя нет.

Через десять минут я, таща за собой чемодан и положив на него клетку с недовольно ухающей Буклей, спускаюсь вниз. Половицы скрипят, когда колесики задевают дерево, я стараюсь как можно тише, но, похоже, мне это не слишком удается. По крайней мере, через несколько секунд относительная тишина взрывается дядиным свирепым возгласом:

— Да ни за какие шиши мы не съедем отсюда! Захотели получить наш дом, правильно я говорю, дорогая? Вы, наверное, не в своем уме, раз предлагаете такое, и нет, нам не страшны никакие там… Демен.… А, неважно! Дом вы не получите!

Недосказанные слова заставляют меня замереть на месте. Дементоры.

Озноб липкими щупальцами цепляется за воспоминание о них. Когда мои радостные воспоминания пропали, когда патронус не смог показаться…

— Я последний раз предлагаю вам, хотя считаю, что это пустая трата времени. Если бы не просьба директора, я бы вообще не принимал никаких действий по так называемому «спасению родственников Поттера». Самая последняя благодарность, со слов Альбуса Дамблдора, хотя по-моему мнению, — даже отсюда я слышу, как его тон приобретает пренебрежительные оттенки. — Спасать здесь, как оказалось, некого.

Я обхожу чемодан и иду на мигающий свет в гостиной, осторожно заглядывая в проем между стеной и дверью.

— Катитесь вы к черту, я знаю, что вам нужно! Дом, имущество, а где мы будем жить? — упрямые, визгливые интонации дяди Вернона я слышу очень отчетливо даже через закрытую дверь, даже внутренним взором вижу беспорядочно бегающие свинячьи глазки и удивляюсь, как Снейп их еще не разнес. Хотя, судя по мерцающему свету, он к этому готовится. То же самое было и у меня, когда Мардж стала говорить о моих родителях.

«Какая сука, такие и щенки. Нет, все дело в матери…».

Словно издалека доносится голос, во сто крат более противный, чем вид ее мопса. Заплывшая жиром шея и толстый палец, указывающий вверх, когда я сорвался — это почти все, что я помню. Дальше действовала сила, идущая, казалось бы, через все мои нервные окончания…

В гостиной на минуту воцаряется тишина, прерываемая сиплым дыханием дяди и тети, и я не успеваю отскочить, заслышав шаги с той стороны. Дверь распахивается, на пороге стоит еще более бледный Снейп, злой, как черт, с яростно мерцающими глазами. Точное воплощение «ужаса Хогвартса».

— Подслушиваем, Поттер? Раз вы уже собрались, соизвольте распрощаться, и мы немедленно уходим отсюда.

— Сэр, что вы хотели им предложить? — на моем лице, должно быть, точно написано «желаю смерти», раз стою сейчас здесь прямо перед ним и не могу сдвинуться с места. Однако, увидев предупреждающий яростный взгляд, я отступаю в сторону. Снейп проносится мимо меня, взметнув полами мантии, и встает у двери. Похоже, он ждет, когда я выйду первым.

— На выход, Поттер.

Я опускаю голову, сильно сжав ручки чемодана, но не перечу. Слишком сейчас Снейп взбешен, слава Богу, хоть не из-за меня на этот раз. Подталкивая чемодан через гостиную, я поправляю клетку с совой и вываливаю все это за дверь. Узкий проход словно не хотел меня выпускать, чемодан на выходе цеплялся за порог, клетка норовила сползти, а я сам просто-напросто чуть не навернулся на ровном месте. Сзади саркастично комментируют:

— Похоже, только сидя на метле, вы можете нормально ориентироваться в пространстве, Поттер.

Я весь вспыхиваю и резко толкаю клетку вперед, а Снейп, словно изучив мою молчаливую реакцию, направляет палочку на чемодан с Буклей — в тот же миг они исчезают.

— Куда вы их отправили? Сэр, — я призываю себя успокоиться, и отвлекаюсь на то, что мысленно хвалю сам себя. Мантию-неведимку и палочку я сумел-таки рассовать по карманам, хотя мне и стоило это больших трудов.

— Лишние вопросы, мистер Поттер. Не здесь, — прибавляет он раздраженно, и решительно обходит меня. В следующее мгновение сзади хлопает дверь и скулит тетин голос:

— Сэр, а то, что вы говорите, правда?

В воздухе повисает напряжение, липкое и вязкое, словно соус. Обернувшись вместе со Снейпом, я слышу его голос совсем рядом, — похоже, он незаметно подошел.

— Поттер, стойте, где стоите. Не мне вам говорить, что будет, если ослушаетесь.

— Да. Сэр, — хочется дернуться в его сторону, когда он уходит под навес дома и скрывается внутри.

Темная ночь уже накрыла город с головой, а кузнечики неистово стрекочут в сухой траве. Я ежусь, и переступаю с ноги на ногу. Треск травы такой же, как у новогодних печений — хрустящий и сухой, когда я вдруг чувствую холод сзади. То, что неприятным ознобом разрастается у спины, я игнорирую, но в ту же секунду вздрагиваю от тихого восклицания над ухом:

— Гарри! — на секунду мне сжимают плечи, а затем, выругавшись, прижимают к себе и торопливо бормочут в плечо:

— Гарри, прости, я захотел все же прийти, знаю, не следовало, но ты какой-то был отстраненный, когда мы прощались. И вот, я забыл тебе дать.

Я резко разворачиваюсь на месте и вглядываюсь в знакомые черты лица. Светлые волосы и длинное лицо с курносым носом невозможно не узнать и я вдруг судорожно выдыхаю, борясь с каким-то порывом схватить его и прижать к себе. Он все-таки пришел, хотя мы уже попрощались.

Белая ладонь протягивает мне брелок с маленьким незаточенным кинжалом на конце. Тяжелая медь переливается в моей руке, и я поднимаю глаза.

— Крис, — я сжимаю теплый металл в руке, а губы сами растягиваются в улыбку. Однако сегодня я не получаю на нее ответ — выражение лица Криса собранное и серьезное, как никогда.

— Гарри, это были мои лучшие каникулы.

— Мои тоже, — я беру его за руку, чуть сжимаю. — Спасибо тебе.

Темнота скрывает нас почти полностью, издалека, должно быть, видна только моя фигура и часть парня, стоящего напротив меня. Чуть повыше меня и почти белый, особенно в неверном свете луны, скрещивающейся с уличным фонарем. Несколько секунд мы стоим молча, я, кажется, слышу все вечерние звуки, ровно как и наше дыхание, а затем сгребаю его в охапку и дотрагиваюсь пальцами до шеи, зарываюсь в волосы, чувствую ответное сжатие на своей спине. «Даже если сейчас выйдет Снейп, — мелькает в голове несвоевременная мысль. — Пусть думает, что хочет. Плевать».

Крис чуть отодвигается и берет мое лицо в свои ладони, но не снимает очки, как обычно, а приближает меня к себе. Когда теплое дыхание уже смешивается с моим, я резко подаюсь вперед. «Только бы успеть», — мелькает на мгновение, когда я слышу где-то возле дома шорох. Мне плевать, что это значит, и, должно быть, мои напряженные нервы толкают меня вперед, углубить поцелуй, и я прикусываю вдруг губу Криса, а он вздыхает, послушно открывая рот. На ответные любезности время не трачу — правильно говорят, что в последний момент забываешь о скромности и теряешь голову от бушующего адреналина в крови. Какая к черту скромность, когда твой язык изучает, проталкивается вперед и познает то, что раньше было неизведанно? Я чувствую себя на мгновение сумасшедшим, инициатива полностью в моих руках, и я с силой сжимаю тело, которое отзывается судорожным вздохом. Чувствуя незнакомое доселе тепло, поднимающееся по позвоночнику, я резко прекращаю поцелуй. В висках бьется лишь одна мысль: что же я наделал? Вдруг ему не понравилось? Мы никогда так не целовались, по крайней мере, он меня такому не учил, а я ограничивался лишь прикосновением к губам. А сейчас, вдруг…

— Эй, — Крис и сам выравнивает дыхание, но глаза светятся, и я расслабляюсь от следующих слов. — Все в порядке. Боже, кого же я вырастил, и на чью голову? — он как-то странно улыбается, а затем вдруг притягивает меня к себе, разгоряченная щека касается моей. — Гарри, это было здорово. Я, честно, постоянно такого ждал. Береги себя и помни, что бы ни случилось, не теряй себя. Ты был слишком странным последние часы еще на поле. Я беспокоился, — и он несколько мгновений просто смотрит на меня, а затем, невзирая на сопротивление моих рук, отходит в сторону и смахивает что-то несущественное с моей щеки. Я моргаю, а он уже скрывается в темноте, оставляя меня наедине с подступившим к горлу комом. Мне так хочется нагнать его. «Кажется, я дал кому-то слово не отходить ни на шаг», — мелькает в голове несвоевременная мысль. Я борюсь с собой несколько секунд и все же следую ей — остаюсь на месте и только кричу в темноту, сжимая кулаки:

— Зачем же ты молчал все это время?!

Мне вдруг становится страшно, и я обхватываю себя руками и шепчу глухо в темноту:

— Ты сам-то береги себя.

Тень впереди мелькает и исчезает, словно ждала этих слов, а на меня накатывает какое-то чувство последнего прощания — так вдруг становится паршиво, что я даже не слышу движение позади, когда на мгновение до моего плеча дотрагиваются, а голос твердо и бескомпромиссно произносит:

— Поттер, нам пора.

Я резко оборачиваюсь на месте и вспыхиваю от осознания того, что он все видел. Хотя какая разница? Но если он сейчас скажет что-нибудь из своих запасов сарказма «прости-прощай как минимум сто баллов гриффиндору», я просто за себя не поручусь. Я уже сам себе повторяю это как мантру, а Снейп, повернувшись ко мне спиной, спокойно, с нотками тонкой насмешки в голосе, произносит:

— Поттер, меня не интересуют ваши переживания и взгляды на жизнь, если так можно охарактеризовать ваш молчаливый вопрошающий вид. Я посчитал, что вы все же должны попрощаться с близкими вам людьми, поэтому дал вам время на это. И переставляйте ноги, иначе придется помочь вам мобиликорпусом, — добавляет он, застегивая

пуговицу у горла и оборачиваясь ко мне, потому что я все еще стою, не пытаясь сдвинуться с места.

Снейп, который не облил меня грязью, чем в целом и занимались все лето Дурсли? Или который ничего не видел? Но я же слышал… Я опускаю голову. Чувство облегчения заполняет меня медленно, но верно.

— Поттер, немедленно закройте рот и шевелитесь!

Я, словно очнувшись от наваждения, быстро кладу теплый подарок в карман и провожу по металлу пальцем в последний раз — настолько гладка медь, что отрываться не хочется. Однако поправляю очки и спешу к Снейпу, в темную всеобъемлющую черноту ночи, которая длинными руками захватывает меня и его с головой так, что не разглядишь стремительной фигуры совсем рядом. Если бы не яркая вспышка Lumos’a на конце палочки Снейпа, я бы, наверное, потерялся. Я молчу, мне нечего сказать, а Снейп, похоже, усмехается и идет впереди. Когда я поднимаю голову, он все так же непроницаем, как и прежде. Только белое лицо, казалось бы, отражает свет палочки, да вена на виске отчетливо бьется. Что с ним происходит? Задать вопрос, как и многие другие, я не успеваю — больной ящик воспоминаний о разговоре с Крисом я задвигаю подальше на задворки сознания и приказываю себе пока не травиться предположениями о реакции Снейпа — снисходительной, что ли?

Улицы, по которым мы молча идем, теряют постепенно свои четкие углы, даже почтовые ящики я могу разглядеть далеко не все, хотя они ближе к дороге. Когда я иду рядом и вижу впереди только расплывчатые очертания темной фигуры, на ум немедленно приходит сказка о мотыльке. Можно сказать, вперед меня ведет только свет, льющийся с конца палочки Снейпа, а на остальное я просто не хочу смотреть, все равно туман, как назло становится гуще. Мотылек тоже стремился к свету, но приняв лампочку за солнце, просто попал в западню, где любопытные насекомые коротали свои последние мгновения — он просто залетел внутрь лампочки. Когда-то я услышал эту сказку от тети Петуньи. Понятное дело, я в это время намывал, как матрос, все полы в гостиной, а Дадли сидел, жуя что-то, и бестолково отвлекал меня от дела постоянными тычками. Затем вдруг ему приспичило поднять голову и заметить черные точки внутри лампочки, а затем заставить меня снять лампочку и выбросить всю «гадость», что была внутри. Так я и сделал. Затем пришла на кухню тетушка и по настоянию громко вопившего Дадли рассказала ему, откуда появляется там «эта гадость». Я же в это время невольно ощущал себя бедным насекомым. Однако сейчас, похоже, я его сам олицетворяю, да и ощущения намного реальнее.

Мы идем, наверное, молча, уже минут семь, когда воздух и окружающее пространство вокруг начинает сгущаться, холодеть, я молниеносно выхватываю палочку, а в голове инстинктивно начинает мигать красная кнопочка «опасно», как вдруг меня резко притягивают к себе. Безвольно уткнувшись в жесткую материю, я слышу голос над ухом:

— Вдохните, Поттер, и не выдыхайте, пока я не скажу.

Я делаю, как он просит и меня словно сплющивает, легкие, кажется, сейчас лопнут, я пытаюсь вырваться из только усилившегося объятия, и над ухом звучит яростный голос:

— Поттер, если вас разнесет на куски, мне не будет большой охоты собирать ваши останки.

Я задыхаюсь и сжимаю зубы, покрепче впиваясь зубами в губу — только бы не вздохнуть. Краем уха слышу чье-то мертвенное, холодом отдающееся в мозгу, шипение и вижу высокий прыжок лани, сорвавшейся с кончика палочки Снейпа:

— Expecto Patronum!

Я, кажется, все же выдыхаю раньше времени, и становится темно.

Что-то бьет меня по лицу, а в голове отдается тысячекратным звоном, и холодный пот струится по спине. Кто-то рядом чертыхается, и мои ладони оказываются между чьих-то теплых и сильных рук. Трение кожу о кожу — и я наконец-то начинаю ощущать собственные пальцы. И такая ломота во всем теле, что встать нет сил.

— Поттер! Очнитесь, Поттер!

Напряженный голос сливается в ушах с оглушающим шумом в голове, но я разлепляю тяжелые веки, и тут же меня ставят на ноги. Тело отказывается слушать, и я приваливаюсь к кому-то, голова услужливо пытается отключиться, а меня самого куда-то подталкивают. Две сильные руки вцепляются мне в плечи, верно, останутся синяки, и голос над ухом заставляет вернуться в сознание:

— Поттер, соберитесь! Пройти осталось несколько верст, включите, черт вас подери, остатки разума и шагайте!

Я цепляюсь за опору, она, кажется, представлена плечом Снейпа, и выпрямляю спину. По крайней мере, так лучше, чем находиться в полусогнутом состоянии, так я могу хоть двигаться. Липкий туман не оставляет ни на шаг, я плохо вижу, где нахожусь. Кто-то задевает меня, и я, вздрогнув, отстраняюсь, но в тот же момент натыкаюсь на толчок с другой стороны. Я поворачиваю голову, но почти ничего не вижу, а только чувствую ладонь у себя на спине, которая ведет вперед.

— Сэр?— голос звучит хрипло, но Снейп, похоже, по губам читает.

— Мы на месте, — он убирает руку в то же мгновение, как я открываю рот, и смотрит на меня. Глаза черные, словно вороново крыло, а тон непреклонный.

— Поттер, слушайте меня внимательно. Сейчас вы войдете в эту дверь, подниметесь на второй этаж и завернете в ближайшую комнату под номером семнадцать. Там вы можете хоть на полу растянуться, но не здесь. Не здесь, — повторяет он, когда я вяло киваю. Он наклоняется ко мне, и черные волосы задевают мою щеку. До меня доносится слабый запах мяты. — Если вы все правильно поняли, не медлите и не оборачивайтесь.

Я снова киваю и толкаю дверь, откуда ни возьмись появившуюся передо мной, похоже, Снейп все это время вел меня вперед к странному на вид дому с возвышающейся над ним огромной крышей. Дубовая дверь не поддается, и я толкаю сильнее. Мозги словно в вате, я плетусь к лестнице справа, прохожу мимо высокого стола и едва переставляю ноги по ступенькам вверх.

— Простите, вам помочь? — юркая рыжеволосая девушка вырастает перед глазами будто из земли, протягивает руку, но я отрицательно мотаю головой.

— Я сам, — получается хрипло, но если сзади Снейп, то я приложу все усилия, чтобы хотя бы самому, без посторонней помощи, добраться до места. Я выпрямляю последними усилиями спину, делаю рывок, поднимаясь наверх на заплетающихся ногах, толкаю плечом нужную дверь и валюсь прямо на пол. «Лоб так скоро знакомится с деревянными досками, как и предсказывал зельевар», — хмыкаю я про себя. Голова пульсирует, во рту полыхает огнем сухости. А в груди разрастается холодный дым, и я застываю.

Гарри Поттер… Вот мы, наконец-то, и встретились. Как долго я этого ждал…

Ненавистные интонации впиваются в черепную коробку, и я съеживаюсь на полу, обхватывая себя руками, только бы нарастающая боль во всем теле прекратилась. Кажется, я рычу, и в то же мгновение в нос ударяет запах чего-то терпкого, такого, что я дергаюсь. Шипящий голос затихает, пульс скачет бешеными темпами, а я замираю. Кто-то помогает мне встать и кладет на диван, аккуратно поддерживая руками голову. Затем голос без интонации произносит:

— Да, все в порядке, не стоит беспокоиться. Принесите, пожалуйста, крепкий кофе и чай.

Дверь тихо прикрывается, и я падаю в забытье.

* * *

…Черные, манящие своим безмолвием двери и люди за ними, что так дороги мне. Вон там мама и папа, а там Сириус, а вот там Рон, Гермиона, Крис... И кто-то еще, я разглядеть не могу, все крутится в черно-белом калейдоскопе, я протягиваю вперед руку, и ее кто-то хватает и тянет вверх, еще мгновение — и она сломается. «Мне больно!» — хочется крикнуть мне, но горло пересыхает, а меня все тянут и тянут, кто-то сильный и невидимый, я вижу только длинную белую руку впереди, а внизу — море разверзающейся бездны… Вдруг меня отпускают, и я лечу навстречу пустоте и, кажется, кричу…

В холодном поту я рывком приподнимаюсь, когда, кажется, мое тело уже в объятиях черноты, там, во сне. И в ту же минуту голову пронзает резкая боль.

— Какого…

— Пейте, Поттер.

Под нос мне суют что-то пахнущее так мерзко, что я в момент забываю о своей боли. Но, превозмогая желание убежать подальше от этого «аромата», я выпиваю залпом — кто-то поит меня, а руки у меня дрожат, и я опускаю их. Проходит, кажется, несколько минут, пока я прихожу в себя. Никто мне не мешает, наоборот, человек в черной мантии встает и зачем-то выходит из комнаты. Тем лучше. По крайней мере, вспомнив, что это Снейп, я хоть смогу понять, где нахожусь, не рискуя чем-либо его прогневить.

Я переворачиваюсь на другой бок и завертываюсь в накинутое на меня одеяло. В комнате прохладно и я, усердно кутаясь в теплую материю, встаю с дивана. Комната номер 17 отличается маленьким размером и крайней невыразительностью интерьера. Похоже, в таких комнатах селятся ненадолго, а может, это как проходной двор. В середине стоит широкая кровать, однако, подойдя к ней поближе, я замечаю, что она разломана. По крайней мере, ручки обломаны, и вообще сам вид довольно-таки не презентабельный. Интересно, а где спал Снейп, если он вообще отдыхал? Я оглядываюсь по сторонам: взгляд скользит по желтым стенам, по окну, около которого такой же туман, но уже серый, машинный. Похоже, мы в маггловском Лондоне или где-то близ него. Взгляд натыкается на стоящие рядом два стула и упавшую на пол рядом с ними материю. Он что, вот на этом спал? Я недоуменно подхожу поближе и поднимаю такой же коричневый, как у меня, плед и кладу обратно на стул. Вдруг дверь резко распахивается, и я молниеносно оборачиваюсь на звук.

— Поттер, уже встали? Судя по вашему вполне приемлемому виду, сегодня вы двигаться все же сможете.

Снейп подходит к маленькому журнальному столику у дивана и берет в руки чашку. Надо же, ее я почему-то не заметил. Я подозрительно слежу за его манипуляциями, как он что-то капает внутрь из взятого флакона, а затем подходит ко мне.

— Пейте, Поттер. Это защитит вас от дальнейших падений в случае чего. Последствия аппарации не всегда проходят бесследно. Вы, — добавляет он, когда я беру чашку из его рук и делаю неуверенный глоток, заходясь кашлем. В чашке налит давно остывший чай. — Живое тому доказательство.

Воспоминания накатывают, как волна, прорываются через тонкую паутину полусонного состояния, и я, крепко сжимая чашку в руке, на одном дыхании выпаливаю:

— Что произошло, когда вы, как я понял, попытались аппарировать? Мне показалось, что на нас надвигались дементоры, но как они пробрались так далеко? Что произошло потом? Я ничего не помню.

Снейп отвечает мгновенно, надменно приподнимая бровь:

— Даже когда вы хотите получить ответ на животрепещущие вопросы, вы, мистер Поттер, не должны забывать о соответствующем обращении.

Я вздрагиваю, как от удара, и чувствую нарастающее внутри желание придушить этого человека. Меня злит эта его привычка во всем соблюдать субординацию. Какого черта, хочется сказать, вы медлите, тратите время на то, что не подлежит делу, когда, может быть, все решают минуты?!

— Хорошо. Сэр.

Снейп, похоже, более-менее удовлетворен. А мне, несмотря на внутренние бури, как-то удается сдержать себя и не разбить чашку об пол. Я лишь крепче сжимаю ее в руке, а он замечает:

— Вы должны выпить это, Поттер.

— Сэр. Можно я получу ответ на свои вопросы?

— Когда выпьете напиток. Боюсь, что когда буду давать вам ответы, придется также и перевязывать вам руки от разбитых стекол.

Я осушаю чашку до конца и ставлю ее на один из стульев. Снейп же в это время подходит к окну и молчаливо оплетает комнату заклятием беззвучия, достав палочку из складок мантии. Садясь на второй стул, я весь словно поджимаюсь — значит, ему кажется, что в ответ я могу разбить чашку? Что же это тогда за ответы такие?

Я исподлобья смотрю на прислонившегося к подоконнику профессора Зельеварения, который, вдруг, тяжело опираясь на выступ, на мгновение прикрывает глаза.

— Сэр, теперь можете мне рассказать, как мы здесь оказались?

Похоже, мой уже страдающий вид вынуждает его все же дать ответ, он складывает руки на груди и приоткрывает глаза. Голос струится тихо, как на уроке, но так же отчетливо:

— Хорошо, Поттер. Все же надеюсь, что ваша голова после столь насыщенного лета, будет пригодна для переваривания информации.

Я скриплю зубами, а Снейп все так же невозмутимо продолжает:

— Что касается нашего места пребывания — оно не постоянное, я лишь выбрал гостиницу, где мы смогли укрыться на одну ночь. Аппарировать в другое место с вашим телом мне было бы чревато вашим же расщеплением. Что касается того, что произошло на Тисовой улице. Хотя я и сомневался в вашей вменяемости, вы все же заметили дементоров, или, точнее сказать, удушающий туман, которые они расточают вокруг себя.

Все тем же отстраненным тоном Снейп продолжает, почти незаметно дернув плечом, будто ему холодно:

— В тот момент, когда мы покинули антиаппарационный барьер вашего защищенного дома, что-то заставило дементоров напасть на вас. Над городом их достаточно много, весь магический мир знает о том, что грань между нашим миром и этим, — он указывает на окно, где дымятся выхлопные газы машин. — Становится все тоньше. Однако уже сейчас я не могу с точностью сказать, какие последствия может повлечь за собой столь открытое нападение дементоров.

— Что?!

Мой яростный вопль остановлен режуще-холодным взглядом черных глаз:

— Я не сказал, если вы это имеете в виду, что дементоры после нашего не совсем благополучного отбытия начнут разрушать все строения и высасывать души из первых попавшихся им людей. Они искали вас, Поттер. И делали это по приказу…

— Волдеморта, — заканчиваю я, чувствуя, как ознобом сводит тело. Снейп незаметно дергается, недовольно складывая руки на груди, и произносит тихо и грозно:

— Кажется, мы уже с вами разговаривали на эту тему, мистер Поттер.

— Извините, сэр. Темный Лорд, — быстро соглашаюсь я, начиная ерзать на стуле, а Снейп чуть кивает:

— Не забудьте этого впредь. И на будущее — сдерживайте эмоции, Поттер. Хватит и того, что они у вас на лице написаны.

Однако холод интонаций не может убавить мечущееся пламя у меня в груди, я лишь направляю его в другое русло — новых вопросов. По крайней мере, та вероятность, что дементоры в отместку будут опустошать других людей, откидывается на время непреклонным ответом Снейпа, в логике которого все же, признаюсь себе, сомневаться не приходилось. Искали-то они меня.

— Как я понял, мы в маггловском Лондоне, — Снейп едва заметно кивает, и я продолжаю. — Но разве магглы не удивляются людям, которые носят здесь мантии?

— Знаете, Поттер, познание магического мира иногда состоит не только из квиддичных журналов и учебников, которые вы раскрываете, видимо, только для того, чтобы смахнуть пыль. Однако просветить вас мне доставит удовольствие, знаете, мне иногда даже кажется, что первокурсник все в том же теле, что и у вас. Пора расти, Поттер.

Снейп продолжает не сразу.

— Маги создали специально зрительно обманывающее заклинание, которое в данный момент я и использую, так как считаю ниже своего достоинства переодеваться в маггловскую одежду не просто для конспирации, а еще и для того, чтобы спасти вашу несчастную шкуру. Которой вы, как показал опыт, совсем не бережете.

— Как будто вы сами следуете этому, — бурчу я, забыв на время разговора прикусить язык. И получаю ядовитый ответ:

— Да, вы правы, как не странно. Но позиции у нас при этом разные, мистер Поттер.

— Вы хотите сказать, что ваша позиция не дает вам право на осмотрительность? Сэр, — добавляю я поспешно.

— Нет, Поттер. Осмотрительность в моем случае — это лучший способ выжить. Я говорю про то, что ваши усилия понадобятся в конце, так же, как и ваша жизнь, — добавляет он вдруг, зло смотря куда-то вдаль.

В то же мгновение, когда я рискую все же возразить, он поворачивает голову ко мне. Лицо становится еще более непроницаемым, и я захлопываю рот. Потому что вижу, этим разговором только беду на себя накличу.

— Что-то еще, мистер Поттер?

Я собираюсь с мыслями и выдаю то, что, в общем-то, уже не стало для меня открытием:

— Тогда, когда вы говорили Дурслям о переезде, вы знали, сэр, что рядом находятся дементоры? Поэтому и предлагали им…

— Да, по настоянию директора я предлагал вашим родственникам переехать из этого места, так как все же, несмотря на то, что дементоры, как оказалось, ищут вас, им может угрожать опасность.

— Но вы сказали…

— Вы считаете, что с вашим уходом дементоры успокоятся? Хоть и искали они вас, и опустошать сразу весь город не станут, переселить ваших родственников нужно было для их же безопасности. Поттер, вы достаточно испытывали мое терпение, теперь же вы сможете остаться в одиночестве, привести скопище своих мыслей в порядок и не высовывать нос на улицу, пока я не приду за вами?

— Да, сэр, — слова даются с трудом, и я плотнее закутываюсь в одеяло. Задавать еще вопросы, которые назойливым роем жужжат в голове сейчас, как видно, себе дороже.

Снейп резко оборачивается на месте, и уже на пороге добавляет:

— И еще, мистер Поттер. Сегодня должна прилететь сова с почтой, но не смейте и думать о самостоятельном вскрытии, даже если оно адресовано вам.

— Но сэр!

Я, забыв о молчании, резко вскакиваю со стула, а Снейп уже уходит, даже скрип половиц не слышен под его ногами. Я дергаю ручку на себя и высовываю голову — пусто. Вот же черт!

Хлопнув дверью, я приваливаюсь к стене, из мыслей остается лишь небольшое, но вполне ясное предложение.

«Вчера вечером на нас напали дементоры, и мы аппарировали. Точнее, это сделал Снейп, я же в это время просто висел на нем, как кукла. Ага, без сознания-то. Как только он не убил меня за это на месте? Да и еще разрешил вопросы задавать…», — я стремительно поднимаюсь и начинаю размашисто шагать взад-вперед по комнате, а мысли отбивают таким же четким и отнюдь не самым приятным ритмом:

— Снейп, конечно, неизвестно почему воздержался от комментирования моей несвоевременной отключки, и потом дал мне выпить какую-то гадость. А еще это ощущение рядом дементоров… — я останавливаюсь на месте, зажмуриваю глаза и провожу по вискам ладонями. — Удвоенное ощущение пустоты внутри, и такой липкий холод… Они ведь даже не высасывали воспоминания, а всего лишь находились рядом!

Повертев головой, я натыкаюсь взглядом на маленький рукомойник в углу. Прополоскав горло — вкус зелья, вызывает желание вывернуть содержимое желудка наружу — я два раза умываюсь, предварительно сняв очки.

— И еще городку Литтл-Уингинг может угрожать опасность в виде ищущих меня дементоров.

С тихим стоном я подхожу к ближайшему стулу и сажусь на него, положив голову на скрещенные руки. Боже, вот теперь все жутко запутанно, и тоже время голова проясняется.

Куда мы со Снейпом направляемся? Я решаю выбить ответ из него сразу, как только он придет. Пусть хоть снимет в будущем сотню баллов, я устрою забастовку. Теперь, когда беглая позиция хоть немного разъясняется, я должен знать. Сегодня с утра я был немного не в форме, голова продолжала мерно гудеть, да и голос Снейпа отбивал желание хоть что-то узнать о директоре, о том, что нам надо потом делать. И еще письмо, которое я не должен открывать… Собственно, почему? И куда ушел сам профессор?

Мысли мои прерываются позвякиванием столовых приборов и, распахивая настежь дверь, в комнату входит та девушка, что предлагала вчера свою помощь. Руки у нее заняты подносом, от которого идет чудесный запах. Я в изумлении перевожу взгляд с нее на поднос, а живот в это время предательски урчит. Девушка как-то скованно улыбается и подходит ко мне:

— Эй, ну чего сели, молодой человек! Это ведь я вам несу, принимайте завтрак.

Я вскакиваю и беру поднос из рук, подхватывая покачнувшийся чайник с отбитой ручкой. Затем поднимаю глаза на все еще стоящую рядом девушку и благодарю, а она только отмахивается:

— Да вы что! Это лучше поблагодарите вашего знакомого, я ведь боялась к вам зайти, а он на меня так взглянул, что я…

Она замолкает, закрыв испуганно ладошкой рот, и торопливо начинает бормотать:

— Извините. Нет, сейчас вы, конечно, не такой, как были, все уже хорошо…

Я молниеносно ставлю поднос на маленький столик около дивана и беру девушку за плечи, легонько встряхивая. Сердце стучит где-то в голове, отзываясь неровными ударами.

— Вы можете сказать, что вы видели?

Девушка ойкает, но не вырывается, а только как-то испуганно-задумчиво смотрит на меня:

— У вас были просто был взгляд такой мутный и какие-то, ох, простите! — я снова чуть встряхиваю ее, и она продолжает: — странные зрачки. Вы… вы носите линзы?

Я не сразу слышу ее вопрос, сил у меня остается лишь на то, чтобы отпустить ее и автоматически кивнуть, а затем сказать хрипло:

— Спасибо, что принесли завтрак. Да, это линзы, не стоит пугаться.

— Тот человек тоже это подтвердил, когда укладывал вас на диван. Я хотела помочь, но он отстранил и ответил, что у вас просто был нервный срыв, вот вы и… чувствовали себя так плохо, что побледнели…

Она замолкает и нервно мнет ткань фартука, а я на секунду поворачиваюсь к ней и вымучиваю из себя улыбку.

— Да, у меня был тяжелый день. Спасибо еще раз, и можно мне остаться одному?

Не слишком вежливо, но девушку это, похоже, не задевает, и она тихо скрывается за дверью, бросив на меня какой-то юркий взгляд.

Я словно в оцепенении смотрю перед собой, а затем беру с подноса тост с сыром, протягиваю вторую руку к чайнику, и совсем не чувствуя ни холода, ни кипятка внутри, наклоняю его вперед и наливаю в стоящую тут же чашку жидкость.

Итак, что мы имеем. Параноика Поттера, с жесткими обмороками, как сказал Снейп «нервным срывом» и линзами в виде «странных» зрачков, по словам очевидцев. Замечательно.

Я крепко держу чашку в руке, и, кажется, скоро хрупкие стенки затрещат. Вкус еды я не чувствую.

Звук, словно кто-то царапает стекло, заставляет вырваться из оцепенения, встряхнуть плечами и тут же сжаться — чашка с давно остывшим чаем неловко выскальзывает из рук и разлетается на полу мелкими осколками. Я стремительно встаю и оборачиваюсь, звук жутко царапает по нервам, по голове, заставляя резко передернуться. Пара черных глаз яростно сверлит меня за окном и совиные крылья с силой бьют уже дребезжащие стекла.

«Сегодня должна прилететь сова с почтой, но не смейте даже и думать о самостоятельном вскрытии, даже если оно адресовано вам», — вспоминается бархатный угрожающий голос, и я, дергая раму наверх, впускаю разъяренную долгим ожиданием птицу. Хмыкаю про себя: как бы не так, Снейп. Ты ведь не сказал мне о том, что у меня был очень своеобразный «нервный срыв», и я каким-то образом надел линзы. Мне слишком долго говорили, что я всегда буду жить, по крайней мере, так я считал, а все мои мечты разбились, как маленький шарик с пророчеством в руке — я морщусь при воспоминании о той ночи, в отделе Тайн.

Поворачиваюсь к сове и, даже не закрыв окно, тяну вперед руку, чтобы взять письмо, и тут же отдергиваю.

Паршивая птица!

С громким клекотом сова отлетает на дальний край обивки поломанной кровати, а я прижимаю к себе пораненную руку. «Остановить заклинанием кровь я все равно не смогу — возраст не тот», — думается с какой-то яростью. Гнев толкает вперед и заставляет напрочь забыть о проявлении осторожности, сова сама взбешена и непонятно почему не дается в руки. Я перескакиваю на другую сторону от кровати и кидаюсь к ней вперед — в ушах звенит, а внутри становится жарко — и, протянув руку, сдергиваю конверт с когтистой лапы. Держа в руках трофей, я делаю шаг от птицы — мало ли что еще ей вздумается, как вдруг, сова, издав громкий высокий вскрик, поднимается в воздух и режет воздух около моего уха длинными когтями. Я приседаю, закрыв голову руками, но больше ничего не происходит, сумасшедшая птица, сделав круг над комнатой, стрелой вылетает в окно.

Кажется, проходит всего несколько секунд, и рука начинает напоминать о себе пульсирующей болью. Кожа вокруг краснеет, и я, отложив конверт в сторону, промываю порез в маленьком рукомойнике. Внутри словно уголья тлеют, какое-то давно забытое чувство опустошает, словно изнутри, и весь пар ярости вылетает, оставив после себя жидкий дымок. Закрыв кран, поворачиваюсь на месте и смотрю на преступно и так маняще лежащий конверт.

Боже мой, неужели я так боюсь этого человека, что не в состоянии просто подойти к письму?

Мысль заставляет передернуться, и я, плюнув на все последствия, подхожу к валяющемуся на полу письму и верчу его в поисках адресата.

Гарри Поттеру.

Я ищу, от кого оно.

От Гермионы Грейнджер.

Имя лучшей подруги заставляет губы искренне улыбнуться, и рука сама тянется вскрыть бумагу, а потом читать, читать длинный или не очень пергамент с аккуратным почерком, насладится вдоволь ее новыми впечатлениями, узнать, что там у Рона, она, кажется, говорила, что месяц перед началом учебного года поживет у Уизли.

Бумага на ощупь мягка, а внутри будто что-то лежит. Нечто круглое и гладкое, через конверт я, кажется, могу увидеть что это. Я уже берусь за кусочек бумаги, как рука сама подается вперед, чтобы разорвать конверт. От неожиданности письмо выскальзывает из рук и падает на пол с тихим шлепком. Я перевожу взгляд с лежащего письма на пульсирующую ладонь.

Мне показалось, или я в этот момент просто-напросто не отвечал за свои действия и делал все автоматически? Разум услужливо дает ответ сегодняшней девушки, но я упорно мотаю головой. Я просто задумался! Этого просто не может быть, мне по горло хватило сегодняшних открытий. Но желание раскрыть письмо меня больше не мучает, в голове напряженно бьется лишь одна мысль. Когда придет Снейп, я поведу себя так, чтобы он был вынужден дать мне ответы. Хотя бы раз в жизни хоть бы один ответ на мучивший меня вопрос.

* * *

Снейп влетает в комнату худой, бледный и напряженный и, не реагируя на мое присутствие, цедит сквозь зубы:

— Где письмо?

Однако предупреждая мой ответ, он находит его глазами, широкими шагами подходит к сиротливо лежащему так и не раскрытому конверту и вытаскивает палочку:

— Wingardium Leviosa!

Я не успеваю ничего сказать, а письмо уже горит в воздухе, отплевываясь тлеющими клочками бумаги. То, что казалось мне плоским и круглым, внутри тоже сражается с огнем, но я еще не вижу, что это. Когда последние язычки пламени угасают, а то, что было внутри, вываливается на пол, Снейп поворачивает чуть голову и указывает на предмет, протягивая руку вперед.

— Вы знаете, что это, Поттер?

Я подхожу к нему и останавливаюсь рядом, затем приседаю на корточки, и прищуриваюсь.

— Хм, это зеркало?

Сверху слышится саркастичный смешок:

— И как изобретательны стали девушки, чтобы через маленькое зеркальце, посланное другу, можно было его выследить. Учитесь думать, Поттер. Вам это полезно в нескольких шагах от смерти.

В словах сквозит правда, но я упорно возвращаю мысль о ненависти и… любопытстве. Передо мной лежит действительно зеркало, только потемневшее, с черными разводами от хлеставшего его пламени. В ответ на слова Снейпа, я резко вскидываю голову и недоверчиво интересуюсь, смотря на непроницаемый профиль:

— Гермиона не могла послать такое письмо, это я знаю точно. Но все же, что это?

Снейп медлит, а затем менторским голосом сообщает, внимательно разглядывая плоский предмет в нескольких дюймах от меня.

— Это было выслеживающее заклятие, Поттер. Через зеркало очень удобно, по моему мнению. Кто хочет выследить, видит объект, в то же время как тот ничего не замечает, только свое отражение. Но и нескольких секунд хватает, чтобы определить место, где находится человек. Или же можно просто через маленькое зеркальце послать проклятие, все равно тот, кто его получил, защититься не сможет, так как ничего не увидит.

Несколько секунд я сижу молча, мысли с отвращением перевариваются где-то в желудке.

Имя Гермионы, понятное дело, было написано для того, чтобы разбудить во мне желание вскрыть письмо, и даже не трудно догадаться, кто мог послать его. Внутри все сжимается, когда я смотрю на свое так и не состоявшееся раскрытие или убийство — уже не важно. Мучает лишь один, никак не решенный вопрос:

— Но ведь письмо посылается на адрес, а не на человека! — моментально я осознаю всю глупость своего восклика, а Снейп подходит к столику, наколдовывает себе чашку с чем-то дымящимся и поворачивается ко мне, в голосе слышно раздражение и какое-то удовлетворение, что ли?

— Вы сами поняли, что сказали? Похоже, вы слишком долго пробыли среди магглов. У нас, магов, письмо шлется именно человеку и именно для того, чтобы вычислить его местонахождение. Не видели, какая бодрая была у вас сова? Поиск вас явно придал ей радости.

Снейп все же заметил мою опухшую руку и теперь смотрит, не отрываясь. Мне становится неловко, да и сама рана начинает пульсировать, словно от его взгляда.

— Не трогайте руку, Поттер.

Снейп, так и не сделав глоток из чашки, ставит ее на столик рядом с пустым подносом и вытаскивает из кармана мантии маленькую баночку.

— Вытяните руку и стойте смирно.

Он зачерпывает зеленый, видимо, настоянный на травах крем пальцами и берет мою ладонь в свою, поворачивая так, чтобы было удобно наносить. Я, приготовившись было дернуться, вдруг странно расслабляюсь. Боже, я-то боялся, что пальцы Снейпа будут холодными и мокрыми почему-то, а оказалось они просто сухие и прохладные. Кожа горит, когда он круговыми движениями втирает мазь, а моя рука в его пальцах заметно расслабляется, я даже прикрываю глаза. Боль отступает, надо же, я все это время даже и не замечал, что рука уже начала пухнуть от неглубоких, но чувствительных порезов. Покалывание дает понять, что кожа стягивается, и в этот момент Снейп отпускает мою руку, закручивает крышку и вытирает руки о салфетку с подноса. Он поднимает глаза — в них плещется обычное раздражение и что-то еще, что я не могу уловить, да и заморачиваться этим сейчас не к месту. Я просто говорю:

— Спасибо.

Он пожимает плечами, а я уже готовлюсь к подступавшему к горлу вопросу. Но задаю не тот, что мучил меня все утро.

— Сэр, где вы были?

Бровь ползет вверх, и черные глаза мечут едким сарказмом, но я продолжаю:

— Вчера, когда вы были у Дурслей, мне показалось, вы…

— Да, мистер Поттер, ваши родственники согласились оставить дом и переехать. Но я не думаю, что вы за них переживаете все это время.

Он все так же насмешливо смотрит на меня, а я внутренне съеживаюсь, но все же выдаю то, что в действительности кричало где-то на задворках сознания, а теперь прорвалось:

— Сэр, у меня много вопросов. Но важнее сейчас для меня тот человек, что живет в Литтл-Уингинге. Маггл, мой друг, Крис. Будь моя воля, я бы отправил его в безопасное место, — добавляю я уже тихо, опуская голову и заливаясь краской. Конечно, он все видел, какой Крис мне «друг»!

— Итак, что же конкретно вы предпримете?

— А? — я удивленно поднимаю голову, а Снейп отстраненно смотрит в окно, затем переводит взгляд на меня, повторяя все тем же ровным, отстраненным голосом.

— Что вы предпримете в такой ситуации, я вас спрашиваю, мистер Поттер? Или вы считаете, что остальные сами решат ваши же переживания? Я пока сейчас с вами, но предугадывать ваши пожелания не собираюсь, учтите это на будущее. Боритесь.

— Я… — слова даются с трудом, но мысль опережает, и я вскидываю голову: — Сэр, позвольте мне встретиться с ним и объяснить всю опасность ситуации.

— Как вы себе это представляете? В окружении дементоров будете вести непринужденную беседу, таков ваш победоносный план? Своим присутствием вы только ухудшите ситуацию, Поттер.

Выругавшись про себя, я словно застываю, обхватив себя руками и отвернувшись. Ладно, раз так нельзя, и черт ним. Сам разберусь как-нибудь и все же попаду на Тисовую улицу, даже если мне это будет дорого стоить. Ума у меня хватило, чтобы взять с собой мантию-невидимку, хватит и на то, чтобы попасть к Крису. Но пока решать действительно нечего, и я задаю второй вопрос:

— Сэр, вчера вы мне так и не ответили, что с директором, и почему он не предупредил меня о вашем прибытии.

Снейп ровно выдает, складывая руки на груди, но мне почему-то кажется, что именно сейчас это защитный рефлекс:

— У директора много дел, и я отправился вместо него, хотя, конечно, можно было бы послать Филча, — добавляет он задумчиво, а я вдруг чем-то давлюсь. Да уж, неприглядная картина.

— Думаю, Дурсли уехали бы еще до того, как Филч поднялся бы на ступеньки дома.

Снейп равнодушно пожимает плечами:

— Что ж, это бы упростило его задачу и лишило бы удовольствия общаться с вашими любезными родственниками.

— Они вам хамили, да?

Боже, Поттер, что ты творишь? Но я просто понимаю человека, который, общаясь с Дурслями, хочет потом разорвать их на кусочки.

Снейп холодно отвечает, начиная наигрывать пальцами правой руки:

— Есть более неприятные вещи, которые может произнести человеческий язык, Поттер. К тому же это ваши как-никак родственники.

— Только родства я как-то не ощутил за шестнадцать лет, — отвечаю я вдруг зло, забывая, где нахожусь, перед кем стою. А в сознание проникает голос Снейпа спустя несколько молчаливых секунд:

— Поттер, вам пора забыть это. Вы должны перерасти прошлые чувства, не зацикливаться на них, потому что это провоцирует злость и потерю контроля. Сейчас же спокойствие вам не помешает.

«Зачем?» — хочется спросить мне. Но я задаю другой вопрос:

— Куда мы отправляемся? Сэр, — Снейп поворачивается ко мне и словно препарирует изнутри, а затем тянет, не отпуская мой взгляд:

— Узнаете на месте, Поттер.

Я так больше не могу. Воспоминания о письме, что могло меня убить, по словам Снейпа, дергает за нервы, сливаясь в комок с неизвестностью о будущих планах и, откинув все прочие мысли и сжав намазанную Снейповой мазью руку, я ядовито тяну в ответ, еле сдерживая внутри вдруг схватившую за душу необъяснимую злость:

— Сэр, все это время я сидел здесь, но не спрашивал вас о том, зачем вообще директору или вам, неважно, понадобилось забирать меня от Дурслей, хотя лето еще не закончилось. Сейчас же я вас всего лишь спрашиваю о том, куда мы направляемся. Я не сдвинусь с места, пока не получу ответ! Сэр! — заканчиваю я почти криком, и все страхи, и эмоции, и гнев выливаются в голосе. Нет, он не изменяется, и взгляд держится прямо, но я просто устал от недомолвок и хочу ясность будущего. Хотя бы относительную.

А сейчас я стою и со свирепым упорством сверлю Снейпа взглядом. Неимоверная злость захватывает всю душу, а в кончиках пальцев начинает покалывать. Даже если я переступил все границы терпения Снейпа, нутром я чувствую — я прав.

В черных глазах мелькает что-то, минута проходит в молчании, а он все так же изучает меня, а затем совершенно невозможным в этот момент невозмутимым голосом выдает:

— Надеюсь, победив страх перед неизвестностью, вы все же научитесь говорить относительно спокойно, — мне кажется, или он и впрямь не размажет меня по стенке за проявленную, такую очевидную дерзость?! В глазах что-то словно проблескивает, хотя что тут можно различить под этой непроницаемой броней и сухим тоном?

А Снейп тем временем продолжает, решая все мои вопросы:

— Честно говоря, Поттер, я ждал вашего бунта, ждал с той минуты, как увидел вас рядом с вашим родственником. Конечно, на территории Хогвартса я не забуду снять с вас как минимум двадцать баллов, вы тем самым побьете новый рекорд в своем списке достижений за весь учебный год. Однако говоря о настоящем времени, в сложившихся обстоятельствах мне крайне неприятно было наблюдать, что вы, как послушная марионетка, последуете туда, куда подует ветер. В вашем случае вас спасет ваша же неуемная строптивость, а ее вам не занимать. Запомните это, Поттер, — Снейп разнимает руки и поворачивается ко мне спиной. — А сейчас я отвечу на ваш вопрос по дороге к аппарационному барьеру.

Я, кажется, впервые слышу такие слова от этого брезгливого ко всем и вся человеку. Да, он темный, сальноволосый и замкнутый, но это не имеет значения, когда он говорит что-то, чего мне никто никогда не говорил. Даже Дамблдор, даже Сириус…

Я запомнил его слова. Они просто слишком правдивы, и если закрыть глаза на человека, что сказал их мне, то внутри разгорается желание следовать им. В голове мелькает мысль, что вне стен Хогвартса что-то неуловимо изменяется в обычном образе злобного профессора.

Я спешу следом за Снейпом, и он коротко и беспристрастно разъясняет цель и место наших планов. Проходя мимо регистрационного стола, я вижу ту рыжую девушку, что приходила утром и пытаюсь ей улыбнуться — все же нельзя ее пугать, может, ей и вправду просто показалось в темноте. Звякает дверной колокольчик, и бесшумно распахивается входная дверь, и мы выходим на темную и дышащую гарью улицу.

Снейп схватил меня за запястье, да так, что я начал серьезно бояться за свою руку. Однако железная хватка объяснилась тем, что когда грудь сдавило железным обручем, а самих нас словно протолкнуло через тесный шланг, я все же не выскользнул из крепкого захвата. Только когда мы прибыли на место, голова пошла кругом, и, казалось, мой лоб уже во второй раз познакомится с низменностью. Снейп отпустил меня не сразу, но как только я открыл глаза, он уже шагал на несколько шагов впереди, чуть повернув голову и кидая мне через плечо:

— К этому вам скоро предстоит привыкнуть, Поттер.

— Таким способом пользуются все взрослые волшебники?

Я, потирая запястье, бегу вслед за ним, уже почти твердо переставляя ноги, а Снейп усмехается:

— Этим способом пользуются те, кому дорога жизнь. Все камины, кроме хогвартских, теперь в опасности. Первым делом — министерские, однако там вам нечего делать, мистер Поттер. Сюда.

И он, свернув в какой-то широкий переулок, увлекает меня за собой.

Едва поспевая за развевающейся черной мантией, я мельком оглядываюсь, выискиваю номера домов, чтобы хоть самому определить, через сколько мы будем на месте. Шаги глухо отдаются на вымощенной камнем дороге, когда Снейп, свернув в еще один переулок, даже не оборачиваясь, комментирует:

— Мистер Поттер, хотя и считаю эту затею бессмысленной, все же хочу предупредить. Этот человек — старый друг и коллега директора, и злить его в вашем случае будет крайне неосмотрительно, потому как сам профессор Дамблдор возлагает на него большие надежды.

— Сэр, а что хочет профессор Дамблдор от… Как вы сказали, его зовут?

— Я не говорил, — тон сухой и раздраженный, и если бы я мог угадать, в нем проскальзывает напряжение. — Однако, чтобы вы знали, как обратиться к человеку, которого не видели ни разу в жизни, я вам отвечу. Зовут его Гораций Слизнорт, и по просьбе директора мы идем к нему, чтобы предложить место в преподавательском составе. Которое, как это не удивительно, — добавляет он вдруг едко. — На этот раз оказывается незанятым.

Он останавливается так резко, что я почти налетаю на него, но вовремя торможу и, запыхавшись от быстрой ходьбы, спрашиваю:

— Вновь по защите от Темных Искусств, сэр?

Снейп чуть усмехается, но отвечает, все так же не поворачивая головы, и я отчетливо слышу голос, словно пропитанный желчью:

— Думаю, в мечтах он все же смог бы занять этот пост. Однако его присутствие требуется на освободившемся месте по преподаванию зельеварения.

Я тупо осматриваю окружающий невзрачный вид, кажется, деревушки. Но со словами Снейпа потрясенно перевожу взгляд на орлиный профиль, что так нечетко видится в сгущающейся темноте, и выпаливаю, как всегда забыв прикусить язык:

— Вы уходите из Хогвартса?

Нет, честно, я больше ожидал свержения неба на землю, чем отставку Снейпа. Даже это… Как-то уже не по-человечески со стороны Дамблдора, что ли? Я все еще помню плачущую профессора Трелони, и, конечно, со Снейпом тут даже не найдешь и десяти отличий — лучше сразу тысячу, но картинка надолго врезалась в память и никак не выходит из головы. Снейп как-то довольно хмыкает и саркастически интересуется, давая ответ, который надолго потом выбьет землю из-под ног у всех гриффиндорцев:

— Расстроены, не так ли, Поттер? Спешу вас заверить, что я вечен в стенах замка, так же как и профессор Дамблдор, а наш директор не имеет привычки кидаться направо и налево учителями по столь сложным искусствам. Я всего лишь займу другой пост и теперь буду вести у вас Защиту.

Истинно небо упало, и земля разверзлась. Пока я пытаюсь выдать хоть одну осмысленную форму вопроса или восклицания или вообще хоть чего-то, Снейп провозглашает, уже таким же бесстрастным голосом раздирая звенящую тишину:

— Поттер, не забудьте, что я вам сказал насчет Горация. Мы на месте.

В нескольких футах от нас по садовой дорожке, видно, давно не топтаной, возвышается дом с темными окнами и покосившейся крышей. Мысль о новом назначении Снейпа все еще стучит в ушах — поверить мне все-таки пока не удается, но взгляд отвлекает дверь, болтающаяся на петлях, и распахнутая настежь садовая калитка. Холод здесь не такой, какой был на Тисовой улице, но все равно заставляет запахнуть легкую летнюю куртку и помимо воли передернуть плечами. Снейп же поджимает губы и вытаскивает волшебную палочку, свою я нащупываю в джинсах. Мы идем к дому. Снейп — нахмуренный и собранный, я — с заметно екающим сердцем и каким-то забытым чувством в груди. Чувством предвкушения.

Снейп резко распахивает дверь, держа палочку перед собой:

— Lumos!

С кончика льется белый свет, освещая тесную прихожую, а вслед за ней и полуоткрытую дверь. Снейп идет к ней, я — за ним. В комнате, сколько попадает в поле зрения, достаточно заброшено, словно хозяев у дома не было никогда, а это так, свалка для всякого хлама. Картину довершают разрытые кресла, осколки битого стекла и фарфора. И везде-везде, куда ни кинь взгляд, наполовину сожженные, наполовину вырванные из обложек с корнем, книги. Обои давно содраны, и сквозь порванный материал виднеется голая серая стена. Снейп входит в комнату и направляет палочку на один из портретов, но холст пуст и черен, как и все остальные.

— Смотрите, Поттер.

Снейп освещает палочкой стену, и меня всего передергивает от отвращения и какого-то тихого ужаса. Стена, на которую указывает Снейп, темно-красная и липкая с длинными разводами и стоячим запахом гнили. Я отвожу взгляд от неприятного зрелища и с ужасом думаю, что где-то здесь, быть может, за перевернутым пианино лежит тело убитого хозяина. Тем временем Снейп внимательно осматривает комнату и вдруг, направляя палочку вперед, подходит к пузатому креслу. Только чудом мебель осталась наиболее нетронутой, а только старой и потрепанной, но на общем фоне производящей впечатление почти новой.

Снейп подходит к креслу и без всякого предупреждения тыкает палочкой в мягкую обивку.

— Ой-ой!

Звук человеческого голоса в этой зловещей тишине кажется поистине нереальным, и я почти подпрыгиваю на месте, выхватывая палочку. Снейп замечает мое движение и презрительно кривится:

— Уберите палочку, Поттер. Кажется, мы нашли того, кого искали.

А затем, повернувшись обратно к креслу, он холодно произносит, официальный тон так и сквозит в каждом слове:

— Добрый вечер, мистер Слизнорт.

У меня отвисает челюсть, когда на месте пухлого кресла возникает невероятно толстый с моржовыми усами человечек. Тяжело поднимаясь и потирая живот, он громко говорит, обращаясь к Снейпу — меня он попросту не видит.

— Да-да, можете даже не говорить, зачем пришли. Меня этим не запугаешь, да и вообще… Как вы смогли меня найти?

Снейп, стоявший все это время со скрещенными руками, издает саркастичный смешок и кривит губы:

— Над вашим домом нет Черной метки. При том, что ваша трансфигурация совсем не удалась — кресло на фоне остального разгрома выглядит слишком броско. Видно, с нашим приходом вы только заканчивали наводить здесь красоту?

— Да, профессор Снейп. Именно так все и было.

Гораций Слизнорт, все еще потирая выдающийся живот, кидает проницательный взгляд на Снейпа, на лице которого застыла излюбленная маска пренебрежения. Если бы не день до этого, я бы сейчас кипел от гнева, сжав в молчаливой ярости кулаки. И, честно говоря, выглядело бы это глупо. Сейчас же я с хмыканьем вспоминаю — что он мне внушал о вежливости? Пусть бы сам сначала снял эту брезгливую маску, а уж потом учил меня, как себя вести. Слизнорт тем временем какое-то время изучает Снейпа, а потом переводит взгляд в угол, куда отступил я:

— Эй, кто там еще пришел из отряда Дамблдора помимо одного профессора? Выходи-ка сюда!

Я подхожу ближе, но Слизнорт, похоже, меня еще не видит. Близоруко щурясь, он лезет во внутренний карман пиджака и ловким движением выхватывает палочку, направляя ее на покосившуюся и побитую люстру, тихо произнося нужное заклинание. Тут же в стеклах вспыхивают огоньки, и комната окрашивается теплым оранжевым сиянием, даже Снейп на этом фоне выглядит уже не таким бледным и болезненным. Второй профессор тем временем оглушает меня вскриком:

— Ого!

Круглые глаза впиваются взглядом в мой лоб, вызывая инстинктивное желание тряхнуть головой, чтобы закрыть шрам, но под стальным взглядом Снейпа я, словно кролик перед удавом, не могу пошевелиться и продолжаю стоять. Слизнорт тем временем все восклицает:

— Ого! Но… Нет, даже и не предлагайте!

И профессор капризно отворачивается с видом человека, у которого идет внутренняя борьба с искушением. Честно, ассоциации напрашиваются сами, а Снейп тем временем холодно тянет:

— Что я и собирался сделать, профессор. Однако, как я вижу, трофей от Альбуса вам не по нраву… Что ж, поступим иначе. Как долго вы не выходили из своего жилища?

Слизнорт удивленно хмурится, задумываясь на минуту, а затем отвечает:

— Где-то около недели. Все это время переделывать обстановку, наводить лоск, а времени в обрез, знаете ли…

— Да-да, все труды мы с мистером Поттером оценили и благодарим за оригинальный прием, — перебивает Снейп нетерпеливо. — Однако, похоже, засидевшись надолго в замкнутом пространстве и затемнив окна, вы совсем забыли, что опасность должна наблюдаться прямо через них.

— А что такое? — Слизнорт, вскидывая толстые ручки, широкими шагами идет к темному окну. Вмиг оно становится прозрачным как вода, и взору представляется серая улица с выжженной землей и мутным туманом прямо около дома.

— То, что вы видите, можно назвать туманной меткой стражей Азкабана, которые по доброй воле присоединились к Тому-Кого-Нельзя-Называть. Иначе говоря…

— Туман, предвещающий появление дементоров, — вдруг севшим голосом добавляет Слизнорт, опуская голову и отходя от окна. Когда я вижу обвисшие моржовые усы, мне вдруг становится жаль его, еще бы, почти угрозой жизни его вытаскивают из дома. Я делаю шаг вперед и говорю невпопад, только чтобы хоть как-то разбить повисшую гнетущую тишину. В сердце медленно, но верно закипает досада на Снейпа. Почему бы ему не сказать толково и понятно? Почему необходимо сразу запугивать и так выглядевшего дряхлым старика?

— Профессор Дамблдор и вправду переживает за вас, раз в такое время все же не оставил вас здесь наедине. Ведь Хогвартс — единственное, наверное, место, где вы будете защищены.

Слизнорт вдруг встряхивается и сморит на меня почти в упор, словно о чем-то размышляя:

— Гарри Поттер, верно?

— Да, — я киваю, мысленно молясь, чтобы сейчас и вообще никогда не слышать восторженного восклицания «Гарри Поттер! Какая честь!». Все похвалы становились со временем все более бессмысленными, а в голове все неумолимей звучал холодом пропитанный голос «слава — это еще не все, Поттер». Вот и сейчас я кидаю недвусмысленный умоляющий взгляд на профессора, а он замечает, скользнув взглядом по шраму и не оставив без внимания все лицо:

— Ты очень похож на отца.

Краем глаза выхватываю дернувшего плечом Снейпа и вдруг внутренне съеживаюсь. Как и раньше, хочется злорадно усмехнуться, думая, чем бы еще досадить ненавистному профессору. Но когда в памяти всплывают обрывки прошлого Снейпа — и отец, именно такой, как говорил о нем Снейп — самодовольный, заносчивый. Делал Джеймс все это не со зла, но все же… Досадно. Я глухо отвечаю, опустив голову:

— Не похож.

Это несправедливо, что Снейп видит все это время во мне только копию отца! Несправедливо — стучит в голове тяжелый гонг. Понять вдруг пробежавший блеск недоверия в глазах Снейпа я не успеваю, да и был ли он вообще? Слизнорт вдруг берет мой подбородок ладонью и останавливает взгляд на глазах:

— А глаза…

— Мамины, ага, — мне так часто говорили это, что даже недавняя радость сравнения начала набивать оскомину.

Профессор отпускает меня и мечтательно устремляет взгляд поверх моей головы:

— Она ведь была моей любимой ученицей… Конечно, преподавателю не следует заводить любимчиков, но ответы твоей мамы — дерзкие, открытые… Она заставляла прислушаться даже отъявленных хулиганов. И какая ужасная смерть…

Я, не опуская головы, кидаю взгляд назад. Человек в черной мантии за моей спиной словно закрывается, я ощущаю это спиной. Хотя, быть может, это просто я продрог на сквозняке, и теперь мне везде холодно? А Слизнорт тем временем вдохновенно продолжает. Воспоминание о смерти Лили, видно, быстро исчезает из его памяти, и он переключается на другое:

— А как училась! Представь, я поверить не мог, что твоя мама из семьи магглов. Я был уверен, что ее родители — чистокровные волшебники!

Меня берет вдруг необъяснимая обида на этого человека. Похоже, он тоже из тех, кто все еще не может смириться с мыслью, что магглы — тоже люди, достойные уважения и признания у чистокровных. Я замечаю:

— Моя лучшая подруга из семьи магглов, и учится лучше всех на нашем курсе.

— Иногда это случается. Забавно, правда?

Я уже цежу сквозь зубы ответ, в котором слышатся нотки неуважения.

— Не очень.

— Только не думай, что я человек с предрассудками!

— Не беспокойтесь, я так не считаю, — удается мне все же сохранить благожелательный тон, хотя все внутри скрежещет от досады. Слизнорт хмыкает:

— Вот и отлично. Надеюсь, мы закончим на этом разговор?

Как будто я его начал! Слизнорт тем временем отворачивается от меня, тихо шепча себе под нос:

— Хм-хм. А ведь предложение неплохо, да и переезжать не надо будет на новое место… Конечно, туман рассеется в скором времени…

— Не рассеется.

— А?

Слизнорт удивленно разворачивается, а меня уже несет вперед; словно в пленке, перед глазами мелькают темная пустота в капюшоне и тихий звук высасываемой очередной души:

— Не рассеется, и остаться надолго вам здесь не удастся. Недавно я столкнулся с дементорами, и они были в маггловском мире! Что уж тут говорить про магический… В Хогвартсе есть защита, именно там все и стараются скрыться… Директор просит вас занять пост, предлагает свою помощь, а вы тут сидите и тянете время, вместо того, чтобы просто взглянуть правде в глаза! В магическом мире спрятаться вам не удастся, сейчас нигде не укрыться, кроме как в Азкабане или в защищенном замке! Мы предлагаем вам последнюю помощь.

И я, развернувшись на месте, поворачиваюсь спиной к оторопевшему профессору. В ушах кипит, когда я вновь и вновь проворачиваю картинки пережитого, и мне становится обидно за директора, за Снейпа, за себя. Стараешься для человека, которому, быть может, все это до лампочки! И ведь сколько людей не смогут защитить себя в грядущей войне… Становится отвратительно мерзко от осознания того, что таких людей, как Дурсли, Слизнорт, спасают… Предупреждающе гремит ящик с воспоминанием о крестном, но я сдерживаю себя — нет, сейчас порча в доме имущества, как это было с Дамблдором, только всем навредит. Но ведь тех, кому действительно нужна помощь, оставляют на попечение судьбы и удачи — у кого как. И мне почему-то кажется, что Крису этой удачи в один решающий момент не хватит, не достанет, как всегда доставало мне в дюйме от решающего момента. И я ничего не смогу поделать. А тут один капризный старикашка, который прячется в старом доме, превращается в пухлое кресло при первой же возможной опасности и пренебрегает такими благами, как принять в сложное время помощь от старого друга — от Альбуса Дамблдора.

Я вылетаю за дверь, краем глаза выхватывая Снейпа, который холодно кивает все еще стоящему около окна старику. Почти пробежав сквозь пыльную прихожую, я толкаю хлипкую дверь и вырываюсь на свободу.

Жадно вдыхая пропахший горелым торфом воздух, я пытаюсь успокоиться, выровнять хотя бы дыхание. Обида застилает все вокруг, но я уже мысленно начинаю молиться — все слова, сказанные про вежливость Снейпом, вылетели в тот момент из головы. Я весь содрогаюсь при мысли о последствиях, но тут же одергиваю себя — я был с самого начала и до конца прав. Да, палку я перегнул, да, дерзко себя повел… Но ведь сам Слизнорт говорил, что моя мама так себя вела на его уроках. «Так пусть вспомнит молодость», — думается уже с каким-то опустошением внутри, и я замираю, слыша сзади тихие, почти неслышные шаги. Сейчас начнется…

— Поттер.

Я медленно-медленно поворачиваюсь, оттягивая момент выволочки или едкого замечания, или еще чего-нибудь в духе «ужаса Хогвартса». Голова работает, словно в замедленной съемке, и насмешливый голос, долетает до меня далеко не сразу:

— Как же вы двуличны, Поттер. Одному человеку не боитесь сказать напрямую всю правду, а другому страшно в глаза посмотреть? Где же ваше безрассудство, наконец?

Насмешка, однако, без обычной злобы, слишком неправдоподобна. Даже верить голосу приходится с трудом.

Я резко распахиваю глаза и смотрю вверх, прямо в черные зрачки, а Снейп тем временем задумчиво продолжает, водя пальцем по подбородку:

— Стоило бедному профессору задеть ваши разворошенные нервы, как вы набросились на него, словно стервятник на еду. Выпустили пар? Отлично. Всю работу вы сделали за меня, признаться, я с самого начала был не в восторге от роли просителя, но вы заменили мне эту должность. Даже больше, вы заняли место судьи в этом спектакле.

Он отворачивается, а я ошалело продолжаю смотреть на его спину, которая начинает через мгновение удаляться. Мне и вправду показалось, или в его голосе была толика веселья?

— Мистер Поттер, кажется, вы хотели услышать, куда я направил ваши вещи. Однако кричать на таком расстоянии я не собираюсь, а вы, как я вижу, с места не двигаетесь.

Он вытаскивает палочку и я, вздрогнув, мигом оказываюсь рядом с ним — благодарю, профессор, мобиликорпусом мне помогать не стоит.

— Сэр, куда же вы отправили мои вещи?

Снейп, кидает взгляд на расползшийся рядом с домом туман и не отвечает, показывая, что скажет не здесь. Мы выходим за калитку и быстро шагаем прочь от неприятного дома. Темная улица, словно специально, сгущает краски для нашего прихода, когда мы выходим к большому фонтану. Тогда лишь Снейп отвечает на мой вопрос, делая шаг ко мне и опять же цепко хватая за запястье:

— В Хогвартс.

Только я успеваю осмыслить слова, как меня вновь душит со всех сторон, и я дергаюсь к Снейпу, чувствуя, как моя рука выскальзывает из его пальцев. Не хочется мне как-то быть выплюнутым магией на дорогу какого-нибудь города. Второй рукой я судорожно вцепляюсь в черную мантию, чувствуя, как Снейп крепче сжимает мое запястье. Через какое-то мгновение ноги с силой ударяются о землю, и я жадно вдыхаю сухой воздух полной грудью и никак не могу отдышаться.

Я все еще зажимаю мантию Снейпа в руке, а он не отпускает мое запястье — и слава Богу! Мне все равно, как сейчас я выгляжу, наверное, не по взрослому, согнувшись почти в три погибели и не отцепляясь от профессора. Однако если он меня сейчас выпустит, я просто впечатаюсь лицом в выжженную землю. Через некоторое время, достаточно быстро по сравнению с первым опытом, ощущение тошноты проходит, и я осторожно разжимаю судорожно сжатые пальцы, а Снейп, словно желая опередить меня, так же стремительно отпускает мое ноющее запястье. Я на мгновение теряю ощущение пространства и покачиваюсь, но вовремя опираюсь на колени. Мельком кидаю взгляд вбок и прикусываю от обиды губу — ему хоть бы хны! Стоит и с ехидцей посматривает на меня, словно видит какой-то забавный спектакль, хотя, честное слово, смотреть на человека, которого ненавидишь, да еще и пребывающего в таком состоянии…

Мысль о ненависти сваливается неожиданно, и я зажмуриваюсь, пытаясь восстановить ход мысли, но разбивая тишину, словно издалека, в уши проникает насмешливый голос Снейпа:

— Поверьте, кроме признаков засухи в земельных окрестностях Хогвартса вы не найдете ничего интересного. Двигайтесь, Поттер, у меня нет времени прохлаждаться с вами.

Сарказмом наполненные интонации заставляют меня выпрямиться и с усилием сделать шаг вперед. Снейп обходит меня и оказывается уже достаточно далеко впереди, когда я начинаю ускорять темп, чтобы не отстать от него.

Когда мы подходим к замку, Снейп становится все более непроницаемым, он словно надевает маску, которую так долго и тщательно полировал. Показывал всем, включая директора и учеников. Если бы не два дня, если бы не его слова, которые как-никак, а заставляли меня задуматься, я бы никогда не смог на него смотреть без ненависти или содрогания после того знаменательного дня с думосбором. Когда мои фантазии и идеалистические образы рухнули под гнетом черных, впивающихся в душу глаз:

«Насмотрелись, Поттер?».

А дальше, всего за два дня, рухнул очерненный образ. Нет, отколупился кусочек от черной мантии и откатился в сторону.

«Пора расти, Поттер».

«Боритесь».

«Ваши усилия понадобятся в конце, так же как и ваша жизнь», — сказал он тогда, зло отвечая кому-то невидимому. Что он хотел этим сказать мне?

И мне придется потом с большими усилиями вспоминать, каким было лицо невозможного профессора до этого.

Снейп направляется к замку, словно в дымке возвышающемуся из вечерней мглы. Глаза настолько за эти два дня привыкли к ночному освещению, что на выжженной земле я могу отчетливо увидеть извилистые, словно змеи, дорожки. Студенты, бывало, чтобы сократить путь, сами очищали себе дорогу, а потом ходили там постоянно. Примерно так сокращается путь от замка к сторожке Хагрида. Я почти не отстаю от Снейпа, погрузившись в свои воспоминания, а он молчаливо идет впереди и чуть поодаль, длинная мантия змеей заплетается вокруг его лодыжек, едва касаясь земли. С тяжелым грохотом, отдающимся, наверное, далеко в замке, открывается массивная дверь Хогвартса, еще снаружи я слышу, как железные засовы отпираются с протяжным скрипом. Видно, Филч только перед самым началом учебного года будет смазывать все ржавчины и там, где скрипит. Мы входим внутрь.

— Кому еще не сидится на месте? — скрежещущий голос смотрителя замка неожиданно нарушает тишину, резкий голос раздается где-то совсем близко и меня вдруг ослепляют светом ночного фонаря:

— Мистер Поттер... — ухмылка с желтым оскалом знакома в кошмарных снах, когда Филч, еще на первом курсе всем нам внушал холодящий ужас.

-Мистер Поттер со мной, — стальным голосом раздается совсем рядом, и яркий светильник отодвигается от моего лица, освещая теперь белое лицо Снейпа.

— Профессор Снейп. А...

— Сто хвостороговых нор.

Снейп нетерпеливо выхватывает из рук смотрителя фонарь и вручает мне, подталкивая вперед.

— Профессор, это новый пароль?

— Да, мистер Поттер. Соблаговолите его запомнить на будущее, раз ваша голова пока не забита другими заботами.

Голос Снейпа холоден и официален, и я вдруг ощущаю какое-то неприятное бурлящее чувство в груди. Внутри все закипает возмущением. Хотя, Боже мой, против чего мне возмущаться? Не убил Снейп, не пригвоздил острыми, как нож, словами — и то хорошо. А почему, кстати?

Тихо выругавшись на самого себя за проснувшееся любопытство, я крепко сжимаю в руке фонарь. Мы все дальше и дальше отходим от привратника, провожающего нас хищным взглядом. Я кидаю взгляд назад, а Филч уже наклоняется к миссис Норрис, проводя по разноцветной шерстке всей пятерней.

Около лестниц я в который раз чуть ли не налетаю на Снейпа, но вовремя спохватываюсь. Несколько секунд проходит в молчании, когда он вдруг резко поворачивается ко мне, только ткань мантии задевает по руке, и я на мгновение ловлю ее пальцами, но тут же отпускаю. «Ладонь, словно сама, по привычке, хочет словить снитч», — проносится быстрый ответ, и я без зазрения совести поднимаю глаза.

Снейп тем временем скрещивает руки на груди и не отрывает взгляд от меня, произнося слова тихо и отчетливо, словно мы на уроке, а он диктует название трав:

— Поттер, ваши вещи, как вы уже поняли сами, я отправил в Хогвартс, в вашу спальню. Сейчас вы, не сворачивая ни в какие либо другие коридоры, идете к себе и ложитесь спать. Завтра с утра вам, быть может, предложат явиться к директору, и уже там вы зададите волнующие вас вопросы. Но не сейчас, — добавляет Снейп, когда я уже готовлюсь открыть рот. Я захлопываю его обратно, а Снейп, отстраненно усмехнувшись, продолжает: — О том, чтобы увидеться с друзьями, вы завтра поговорите с директором, потому как только он может дать свое согласие на ваше присутствие в другом месте, кроме Хогвартских окрестностей.

Я молча киваю, и Снейп резко разворачивается на каблуках, кидая через плечо:

— И запомните, Поттер. Будить портреты своей ходьбой я вам не советую. По крайней мере, если вы будете опять по ночам прогуливаться по коридорам, я буду знать, у кого спросить ваше местонахождение.

И не дожидаясь моей реакции, он стремительно идет вперед по левую сторону от движущихся лестниц. Я все еще стою, не шелохнувшись, а Снейп тем временем отходит все дальше и, наконец, чуть вытянув палочку вперед, убирает мерный серебристый свет, погружаясь во тьму. Теперь только слышны гулкие шаги, отдающиеся в пустом коридоре эхом.

— Эй, кому здесь не спится?

— Молодой человек, уберите свет!

Я резко оборачиваюсь к настенным картинам и опускаю фонарь, делая шаг к лестнице. Надо же, как задумался. Лестница бесшумно плывет вверх, прямо в гостиную гриффиндорской спальни. Сейчас мне совершенно не хочется злить Снейпа, тем более что я для этого слишком устал. Тяжесть наваливается внезапно, и я, произнеся еще давний пароль, который, как оказалось, никто не сменил, прохожу в гриффиндорскую гостиную. «Спать», — бьется в голове здравая на данный момент мысль. «Спать», — говорю я себе, уже лежа в постели и зарываясь лицом в душистые одеяла.

* * *

— Стой, да подожди же! Стой! — я кричу, казалось бы, уже целую вечность, а кто-то подгоняет меня вперед, заставляет непослушные ноги двигаться. Я почти приноравливаюсь к шагу, но сбиваюсь и спотыкаюсь, падая опять куда-то в глубину… Перед глазами вновь проносятся словно колдографии жизни, только на этот раз четкие, реальные… Одну я запомнил точно и теперь пытаюсь вырваться из сна, пытаюсь…

— Гарри… — змеиным голосом пронизывает насквозь, и я…

Просыпаюсь.

— Доброе утро, Гарри Поттер, сэр!

Улыбающаяся физиономия домовика заставляет на мгновение встряхнуть головой, проверить реальность на прочность — я ущипываю себя за руку и вздыхаю:

— Добби, доброе утро, — я чуть улыбаюсь, привставая на постели, а в голове мерно стучит: «Сон, это лишь сон. Который может быть реальностью».

— Гарри Поттеру приснился плохой сон? — домовик воинственно топорщит большие уши, а я усмехаюсь, потягиваясь, ощущая вдруг себя нереально живым, и быстро спрыгиваю с постели. Солнце приветливо заглядывает в окно, отражая от стен солнечные зайчики, забираясь в самые темные уголки гриффиндорской спальни. Я с наслаждением оглядываю такую знакомую обстановку и поворачиваюсь к домовику:

— Это лишь сон, Добби. А что ты тут делаешь?

Я знаю, что такие вопросы, как уборка, стирка, уход за другими для маленького эльфа являются коньком. Вот и сейчас домовик, радостно улыбаясь, маленькой ручкой указывает на поднос, что стоит на моем прикроватном столике:

— Добби принес Гарри Поттеру завтрак! Директор просил передать привет и выразил желание видеть Гарри Поттера в своем кабинете, как только он позавтракает у себя в комнате. Директор сказал, что пароль лежит на подносе, и чтобы Гарри Поттер, как только его прочитает, сразу положил обратно на поднос. Сэр!

— Спасибо, Добби. Ты не знаешь, а газеты еще не принесли?

— Нет, Гарри Поттер, сэр.

Внутри что-то подозрительно пощелкивает и напрягается, и я поворачиваюсь к эльфу:

— Добби, как только они появятся, можешь сразу принести их мне?

— Будет сделано! Сэр!

Я киваю Добби, и он исчезает, не переставая смешно хлопать ушами.

С его исчезновением несколько минут проходит в полной тишине — я стою, не шевелясь, а затем провожу ладонями по лицу, дергая себя за волосы — и снова душащее беспокойство откидывает в сторону всю радость утреннего пробуждения в Хогвартсе. Такое же состояние мучило меня за крестного, когда ему приходилось скрываться, воспоминание о Сириусе больно отдается в глубине сердца, и я выдыхаю осторожно через нос, беря с подноса сложенный лист бумаги, бездумно пробегаясь по нему глазами.

Лучшим выходом будет сейчас не топтание на месте, а появление у Дамблдора. Получив ответы на вопросы, и в случае чего, объяснив ему ситуацию, попросить помочь аппарировать на Тисовую улицу, чтобы предупредить…

— Ах ты, черт!

Маленький листочек с паролем взрывается в руке маленьким фейверком, и я успеваю разглядеть лишь одно слово из двух: «карамельные». А потом я просто откидываю от себя шипящий клочок бумаги, с досады скрипнув зубами.

— Добби!

— Гарри Поттер, сэр?

Добби появляется совсем рядом и внимательно смотрит на меня. Мысленно ругнув себя за невнимательность, я поворачиваюсь к домовику:

— Добби, ты знаешь пароль от кабинета директора?

Эльф отрицательно качает головой, а я упавшим голосом делаю еще одну попытку:

— А кто, помимо эльфов, находится в замке?

— Директор Альбус Дамблдор, мистер Филч и профессор Снейп — вот все, кто и остался в замке, Гарри Поттер, сэр.

— Спасибо, Добби, — я тяжело облокачиваюсь на подоконник и закрываю глаза.

Похоже, выбора у меня нет.

* * *

Звук моих шагов, должно быть, слышен по всем коридорам, разносясь даже в самые укромные уголки — настолько здесь тихо. Ступеньки ведут меня вниз, прямо вглубь подземелий, и я заворачиваю за угол. Ошибиться мне не удастся, за несколько лет школьной жизни я выучил местонахождение класса зельеварения. Вот и сейчас мне безошибочно удается разглядеть в полумраке, даже в дневное время сумрачных коридорах подземелья, темную дубовую дверь, которую я открывал еще в прошлом году, как всегда, недобрыми словами поминая хозяина этих мест. Впрочем, сейчас мне не до этого, Снейп был тогда сто раз прав, говоря:

«Вы должны перерасти прошлые чувства, не зацикливаться на них. Потому что это провоцирует злость и потерю контроля».

Тогда он сказал, что спокойствие мне пригодится. Если я научусь сдерживать эмоции. Воспоминания нервным порывом подбрасывают одну картинку за другой… Все те слова, только сказанные раннее, при более печальных обстоятельствах, еще тогда, на занятиях окклюменцией... Можно сказать, тот же смысл, только место и обстоятельства другие. Мысль о том, что мне придется войти в зловещий кабинет, откуда он меня когда-то вышвырнул, пустив в стену мимо головы банку с тараканами, заставляет сердце нервно забиться потерянной птицей о стенки грудной клетки.

Я иду к нему за помощью. Конечно, по своей вине, точнее, по вине своей рассеянности. Но на данный момент я стою у двери и не могу постучать в нее…

— Вы что-то забыли, мистер Поттер?

Я резко поворачиваюсь на месте, с ужасом осознавая, что он, должно быть, видел, как я мнусь у порога и не решаюсь войти. А Снейп безжалостно продолжает:

— Не думал, что по столь важным вещам вы способны мяться, как кисейная барышня.

Он знает, зачем я пришел?

— Как вижу, на вас напала охота прогуляться к директору по моему камину под предлогом вызова?

Что, он и это знает?!

Наверное, на моем лице сейчас гамма чувств, и Снейп с минуту с нескрываемой насмешкой во взгляде наблюдает за мной. А затем начисто сбивает меня с толку:

— Однако вы стоите и пребываете в смятении не у той двери, Поттер. Сожалею о вашей кратковременной памяти, но теперь я занимаю другую должность.

Лишь одна правильная мысль выскакивает из общего роя, и я ошеломленно шепчу:

— Так он согласился? Сэр? — успеваю я добавить, предупреждая свирепый взгляд, кинутый на меня.

Снейп несколько секунд, казалось бы, прожигает во мне дыру, а затем уголок рта недовольно дергается:

— Не «он», мистер Поттер, а для вас — профессор Слизнорт. И да, профессор все же согласился выйти на этот пост после, как это ни странно, вашего эксцентричного завершающего разговора, — все так же сохраняя непроницаемую маску на лице, завершает он. Несколько секунд слова укладываются в голове, словно на полке, а затем приходит облегчение, и я вдруг расслабляюсь, если это вообще позволено в присутствии этой высокой устрашающей фигуры в черной мантии. Неподъемный тяжелый груз будто скатывается с плеч, когда я понимаю, что иду к Дамблдору не с пустыми руками, помимо своих опасений. Хоть что-то я смог сделать для директора, и то хорошо.

— Профессор Снейп, можно мне воспользоваться вашим камином? — все еще ощущая легкую эйфорию во всем теле и совсем не задумываясь о последствиях, спрашиваю я. На землю меня возвращает голос, наполненный до краев явным сарказмом:

— Как видно, я оказался прав насчет вашей выдающейся рассеянности. Следуйте за мной, Поттер.

В полной тишине, нарушаемой только гулким эхом наших шагов, мы идем в сторону его личных покоев.

Здесь тихо и темно, только камин неярко светит в гостиной комнате. Большой стол, заставленный склянками и зелеными пустыми банками, щипцы и весы для отмеривания порошка — то, что я успеваю разглядеть, пока зельевар отворачивается, чтобы наложить запирающие чары на дверь.

— Обратный путь будете держать через дверь директора, Поттер. Я надеюсь, вы все же будете в состоянии отличить камин от двери, — добавляет он, поворачиваясь ко мне и шагая к камину.

— Подойдите.

В такой полутьме, что царит у него, я боюсь наткнуться на что-нибудь острое или налететь на твердую поверхность. Однако под ногами с удивлением я высматриваю ковер, а перед камином словно вырастает маленький диван со стоящим неподалеку креслом. Я вытягиваю руку чуть вперед и, проходя мимо дивана, незаметно дотрагиваюсь до него — мягкий и шершавый, но никак — что только не придумают запуганные младшекурсники! — не деревянный и, тем более, не железный. Я фыркаю, а Снейп, к которому я уже подошел достаточно близко, вскидывает бровь, раздраженно глядя на меня:

— Подивились, Поттер, что хлыстов и плетей у меня нет? Вы перепутали мои комнаты с филчевыми, он хранит их до лучших времен.

Как же он… Я сжимаю зубы, чтобы не фыркнуть еще громче от такой очевидной правды, а Снейп, не говоря больше ни слова, вытягивает зажатую в кулак правую руку, ссыпая мне в ладонь дымолетный порошок.

— Я мог бы взять сам, сэр!

Снейп язвительно смотрит на меня, отряхивая руки от зеленой щелочи:

— Боюсь, как бы от чрезмерной рассеянности, вы не перепутали количество порошка и не взорвали себя прямо в моем камине. Знаете ли, лицезреть ваши останки все же много радости мне не прибавит, Поттер.

Огонь в камине потухает, зато вспыхивает факел в стене, и я кидаю быстрый взгляд на комнату Снейпа.

То, что удается разглядеть, не поражает воображение и не заставляет, как это ни странно, с отвращением отвернуться. Разноцветных зелий с кусочками животных и растений здесь нет, хотя в огромном количестве их можно всегда было увидеть в классной комнате. Мягкие блики от огня падают на темный пол и на серый ковер из короткого ворса.

Наконец,я вхожу внутрь.

— Спасибо, сэр.

Снейп только складывает на груди руки и саркастично смотрит на меня, как я отдергиваю зацепившуюся за штанину ветвистую решетку камина.

— Не забудьте, Поттер, зачем вообще шли к директору, иначе вам не избежать потраченного впустую времени.

Я еще не совсем понимаю, что он хочет этим сказать, но быстро киваю и бросаю под ноги зеленый порошок.

— Кабинет профессора Дамблдора!

Мир вспыхивает зеленым, и комната с худым силуэтом исчезает, закружившись в безумном вихре. А через мгновение я ударяюсь ногами о твердую поверхность, в последний момент все же успевая удержать равновесие.

— Ну здравствуй, Гарри, — и фигура в длинной светлой мантии оборачивается ко мне, а взгляд ярких синих глаз за очками-половинками словно читает душу. Я перешагиваю через каминные прутья, отряхиваю штаны:

— Здравствуйте, сэр, — я принимаю рукопожатие, а Дамблдор тем временем пристально смотрит на меня и улыбается чему-то:

— Нет, все же пароль лучше передавать через домовых эльфов. Хоть они и говорливые, но, думаю, такие вещи проболтать попросту не смогут.

Я вспыхиваю и виновато шепчу:

— Простите, сэр… Я задумался и…

— Гарри, мальчик мой, ты был первым, кому я предложил опробовать такой способ, и будешь последним! Не обжегся?

— Нет, сэр, — я поднимаю глаза, кидая последний взгляд на камин, а директор продолжает, указывая на удобное сиденье:

— Присаживайся, Гарри. Чаю?

Спокойный, даже немного беспечный тон заставляет что-то тревожно шевельнуться внутри, я открываю рот, чтобы задать волнующий вопрос, однако слова застревают где-то в горле. Лишь каким-то усилием я перевожу взгляд на разливающего чай директора и выдавливаю из себя:

— Профессор… Что случилось с вашей рукой?

Кисть и пальцы левой руки черны и словно обуглились, кожа местами просто страшна, я смотрю на директора с неприкрытым ужасом, а Дамблдор беспечно отмахивается:

— Гарри, вопросы о моем здоровье подождут до более удобного случая. Поверь, история слишком длинная и захватывающая, чтобы в спешке рассказывать ее.

— Вы куда-то спешите, сэр? — я порываюсь встать, но Дамблдор взмахом здоровой руки останавливает меня.

— Но не раньше, Гарри, чем выслушаю твой рассказ. Вопрос в лоб можно задать? — я быстро киваю, не в силах выдавить из себя еще слово, а Дамблдор продолжает: — Как тебе профессор Слизнорт?

Минута мне понадобилась, чтобы оторвать свои размышления от руки старого волшебника. Затем я все же выдаю, особо не задумываясь о смысле и важности слов:

— Профессор Слизнорт, наверное, будет хорошим учителем. Но сначала, когда профессор Снейп предлагал ему занять пост учителя зельеварения, профессор Слизнорт, как мне показалось, просто… боялся перейти в Хогвартс.

— А ведь все может быть… — задумчиво поглаживая серебристую бороду, Дамблдор усаживается напротив в глубокое кресло. — Однако думаю, против весьма убедительного высказывания профессора Снейпа о тумане дементоров он все же выберет наименьшее из зол — стать вновь учителем в замке, где он был когда-то деканом Слизерина. Интересно, как же они встретились, Северус и Гораций? Они, случайно, не повздорили?

Я чуть дергаюсь, когда Дамблдор произносит имена Снейпа и Слизнорта таким веселым тоном, и беру в руки чашку:

— Мне показалось, Снейп уже был крайне не расположен к профессору Слизнорту, — и резко поднимаю взгляд от чашки, а директор, должно быть, не замечает вырвавшегося у меня обращения к зельевару. Или просто пропускает мимо ушей.

Чашка под руками тихонько урчит, прося, чтобы ее погладили по стенкам, что я и делаю, смотря, не отрываясь, на душистую жидкость.

— Так и есть, Гарри. Ведь ты знаешь, когда кем-то уже побываешь, трудно смириться с взглядами такого же человека, равного тебе и показывающего то, что сам ты давно знаешь.

На ум приходит ОД, когда я обучал сокурсников и тех, кто помладше, Защите, и делаю глоток, а Дамблдор кидает взгляд на меня:

— Однако теперь тебе, Гарри, не надо будет больше проводить ту закрытые внеучебные занятия, просто потому, что учить вас теперь будет не министерство, а человек, знающий предмет в совершенстве. Приближается трудный год, и ты должен понимать, что сейчас все внимание надо посвящать учебе. Ты ведь в курсе, что новым преподавателем Защиты от Темных Искусств у вас будет профессор Снейп?

— Да, директор, — удается мне с каким-то трудом выдавить из себя, продолжая греть руки о чашку. Внутри что-то отчаянно протестует против такого решения. Но в душе растет нелогичная уверенность, что это наконец-то будут настоящие уроки.

Потому что Снейп знает, что делает.

Тихий голос заглушает собой все остальное, и я поднимаю взгляд от чашки, тряхнув головой — нет, сейчас возмущает уже только то, что я задумываюсь над этим, в то время как…

— Профессор Дамблдор, я хотел задать вопрос… — слова вырываются вперед, словно я боюсь досказать мысль. Однако при воспоминании о том, зачем я сюда шел, меня словно обдает кипятком — как я мог забыть!

— Альбус! Вы мне обещали вот уже как сорок минут зайти ко мне и помочь… А, Гарри Поттер! — одновременно повернувшись вместе с Дамблдором я смотрю на круглое лицо в каминном проходе.

— Гораций, вы, кажется, знакомы с мистером Поттером? — Дамблдор выразительно смотрит на меня, а я, проглатывая острую горечь так и не заданного вопроса, вежливо улыбаюсь Слизнорту:

— Добрый день, сэр. Поздравляю с новым постом.

— Каким уж новым… — ворчит Слизнорт, тряся моржовыми усами и покряхтывая, — вот мне бы пора на покой, а все вы, — он беззлобно указывает на меня, прибавляя: — С профессором Снейпом.

— Дорогой Гораций, думаю, покой тебе только снился, когда ты был в бегах.

Голова в камине замирает, а затем отзывается раздраженным голосом:

— Альбус, вам бы только шутки шутить! Вы обещали ко мне заглянуть, и если вы этого не сделаете через минуту, я точно откажусь от должности зельевара.

— Ну что ж, Гарри, ничего не поделаешь, — Дамблдор встает, разводя руками, а я вскакиваю вслед за ним, стремительно поставив чашку на стол.

— Но сэр…

— Ты ведь не хочешь, чтобы школа лишилась вновь поставленного на должность профессора?

Понять бы из слов директора, какого именно. Я делаю еще одну попытку:

— Нет, сэр, но…

Директор делает шаг к камину и, зачерпнув горсть порошка, вытягивает руку вперед и подмигивает:

— Гарри, Гораций человек нервный, не стоит играть с его психикой. Как только я приду, сразу заходи ко мне.

Я вяло киваю, а по душе словно водят тупым ножом — дурное предчувствие ощущаю каждым мускулом и поворачиваюсь к двери.

— Дом Горация Слизнорта!

Высокую фигуру оплетает зеленое пламя и, щелкнув, исчезает, унося с собой человека, что так и не ответил на мои вопросы. И неизвестно когда прибудет снова.

А время идет.

Бьется сердце тревожно, когда я спускаюсь на нижний этаж и выхожу на улицу, ссутулившись и запустив руки в карманы.

« Не забудьте, Поттер, зачем вообще шли к директору, иначе вам не избежать потраченного впустую времени», — произнес тогда он.

Будто знал все наперед!

Я пинаю попавшийся на глаза булыжник и даже не морщусь от боли, просто потому, что в сердце заползает пустота, а кулаки на мгновение сжимаются, и я словно теряю ощущение пространства.

Опять я ничего не выяснил и не сделал. Сижу здесь, наслаждаюсь спокойствием… И даже не представляю, что творится за стенами замка!

Резко развернувшись, я бегу на кухню.

— Добби! Еще не пришли утренние газеты?

Добби удивленно хлопает глазами и мгновенно отвечает:

— Добби положил Гарри Поттеру новый выпуск «Пророка» на кровать, как вы и просили, сэр! Профессор Дамблдор сказал передать Гарри Поттеру, чтобы тот был в курсе всех событий.

— Спасибо, Добби.

Я киваю остальным домовикам и выпущенной из лука стрелой лечу наверх, в Гриффиндорскую спальню.

— И Гарри Поттеру пришло письмо! — слышу я уже на бегу, звонкий голос эльфа.

Разберемся, что за письмо и что скажут нам газеты.

* * *

Не зря Риту Скитер посылают в самые горячие точки — она не только все сумеет разузнать, но и предложит свои методы и взгляды, так сказать, поделится «немалым опытом» — как любит повторять она, скалясь ровно в тридцать два зуба. Ненавижу!

Я хлопаю утренним выпуском о стол, чувствуя разгорающийся внутри жар, он накапливается где-то в кончиках пальцев, а внутри все как будто заполняет пустота — и не выбраться из этого ощущения. Я дергаю головой, а перед глазами, словно нарочно, проплывают кричащие заголовки «Пророка»:

«ГАРРИ ПОТТЕР — ИЗБРАННЫЙ?».

«ЧЕРНАЯ МЕТКА ОКАЗАЛАСЬ ВБЛИЗИ МАГГЛОВСКОГО ГОРОДА! КАК МИНИСТР РЕШИТ ЭТОТ ВОПРОС?

— На сегодня мы можем с уверенностью сказать, — сказал министр магии, Руфус Скримджер, — что причин для беспокойства никаких нет. Стиратели памяти позаботились о тех очевидцах, что могли пребывать в тех местах и видеть метку. Однако наши авроры не обнаружили никаких следов Пожирателей Смерти, и из этого следует, что…».

Я сжимаю голову руками, а она все так же продолжает гудеть и ныть, словно внутри у меня разгоняется Хогвартский экспресс. Уже не чувствуя ног под собой, я опираюсь на стену — яркий свет ставшего вдруг красным солнца немилосердно бьет в глаза, сердце словно учащает свой темп, прыгает неровными скачками, а на висках и спине выступает холодный пот.

«МЫ УВЕРЕНЫ, ЧТО ПРИЧИН ДЛЯ ПАНИКИ У МАГГЛОВ НЕТ».

То, что меня так разозлило… Мой голос отдается внутри и шипит, шипит, будто на парселтанге, выговаривая змеиным языком слова заголовка, речи Риты, а внутри словно кипит большой шар, и я не могу остановиться…

Я сваливаюсь навзничь, кажется, разбивая себе очки.

* * *

— Ч-черт…

В руку впивается осколок стекла, а по виску стекает что-то. Я все еще не открываю глаз, только лежу как-то неудобно, вывернув вверх руку и почти не чувствуя занемевших пальцев.

Боже, что это было?

Я пытаюсь встать и встряхиваю рукой — красное стекло, видно, долго мучавшее мою ладонь, отскакивает на пол. В комнате темно, только факел один горит, неровно играя на стене, верно, уже ночными бликами. В голове тихо гудит, а я оглядываюсь по сторонам — никого.

Хотя, что за глупая мысль?

Я поворачиваюсь на месте и почти на ощупь бреду в ванную — очки отброшены в сторону, да и вряд ли я их сейчас найду. Прополоснув лицо водой, я поднимаю голову — по виску все еще течет кровь, а мадам Помфри, как назло, приедет только за три дня до начала учебного года. Что ж, придется идти…

Придется идти за аптечкой в медпункт — чего я там только не видел, пока лежал со сломанной рукой, ногой или чем-либо еще…

Ноги все еще дрожат, а в голове бьет тревожный сигнал:

«Что-то не так!».

Пока я иду по ночному коридору Хогвартса, меня начинает ощутимо трясти — все же заканчивается лето, еще неделя остается до начала учебного года…

Поднимаясь по лестнице и толкнув тяжелые двери медкрыла, останавливаюсь посреди комнаты, вдыхая запах эвкалипта и горьких зелий, смешанных с запахом полыни.

В комнате темно, но даже без очков я самостоятельно подхожу к аптечке, правда, по дороге сшибая стакан воды… Стакан воды?

Из темноты выступает высокий силуэт, и я замираю на месте, так и не открыв дверцу шкафа.

— Поттер, что вы делаете в медкрыле ночью? — вырывает из оцепенения раздраженный голос. — Разве я не говорил вам…

Я вскидываю голову и смотрю Снейпу прямо в глаза:

— Сэр, мне понадобилось в медпункт именно сейчас.

Снейп секунду, не мигая, словно змея смотрит прямо мне в зрачки, а затем взмахивает палочкой. Около глаз вспыхивает яркий свет и тут же гаснет. Несколько секунд проходит во вдруг зазвеневшей тишине, а затем меня поддевают за подбородок тремя пальцами, поворачивая голову в разные стороны.

— Поттер, вы чудом остались в живых, и ваш хладный труп не стал ознаменованием этого утра. Как видно, вы заснули прямо стоя, или в вас проснулась тяга к суициду — только так я могу объяснить порез на виске, который, между прочим, будучи несколькими дюймами правее означал бы скорую смерть.

Пока он говорит, я чуть прикрываю глаза. Скорая смерть, говорите? Странно, даже внутри ничего не бурлит от таких слов.

Я на мгновение распахиваю глаза от своих же мыслей, а Снейп отпускает в тот же миг мой подбородок, пальцами словно автоматически проводя по мантии и не отпускает мой взгляд, как видно, ожидая ответа.

Жест, так сказать, уже неприкрытого отвращения вызывает жгучее желание ненавидеть. Внутри теплится маленькая буря, еще не принимая глобальных размеров, но теперь меня бесит этот чуть прищуренный взгляд черных глаз и жест — о! Он-то в особенности!

«Снейп! — хочется крикнуть мне в его лицо, — не ты ли мне говорил те вещи, что врезались мне в память едким настоем, не ты ли втирал в порезанную руку мазь, растирал ладони, , и ни разу не проявил отвращение! Раз в жизни, можно сказать, я начал уверяться в тебе, как в другом человеке, а теперь и это рушится?».

— Не прожгите во мне дыру, Поттер.

— И не собираюсь. Сэр.

Тебя жжет, Гарри…

Тихий голос изнутри еле слышен, он словно мой разум, словно моя мысль. Я зажмуриваю глаза и сжимаю кулаки, а в нос ударяет обжигающий запах.

Я отшатываюсь и впиваюсь в зельевара взглядом, а тот, убирая в карман мантии маленький пузырек, невозмутимо продолжает:

— Так и не ответив на вопрос, мистер Поттер, вы рискуете простоять здесь до самого утра. Ни желания, ни охоты пребывать в этом месте ваших, поставлю под сомнение, героических возлежаний со сломанной частью тела, у меня не вызывает бурного восторга, коим, несомненно, вас закидывали сразу по прибытии в медкрыло.

— Так чего вы от меня хотите, сэр?!

Кулаки сами сжимаются, почти инстинктивно, а в голове испуганно бьется мысль: «Я его не ненавижу, не ненавижу!».

Вне законов логики и здравого смысла я стою и смотрю прямо в зрачки возвышающемуся напротив меня человеку, черными глазами словно въедающегося мне в душу. Я не могу отвести взгляд, а он встряхивает меня, бросив в лицо:

— Следуя логическому выводу, мистер Поттер, за «просто так», — он прерывает зрительный контакт, и рот саркастически кривится, — у вас не бывает в жизни ничего. Приходится ждать от вас чего угодно и когда угодно, даже если сейчас ночь и время ваших каникул.

Тяжесть тела я чувствую не сразу, но ощущение смертельной усталости подбирается, словно бесшумная волна, и накрывает с головой.

— Я не мог заснуть и мне… надо увидеть директора, — шепчу я глухо и дергаюсь вперед, желая быстро проскользнуть мимо.

Цепким захватом вокруг запястья меня останавливают и дергают к себе. Я невидяще смотрю вверх, пытаюсь сообразить, что происходит, а Снейп говорит тихо, склоняясь надо мной, только волосы почти задевают лицо, а около уха чувствуется горячее дыхание от произносимых слов:

— Поттер, вам не хватило того времени у директора? По вам видно, что игра вопросов-ответов у профессора Дамблдора не сработала. Если бы это было не так, вы бы уснули с более-менее спокойной головой, не разбили бы свои очки, не покинули бы гриффиндорскую спальню в начале первого и, как остаточное явление, не меняли бы свой тон в разговоре прямо сейчас. Однако, — я все так же, молча смотрю на него, как завороженный, в приковывающий змеиный взгляд черных глаз, а Снейп, презрительно покривив рот, вдруг отталкивает меня от себя, — вы все так же самонадеянны, Поттер. Вы хотели во тьме и полной неспособности ориентироваться в пространстве достать успокаивающее и снотворное зелья? Спешу вас предупредить, что они закончились, и готовлю их я к началу учебного года.

Одним резким движением он протягивает мне два флакончика и берет за плечо, поворачивая к двери:

— На выход, Поттер.

Ты его ненавидишь, скажи же ему, вырвись из этого оцепенения… Гарри.

Тихий голос заставляет вздрогнуть, и я резко поворачиваюсь на месте, крепко держа в зажатых ладонях два зелья:

— Сэр… — я на мгновение не могу вздохнуть, мысли путаются, и приходит осознание настоящего. Снейп вздергивает бровь, складывая руки на груди, а я вдруг перестаю задыхаться. Вот то, что я хочу сказать:

— Я вас не ненавижу.

Меня прошибает ознобом, начинает всего трясти, а голос замолкает, и внутри словно нарастает странная тишина… Заполненная, удушающая.

Прижимая к себе зелья, я вырываюсь из слабого захвата белых пальцев и несусь вперед, прямо к открытой двери.

Ты слаб, Гарри.

«Замолчи», — хочется крикнуть мне.

Ты стал еще более уязвимым, Гарри…

— Замолкни! — почти в голос кричу я и, услышав в наступающей тишине шаги, рвусь вперед, только бы не видеть вновь человека, который и вправду когда-то назвал меня слабым.

Только ощущение теплой меди в кармане заставляет выдохнуть, закрыть глаза. Уже добежав до своей спальни и захлопнув дверь, я забираюсь под одеяло, натягивая его по самые уши, как и когда-то в детстве. Засыпая, я не вспоминаю прошлого, в голове проносится другой образ — Крис, дающий мне маленький брелок.

— Я все правильно сделал? — наверное, я вижу все во сне, а может, и наяву… Только черная тень перед кроватью молчаливо пожимает плечами «ни да, ни нет».

Так и не получив ответ, я закрываю глаза, проваливаясь в глубокий сон.

Разобраться в чужой душе — всегда нелегкое дело, но свою-то человек должен знать? Когда потом у меня вставал вопрос о предшествующем событии, том голосе, что почти вынудил меня дать ответ — я с ужасом передергиваю плечами. Мысли бывают до содрогания странные, сны не лучше, однако то, в чем я был уверен, никогда не плыло мне в голову — в ненависти я был уверен всегда. Она была оправдана, логична, была нерасторжима… И никогда не ставилась под сомнение.

«Я вас не ненавижу!» — процедил я тогда, мне было тяжело это сказать. И еще тяжелее было осознавать последующие слова:

«Ты слаб».

Как и тогда, в словах прозвучало то самое оскорбительное презрение, которые кинул мне когда-то зельевар.

«Я не слабый!», — хочется крикнуть в ответ, но… Я не знаю, как. Прошлого назад не вернешь, как бы ты ни старался, все равно какие-то детали останутся на своем месте, но вновь взглянуть в глаза тому человеку, которому я сказал их… Внутри все скручивается в тугой узел, и я закрываю глаза рукой.

Пасмурное, затянутое первыми грозовыми тучами солнце я вижу сквозь пальцы, и свет уже не так раздражает слезящиеся глаза. Все три дня после не выходило ощущения, словно в голову накидали ваты, часы проходили, будто в тумане.

Я поворачиваюсь спиной к хижине Хагрида, чтобы ветер дул прямо в лицо, и засовываю поглубже руки в карманы.

Ведь разум просил сказать правду. Ведь говорила голова, все живое, что надо это произнести, а я словно… Из упрямства, из чертового гриффиндорского упорства сказал не то, что так занозой на все эти годы засело в голове, в самом образе саркастичного декана змеиного факультета.

Да, именно. Саркастичный, темный, чертов Снейп внушил мне это! «Стоп», — я достаю из кармана джинс белую пачку и, неловко поддевая сигарету зубами, щелкаю маленькой синей зажигалкой — газа в ней чуть-чуть, но, думаю, еще хватит раза на два.

Медленно затягиваюсь, и закашливаюсь — как давно я не курил! Словно это было когда-то давно, тысячу лет назад, в самом начале лета, когда было так плохо, когда я примирял себя с тем, что Сириуса больше нет. А затем мне просто перестало казаться это таким уж хорошим расслаблением — с тех пор, как я встретил Криса.

Имя причиняет глухую, тупую боль безвыходности. За эти три дня директор так и не вернулся в замок, так и не передал мне письмо с хотя бы каким-нибудь намеком на происходящее. После той газеты я сократил чтение — теперь важны лишь заголовки. Если бы я тогда не стал читать — ведь знал же, что Скитер не напишет ничего разумного! — то, возможно, я бы…

«Вы бы уснули с более-менее спокойной головой, не разбили бы свои очки, не покинули бы гриффиндорскую спальню в начале первого, и как остаточное явление, не меняли бы свой тон прямо в разговоре сейчас. Однако вы все так же самонадеянны, Поттер», — звучит проедающий истиной голос. Я просто не могу ему сопротивляться. Не могу отрицать очевидное, сколько бы не убеждал себя в обратном.

«Самонадеянность стала проявляться, профессор, — хочется ответить невидимому насмехающемуся образу, — когда было сказано пророчество, когда убийство стало целью моей жизни. Именно тогда проявилась самонадеянность, нежелание втягивать остальных в свои не самые приятные свершения в жизни. Я даже не знаю, как сказать обо всем этом своим лучшим друзьям — я просто боюсь. Боюсь представить себя на их месте, боюсь почувствовать отвращение и ужас к тому, кому предстоит совершить убийство. Пророчество, как гильотина, висит надо мной и не дает вздохнуть, а лишь заставляет замирать в ожидании. И я не знаю, как сбросить оковы, как заставить себя поверить в лучшее».

Еще раз затянувшись, я гашу сигарету носком ботинка — в голове пусто, а все нервы словно притуплены и даже встреча с ним, со Снейпом, не кажется такой уж ужасной — мне как-то становится разом все равно.

Пройдя несколько миль, я не отрываю взгляд от тропинки — все равно потрясающе-красивого пейзажа, кроме затоптанной пыльной дорожки и каменного Хогвартса, я не увижу. Зелень травы поблекла, а сама природа словно вымерла, и в воздухе висит тот самый тяжелый запах гари, что так преследовал меня еще в Литтл-Уингинге. Я взбираюсь на маленький холм и вдруг запинаюсь — резкий толчок где-то в области груди, почти выбивает землю из-под ног.

— Что за?! — чуть ли не валюсь с пригорка и взмахиваю руками, пытаясь удержать равновесие. Мир словно утратил четкие контуры, а земля становится все дальше и, кажется, еще чуть-чуть, и я полечу назад. Из последних сил, судорожно рванувшись вперед, я вскарабкиваюсь на холм и перевожу дыхание.

«Что это было?» — пульсирующей болью отдается в голове мысль, я одергиваю одежду и еще раз вздыхаю, выпрямляясь.

Миг, словно меня толкнули в спину, или если совсем уж упростить описание — словно изнутри. В тот момент было такое чувство, словно меня дернуло током — таким впечатлениям обогатил меня однажды Дадли, вовремя проверив «физические познания» на любимом братце. Тогда у меня были и руки мокрые, и голова отключалась — дело было к ночи, и я буквально засыпал на ходу. Здесь же, при дневном пасмурном свете, когда поблизости нет просто фактически ни одной живой души, кажется просто нереальным, что кто-то может еще шататься около замка. Я оглядываюсь, проверяя свои подозрения — нет, в радиусе открывшегося простора никого. Внутри что-то, словно предчувствие, сворачивается скользким змеем, оставляя неприятные следы в душе. Не оборачиваясь, я быстрым шагом иду к Хогвартсу. Хватит на сегодня прогулок. Уже ноги от усталости подгибаются.

Но в глубине бьется тревожная мысль: если соотнести все факторы таких проявлений, выводы можно сделать неутешительные... Нет, я просто параноик.

Оставляя далеко позади землистый холм, я выхожу на центральную дорогу к замку и, не смотря по сторонам, в каком-то нервном возбуждении почти бегу к Хогвартсу. В этот миг, когда я почти так близок к воротам, впереди черной вспышкой мелькает тень и стремительно идет прямо навстречу мне, размываясь темный пятном на выбеленной от сухости земле.

«Он», — проносится в голове, и я автоматически реагирую привычкой целых шести лет — достаю из кармана мантию-невидимку и накидываю на плечи и тут же осознаю свою ошибку — какая, к черту, конспирация, ведь он уже видел меня! Отцовская мантия, как всегда, оказалась в нужный момент на месте, но слишком поздно принесла пользу. И все же я тешу себя надеждой, что мое присутствие вдалеке осталось незамеченным.

Я сосредоточенно всматриваюсь вперед, а Снейп — теперь я точно уверен, кто это — приближается ко мне, взметая позади себя, словно черные крылья, полы мантии. Я стою, не двигаясь, словно что-то пригвоздило меня к земле. Быть может, тот факт, что Снейп почти надвигается на меня, идя ровно к тому месту, где я остановился. Болезненно-бледное лицо поминутно хлещут разметавшиеся черные волосы, а глаза словно впитывают в себя окружающий фон, захватывая все перед собой. Я все еще стою на дороге, а сердце вдруг запоздало бухает, когда ему остается только три шага до меня, до того места, где я застыл. Тело словно парализует, когда в меня впиваются два до безумия черных глаза, а губы ухмыляются. Лицо искажается в страдальческой гримасе, и вдруг он останавливается. Кажется, что минуты превращаются в тягучий вязкий соус, когда я, почти не дыша, смотрю прямо перед собой. Черная мантия словно пытается захватить меня, концы стелятся по ветру, а до носа доносится слабый запах трав. Ветер, вдруг усиливаясь, нещадно треплет мою мантию, а я все стою, не в силах даже пошевелить рукой, и все смотрю на стоящего напротив меня человека.

Ты можешь выследить его, куда бы он ни пошел. Ведь он не видит тебя, он, этот сальноволосый ублюдок! Теперь убедись в своем мнении о нем, ты ведь знаешь, что он на стороне Волдеморта…

Я всматриваюсь в искаженные черты лица, и рука сама тянется вперед, как-то схватить, встряхнуть, только бы согнать этот внутренний стон боли. Снейп стоит, как будто задумавшись, низко опустив голову, и не шевелится, а я, уже не думая ни о чем другом, протягиваю руку вперед. Тонкая ткань мантии, скрывающая все части тела, натягивается, холодя пальцы, а я все еще нахожусь в каком-то безумии — безумием для меня является наблюдать за страданием пусть и этого невозможного человека. Я уверен в его боли — синяя проступающая жилка на виске почти притягивает своим бьющимся нервом, и я тянусь вперед, вслед за рукой. Стук сердца заглушает все вокруг, бешеной чечеткой отдается в ушах, а я, сжав зубы, уже дотрагиваюсь до рукава его мантии.

— Не смей, — глухо выдавливает он из себя и вскидывает голову, впиваясь мне в лицо сталью черных глаз, а затем тихо стонет сквозь зубы: — Не… смей.

Я все еще стою, не в силах пошевелиться и только тут замечаю, с какой силой он вцепился в левую руку, словно пытаясь ее оторвать.

«Черная метка, — проносится кометой в мозгу и оставляет позади себя дымящийся хвост, — и вызов Волдеморта». Я делаю шаг назад и опускаю руку, а в груди словно нарастает какая-то режущая горечь. Впереди раздается вымученный смешок, а я сжимаю руку в кулак, впиваясь ногтями в кожу ладоней — так мне становится паршиво вдруг. А дальше я просто вскидываю голову, когда слышу тихое, почти шипящее:

— Посмотрел на то, что так жаждал увидеть? Даже не отвечай, я все равно знаю, что ты промолчишь, Поттер, — и еще раз скривившись, словно накатил новый приступ боли, Снейп делает шаг вперед. Я почти касаюсь носом его груди, почти ощущая на себе запах ядовитой, пропитанной болью насмешки, а он исчезает с тихим хлопком, оставляя за собой лишь внутреннюю пустоту. И касающийся ноздрей слабый запах трав.

Спустя какую-то вечность, я на нетвердых ногах иду к замку.

* * *

В каком-то оцепенении, не стряхиваемом, словно это чувство навсегда прилипло ко мне, я открываю массивную дубовую дверь Хогвартса. Неслышно скрипят петли, как видно, не слишком обильно смазанные маслом, и дверь отворяется, а затем захлопывается, когда я захожу внутрь. Тишина замка давно уже перестала поражать своей мощью, я уже даже привык к этому. Можно представить, что сейчас ночное время — все спят, а я, под мантией-невидимкой, выхожу в коридоры и брожу по круговой, пока кто-нибудь из часовых не спугнет, или пока буквально не заплетутся от усталости ноги. Я не могу выкинуть это из головы, как бы ни старался. Скинув мантию и запихав ее в карман, я тяжело прислоняюсь к стене и, упираясь ладонями в твердую поверхность, запрокидываю голову.

Я увидел не то, что жаждал все время, начиная с того дня, как он стал моим профессором. Не злорадную усмешку и не торжество в глазах. Странно, я увидел там то, что всегда сопровождало мои внутренние страдания. Я увидел там боль. И вымученную твердость в принятии своего решения. Того, чему мне никогда не научиться — это стремление жертвовать собой, не оборачиваясь назад.

Осознание приходит постепенно, медленно, словно ленивая волна накатываясь, и не отпускает из своих цепких лап — я не ненавижу, я… Это странно, что-то чувствовать, но кроме слова «участия», я не могу подобрать никакого слова. Мне даже не жалко его — такие люди сами себя не жалеют и не терпят этого от других. Они просто стискивают зубы и делают шаги вперед.

Еще один кусочек темного образа отваливается от его силуэта и отбрасывается в сторону, в пропасть таких же обманчивых представлений, и, странно, я хочу увидеть его всего. Мне почему-то необходимо знать, в чем еще состоят мои ошибки?

Обманчивое видение чего-либо сопровождало меня по пятам, раз за разом я наступал на одни и те же грабли. Я закрываю на секунду глаза — смерть Сириуса служит тому примером. Пророчество доказывает раз за разом, что я сам мог быть ошибкой, мог просто не выжить. Что на моем месте мог быть другой, но стал я. И сейчас я должен понять свои ошибки.

Справа раздается режущее в этой тишине мяуканье, а в следующее мгновение у меня под носом раздается скрежещущий голос:

— Вас вызывает к себе директор, мистер Поттер, — противно скалясь, сообщает возникший прямо передо мной Филч и, как-то странно передергиваясь, разворачивается на месте, рваной походкой идет вперед. Затем останавливается вдруг и поворачивается ко мне. Рыбьи глаза впиваются в лицо, и я внутренне содрогаюсь, а Филч понижает голос до шепота:

— Сгущенные ириски, — и, еще раз ухмыльнувшись, показывая на обозрение желтые зубы, идет прочь, подзывая к себе кошку. Миссис Норисс семенит следом, ни на шаг не отставая от своего хозяина, а я перевожу дух.

Значит, сегодня я все же смогу получить ответы на вопросы.

Не сворачивая никуда, я почти бегу по ступеням наверх, в кабинет директора. Солнце отражается от каменных стен, на мгновение слепя глаза, все заволакивает красным, а в голове ударяет гонг — но в следующую минуту я уже бегу вперед, словно одержимый рвясь к намеченной цели. За спиной будто крылья вырастают, когда я взбираюсь по винтовой лестнице, назвав горгулье пароль, и останавливаюсь перед дверью, выдыхая через нос.

Твердая осанка и стальной взгляд и вместе с тем сжатые зубы от невыносимой, будто раздирающей боли — вот что нес Снейп с собой все это время. Мне же предстоит выстоять раз и не поддаться желанию отступить, я просто не имею на это права. И вместе с тем, когда я протягиваю руку к дверной ручке, в мозгу проносится вихрем, словно в безумном танце, мысль:

«Только посмей сдаться и умереть, — остервенело бьется сердце от быстрого бега. Или от волнения? Я не задумываюсь над этим, а только голос внутри кричит, словно за меня. — Только посмей разбить мою такую хрупкую иллюзию насчет тебя, словно ты не только тот человек, который перестал быть для меня объектом ненависти. Я вытащу тебя, потому как ты мне дал в те два дня то, что поможет мне выжить потом. Рядом с теми, кто отворачивается от моих вопросов. И если надо будет, я тоже, сжав зубы и переступив через привычку, спасу тебя, как, скорее всего, делал ты сам».

«Не смей», — произносит в ответ стальной измученный голос.

Посмею, профессор.

Я поворачиваю ручку двери и вхожу в кабинет Дамблдора.

Кабинет все такой же светлый и уютный, а Фоукс курлычет на железном шесте, с интересом поглядывая на меня, когда я неслышно подхожу ближе. Однако в следующую секунду звонкий вскрик птицы и грозно разведенные крылья заставляют меня отшатнуться от насеста.

— Фоукс, тише! Это ведь твой давний знакомый — Гарри. Тише, тебе говорят, — из-за угла с протянутой рукой выходит Дамблдор и быстро успокаивает птицу, пряча другую руку в карман мантии. Все эти манипуляции не остаются незамеченными –с самого начала я не сводил глаз с другой руки Дамблдора. Обугленная, словно что-то едкое проело ее насквозь, и будто мертвая — я только внутренне съеживаюсь — директор не просто скрывает от меня что-то. Это что-то является настолько оберегаемым, что лишний раз задав вопросы, я, скорее всего, лишусь возможности вообще их задавать. Я поднимаю глаза на Дамблдора, а тот улыбается. Голубые глаза все так же, почти по-молодецки сверкают: скорее всего, своим показным здоровьем отгоняя все подозрения. Но не мои.

— Здравствуй, Гарри. Не обижайся на Фоукса, он что-то не в настроении сегодня.

— Не волнуйтесь, директор, — я подхожу ближе и поправляю очки на переносице, кидая быстрый взгляд на взъерошенную птицу.

— Хм, странно. Все же не стоило ему так надолго засиживаться на жердочке. Как думаешь, Гарри?

— Директор… — на последнем слове я запинаюсь и поднимаю глаза на Дамблдора, отвлекаясь от все еще топорщившего перья феникса. Мы стоим несколько секунд молча, а затем директор как-то странно вздыхает:

— Гарри, верно, ты хотел услышать ответы на вопросы, что так и не успел мне задать? В прошлый раз профессор Слизнорт помешал этому, сегодня же я как никто другой свободен. Давай только присядем для начала.

Я киваю, не в силах ответить, и иду вслед за директором к дивану. По дороге он взмахивает палочкой — и фарфоровый, столько лет знакомый сервиз плывет на столик перед нами, а корзиночка с печеньем уже стоит, чуть покачиваясь из стороны в сторону. Я присаживаюсь на самый краешек, не в силах унять рой бешено проносящихся в голове вопросов, и поднимаю глаза на стоящего напротив Дамблдора. Он так и не сел на диван, а стоит, сцепив пальцы в замок. Несколько секунд проходит в молчании — я жду, когда директор нальет чаю в две чашки — и, наконец, сядет в кресло напротив.

Краем глаза я отмечаю, что каминную сеть директор закрыл, как видно, действительно не пожелав принимать сегодня гостей. Я поворачиваю голову и встречаюсь с взглядом голубых глаз:

— Гарри, ты знаешь, что миссис Уизли и вся ее семья приглашает тебя к ним до конца лета?

— Нет, сэр, — я вспоминаю то письмо, что так и не открыл тогда, а затем оно попросту исчезло. Я так и не узнал его содержания.

— Вы знаете, что было в этом письме, сэр?

Сначала раздается фырканье, а затем смех. Я непонимающе вскидываю голову, а Дамблдор уже серьезно смотрит на меня сквозь очки-половинки, только губы улыбаются:

— Гарри, почему ты думаешь, что я завел привычку просматривать чужую почту?

Я заливаюсь краской и вскидываю руки:

— Ох, сэр, нет, конечно же! Я так не считаю, просто…

Дамблдор успокаивает взглядом, и я беру протянутую чашку, крепко сжимая стенки, от чего та недовольно урчит.

Дамблдор тем временем помешивает ложечкой свой чай, делает глоток, а затем продолжает:

— Уважаемая миссис Уизли, так и не дождавшись ответа, просила меня передать тебе послание на словах. Сегодня, Гарри, ты можешь поехать в дом к мистеру и миссис Уизли, подготовиться к началу учебного года, отдохнуть в кругу близких тебе людей, а затем вместе с друзьями возвратиться уже в сентябре в Хогвартс.

В голове начинает перемалываться какая-то ничего не значащая мешанина, а внутри все вдруг восстает против такого решения.

— Но сэр, разве я был сюда отправлен не для каких-то целей? — я впиваюсь взглядом в директора, пытаюсь прочитать ответ за такими вдруг показавшимися неприступными очками, а Дамблдор отвечает мне все так же спокойно:

— Гарри, ты не должен думать, что все твои перемещения заданы какой-то специальной целью. Появившиеся дементоры и визит к строптивому Горацию — вещи неразделимые и я, хоть и надеялся на твою помощь, все же предпочитал, чтобы основную задачу выполнил профессор Снейп.

Имя гулко отдается где-то в груди, а перед глазами не могут не проплыть воспоминания нашего недавнего столкновения. Я опускаю голову и выдавливаю из себя совсем тихо, но все же четко:

— Профессор Дамблдор… Я не могу поехать.

— Почему, мальчик мой? — Дамблдор отставляет в сторону чашку и внимательно смотрит на меня, а я все еще не могу поднять глаза, продолжая нервно сжимать гладкие стенки фарфоровой чашки.

— Не могу.

«Потому что, — кричит все внутри, — я не хочу покидать это место. Мне надо узнать о том, что происходит там, на Тисовой улице, я должен предупредить… Я должен сегодня же убедиться, что человек, который не раз меня спасал, не умер сегодня — тогда, и лишь только тогда я смогу сделать выдох».

Я поднимаю глаза на директора, и меня в этот момент словно сшибает волна — все барьеры, что были внутри, сносятся, и я на мгновение чувствую себя уязвимым как никогда, а затем ощущение проходит.

— Гарри, ты встречал сегодня профессора Снейпа?

— Да, сэр, — голос глух, словно я долго кричал в пустой колодец, а перед глазами на мгновение опять возникает мучительный образ — человек в темной мантии приближается ко мне, его взгляд проникает, режет почти на части, и сквозь зубы на общем грозном фоне слышен тихий, такой невыносимо человеческий стон боли. Я просто не имею права оставить все как есть!

— Сэр… — начинаю я, вскидывая голову и от чего-то вспыхиваю, но Дамблдор перебивает меня, поднимая руки:

— Гарри, ты не должен осуждать человека, который рискует своей жизнью каждый раз, когда…

— Осуждать? — верится этим простым словам Дамблдора с трудом. Я весь напрягаюсь, словно пружина, а директор смотрит на меня, удивленно вздернув бровь.

— За что? — задаю я кричащий внутри вопрос. — Не за то ли, что сегодня может умереть еще один человек?

Сам момент убийства что-то перевернул в моей душе, и теперь я не хочу новых смертей, только не его.

Мне верится с трудом, что это сказал я, ведь на протяжении остальных лет в моей голове крутилась только одна назойливая мысль: больше никогда не видеть ненавистный образ зельевара. Я не знаю, что чувствует сейчас Дамблдор, слышавший все эти перемены, но я не могу относиться к Снейпу по-прежнему после того, как этот невозможный человек вытащил магического героя из полной задницы и спас несколько раз его шкуру.

«Которую вы, как показал опыт, совсем не бережете».

«У меня есть, у кого учиться этому, профессор», — хочется сказать ему в лицо и, услышав в ответ насмешку, просто понять, что человек, которому я обязан жизнью, еще не погиб. Даже с Крисом я не так мучаюсь — все же, несмотря на фальшивость слов министра о безопасности, серый туман ушел от Литтл-Уингинга и теперь направляется на север, к Лондону. Кошмарные сны сменились постоянным переживанием, а теперь все вовсе запуталось. Я поднимаю взгляд на Дамблдора, просто моля дать мне такой желанный на данный момент ответ. Однако и сегодня мои молитвы не услышаны, когда раздается невозмутимый голос:

— Гарри, я принимаю во внимание тот новый факт, что ты каким-то образом смирился с существованием рядом с тобой профессора Снейпа, впрочем, — добавляет он, понижая голос, словно говоря самому себе, — ровно так же, как и он.

Я вскидываю голову, услышав тихие слова, и не чувствую уже ничего — я сам в этом убедился, что он все же терпит мое существование как непреложный факт. И внутри на это осознание отзывается чувство терпкой горечи, я впиваюсь взглядом в директора и гоню от себя назойливую последующую мысль на эти слова, говорю:

— Сэр, я просто знаю, так же как и вы, что значит сражаться с Волдемортом. Что значит чувствовать его вторжение в мысли, даже… чувствовать его в себе.

Меня всего передергивает, и в памяти всплывает Отдел Тайн вместе с оглушающей битвой двух магов — Дамблдора и Волдеморта. Когда после на песке, хрустящем под нашими ногами, я корчился от боли, а Волдеморт мучил меня воспоминаниями. И тот момент, когда он все же вышел из меня, я ощутил такую пустоту, словно из меня высосали всю душу.

— Но, мальчик мой, — выводит меня из воспоминаний голос директора, — почему тебя это так заботит? Профессор Снейп даже не является тебе просто хорошим знакомым, ведь ваша неприязнь, как я знаю, началась уже давно. Не ты ли говорил о своей ненависти в конце этого учебного года с таким жаром?

На мгновение возникает чувство стыда — я помню, во что вылился потом этот «жар». В погром в кабинете Дамблдора и обвинения по отношению к последнему.

Что-то мне интуитивно подсказывает, что Дамблдор знает ответ.

И что задает этот вопрос не в первый раз, Гарри.

«Замолчи! — кричу я, стыдясь внутреннего голоса и той робкой спички надежды. — Замолчи», — добавляю совсем неслышно.

Со стороны видно, наверное, будто я обдумываю ответ, но на деле слова вырываются сами, давя своим содержанием. Голос звучит ровно и, как будто не по моей воле, режет словами:

— Просто, сэр, война может быть проиграна без таких людей. И я не хочу быть обязанным в случае его смерти, — добавляю я напоследок, резко выдохнув и опустив глаза. Сначала ничего не происходит, а затем раздается веселый смешок. Я непонимающе поднимаю глаза на фыркающего директора. Спустя какие-то мгновения Дамблдор берет себя в руки и отставляет чашку в сторону, звякнув чайной ложкой о фарфоровую стенку.

— Придется мне выложить то, что я, в общем-то, говорить не хотел, Гарри. Недавно профессор Снейп, в ответ на примерно такой же мой вопрос, ответил именно так, как сказал ты. Прибавив только твою фамилию и тот факт, что он не хочет видеть в кошмарах еще и неживого гриффиндорца. Или, как сказал он, «поражающего своей удачливостью мистера Поттера», — Дамблдор качает головой и продолжает, не смотря на меня. — Тогда он почти заставил меня дать обещание, что я ни под каким предлогом не выйду из замка, и имел на это полное право. Я прислушался к его настойчивым доводам, а в конце, примерно так и ответив на мой вопрос, он аппарировал на Тисовую улицу, куда вначале, как ты понял, я сам хотел прийти за тобой.

Ответ переваривается где-то в глубине, а слова осознаются уже с меньшим трудом.

Значит, почти насильно оставив директора в замке, он взял все на себя. Из-за состояния руки Дамблдора?

Я поднимаю глаза, а директор отвечает, сразу же пресекая возможные вопросы:

— Да, Гарри. Тогда я был не совсем в том состоянии, чтобы так же, как и профессор Снейп, отразить появление дементоров, но не похоже, чтобы ты остался недоволен этим.

— Нет, сэр, — я смотрю прямо в голубые глаза и продолжаю, пытаясь собрать мысли в один стройный ряд.

И все же, несмотря ни на что, он не просто проводил тебя в Хогвартс, Гарри. Не просто совершил визит к новому профессору и не просто так позволил взглянуть на себя с другой стороны…

Мысль ускользает, мне не поймать ее за хвост, и тут же на ее месте возникает другой вопрос:

— Сэр, а то письмо? Профессор Снейп ведь не мог не сказать о том смертельном послании.

Очки директора сверкают бликами — закатное солнце заливает комнату и отражается от стекла, посылая солнечные зайчики на мягкие бордовые цвета факультета, в котором когда-то учился он сам.

— Да, Гарри, профессор сказал мне. То письмо было подослано магглом, находящимся под заклятием Империо, однако послание было зачаровано другим человеком. Понятное дело, чтобы ни было там написано, какой бы ни был отправитель, ты сам должен понимать, от кого оно. Скорее всего, незначительные приспешники Волдеморта, которые просто захотели выделиться.

Дамблдор встает с кресла и идет к Фоуксу, по дороге прихватывая печенье с блюдца. Я поднимаюсь следом и иду за ним, внимательно всматриваясь в сидящую на длинном шесте птицу.

Фоукс не двигается, пристально разглядывает меня, а я стискиваю руку — меня вдруг проносит ознобом. На улице не холодно, и в кабинете нет сквозняков, но все равно по руке бегут мурашки, и я сжимаю-разжимаю пальцы, чтобы как-то согреть вдруг ставшие ледяными ладони.

— Тебя что-то беспокоит, Гарри? — Дамблдор поворачивается от клетки ко мне, а серая мантия тихо шелестит, что улавливаю я ставшим вдруг таким чутким слухом.

Внизу, кажется, гуляет ветер между выбоинами в старинном замке, и где-то, кажется, далеко отсюда скрипят стволы молодых деревьев. Еще какой-то звук наполняет тишину, будто приближающийся шепот, я вслушиваюсь, полностью отдаваясь таким приятным чувствам:

— Гарри… — тихий шепот в ухо пронизывает насквозь, замораживая изнутри.

— Гарри, что с тобой? — будто издалека вырывает меня голос Дамблдора, заставляя почувствовать твердую поверхность пола, а не волнующее ощущение полета. Словно кто-то поднял меня над землей и позволил услышать самый источник звука — будь то скрип деревьев или топот копыт кентавров Запретного леса.

Я мотаю головой и смотрю на взъерошившего перья Фоукса, а затем поворачиваю голову к директору — тот выглядит каким-то обеспокоенным и в то же время предельно собранным. В голосе, что я слышу спустя мгновение, меня удивляет тихая настороженность голоса, проскальзывающая во всегда спокойных интонациях:

— Гарри, тебя больше не беспокоил шрам?

— Нет, сэр, — мгновенно отвечаю я, а затем добавляю: — Радости мне особо никогда не прибавляло ощущать все эмоции Волдеморта, — я чувствую на мгновение усилившееся желание отдаться звукам, а затем отдергиваю себя, продолжая: — И я был очень удивлен, думал, он будет гореть буквально огнем, а получилось иначе.

Тот случай с голосом не выходит из головы, но шрам, как в гостинице, так и в Хогвартсе не болел и не жег, я только слышал голос.

— Мне почему-то кажется это, напротив, совершенно не странным, — тихо отвечает Дамблдор, а затем, когда я готовлюсь задать вопрос «почему», прерывает меня легким взмахом руки:

— Гарри, в любом случае, сейчас ты должен сменить обстановку. На все, что ты сказал насчет профессора Снейпа, я отвечаю почти то же, что сказал тогда и ему — причин быть обязанными у нас всех будет предостаточно и будет возможность вернуть все долги в решающий момент.

Внутри бьется испуганной птицей мысль: «А если он все же не вернется?».

Дамблдор пристально смотрит на меня, а внутри даже не возникает желания скрыть взгляд, меня просто притягивают глаза за стеклами очков, а затем директор ровно и твердо произносит:

— И, Гарри. Как бы ты не пытался скрыть, я все же заметил, что в это лето какие-то личные выводы и два дня общения с профессором все же изменили твои взгляды. Быть может, ты так повзрослел, а может, грядущие события делают нас самих сильнее, заставляя откидывать в сторону ничего не значащие эмоции, как застарелые и покрытые пылью вещи. Я очень рад, что все же ты, пусть и с усилием, преодолел этот барьер, так же, как и сам профессор. Однако я все же советую тебе уважать этого человека, его выбор. Профессор Снейп знает, что делает, и делает это осознанно — в этом заключается его жизнь. Если по какой-то причине у тебя были сомнения насчет него, думаю, сегодня ты убедился в противоположном. Северус — сильный человек, и он вернется, — добавляет он, словно самому себе, и переводит взгляд на окно, в котором блестят закатным светом окошки замка. Я смотрю на яркое пламя лучей и отвечаю тихо:

— Да, профессор. Я понял.

— Гарри, — добавляет вдруг с улыбкой Дамблдор, переводя взгляд на меня: — Подойди сюда, покорми Фоукса, а то он больно отвык что-то со времен твоего последнего пребывания здесь.

Я подхожу к столбу и беру печенье, а феникс, все так же пристально смотря на меня, словно оценивая, вытягивает голову вперед, беря клювом у меня из рук сладкое. Я даже не обращаю внимания на это недоверие со стороны птицы и отвлеченно смотрю на огненный хохолок феникса, а директор, стоя сзади меня, добавляет тихо:

— И, Гарри, это не повод оставлять своих друзей, я уверен, тебе есть, что рассказать им, — мне кажется, или Дамблдор и впрямь имеет в виду пророчество? Внутри что-то боязливо сжимается от его молчаливого разрешения, ведь я сомневался все это время, говорил себе, что лучше не стоит рассказывать им об этом. Думал отделаться отговоркой, что шарик с пророчеством был разбит, и теперь никогда нам не узнать, что было внутри. Но, наверное, нельзя прятаться в скорлупу, ведь это хочет сказать мне директор? Я нервно закусываю губу, а Дамблдор тем временем продолжает. — Дай же им увидеть тебя, Гарри. Быть может, возможности вот так мирно провести время в будущем у них уже и не будет — наступают тяжелые дни.

— Но сэр! — я поворачиваюсь к директору, а Фоукс расправляет крылья, я этого даже не замечаю и смотрю прямо в ставшие вдруг синими глаза.

— Так будет лучше, Гарри. Для всех, — добавляет он, отвечая на мой внутренний вопрос. Как-то разом внутри все сгорает, оставляя после себя разметавшийся сухой пепел, и я, захлопнув рот и почти не веря сам себе, киваю в ответ.

Если так будет лучше.

* * *

— Вещи собраны, Гарри Поттер, сэр!

— Спасибо, Добби. Я сам понесу клетку с совой, не беспокойся.

— Если Гарри Поттер говорит не беспокоиться, Добби не будет. Только когда Гарри Поттера не будет поблизости, Добби нарушит приказ, Добби плохой эльф! — восклицает домовик и опускает голову, а я только легонько провожу ладонями по большим ушам эльфа и улыбаюсь:

— Добби, я разрешаю немного побеспокоиться, — эльф поднимает на меня большие блестящие глаза, а я выпрямляюсь, — все же не навсегда уезжаю. Я еще вернусь, только в начале учебного года.

Добби словно что-то обдумывает, а затем произносит серьезно, смешно поводя ушами:

— Тогда Добби желает Гарри Поттеру доброй дороги.

Я киваю в ответ, поудобнее перехватываю клетку с недовольно похлопывающей крыльями Буклей и выхожу из Гриффиндорской башни, иду по ступенькам вниз, к человеку, поджидающему меня у двери…

Ступеньки сменяются бесконечным, как кажется сначала, коридором и тихим свечением факелов, успокаивающим скованные нервы. Я пытаюсь вдохнуть полной грудью и не могу, словно что-то мешает это сделать. Ускорив шаг, я отвлекаюсь на разглядывание блестящих доспехов в нишах замка, а затем взгляд выхватывает высокую фигуру директора, освещенную одиноким светом ручного фонаря. Держа на вытянутой руке светильник, Дамблдор смотрит куда-то вперед, словно вглядываясь в черноту коридора, прищуривается. Однако когда я подхожу ближе, он словно встряхивается от звука моих шагов и поворачивается ко мне:

— Гарри, я хотел кое-что еще сказать тебе напоследок. Пойдем, я буду говорить по дороге, — и он, пропустив меня вперед, выходит вслед, запирая заклинанием дверь. За дубовой дверью, кажется, защелкиваются замки, и я с непониманием смотрю на довольно кивнувшего директора, а затем интересуюсь:

— Профессор, но ведь вы не так далеко отойдете от Хогвартса? Зачем запирать дверь?

Дамболдор, крутанувшись на месте, хитро мне подмигивает:

— Но ведь, Гарри, директором надо быть и вне стен школы. Если внутри замка у меня есть моя незыблемая обязанность охранять честь Хогвартса, то почему же вне его я должен уклоняться от этого правила? Пойдем, мой мальчик, — и он шагает вперед, застегивая пуговицы мантии у самого горла.

— … И последнее, Гарри. Пока ты будешь находиться у своих друзей, не забывай, пожалуйста, что рискнув своей головой, ты все же навредишь не только себе, но и остальным. Все письма будут перепроверяться теперь Министерством, чтобы исключить случаи, подобные тому проклятому письму. Молли и Артуру это, конечно же, будет доставлять неудобства, потому как в большой семье письма шлются почти ежедневно, а ответы приходят так же часто. Думаю, не стоит все же их подводить, даже если, Гарри, тебе кажется, что в другом месте ты был бы нужнее. Я прошу тебя об осторожности.

И Дамблдор кивает подходящему к нам человеку.

В неярком свете я почти ничего не вижу и прищуриваюсь, вглядываясь в темноту. Несколько секунд никто не появляется, а затем я слышу радостный голос мистера Уизли:

— Гарри, рад тебя видеть!

Отец Рона наконец-то показывается из тени, и я могу разглядеть лысеющую рыжеволосую голову с широкой улыбкой на лице. Я неуверенно улыбаюсь в ответ и протягиваю руку, мистер Уизли крепко пожимает ее, а я отвечаю:

— Я тоже рад, сэр.

— Добрый вечер, Альбус, — мистер Уизли жмет руку стоящему рядом со мной Дамблдору.

— Истинно добрый, — Дамблдор принимает пожатие и подталкивает меня вперед, — передаю из рук в руки, Артур. Прошу любить и жаловать.

— Вы уж не сомневайтесь, Альбус, — со смехом комментирует мистер Уизли, а затем вдруг серьезнеет, — только вот лететь будем не быстро, вы же знаете, Альбус… Недавно вышла новая статья, хотя, конечно, все может быть обыкновенными слухами…

Я бы заткнул уши, а не могу. Та статья неизвестной мне журналистки — один заголовок заставил чувство злости внутри всколыхнуться с новой силой.

«ЧТО МОЖНО ЖДАТЬ ОТ МАГГЛОВ, ИЛИ ИНТЕРВЬЮ У СТИРАТЕЛЕЙ ПАМЯТИ».

Я даже не читал дальше, просто пробежал глазами по вертикали и не нашел ничего ценного. В информацию было сложно поверить, но неужели Министерство и вправду считает, что объяснением «неустойчивой погоды» является положение звезд на небосклоне? Дементоры, кишащие в небе, в маггловском Лондоне и его пригородах, сами факты их пребывания не могут выбить дурь из таких защитников порядка как Амбридж. Поверили в возвращение Волдеморта, а проверить иссушающуюся грань между двумя мирами они не могут, хоть тыкай их носом в собственный пример. Я раздосадовано пинаю попавшийся под ноги камень и смотрю на дорогу, прилагая все усилия, все мысли, только бы отвлечься от разговора двух рядом стоящих людей.

— … Действительно, в Министерстве совсем головы потеряли. Видно, признание существования Темного Лорда сказалось на их восприятии окружающего мира — теперь во всех и во всем они видят врагов. Даже в магглах, хотя само предположение это абсурдно.

— Все так, Артур. Я пытался донести эту мысль до заместителя, но, к сожалению, у него возникли какие-то неотложные дела, как видно, решение более насущных проблем ему не по карману.

Я крепко держу клетку в руке, все еще всматриваясь, правда, непонятно зачем, в извилистую змею отходящей от главной дороги, как вдруг очень четко слышу окружающие звуки. Крик одинокой птицы и хруст старой Гремучей Ивы доносится до меня. Я покрепче прижимаю к себе клетку и вдруг чувствую крепкий щипок за палец:

— Эй! — я чуть не роняю сову, а она только глухо бьет крыльями о железные прутья, я тихо ругаюсь сквозь зубы.

— Дай-ка я возьму ее, Гарри, — мистер Уизли поворачивается ко мне и берет у меня из рук возмущенную птицу, я благодарно киваю, с упреком смотрю на Буклю, а та в руках другого человека притихает. Я удовлетворенно хмыкаю и слизываю с пальца выступившую капельку крови, как вдруг, словно намагниченный заряд, поворачиваюсь на месте в сторону тянущего ощущения. Я не могу совладать с собой и делаю шаг вперед:

— Гарри?

— Все в порядке, — шепчу я, и тяну носом воздух. Терпкий, пропитанный выступившей росой, травами и еще чем-то, таким металлическим и безвкусным… Мгновение проходит, и я перевожу взгляд на ладонь — нет, не от моего пальца шел запах.

— Тогда, Гарри, до встречи. Не забудь, что я сказал тебе, — и директор на мгновение сжимает мое плечо, а затем добродушно хлопает, обращаясь уже к нам с мистером Уизли: — И передавайте привет остальным членам семьи.

Я поднимаю, словно в тумане, взгляд на Дамблдора — он смотрит чуть осторожно и собранно, и позволяю себя повести в сторону, туда, где, будто из-под земли, выросла повидавшая виды с облупившейся краской голубая машина Уизли.

Ты слышишь?

Ты чувствуешь, Гарри?

Проносятся на разные лады голоса, и я резко оборачиваюсь на месте — темная тень мелькает и останавливается, заслоненная близстоящим деревом, и не двигается, словно ждет чего-то.

Он.

«Кто он?» — хочется спросить мне у тихого голоса. Но минута проходит, и я отворачиваюсь в сторону, если бы не дымка перед глазами, я бы проявил больше настойчивости. А так я просто не могу сопротивляться…

Дамблдор прослеживает за моим взглядом, незаметно кивает куда-то вдаль, а быть может, и самому себе, мне не разобрать в такой темноте, а затем желает нам доброго пути и отворачивается, скрываясь на темной дороге к Хогвартсу.

Я же, кинув последний взгляд на извилистые кроны деревьев, больше не замечаю там застывшую, словно статую, фигуру. Но внутри все же сворачивается в комок скрытый страх, как бы я не игнорировал его, а в голову, наконец, приходит ясность.

Надо было выяснить, кто это!

— Залезай в машину, Гарри. Хоть погода не летная в наше время, все же прорвемся, не беспокойся.

— Я и не беспокоюсь, — я берусь за открывшуюся дверцу, а отец Рона уже обходит машину и залезает внутрь, пристроив клетку с Буклей на заднем сиденье. Я все еще стою, не в силах сдвинуться, внутри что-то отчаянно борется, а перед глазами возникают причины, почему мне нельзя уезжать, и человек, оставлять которого я просто не имею права, потому как… Я отпускаю дверцу и опускаю голову, а кулаки инстинктивно сжимаются в беззвучной борьбе — я не должен, черт побери!

«Он сильный, Гарри», — мягким ознобом проносятся по телу такие уверенные интонации, и сердце насильно прекращает бег наперегонки, я странно успокаиваюсь.

«Да, вы правы», — я сажусь в машину, пригибая голову, и тяжело опускаюсь на заднее сиденье.

Мистер Уизли включает зажигание и кладет руки на руль, я же откидываюсь на сиденье, прикрывая глаза. Миг — и тяжелая махина отрывается от земли, а на лице я чувствую порыв ветра через открывшееся окно. Минута проходит в молчании, мистер Уизли, тихо выругавшись сквозь зубы на «старую развалюху», нажимает какую-то кнопку, а затем поясняет:

— Невидимость — самое важное сейчас, Гарри, в полете над землей. В наше время стоит соблюдать такие правила, как конспирация.

— А еще лучше почаще заглядывать в наш магазинчик, потому как…

— … недавно мы разработали новейший порошок быстрого исчезновения.

Звонкие голоса, почти перебивая друг друга, доносятся сзади, мы с мистером Уизли одновременно вздрагиваем и резко оборачиваемся назад:

— Что вы тут делаете? — я улыбаюсь против воли, глядя, как из заднего сиденья материализуются Фред с Джорджем и, превращая руки и ноги обратно в части тела, просовывают головы вперед. Мистер Уизли, фыркнув, правда, непонятно от чего, отворачивается обратно, устремляя взгляд в воздушное пространство, и ворчит:

— Если мама узнает, я вас защищать перед ней не буду, как в прошлый раз.

— И позапрошлый, и год назад и далеко вперед, мы надеемся.

— Против наших новинок даже сканирующие взгляды мам не выявят отсутствия двух находчивых сыновей.

— Скорее уж, ищущих неприятности от мам на свою голову, — я кидаю беспокойный взгляд на пристроенную в угол салона клетку с совой, а рыжие головы моментально поворачиваются ко мне:

— Зато будет что вспомнить, Гарри. Как жизнь? Повидал старый Хогвартс, увидел уважаемого директора?

— Или, быть может, открыл новые ходы в Хогсмид? В прошлый раз мы тебе показали один, ты запомнил его?

На кучу вопросов я не успеваю отвечать, Фред с Джорджем способны заговорить насмерть, но затем, в какой-то неуловимый момент они разом серьезнеют:

— Конечно, мы даже не думали, что ты заедешь к нам погостить, но мама будет рада, как и все остальные. Ведь во внешнем мире магглов сейчас, говорят, небезопасно. Многим запрещают даже возвращаться в школы… Хорошо, что мы отучились. По крайней мере, кто не захочет в Хогвартс — милости просим в лавку Уизли!

Фред с Джорджем подкидывают в воздух маленький шарик, а он, взрываясь маленьким фейверком, тает в воздухе эмблемой «УУ».

— Из-за вас я не могу следить за дорогой! — мистер Уизли кидает кажущийся нахмуренным взгляд в зеркало заднего вида, а затем подмигивает нам всем:

— Думаю, если у вас появились новинки, это лишний повод вас навестить.

И, повернув руль, наклоняет нас вправо, а через какое-то время, когда голова начинает постепенно непонятно почему отключаться, над ухом раздается голос одного из близнецов:

— Что-то ты, братец, молчишь сегодня.

— Или на тебя так действует Хогвартс? Только не говори, что устал — не поверим!

— Сидеть без учеников и уроков в Хогвартсе — тут уж устанешь, — выравнивая машину, весело вставляет слово мистер Уизли и, не отрывая взгляд от дороги, укоризненно качает головой: — И вы его совершенно заболтали, молодые люди!

Я встряхиваюсь и улыбаюсь, поправляя очки на переносице:

— Простите, я, верно, и вправду немного устал. Несколько дней в Хогвартсе — сразу чувствуешь предучебное настроение и будущее с кучей домашних заданий.

— Да уж, тут есть, от чего скрючиться. Ладно, не переживай, мы воспользуемся твоей разговорчивостью чуть позже.

Близнецы согласно кивают, а затем переключаются на разговор с отцом. Я же со вздохом откидываюсь на спинку кресла и закрываю глаза.

Я так давно их не видел, что-то происходит внутри. Что-то тормозит меня, причем настолько, что я даже поговорить нормально не могу.

Я не смог даже настоять на своем мнении в разговоре, я не выяснил ничего про то, как можно обезопасить Криса, как выяснить, жив ли еще он еще или нет. Как сделать так, чтобы удостовериться в состоянии другого человека. Я не сделал ничего.

«Вам не избежать потраченного впустую времени», — это сказал мне Снейп еще перед визитом к директору. Сказал, и его кинутые мне напоследок слова вспомнились. С оглушающей точностью, как всегда.

Теперь же я просто отключаюсь, сославшись на усталость, и смотрю на проплывающие мимо высокие деревья, маленькие речушки и дома с покосившимися крышами — мы пролетаем над заброшенной деревней. Я на мгновение зажмуриваю глаза — на языке противно горчит от осознания того, что теперь даже на Криса у меня не остается сил дергаться — все это время занял все тот ненавистный, как говорю я по привычке, человек с обдающим холодом черным взглядом и орлиным профилем. И тихим вымученным «не смейте», когда я хотел дотронуться, чтобы встряхнуть его, согнать такую непривычную человеческую гримасу боли, что только на мгновение промелькнула в его лице. А потом произнесенное с горечью «увидели то, что хотели, Поттер?». Вот тогда я не понял этого, а сейчас запоздало доходит, что, быть может, не только злость скрывалась за словами и нежеланием видеть меня в этот момент.

— Гарри, дорогой мой, как я распереживалась за тебя, — душит меня в объятиях миссис Уизли, а сзади выглядывает Рон:

— Мы так беспокоились, друг!

Откуда ни возьмись, сбоку появляется Гермиона и обнимает меня, сжав на мгновение плечи:

— Гарри, еще раз выкинешь такие шутки, и миссис Уизли точно сляжет, а нас всех придется откачивать!

— Да что случилось-то? — начинаю я, отступив на шаг, и против воли улыбаюсь, переводя взгляд с воинственно уперевшей руки в бока Гермионы на утирающую глаза миссис Уизли и вдруг яростно рубанувшего кулаком воздух Рона:

— Да ты что! Начнем с того, что целых два дня ты был под надзором Снейпа, уж лучше, по мне, так в логове мантикоры…

— Рон…

Я, кажется, меняюсь в лице. Внутри все сжимается от осознания своего выбора, того, что меня все же сумели посадить в летающую машину, захлопнуть дверцу, а затем распрощаться, уверяя в полной безопасности перелета.

И теперь, слыша слова Рона, я просто не могу сдержать внутренний крик о помощи, глазами я молю Гермиону перевести разговор на другую тему, и она незаметно кивает, ее серьезный взгляд скользит по мне, а затем она всем корпусом поворачивается к миссис Уизли:

— Миссис Уизли, Гарри, наверное, устал. Где ему можно разместиться?

— В комнате Фреда и Джорджа, конечно же! Эти двое почти разбомбили старое кресло, проверяя его на прочность, а теперь, как я вижу, сбежали в свой магазинчик. Негодники, — хмурится миссис Уизли и обнимает меня за плечи, ведя, как чувствуется по запаху, в кухню.

— Ты все расскажешь своим друзьям, Гарри, когда поешь хорошенько. Хогвартских блюд вы все еще налопаетесь, а вот домашняя пища останется на праздники.

— Ну, мам! Ты же обещала, что дашь нам с собой ту нескончаемую банку варенья!

— Тихо, Рональд Уизли. Хоть и обещала, папе оно нужнее!

Меня уводят на кухню, Гермиона уже наливает суп из кастрюли, а сзади раздается тихое заговорщическое:

— Уговорил, сын. Тогда поможешь мне завести машину за банку. И маме ни слова.

— Спасибо, пап! — Рон с довольным видом проскальзывает на кухню, а мистер Уизли поднимается наверх.

— Я скоро приду. Только занесу кое-какие бумаги из министерства — работы у нас сейчас несметное количество!

Миссис Уизли присаживается за стол и поднимает голову:

— Не задерживайся, дорогой!

И поворачивается ко мне, когда мне в руку ложится металлическая ложка, а до носа доносится запах лукового супа. Рон прихватывает что-то со стола под неодобрительный взгляд Гермионы, а я спрашиваю:

— А где Джинни?

Миссис Уизли вытирает руки о полы фартука и кидает взгляд наверх:

— Она так вчера налеталась на метле, что просто, бедняжка, устала.

— Она чуть мою метлу не сломала, эта ваша бедняжка-Джинни! — возмущается Рон, а Гермиона вдруг фыркает:

— Нет, Рон, это не она тебе еще сломала метлу. Думаю, Гарри продолжит начатое твоей сестрой.

Рон в секунду переводит взгляд на меня, а затем радостно хлопает в ладоши, так, что миссис Уизли морщится:

— Тогда отлично! Ты ведь теперь у нас надолго, Гарри. И на метле полетаем, и в квиддич сыграем. Правда, «снитч» осталось откопать — близнецы его куда-то спрятали с последней игры…

— Дайте ему поесть!

Рон делает большие глаза за спиной матери, а Гермиона встает из-за стола, все это время продолжая пристально смотреть на меня:

— Гарри, ты поешь, а мы с Роном подождем тебя в гостиной. Пойдем, Рон.

Миссис Уизли кидает благодарный взгляд на Гермиону и почти подталкивает сына к двери.

— Да иду я, хорошо. В общем, ждем тебя! — и миссис Уизли закрывает за ним кухонную дверь, а затем возвращается ко мне. Я же в это время осторожно дую на горячий бульон — только волдырей в горле мне еще не хватало.

— Гарри, не обращай на меня внимания. Ты ешь, ешь, а то похудел как за лето. Ну, ничего, здоровый воздух и свежая пища — и вмиг на щечках появится румянец!

Через пятнадцать минут я, сытый и загруженный последними новостями, поблагодарил хозяйку дома, чувствуя неимоверную благодарность к этой женщине — то, что она не произносила ничьих щемящих сердце имен и не спрашивала о прошлых днях, я принял с внутренним облегчением.

— Еще раз спасибо, миссис Уизли, за ужин.

— Не за что, Гарри. О, а вот и новая партия голодных, — улыбнувшись, кивает миссис Уизли переодевшемуся в домашнюю одежду и спускающемуся с лестницы мужу.

— Только этот чудесный аромат и привел меня на кухню, Молли.

Я улыбаюсь краешком губ и скрываюсь в следующей комнате, а затем прислоняюсь к стене.

* * *

— Гарри, эй, ты чего? Посмотри на меня! — Гермиона трясет меня за плечо, прижимая ладонь к моему лбу, я открываю глаза и непонимающе оглядываюсь вокруг:

— Я уже здесь?

— Что это значит? Ты как пришел сюда, так и свалился на ковер. Хорошо, не ушибся, зато нас перепугал, друг, — и Рон отсаживается подальше, когда я принимаю сидячее положение. К лицу подносят стакан воды, и я с благодарностью киваю Гермионе — во рту все пересохло, а внутри такая пустыня, что мне впору потребовать целое озеро.

— Гарри, мы думали…

— Ничего, Гермиона, все в порядке, не беспокойся, — я залпом выпиваю все из стакана, ставлю его на маленький деревянный столик и оглядываюсь.

По крайней мере, я, сам не зная как, добрался до гостиной и теперь сижу на полу, прямо рядом с камином. Отблески огня пылают на полупрозрачном стекле стакана, играют на блестящей поверхности оставшихся капелек воды. Я расправляю затекшие плечи и опускаю руки на пол — подо мной теплый толстый ковер. С удовольствием вытягиваюсь и слышу шуршание где-то справа — это Гермиона, оставив попытки взглядом вытащить из меня хоть слово, устраивается поудобнее рядом с Роном.

— Ну так… Что тебе сказала мама? — Рон переводит взгляд на меня и вздыхает, когда Гермиона чуть отодвигается от него и упирается спиной в мягкое, персикового цвета кресло.

— О том, как мистер Уизли получил повышение.

— О, теперь понятно, почему мама так хотела вытурить нас из кухни — эту историю без зубовного скрежета я не могу слушать. Все лето от начала и до конца. Даже Гермионе приелось!

— Твоя мама просто радуется, а ты, Рон, не умеешь вовремя сделать умное лицо!

Гермиона встряхивает кудрями и поворачивается ко мне, когда я уж надеюсь, что обо мне все же забудут на сегодня. Внутри нарастает чувство слишком большой открытости и желания уйти куда-нибудь просто в тихое место, чтобы забыться. Чтобы забыть.

«Я не помню, как дошел сюда!» — вихрем проносится паническая мысль, но тут на руку ложится теплая ладонь, и я резко оборачиваюсь к Гермионе.

— Гарри, ты не хочешь спать?

— Нет, но почему ты так решила? — я весь подбираюсь и встряхиваю волосами так, чтобы челка упала на лоб, а Гермиона, продолжая все так же пристально смотреть на меня, заключает:

— Не обижайся, мне все это могло показаться. Но, Гарри, ты странно ведешь себя с начала приезда.

«Значит, она заметила,— вдруг где-то в горле забилось в беспокойном темпе сердце, — она видит, Гарри».

— Да, Гарри. В самом начале ты приехал вялый как не знаю кто, да и потом поменялся в лице, когда я сказал про… Если, конечно, не хочешь, не рассказывай — дело твое, но просто посмотри на себя. У тебя что-то похожее на морщинку прямо на лбу.

Я удивленно провожу пальцем по тому месту, куда указал Рон, и вдруг вздыхаю.

«Пусть, — бьется в голове, — они твои друзья, Гарри».

Перевожу взгляд с одного лица на другое — в глазах каждого из них застыло беспокойство, и устремляю взгляд в полыхающий в камине огонь. Слова так и просятся наружу, а язык словно прилип к нёбу, когда Гермиона спустя мгновение задает осторожный вопрос:

— Как твои магглы? Все было хорошо или как всегда?

Я вскидываю голову, потрясенно глядя на сидящую прямо напротив меня подругу, и молчу, а Рон продолжает:

— Сам только что хотел спросить, но, правда, Гарри как лето прошло?

— Как обычно, — глухо шепчу я, опуская голову на руки и зажмуривая глаза.

Внутри слова начинают жестко проситься наружу, а перед глазами, словно в остановившейся минуте, проносятся картинки лета, воспоминания:

Смерть крестного, терзающая своей быстротой и знанием, что все могло быть по-другому… Затем быстрый бег и бьющиеся загнанной птицей слова, что мне придется стать убийцей, что все предрешено. Стертые ступни и сухой ветер в лицо — я уходил все дальше от дома, а затем светлые волосы и уверенные интонации, вместе с теплыми руками: «Гарри, иногда и жизнь обходит нас стороной. Но не вечно же ей бегать от тебя!». И новое осознание себя, навалившееся внезапно, так скоро, что весь тогда оставшийся день я ходил как в воду опущенный, а потом просто принял себя уже через несколько дней. Когда я просто понял, что не выдержу одиночества. Мне нужно было человеческое тепло, чтобы перетерпеть воспоминания и пожирающую, только начавшуюся боль в груди по ночам.

А сейчас так вот примерно, в такт пробегающим мыслям, я рассказываю обо всем друзьям, откинувшись назад и закрыв глаза, сложив на груди руки. Только о пророчестве умалчиваю — я просто не могу преодолеть этот последний барьер страха. О боли и голосе я тоже не говорю — это я просто параноик и незачем других беспокоить по незначительным вещам.

«Тебя просто жжет изнутри, Гарри. Не отворачивайся», — я раздраженно встряхиваю головой и добавляю про себя:

«И раздвоение личности».

«Пусть бы только друзья не оттолкнули меня тогда, когда я рассказываю им о Крисе и лете, проведенном с ним», — скрежещет по душе еще и кричащая от отчаяния мысль, а внутри становится паршиво от возникшего вслед молчания. Все, что я подумал, и то, что не дополнил, я рассказал сейчас. И теперь жду ответа.

Тихо догорают, потрескивая, поленья дров, и на глаза падает все больше открывавшаяся тень, а внутри все напрягается от ожидания. Тишину нарушает тихий голос Рона:

— Гарри, дружище, значит, ты был не один все это время?

— Что? — я резко распахиваю глаза и удивленно всматриваюсь в лица друзей.

«Нет, — мелькает и проносится кометой обжигающе-недоверчивая мысль, — я не вижу чего-то такого, что так смущало меня еще тогда, в лице Дадли и его шайки, когда я возвращался домой».

— Мы беспокоились, что после смерти Сириуса ты останешься совсем один, нас к тебе просто не пускали, Гарри.

— Я знаю, Рон, Гермиона, — я все еще вглядываюсь в лица друзей, но они все такие же спокойные и чуть улыбаются мне. Грудь словно сдавливают железные тиски, когда я лезу в карман джинс и достаю маленький обрывок заголовка, который каким-то непонятным образом завалялся там. Надпись на заголовке гласит:

«ЖЕРТВЫ В МАГГЛОВСКОМ МИРЕ ПРОХОДЯТ ОЧИЩЕНИЕ ПАМЯТИ».

«ДЕМЕНТОРЫ ВЫРВАЛИСЬ ИЗ-ПОД КОНТРОЛЯ ПОСЛЕДНЕЙ ОПЕРАЦИИ ПО ИХ ПОИМКЕ — ЧТО СКАЖЕТ МИНИСТР?».

— О, Гарри, — Гермиона передает листок в руки Рону, а тот, пробежав глазами по листу, хлопает вдруг в ладоши, и тянется к стоящему совсем рядом столику:

— Рон, не надо… — я утыкаюсь лицом в колени, а на плечо ложится рука Гермионы:

— Гарри, ты, верно, не читал последнего известия…

Внутри все сжимается, когда Рон берет в руки газету. Листы, хрустя, разворачиваются, а колдографии приходят в движение — Скримджер с гривой густых волос, занимающий большую часть страницы, машет рукой, указывая на потолок.

— Читаю последнюю новость: «Сегодня в маггловском Лондоне и близ него не было замечено ни одного нарушителя правопорядка, дементоры оставили свои места, по пока неизвестным причинам переносясь в верхнее воздушное пространство…».

Рон складывает газету и бросает на диван, а я успеваю выхватить черно-белую фотографию с чистым городом.

По телу стремительной волной разносится только одна мысль:

«Значит, пока он в безопасности. И сегодня я просто чудом не повстречался с дементорами…»

Я перевожу взгляд на друзей, а они все так же пристально смотрят на меня.

— Гарри, дружище, скажи что-нибудь.

— А что сказать? — голос осип, будто от долгого крика, когда я, наконец, вздыхаю спокойно, полной грудью. И словно с попаданием воздуха в легкие, когда все существо вдруг расслабляется от открывшейся свободы дыхания, внутри меня опять начинает яростно биться сердце. Словно кто-то запустил механизм. Я вскакиваю с пола, смотря на друзей сверху вниз.

— Гермиона, Рон, вы знаете, как я вас ценю, — они одновременно кивают и не двигаются, а я продолжаю, набрав вновь легкими такой ставшим чистый воздух:

— Все это лето… Я не представляю, как бы я прожил, если бы не встретил его. Тогда меня придавливало этим чувством безысходности, я корил себя, обвинял директора, Снейпа. А затем все прошло, я как будто…

— Вновь почувствовал себя человеком? — тихо добавляет Гермиона и тоже встает с пола, а за ней и Рон. Я киваю, опуская голову, и поправляю сползшие очки, и замолкаю, когда меня с двух сторон обнимают такие теплые и надежные руки. Внутри что-то отпускает на мгновение, а потом… Я просто еще не пришел в себя, а рядом раздается голос Гермионы:

— Ты наконец-то стал самим собой.

— Да, Гарри. А то выглядел ты не лучше овоща по приезду, — Рон и Гермиона отпускают меня, а я вдруг зеваю.

— Наверное, я тогда просто слишком устал.

— Да, наверное, — как-то еще задумчиво кивает Гермиона, а из кухни доносится голос миссис Уизли, заставляя нас всех вздрогнуть:

— Вы еще не легли? Половина двенадцатого ночи! Рональд Уизли, не спорь! — добавляет миссис Уизли из кухни, словно видя, как Рон, находящийся в другой комнате, открывает рот.

— Моя мама снабжена, похоже, вездесущими ушами.

— Я даже знаю, у кого она могла их взять, — фыркает Гермиона и тянет нас за руки к лестнице. — Все, пойдемте, а то и вправду Рон начнет спорить вслух.

Я согласно киваю, и когда мы проходим мимо кухни, желаем сидящим там родителям Рона спокойной ночи, те улыбаются в ответ, а миссис Уизли грозит Рону пальцем.

— И только попробуй ночью вновь не спать!

— Я тогда просто в туалет бегал!

— Так долго и через комнату Гермионы, — Рон мучительно краснеет, а мы с Гермионой одновременно фыркаем, глядя, как Уизли кидает умоляющий взгляд на мать.

— Ну все, дети, спать!

Я, все еще фыркая, кидаю мимолетный взгляд на часы, висящие в гостиной.

Внутри словно что-то обрывается и сворачивается скользким змеем, когда стрелка резко под моим взглядом перемещается на надпись: «Смертельная опасность».

Какой-то образ вспыхивает перед глазами на мгновение, а затем гаснет, мне не разобрать этот силуэт, и я устало поднимаюсь на верхний этаж следом за Роном и Гермионой.

* * *

Сумрак хватает за руки, какие-то невидимые нити проводятся к ним и дергают за ладони, иголками впиваясь в кожу.

Я не могу ни вскрикнуть, ни поднять голову, потому что обездвижен. Я могу только сидеть и ждать. Совсем рядом раздаются неторопливые шаги, я силюсь поднять голову, но не могу — слишком тяжело повинуются части тела, мне не справиться.

Кто-то рядом останавливается, и вдруг прямо перед лицом у меня зажигается маленькая свечка. Крошечная, теплая — почти у моего носа — и такая настоящая. Тело вдруг повинуется нахлынувшему желанию прикоснуться к огню, и я почти слепо дергаюсь вперед. И в тот же миг прикасаюсь к холодным губам.

«Это сон, Гарри, — раздается около уха шелестящий голос, — сейчас ты можешь все, бери. Ты ведь хотел тепла?».

Голос успокаивает вмиг участившееся биение сердца, а темнота вновь скрывает человека напротив. Я неуверенно тянусь обратно, протягивая руки, пытаясь нащупать, узнать, кто передо мной.

«Так, Гарри, так…».

Ладони скользят по твердой материи, должно быть, по рубашке вверх — это мужчина. Волосы касаются на мгновение лица, а около уха раздается тихое дыхание:

«Все так же любопытен, как я погляжу».

И когда я готов вскрикнуть от душащего на миг объятия, я вместе с этим кем-то проваливаюсь вниз, в пустоту, в бездну.

И в то мгновение до окончательного падения около глаз снова вспыхивает свет, и я успеваю рассмотреть белый подбородок и темные волосы, что так нещадно хлещут меня по лицу. Я впиваюсь ногтями в рубашку незнакомца, заставляя его опустить голову, а он еще крепче прижимает меня, почти вдавливая в себя, и, уже погрузившись в полную тьму, я слышу тихое шипение около уха:

«И все же ты мой, Гарри. И больше ничей».

— …Гарри, может, не будешь спать за столом?

— А?

Я вздрагиваю и моментально протираю глаза, мне не удается выпутаться из остатка сна, голос еще раздается в ушах тихим эхом.

— Ладно, вижу, ты уже поел. Пойдем на улицу, что ли?

У меня из рук валится ложка, звонко ударяясь о деревянный стол, а я с трудом выдавливаю из себя:

— Я что, заснул прямо здесь?

— Всего лишь сидел с открытыми глазами и не моргал долгое время. А когда я помахала у тебя перед лицом, ты никак не среагировал. Гарри, ты точно высыпаешься ночью?

— Ага, — я моментально встаю из-за стола, судорожно придвигаю стул на место и обхожу Гермиону, кидаясь вперед к двери. К солнцу и дневному свету. Почти пробегаю мимо гостиной, чуть не наступая на Живоглота, и дергаю ручку двери на себя.

— Гарри, не дери так, отвалится, — Джинни оказывается рядом и кладет руку мне на плечо. — У тебя точно все в порядке?

— Как видишь! — зло бросаю я, чувствуя подступающую к глазам пелену, а затем, в наступившем молчании, поворачиваю ручку двери и кидаюсь наружу.

«Боже, я же ее, наверное, обидел», — ослепляет на мгновение мысль, и меня затопляет волна жгучего стыда. Я уже стою на улице, а ветер доносит до меня скрип забора и тихий вой ветра в трубе.

— Джинни! — я резко поворачиваюсь на месте, а она все еще стоит сзади, сложив руки на груди. Разметавшиеся рыжие волосы почти скрывают опущенное лицо, а я вдруг в сердцах хлопаю себя по лбу:

— Джинни, извини. Я такой идиот.

Она ничего не отвечает, только качает головой, а я, вздохнув поглубже, подхожу ближе и примирительно касаюсь ее руки. Она не отдергивает, а только странно вздрагивает.

— Мне от самого себя тошно. Как вы меня еще терпите?

— А для чего нужны друзья? — Джинни поднимает лицо и серьезно смотрит на меня. — Просто если устал или что-то еще — говори, — и добавляет совсем тихо, еле слышно.

— Я ведь не Рон или Гермиона, чтобы понимать все с первого слова.

— Хорошо, — я легко сжимаю ее ладонь, а она вдруг резко поднимает голову, встречаясь со мной взглядом, словно ища чего-то. Мне становится разом не по себе, я просто не понимаю такого молчания и поспешно отпускаю ее, поворачиваясь к дому, пытаясь сбросить то возникшее чувство неловкости. Несколько секунд я стою молча, скользя взглядом по голой земле. Кое-где поросла зеленая осока и стремится обогатить свою хилую зелень, высасывая, должно быть, из земли всю оставшуюся влагу. Я не решаюсь шелохнуться, а затем тихо, почти неслышно шепчу то первое, что возникает в голове:

— Просто я переживаю.

Джинни молчит, но я чувствую ждущий продолжения взгляд в спину, и сдаюсь:

— Переживаю за всех вас, за одного близкого мне человека, ведь эти газеты… И минуты нельзя верить журналистам, потому что теперь им приходится работать на министерство! Ведь правда, что была раньше, теперь не существует, все прячутся за заголовками о добре и зле и в упор не видят, что терпят другие люди от этой безысходности!

Уже неделю я пребываю в доме Рона, а газеты, что приносит сова семьи, просто пестрят чванливыми и самоуверенными выскочками, вроде Риты Скитер, которые лучше всех знают, что нужно миру, а что следует подкорректировать. Как и происходящие события в Лондоне.

И каждую ночь мне снится тот сон, иногда воспоминания детства, а иногда смерть близких. Я скрываю эти сны от друзей. Трелони, быть может, в таком сне и предсказала бы скорую удачу, но я не верю уже опрометчивым прогнозам. Смерть — она и есть смерть, а счастье пройдет стороной, мы его даже не заметим. Все это время я надеялся на удачу, и тут она меня не подвела в переезде из Хогвартса, когда дементоры были над магическим и маггловским Лондоном. Даже тогда я верил счастливой звезде, но что-то внутри подсказывает, что когда-нибудь надо будет нести самому ответственность за свои поступки и верить только тем, кто мне близок.

Я всматриваюсь вперед и выхватываю из высокой травы за забором чью-то фигуру. Она стоит прямо напротив меня, чуть опустив голову и сложив руки на груди, а я моргаю, пытаясь сфокусировать взгляд. Но когда я вновь открываю глаза, за забором больше никого нет.

— Джинни, ты не видела никого за забором только что? — оборачиваюсь я к открывшей рот подруге, а та пристально смотрит на меня, отрицательно мотает головой и спустя какое-то мгновение берет меня за руку, уводя внутрь дома.

— Скоро проснется Рон, и мы все отправимся покупать учебники, Гарри. Пойдем, сделаем всем завтрак, — Джинни открывает дверь и добавляет, когда я прохожу мимо:

— И все же, Гарри, не забывай, что беспокойство не должно основываться только на страхе за других. Ты ведь и сам это понял? Иногда что-то основывается на действии, — задумчиво продолжает она, а я как вкопанный останавливаюсь посреди гостиной, когда Джинни притворяет дверь.

— Я беспокоился за Сириуса и не сделал ничего, Джинни. Я винил Дамблдора в его смерти и… — я замолкаю, не в силах продолжить, а перед глазами встает темный образ измученного человека из моих кошмаров. Сначала он как метаморфоза, лицо человека всегда носит черты крестного, а затем неуловимо меняется. И когда оно приобретает другие черты, я просыпаюсь. Потому что его, мертвенно-бледное, исказившееся от боли я узнаю в любых кошмарных снах — это лицо его, Снейпа.

Девушка тихо подходит сзади и касается плеча:

— Гарри, прошлое не вернуть. Больно наблюдать, как ты срываешься иногда, как внутренне переживаешь… Гермиона, я и Рон не говорим ничего, но прошу тебя, все же дай знать, если понадобится помощь. Мы же команда? — она протягивает мне мизинец, а я пожимаю его своим и слабо улыбаюсь:

— Ты права, Джинни. Мы команда.

Я почти ничего не слышу, отворачиваясь, когда словно ветер шелестит в трубе, или это и вправду был вздох?

Примерно через полчаса, ровно к десяти, к нам на кухню, где мы возимся над пирогом вместе с Джинни, выходит заспанный Рон, пропуская на выходе из кухни сестру, которой понадобилось что-то забрать наверху:

— Я такой сон видел… О, а что это у вас тут?

— Рональд Уизли, не трогай грязными руками наш с Гарри пирог! — Гермиона, пришедшая к нам на двадцать минут раньше Рона и помогавшая все это время с тестом, локтем отпихивает нырнувшего к ней под руку Рона и смеется, когда он вдруг дует ей в лицо:

— И почему это ваш с Гарри? — Рон, наигранно набычившись, плюхается рядом со мной на стул, пока Гермиона разливает свежезаваренный чай и режет огромный пирог на части:

— Потому что мы его приготовили. Правда, по рецепту и при помощи вашей говорящей кастрюли, которая указывала нам, что делать… — Гермиона неодобрительно кидает взгляд на притихшую к тому моменту посудину, а Рон потягивается:

— А, это хорошо. Мама специально ее заговорила, так, чтобы мы всегда имели возможность что-то приготовить сами, если ее нет. И не спалить дом, — менторским голосом завершает он, а мы с Гермионой фыркаем от его тона. Где-то внутри на мгновение проносится странная мысль, что как хорошо, когда действительно кто-то у кого-то есть.

Но у меня есть друзья и Крис!

«Который сейчас далеко, Гарри. А друзья… да что друзья, посмотри на них».

Я смотрю на Рона и Гермиону, вижу тот неподдельный свет в их лицах, в глазах, обращенных друг к другу, а внутри противно скрежещет мысль:

«Они есть друг у друга именно сейчас. Ведь не всегда мне быть с ними. А Крис далеко, и то правда…»

Есть еще человек, но он просто пошлет меня — вот причина, по которой я никогда не переступлю эту грань, пусть бы мне вспоминались тысячи его силуэтов на дороге, в те два дня, когда он сломал ту хрупкую маску, тот маленький кусочек из своей темной биографии.

Не ненавижу, это правда. И еще странно понимаю его, начиная с того разговора у Дурслей и заканчивая вызовом Волдеморта.

Если копнуть глубже, я просто не уверен, что он еще хочет меня видеть, как бы я ни забивал голову разными догадками, как бы ни строил логические умозаключения, чего я вообще хочу.

Я задумчиво кручу в руке нож, а острая грань переливается на солнце, оно отражается и зайчиком прыгает вдоль шкафов с сервизом.

Краем глаза выхватываю подозрительно переглянувшихся друзей, а затем вдруг на мое плечо опускается ладонь. Я вздрагиваю от неожиданности, а нож чуть не выскальзывает из рук, и я поспешно кладу его обратно на стол. Гермиона же с какой-то странной поспешностью убирает его в кухонный шкафчик.

— Ну так чего, Гарри, полетаем сегодня?

Я поворачиваюсь к Рону и только открываю рот, чтобы ответить, как в дверях появляется наигранно-радостная Джинни:

— Кто тут сказал «полетаем»? — и проходя мимо, чуть касается моего плеча. — Гарри, может, признаешься, почему ты так плохо выглядишь? Каждую ночь не спишь, что ли?

Голос выдает ее, а я непонимающе воспринимаю плохо наигранный тон.

— Нет, все же сплю. А что?

— Мама сказала, что ночью ежикам надо все же спать.

Она садится рядом с Роном, а я утыкаюсь в рисунок на скатерти, а перед глазами плывет ответ:

«Ежикам не до сна, Джинни».

Похоже, скоро весь дом будет знать, отчего ночью я иногда брожу по дому. Повстречав на своем пути раза два то миссис, то мистера Уизли я объяснил причину довольно-таки просто — привычка школьных лет.

Просто тогда я не мог заснуть по одной простой причине — я не хотел видеть сны.

Те, из которых не мог выбраться, а наутро мне казалось, что все мне не приснилось, и что человек у моей кровати и вправду протягивает ко мне руки, склоняясь надо мной. Спросонья я просто смотрел вперед и не чувствовал ни страха, ни сонного состояния, ничего.

А потом, почувствовав на своей щеке чье-то легкое прикосновение, в сон пробрался Крис. Тогда я дал себе волю, а наутро проснулся с пунцовыми щеками и колотящимся сердцем. Все новые продвижения дементоров не давали уснуть, а нарастающая с каждым днем головная боль ухудшала даже сон. Вскоре я перестал видеть Криса…

— Гарри, ну так что?

— Чего? — тупо переспрашиваю я, а Рон тихонько стучит по моей голове:

— Так, днем ты воспринимаешь все гораздо лучше. А вечером так вообще блещешь!

— Рон, — Гермиона укоризненно качает головой, — я же умалчиваю о том, как ты, особенно на первых занятиях по зельям, блещешь светом познаний на уроке.

— На занятиях по зельям можно либо искриться от ярости, либо включаться маггловской лампочкой и так же быстро выключаться, примерно как ты, Гермиона, — невозмутимо отвечает Рон, а затем протягивает руку к пирогу. — Ну что, больше ждать никого не будем, всем приятного аппетита!

Только Гермиона бросает на меня быстрый взгляд, когда внутри у меня что-то вспыхивает при упоминании. Что-то болезненное и беспокойное пробирается внутрь и почти отравляет изнутри.

Я ведь должен был…

«Прошлого не вернуть, Гарри — так сказала Джинни? Что ж, все же я постараюсь

исправить это утверждение, хоть и знаю, что время не перехитрить, — думается мне с какой-то взявшейся словно из ниоткуда отчаянностью, — я ведь увижу его уже на посте ЗоТИ, а там… Быть может, все хоть как-то наладится. Интересно, когда меня это стало так волновать?»

Когда через столько лет он двумя днями сломал твою неприязнь, а до этого разбил ненависть одним воспоминанием, что и у тебя выбило землю из-под ног. Воспоминание об отце и мародерах….

Мысль гаснет, стоит мне наткнуться на проницательный взгляд Джинни.

Об этом и о многом другом лучше буду знать только я. Так будет лучше.

«Для всех», — путаются по смыслу слова Дамблдора и голос, что почти теперь всегда сопутствует мне. Тихий шепот вкрапливается в высказывание директора, а смысл неуловимо меняется. Так, что я верю словам. И готов во всем им следовать.

«Хороший мальчик».

Я мотаю головой и пожимаю плечами, а Джинни поднимает бровь, отворачиваясь от меня, и тянется за пирогом.

Полетать нам так и не удалось — вышедшая миссис Уизли остановила подготовившуюся к игре в квиддич процессию и решительным тоном отрезала все восклицания:

— Сегодня мы идем за покупками. Все магазины закрыты, только немногие еще работают. Или вы предпочитаете учебники еще вашего папы использовать?

— Да! — хором воскликнули Рон и Джинни, а затем хитро переглянулись. У Джинни в какой-то миг пропало все плохое настроение, я даже и не заметил этого момента. Но так, когда она не хмурится непонятно от чего, она выглядит гораздо лучше.

— Просто у папы все ответы написаны уже в самом учебнике, — пояснил Рон и тут же добавил, обращаясь к матери: — А в магазинчик Джорджа и Фреда заглянем по дороге.

Миссис Уизли только сокрушенно вздохнула , а я улыбнулся — жизнь была, быть может, и далекой моему внутреннему миру, но она не давала сомкнуть створки души. Только ночью, но я ведь привык быть здесь один.

Предосеннее солнце встречает нас своими теплыми лучами. Хорошо, что миссис Уизли все же заставила нас надеть легкие куртки: ветер покрепчал и пробирается под футболки, холодя спину. Столько, казалось бы, мечтать о прохладе и теперь получить ее, оказалось делом нелегким. Слишком уж привыкли мы все к иссушающему лету и жаркому ветру, и теперь какое-то проявление похолодания кажется просто нереальным. На резких порывах ветра качаются почерневшие вывески названий магазинов, по улице летают газетные листы, а слух где-то вдалеке выхватывает покатившуюся по каменной дороге пустую бутылку. Солнце, что так долго летом высушивало землю, скрылось теперь за сизыми тучами и как будто перестало греть. Я покрепче запахиваю ветровку и спешу вслед за остальными, миссис Уизли, Джинни, Рон и Гермиона ушли на несколько шагов вперед, пока я оглядывал сумрачную улицу.

— Смотрите, это же лавка Олливандера! — Гермиона указывает вперед на замалеванную чем-то черным вывеску и на вытащенные стекла, добавляя тихо и подавленно: — Мы еще здесь палочки покупали, помните?

Я подхожу неслышно сзади, а справа Рон неверяще вглядывается в надпись на двери: «Сдается в аренду».

— Может быть, он просто переехал? — Джинни останавливается совсем рядом и оглядывает магазин. — Хотя не похоже…

— Так вот о чем писали в газетах, — невольно вырывается у меня, все остальные вздрагивают, а Рон поворачивается ко мне:

— Ты о чем?

— Помнишь ту статью какой-то журналистки неделю назад? Я тогда еще не поверил, а теперь начинаю убеждаться в их правоте, — я перевожу взгляд обратно на почерневшую надпись. — Правду говорят: пока не убедишься, не поверишь.

— Ну все, идемте, — миссис Уизли, до того стоявшая за нашими спинами, собирает нас и направляет вперед, — вы же хотели зайти к близнецам. Сейчас самое лучшее время.

Что-то словно магнитом притягивает меня, и я кидаю последний взгляд на пустующую лавку Олливандера, как будто тень человека видится мне внутри магазина и, когда я пытаюсь вглядеться, шагает ко мне, а меня вдруг пробирает озноб.

— Гарри…

Воспоминания о человеке за забором вспыхивают внезапно, голос, так тихо шелестящий, возникает в голове и отдается гулким эхом, мешается с воспоминаниями о прошлых днях. О снах, о чувстве недосказанности и просто находящемся на грани срыва любопытстве.

— Гарри! Там пустой магазин, куда ты идешь?

Я резко оборачиваюсь к возникшей рядом Гермионе и невидяще кидаю взгляд обратно, но темной фигуры там больше нет. Гермиона следит за моим взглядом, а затем берет за руку:

— Гарри, что ты там увидел?

Сердце начинает бешено биться, а горло вдруг сдавливает, и я вырываю руку из ее ладони, мотая головой:

— Ничего, не беспокойся.

— Беспокоиться за тебя уже вошло в привычку, — ворчит подошедший Рон и берет Гермиону за плечи, — может, мы найдем самого Олливандера и навестим его?

— Может быть, — внимательно смотрит на меня Гермиона, а затем отворачивается и идет вперед, к магазину близнецов, что ярким пятном виднеется на другом конце улицы.

Мы с Роном идем следом, а внутри у меня словно сворачивается тугой узел — что-то подсказывает мне, что хозяина мы не найдем. Никогда больше.

Трудно осознавать, что газеты не врут.

В магазинчик близнецов мы заходим одновременно с Роном, всю дорогу с ним шли молча, я лишь чувствовал его бессловесную поддержку, такую, словно он не догадывается, но понимает, как важно для меня сейчас просто идти в тишине. За это я ему благодарен — за то, что не тормошит вопросами, за то, что умеет промолчать, невзирая на то, что среди нас он самый большой охотник поговорить, если дело не касается учебы, а скажем, к примеру, квиддича. О, тогда он может просто часами не отпускать любимую тему, что так иногда достает всех в нашей гриффиндорской спальне.

Даже если дело касается каких-то личных мотивов, он все же умеет промолчать.

Звякает входной колокольчик, и мы моментально погружаемся в атмосферу всеобщего веселья, в воздушные шары, что скачут нам прямо в лицо, и детского смеха. Мы с Роном переглядываемся, а затем почти одновременно отпихиваем вдруг скакнувшие на нас розовые комочки. Перед нами, словно из-под земли вдруг появляется раскрасневшаяся русая девушка и замирает на минуту, как завороженная смотря Рону в лицо. Губы складываются в восторженную улыбку, а мне хочется провести у нее перед носом рукой — она что, заснула? Проходит, казалось бы, целая вечность, а Рон уже не знает, куда себя деть от этого обожающего взгляда, как тут русая девушка неожиданно подскакивает к нему почти вплотную, щебеча придыханием прямо в лицо, и сует под нос розовые пуховые шарики:

— Карликовые пушистики такие милые, правда?

Рон кидает на меня удивленный взгляд, а я почти давлюсь от смеха — в окружении розовых комочков и я бы, думаю, выглядел бы еще ужасней. Тем временем Лаванда вдруг взвизгивает, хватаясь за руку.

— Станут еще милее, если ты не будешь тыкать ими другим людям в лицо, — возникает словно из ниоткуда нахмурившаяся Гермиона и решительно утаскивает удивленно переводящего взгляд с одной девушки на другую Рона.

— Гарри, там дальше через стеллажи со страшилками, есть новинки. Посмотри, их близнецы почти распродали.

Лаванда только сокрушенно вздыхает, глядя на своего карликового пушистика и отпускает его, а он плавным движением летит обратно на свое место, прямо в обитель такого же розового безумия.

Я отворачиваюсь от поникшей девушки, на мой взгляд, рушить отношения моих друзей — достойный кары проступок.

Разводя руками какие-то спадающие сверху лианы, я иду на знакомые призывные голоса:

— Подходите, покупайте! Новые забастовочные завтраки, незабываемые грезы наяву! Однако существуют и побочные эффекты, но о них знать не обязательно! — раздается веселый голос и раскатистый смех людей впереди, и я, чуть не наступив на пробегавшего мимо маленького мальчика, выхожу из-за очередного стеллажа, а через несколько секунд рядом раздается голос одного из близнецов:

— Гарри, какая встреча! Мы уж не думали, что вы нас навестите!

— Хорошо, что все же вытащились все вместе, а то мы уж хотели послать вам совы с новыми формами напоминалки, кстати, стеллаж, что справа, как раз про них!

Я смотрю, куда указал Фред, а затем поворачиваюсь к близнецам и ухмыляюсь:

— Видно, сегодня не судьба. Ваш стеллаж уже раскупили.

— Что, правда? — Фред, сияя улыбкой, всматривается вперед, а затем дергает за рукав стоящего рядом Джорджа. — Эй, нет, ты посмотри!

— Работа на славу — и дело заново! Примерно так заканчивается еще один день в этом магазине. Ну что я говорил, Гарри, нравится?

Группа подростков, стоящих неподалеку, разражаются смехом, а один из них, улыбаясь, зажимает правый глаз:

— В чем дело? — Фред мигом оказывается рядом, пока стоящая неподалеку молодежь продолжает хихикать.

— Ваш драчливый телескоп, — вздыхает мальчуган, но улыбается и поворачивается к остальным, — на уроке астрономии сойдет! — и указывает большим пальцем вверх.

Близнецы одновременно хмыкают и отходят от группы, которая буквально ломанулась к стеллажам раскупать опробованный и похваленный товар.

— Как думаешь, Фред, может, такими успехами стоит воспользоваться?

Джордж довольно улыбается и фыркает, когда Фред невозмутимо отвечает:

— Цену на быстрозаживляющие крема можно поднять, я думаю. Особенно с наступлением учебы.

Я фыркаю вместе с ними, а близнецы разом поворачиваются ко мне:

— А ты что ищешь, Гарри?

— Быть может, — тут же добавляет Фред, — порошок мгновенной тьмы? Только он в другом отделе, не здесь.

Когда дело касается каких-то новинок или новых изобретений, или просто редких выдумок, близнецов в этом деле не переговоришь. Я с интересом вглядываюсь в темную дверь каштанового цвета и перевожу взгляд на Фреда и Джорджа, а те кивают:

— Правильно мыслишь — они все там. Ну что, пойдем?

Я киваю и мы начинаем пробираться мимо толпящихся ребятишек, пригибаясь под пролетевшей над головами ведьме на драконе. Выглядящий настоящим, огромный ящер извергает холодное пламя, а ведьма на его спине заливается высоким смехом:

— Эй, посторонись, малышня! — кричит она, взмахивая палочкой, и летит дальше, все повторяя и повторяя звонкий выкрик.

Протолкнувшись через кучку людей, отворяется темная дверь и из нее почти вываливаются двое молодых людей:

— О, Рон, Гермиона! Неужели так привлекли темные новинки? — Фред придерживает дверь и заглядывает внутрь. — Вы нам ничего не сломали?

— Нет, конечно! — Гермиона чуть краснеет и отводит в сторону взгляд, а Рон в упор смотрит на меня, вдруг цепляясь за меня умоляющим взглядом, как за последнюю соломинку:

— Значит, Гарри проводите экскурсию, а брату родному не достается ничего?

— Родному брату достаются хорошие подзатыльники, — раскатисто смеется Джордж, а Фред вставляет:

— За счет фирмы, разумеется. И совершенно бесплатно! — и разом хлопают Рона по макушке, а затем Фред наигранно-серьезно добавляет:

— Будешь обижать нашу всезнайку, платить нам придется не только галлеонами, но и отработками! Ты же брат нам, как-никак. Причем абсолютно и бесповоротно кровный и

младший. А кого нам еще воспитывать, как не тебя?

И, пропустив фыркнувшую Гермиону и возмущенно открывшего рот Рона, я захожу вместе с близнецами в следующую комнату.

Прикрывается дверь, мгновенно заглушая несмолкаемый гам, а взгляд недоверчиво привыкает к таким затемненным тонам обстановки — никаких ярких цветов, никаких говорящих или прыгающих моделей изобретений, только аккуратные полки с вывешенными табличками.

Близнецы в момент пересекают комнату, пока я оглядываю помещение, а затем достают что-то со шкафа и протягивают мне:

— Смотри, Гарри. Немного углубленного изучения Темных искусств — и пожалуйста! Теперь на такие товары идут заказы даже от министерства. Вот здесь, — Фред указывает рукой на дальний шкафчик, — здесь очень популярные среди министерских работников шляпы-щиты, или Защитные щиты…

— Отводят порчу, сглаз и прочие неприятные штуки. Конечно, от непростительных не уберегут, но слабые и средние заклинания — с легкостью!

— А это… — я киваю в сторону флаконов, стоящих на высоком квадратном столе.

Близнецы ухмыляются:

— Так ведь и знал, что ты спросишь именно про это.

— А в планы на будущее по этому предмету не посвятишь? — Фред улыбается и призывает один флакон движением палочки, а затем ловит его на лету.

— Порошок мгновенной тьмы? — я почти впиваюсь взглядом в пересыпающийся песок в стеклянной емкости, а Джордж кивает и передает флакон мне:

— Именно. Помогает, если срочно нужно пустить всем пыль в глаза или незаметно проскользнуть. Импортируем из Перу, — гордо добавляет он, а Фред кивает:

— Дорогая штучка, но так и быть, сделаем тебе подарок, как нашему учителю.

Я поднимаю голову и непонимающе смотрю на двух близнецов:

— Что вы имеете в виду?

Фред ухмыляется:

— Да, Гарри, придется напомнить тебе. Или подарить мгновенно освежающие память батончики — как ты мог забыть! Орден Дамблдора и подготовка сделали свое дело — теперь в этом вопросе мы почти специалисты, у нас даже министерские делают заказы на такие товары.

— И это при том, что наш магазин пользуется популярностью, в принципе, только у молодежи до тридцати. А потом уже идут из Министерства одни ветераны, — завершает Джордж, а я ухмыляюсь:

— Вот как. Что ж, вам только осталось попрактиковаться у профессора по Защите от Темных искусств и… — я вдруг запинаюсь, а тело пронзает легкий электрический заряд, и я вздрагиваю. Фред задумчиво гладит подбородок, смотря вдаль:

— Слушай, а это мысль. Кто теперь новый преподаватель?

— Эй, Гарри, ты чего? — Джордж хлопает меня по плечу, а я пытаюсь совладать с прыгнувшим куда-то ввысь сердцем, злясь на самого себя. Да что же это такое, в самом деле!

-Выйди… Посмотри на меня, Гарри…

Когда в голову забирается не раз посещавший меня голос, я реагирую мгновенно, почти бодро отвечая на вопрос, написанный на лицах близнецов:

— Все в порядке, не волнуйтесь… Просто перенапрягся сегодня, устал.

— Ты и в прошлый раз так сказал, — Фред складывает руки на груди, оценивающе смотрит на меня и уже открывает рот, чтобы продолжить предложение брата, как в этот момент в дверной проем просовывается голова какой-то девушки, верно, помощницы. Тряхнув белокурыми волосами, она обращается к Фреду и Джорджу:

— Из министерства прибыли совы с новыми заказами! И еще какой-то ребенок не может отлепить ботинки от стены, мамаша рвет и мечет, вы уж разберитесь…

— Лиззи, а ты почему не можешь? — Фред подходит к девушке, а та невозмутимо отвечает:

— Потому что требуют исключительно вас и только вас. Меня ни в каком виде…

— Ни в сушеном, ни в вареном, а в живом и подавно? Хорошая мамаша попалась нам, а дети так вообще еще лучше! — недовольно хлопает в ладони Джордж и обращается ко мне, пока Фред исчезает за дверью:

— Гарри, если устаешь, отдохни. А то у тебя вид и вправду больной. Тогда этот товар забирай бесплатно, причину ты понял. Так?

— Спасибо, — внутри меня снова что-то разбивается о стенки сосудов, и когда Джордж затворяет дверь, меня всего с силой встряхивает, слишком долго я сдерживал такие наплывы, чтобы близнецы и та девушка ничего не увидели.

— Гарри…

Манит тихий голос, а я словно на автомате иду вперед, ускоряя шаг, и резко распахиваю дверь, пугая тем самым двоих ребят, проходящих мимо.

Голос эхом разносится по голове, изменяясь в голосах. Вот интонации Гермионы:

— Гарри!

Звонкий голосок раздается эхом, я верчу головой, сжимая в руке флакон, и выхватываю фигурку Гермионы вдалеке — нет, она разговаривает с какой-то девочкой…

— Гарри, — меняются интонации, и в них я узнаю Рона, но вот же он, прямо рядом с Гермионой вертит в руках какое-то приспособление, простукивая его с разных сторон. Бешено скачущий пульс, кажется, готов остановиться в ту же секунду, когда раздается еще один, самое негромкое и короткое обращение:

— Гарри, — звучит в голове такой холодный и невозмутимый голос, дико сочетающийся с моим именем вкупе с привычными стальными интонациями. Но именно это сочетание заставляет меня повернуть голову в сторону широкого окна и метнуться вперед, прямо к застывшей за стеклом тени.

— Гарри, Гарри, Гарри,— слышится сквозь несмолкаемый шум сводящее с ума сочетание интонаций, приобретая с каждым разом все более глубокие ноты, подчиняя себе. Где-то внутри шевелится непонятно от чего взявшаяся досада и боль вперемешку со злостью — я рвусь вперед, прервать, наконец, это мучение и почти не замечаю на своем пути выросшую, словно из-под земли, Джинни:

— Гарри, что с тобой?

— Потом, Джинни, — я пытаюсь проскользнуть мимо нее, выглянуть из-за ее плеча и вместе с тем уловить стихающий голос.

Джинни беспокойно, прямо как Джордж, вглядывается в меня, стараясь что-нибудь прочитать на моем лице, а меня вдруг берет злость, и я, сжимая кулаки, цежу сквозь зубы:

— Джинни, прошу, — я смотрю на нее, а она вдруг прикрывает рот ладонью, а я, уже не замечая ее реакции, кидаюсь вперед, чуть не сбивая проходящую мимо ведьму:

— Смотри куда прешь! — гаркает мне вслед старая леди и ворчливо озирается вокруг.

— Вот понабрали всякого хлама… Чего там мой Альфред хотел на день рождения?

Я, уже не слыша ее и пытаясь выглянуть из-за голов, быстро иду вперед, а злость куда-то испаряется, в голове бешено вращаются лишь три мысли:

«Успеть. Догнать. Выяснить».

Что это за чувство опустошенности внутри?

Шум и толкотня сливаются в невообразимый ком, а когда я почти вцепляюсь в оконную раму, за стеклом уже никого нет. Только пустая улица и летающие газетные листы, да удлиненные тени от магазинов, на улице заметно потемнело. И три человеческие фигуры впереди, сливающиеся с окружающим фоном. Я опускаю руки и прищуриваю глаза — какое-то выработанное шестое чувство подсказывает мне, что надо остаться, а еще лучше выйти на улицу — все равно я ничего в такой толкотне выбирать больше не буду, да и жарко стало. Я запихиваю в карман куртки подаренный флакончик мгновенной тьмы и толкаю дверь — звякает колокольчик, и я моментально достаю мантию-невидимку, переступая порог.

Тихий вечер сильно контрастирует с гвалтом магазина братьев Уизли, и я мгновение наслаждаюсь блаженной тишиной, а затем накидываю на себя мантию, отойдя для верности подальше в тень.

Люди вдалеке, видимо, разговаривают, и я подхожу к ним ближе, пройдя примерно шагов двадцать. Рядом по мостовой шуршит газетный лист и приклеивается к моей ноге, я пугливо его сдергиваю — не хватало еще, чтобы себя таким глупым образом выдать. И в тоже мгновение да слуха доносятся такие до ужаса знакомые, недавно звучащие интонации:

— Я же вам говорил не раз, Нарцисса. В Хогвартсе будет гораздо безопаснее, и если не верите мне, поверьте тем, кто выше меня — все они говорят то же. С вашим сыном ничего не случится, можете быть спокойны в этом деле. В моем присутствии ему угрожает разве что… мистер Поттер, — хмыкает Снейп, а я дергаюсь вперед и замираю, когда третий человек поднимает голову. Капюшон спадает, и в приглушенном свете вспыхнувшего света я узнаю странно растрепанную голову младшего Малфоя.

— Поттер? И чем же ему мне угрожать, скажите на милость, профессор?

— Он задавит вас своим гриффиндорским интеллектом, мистер Малфой. Можете не сомневаться, — насмешливо отвечает стоящий рядом с ним Снейп, а я весь сжимаюсь — как не могут не быть знакомы мне эти пренебрежительные интонации! В груди что-то странно колет, а ладони сжимаются в кулаки — чувство, такое яростное и накатывающее, уже готовится вырваться наружу.

— Хорошо, Северус, я поняла, — после непродолжительной паузы завершает разговор мать Драко — Нарцисса, кажется, а затем поворачивается на месте, накидывая на голову капюшон:

— До встречи, Драко.

— До встречи, — шепчет ей вслед вдруг окаменевший Малфой и не реагирует, когда Снейп кладет руку ему на плечо и чуть сжимает:

— Идем.

Младший Малфой еще стоит, не шевелясь, а Снейп уже раздраженно добавляет:

— Минуту назад вы желали как можно скорее отделаться от своей матери, не спорьте, Драко, — добавляет он, когда Малфой вскидывает голову:

— Я не думал, что она так быстро отпустит меня, слишком многих… Она потеряла, — мне так непривычно слышать этот подавленный голос вместо гадливых интонаций, что я чуть ли удивленно не фыркаю, но вовремя закусываю губу, а Малфой продолжает: — Что вам сказала моя мать об обещании? В чем оно заключается?

Я всматриваюсь в двух застывших друг напротив друга людей, а Снейп складывает руки на груди, цедя сквозь зубы:

— Вам никогда не говорил отец, Драко, что задавать одни и те же вопросы в течение короткого промежутка времени просто бессмысленно, особенно, — добавляет он, — в моем случае?

— Мой отец вообще ничего мне не может сказать, а единственный, кто может мне ответить — это вы! — почти кричит младший Малфой, а затем вдруг отстраняется, механическим движением складывая в таком же жесте руки на груди. Я только диву даюсь, как легко он копирует своего декана, а затем разом ставшим таким привычным и тягучим голосом завершает: — Хорошо, я понял. Мы, кажется, должны сейчас зайти за той вещью?

— Наконец-то здравая мысль, похвально, мистер Малфой. И в следующий раз, смею надеяться, ваша разумная мысль доберется до языка гораздо быстрее, — Снейп разворачивается на каблуках, ступая под свет фонаря.

Я не смею дышать, а только взгляд впивается в хмурое и такое усталое лицо, такой бледности, что я видел неделю назад, на нем больше нет.

Облегчение змеей проскальзывает по сердцу, и я сжимаю зубы — так вдруг хочется окликнуть удаляющуюся парочку. Темнота вновь заглатывает их, а я шагаю следом, странное чувство ведет вперед, словно я не могу оторваться от развевающейся на ветру черной мантии.

Бредовая мысль, но это правда.

Две фигуры поворачивают в какой-то переулок, я за ними и вдруг поскальзываюсь, однако каким-то образом сохраняю остатки равновесия. Глянув себе под ноги, я передергиваюсь — какие-то ошметки, смешанные с грязными заляпанными чем-то влажными тряпками я вижу почти сразу, а дальше просто переступаю через это непонятное что-то и следую дальше, за так же стремительно уходящими людьми. Дыхание сбивается, а когда я, почти упустив их из виду, готов остановиться, голос заставляет резко втянуть носом воздух и поднять голову.

Здравствуй, Гарри.

Я мотаю головой и поправляю мантию-невидимку на плечах — кто может видеть меня под ней? А затем взгляд выхватывает неподвижную фигуру, почти сливающуюся с темным камнем близ стоящего дома.

Застывшая фигура не двигается, но непонятным, иррациональным чувством я ощущаю, что именно она обращается ко мне. Прокатившаяся мимо пустая бутылка с отбитым горлышком откатывается в сторону и скрежещет по каменной дороге, а затем разбивается, на мгновение оглушая звуками разбитого стекла.

Молчишь, Гарри?

Я не моргаю, а только застываю на месте, чувствуя непонятный страх к этому не открывающему рот существу, только глаза из-под его капюшона поблескивают в надвигающейся темноте. Где-то в трубе завывает ветер и все словно замирает, а в сердце пробирается холод.

— Кто ты? — мой голос, должно быть, на повышенных тонах, я взмахиваю рукой и выхватываю палочку, а незнакомец глухо отвечает:

Не знаешь?

И медленно тянется белыми руками к капюшону на голове, приподнимая лицо. Щемящая все тело скованность движений пропадает, а я вдруг падаю на колени, чувствуя непереносимую потерю чего-то…

«Боритесь, Поттер, черт вас подери!» — мелькает в голове голос и пропадает, когда я слышу сзади тихий свист. В мгновение отвлекаясь от стоящей впереди фигуры я резко поворачиваю голову, и натыкаюсь на черную пропасть глазниц, скрывающуюся в капюшоне дементора около моего лица.

Вмиг из меня с удвоенной силой начинает высасываться свет, вся радость, а внутри становится холодно и пусто. Последним движением я вытягиваю палочку и направляю вперед:

— Expecto Patronum!

И на грани сознания с удивлением отмечаю мелькнувшую передо мной серебристую лань — это не мой патронус!

Серебристое свечение направляется прямо в грудь дементору и он отпускает меня, взмывая вверх, а темная фигура вырастает перед глазами и я слабым усилием направляю палочку вперед. Перед глазами плывут красные круги — похоже, страж Азкабана давно высасывал мои воспоминания, а я не заметил этого. И я странно не удивляюсь, когда темная фигура склоняется надо мной, срывая мантию-невидимку, а яростный голос оглушает:

— Всегда в нужное время, в нужном месте, Поттер.

— Вы, это были вы? — я знаю, кто это и не поднимаю головы, а сверху саркастически и как-то облегченно фыркают:

— Там я был или не был, это вас не касается, Поттер. Вы еще хоть соображаете после такой встряски или уже не способны даже встать без посторонней помощи, я уже умалчиваю про самостоятельно вызванный патронус.

В голове словно бьют о сосуды барабаны, но на это оскорбление я откликаюсь сразу, дивясь его лицемерию:

— Ваш патронус был быстрее.

Он замирает, а затем, когда я привстаю, отряхивая джинсы, резким движением отворачивается в сторону, и шагает прочь от меня, и, когда я выхватываю чуть прояснившимся зрением в наступившей темноте — резким, каким-то нервным движением, убирает палочку в карман мантии.

— Всего хорошего, — цедит он еле слышно.

— Профессор! — я мотаю головой, стряхиваю остатки мутного состояния и всматриваюсь в быстро удаляющуюся фигуру, делаю шаги вперед, желая догнать, выяснить…

Да узнать причину и правду, черт возьми!

Раздается хлопок аппарации, и он исчезает, а я остаюсь один посреди совершенно незнакомого переулка.

— Гарри! — раздается далеко сзади взволнованный и срывающийся голос, а я стою, не шевелясь, не пытаясь даже унять восстающие против такого обращения внутренности. Все внутри словно извернулось наизнанку, а в голове бьются вопросы:

Он знал, где я? Значит, сначала шел куда-то с Малфоем, а потом-то куда его отправил? Как заметил, что на меня нападают? И наконец, видя, как я почти готов выпустить своего патронуса, сделал это сам.

Сострадание, вдруг взыгравшее чувство всеобъемлющей любви и доброты ко всему миру, а особенно к роду Поттеров?

Нервный, какой-то истерический смешок вырывается у меня, плечи начинают дрожать, и я обхватываю себя.

Чертов Снейп. Двуличный, лживый, лицемерный.

И по каким-то невиданным причинам вновь спасший тебя, хотя именно сегодня в этом почти не было нужды, — звучит до отвращения пахнущий правдой голос.

Еще один смешок вырывается у меня, и я сжимаю покрепче зубы — не хватало еще смеха в таком же духе. В темноте я выглядываю маленькое свечение Lumos’а на конце палочки и делаю шаги вперед, подходя ближе. И ускоряю шаг, чувствуя лопатками странную незащищенность, почти бегу вперед, а затем попадаю в широко расставленные руки:

— Гарри, где ты был?!

Гермиона встряхивает меня, а затем тихо ойкает и берет меня за руку, таща подальше от этого места.

— Ты все расскажешь, Гарри. Даже если придется напоить тебя сывороткой правды. Рон, я нашла его! — машет руками Гермиона высокой фигуре друга, а я, ощущая тепло ее ладони, вдруг напрягаюсь:

— Гермиона… не трогай меня.

Странное чувство внутри заглатывает все то, что так всегда нравилось мне чувствовать в пожатии — теплоту рук, биение пульса под рукой — все пропадает. Я сглатываю и решительно останавливаюсь и выдавливаю из себя:

— Расскажу, Гермиона. Только прошу, отпусти меня.

— А то что? — внимательно глядит она на меня и сжимает ладонь.

— Я… не могу. Не в тебе дело! — я умоляюще смотрю на нее, и она отпускает меня. В то же мгновение к нам подходит Рон:

— Гарри, ну ты… Просто слов нет! Мама вся испереживалась, вот будет тебе взбучка. Что случилось?

Я не отвечаю и позволяю себя отвести за рукав — так все же лучше, чем за руку. Темная улица сменятся светом, а в голове крутится последний образ — как он уходит, так и не ответив. Хотя, что еще можно ожидать от него, разве что только не новую порцию сарказма? Оскорбления как-то сошли на нет, но вот насмешка присутствует всегда — только иногда случались «проблески». Те моменты, когда я был почти без сознания, и он растирал мне ладони, отвечал на вопросы в те два дня. Тогда я знал хоть, чего ожидать, а сейчас просто не знаю. Я запутался совсем.

Откуда он там оказался? Зачем не дал выпустить своего патронуса и сделал раньше меня?

Додумать мне не удается — все втроем мы скоро выходим на свет, ту улицу, откуда я ушел, кажется, вечность назад. Впереди виднеется две фигуры — миссис Уизли и Джинни — и я внутренне съеживаюсь.

Я не хочу к людям, — ноет внутри, — я хочу… Да хоть к нему, но не туда, не к людям!

Рискнув своей головой, ты все же навредишь не только себе, но и остальным, — возникает в голове голос Дамблдора, и я вздыхаю, повинуясь предупреждающему чувству. Подняв голову и расправив плечи, я шагаю уже вперед, почти что обгоняя Гермиону и Рона.

Если так, профессор… То тогда я выдержу это. Я смогу.

За окном, кажется, тьма свела на нет все краски ночи. Потух фонарь, раскачиваясь на ветру, и калитка с тихим скрипом отворилась, а затем лязгнула, как раненый зверь. Я съеживаюсь в кресле и подбираю ноги с пола, ладони и ступни словно оледенели, а беспокойство внутри все не проходит, как бы я ни старался отвлечься.

Та тень, что не давала мне скрыться, что почти показала свое лицо… И пустота в капюшоне, и грызущее душу чувство пустоты не покидали меня с того момента, как мы аппарировали домой к миссис Уизли.

На кухне раздается звон посуды, и что-то падает на пол, я вздрагиваю и поворачиваю голову, а из кухни вылетает Джинни, бросая на ходу:

— Все в порядке, извини, Гермиона. Я просто устала.

— Эй, — я окликаю пробегающую мимо девушку, тяну к ней руку, может, случилось чего? А Джинни резко поворачивается ко мне и впивается взглядом, а затем вдруг подходит ко мне поближе:

— Гарри, ты…

От напряжения, звенящего в ее голосе, я напрягаюсь и поднимаю бровь:

— Что?

Джинни мнет в руках конец блузки, а затем вскидывает голову и выпаливает мне почти в лицо:

— Гарри, ты хоть себя раз видел, когда злился?

— Нет, зеркала с собой повсюду не имею охоты таскать. А что такое? — голос до странного спокоен, словно заморожен, а внутри все переворачивается от догадки:

— Ты хочешь сказать…

Джинни вдруг закрывает рукой глаза, отворачивается от меня и идет быстро к лестнице:

— Я ничего не хочу сказать, Гарри. Все, я ушла, спокойной ночи.

— Спокойной… — я удивленно смотрю ей в спину, а через мгновение она исчезает наверху, прикрыв за собой дверь. Гостиная вновь наполняется тишиной, и я откидываюсь в кресле, а в голове запускается механизм, собранный из кусочков отдельных воспоминаний.

Значит, что-то происходит со мной, когда я выхожу из себя, когда ярость застилает глаза. Если выражение лица — но ведь это бывает у каждого? Если что-то еще…

«Такой мутный взгляд и странные зрачки, — словно издалека, яркой нарастающей вспышкой проносится в голове, и я вскакиваю с кресла. — Странные зрачки… Вы носите линзы?».

«Я тогда просто не поверил, — бешено колотится сердце о грудную клетку, а во рту пересыхает, — а вот теперь готов поверить. И все же…»

Из кухни выходит Гермиона, вытирая руки о клетчатый фартук, и удивленно моргает, когда я хватаю ее за плечи, требовательно встряхнув:

— Гермиона, какого цвета у меня глаза? — наверное, я кажусь несколько безумным с встрепанной прической и требовательным голосом, отдающим паникой. Но я должен знать, черт побери, я должен знать!

Подруга мягко отодвигает меня и вглядывается в лицо, отвечая тихо и серьезно:

— Зеленые, Гарри. Ты можешь сказать, что происходит?

— Зеленые… — не слыша ее следующего вопроса, глухо шепчу я в ответ, а затем запускаю руку в волосы и с силой дергаю себя, — вот дерьмо…

Получается, сейчас мне вразумительного ничего не ответят, так как я пока… не зол. Что происходит со мной? В голове растет ответ, а мне так вдруг становится тошно… И если я скажу им о своих догадках… И если это как-то связано с пророчеством, рассказать о котором я не нахожу внутри сил....

«Ты же желаешь им добра, Гарри? Ты хочешь, чтобы они любили тебя, чтобы верили тебе? Знаешь ли ты, как тяжело им будет, если хоть доля твоих страхов, неразумных предположений упадет на них? Если они узнают, что рядом с ним растет убийца?» — правдивым ядом льется на сердце мысль.

— Что случилось, друг? — неслышно сбоку подходит Рон и кладет руку мне на плечо, смотрит на Гермиону, а затем поворачивает меня к камину. — Пойдем, сядем что-ли…

Я молча иду на ковер, к нашему «общему» месту, и, кажется, колени подламываются, когда ноги касаются мягкой шерсти.

Я и правда не знаю, что тогда будет с ними. Я не желаю им лишних хлопот, я не хочу загружать своими, верно, все же беспочвенными, проблемами.

Гермиона и Рон тихо присаживаются рядом и смотрят на меня, а я впиваюсь взглядом в огонь, словно пытаясь впитать то тепло, что исходит от него, так животворяще растопляет мои окоченевшие нервы. Неслышно тикают часы, а стрелка вновь застывает на надписи «смертельная опасность», я знаю это. Я просто это знаю.

Меня она преследует почти постоянно.

Я словно заряжаюсь какой-то энергией, тихое, молчаливое подбадривание друзей и потрескивающий огонь в камине делают свое дело, что-то раскалывается внутри меня, и я вздыхаю, обхватывая колени руками:

— Я не все вам рассказал тогда, еще в первые дни моего пребывания здесь.

Есть еще кое-что, что меня безумно беспокоит, что заставляет ненавидеть себя в какие-то моменты. И что дало мне несказанное облегчение тогда, когда я выходил из магазинчика Уизли.

— Ведь в тот день за мной должен был зайти на Тисовую улицу Дамблдор, однако его заменил Снейп в этом деле.

— Да, Гарри, это мы знаем, — отвечает Гермиона, внимательно глядя на меня, а я продолжаю:

— Тогда после его прихода мы отправились по просьбе директора к профессору Слизнорту. Знаете такого?

— Он преподавал в Хогвартсе, кажется, примерно с того же времени, как начал Дамблдор. Так мама и папа говорили, — Рон вытягивает ноги к огню и через мгновение спрашивает:

— Так вы там были? У Слизнорта, в смысле?

— Ага, — я пытаюсь унять поток бешено скачущих мыслей и продолжаю, стараясь переключить мозги на другую тему, только не на эту, — после нашего прихода он вернулся на старый пост в школе.

— Старый пост? — Рон в минуту оборачивается ко мне и удивленно хлопает глазами, — получается, на должность профессора Зельеварения?

Гермиона на мгновение раскрывает рот, а затем захлопывает, и во вдруг наступившей тишине спрашивает, обращаясь ко мне:

— Получается…

— Профессор Снейп — теперь новый преподаватель Защиты.

— Вот… — Рон тихо ругается под косым взглядом Гермионы, а затем вскакивает. — Да ни за что Дамблдор бы не позволил ему преподавать этот предмет!

Даже после долгих внутренних уговоров не реагировать, не цепляться за сказанные слова, все же внутри что-то вспыхивает на мгновение, а затем гаснет.

— Рон, — начинаю я устало, — Дамблдор сам сказал мне об этом. А перед этим сообщил и сам Снейп.

— Гарри, а ты, почему-то начинает мне казаться, на стороне Снейпа, — Рон быстро садится и скрещивает руки на груди, отводя от Гермионы взгляд.

— Просто я считаю, что в наступающее время он как никто другой сможет нас научить хоть чему-нибудь. Мои уроки, — предупреждаю я восклицание Рона, — были эффективны

лишь тогда, когда мы столкнулись с Пожирателями Смерти в Отделе тайн. Тогда все проявили себя, но это тогда. Не все, что знаю я, поможет нам в наступающей войне.

— Ты хочешь сказать, что лучше Снейпа никого на эту роль не видишь?

— Я хочу сказать… — мысли в голове путаются окончательно, накапливаются на языке. Но я не сомневаюсь в ответной реакции Рона — отрицательной на мои слова. И презрительной после.

— Рон, он также вечен в стенах Хогвартса, как и наш директор. Отличие в том, что он моложе него раза в три-четыре, но Дамблдор ведь не будет кидаться такими специалистами в своем деле. Послушай…

— Похоже, Гарри, что-то ведь должно быть обоснованно, как твои вдруг изменившиеся взгляды на профессора?

Я замираю на мгновение, а затем утыкаюсь в колени. Хруст, сопровождающий поломку поленьев от огня, и тиканье вдруг ставших такими слышными часов я чувствую почти

на себе.

Затеял разговор, Гарри, отвечай теперь по всем статьям.

Но почему-то невероятно трудно ответить правду, признаться в том, что я ошибся. Сказать о ненависти гораздо проще, а признать поражение самого себя— задачка еще та.

— Просто он сломал некоторые мои предубеждения. Вот и все, — я обратно утыкаюсь носом в колени и замолкаю. Сопение рядом становится громче — видимо, это Рон, а через несколько секунд меня осторожно касаются.

— Гарри, в чем?

Я встряхиваю головой и молчу, а затем тихо отвечаю, тщательно взвешивая слова, не желая сказать что-то, что может меня выдать больше, чем мне хотелось бы:

— Он… Может быть не такой уж и сволочью.

— Когда дело не касается баллов Гриффиндору, когда рядом нет поблизости его факультета, и когда нас тоже нет рядом. С чего бы это? — Рон почти фыркает, а меня словно прошибает на такой его тон. Я резко поворачиваюсь к нему:

— Знаешь, Рон, просто я увидел дальше собственного носа и в те два дня я просто не протянул бы один, не выжил бы тогда! Он предупредил меня о появлении

смертоносного письма, и, если бы не он, я бы здесь не сидел.

Внутри странно клокочет, словно недовольно отвечая моим словам.

Я сжимаю голову руками, а в ней вспыхивают отдельные образы:

Тогда, еще в больничном крыле, он протянул мне зелья, опалив кожу дыханием, а затем презрительное: — «Вы все так же самонадеянны, Поттер».

Как противоречиво, черт возьми!

Последующие три дня полного раздрая и ожидание хоть какого-то действия, да хоть свержение небес на землю после моих слов, сказанных ему: «Я вас не ненавижу!».

И то выражение лица, на мгновение, словно слетевшая маска презрения, и серебряная лань впереди. А затем насмешливое:

«Всегда в нужное время, в нужном месте, Поттер».

И облегчение в его глазах, незадолго мелькнувшее до его ухода, но сорвавшееся тогда, когда я сказал ему про патронус. Тогда я был словно оглушен, а теперь я понимаю, что любое напоминание свершившихся дел заставляет его словно уходить в себя. Если дело касается моего спасения. «Почему?» — хочется зло выпалить и вцепиться в мантию у него на груди, встряхнуть его, заставить почувствовать ответную боль.

Просто выпусти пар, Гарри. Ты ведь не ненавидишь его, так быть может…

Заткнись! Замолчи!

— Гарри…

Я мгновенно реагирую на слова Гермионы, почти всем телом поворачиваюсь к ней, только бы унять тихий шелестящий голос и странный озноб, легкими пальчиками пробежавший по спине.

— У тебя что-то в глазу. Ты про это мне говорил?

Я резко встаю, не обращая внимания на упрямое выражение лица Рона, и в одно мгновение оказываюсь у висящего неподалеку небольшого зеркала. Молча подхожу к нему и смотрю в гладкую поверхность. И тут же отшатываюсь назад, не в силах отвести взгляд от отражения.

Гарри…

— Гарри, почему это так важно?

Я, словно застывшая каменная статуя, не могу обернуться на месте, выговорить ни слова. Не то что выдавить — даже моргнуть не могу! Потому что в зеркале, как в быстром кино, мелькают на мгновение затянутые пеленой мои глаза, а губы искривляются в гадкой ухмылке:

Ну, здравствуй.

Я делаю шаг назад, еще шаг. В гостиной пробившие полночь часы как будто харкают последние удары и замолкают в наступившей оглушительной тишине.

— Я просто устал. Извините меня, — я опускаю голову и сжимаю руки в кулаки, а сзади будто кто-то вздыхает:

— Гарри, ты повторяешь это всегда, когда тебе хочется остаться одному.

Я поднимаю взгляд на Рона, а тот обеспокоенно смотрит на меня. Значит, кажется, принял и больше возмущаться не будет.

«Этому нет», — тихо отвечает голос, а я вздрагиваю, когда на плечо осторожно ложится ладонь Гермионы:

— Знаешь, Гарри, это хорошо, что ты преодолел этот барьер, свою ненависть. Она ведь, как мне всегда казалось, просто разъедала тебя изнутри. Ты всегда говорил о ненависти, о своих подозрениях с жаром, я даже иногда сомневалась в сказанных тобой теориях. А сейчас ты выглядишь более взрослым, более… Настоящим, Гарри, — завершает она, а затем вдруг обнимает, обхватывая такими маленькими, но крепкими ладонями спину:

— Это просто хорошо. А вот Рону, — отстраняется она от меня и переводит взгляд на друга, — нужно еще время. И еще, Гарри… Не молчи, не замыкайся в себе, — она переводит взгляд обратно на меня, — так только ты делаешь хуже себе. Просто по твоему виду и без слов понятно, что тебя что-то мучает, а если ты молчишь…

— Я понял. Спасибо, Гермиона, — я качаю головой, чувствуя внутри разрастающуюся панику.

Они не должны знать, видеть меня таким. Я не буду, как то… Отражение. Это не я был там!

Я передергиваюсь, а Гермиона как будто колеблется мгновение, а затем машет нам в сторону лестницы:

— Ладно, ребята. Завтра будет новый день, а сегодня нам все же стоит выспаться, вон у тебя, Рон, уже глаза слипаются.

В полной тишине, нарушаемой только отрывистым скрипом деревянных ступеней, мы поднимаемся наверх, в свои комнаты. Только в тишине я могу поддаться страху и, лихорадочно скинув одежду, зарыться в одеяло. Я выдержал внимательный гермионин взгляд, не сказал ни слова о том, что видел, я просто чувствую, что если расскажу, то поверю сам. Безоговорочно, навсегда. А сейчас еще какие-то мгновения пусть останется иллюзия, что мне показалось. Что я не видел то искаженное отражение себя и не слышал звенящий голос.

«Так вот ты какой», — загнанно прокручивается в голове.

Мне становится по-настоящему страшно. И безумно что-то жжет в груди, когда я переворачиваюсь, мучаясь от проносящихся догадок в голове.

М

не не с кем разделить это воспоминание. Если скажу — «заставлю друзей беспокоиться обо мне каждую минуту».

А молчать будет правильнее и лучше.

«Для всех», — звучит в тишине голос директора, и я проваливаюсь в нервный сон, в беспокойную ночь.

* * *

Пурпурная завеса отодвигается чуть в сторону, и я выхожу на свет. Мерцание факелов режет глаз, заставляет ускорить шаг, я даже не знаю, куда иду. Только вперед, в сужающийся коридор. Воздух, прогнивший столетней пылью, ударяет в нос, забивает горло, а в груди нарастает что-то, что не дает мне вырваться. Я не чувствую воздушности сна. Я не контролирую себя. Шаги гулким эхом отдаются по коридору, а я даже не могу пойти быстрее — я уже не подчиняюсь себе. Впереди возникает какая-то дверь, и рука тянется толкнуть ее.

«Стой, не надо!» — хочу крикнуть я самому себе.

Ты слаб, Гарри.

Массивная дверь поддается легкому толчку, и я вползаю в помещение, извиваясь кольцом. Мои руки — куда они делись? Ноги, голова, само туловище?

Я в панике чувствую себя, пытаюсь оглядеть, но тело двигается само по себе, а я, словно ничтожная частичка, нахожусь в нем как бесправный гость.

«Что происходит?!» — кричит мысль, и застывает кровь в жилах, когда моей головы касается холодная рука:

— Здравствуй, Нагайна.

Длинной цепью тело змеи повисает на хозяине, а я вздрагиваю от омерзения. И вижу перед носом раздвоенный язык.

В тот же миг раздается стук в дверь, и я соскальзываю на стол, вольготно располагаясь прямо перед глазами…

«Хозяина», — подсказывает что-то внутри, а я зажмуриваюсь:

«Уйди, оставь меня!» — кричу сам себе.

И замираю, когда в комнату входит высокий худой человек в темной мантии. Капюшон откидывается, слышатся спокойные отстраненные интонации. Только что-то меняется в глазах, когда взгляд натыкается на меня.

— Мой Лорд? — человек отрывает взгляд от змеи и переводит на ее хозяина, так же хладнокровно выдерживая взгляд красных глаз.

— Здравствуй, Северус.

— Вы звали меня, мой Лорд?

— Да, Северус, звал, чтобы еще раз задать вопрос, в котором я все же имею основания для сомнений.

— Мой Лорд, мы уже обсуждали с вами причины, по которым мне пришлось заменить воспоминания. Как я сказал, сделать это пришлось перед появлением Альбуса Дамблдора, или, если лучше выразиться, перед очередной проверкой — он считает, что мой новый пост все же может спровоцировать меня взяться за старое дело.

— Что ж, это легко проверить… — шелестит тихий голос, а затем время словно застывает, электризуясь в пространстве среди смотрящих друг на друга людей. Один — с тонкой ухмылкой на лице, другой же спокойным черным взглядом отвечает на немой вопрос, застывший в глазах другого. Проходит, казалось бы, целая вечность, когда сидящий сзади человек произносит, переводя взгляд на меня:

— А он прав, Нагайна. Что ж, я доволен, Северус, что ты и здесь оправдал мои надежды. Можешь идти.

Худой человек передо мной наклоняет голову, сохраняя все ту же непроницаемую маску на лице, а затем выходит за дверь.

Я чувствую вдруг, что именно сейчас, сию секунду у меня есть надежда спастись из этого змеиного плена, не сойти с ума от лезущих в голову мыслей. Только этот момент даст мне возможность вырваться, и бросаюсь вперед, я уже начинаю ощущать свое настоящее тело. Что-то внутри, словно оковы, оплетает меня, и я почти вою от безысходности, как вдруг оказываюсь прямо за дверью. Там, куда вышел этот высокий человек.

Судорожно оглядываюсь. «Зачем я ищу его?» — бьется внутри вопрос, а я уже ничего не соображаю, я просто ищу.

На мгновение ощущаю радость освобождения, чувствуя, как колет в кончиках пальцев, а затем вздрагиваю от тихого выдоха сзади:

— Опять ты…

— Эй, — я кидаюсь к стремительной тени, что резко развернувшись ко мне спиной, уходит в самую глубь темного коридора, а свет факелов бросает редкие всполохи света на черную фигуру.

— Постой!

Фигура скрывается за поворотом, я кидаюсь следом, как вдруг поскальзываюсь. Пол подо мной будто раскрывается, отходит в сторону, и я цепляюсь за гладкую поверхность, смотря на удаляющийся силуэт.

— Помоги мне… — слышу я в тишине коридора свой охрипший голос и чувствую на своих губах знакомый поцелуй, такой близкий, такой настоящий… Кто-то обхватывает меня, удерживая от падения в пустоту, и обжигает кожу мертвым дыханием:

«Помогу, Гарри. Только скажи мне, и я сделаю это…».

«Нет, не ты», — хочется крикнуть мне, но меня затыкают ртом, не давая вздохнуть, не давая сказать…

«Это наш хозяин, Гарри. Не забывай этого», — на мгновение в памяти всплывает змееподобное лицо, и я передергиваюсь от отвращения.

Это твой хозяин, а не мой.

«Посмотрим», — шипит на ухо знакомый в кошмарах голос.

Я сквозь пелену бессознания смотрю на черный силуэт вдали, уже ставший точкой, на мгновение обернувшийся в мою сторону. А затем, словно оказавшись рядом, слышу тихое:

— Чертов мальчишка.

И проваливаюсь в пустоту, куда меня отпускают цепкие руки, что до этого так и норовили исцарапать мое тело.

* * *

Медленно распахиваю глаза, словно выходя из этого состояния, медленно провожу языком по губам — нижняя припухла от укусов и кровоточит. Неровный свет луны падает в окно, яркий ореол серебра виднеется вдали, такой холодный, словно ледяной… И такой далекий.

«Все правда, все было», — я привстаю на постели, сгибаю-разгибаю пальцы — это я. Смотрю себе под ноги — и это тоже я. Так кто же я был там, в этой… параллельной реальности?

Я не помню, как выбираюсь из дома, почти наступив на шатающегося ночью Живоглота. Я не помню, почему мне так холодно, так хочется взвыть. Как скрипит отвалившаяся дверь сарая, так и у меня на душе скрипит каждый нерв, болью отдаваясь в голове. Я просто толкаю дверь плечом, вываливаясь в ночь, на теплый, пропитанный влажностью воздух.

Я был змеей, я был Нагайной. Мне было поручено сидеть рядом, как цепной собаке, и чувствовать каждый вздох своего господина — Волдеморта. Я почему-то не мог вспомнить, как зовут человека напротив, а сейчас понял — это был он, Снейп. Худой, высокий с непроницаемым взглядом и смертельной усталостью в глазах. Суровая решимость, казалось бы, навсегда застыла в его лице и слетела только тогда, когда он чуть не узнал меня.

«Опять ты… Чертов мальчишка!».

Он подумал, что я — порождение его, должно быть, измученного сознания, ведь он и в самом деле переделывал воспоминания. Применение легилименции от Волдеморта — кому как не мне знать, что это такое!

«Что он сделал с ним?» — бьется внутри, а сам себе я отвечаю:

— Не мое это дело.

Я обхватываю голову руками и почти рычу: я противоречу сам себе!

С силой ударяю ногой по ножке близ стоящей скамейки, пальцы ног саднят, но теперь внутри буря утихает из незаданных нежелательных вопросов. Остается одна четкая мысль:

«Лишь только он может мне помочь».

Потому что, как мне показалось, он что-то увидел в глазах змеи, что-то промелькнуло в его зрачках, всего лишь мгновение, может, это была догадка, я не знаю. Если не знает он — не знает никто. Дамблдор? — я нервно хрущу пальцами и мотаю головой. — Нет. Просто потому что если я еще и окажусь совсем съехавшим с катушек, ни в какие больше задания меня не допустят, будут рьяно следить за моим состоянием, выслеживая минуты, когда на меня находит эта пелена бессознания. А когда она вообще возникает?

Я сажусь на край поваленного дерева и закусываю костяшки пальцев. Ветер продувает меня насквозь, а где-то там, на востоке, скоро займется заря, небо еще черное, но воздух уже влажный. Будет роса.

Я задумчиво взрываю землю носком ботинка, откинув маленький камешек далеко вперед, он обо что-то глухо ударяется, а я сгибаюсь на бревне, пряча лицо в ладонях.

Я чувствовал себя, словно единое целое с кем-то. И этим кем-то был он, Волдеморт. Жжение в груди, та же пелена именно тогда возникает, когда я теряю контроль. Когда открываюсь проступившим чувствам, все начинается с ярости.

«Снейп — единственный человек, рядом с которым мне находится безопасно», — вспышкой мелькает в голове, и я горько фыркаю, заходясь затем истерическим смехом.

Примет в раскрытые объятия, как же! Сто лет как ему нужен гриффиндорец, сто лет как ему нужен Поттер.

А к кому мне еще пойти? У кого научиться «сдерживать эмоции, дисциплинировать ум»? Если я хочу уберечь близких мне людей, разве не должен я, преодолев все препятствия, сделать хоть некоторые их мечты исполнимыми? Это лето я жил для себя и почувствовал вкус счастья. Но иногда и здесь приходится платить по счетам, если что-нибудь произойдет с дорогими мне людьми…

Мысли бешеным роем тучами нависают над головой, жужжат в голове, а в сердце разрастается какая-то безвыходность.

Вот так, Поттер. Все, что имел этой ночью, потерял в считанные секунды. Дом, друзья, единственный любовник — все может оказаться под угрозой, если я не приму каких-либо мер. А единственный выход мне давно известен.

Свершить пророчество, стать убийцей, податься к человеку, надеяться на которого еще лето назад было бы для меня абсурдом. И быть до конца уверенным в принятом решении, все же я человек, а не машина, и что-то внутри подсказывает, что непоколебимость в принятом решении может тревожно зашататься.

Я тащусь на негнущихся ногах к себе, борясь с желанием отключиться прямо по дороге. Только добравшись до второго этажа, я падаю на кровать и проваливаюсь в беспокойный сон.

Все это время я уверял себя, что надо быть сильнее — но тщетно. Два дня прошли незаметно — солнце все так же всходило и опускалось вновь, а меня опять посетили кошмары — да и прекращались ли они?

В первый раз меня вырвал из сна мой собственный вопль, полный цепенящего ужаса. В другой раз меня разбудила неожиданно зашедшая ко мне Гермиона.

— Опять были?... — вопрос повис в воздухе.

— Нет, Гермиона, это просто сон. — твердо заверил я подругу.

Она аккуратно прикрыла дверь, а я лежал до утра, вцепившись в простыню зубами и не не смыкал глаз до самого рассвета.

В утренней дымке я все-таки сдался усталости и некоторое время плавал в раздраженном полусне. Его нарушила Джинни, требовательно постучав в дверь.

— Завтрак, Гарри.

— Гарри, милый, что с тобой? — миссис Уизли вытирает руки о полы фартука и беспокойно вглядывается в меня.

— Ничего, миссис Уизли, я в порядке, — я пытаюсь улыбнуться, а Рон тянет меня усесться.

— Порядок, друг, обычно бывает у людей, которые не похожи на бледно-зеленых слизней. Еще немного, и ты рискуешь стать зеленее, чем весь Слизерин. Будь осторожнее, — Рон ободряюще хлопает меня по плечу.

Я утыкаюсь в поставленную тарелку овсянки и делаю глоток тыквенного сока.

Ты даже не представляешь, Рон, как мне нужно быть осторожнее. Как вам нужно быть осторожнее.

А про цвет слизеринского факультета ты почти угадал — теперь ясна эта предельная бледность лица Снейпа. Иногда и серый цвет его кожи оправдан: после общения с Волдемортом сил хватает только на то, чтобы голова коснулась подушки, а не пола. Порция легилименции — почти как занятия со Снейпом.

Не зря он тогда говорил мне, в бешенстве швыряя обратно на стул: «Темный Лорд никогда не отдыхает, мистер Поттер. Или вы вообразили, что в его отношении к вам проснется вящая снисходительность?».

Режущая тоска вперемешку с обреченностью застилает темной пеленой мои глаза, когда я вспоминаю о той ночи. Шрам на губе однозначно не даст мне об этом забыть.

Кто-то терзал меня, мои губы, пока в мозгу бешено отплясывала просьба о помощи, а он не отозвался. Подумал, что я иллюзия, дым.

Знакомое чувство берет верх. У меня нет сил сдерживать его — и я гну ложку одними пальцами.

— Гарри, эй, ты чего?

Гермиона трясет меня за плечо, но я не могу оторваться от искаженной поверхности прибора. Я всматриваюсь так, что режет глаза — и вместе с тем, я на секунду теряю ощущение реальности.Ушел. Оставил. Чертов ублюдок! Да как он посмел! — яростно шипит что-то внутри. Я почти забываюсь, но ощутимый толчок в плечо приводит меня в себя.

— Гарри, ты меня слышишь? — Гермиона смотрит на меня с недоумением.

— Простите, — я резко встаю из-за стола. Скрежет отодвигаемого стула чувствительно бьет по напряженным нервам. Я прихватываю булочку из корзинки и бегу наверх, чтобы никого не видеть. . Шрам снова кровоточит, когда я нервно прикусываю губу Но именно это мне и нужно. Привкус крови, боль в губе — значит, я еще жив.

— Гарри, открой. У нас новость — кстати, тебя она тоже касается! — громкий стук в дверь.

Я непонимающе мигаю, а затем отодвигаю щеколду — когда успел закрыться? В комнату немедленно входит Гермиона, а следом Рон.

— Слушай, помнишь Флер Делакур? Они с Биллом недавно обручились и теперь приглашают нас на свою будущую свадьбу.

Я молюсь про себя, чтобы друзья не заметили вспухшей губы и старательно всасываю

ее ртом — со стороны, наверное, выглядит глупо, но поделать больше я ничего не могу.. За помощью идти я решительно не хочу. Само заживет.

— Ну так что? Вспомнил? Чего сидишь как истукан, неужели и вправду забыл? — Рон плюхается рядом, а затем переглядывается на мгновение с Гермионой, — да что с тобой такое, Гарри?

Беспокойный тон, быстрый взгляд — все я замечаю, даже предостерегающий взгляд Гермионы, и выдыхаю:

— Все нормально.

— Ага, так мы и поверили. Верно я говорю? — Рон кивает подруге, а та только внимательно всматривается в меня и берет с тумбочки газету. Я слышу, как шуршат раскрывающиеся листы.

— О, Гарри.

Я отворачиваюсь, подворачиваю под себя ноги, и сжимаюсь, будто внутренне приготавливаясь.

— Я сделаю все возможное, чтобы вытащить его. Я не допущу этого, как с Сириусом. Я…

— Гарри, не надо.

Гермиона откладывает в сторону смятый лист вырванной газетной страницы, заголовки которой буквально не подпрыгивают:

«ЧТО СКРЫВАЕТ МИНИСТР МАГИИ? ВПРАВДУ ЛИ ПОЖИРАТЕЛИ СМЕРТИ ОБОСНОВАЛИСЬ НЕПОДАЛЕКУ ОТ ЛОНДОНА? ЧЕРНАЯ МЕТКА ВНОВЬ ОЖИЛА В МАГЛОСКОМ ЛОНДОНЕ!».

— Это ведь может быть неправдой… ты сам говорил, что не доверяешь журналистам.

— Но не в этом деле, Рон. Неправдой скорее будет то, что Волдеморт умрет от внезапного приступа. Или от приступа любви ко всем магглам, — добавляю я устало и откидываЮсь на подушку.

Минута, а может, и две, проходят в совершенном молчании, и когда я уже начинаю считать полосы в потолочном дереве, Гермиона вдруг вскакивает с места:

— Так, мальчишки, такой расклад. Быстро руки в ноги — и на улицу в квиддич.

Последняя неделя перед школой не должна пройти впустую. Пусть за окном бушует буря, мы же гриффиндорцы! — она хлопает ладонью по столу. Резко, словно отчаянно, всматриваясь в наши с Роном лица, словно ища поддержки.

Ее родители там, в магловском Лондоне — звонко раздается внутри голос, и я корю себя за невнимательность. Родители моей подруги все еще под угрозой, а она вытаскивает еще и меня со своими проблемами. Еще раз зарекаюсь не рассказывать ничего. И ей, и Рону хватает на сегодняшний день насущных забот, помимо решения моих проблем.

«Это не проблема, Гарри. И ты знаешь, как ее решить», — змей в голове поселился навсегда — я слышу его изредка, но в тот момент, когда я готов забыть о его существовании, он появляется вновь.

Какая-то пьяная бесшабашность ударяет в голову — если хоть так я могу отвязаться от навязчивых мыслей о газетах, о сведениях, о многочисленных непроверенных догадок… Мне нечего терять.

— Ты права, Гермиона. Рон, вставай, квиддич не ждет, — я прикрываюсь радостью, сам тащу их на улицу, вырываюсь из душного помещения и подставляю лицо солнцу — так долго я не чувствовал тепло. А затем в руку вкладывается древко метлы:

— Ну что, зовем Джинни?

* * *

Ветер в лицо, бьющий в самую суть, рвущиеся от напряжения легкие — и чувство силы в мышцах, в крепости рук, сжимающих гладкое дерево. Я отклоняюсь вправо и лечу вниз — ближе, ближе… Земля с бешеной скоростью летит мне навстречу, как обезумевший бладжер, а я, рискуя не успеть, только в самый последний момент взмываю обратно в небо.

Ношусь я уже минут тридцать после игры, забыв обо всем. У Земли есть странная привычка притягивать все, что ты хотел забыть. Так, приближаясь, передо мной мелькает выгнувшееся от боли тело Криса и я молниеносно взмываю вверх. А затем, задержавшись немного в воздухе, иду опять на снижение — может быть, просто показалось?

Улыбка, что я никогда не забуду и тихое, как будто рядом:

Гарри…

Сколько раз произносилось имя такими интонациями! Ничего нового — мне не привыкать. Я снова иду на снижение, а в сердце на мгновение сжимается от страха.

Я вижу Рона и Гермиону. Они живые, вполне реальные, только очень бледные. Гермиона прижала руку ко рту и смотрит на меня широченными глазами.

Что случилось? — хочется крикнуть мне, но какой-то безумный толчок в груди заставляет вновь взмыть вверх. И зависнуть там, не в силах отвести взгляд.

Протянутые руки ко мне, восседающий на метле человек — в наступающем вдруг тумане я вижу плохо. Руки все тянутся ко мне, а сзади обдает холодом:

Давно не виделись, Гарри.

Я выравниваю метлу, меня окутывает туман липкого страха — мне не выбраться.Руки удлиняются, протягиваются ко мне, я почти вижу выступающую из тумана фигуру.

Узнаешь меня?

— Исчезни! — метлу встряхивает, а я сильнее вцепляюсь в дерево, сразу все вспоминая.

Мои первые воспоминания — и всепоглощающее чувство ярости. Тихий голос, за которым я безоговорочно следую. . То душащее, кусающее существо, что так терзало мои губы возвращает мне все воспоминания.

Да, Гарри.

Как в замедленной съемке, я слышу внизу испуганный вскрик Гермионы, , и словно чувствую, как одновременно Джинни и Рон садятся на метлы.

Нет! Не сюда, им нельзя!

Я пытаюсь увернуться от длинных рук, а из белесого липкого тумана плавно выступает, наконец, лицо самого хозяина — и я словно застываю. Потому что лицо, смотрящее на меня, есть отражение меня самого, а искаженные черты знакомы до боли.

Губы — мои губы напротив, только кривятся мне навстречу, а на глаза падает пелена. Лицо, словно без шеи, начинает приближаться , не сводя с меня полубезумного взгляда. , а меня пробирает страх. Животный, дикий, обескураживающий. Я кричу прямо в лицо, почти касающееся меня, завораживающее в своем идеальном сходстве с моим лицом:

— Petrificus Totalus!

Наверное, на грани жизни и смерти, безумия и разума происходит то, что в обычной жизни ожидать не следует. Я чувствую, как меня с силой отбрасывает назад, и я валюсь с метлы.

В мгновение от земли угасающим сознанием выхватываю лицо, обращенное ко мне. Губы искривляются, словно в беззвучном крике , а затем все исчезает, оставляя за собой лишь размытую поверхность неба.

* * *

Звучат заклятия, я почти ничего не слышу. Такое ощущение, что в ушах пробки. А затем их одномоментно вышибают:

— Гарри, как ты?

— Гермиона успела поставить воздушную подушку, но все равно…

Я медленно открываю глаза и нащупываю очки — целы, а затем привстаю на локтях. Голос хрипит:

— Ничего, жить буду.

И правда, после такого полета желание жить возрастает до неимоверных высот.

— Гарри, ты нас так больше не пугай, ведь ты сначала… Зачем тебе понадобилось так на метле выделываться?

— Вы видели? — я пристально смотрю на склонившихся друзей, краем глаза выхватывая выходящую из дома миссис Уизли.

— Больше никаких метел до начала учебного года, молодые люди! — она почти трусцой бежит ко мне, а затем взмахивает волшебной палочкой. Что-то внутри руки хрустит, и я с удивлением смотрю на кисть. Надо же, я и не заметил, какая она была мертвенно-бледная. Не переставая разглядывать руку, я задаю вновь вопрос — а внутри все сжимается от ожидания ответа.

— Вы видели… что-нибудь помимо меня на метле?

Не поднимая головы, я чувствую всем телом, как они переглядываются, а миссис

Уизли опускает руку мне на плечо:

— Гарри, милый, кого мы должны были видеть?

— Только тебя и твою метлу. Ты задержался в воздухе, прямо против ветра, а затем тебя будто сбило ураганом, и ты полетел вниз.

— Сбило ветром, значит, — я прижимаю ладонь ко лбу и вдруг фыркаю:

— Гарри, эй, ты чего? Что еще мы не сказали? — Рон встряхивает меня, и я вскакиваю с земли так резко, что Джинни охает от неожиданности.

— Ничего, Рон. Вы ничего и не должны были видеть. Это у меня от кислородного голодания крыша едет.

Мы несколько секунд стоим молча — мне кажется, или Рон и вправду пытается что-то прочитать у меня в глазах? Я чувствую себя слишком опустошенно, слишком… живо, чтобы играть в гляделки и вопросы-ответы, как делал это с Дамблдором. Как видно, у директора своя политика — не отвечать напрямик. А раз я гриффиндорец, так вообще побуду максималистом — я не буду отвечать вообще. Не своим друзьям, потому что втягивать их в это… Причем, все равно, они ничем не могут мне помочь. Ведь только я один его вижу.

Так будет лучше для всех, — твердым законом выедаются четкие слова. Ничего лишнего, я просто не хочу казаться сумасшедшим. По-моему, только сумасшедшие всегда уверены в своей правоте?

— Пошли к дому, Гарри, — Джинни тянет меня за рукав, а я благодарно киваю ей:

— Пошли.

Где-то что-то падает. Похоже, Живоглот нашел себе игрушку, — отмечает усталый мозг. Вгостиной бьют часы, возвещая о Быстротечности дня — уже половина шестого. Солнце кренится в закат, а я не могу отвести от него глаз, завороженно наблюдая за притягательными кроваво-красными оттенками лучей, . И за длинными тенями, что разрастаются на земле. Я знаю, почему мне нравится этот закат.

«Ты… Гарри, лучше было бы, если бы ты не уезжал», — сказал он тогда. Крис даже не спрашивал, куда меня увозят — словно понимал, что не сможет преодолеть расстояние

между нами. Расстояние двух миров.

Я втягиваю носом свежий воздух — аромат корицы из кухни мешается с запахом полыни.

Как бы пафосно не звучало, но это правда. Два мира не свести воедино — хватит одних Малфоев, одержимых чистотой крови. А сколько их, чистокровных, рассеянных по всей Британии? Или все держатся особнячком, а то ведь гордые… Я закрываю глаза, считаю до трех.

Хотя, если думать напрямик, никто бы мне не помешал общаться с Крисом. .

— Я закрываю глаза, — просто я сам… не хочу себя навязывать. Дело не в благородстве — я все же не рыцарь. Дело в том, что чем ближе он мне станет, тем скорее сможет узнать о нем Волдеморт.

Что-то словно дергается внутри при звуке имени, а я кладу руку на грудь — сердце бьется все так же ровно.

Однако что бы ни происходило сейчас, со мной, во мне — я этому не удивлюсь. Про своего двойника я не знаю ничего, однако мне почему-то кажется, что он знает что-то, чего не знаю яПосле того происшествия в воздухе я больше не мучаю себя догадками — все равно все упирается в то, что ощущения странным образом появляются после сильных эмоций.

Я кидаю взгляд на висящий календарь с солнечной картинкой — 27 августа и нарисованная погода разве что не выскакивает от демонстрации хорошего дня.

Четыре дня до школы, четыре дня до настоящей жизни. Не то, чтобы я тяготился обществом добродушной миссис Уизли, мистера Уизли, их друзей — вовсе нет! Просто еще есть кое-что, в чем мне не хочется признаваться.

Ты просто хочешь увидеть его вновь, чисто из любопытства проверить, каков он станет с тобой в этом учебном году, — звучит предательский голос, и я вспыхиваю.

Да как так вообще думать можно?

Два дня не решают ничего, — подсказывает рассудок, — тот день, когда он спас тебя… сколько он вообще тебя вытаскивал? Раз, два? Да и зачем вообще ему это надо?

Снейп для меня — самый противоречивый человек из всех. Спасать с ненавистью — он способен на это? А быть может, если учесть все его недостатки, он просто бережет меня для…

Нет, черт тебя подери, я не поверю в это! — исступленно бьется сердце, и я впиваюсь в оконную раму, — если это так, то я сам, своими руками придушу его.

Если он лжет, когда вытаскивает из новой передряги, если он лицемерит, когда говорит такие вещи: «Боритесь, Поттер», — мимолетное облегчение в глазах и вновь холодный тон. Если он делает это просто для того, чтобы спасти жизнь мальчику-который-выжил, — как это престижно, черт его подери! Я ударяю кулаком по подоконнику, задевая локтем цветок в горшке. Кадка опасно накреняется и летит на пол, разбиваясь с громким шлепком. Комья земли летят в разные стороны, а я как завороженный слежу за ними. В земле, прямо как на Прорицаниях, выглядывает до боли знакомый профиль. Хочется втоптать его обратно, но я не двигаюсь. Не желаю чувствовать вновь это одиночество. Эту дурь из головы, как видно, мне не выкинуть. Где-то глубоко внутри я правда чувствую досаду.

— Reparo, — летит заклинание в расколотые черепки и горшок восстанавливается. Я сжимаю подоконник руками и поворачиваю голову к Гермионе. От брошенного следующего заклинания раскрошенная земля на полу собирается обратно в целый горшок.

— Спасибо, — получается одними губами. Я отворачиваюсь обратно, пытаясь унять яростно скачущее сердце.

— Хороший вечер, правда? — Гермиона подходит к окну и закрывает глаза, подставляя лицо лучам закатного солнца. Красные лучи скользят по каштановым волосам, по тонким векам. Она даже не жмурится.

Я не знаю, что со мной происходит, когда я думаю, вспоминаю о нем, но это не даст мне покоя.

— Гермиона, а что делать человеку, жизнь которого постоянно испытывают? Ну. постоянные риски,новые приключения, — Боже, какой бред я несу! Но мне почему-то важно знать это. Гермиона молчит и слушает, и я продолжаю.

— Предположим, тебя, находящуюся у самой смерти в руках, постоянно выдергивает из ее лап один человек. Раз за разом, хотя ты не просил такой помощи. Что это может означать? Если ты уверена, что он тебя ненавидит просто за то, что ты есть?

Я почти впиваюсь в ее безмятежное лицо взглядом. Я хочу увидеть, как она думает, как она пытается сформулировать — может, это я не замечаю очевидного? Женщины всегда видят под другим углом.

— Гарри, ненавидя, человек способен на разные поступки. Оскорбить, причинить боль, даже убить.

— Ты хочешь сказать, что ненависть проявляется только в таких делах?

Гермиона вздыхает и не открывает глаза:

— Да. Но есть кое-что, что сильнее этого, как мне кажется. Есть то, что может заставить волевого человека оставить все свои эмоции и неприязни в сторону. Это чувство долга или любовь.

— От ненависти до любви один шаг? — все внутри заходится истерическим смехом. Это абсурд.

— Тогда все было бы слишком просто, Гарри. Так и Сам-Знаешь-Кто полюбил бы весь мир. Ведь любовь — штука непростая. — Гермиона прищурилась, — Она как извилистая дорожка, с терновыми кустами и камнями. Идти по ней непросто, главное знать, к кому идешь.

Сердце екает, когда я слышу эти слова. Они будто впечатываются в меня намертво. ,

— А если я стою перед дорогой и не знаю, идти по ней, или нет?

— Тогда ты просто не знаешь, кого хочешь увидеть впереди, в конце пути, Гарри, — она поворачивается ко мне и светло улыбается Лучше уж застыть навечно, наблюдая

за мягким сиянием, что исходит от Гермионы — просвечивающиеся сквозь волосы лучи заката словно делают ее воздушной, кажется, что она сейчас улетит.

— И есть еще долг, — свергает меня мой же голос с небес на землю.

На языке появляется горький привкус от этих слов, мне не хочется подводить себя в рамки такой формальности.

Только долг? — тихо спрашивает что-то внутри, — спас раз, спас два раза, а те два дня? Они тоже входили в список долгов?

Я не могу, не хочу верить ни единому предположению. Я просто застреваю где-то посередине, откидывая все домыслы, а в груди бьется неспокойная мысль: «Только бы увидеть его, удостовериться в том, что это просто сухой долг, а потом забыть все, перестать мучиться. Забыть, черт возьми».

— Гарри, порежь салат, пожалуйста, — миссис Уизли щелкает по носу пробегающего мимо Рона и грозит ему пальцем:

— Чтоб еще раз выхватывал у меня из-под носа горячие булочки. Ты мог обжечься! И ничего мне тут фыркать, знаю я эти штучки Фреда и Джорджа!

— Но именно они помогают нам сохранить руки, — Рон выхватывает из рук Джинни блестящую упаковку, и гордо выпятив грудь, басит, — молодыми, красивыми и здоровыми!

— Вот негодник, — миссис Уизли чуть улыбается, — и все ведь близнецы.

— Зато мои руки смогут остаться целую вечность прекрасными, а желудок набитым до отвала вкусной едой! Потому что теперь все самое горячее я смогу брать без риска для здоровья, — и прибавляет, наклоняясь ко мне и косясь на мать, — так Фред сказал.

Я чуть улыбаюсь, а затем шепчу в ответ:

— Навсегда прекрасными они останутся у тебя, пока не истечет срок годности.

— Вот в чем фишка процветающего бизнеса близнецов!

— И в хорошо поданной рекламе, Рон, — Джинни выхватывает блестящую упаковку с перчатками и кладет ее на край стола, а затем усаживает брата за стол:

— Садись, будешь резать.

— Мне уже страшно, — Рон делает большие глаза, а я чувствую, как за этим весельем что-то скрывается. Слишком все хорошо, чтобы казаться правдой, слишком все спокойно. Но внутри у меня ничего не ноет, кроме старых ран.

Я наклоняюсь над капустой и режу ее, в какой-то момент чуть не отрезая себе палец. Кажется, что своими мыслями я только накликал на себя беду.

— Осторожнее! — миссис Уизли качает головой,. Я упрямо уверяю ее в том, что просто задумался.

— Задумаешься так, Гарри, и впрямь что-нибудь случиться, — Джинни опрокидывает овощи в глубокую тарелку и бежит к шкафчикам на кухне: — Где-то тут были коренья…

— Чуть правее, дорогая, — миссис Уизли беспокойно кидает взгляд на часы. Я замечаю это, поскольку сам не могу оторвать от них взгляда.

Минутная стрелка отсчитывает круги, и, чем дальше идет время, тем больше нервничает миссис Уизли. Салат, под дружный разговор, уже порезан и заправлен, луковый суп дымится на столе, а мясной пирог почти одуряет своим ароматом. Однако тот, кого мы ждем, еще не появился.

— Ну где же Артур? — миссис Уизли нервно мнет в руках скатерть, на мгновение становясь маленькой испуганной девочкой. Мне становится жаль ее. Я подсаживаюсь рядом и чуть касаюсь плеча:

— Он сейчас появится, миссис Уизли.

— Я знаю, Гарри, дорогой. Просто тяжело дается ожидание, — женщина виновато улыбается, поднимает голову и накрывает мою руку своей, — хорошо, если тебе не приходится так же переживать за кого-то.

Я на мгновение прикрываю глаза — две фигуры из моего сна стоят, передо мной, словно наяву. Первую закрывает вторая, более высокая и темная, и я с какой-то безысходностью в голосе могу назвать имя этого человека.

Вы говорите, мне не за кого переживать? — я вновь открываю глаза. Внутри все сворачивается от беззвучного крика. Что я, по-вашему, делал все это время? О Крисе — начиная с того момента, как столкнулся с дементорами и заканчивая кричащими известиями о происходящем в маггловском мире. Я не могу заснуть. Мне снятся сны с еще одним персонажем, будь он неладен! Зачем ему, скажите на милость, надо было так менять мои взгляды, я не представляю.

«Ненавидеть всегда легче, Гарри», — словно не мой, но чей-то знакомый голос звучит в голове, разливаясь эхом по натянутым нервам.

Я не ненавижу — банально, да, но что делать? Да, не ненавижу. И что? Мне бы было плевать на все, что произошло, если бы не новая, а затем и еще одна встреча тогда, во сне — я уверен, что она была. Шрам на губе не дает мне забыть о ней. И тихое, безысходное: «Опять ты…».

— О, Гарри, дорогой, я не хотела тебя обидеть! — миссис Уизли поднимает мое лицо, вглядываясь прямо мне в глаза. Сзади раздается голос Гермионы:

— Все в порядке?

Где-то слышится тихий вздох. Он отрезвляет меня, я нахожу в себе силы сбросить ненужные сейчас мысли и воспоминания. Бодро улыбаюсь:

— Все хорошо. А вот и кто-то идет! — я указываю на мелькнувшую тень перед окном. Остальные напряженно вглядываются прямо в темную ночь за окном:

— Гарри, может, тебе показалось? — миссис Уизли переводит взгляд на меня. Я открываю рот, чтобы возразить, но в дверь слышится стук.

Мгновенно оставив нас, она кидается к деревянной двери и берется за ручку, прижимаясь щекой к дереву:

— Артур, это ты?

— Да, — слышится за дверью усталый голос мистера Уизли, — но если на моем месте был бы Пожиратель Смерти, он бы ответил точно так же.

— Но не все Пожиратели Смерти так опаздывают! — радостно ворчит миссис Уизли, трясущимися руками открывая дверь и впуская в дом мужа.

На мистере Уизли длинный запыленный дорожный плащ. Вид у него совершенно изможденный, глаза красные, раздраженные, И все же он не сдерживает радостной улыбки,

— Все в сборе? Последний вечер все же в стенах дома, а потом…

Он не договаривает. Миссис Уизли, сняв с него плащ и повесив на вешалку в прихожей, обхватывает его и шепчет куда-то в свитер:

— Я так перепугалась.

— Мам, ничего не могло случиться, Гарри ведь сказал правду!

Джинни берет в руки нож и начинает резать пухлый пирог, а миссис Уизли лучезарно улыбается, вытирая покрасневшие глаза:

— И правда. А я, глупая, все переживаю здесь…

Мистер Уизли чуть сжимает ее плечо, а затем высвобождается из крепких объятий:

— Мне еще руки помыть следует, я сейчас приду! — и, кивнув всем нам, направляется в гостиную, кинув на диван портфель с какими-то папками.

— Ну что ж, папа сейчас вернется! Давайте поскорее за стол. Джинни, помоги-ка мне разлить суп, — утихомиривая дрожь в руках, миссис Уизли берет тарелку в руки и с улыбкой смотрит на дочь.

Через несколько минут за стол к нам присоединяется мистер Уизли и желает всем приятного аппетита.

— А что произошло в министерстве? — Джинни беспокойно смотрит на отца и пододвигает к нему корзинку с хлебом.

— Спасибо, Джинни, — прожевывая, кивает он. — В министерстве решается вопрос со

стирателями памяти — их, как оказывается, просто начинает не хватать.

— Неужели у всех обычных людей, почувствовавших волшебство, стирают память?

Гермиона вцепляется в ложку. Я с легкостью могу представить, как гнется податливый металл. Она у меня однажды действительно погнулась. Но тогда я словно перестал быть собой — я почти не помню тот момент, пока меня не окликнули. Мистер Уизли не замечает напряженного взгляда, обращенного к нему, и отвечает, разламывая хлеб и кроша его в тарелку с супом:

— Да, почти всегда так. Слишком теперь многие могут поведать остальным об удивительных происшествиях, что случаются в их мире. Тот-Кого-Нельзя-Называть переманил дементоров на свою сторону и безнаказанно пользуется этим — о чем и говорят, впрочем, и газеты. Кстати, можно посмотреть экстренный выпуск «Пророка».

Мистер Уизли достает из кармана газету и разворачивает ее. На передовице красуется Рита Скитер, а на заднем фоне Скримджер. Густые волосы министра,

напоминающие львиную гриву, развеваются на ветру. Нахмуренные брови нависают над глазами, а руки складываются каждый раз, когда репортерша указывает на него длинным пером:

— Ох, только не это… — Гермиона роняет ложку в суп и закрывает лицо ладонями.

— Что случилось, дорогая?

— Пап, похоже, лучше убрать газету, — шепчет Рон отцу и кладет руку подруге на плечо, — в чем дело, Гермиона?

— Там написано, что разрушена деревня вблизи Лондона… там, — Гермиона поднимает бледное лицо, — там наш загородный дом и если родители поехали туда… Сейчас же лето… Я говорила им не выезжать.

— Они никуда и не выехали, Гермиона! Раз ты их предупредила... — Джинни накрывает ладонь Гермионы своей и вглядывается ей в лицо, — ведь они доверяют тебе и знают, что ты заботишься о них. Все будет хорошо.

Гермиона поднимает все еще бледное лицо и слабо улыбается:

— Доверяют мне, да… Спасибо. Извините меня, — обращается она ко всем нам, а миссис Уизли встает со своего места и приобнимает ее. Гермиона благодарно кивает и нервно берет в руки ложку.

— Дорогая, сейчас тяжелые времена, это правда. Но в такие дни нам надо быть особенно внимательными, и не краснеть из-за того, что ты проявила заботу о родителях — каждый имеет право сказать это тем, кто может выслушать.

Гермиона по-прежнему бессмысленно кивает,.Я краешком губ улыбаюсь ей:

— Ведь мы с тобой?

— Со мной, — робко отвечает она на улыбку.

— И Артур, больше никаких газет за столом! — Молли садится рядом с мужем, и взмахивает палочкой. Куски пирога раскладываются по тарелкам. Мистер Уизли согласно кивает:

— И после ужина тоже. Не хочется портить пищеварение. Кстати, вы слышали, какую статью выпустил недавно мистер Лавгуд?

— Что-то еще похлеще последней? Той, что про пресноводных заглотов?

— Верно, Гарри. Как повесить у себя в гостиной рог взрывопотама, — делая многозначительную паузу, мистер Уизли окидывает нас взглядом, а Гермиона поднимает голову:

— Они же занесены в класс В по списку запрещенных к продаже материалов, которыми… — начинает Гермиона читать лекцию.. Все слушают внимательно, а мистер Уизли иногда вставляет слово и согласно кивает.

— Хорошо папа умеет отвлекать, — мигает мне за спиной Рон и корчит рожу, — ой, что сейчас начнется…

И правда, к Гермионе постепенно возвращается нормальный цвет лица, а голос все больше твердеет. Если дело касается защиты животных, людей, книг или знаний — тут уж держись!

Хотя, думаю, несмотря на вновь приобретенное спокойствие, в глубине ее сердца все же засело сомнение. Такое не проходит быстро и по взмаху волшебной палочки. Я слишком хорошо знаю Гермиону, чтобы быть уверенным в ее способности так быстро переключаться. Я вижу, как она переживает. Рон тоже знает об этом. Словно читая мои мысли, он на мгновение накрывает ее ладонь своей. Гермиона смотрит на Рона в ответ — так благодарно, так, что внутри все сжимается.

«Ты остаешься один, Гарри».

Мне все равно. Даже если и так, я выдержу это, я смогу, — я верю в себя, в меня верят мои друзья и быть может… В меня верит он? Что за бред.

Наступает новый учебный год и я смогу наконец, узнать, что изменилось во мне со временем. Что поменяется в его отношении ко мне — прошлый год не сравнится с этим. По крайней мере, с моей стороны. Сейчас я понял, что ненавидеть не лучший выход, особенно если дело касается тех, кто оставил в моей душе след. А его следов, незримых, но ощутимых, в моей душе протоптанная дорожка.

Я смогу проверить себя. В конце концов мне просто любопытно.

— Гарри… Ты все еще не хочешь сказать мне свой ответ?

— Что я тебе должен ответить? — я дергаюсь в сторону, но кто-то цепко держит меня за лицо, обдавая холодным дыханием, ледяной коркой замерзающей на щеках.

— О, совсем немного. Ведь ты видел меня, слышал, чувствовал… Как тебе новые ощущения?

— Чего ты добиваешься? — я чуть всхлипываю, когда острые ногти впиваются мне в лицо, а идеальный рот другого меня хищно изгибается, завораживая и отталкивая одновременно. Кожа, такая гладкая на вид, такая мягкая на ощупь оказывается под руками, и я чувствую, как кто-то обнимает меня за поясницу, а около уха волосы встают дыбом, там, куда дотрагивается мой двойник губами:

— Чего я добиваюсь? Сказать тебе?

Я упираюсь ему в грудь и пытаюсь оттолкнуть, мне душно, мне страшно в этих объятиях, а он только кривится в ответ. Не в силах сопротивляться, я выдыхаю:

— Скажи мне, чего ты добиваешься.

— Тебя, — и видение исчезает, оставляя меня одного в темноте, такой холодной и мокрой, что я…

Просыпаюсь. И сразу же различаю встревоженный голос:

— Рон, ну зачем ты так с ним! Человека нельзя будить во сне, это может плохо повлиять на его здоровье!

— И на душевное самочувствие в том числе, — я встряхиваю мокрыми волосами, замечая, как Рон убирает подальше пустой стакан, — так вот почему так мокро. Я скрываюсь обратно под одеялом и сворачиваюсь в клубок.

— Гарри, если не поднимешься, пропустишь завтрак. Сегодня нас ждет поезд!

Что-то внутри подскакивает от этих слов к самому горлу, а сердце пропускает удар — я молниеносно спускаю ноги на пол и тру глаза:

— Который час?

— Что-то тебя так в школу тянет, — подозрительно произносит Рон.

— С директором просто не успел поговорить в прошлый раз.

Что ж, этой почти правды должно быть достаточно.

— А, так ты насчет…

— Да, именно об этом. Я еще не отступился от этой идеи. У меня даже была мысль оставить все и поехать к Крису, предупредить. Хотя б что-то сделать! — я беру чемодан, стоящий в углу, и раскрываю его. Чуть порывшись, я вытягиваю из глубин школьную мантию и кидаю на кровать, — но Дамблдор сказал, что если я рискну головой, то подведу

вас. Так что серьезный разговор был отложен. Остальное вы и сами знаете.

Поискав глазами палочку, я перекладываю ее на стол и сгребаю с полки все вещи. Задерживаю на мгновение взгляд на медном брелке, что подарил мне он. В груди растет уверенность в собственных словах. Чего бы мне это ни стоило, я сделаю это. Рон тем временем мрачно отвечает, повернувшись к Гермионе:

— Знаем. Особенно про то, что Снейп теперь ведет Защиту, — он недовольно кривится, но, слава Богу, больше не выступает на эту тему. Я просто не в состоянии это обсуждать.

Гермиона, тихо сидевшая все это время на стуле около комода, наклоняет голову:

— Гарри, как ты думаешь, нам позволят в этом году посещать Хогсмид?

— Я надеюсь. Иначе близнецы просто-напросто обанкротятся, — я жмурюсь от бьющего в глаза солнечного света и протираю очки концом майки. Когда я нацепляю их обратно на нос, Рон ударяет себя по колену.

— Это уж точно. Хотя они принимают заказы министерства!

— Но основные покупатели — это все равно мы! — бодро выкрикивает Джинни, влетая в комнату. Снизу слышится голос мистера Уизли:

— Ребята, живо спускайтесь вниз! Дайте Гарри спокойно собраться!

— Иначе он останется здесь, а вы уедете в Хогвартс! — добавляется голос миссис Уизли.

— Это была угроза? — фыркает Рон и поднимается на ноги. — Так, Гарри, не заставляй нас ждать. А то действительно мама тебя оставит вместо нас и будет закармливать.

— Неплохая перспектива, — я хмыкаю и жду, пока они выйдут.

Внизу слышится сердитый голос миссис Уизли и звяканье посуды, а затем звуки пропадают — я прикрываю толстую дверь и быстро стягиваю пижамные штаны вместе с майкой, кидаю их в чемодан — в одно мгновение, прямо как пожарник.

* * *

— Раз, два, три… Гарри, твоя поклажа, — мистер Уизли достает из багажа синей машины мой потрепанный чемодан и ставит на землю, — надеюсь, ничего не забыл?

— Нет, сэр, — я берусь за потертую ручку и одергиваю футболку — в машине мы чудом поместились целой гурьбой, включая меня, Джинни, Гермиону и Рона. Мистер и миссис Уизли расположились на передних сиденьях.

— Хорошо, Гарри, тогда держи, — мистер Уизли осторожно вручил мне взъерошенную Буклю.

— Право, сэр, не знаю, что с ней случилось тогда…

Мою взбунтовавшуюся сову опять пришлось тащить мистеру Уизли. Мне же она в руки не далась, а только клюнула больно в палец и развела угрожающе крылья.

— Ничего, Гарри. У сов тоже бывают плохие дни. А может, — мистер Уизли гладит прутья клетки, а Хедвиг вытягивает голову вперед, — она просто почувствовала, что ты устал? Вот и пыталась тебя разбудить. Сейчас ты уже намного лучше выглядишь, чем в первый день своего приезда.

Мистер Уизли добродушно улыбается, а мимо нас вихрем проносится Рон:

— Да, пап, просто красавец. Куда подевался Сычик?

— А, он здесь, — мистер Уизли отвлекается на сына и вручает ему клетку с совой, — вот твоя птица.

— Ага, спасибо, пап. А…

Рон улыбается, поудобнее перехватывает клетку с совой так, что она задевает железные прутья моей. Возмущенный клекот птиц его совершенно не трогает.

— Ну наконец-то ты нашел Сычика, Рон! Я уж было подумала… — возникает рядом миссис Уизли и отирает платком лоб.

— Ага, — Рон машет стоящим впереди Гермионе и Джинни. — Мы уже идем!

Поставив клетку на чемодан, он обнимает мать, а затем отца. Миссис Уизли чуть ли не душит меня в коротких объятиях, а затем прибавляет:

— Ты уж пиши нам иногда, Гарри.

Я пожимаю руку мистеру Уизли, а затем просто смотрю на них двоих. Миссис Уизли прислоняется к мужу и вытирает глаза платком, но я смущенно улыбаюсь:

— Спасибо вам. Извините, если со мной было много хлопот, да еще и ваши письма контролировались…

— Что ты, Гарри! Ты не был нам в тягость, дорогой! — миссис Уизли тепло мне улыбается. Я растягиваю губы в улыбке и неловко отворачиваюсь. Ставлю, по примеру Рона, клетку с ухнувшей совой на чемодан. Мистер Уизли ловит меня за локоть, как будто вспомнив что-то:

— И Гарри, насчет писем. Нам рассказали о том письме… Будь более осмотрителен, — добавляет он тихо. Я крепко обхватываю ручку чемодана и киваю.

— Спасибо, мистер Уизли. Я буду осторожен.

— Береги себя, Гарри, — машут они мне вслед. Я шагаю по перрону, ища глазами друзей.

Дым паровоза, гудки, скрип вагонов, толпы людей — все смешивается в один безумный вихрь. Где-то плачет грудной младенец, где-то родители со встревоженными лицами поправляют одежду своих детей и обнимают их. В этом году им страшно отпускать своих чад в Хогвартс.

Дамблдор защитит вас! — хочется сказать им всем. — Он великий волшебник, он сражался с Волдемортом, он выстоял в одиночку против него. Меня толкают в плечо, и я отскакиваю в сторону. Какой-то человек в темном костюме зорко смотрит на меня, а затем отворачивается. Что-то неприятное сквозит в его скупых движениях.. Я тяну чемодан на себя, отворачиваясь в сторону.

Где-то старшекурсники машут руками, призывая младших к порядку. Из всей толпы я выхватываю фигурку Гермионы. Машу ей, и она, отвлекаясь от разговора с какой-то мамашей, что-то говорит ей напоследок, а затем протискивается ко мне.

— Гермиона, где все наши?

— В том вагоне, Гарри, — она вздыхает чуть свободней, когда оказывается рядом со мной. Я замечаю, что люди меня словно обтекают, а любопытные взгляды скользят по шраму. Я встряхиваю волосами так, чтобы закрыть лоб, и поворачиваюсь к подруге:

— А вы с Роном…

Гермиона виновато поднимает взволнованное лицо, а затем опускает глаза:

— Мы же старосты, и ты понимаешь, надо успокоить всех этих родителей…

— Нелегко вам придется, — я осматриваю давящую толпу, а

затем поворачиваю голову к Гермионе: — Не переживай. Я здесь видел где-то Невилла, а вы приходите к нам, как

сможете, — я улыбаюсь ей.

— Хорошо, Гарри. Не потеряйся. Скоро увидимся, — она чуть устало улыбается мне, а я ловлю ее за рукав:

— Удачи вам с Роном.

— Ох уж эти родители — удачи с ними не напасешься! — фыркает она и ныряет обратно в толпу, которая моментально смыкается за ее спиной, а сзади через какое-то мгновение кто-то робко трогает меня за плечо:

— Гарри? — я поворачиваюсь к рослому студенту и сквозь дым поезда различаю знакомую радушную улыбку.

— Невилл! Рад тебя видеть! Как лето провел?

— Хорошо. Бабушка теперь мной гордится, — он улыбается и выпячивает грудь вперед, а затем неожиданно добавляет чуть извиняющимся тоном: — Все благодаря тебе.

— Да ну тебя, Невилл. Если бы не ты и остальные ребята, я просто не знаю, где находился бы! — я не могу сдержать улыбку при взгляде на такие близкие мне лица. Сколько пережили мы, сколько вытерпели в том Отделе Тайн, да и в школе, во время воцарения Амбридж — не пересказать. Тогда и держались все вместе, не сдавались под гнетом ее правления — ярыми противниками амбриджевской системы стали, конечно же, Фред с Джорджем. Затем присоединились и мы, как «Отряд Дамблдора». Казалось бы, это было давно, а все равно — мы победили тогда.

И это победа была вырвана дорогой ценой — смертью Сириуса.

— А я думала, за лето ты не поменяешься в лице. Здравствуй, Гарри, — слышится рядом такой прозрачный голос, а я оборачиваюсь и как-то вымученно улыбаюсь — все внутри отдается скрытой болью по крестному.

— Луна, здравствуй. Почему ты так считала? — я все же удивляюсь ее словам, а девушка пожимает плечами, легко заправляя за ухо белокурую прядь:

— Потому что, быть может, что-то изменилось за лето и отвлекло тебя от воспоминаний? — пока она здоровается с Невиллом, я замираю на месте:

— Что ты имеешь в виду?

Луна тонко, светло улыбается мне — и пожимает плечами:

— Ничего, Гарри. Может быть, пойдемте в поезд? Кажется, вон там стоят гриффиндорцы — я их вижу по скопищу мозгошмыгов.

Я как-то рвано выдыхаю, подхватываю клетку с Хедвиг и ковыляю вслед за Невиллом, пропуская какую-то девушку вперед:

— Идем.

Мимо меня птичкой пролетает весело щебечущая с каким-то парнем Джинни, а яловлю ее за плечо:

— Придешь к нам?

Она оборачивается ко мне, а затем извиняющимся тоном отвечает — я вижу, как сжимает ее руку Дин.

— Извини, Гарри. Мы с Дином сядем, наверное, отдельно.

— Хорошо, — я улыбаюсь ей, и парень тащит ее вперед, — тогда увидимся!

— Ага, — она кивает, а лицо делается на мгновение каким-то грустным, но последующий гудок прерывает мои мысли:

— Поезд отправляется!

— Гарри, скорее! — Невилл протягивает руку. С его помощью я ставлю чемодан на подножку и прыгаю следом. Где-то позади миссис Уизли прощается с Роном и Джинни, я различаю в шуме ее громкое напутствие:

— Удачи в учебном году!

Поезд ускоряет ход, я усиленно машу мистеру Уизли. Дверь вагона закрывается, я подхватываю клетку с Буклей и тяну чемодан в коридорный проход. Знакомые лица мелькают перед глазами, я заглядываю в одно купе:

— Здравствуйте, у вас свободно?

Одновременно ко мне поворачиваются две девушки из Хаффлпаффа, и нетерпеливо отвечают почти хором:

— Нет!

— Ладно, — я затворяю дверь и иду дальше по узкому коридору. Из-под моего носа выныривает Колин Криви, наклоняется прямо к чемодану и подбирает что-то с земли:

— Старая пленка, где же она… А, вот! — он поднимает раскрасневшееся лицо, а затем радостно улыбается мне, — здравствуй, Гарри! — на мгновение яркая вспышка ослепляет меня, а я прикрываю глаза рукой:

— Здравствуй, Колин. В этом году опять всех снимать будешь?

— Пока только тебя. Тебя же в газетах печатают! — восторженно и слишком громко отвечает он. Я чувствую спиной, как люди сзади замирают, вслушиваясь в наши слова.

— Эй, Гарри, — возникает неожиданно сзади Колина Луна и машет рукой в сторону дальнего купе, — там есть свободное место, пойдем?

— Ага. Потом поговорим, Колин, — я чуть ли не с ручкой рву чемодан вперед и сильно сжимаю руку в кулак. Только когда за мной закрывается дверь купе, я позволяю себе расслабиться и почти упасть на мягкую обивку сиденья:

— Теперь придется потом и на его вопросы отвечать. Иначе Колин просто оглушит меня своей вспышкой!

— А ты напусти на него мозгошмыгов — и в голове у него полегчает от вопросов, — улыбается мне Луна, и достает из сумочки какой-то журнал.

— Смотрю, тиражи на «Придиру» растут? — я перевожу взгляд на название журнала, а затем на девушку.

— О да. Ведь их издает мой папа, — мечтательно улыбается Луна и углубляется в чтение. Я поднимаюсь, чтобы закинуть чемодан набагажную полку. Рядом сидит Невилл. Я вежливо интересуюсь:

— Как твои СОВы, Невилл?

И пока я поправляю чемодан, Невилл перечисляет свои оценки и гадает, сможет ли сдать ЖАБА по трансфигурации, если на обычных экзаменах он сдал этот предмет на «удовлетворительно».

Я внимательно слушаю, отвлекаясь только на резкие просветы в окне. День сегодня на удивление странный — солнце то сияет и блещет своим светом, то его сменяет липкий туман, мгновенно застилающий всё вокруг. Быстро стучат колеса поезда — и время проходит незаметно: вскоре мы переключаемся на квиддич, а затем в какой-то момент замолкаем, и я откидываюсь на сиденье, закрывая глаза. Где-то рядом со мной возится Невилл:

— Тревор, только попробуй удрать в этот раз, — я чуть приподнимаю веки и смотрю на смирившуюся с жизнью жабу Невилла — она сидит, не шевелясь, на коленях своего хозяина и немигающе смотрит на меня своими влажными глазами. Я повожу плечами и опять закрываю глаза — проваливаясь на этот раз в поверхностный сон.

* * *

Гарри…

Я не открываю глаза, а только вслушиваюсь в шелестящий голос. Я дал себе обещание позабыть свой страх, и я выполню свое обещание. Тихий голос эхом разносится в голове, раздаваясь на разные лады — такое когда-то уже было, я помню это.

Гарри, — вот голос Невилла звучит почти рядом.

— Гарри, — а это похоже, Рон. Я знаю, кого услышу следующим, и с какой-то безудержным упрямством жду, когда этот голос произнесет мое имя с теми же интонациями. Когда произойдет что-то запредельное, несовместимое — эти интонации и мое

имя.

— Гарри! — меня встряхивают за плечо, а сам я резко распахиваю глаза и тупо смотрю на сидящего прямо напротив меня Рона, — ты чего заснул? Скоро приедем!

Я перевожу взгляд на окно — действительно, погода хоть как-то успокоилась с приходом темноты и теперь не изменяется от уныло-серой до ярко-летней и солнечной. Вечерний туманный полумрак окутывает вагон. Я не отрываю взгляда от вида за окном — что-то есть завораживающее в быстро проносящихся картинах пейзажа.

— Смотри, не усни опять, а то на себе тащить придется! — Рон поворачивает голову к двери и улыбается кому-то, я отворачиваюсь от окна, потому что в глазах начинает рябить. Дверь вагона внезапно дергается, и к нам заходит Гермиона.

— Можно?

— Место найдем, — Невилл пододвигается в сторону, ссаживая Тревора с коленей — похоже, все это время он так с ним и просидел. А может, они с Луной поболтали.

— Здорово, что все мы вместе. Словно ОД до сих пор существует. Гарри, ты будешь вести его в этом году? -

Полумна отвлекается от журнала и нацепляет на нос спектрально-астральные очки и улыбается всем нам, — тогда было ощущение, словно мы все друзья.

На какое-то мгновение в купе от этого убийственного высказывания воцаряется тишина, а затем я подергиваю плечами. Что-то свербит внутри, мне не разобрать ощущений. Я смотрю прямо Полумне в глаза, и чуть улыбаюсь:

— Мы же и есть друзья.

— Приятно это слышать от тебя, Гарри.

Гарри…

Громко, очень громко стучат колеса поезда, и что-то скрипит внутри вагона — я вдруг слышу это и почти зажимаю уши руками.

— Болит голова?

Посмотри на меня…

Я резко поворачиваю голову к двери — мне не перекрыть этот грохот железа в ушах и я действую почти на внутреннем чувстве. Кидаю взгляд на полупрозрачную дверь вагона и замираю на мгновение, чувствуя, как в желудке что-то противно сворачивается и сердце падает вниз. Там, за выходящей в коридор дверью маячит тот самый силуэт, что преследовал меня в снах. Мое идеальное отражение. По спине течет пот, а я вижу, как белая ладонь ложится на стекло и проводит вниз.

— Тебе нехорошо? — Невилл беспокойно смотрит на меня, а я не могу оторвать взгляда от темной фигуры за дверью и почти на автомате отвечаю:

— Ага, извините, ребята, я сейчас вернусь, — я делаю шаг вперед, как вдруг тень исчезает, и кто-то стремительным шагом развевает ее дымом по воздуху. Я судорожно дергаю ручку двери и почти вываливаюсь в уже освещенный коридор. Взгляд тут же притягивается к удаляющейся черной мантии и светлому затылку — Малфой.

Что он здесь делает? — звучит внутри нарастающий вопрос и я делаю шаг вперед, Нервно оглядываюсь по сторонам и содрогаюсь от мысли: может быть тень — уже не просто мое больное воображение? Никого нет в хорошо освещенном коридоре, двери купе блокируют шум разговоров за ними, так что слышны лишь отдельные фразы или слишком громкий смех:

— А вы видели новые выпуски «Пророка»? Говорят, он избранный!

— Избранный чего?

— Знаешь, меня родители совсем не хотели пускать в Хогвартс. А ведь они чистокровные маги…

Я все слышу слишком отчетливо — слова бьются, словно пытаясь проникнуть в черепную коробку. Я резко разворачиваюсь в сторону, куда ушел Малфой и бегу следом. В кармане я нащупываю мантию-невидимку — она теперь почти всегда со мной. Я нагоняю его только у его вагона — того, где собираются обычно все слизеринцы, а затем приостанавливаюсь у входа.

Все эти дни я пытался разгадать, зачем Малфою понадобилось тогда, еще неделю назад, присутствие и можно сказать, опекунство Снейпа — было видно, что мать его попросту сдавала из рук в руки. Что-то понадобилось им в этом извилистом переулке и да, я точно видел, как мать Малфоя время от времени как-то испуганно и беспокойно косилась на руку своего сына — туда, где может уже стоять Тёмная метка. Знак Волдеморта.

Я дергаю головой в сторону, и тяжесть наваливается на все тело — ну уж нет, я не отступлю! Стараясь не шуметь, быстро накидываю мантию на плечи, укрываясь до пят. За дверью, ведущей в купе, где разместились слизеринцы, сидят три человека — я вижу это через прозрачное стекло двери.

«Порошок мгновенной тьмы — помогает, если срочно нужно пустить всем пыль в глаза или незаметно проскользнуть», — вспоминается тот день в магазинчике Уизли и голос близнецов.

Я быстро опускаю руку в карман джинс — да, вот флакончик. Как видимо, не зря я все же стал таким параноиком — теперь хоть корить уже перед дверью себя не буду.

— И зачем только в этом году ходят тут эти мракоборцы, ума не приложу! Такие неприятные, да еще в этих маггловских черных костюмах…

Я едва успеваю отскочить в сторону, а Панси Паркинсон вместе с еще одной девушкой из Слизерина, довольно-таки унылой на вид, открывает дверь купе и делает шаг внутрь. В тот момент, когда щелочка уже почти закрывается, мозг срабатывает моментально, я высыпаю порошок на руку и кидаю его вперед, пока не закрылась дверь. В тот же миг, когда пыль с мгновенной тьмой касается пола, вагон погружается в сизую дымку, а я могу с легкостью пройти внутрь незамеченным.

— Что это такое? — кто-то вскакивает со своего сиденья, я шарахаюсь в сторону и чуть не налетаю на привставшего Малфоя.

— Кто это сделал? Я ничего не вижу!

Под общий несмолкающий шум я спешу поскорее вперед и в мгновение замираю, когда ловлю смотрящий на пустое место рядом со мной взгляд серых глаз.

Вот черт…

Маленькая крупица еще не коснувшегося пола порошка взрывается перед глазами Малфоя, и он отшатывается. Я облегченно вздыхаю — теперь он точно ничего не заметит. В вагоне раздается чей-то кашель и сдержанная ругань, а затем кто-то всасывает одним заклинанием весь дым.

— Спасибо, Панси, — и Малфой садится обратно на сиденье, кидая задумчивый взгляд на то место, где почти показался из-под мантии мой кроссовок.

— Что это было? — Забини все еще откашливается, а Паркинсон морщит нос, недовольно поджимая губы:

— Верно, кто-то из младшекурсников. Маленькие свиньи!

Малфой переводит взгляд на разъяренную девушку, отряхивающую свою мантию, и тянет ее на себя:

— Никогда бы не подумал, что ты так умеешь разговаривать, — он криво ухмыляется, а Паркинсон, поддаваясь на тянущие руки, садится рядом с ним. Пытается что-то сказать, однако Малфой буквально затыкает ее повелительным взглядом.

— Так на чем я остановился?

— Я-то откуда знаю? Я вошла, когда ты уже что-то говорил, а потом буквально перед моим носом взорвался этот порошок!

— Я не тебя спрашиваю, дорогая, — младший Малфой благосклонно кивает сидящему рядом Гойлу, а тот встряхивается и отвечает:

— Ты остановился на том, как ты…

Малфою, похоже, уже набила оскомину тягучесть голоса Гойла, поэтому он продолжает за него сам:

— Вот именно. В следующем году я вряд ли вернусь в школу — только если мама не настоит.

— Ты… Как ты не вернешься в школу? — Паркинсон потрясенно смотрит на Малфоя. Тот улыбается, сохраняя самодовольство:

— Да, не вернусь. Ведь ему не нужны аттестаты и оценки — он берет только чистых по крови и с высоким уровнем магии.

— Ты считаешь, что у тебя достаточно способностей для него?

Блейз говорит с убийственной иронией в голосе, такой, что Малфой реагирует мгновенно и ощетинивается.

— Сомневаешься, Забини? Посмотрим, что скажешь на уроках Защиты со Снейпом!

— И что же ты сделаешь? — Забини насмешливо вздергивает бровь, а Малфой вдруг лениво откидывается на спинку сиденья и прикрывает глаза:

— Буду выполнять все домашние практические задания. И отрабатывать их на гриффиндорцах — благо, пары у нас и в этом году сдвоенные.

— А что ты говорил про то, что уходил куда-то? И что в конце лета переехал… Жить к Снейпу? — Крэбб вытягивает голову и отвлекается от разглядывания комикса. Я, тем временем воспользовавшись качнувшимся поездом, устраиваюсь поудобнее на багажной полке.. Подтыкаю мантию со всех сторон, и изо всех сил вслушиваюсь в неспешный ответ Малфоя — тот понижает голос, но на шепот не переходит.

— Не то чтобы жить, — лениво тянет Малфой, а затем продолжает: — Хотя я и уважаю его, все же быть постоянным объектом его сарказма пока не намерен. Нет, я всего лишь пережидал время в его доме, пока он отсутствовал целый день в Хогвартсе — у него сейчас работы прибавилось в связи со скорым прибытием учеников. А тогда, когда мы с мамой пошли на встречу с деканом, нам понадобилось всего лишь… — я вижу, как Малфой тщательно подбирает слова, словно боится сказать лишнее: — Кое-что забрать у Горбина.

— Но ты ведь говорил, что дело семейное, так почему пошел к Горбину со Снейпом? — наклоняется вперед Забини, а глаза подозрительно сверкают, впиваясь в серые малфоевские. А тот странно напрягается, нервно усмехаясь:

— Какие мы любопытные, Блейз. Скажу только одну вещь — дело семейное, но Снейп, как-никак, все-таки мне крестный и по логике входит в этот круг. Как ты считаешь? — он замолкает, а я затаиваю дыхание: быть может, Малфой еще что-нибудь скажет?

Мои догадки относительно его причастности все же оказались верны — просто не может быть иначе! Эта заминка в словах, странно-напряженное состояние, когда Блейз задал вопрос, а вот еще и нервно сжимающаяся в кулак правая рука не дает ему, как видно, покоя. Свет в купе чуть мигает, а в глазах начинает слезиться. От стоящего неподалеку чемодана несет каким-то терпким растением, что я не могу сдержать тихого всхлипа — только бы не чихнуть! И замираю, когда Малфой кидает наверх, где я скрылся под мантией, задумчивый взгляд.

— И как, Драко? Забрали то, что хотели?

Малфой отвлекается на вопрос Панси, а я внутренне перевожу

дух — все же не заметил.

— Да, все вышло удачно, — Малфой странно передергивается, как видно, вспоминая тот день, а я подозрительно прищуриваюсь — мне совсем не нравится эта реакция. Между тем Малфой продолжает, возвращая на лицо ленивую маску, — в самом начале я шел с ним, а потом он отправил меня одного — завершать поручение матери.

— А куда он ушел, ты выяснил?

Малфой пожимает плечами, а затем проводит рукой по прилизанным волосам:

— У меня были дела интересней, чем слежка за собственным деканом — в самом деле, далеко он, как видно, не успел уйти, раз так скоро возвратился.

Сердце внутри быстро колотится — значит, он заметил меня тогда, когда я чуть ли не поскользнулся на каких-то тряпках. И все же не раскрыл меня, а позволил… Да я потерялся тогда просто-напросто, а потом меня отвлек голос и последующая встреча с дементором — вот тогда то он и появился, выпуская свой патронус. Хотя я был еще в состоянии выпустить свой.

Я и сам не замечаю, как останавливается поезд, а вагон покачивает так, что чей-то чемодан заезжает мне по голове, и я тихо охаю, тут же зажимая рот рукой.

Еще один подозрительный взгляд, кинутый в сторону полок Малфоем, и я начинаю постепенно сползать вниз.

— Приехали, — тянется за багажом Паркинсон, с надеждой смотря на белобрысого хорька. Однако тот как будто ничего не видит — взгляд устремлен на свой багаж, который находится позади меня. Я прикусываю губу и поджимаю ногу, когда слышу четко произносимое:

— Accio чемодан!

Малфой направляет палочку именно на свой багаж — и я ни минуты не сомневаюсь, что все манипуляции ради проверки. Чемодан на секунду, в одно напряженное мгновение стукается о мою ногу, проплывая мимо, а затем приземляется рядом с Малфоем, который тут же оборачивается к уже поджидавшим его слизеринцам, вместе с обиженно надувшейся Паркинсон.

— Вы идите, мне надо кое-что проверить.

Я начинаю постепенно слезать с полки, и когда дверь купе закрывается с тихим хлопком, я резким движением выхватываю палочку.

— Поттер, — звучит тихий, угрожающий голос младшего Малфоя, — неужели ты проникся тупостью своих друзей и пришел сюда? Бедные грязнокровка и Уизли, они не должны знать, что их гриффиндорское тупоумие заставило тебя покинуть ваше светлое место обитания, — Малфой гадко усмехается, а я шиплю сквозь зубы:

— Не смей, хорек.

— Так говорить, Поттер? Посмею, и еще не такое. Petrificus Totalus!

Он делает выпад вперед, а я просто не успеваю среагировать — заклятие парализует мгновенно, и Малфой в мгновение оказывается рядом со мной, сдергивая мантию.

— Что, не ожидал, Поттер? — он выплевывает мою фамилию прямо мне в лицо, а черты искажаются от злости, — думал, герой всегда побеждает? Как бы не так, — он со всей силы ударяет ногой мне в бок, а затем наносит удар по носу. Что-то хрустит, кажется, кость, а я даже не могу согнуться— заклинание крепко держит меня — а кровь хлещет из носа так, что я боюсь захлебнуться.

— Это тебе за отца, — шипит он мне в ухо, обдавая кожу горячим яростным дыханием, а затем накидывает мантию обратно на меня, — вряд ли тебя найдут раньше, чем поезд вернется в Лондон. Счастливой поездки, — и он, прихватывая черный чемодан, толкает ногой дверь, выходя на перрон. А я остаюсь один, наедине с раздирающей пополам болью в солнечном сплетении и носу. Кровь, кажется, уже залила всю рубашку.

Остается надеяться лишь на то, что до прибытия в Лондон у меня останется хоть немного крови — несмотря на свою аристократичность, белобрысый гад не поскупился на удар, и вложил все свои силы.

«Что сделаешь?» — шепчет внутри тот голос, а я никак не реагирую — мне просто не до того.

«Убью за позор», — скорее всего, хорек уже рассказывает своим дружкам, как отточил свой удар, попав прямо в нос «этого Поттера».

Закатные лучи уже сверкнули на горизонте, и темнота наступающей ночи пробирается в поезд, делая тени все призрачней, все легче.

* * *

Последний свет почти не проникает сквозь опущенные шторы. Я не слышу ни звука. Да и чем бы мне это помогло? Я даже моргнуть не могу и жду с нетерпением, когда же свершиться непоправимое — поезд тронется, унося меня обратно в Лондон. Я лежу посреди вагона и могу только прислушиваться к тишине, а на глаза как будто начинает опускаться пелена — сколько мои веки не могут сомкнуться?

Мука неимоверная — ждать, а особенно понимать, что сейчас нет возможности, самой простой — физической, хоть как-либо исправить положение. Нужно просто ждать.

Кажется, проходят часы — а поезд все стоит на месте. Уже

давно отзвучал гудок, и кажется, что еще немного, и алая махина тронется с места и унесет меня с собой. У меня нет сил даже внутренне переживать, — я занят тем, чтобы сосредоточиться на возникшей идее — призвать палочку невербальным путем, не разжимая губ. Помню, так делал Дамблдор и, кажется, Снейп.

«Ты так и не встретишься с ним, не поймешь…».

«Чего?» — устало отвечает мозг, а я сам внутренне всхлипываю, мне даже сосредоточиться не дают!

Легкое покалывание на коже я ощущаю не сразу — я слишком занят своими мыслями, чтобы хоть вообще что-то заметить.

«Я здесь».

Что я могу сделать? Если бы я мог двигаться — я бы резко обернулся — ощущение присутствия рядом не покидает с начала звучания голоса.

Внутри что-то ухает вниз и вновь подпрыгивает, когда чьи-то холодные пальцы касаются груди и ведут ладонью вниз. Пульс учащается — но не от действий, нет. От страха, потому что именно в этот момент я твердо знаю, кто находится рядом со мной.

Мой двойник.

«Твой спаситель, Гарри».

Шея покрывается ознобом — я чувствую дыхание на ней и странный холод всем телом, словно вся кровь ушла из вен и живительная влага перестала согревать сердце. Ладонь, на мгновение убравшаяся с груди, возникает на пояснице и забирается под футболку.

«Не смей!», — исступленно дергается сердце, а я весь покрываюсь холодным потом. Я почти не чувствую своего тела. Кто-то сзади легко смеется и ведет по спине вверх, проводя по позвоночнику ногтем — к чему еще привыкнет мое тело после таких встреч? Губы еще помнят укусы, я сам — терзающие руки, готовые, словно всего меня захватить и подчиняющие движения ладоней — такие, что уносили меня на крыльях страха вперед. Мне было страшно, а теперь я просто лежу, не имея возможности к сопротивлению. Я как кукла — обездвижен. Только внутри все восстает.

«Тот слизеринец сотворил с тобой такое?».

«Ненавижу», — бьется в голове, а холодные пальцы мягче проводят по спине.

Лицо возникает не у меня перед глазами, а находится около левого плеча — подбородок чуть касается кожи, а рот приоткрывается:

— Гар-ри.

Холодные пальцы царапают лопатку, а затем спускаются обратно вниз. Вторая рука вдруг резко обхватывает за поясницу и тянет вперед — я все так же не шевелясь лежу на полу, а в голове бешеной птицей бьются мысли:

Только посмей тронуть меня, только попробуй…

«Тогда что?».

Я готов взвыть — но губы неподвижны. Я готов вырваться, убежать без оглядки, но приходиться лежать здесь и проклинать находящегося рядом.

«Ненавидь», — проносятся над ухом и вселяются в сердце тихие слова.

Ненавидь — это то, что ты можешь сделать прямо сейчас.

Это не сон и не видение — все реально, я ощущаю это каждой клеточкой тела и я готов сделать хоть что-то, лишь бы заставить эти руки отпустить мое тело, а голос умолкнуть. Сейчас.

Тело рядом — мое тело, или тело двойника, я знаю это. Холодное и твердое, как скала, как могильный склеп. Я как будто проваливаюсь в какую-то пустоту, сознание с трудом воспринимает реальность, я почти не чувствую рук, что царапают мое тело, я задыхаюсь, чувствуя, как приближается безжалостный рот. И на кромке сознания выхватываю дернувшуюся вагонную дверь.

Перед глазами сверкает красная вспышка.

— Вставайте.

Я дергаюсь, но остаюсь на полу. Меня рывком поднимают на ноги и толкают вперед, держа за шкирку:

— Поезд отходит через несколько секунд.

Я поднимаю голову и облизываю пересохшие губы и смотрю вверх — кто меня держит?

Темный костюм странно знаком, а в голове моментально вспыхивает воспоминание еще на перроне — скупые движения, зоркий взгляд и высокая фигура человека, что толкнул меня, проходя мимо.

— Кто вы?

— Мракоборец, мальчик, — хмурое лицо, испещренное бороздами, на мгновение поворачивается ко мне, а затем человек сжимает мой локоть и делает шаг вперед:

— Прыгай!

Экспресс издает последний гудок и обдает нас дымом так, что глаза начинают слезиться. Пол вибрирует — поезд, как огромный зверь, оживает в мгновение, и колеса, скрипнув, поворачиваются, отдаваясь в ушах железным скрежетом.

В то мгновение, что я успел запомнить в вагоне — только пустые обитые темной жесткой тканью сиденья и едва различимый силуэт на темном фоне закрывшейся шторы.

Не достался, — екает сердце, и я с силой отталкиваюсь от пола, прыгая вслед за мракоборцем в маггловском черном костюме.

Тебе не убежать от себя, Гарри.

Скрежет состава заглушает тихий шепот и поезд, словно ожив после нашего ухода, сдвигается с места. Солнце посылает последние лучи на алый вагон — я всегда любил смотреть на уходящий экспресс и осознавать, что год только начинается, что жизнь впереди. А сейчас руки еще дрожат от прикосновений, а кожа помнит скользящие пальцы. Меня прошибает ознобом. Тело словно пытается восполнить тот недостаток движений — меня буквально трясет всего, а я, с усилием сжимая зубы, поворачиваюсь к своему спасителю:

— Спасибо вам, если бы не вы… В общем, спасибо, — я смотрю на хмурое лицо, а затем быстро отворачиваюсь от железной дороги и упираюсь взглядом в изрытую колесами карет и копытами фестралов дорогу, что изогнутой лентой простирается вперед.

Мне слишком тошно от этих рук, от прикосновений. Мне слишком больно внутри — и я сжимаю зубы.

Ветер откидывает волосы с лица, приятно холодя лоб, и я чуть прикрываю глаза. Хмурый человек вдруг поворачивается всем корпусом ко мне:

— Твое?

Я смотрю на его протянутую руку.

Черт возьми...

В момент забираю серебристую мантию, чуть нервно запихиваю плащ поглубже в карман, и поднимаю на мракоборца осторожный взгляд:

— Да, спасибо огромное.

Ответ заставляет задохнуться, и я почти так и делаю, когда слышу суровый тон:

— В следующий раз тебе так может и не повезти, Гарри Поттер. Если бы не назначение от начальства, мракоборцам было бы незачем проверять вагоны после ухода учеников.

— Откуда вы знаете… — начинаю я почти на автомате, а затем одергиваю себя, коря за идиотизм — заголовки и колдографии газет — прямые информаторы в магическом мире. Я ведь Мальчик-который-выжил, а еще в прошлом неудавшийся сумасшедший, только все об этом благополучно забыли, думается с каким-то остервенением. Я резким движением поправляю очки на переносице, вдруг вскрикивая от острой пронизывающей боли.

— Скотина… — теперь я просто уверен, что Малфой сломал мне нос и внутренне предупреждаю появление новой волны ненависти — приберегу ее для следующей встречи, один на один.

Мракоборец, следящий за мной все это время, тихо хмыкает:

— Похоже, не все хотят твоего возвращения в Хогвартс.

-Что-то типа того.

Я кошусь на футболку и почти взвываю от досады — она вся в крови, а мышцы живота неприятно потянуты, однако та раздирающая боль первого удара уже прошла, оставляя за собой только чувство легкой тошноты. Ничего, и к этому привыкнем. Я чуть прокашливаюсь, вдыхая свежий вечерний воздух. В целом, мне наплевать на свой внешний вид. Какая вообще разница, что на мне одето? Да, неловко за кровь, да, ужасно стыдно за опоздание, но ведь я не по своей вине задержался на пир! И одет не по форме, и весь в крови — я все же надеюсь, что друзья забрали мой чемодан с Хедвиг, иначе мне просто не во что будет переодеться.

— В следующий раз я могу и не заметить твоего кроссовка из-под плаща. Сейчас трудные времена, может быть, читал в газетах? — врывается в мой мозг хриплый голос, и я чуть заметно киваю его словам, не сразу, правда, улавливая их смысл.

Я почувствовал это на себе, газеты не сравнишь с личным опытом. Со своими потерями, а не напечатанными в списке новых жертв именами неизвестных людей.

Мракоборец мгновение смотрит на меня, а затем кивает в сторону дороги, что извилистой лентой уходит в гущу леса.

— Дойдешь сам. Мне было велено только проверить вагоны и не сдвигаться с места.

Я смотрю на сень леса и перевожу взгляд на человека в черном костюме и киваю. Где-то вдалеке ухает сова, а угасающий солнца луч упрямо бьет прямо в лицо, и я прикрываю глаза рукой.

— Да, конечно, не беспокойтесь.

Мракоборец кивает и направляет палочку прямо мне в лицо:

— Тогда не двигайся, — я замираю на месте, а затем хриплый бас произносит: — Episkey!

Хрящ внутри носа хрустит и резко вправляется на место,. Я охаю и протягиваю руки к лицу — все в порядке! Оборачиваюсь к все еще стоящему с вытянутой палочкой мракоборцу. Тот моментально убирает ее, как-то натянуто произнося:

— Нам в Министерстве запретили делать что-то, помимо исполнения обязанностей по выявлению дементоров и Пожирателей, но, раз мне попался именно ты, я все же нарушил правило. Тебе вперед, удачи — и он шагает от меня, чуть заметно кивнув. Я с какую-то долгую секунду не могу сдвинуться с места, а затем делаю неуверенный шаг вперед:

— Всего доброго, — я сбрасываю странное чувство опустошенности от этих слов и уже иду к дороге, только в сердце чувствую разрастающуюся досаду.

Мне не страшно, это совсем другое. Чего мне бояться еще в этой жизни после встреч с дементорами? Мне даже иногда кажется, что радости они высосали из меня слишком много. Да хотя бы в Запретном лесу, чего я не видел там, с чем не столкнулся? Да и не особо рвался он в попутчики. Просто… Это ж надо, только ради того, что встретил меня, он помог мне заклинанием. А если бы был простой пострадавший, не «Избранный»? Тогда что? Оставил бы на дороге с разбитой частью тела и пожелал бы так же удачи?

Я спустился к дороге, пиная попавшийся камень — значит, опять из-за моей «Избранности»?! Как же достало. Нена…

Я вдруг как вкопанный останавливаюсь на дороге, замираю всем телом словно от очередного заклинания — просто я еще помню, с чего начинаются пропитанные страхом встречи с двойником. Оглядываюсь назад, но там уже никого нет, видно, мракоборец быстро ушел с того места, где мы разговаривали.

Я корю себя за малодушные мысли — как вообще можно вообразить, даже подумать о том, чтобы пустить в голову

мысль о возвращении обратно на перрон?

Ничтожный, слабый… Гарри.

— Я не такой, — цежу я и убыстряю шаг, входя под сень леса, скрываясь от уже угасающих лучей солнца на западе.

Когда я был маленьким, всегда казалось, будто ветви сами расступаются, словно дорога сама ведет тебя вперед, не спрашивая пути, а просто дает направление и простирается вдаль, уводя за собой. Сейчас же не происходит ничего — дорога как дорога, землистая и где-то разбросанная, но все же родная и настоящая — я вдыхаю свежий лесной воздух и поднимаю голову... Где-то там, впереди, скоро покажутся стены замка, только дайте время — шпили были видны еще с начала пути. Всего немного, чуть-чуть — гонит вперед непонятное чувство, словно ожидание чье-то встречи. Друзья? Да, я так соскучился по остальным ребятам с нашего факультета — не передать. Все же вместе были, столько перенесли. А еще, что же еще?

Я хочу увидеть, проверить и забыть — колоколом бьет в голове, а во рту мгновенно пересыхает — так вот откуда ощущение ожидания!

Все просто — я должен убедиться, что он все еще жив. Я все еще судорожно уверен, что то был сон. Однако, — я провожу языком по ранке на губе, а затем опускаю голову, сжимая руки в кулаки, — однако вот уже неделю рана странно не заживает, а в памяти, как наяву сохранились моменты прошлого. И безумное ощущение змеиного тела, и такие вольные руки, вместе с теми, почти безумными глазами — я видел яркую зелень, свое отражение в них!

Я сдавливаю голову руками, сердце заходится в безумном ритме, а ноги вдруг тяжелеют — я рвусь вперед. Сбоку от меня на мгновение что-то мелькает — не обернувшись, я почти бегу вперед. На дороге уже темно — длинные тени смягчились и почти исчезли, а лес словно затих.

— Он тот, о котором вы говорите?

— А как же Крис? Что, как только начинаешь с ними встречаться, их тут же убивают?

Интонации, переходящие от восторженных до издевательских, такие знакомые и болезненные одновременно. Я безумен — я останавливаюсь на месте, вслушиваясь в слова. Внутри что-то заходится криком, рвется наружу, а спереди опять мелькает тень и проносится вбок, словно в каком-то бешеном хороводе.

Я выдыхаю, уже не в силах сдвинуться с места, ноги словно наливаются свинцом, внутри растекается холодное море и удушающий озноб. Меня почти лихорадит, я поднимаю глаза и закусываю губу, вновь раздирая рану на ней — я хочу почувствовать хоть что-то. Металлический вкус на языке отрезвляет, заставляет вернуться в настоящее. Я открываю глаза, мир вновь прекращает свой бег.

Где-то впереди, ко мне стремительно приближается силуэт, почти сливаясь с окружающей темнотой.— Я всматриваюсь в фигуру, еще не в силах различить хоть что-то, но на всякий случай тянусь к палочке в кармане — кто бы ни был, я не собираюсь сдаваться.

Все так же бессилен, — проносится над ухом тень, голова инстинктивно дергается вправо. Я вытираю пот со лба.

Молчаливая тень все приближается, я выставляю палочку вперед, пальцы чуть подрагивают. Я обессилен, разбит, но не поддамся опять, если это он. Вновь мой двойник, с точной копией боли на лице и вместе с тем с кривой ухмылкой.

Видение встает перед глазами, а тень, что проносилась рядом со мной, останавливается прямо посредине дороги, на пути того, кто уже приближается ко мне. Сумерки вечера позволяют четко разглядеть почти сливающиеся фигуры, одна заслоняет собой другую, что идет ко мне, а мне на мгновение хочется убрать, сдвинуть впереди стоящий силуэт.

Оставь меня в покое! — кричит все мое существо, а в ответ я слышу лишь тихое:

Только вместе, Гарри.

Я судорожно сглатываю и направляю палочку прямо в грудь силуэта, туда, откуда я слышу голос — я знаю, кому он принадлежит. И тот, кто направляется ко мне, скрываясь под покровом режущей глаза тьмы, вызывает у меня трепещущий страх. Я хочу забыть о нем, я не желаю жить так!

Сердце неистово колотится, а я все еще держу палочку перед собой, когда фигура вдруг колеблется мгновение, а затем полностью сливается с идущим ко мне человеком.

— Поттер! — я слышу голос, я слышу интонации, но словно не могу их разобрать, внутри что-то срывается. Я истерзан непониманием, догадками, кто есть кто? Тот человек, что стремительно шел мне навстречу…

Я в момент опускаю палочку и, чувствуя внутри, — о, на этот раз своевременную! — ярость, почти подлетаю к фигуре и заглядываю в глаза, словно пытаясь поглотить то, что вижу, а именно — тонкие губы, почти бескровные, белую кожу лица, сиреневые от света теней скулы. Взгляд поднимается выше, выхватывает орлиный нос — сердце бухает куда-то вниз и пытается собраться вновь, когда я замечаю впивающийся в меня взгляд черных глаз, бесконечно холодной зимы и в то же время такой близкий.

Внутри что-то повторно рвется, когда я понимаю, кто передо мной — он еще не говорит ни слова и словно ждет, чуть покривив рот, а я вдруг рвано втягиваю воздух сквозь зубы — нервы не к черту, как мне различить их? Он развеял мой призрак, но за те мгновения, что мой двойник был здесь, я опять увидел помутненную зелень своих глаз и безумный, словно пожирающий взгляд своего кошмара. Тогда я передернулся и застыл, всматриваясь, как в ночной темноте призрак расплывается легким дымом. А теперь же… Я так не выдержу, черт возьми, я должен понять!

Безумная мысль проносится в голове — мне нечего терять, и я хватаю стоящего впереди человека за мантию на груди и делаю шаг вперед, почти утыкаясь в темную материю, слыша где-то сверху тяжелый вздох. Тепло и запах тело щекочут ноздри. Я зарываюсь в жесткую накидку, не в силах сделать хоть шаг назад, вспомнить о субординации. Сегодняшнее видение, все эти дни я хотел увидеть такое живое тепло, что могло бы меня успокоить, и теперь мне плевать, что сделает он. А он молчит и не говорит ничего — как же меня это злит! Я еще сильнее льну к нему — нет, здесь нет и намека на холод и безумие моего двойника, на ледяную уверенность рук, и я вдруг расслабляюсь, опускаю голову прямо на его грудь.

Чертов Снейп.

Словно дуновение или просто легкое прикосновение к спине я чувствую сзади, ощущаю вдруг дотронувшиеся до моей спины пальцы, а затем ладони. Осторожные, не в счет моему судорожному объятию.

— Поттер.

Кажется, проходят секунды, или вечность, а затем сильные пальцы впиваются в мои плечи и отрывают от себя — словно их хозяин очнулся и осознал, кто стоит перед ним. Мысли проносятся в минуту, и я поднимаю голову, буквально впиваясь в холодное лицо — теперь что он скажет? Губы плотно сжаты, а на виске бьется хрупкая жилка — я выхватываю все эти детали на лице Снейпа. Он все еще держит меня на вытянутых руках, голова чуть повернута вбок от меня, а глаза на мгновение закрываются. Он словно берет себя в руки, — проносится обжигающе-больная мысль.

Нет, не хочу! Не надо мне твоей маски, холода — я не вынесу сейчас этого.

Я вижу, как почти прикрыв глаза, он кидает взгляд на меня, а губы чуть кривятся в какой-то вымученной ухмылке, но затем он отворачивается от меня:

— Профессор! — мой голос, должно быть, странно глух, в нем слышатся умоляющие нотки. Тот, к кому я обращаюсь, только поворачивает голову ко мне, а затем берет за запястье:

— Во избежание твоей потери, Поттер.

Хотя бы так… Ощущать себя через такой контакт живым и не одиноким я все же смогу. Я опускаю голову и не вырываюсь из захвата, такого неуверенного вначале, будто его обладатель боялся ответной реакции.

Всю дорогу я молчу, мне нечего сказать. Ставший холодным вечерний воздух забирается под футболку и морозит спину и руки. Волосы налетают на лицо, но я не замечаю их — прожигаю взглядом черную спину идущего впереди меня человека. Тепло пальцев, таких живых — когда-то я был уверен, что они должны быть непременно холодными и скользкими, сейчас же я только внутренне ухмыляюсь таким мыслям. Внутри разрастается чувство спокойствия. Мои догадки оказались неверны, и мой страх не является его продолжением — это два разных человека. Один — такой холодный, только во сне обжигал меня своими прикосновениями, да и то потому, что вызывал боль и страх.

Здесь же — пусть так же холоден голос и выверены движения, скупые и осторожные, они все же живые. Сравнить и почувствовать разницу — вот что мне довелось испытать этим летом. И я почувствовал ее: между ненавистью и простой неприязнью, между застарелым ужасом и настоящим леденящим душу страхом. Я не отведу взгляда от его мантии, пока он ведет меня — я хочу, чтобы он почувствовал это. Кисть, что безвольно лежит в его руке, я на мгновение напрягаю, а затем дотрагиваюсь пальцами до его руки, а он тут же высвобождает меня из захвата. Резко оборачивается ко мне, сверкнув глазами в неверном свете фонарей — мы уже подошли к железной ограде Хогвартса.

— Какого черта, Поттер? — он понижает голос, а я слышу в нем откровенную ярость, смешанную с… Я не успеваю осмыслить его тон до конца, он не дает мне этого сделать, как будто уловив, что я пытаюсь его раскрыть. Он так резко выхватывает палочку из кармана, что у меня на мгновение проносится безумная мысль о мгновенном убийстве — возможно, он бы так и сделал, только словами. Однако смертельного не звучит, только звяканье расходящихся железных цепей на воротах. Узоры разветвляются, и ворота с тихим скрежетом раскрываются нам навстречу. В тот миг, что я готов ступить под охрану Хогвартса, Снейп поворачивается ко мне, волосы на мгновение падают ему на лицо, и он откидывает голову назад, а затем впивается в меня темными, черными глазами.

Я знаю, что не ответил на его вопрос. Для этого я слишком устал, слишком измучен, чтобы говорить о своих поступках, которых, впрочем, сам еще не до конца осознал — мир путается перед глазами, а в голове начинает уже гудеть.

Я неловко прохожу мимо Снейпа, пока он повторно дотрагивается до ворот, и те с тихим лязгом затворяются вновь. Не глядя на меня, он стремительно идет вперед, я еле поспеваю за ним. Снейп сцепляет руки в крепкий замок.

Больше не возьмет, Гарри, — насмехается внутренний голос, а я впиваюсь вновь зубами в губу.

Мне ли об этом не знать!

Снейп делает вздох, словно сам себя усмиряет:

— Быть может, вам известно, что сегодня за день?

Я слышу в каждых сказанных словах едкую желчь, словно он что-то пытается скрыть, замаскировать. Что-то меняется в его облике, появляется какая-то новая стена, что я почти перешагнул, когда забыл обо всем еще на дороге, и буквально вихрем метнулся к нему. Он тогда сам принял меня, не оттолкнул, не откинул назад в бешенстве, а вот теперь сам его образ сбивает с толку — как можно так быстро нацеплять маску? Какого черта ты это делаешь?!

— Первое сентября, сэр, — выплевываю я последнее слово, а уголок рта его чуть заметно дергается, но затем он усмехается, чеканя слова:

— Интересное наблюдение, мистер Поттер. Однако, как видно вы прибыли сюда из другой страны, где совершенно другой часовой пояс.

— Что вы хотите этим сказать? — я почти бегу за ним, цедить яростно слова удается не слишком успешно — я начинаю задыхаться.

— А теперь уже возвращаемся к первоначальному вопросу, — он яростно вышагивает слева от меня, а полы мантии крыльями стелятся за спиной, я поднимаю голову, а он продолжает: — Так какого черта ты, Поттер, не пришел вместе со всеми учениками, по каким обстоятельствам задержался в вагоне? Тот мракоборец, что был внутри поезда, вовремя послал свой патронус с сообщением, что нашел тебя, иначе бы тебе пришлось просто простоять все это время перед воротами замка.

Голос глух и странно тих, такой, какой всегда присутствует, когда он или злится — на данный момент я в этом не сомневаюсь, или еще что-то. Именно это что-то меня и бесит больше всего — что от меня ускользает? Я не могу ответить хоть на каплю так же зло, ярко — я давно это понял. Но тон его буквально сквозит яростью, чистой, огненной и никак не холодной. Именно сейчас отсутствие всегда привычного льда в словах заставляет меня захлопнуть рот и опустить глаза на землю. Сердце начинает вдруг биться с неистовой силой о стены груди — кровь приливает к лицу, но не потому, что мне стыдно. Заходится потому, что так, именно таким тоном говорят, когда горечь разъедает душу, а внутри все заходится от бессильной ярости. Потому что именно так и возникает та ярость, которая начинается с беспокойства. Быть может, я все выдумал, — я поднимаю голову и испытующе смотрю на него, а он, именно в этот момент отворачивает от меня голову так резко, что черные сальные волосы хлещут его по лицу, и он сжимает и так тонкие губы. Если бы мы еще стояли, он, скорее всего еще и сложил бы руки на груди…

В защитном жесте, — проносится тихо, так, что мне не различить, кто это говорит — я или мой… Нет, о нем я не буду вспоминать. Я мотаю головой, и вновь поспеваю за Снейпом — он не обернулся и продолжает идти вперед.

— Я бы перелез через ограду, — отвечаю, спустя еще какое-то мгновение, когда понимаю, что мне его не догнать, а мысли и догадки не откинуть на задний план. Я не отвожу взгляда, когда он чуть поворачивает голову вбок, а губы как-то горько кривятся.

— Потрясающе, мистер Поттер. Тогда бы на утро вся школа лицезрела ваши бесценные останки, оставшиеся от проникновения за охраняемую территорию замка.. Или, быть может, вы бы использовали Алохомору? — он отворачивается от меня и презрительно тянет последнюю фразу, будто бы выбивает опору из-под моих ног. Внутри не дергается ничего от такого его тона, я словно… Принял тот факт, что он скрывает это за беспокойством? Если бы это было не так, я никогда не увидел бы эту словно бессильную, но настоящую ярость в его глазах, в резком тоне. Я сжимаю руки, не в силах сказать хоть что-то. Он на мгновение поворачивает голову ко мне, кидая испытующий взгляд, а затем резко останавливается. Я мимолетом оглядываюсь вокруг — мы уже около дверей Хогвартса, именно тех, дубовых, откуда препроводил меня директор тогда, когда я так хотел остаться.

И удостовериться в том, что именно этот невозможный человек не даст мне повода винить себя в его смерти — я сломаюсь еще до того, как осознаю это. Я просто сломаюсь, если буду так же винить себя в ещё хоть чьей-нибудь смерти, как это было с Сириусом.

Снейп протягивает руку к двери и та бесшумно растворяется, а сквозняк дует прямо в лицо, откидывая челку со лба, прохладой скользит по лицу. Где-то вновь вскрикивает птица, а в вышине что-то ярко словно вспыхивает, а затем потухает — я перевожу взгляд на почти белое в ночной темноте и свете молодой луны непроницаемое лицо. Снейп не двигается, а я и сам не спешу войти — мне видно, как он что-то хочет сказать еще.

— И, Поттер, — он как-то тяжело вздыхает, а затем смеряет меня взглядом. Темные глаза буквально пылают, да так, что мне на мгновение хочется превратиться во что-нибудь бездушное, например, в шкаф. Только бы не чувствовать его яростную досаду и не ощущать в своем сердце разлившуюся ответную горечь, желание доказать обратное тому, что говорит он — вы сделали прорыв вперед по оригинальности одеяния. Думаю, вы специально добивались произведения эффекта? Отличие здесь лишь в том, что на вас теперь ваша кровь, — он скользит взглядом по мне, а я опускаю голову, как мне сказать? Он не простит мне гнева на Малфоя — обвинением я только все сломаю, все нити, что держат его еще перед дверью. Перед входом в замок и окончательной маской — я вдруг со странным ужасом осознаю это. Не хочу, — я сжимаю руки в кулаки, мысли потоком шумят в голове, а внутри замирает, когда Снейп продолжает и вслушиваюсь с усилием в слова.

— Я жду, мистер Поттер. Думаете, это рождественский розыгрыш? К сожалению, вам просто надо знать, что за поступки иногда несут наказания — по крайней мере, не только снятие баллов, — и добавляет так вот независимо-невозмутимо, — так что сегодня произошло выходящего за рамки обыденной жизни?

Только не надевай маску безразличия вновь, — бешено стучит кровь в висках, а руки сжимаются в кулаки.

— Ничего, сэр, — я готов умереть и не сказать ему, но что-то давит на сердце, и я почти выкрикиваю ему в лицо, — ничего! Кроме того, что вы… Вы… — он приподнимает бровь и расцепляет руки, вновь встряхивая меня:

— Поттер, тебя всего трясет. Ты хоть знаешь, что с тобой происходит?

— Нет, не знаю, — я почти не вру, но правду сказать просто не могу — я слишком боюсь, что меня сочтут сумасшедшим, боюсь возвращения тех дней, когда в газетах и в лицах других был безумцем — и меня никто не слушал. Мотнув головой от накативших воспоминаний, я впиваюсь в него взглядом, а он тотчас выпускает меня. На лицо вновь надевается маска, а руки складываются в излюбленную позу. И все же я продолжаю — ни на мгновение не отрываю от него взгляда и говорю тихо, сдерживая себя: — Может, знаете вы?

— Нет, это тайна для меня сокрыта, — он смотрит на темные шпили башен, чуть прикрывая глаза, а меня вдруг прорывает, мне слишком плохо было последние дни, слишком больны были видения — я должен хоть что-то сказать о них. Именно ему, именно сейчас, пока время еще есть.

— Не все это лето я провел хорошо, только его начало, — я все еще смотрю на него и с каким-то удовлетворением отмечаю, как при этих словах дрогнули его веки, а в лице застыло нечитаемое выражение, такое, что мне вдруг хочется самого его встряхнуть. Сильно, глубоко впиваясь в худые плечи, так, чтобы он не смел отводить от меня взгляда. Чтоб не смел возводить новые стены — и плевать мне, кто он передо мной!

Так сделай это, Гарри, — обливает меня словно ледяной водой голос, а я просто замираю и кидаю взгляд за плечо. Там никого нет, а я перевожу взгляд обратно на нахмурившегося Снейпа:

— Вам следует побыстрее выдавливать из себя нужные мысли, мистер Поттер. И что отвлекло вас за спиной? — добавляет он, внимательно глядя на меня.

— Ничего, сэр, — верно, я прибавляю слишком поспешно, но наплывы ярости проходят, а сердце вновь стучит ровно, и я продолжаю, едва успевая предупредить его последующий вопрос.

— Я хотел лишь сказать… — мысли отчаянно путаются вдруг, а я и сам забываю, о чем вообще хотел начать. Во рту вдруг пересыхает, а глаза начинают слезиться — ветер вдруг неистово начинает бить прямо в лицо. Сквозь это начавшееся безумие я слышу почти совсем близкий хмыкающий звук:

— Неужели я услышу что-то кроме вашего последнего признания, помимо «я вас не ненавижу»? — он опускает руки и, пристально смотря на меня, делает шаг вперед, а я не могу отвести взгляд от его ставших такими большими зрачков. Не могу не уловить вдруг ставший горько-насмешливым тон.

— Зачем ты так сказал? — он подходит совсем близко, и, говоря, почти не разжимает губ. Я лишь читаю по губам и отвечаю то, что возникает в голове сразу, на автомате. Такой простой и сквозящий ложью ответ.

— Я не знаю.

Сердце вдруг начинает слишком громко, а затем куда-то впечатывается вниз, когда он резко останавливается на месте. Черные глаза на мгновение вспыхивают от моих слов, а лицо, что находится до невозможности близко, медленно отдаляется. Бесстрастный, слишком спокойный и, такой ставший в момент далекий голос звучит по напряженным нервам и кромсает на части убийственной невыразительностью:

— Пройдете в свою гриффиндорскую спальню и ляжете спать — пир давно закончился и если проголодались, то вы знаете всех эльфов наперечет. И никаких бдений по ночам, — он отворачивается от меня и делает шаг в темноту, а затем бросает через плечо четко и резко, чеканя слова — и никогда не кидайтесь пустыми словами, мистер Поттер. — коротко взмахнув рукой с зажатой палочкой, он с громким хлопком закрывает за мной дверь. Полыхающий свет факелов освещает его удаляющуюся спину, он стремительно уходит вновь от меня. Я же стою и не могу сказать ни слова — я просто молча смотрю на его стремительно удаляющуюся, напряженно-выпрямившуюся темную фигуру. Но даже на таком расстоянии он, быть может, сумеет почувствовать запах моей досады на себя? Он ведь зельевар, сумеет — скачут в безумном хороводе мысли в голове, а я не могу уцепиться не за одну из них, не могу сейчас хоть что-то выдавить из себя, а только сиплю вдруг ставшим таким тихим голосом:

— Подожди…те.

Это не то, не то, что я хотел сказать, черт меня подери! Я сорвался бы с места, я бы побежал, но что-то держит меня на месте, а в груди бьется уверенность — когда-то тоже вот так он уходил. Но тогда мне было и в тысячу раз не так больно, как сейчас. Тогда он просто не задавал таких вопросов.

Зачем? — пульсирует в мозгу, а я сжимаю голову руками, — идиотизм.

Я почти бегу к лестнице — я должен понять это «зачем». Ведь сейчас я имею право только в гриффиндорской спальне не уснуть, а занять голову мыслями. И под утро, вконец измученный, провалиться в сон. Я не помню, как добираюсь до Полной Дамы, с опозданием вспоминаю, что не знаю пароль и чувствую внутри разливающуюся волну пустоты — теперь придется ночевать перед картиной на каменном полу. Все портреты тихо посапывают, где-то кто-то сипит во сне, а я вдруг выхватываю перед картиной в желтом свете факела две фигуры, завернутые в большое покрывало. Я ускоряю шаг, впиваюсь взглядом в лица — а те мгновенно вскакивают с моим приходом.

Они просидели тут все это время, — мгновение согревает мысль, — чтобы дождаться меня?

— Гермиона, Рон … Уже поздно для вечерних посиделок, да и холодно как-то, — я невольно ежусь, а Гермиона стрелой подлетает ко мне, хватая прямо за грудки и почти трясет.

— Какие посиделки, Гарри? О чем ты вообще говоришь? Ты хоть представляешь, сколько сейчас времени? Сколько мы тебя ждем?!

— Извините, — нервы уже как-то атрофировались от прикосновений, а быть может, я просто вымотан эмоционально. Так, что не в силах хоть как-то отреагировать иначе, чем просто извиниться.

— Да при чем тут твои извинения, — почти шипит она, а Рон укоризненно выглядывает сзади.

— Мы тебя так и не дождались, Гарри, как же мы струсили, когда тебя не увидели даже уже на пиру — сначала думали, что тебя вызвал директор. Он тоже не присутствовал на начале. только Шляпа призывала нас быть храбрыми и бесстрашными в это темное время… Легко ей говорить, она ж шляпа!

Рон чуть виновато улыбается мне, а Гермиона, метнув на меня быстрый взгляд, вдруг подносит руку к лицу:

— Гарри, что с тобой случи...

— Хорек украсил, когда столкнулись, — я уклоняюсь, как могу. Потому что вслед за этим придется рассказать, как мое внимание просто-напросто привлекла фигура у двери. Если бы не она, если бы не те голоса, я бы пропустил проход Малфоя и остался в купе вместе с друзьями. Я бы не встретил вновь свое видение, копию меня самого, я бы не испытал в жизни такой необоснованный, жгучий и раздирающий страх — я никогда такого не чувствовал. Никого я так не боялся — только, быть может, дементоров. Но от них есть защита, это Патронус, а от этого нет ничего. Только есть способы его вызвать, заставить голос снова звучать в голове.

Так сделай это, Гарри, — так сказал он, когда я почувствовал подкатывающийся к горлу ком ярости. Бессознательной, неконтролируемой и яркой — такой, что мне было бы не под силу сдержать, вырвись бы она на волю. Не было бы этих резких слов и не было бы тупого отчаяния.

«И никогда не кидайтесь пустыми словами, мистер Поттер», — вновь отдалился он от меня и ушел в темноту коридора, его мантия все так же развивалась за спиной. И я чувствовал, как за этим резким тоном сочится презрение и горечь. Я почувствовал это внутри — и в тот же миг я испытал дежавю.

Это были не пустые слова, — хотелось крикнуть мне в ответ, но я не смог. Япросто стоял и смотрел ему вслед, а на языке вертелись слова: я не кидался ими.

Я перевожу взгляд на друзей и вижу, словно в отдалении исказившееся от ярости лицо Рона, который рубит воздух кулаком.

— Вот скотина! Я ведь еще в зале слышал, как он ржал над чем-то и показывал как пинает кого-то… Вот хорек скотский, — он чуть не сплевывает сквозь зубы, останавливаясь только от предупреждающего взгляда Гермионы.

— Рон, можешь выражаться посдержаннее? — она кидает на Рона еще один взгляд, а тот, набычившись, засовывает руки в карманы.

— Гарри, давай хоть темную устроим ему, чтоб знал…

— Это не поможет, Рон. Слизеринцы теперь знают, кто может ему отомстить — уж точно гриффиндорцы и точно кто-то из нас. По крайней мере, если он все так в красках рассказал всем своим о нашей с ним… встрече, — я хрущу пальцами почти неосознанно, а Гермиона сочувственно смотрит на меня, и указывает на дверь:

— Пойдемте, поговорим в нашей гостиной? А то так и на Филча нарвемся ненароком…

— Фортуна Мэйджер, — мрачно поворачивается к Полной даме Рон и, нахмурившись, глядит, как картина начинает постепенно пробуждаться:

— А, это вы, — Дама медленно отъезжает в сторону, раскрывая дверной проем.

— Идите, идите. Нечего посреди ночи будить.

— Спасибо, — Гермиона берет нас за руки и тащит внутрь. Я на мгновение зажмуриваю глаза от бьющего света в камине — пламя буквально режет глаза, заставляя их слезиться.

— Ты чего застыл, Гарри?

Я отвожу руку от лица и встряхиваю головой, занавешивая лоб челкой:

— Нет, ничего. Просто свет яркий.

Диван чуть прогибается под тяжестью Рона и чуть скрипит, когда на него сажусь я — Гермиона же устраивается в кресле напротив и удивленно приподнимает бровь.

— Да нет, вроде. Свет как свет, не яркий, комната наоборот в полутьме.— она тихонько думает вслух.

— Так значит…

— Ты что же, не слушал? Гарри, мы уже привыкли к твоим внезапным исчезновениям, так что перестраховались на всякий случай. Мы же знаем тебя уже… — Рон чуть ухмыляется и нагибается вперед, начинает загибать пальцы.

— Шесть лет, Рональд Уизли. Видно, магглом быть хорошо — хоть узнаешь, что такое сложение, — Гермиона скептически смотрит на невозмутимое лицо Рона, а он отвечает:

— Я даже время и счет потерял нашей дружбе, такое ощущение, что мы знаем друг друга уже лет сто! — и он, довольный своей фразой, хлопает меня по плечу.

— Гарри, ничего, не беспокойся. Гада надо поставить на свое место — мы это устроим, а пока…

— Нет, я же сказал, — я не могу выразить этого чувства, словно кто-то покушается на исключительно мое дело. Я мну в руках конец футболки. Мне не по себе от разговора о мести — нет, я не стал всепрощающим. Просто исправлять ошибки буду сам — это я уяснил и понял. Как я буду это делать — не сложно догадаться. Я только должен остаться один.

— Ты разберешься с ним сам, Гарри? — Гермиона, что до этого так испытующе глядела на меня, опять попадает в точку, и я киваю.

— Да.

Друзья на мгновение замолкают и будто переглядываются. Я опускаю голову — нет, тему «как же ты пойдешь один?» я не поддержу, а отвечать, как я это сделаю, просто бессмысленно — все равно мы столкнемся спонтанно и незапланированно. И тогда можно будет «отблагодарить» хорька.

За все годы унижений, и особенно за метку на руке.

Тот же знак я видел и у Снейпа.

Я не хочу об этом вспоминать, но, словно назло, в мозгу проносится еще одно яркое воспоминание о том событии на дороге. Когда он узнал меня и когда я почти так же, как сегодня, уткнулся ему носом в мантию — сегодня я это сделал сам. Мне нечем унять ноющее сердце. Мне, как бы я ни старался, не удастся сейчас привести разумных объяснений, зачем я вообще это сделал. Правда тут есть только одна — мне и только мне это было важно и нужно именно в тот момент. Тогда на дороге, когда он зажимал свою руку, сдерживая бьющую наружу боль, и сжимал зубы в немой борьбе за право жить — да, тогда это была метка. Его мучение и крест — я видел это в тонких побледневших губах, капле пота на виске и черных глазах, что словно в последний раз обводили взглядом окружающий мир — как то странно спокойно и вместе с тем отчужденно. Словно он привык к этому, словно ждет свой конец каждую минуту.

Я опускаю голову еще ниже, а внутри растет иррациональное желание пойти и выпустить пар именно сейчас — только бы перестать думать, перестать помнить и вспоминать. Я так и ничего не сделал даже для Криса. Встать, влететь сногсшибающим вихрем в слизеринский гадюшник и от души возвратить долг чести, — эта мысль оглушает , как только в голове возникает картинка с его заспанной физиономией, и с испуганными глазами вместо всегда надменного взгляда.

— А мы тебе поесть оставили… — Гермиона в момент прекращает поток моих мыслей, заставляет вернуться в реальность и унять внутри растущее жгучее чувство. Я словно запихиваю его подальше на задворки сознания, оставляю дожидаться своего времени — я знаю, оно еще вернется. Поднимаю голову и чуть улыбаюсь подруге — уже более открыто, более честно. Просто мне удастся выдержать это, не завалить друзей потоком информации, не испугать своими видениями и подозрениями, а значит, лучше просто на время забыть о своих проблемах, не нажимать в голове на больные точки. Гермиона как-то облегченно вздыхает и улыбается мне в ответ, а затем тянется к тумбочке рядом и шарит по ней рукой. Мгновение слышно, как она водит ладонью по пустому столу, а затем, вдруг нахмурившись, оборачивается к Рону и возмущенно шипит свистящим шепотом:

— Где те пончики, что я оставляла здесь?

Рон на мгновение задумывается, а затем пожимает плечами:

— Может, убежали? Есть такое заклинание, как сотворить ноги — как-то близнецы рассказывали…

Я сдавленно фыркаю, чувствуя, как внутри постепенно что-то отпускает. Быть может, это чувство защищенности в древних стенах и разговор таких близких мне людей? А может, стены Хогвартса просто оттягивают мою горечь, вылечивая на время мои внутренние раны — я только вздыхаю и закрываю глаза, отдаваясь в эту минуту, в эту секунду этому чувству. Словно умиротворения и передышки — я нечасто ощущаю это сейчас.

— Меня не волнуют эти заклинания, Рон Уизли! И только не говори мне, что пончики убежали в твой живот! Я оставляла их для Гарри, да как ты…

— Да ладно, Гермиона, я не голоден вообще, — я успокаивающе кладу ладонь ей на плечо, а она мгновенно оборачивается ко мне.

— Гарри, извини, что так все…

— Да вот он, виновник! — из-за угла дивана выходит рыжий комок шерсти, а Рон подхватывает его на руки, и что-то вытаскивает из зубов:

— Кормить своего кота надо, Гермиона. А то так скоро и весь замок сожрет, — он отдергивает руку, когда Живоглот задевает его острыми когтями и тихо шипит. Рон поспешно опускает кота на пол, а тот быстро ретируется в гостиную девочек, презрительно дернув хвостом.

— Ну, Живоглотик, — Гермиона с ухмылкой смотрит на выпавший из рта своего кота пончик и качает головой, — так вот чего он так разжирел у миссис Уизли.

— Ага, на казенных-то харчах и не таким станет, — я откидываюсь на спинку дивана и потягиваюсь с силой, заводя руки в замок за шеей. Каминное тепло приятно греет живот, ноги, обдает теплом все тело и словно усыпляет, но я не хочу закрывать глаза именно сейчас. Я не хочу оставлять это чувство такого редкого спокойствия и уверенности, что все проблемы решаться — какие проблемы, я не буду сейчас вспоминать, я хочу чуть отдохнуть от мыслей, я хочу хоть на мгновение забыть.

— А кого еще не было? — я подавляю зевок и перевожу взгляд на друзей, забираясь в кресло с ногами. Гермиона заправляет за ухо каштановую прядь и огонь на мгновение отражается

пламенем в ее волосах, а Рон где-то рядом тихо вздыхает.

— Еще не было Хагрида, но он, как оказалось, просто опоздал к началу пиршества. Директор тоже присутствовал не все время — но ты знаешь это… и еще отсутствовал Снейп, он сначала, когда заходил в зал, окинул нас всех странным взглядом, а затем вышел из Большого зала. Похоже, я окажусь права, если предположу, что он встретил тебя около ворот? — Гермиона задает вопрос как-то осторожно, как будто боится, а мне так хочется сказать все… но я боюсь. Вместо этого, чувствуя, что железные прутья моего внутреннего «замка», моей «ограды» от воспоминания могут с треском разломаться, пасть, и тогда будет поздно что-то сдерживать в себе, я чуть сжимаю руки в кулаки. Незаметно, легко, но это мне помогает все же выдавить из себя:

— Да, ты права.

Рон молчит, только пристально смотрит на огонь и молчит, покусывая губу. А Гермиона словно изучает меня, а затем добавляет все так же тихо:

— Я права, тебе больно вспоминать?

— Да, — на выдохе резко произношу я и весь сжимаюсь — я словно приоткрыл какую-то дверцу всего того, о чем хотел умолчать, а вот теперь… внутренне чуть напрягаюсь, а внешне опять сильно потягиваюсь, зажмуриваю на мгновение глаза, и зеваю:

— Ничего такого ужасного не было, да и он меня не убил…

— Ага, кроме того, каким ты возвратился после него… — мрачно вставляет Рон, а Гермиона поворачивается к нему:

— Рон!

— Я… — мне так не хочется поднимать эту тему, выслушивать его обвинения, дергать самого себя… Я устало поправляю очки на переносице и провожу рукой по лицу, — знаешь, Рон, я после встречи с Малфоем был не лучше. Так что Снейп изменений во мне не сотворил — разве что не снял ни одного балла…

И дал почувствовать себя живым.

— Он что… — Рон даже привстает с места и недоверчиво щурится, глядя прямо на меня. Я кидаю быстрый взгляд на часы над дверью. Маленькая стрелка почти достигла двенадцати.

— Так и не снял баллы? И даже не назначил отработку?

— Нет, — а вот об этом я как-то не задумался, если честно.

В тот миг я не обратил на этот факт внимания, я был слишком занят сменяющимися чувствами. Но дальше я вспоминать не собираюсь, потому что вслед за этим разгорится внутри меня сумасшедший огонь и я не смогу остановиться.

Держите эмоции под контролем, — так он сказал когда-то?

Если я не сдержу бурю внутри, то просто могу потерять голову, как это было после смерти Сириуса в кабинете у Дамблдора. Сметая все на своем пути, я наплюю на все законы и запреты и просто отправлюсь к нему, грохну кулаком по нужной двери. Ведь теперь я знаю, у какой двери «надо прибывать в смятении», — я внутренне ухмыляюсь его словам, нервно сцепляя пальцы.

Я перевожу взгляд на треснувшее полено и выхватываю боковым зрением, как Гермиона мнется, кусает губы, словно хочет что-то сказать, а Рон откидывается на мягкую обивку и тихо шепчет, обращаясь к потолку:

— Видно, кто-то крупный в Запретном Лесу сдох.

— Как видно, это так, — я перевожу взгляд на еще мнущуюся Гермиону. Чуть пожимаю плечами — Гермиона, как видимо, просто не замечает, что я нее смотрю или же просто не хочет говорить. Я отворачиваюсь к огню и все же пытаюсь расслабиться полностью — если подруга захочет, она всегда поделится мыслями. Блики мягко играют на обивке дерева, лижут языками пламени теней пол и железную доску перед камином — я не могу отвести взгляда от словно оживших и полыхающих искрами углей. Что-то внутри замирает и сжимается, когда я осознаю такое далекое щемящее чувство — так когда-то я мог поговорить с Сириусом, когда ему приходилось скрываться. Тогда мы болтали почти ночь напролет в гриффиндорской гостиной, и только под утро я под его уговорами отправлялся спать, взяв с него обещание, что он напишет или еще как-нибудь свяжется со мной.

А теперь никто не пришлет мне сову.

Огоньки, маленькие, крошечные отделяются от большого танца пламени и скользят по дереву, разгораясь все ярче и ярче, а угли словно ворочаются, складываясь в безличный образ. Я словно слышу где-то голоса по нарастающей, но не могу их воспринять — я вслушиваюсь, и вздрагиваю, когда моего плеча настойчиво касаются.

— Может, пойдем спать? Ты уже никакой, да и Гермиона скоро сама свалится...

— Ага, пойдем, — я тяжело спускаю ноги с дивана и слышу сзади приглушенное фырканье.

— Рон, ты уже спишь на ходу, смотри, куда руками тянешься. Спокойной ночи, — она берет друга за руку и подталкивает к спальне, подмигивая мне:

— Гарри, хоть я и не скажу прямо, но у тебя хоть какой-то здоровый взгляд стал, более живой. Я не знаю, что там произошло, — Я останавливаюсь на месте, а Гермиона вдруг опять закусывает губу и продолжает, все еще не выпуская ладонь Рона, — но я верю тебе.

Именно на чуть-чуть мне стало спокойней — всего лишь на мгновение. А затем этого и «чуть-чуть» не стало, я сам оборвал нить. Сам, своим идиотизмом.

— Да, Гермиона, — я выдавливаю улыбку и вдруг попадаю в крепкое объятие:

— Не забывай, что мы с тобой, что бы ни случилось. Не забудешь?

Я улыбаюсь ей в волосы, а на сердце ложится словно теплая рука и я отвечаю искренне, честно:

— Не забуду.

— Только попробуй забыть, — Рон подходит со стороны Гермионы и сжимает на мгновение всех нас, хлопает меня по плечу:

— Ну что, по кроватям?

— И спать, — мы с Роном наблюдаем, как Гермиона, кивнув нам, быстро уходит к себе, и тогда мы уже еле передвигая ноги от накатывающегося сонного состояния, почти доплетаемся до нашей общей гриффиндорской спальни и валимся на кровати. Но у меня еще есть силы, чтобы принять быстрый душ и смыть засохшую кровь. Когда же я выхожу в темную спальню в одних боксерах, Рон уже дрыхнет за балдахином, раскинув в разные стороны руки.

Я сажусь на кровати, встряхивая мокрыми волосами, и натягиваю из последних сил пижамные штаны — сил на рубашку уже просто нет, а затем откидываюсь на подушку. Лунный свет освещает комнату, полосами затрагивает потолок и плескается в чьих-то наручных часах. Я последним рывком забираюсь под одеяло и закрываю глаза. В голове приятная каша, я не желаю с ней расставаться — мне удалось вечером сегодня хоть немного забыть, закрыть свою рану. И теперь я все же знаю, что так не продлится вечно, что когда-то наступит новый день, и я вспомню с отчетливой ясностью все. А пока я хочу заснуть.

Спи, мой Гарри, — звучит шипящий голос на грани реальности и забытья. Дальше я просто проваливаюсь в сон.

Длинная улица уводит меня изогнутой хищной лентой вперед. Я иду по ней быстро, словно убегая от кого-то. Ноги не слушаются, и не желают останавливаться. Время, место,— все теряет смысл, когда накатывает волна удушающего тумана, а желание заставить себя остановиться нарастает с каждым новым шагом. Ноги несут меня навстречу чему-то, а то, что впереди, не страшит меня. Лишь не подчиненное воле тело — вот, что внушает мне ужас. В таком состоянии — я вдруг отчетливо это понимаю, — я могу сделать все. Возможность того, что кто-то уже управляет мной, внушает только ужас и животное желание остановиться, почувствовать конечности, стряхнуть с себя невидимые путы. Все быстрее мелькают перед глазами тени домов, все больше душит туман — калейдоскоп улиц неразличим, я не могу понять, сколько прошел. Внутри, железными прутьями оплетается сердце и затягивается в тугой узел — я не могу вздохнуть. Мелькнувший покосившийся дом, грязно-оранжевые качели — все проносится мимо, и я стремительно двигаюсь дальше. Сердце стучит как шальное и пытается вырваться через глотку. Мысли беспорядочно вертятся в голове — когда это безумие прекратится?

Гарри…

Тихий голос, шелестящий в тишине, разрывает слух, царапает по напряженным нервам. Я валюсь на черный асфальт, даже не чувствуя боли от падения — в последние мгновения я готов был испытать Круциатус, чтобы хоть как-то почувствовать себя еще живым. Меня встряхивает на мгновение, волосы падают на лицо. Я упираюсь руками в асфальт, чувствуя нелепую радость — туловище вновь подчиняется мне.

Сзади, внизу спины, словно змеей скользит невидимая рука, а затем моего уха касается студящее кожу дыхание, такое знакомое. Такое ненавистное.

Ненавидь.

Меня пронзает от очередного прикосновения к шее и плечам — словно тот, кто говорит, хочет меня обнять. Я отшатываюсь, закрываюсь руками, но кто-то чуткими пальцами впивается мне в руки и разводит их в разные стороны.

Открой глаза, Гарри.

— Нет, — я еще сильнее зажмуриваюсь. Прикосновение к моему лицу.

— Ты трус, Поттер, — звучит в тишине гневный голос. Внутри птицей взвивается надежда — может, это сон?

Я резко распахиваю глаза, надеясь до самого последнего мига. Сердце пропускает удар, когда такие же болотисто-зеленые глаза возникают передо мной, а идеальный рот кривится в подобии улыбки.

Кажется, проходит вечность. Время теперь не имеет значения, когда рядом он — все внутри сковывает спазмом, а мертвенная глубина не-моих глаз загорается на мгновение живым огнем.

Боишься себя, Гарри?

— Нет, — шепчу пересохшими губами. Безумные глаза придвигаются еще ближе.

— Гар-ри, — раскрываются медленно губы, а затем ставшие вдруг менее холодными пальцы протягиваются ко мне и крепко стискивают мою голову.

Не можешь себе противостоять? — взгляд словно вбирает меня живьем, зрачки поражают глубиной, а я весь точно цепенею — я вновь не могу двинуться. Но теперь четко знаю почему. Как бы мерзостна и пошла не была мысль, но меня вновь парализует страх, и тело отказывается покоряться. Я впиваюсь пальцами, ногтями в асфальт, ищу что-нибудь режущее, что заставило бы меня вздрогнуть от боли и вновь начать двигаться. На грани паники я вижу, что лицо из неясного марева приближается ко мне еще ближе.

Больше не владеешь телом?

Вопрос заставляет вздрогнуть— я должен вырваться!

Внутри что-то екает, когда лицо передо мной меняет очертания, искажается на мгновение, а затем такой до боли знакомый голос тихо произносит:

Мы с тобой одно целое, Гарри.

Сумасбродная фраза, жуткие слова и такое близкое ко мне лицо — я весь подбираюсь изнутри.

Вот то, чего ты желаешь?

Вкрадчивые интонации, возникая неожиданно в голове, заставляют скинуть оцепенение. Черные глаза резко приближаются ко мне так, что длинные темные волосы на мгновение касаются щеки. Я сбит с толку, я не знаю, кому верить, и медлю мгновение, пытаясь собрать мысли воедино. Поднимаю руки, чтобы прикоснуться к смотрящему прямо на меня человеку — я словно знаю его, так давно и так смутно чувствуется где-то внутри непонятная досада на себя. Ни на минуту не пропадает ощущение того, что все это сказка, обман, что такого просто не может быть и что от моего прикосновения все рассыплется в прах.

Раз так, Гарри…

Я даже не успеваю охнуть, как сильные губы впиваются в мои, раздвигая языком болезненно стиснутые зубы. Я странно поддаюсь — вдруг это не сон? Меня обволакивает эта больная мысль, я захожусь от стона и давлюсь кашлем, неистово бьется сердце. Уверенные руки бесцеремонно разводят мои ноги. Меня продирает ознобом, а на грани сознания сдавленно бьется мысль.

Не он, не этот человек передо мной.

Мне не отличить, кто здесь мой двойник, кто здесь враг, но забытье проходит и я уже готов отстраниться, но не могу. Мое отражение, мой кошмар всегда приносил с собой только боль, только терзал меня изнутри и безжалостно впивался в мои губы зубами. Теперь, когда я могу понять это, странная надежда испаряется, а взамен этому внутри разрастается отдающая горечью уверенность, что такого просто не может быть. Что человек передо мной просто такого бы никогда не сделал.

А что бы он сделал? — в перерывах между глотком воздуха и болью от поцелуя этот вопрос звучит у меня прямо в черепе. Я весь передергиваюсь и пытаюсь вырваться — я не верю в то, что это он передо мной, такого просто не может быть…

Может… — проносится в голове тихий шепот. Я мотаю головой — нет!

Этот кто-то останавливается. Я заторможено ощущаю длинные пальцы на своем животе и проникающий в душу холод. Я хочу вырваться, убежать отсюда — плевать, даже если этот человек реален, даже если это не мой бред — я не верю! Хочется выплюнуть эти слова в лицо, но язык словно прилип к нёбу. Я вдруг судорожно начинаю замечать меняющийся облик.

— Стой!

Внутри сердце усиливает, а затем резко тормозит бег — вновь передо мной все те же глаза, а дым вдруг настойчиво лезет в рот, застилает лицо напротив.

Не веришь сам себе?

Проходит лишь секунда — ответить внятно у меня не получается. Внезапно сильным порывом ветра меня отрывает от земли, и затем затянутые пеленой зеленые глаза мелькают внизу в последний раз безумным блеском.

* * *

… Голова больно стукается об пол. Я извиваюсь от бушующего огня внутри.

— Гарри… — разрывает тишину голос, который невозможно не узнать. Того, кому он принадлежит, я проклинаю каждую встречу — именно он, стучит в голове, именно он виноват в том, что мой двойник терзает меня. Он виноват в том, что кошмары преследуют меня.

Раз не веришь себе, так поверь ему. Поклонись нашему хозяину, — тихий голос змеей вползает в сердце. В сознании мелькают красные глаза Волдеморта.

— Давно не виделись, Гарри… Знаешь, что я могу с тобой сделать?

Меня будто бы пронизывает электрический заряд: я обхватываю голову руками, и, пытаясь восстановить дыхание, медленно цежу воздух сквозь зубы — ничего, не привыкать, в любом случае я еще могу соображать, могу сопротивляться, и не сдамся ему так быстро.

«Очистите сознание», — вспоминаются слова Снейпа на занятиях окклюменцией. Я весь съеживаюсь от накатывающей снова боли.

— Чертов ублюдок… — я бы впился в Волдеморта ногтями, зубами, стараясь прекратить это мучение. Я готов разжать стиснутые зубы и беспомощно взвыть — очистить сознание, говорите? Да у меня получается только не забывать дышать — как мне сосредоточиться, черт возьми?!

И когда я уже готов застонать вслух и окончательно отдаться только оглушающей боли, именно в этот момент все проходит. Тело встряхивает в конвульсивном спазме, а голова безвольно откидывается на деревянный пол. Мир словно застывает и расходится в разные стороны у меня в глазах — я даже не уверен, что еще жив. Как сломанная, но не сломленная кукла — вот кто я сейчас, проносится в голове измученно и вместе с тем отдается горькой правдой.

Кукла не может без хозяина, — проносится рядом тихий шепот, и бьет по оголенным нервам. Я проваливаюсь в долгожданный обморок. Я словно падаю в бездну и рад этому. Здесь, я знаю, есть только тишина и пустота — и это как раз то, что нужно моему истерзанному телу.

* * *

— Так заснул он, что ли?

— А приехал когда, кто знает?

Яркий свет бьет прямо в глаза, режет веки. Во всем теле бродит непрекращающаяся ломота. Кто-то подхватывает меня — я резко распахиваю глаза, вырываясь из поддерживающего захвата — что-то внутри недоверчиво дергается, когда чужие руки касаются плеч. Тело словно помнит чьи-то прикосновения и отзывается глухой болью. Я валюсь на кровать — затекшие ноги буквально подкашиваются. Где-то рядом раздается сконфуженный голос.

— Гарри, если тебе больше нравится лежать на полу, так бы и сказал, но…

— Невилл? — я приглядываюсь и вдруг выдыхаю резко через рот, — Это ты.

— А ты думал кто?

Нет, я вообще не думал. Я действовал по инерции, на автомате, вот и теперь, должно быть, обидел Невилла. Я мгновение мигаю, а затем произношу вдруг глухо, словно выдавливая слова:

— Я не знал, кто это, Невилл, извини. Только что проснулся и вот…

В ответ мне только машут руками:

— Да ты что, не беспокойся! Мы за тебя вчера так испугались, когда не увидели тебя в Большом Зале, ты б знал!

— Да уж, представляю, — я чуть слышно хмыкаю и морщусь, когда все внутри отдается глухой болью. Я приподнимаюсь на локтях, с усилием смотрю прямо на стоящего рядом с кроватью Невилла и отвлекаюсь от ломоты о всем теле вопросом, — а кто еще тут?

— Симус и Дин. И еще не вставший Рон, — и правда, Невилл, ничуть не обижаясь на мое недоверие, оглядывается в сторону, а затем кивает мне:

— Ну, я, пожалуй, все же дам тебе поприветствовать остальных… — Невилла вдруг отодвигают в сторону, и передо мной возникает уперший руки в бока Симус.

— Еще бы нам не дали поприветствовать будущего героя магического мира!

Он тянет покрывало на себя, а я каким-то болезненным усилием вцепляюсь в одеяло, сжимая зубы изо всех сил.

— И как же ты так умудрился незаметно пробраться в спальню?

— Пропустив такую речь директора… Гарри, ты достоин наказания, — смеется рядом с ним возникший Дин. Где-то в комнате раздается заспанный голос Рона:

— Чего расшумелись? Человеку спать не даете, — Рон закутывается с головой под одеяло, Симус пожимает плечами:

— Если ты про себя, то тебе, как старосте, нужно вообще вставать раньше всех, и будить…

Раздается тихий стон, а затем над головами Дина и Симуса проносится подушка:

— Вовремя напомнили, чтоб вас всех… Гарри, вставай быстро, скоро завтрак!

Я нащупываю края одеяла и натягиваю на себя:

— Ага, и тебе доброе утро, — пытаюсь стряхнуть озноб, пронзивший на мгновение все тело, и зарываюсь носом в подушку. Совсем рядом раздается топот босых ног по полу:

— Где-то здесь моя рубашка… Гарри, Гермиона будет ждать! — Рон шумит и сбивает что-то, тихо ругается сквозь зубы. Остальные только хмыкают и расходятся к своим кроватям.

Мне вдруг страстно хочется изолировать самого себя от окружающего мира.

— Гарри, в общем, я пошел, — будто бы издали слышится голос Рона. Я все-таки сдергиваю с себя одеяло и болезненно съеживаюсь.

— Ага, встретимся на завтраке, — говорю я уже хлопающей двери. И собираюсь потереть так и норовящие закрыться глаза — но вдруг замираю, так и не поднеся руки к лицу. Взгляд останавливается на запястье — там, где багрово-пурпурными пятнами расползаются синяки. Никто, — дико выкрикивает что-то внутри, — никто так не касался меня, разве что…

Надежда, последняя и такая необоснованная, срывается с утеса в пропасть, когда я слизываю вдруг проступившую кровь на нижней губе. Я недоверчиво подношу палец к ране на ней и с минуту смотрю на размазанную алую жидкость.

Ничего не меняется. Меня безнадежно придавливает реальностью. Измученный стон срывается с моих губ — я могу это позволить. Невилл тихо прикрывает за собой дверь, кинув сочувственный взгляд. Я безвольно опускаю руки и откидываюсь на кровати — итак, мой первый день в Хогвартсе начался. Мгновения сна вспоминаются с пугающей ясностью. Я вновь закусываю губу, чувствую кровь на языке — к моему безумию теперь добавился другой человек. Там, во сне, почему-то было невозможно вспомнить его, тогда он казался кем-то знакомым и в тоже время бесконечно далеким…. Таким, что я просто не поверил, когда двойник, пребывая в облике Снейпа, прикоснулся ко мне. Нет, — вдруг яростно стучит в голове, и я сажусь на кровати, вскидывая голову, — он вновь подчинил меня себе.

Я сам подчинился ему, — тихо звучит правдивый ответ где-то внутри. Я опускаю руки, но затем резко вскакиваю и поспешно стягиваю пижамные штаны. Какими-то рваными движениями вытаскиваю чемодан и наклоняюсь к нему, лихорадочно выхватывая первую попавшуюся рубашку, — ничего, это мы проверим, кто есть кто. Если я подчинился по своей воле, подчинился именно возникшему образу, то это просто… Плевать, что это значит, но именно в тот момент я почувствовал надежду, что мой кошмар не продлится так долго. Именно в тот момент, — я остервенело натягиваю джинсы и застегиваю ремень, — я смог почувствовать, как отступает страх… Так какого черта Снейп вновь растворился призраком, вновь кинул меня и оставил наедине с самим собой?

Что-то внутри здраво замечает, что я перевираю происходящее, что все это время передо мной был двойник, и только я, как наивный дурак верил в обман, в призрачное видение. Я дотрагиваюсь до дверной ручки, но вдруг опускаю голову и горько фыркаю. Знал бы сам Снейп, как являлся мне в снах, что бы сделал? Вспоминается с пугающей отчетливостью не только сон, но и наш последний разговор.

— Зачем ты это сделал? — это лишь мое больное воображение, или взаправду в его глазах что-то промелькнуло? Корыстный слизеринский интерес? Просто захотелось сбить меня с толку или оценить гриффиндорскую честность? Я не знал, что тогда ответить, а теперь могу четко сказать ему. Потому что мне это было надо. Каждый раз при встрече именно он каким-то непостижимым образом почти сливается перед моими глазами с моим двойником, и именно его образ сегодня заставил меня поколебаться мгновение. А ведь я и вправду почти поверил, что это он, что все было просто кошмарным видением… Иррационально, глупо, — я резким движением поправляю очки на переносице, — но сейчас хочется, чтобы именно он прикоснулся к ноющему запястью. Словно он может стереть этот позор, эту отметину! Но все же мне необходимо что-то исправить,— и я вдруг понимаю, что уже теперь, видевший разные его облики, не смогу просто смириться с его отторжением. Не смогу, — бьет колоколом в голове. Я берусь за дверную ручку, дергаю ее на себя. Кажется, дверь может с легкостью отлететь от силы, с которой я распахнул ее. Но нет, петли все так же крепки, и ветер, ворвавшись в нашу спальню через приоткрытое окно гостиной, треплет волосы. В холле уже никого нет, все ушли на завтрак. Я поспешно иду в сторону выхода — я не должен выпадать из реальности. Я хочу изменить его отношение ко мне. Я должен стереть из памяти его хищный облик, иначе просто сойду с ума.

Приветственные выкрики раздаются с нашего стола, а на мое плечо ложится теплая рука.

— Гарри, мы все так беспокоились.

Не знаю, сколько я раз это слышал, но слова теплом разливаются по истосковавшемуся сердцу. Я оборачиваюсь на месте и улыбаюсь Джинни, Гермионе, приветствую Луне и сажусь за стол. Однако взглядом я будто ищу что-то.

— Гарри, как ты вовремя! Сейчас к нам подходила профессор Макгонагалл, спрашивала о тебе, когда ты спустишься вниз…

— Да? — я чуть поворачиваю голову к Джинни, а затем выхватываю в дальнем конце учительского стола фигуру в знакомой темной мантии. Когда я вошел, — а я это видел, — он сцепил руки и отвернулся. Внутри меня что-то дрогнуло с досадой. Теперь мне сложно разглядеть его. Я пристально уставился на него. В какой-то момент он все же столкнулся со мной взглядом, и я успел заметить выражение его глаз.

Безразличие, — вот что я почувствовал каждым напряженным нервом. Его безразличие и мой испытующий взгляд — неплохое начало? Внутри что-то ворчит и скребется, когда Снейп все так же независимо встает из-за стола и, идеально ровно держа спину, выходит из зала, будто не желает…

Будто что? — я отворачиваюсь к своей тарелке, а голос Джинни раздается над ухом:

— Гарри, ты какой-то странный сегодня. А, Дин, привет! — Джинни нетерпеливым поцелуем приветствует подошедшего к нам Дина, а затем встает из-за стола, кидая на меня внимательный взгляд.

— Гарри, помнишь, что я тебе сказала?

Я быстро киваю — да, я помню.

— И не забудешь? Потому что когда ты так странно ведешь себя, то…

— Нет, не волнуйся! — я быстро перебиваю ее. Я сейчас не в состоянии что-то вспоминать из прошлого, когда мое «странное» поведение было чревато ослепляющими вспышками ярости, а потом появлением… Не-меня.

Дин тянет Джинни к выходу, я напоследок улыбаюсь ей — все забыто, все, что я сказал ей когда-то неправильного, она простила и поняла. По крайней мере, я на это надеюсь. Я отворачиваюсь к своей тарелке, а по спине меня хлопает Рон.

— Ну как у нас с зельями? Пошлем их? — он оживленно потирает руки. Я вдруг замечаю внимательный взгляд Гермионы, который она переводит сначала на меня, а затем на пустующее место за учительским столом.

Надо как-то ее переключить, — панически вздрагивает сердце, и я тянусь к газете в руках подруги.

— Ну, чего новенького? — может, из меня и скверный актер, но хотя бы своей фразой я отвлекаю Гермиону, и заставляю перевести взгляд обратно на меня. Она натянуто улыбается.

— Как всегда, Рита Скутер блеснула умом и сообразительностью. Может, ты скажешь что-нибудь более свежее?

— Что я должен сказать? — я удивленно отрываю взгляд от расплывающихся перед глазами предложений о каким-то новейшем средстве защиты — кажется, про близнецов там было что-то? В любом случае, я видел фамилию Уизли.

— Гарри, посмотри на себя, — Гермиона наклоняется вперед и тихо шепчет, испытующе глядя на меня, — ты крайне бледный.

Мне надо это как-то остановить. И лучше уж перевести разговор в другое русло.

— У меня просто дико болит голова.

— Гарри… — я предупреждающе смотрю на нее. Она послушно захлопывает рот. Секунда проходит, и я поворачиваюсь к Рону:

— Слушай, а что ты говорил про Зелья...?

— Лишь то, что вам, Поттер, надо заканчивать прохлаждаться и, если вы уже позавтракали, идти немедленно на занятие по Высшим Зельям,— вырастает, словно из-под земли, профессор Макгонагалл, и строго смотрит на меня. — Вы ведь мечтали стать мракоборцем, если не ошибаюсь?

— Но ведь для этого на экзаменах надо получить отметку «превосходно»? — я пытаюсь отвлечься от давящих мыслей. Лучше всего это, как ни странно, помогает сделать вдруг смягчившийся взгляд профессор Макгонагалл. Она еще немного держит паузу и говорит:

— Если бы вы присутствовали вчера, мистер Поттер, то знали бы, что профессор Снейп теперь не занимает эту должность. Его заменил Гораций Слизнорт, а сам профессор преподает теперь Защиту.

— Да, спасибо, — я киваю. Профессор Макгонагалл переводит взгляд на радостно копошащегося в тарелке Рона:

— И захватите с собой мистера Уизли, — Рон в мгновение становится несчастным и жалостливо поднимает глаза. Профессор МакГонагалл чуть улыбается: — а то желание учиться в его глазах слишком быстро сходит на нет.

— Вот подстава, — Рон утыкается взглядом в тарелку и сопит. Я вдруг начинаю хохотать:

— Рон, сегодня не твой день.

— Да ну вас, — говорит он уже чуть громче, когда профессор МакГонагалл отходит от нашего стола, — я вообще буду работать в магазине близнецов!

— Там зелья нужны, Рон, — смеется Гермиона, смотря на вытянувшееся лицо друга, а затем легонько сжимает его руку своей:

— Но ничего. Ты всегда ведь поможешь смахнуть пыль с полок.

— Вам бы все смеяться! А меня кто пожалеет?

— Только сам Слизнорт, Рон. Идем, — я встаю из-за стола и невольно кидаю взгляд на пустующее место за учительским столом. Но, чувствуя взгляд Гермионы, пожимаю плечами и отворачиваюсь в сторону выхода.

Ничего, — внутри на долю секунды становится пусто, но детский смех стайки первокурсников прерывает это ощущение. Я встряхиваюсь, заталкивая весь свой идиотизм подальше — мне надо просто передохнуть и не думать о приближающемся занятии по Защите. И все же мне никак не унять гулко стучащего где-то в животе сердца — все-таки он был прав тогда, говоря, что я трус. Все встречи с ним странным образом оборачивались тем, что я нес глупости, а он одаривал меня ледяным взглядом, даже если несколько мгновений назад говорил тихо и почти наклонялся ко мне. Я должен что-то изменить, я должен исправить, даже если пока не представляю как. Мне будет страшно здесь, и все же… Что-то не даст мне отступиться. Быть может, легендарное гриффиндорское упрямство, а быть может, что-то еще.

Я иду следом за Роном и Гермионой, подставляю лицо порыву ветра и скоро нагоняю их, включаясь в болтовню ни о чем:

— Говоришь, о товарах близнецов уже пишут в газетах?

Рон удивленно переводит взгляд на меня, а затем неуверенно кивает:

— С чего ты это взял?

— Гарри читает газеты, Рон, — Гермиона почему-то резко подносит лист почти к самому лицу Рона. И тихо, укоряющим тоном, бормочет в мою сторону: — И слишком заметно переводит тему разговора.

— Пойдемте скорее, нам нельзя опоздать на первый урок, — вырывается уже на автомате. Я замечаю, что Гермиона расстроенно качает головой, но все-таки молчит.

— Чтоб они провалились, эти Зелья, — мрачно поднимает голову от газеты Рон. Мы все вместе ускоряем шаг — опоздания у нового учителя просто не принимаются.

Я даже не помню, как проходит первая половина урока. Внутри что-то свербит. Рон даже в какой-то момент восклицает тихо:

— Дружище, сосредоточься! Ты ведь не хочешь, чтобы тебя прямо сейчас отправили в лазарет?

— Да, я пытаюсь, — я опускаю глаза на парту, пропуская мимо ушей объяснение Слизнорта — оказывается, вне стен школы он может быть и не таким уж неприятным. Только глаза какие-то странные. В них загораются непонятные огоньки, когда он смотрит на меня. То же самое начинается, когда выступает Гермиона.

— Да, замечательный ответ, мисс Грейнджер! Так-так… Моя лучшая подруга — из семьи магглов, и учится лучше всех на нашем курсе, — полагаю, это и есть та подруга, о которой вы говорили, Гарри?

Я вздрагиваю, когда внушительный живот оказывается около моей парты. Я поднимаю на Слизнорта отстраненный взгляд:

— Да, так и есть, — отвечаю поспешно. Профессор довольно потирает руки и добродушно улыбается мне:

— Молодец, Гарри, что так продвигаете своих друзей. Вам повезло с товарищами, мисс Грейнджер, — он широко улыбается порозовевшей от смущения Гермионе. — А теперь, — он поворачивается к котлу и семенит к нему, неуклюже взмахивая руками, — а теперь взгляните сюда!

Все чуть приподнимаются с парт, и я с облегчением наблюдаю, как Гермионин испепеляющий взгляд смягчается.

— Гарри, прости, что не сдержалась на завтраке. Это все Лаванда, — она вдруг обрывает словно саму себя и отворачивает голову в сторону, — в общем, я так больше не буду делать. Дергать тебя неправильно. Ведь если что, ты не будешь молчать? — она с мольбой смотрит на меня. Я, чуть помедлив, уверенно киваю и подношу палец к губам:

— Да, Гермиона. Мы же это уже обсуждали.

— Всегда кажется, что ты чего-то недослышал или недопонял, — тыкает меня в бок подруга и вытягивает шею вперед, приглядываясь к кажущемуся водой зелью в котле.

— Ну, кто ответит на вопрос? Такого рода зелье вы должны будете уметь готовить к экзамену ЖАБА. Ну же, вы наверняка о нем слышали.

Гермиона на мгновение хмурит брови, а затем отработанным движением вскидывает руку, и как только Слизнорт кивает, тараторит, словно боится забыть.

— Это сыворотка правды, жидкость без цвета и запаха, которая вынуждает того, кто ее выпьет, говорить только правду!

— Ты можешь сказать это в два раза быстрее? — наклоняется ко мне Рон и кидает ироничный взгляд на Гермиону.

— Брось, на это способны только близнецы, — Рон фыркает на мое замечание. В памяти вдруг всплывает воспоминание о том получасе, что я провел наедине с лже-Грюмом. Тогда он стал первым человеком в моей жизни, который сказал мне, что я стану великим мракоборцем. Затем в комнату ворвался Дамблдор, а за ним Снейп. Тогда директор заслонил меня собой и приказал профессору влить что-то в горло Барти-младшему, тело которого уже начало меняться без очередной порции оборотного зелья.

— Веритасерум, — вспоминается название, и я бормочу его себе под нос. Но Слизнорт улавливает даже мой приглушенный ответ и оборачивается к моему месту.

— Да, вы правы, Гарри. Именно так и звучит второе название этого зелья. Быть может, кто-нибудь хочет сказать, как называется вот это зелье?

Слизнорт ловко достает маленький флакончик из кармана мантии, и бережно поддерживая в руках, переводит вопрошающий взгляд на класс. Ограненное стекло ярко сверкает даже в разноцветной дымке, что висит у него над преподавательским столом. Сзади вдруг слышится вздох. Слизнорт обводит взглядом класс.

— Феликс Фелицис, зелье мгновенной удачи. Очень сложное в изготовлении и при постоянном использовании приносящее либо отрицательный эффект, либо головокружение, безрассудство и опасный избыток сил.

Гермиона благоговейно вздыхает. Я вдруг слышу такой же сдавленный вздох где-то поблизости.

— Ты смотри, как встрепенулся хорек, — Рон пихает меня в бок и кивает в сторону слизеринцев. Я незаметно поворачиваю голову в сторону ожившего Малфоя и удивленно наблюдаю, как из серого взгляда исчезает отрешенный холод, а внутри загорается лихорадочный огонь.

Что он задумал?

Меня прерывает ощутимый толчок Рона. Я отвлекаюсь, но внутри что-то подозрительно скребется. Чего так Малфой оживился?

— … Я знаю, что до сих пор вы не приступали к изготовлениям таких сложных зелий, поэтому не жду идеального результата. Во всяком случае, тот, кто приготовит правильный Напиток Живой Смерти, получит в награду маленького «Феликса». У вас всего час. Начали! — Слизнорт ставит песочные часы на стол и взмахивает руками. Все встают из-за своих парт и бегут за ингредиентами. Я немного задерживаюсь, но вскоре тоже иду к столу Слизнорта. Внезапно меня отталкивают — Малфой лихорадочно, чуть не роняя колбу, спешит мимо:

— С дороги, Поттер.

Он делает два шага вперед, а затем резко разворачивается ко мне и кривит губы — я знаю, у кого он перенял эту привычку! Словно на автомате ладони сжимаются в кулаки, я чувствую, как внутри что-то ошпаривает душу и рвется на свободу ярость — я отплачу хорьку и за сломанный нос, и за унижение. Я еще в самом начале урока видел, как он, за моей спиной, что-то рассказывал своим, а те чуть ли не в голос ржали. Я услышал свою фамилию, и именно в этот миг вновь вспомнил о собственной клятве отплатить гаду. У меня просто руки чешутся врезать по этой мерзкой физиономии. Мне надо выпустить пар.

— Ты что-то хочешь сказать мне, Малфой?

Я буквально сверлю его глазами, пытаюсь проглотить его взглядом — белобрысые волосы, ставшие вдруг испуганными глаза. Малфой беззвучно открывает рот, но вдруг между нами возникает Слизнорт:

— Так, мальчики, разойдитесь. Не время болтать на уроке, причем, — он оборачивается ко мне и указывает на пустые руки, — я вижу, у вас нет учебника, Гарри.

— И у меня тоже. И весов, — Рон возникает рядом и свирепо косится на Малфоя. Не знаю, что он увидел в моих глазах, но хорек, весь словно подобравшись, исчезает из моего поля зрения и усаживается за свою парту, склоняясь над учебником.

— Так-так… Молодые люди, сейчас можете взять старые весы, они у меня, думаю, найдутся, и вот в том дальнем углу есть два старых учебника. Можете пользоваться ими первое время, а там напишете во «Флориш и Блоттс».

— Да, спасибо, профессор! — Рон еще раз косится в сторону отвернувшегося к какому-то когтевранцу Слизнорта, и кидается в сторону шкафов, чувствительно толкая по дороге Малфоя плечом.

Тот досадно отмахивается и все так же лихорадочно листает «Расширенный курс Зельеварения». Я прохожу мимо, Рон с виноватым видом протягивает мне потрепанный учебник:

— Гарри, извини, но мой тоже не лучше, — он показывает свой чуть потрепанный учебник по Зельям, а затем дает мне другой, выглядящий более плачевно.

Я быстро киваю — не век нам тут стоять, надо скорее приниматься за дело. Зажав учебник в руке, я иду к своей парте.

Пока Рон бежит за ингредиентами для нас обоих, я как-то лихорадочно расставляю колбы и устанавливаю правильный огонь, а затем раскрываю свой учебник.

Правильно изготовленный Напиток Живой Смерти — а в награду маленький пузырек Удачи. Мысль рисует радужное будущее, я вдруг четко осознаю, на что бы использовал флакон. И пусть Снейп всегда говорил, что в зельях я полный ноль — все же я как-то смог сдать СОВу по этому предмету на отметку «выше ожидаемого», так, быть может, и тут повезет?

Вот черт! — я готов проклясть слишком фанатичного ученика, который буквально вдоль и поперек исчеркал записи и список ингредиентов. На полях нет светлого места — перо потрудилось на славу даже между слов в учебнике.

Рон подбегает ко мне и сбрасывает ингредиенты на стол в кучу, а я все еще вглядываюсь в строчки, и не могу разобрать слова, хотя некоторые все же прочесть удается.

«Зелье готовить на среднем огне, не превышая температуру».

Через полчаса дотошного вычитывания вперемешку с действиями, я тяжело вытираю пот со лба — какого черта? Мне отчаянно хочется бессильно швырнуть книгу о стену. Однако я все же сваливаю нашинкованные корешки и не превышаю огонь — не знаю почему, просто не могу разобрать правильную надпись.

В классе раздается испуганный возглас и пахнет паленым. Я даже не могу что-либо разглядеть в начинающем клубиться от моего зелья странном паре.

— Симус перестарался что-то сегодня. От усердия прямо задымился, — Рон оборачивается назад и ищет взглядом сегодняшнего неудачника. Я отрешенно отзываюсь:

— В этот раз он себе хоть волосы не спалил?

— Не отвлекаемся, не отвлекаемся! — возникает рядом Слизнорт, а затем спешит в Финнигану, — как же вы так неосторожно, мистер…

— Финигган, — убито отвечает Симус, а затем глухо выругивается сквозь зубы, — какие планы были…

— Прошу вас не огорчаться так, ведь я же сказал, что не жду блестящих результатов ни от кого!

Дальше я просто не слышу успокаивающего голоса профессора — в голубоватом паре, поднимающемся от моего зелья, я не вижу почти ничего. Следуя инструкциям из учебника я, кажется, впопыхах перепутал записи настоящие и написанные пером, но, несмотря на это, все же чего-то добился. Или не добился?

Я лихорадочно перекручиваю в голове последние добавления — нашинкованный корень валерианы, так, кажется, было написано в курсе Зельеварения. Но ниже кривые записи заслонили собой объяснение, как надо готовить дальше, и я просто стал следовать им, с удивлением наблюдая, как зелье постепенно принимает нужный цвет и проходит все стадии варки.

— Гермиона, а как написано в учебнике, что надо сделать с бобом? — я поворачиваюсь в усердно мешающей зелье подруге. Она нетерпеливо отбрасывает назад кудрявую прядь волос.

— Резать дремоносный боб, — Гермиона кидает быстрый взгляд на часы и сливает сок своих бобов в котел, — ничего сложного!

Кажется, она говорит это сама себе, потому как ее зелье упорно не желает приобретать окончательный вид, оставаясь все таким же лиловым.

Я больше не решаюсь отвлекать подругу и склоняюсь над своим учебником, вчитываясь в рекомендации фанатичного ученика: «Размять серебряным кинжалом, держа его плашмя, тогда лучше идет сок, чем при нарезании».

Я пожимаю плечами и беру со своего стола первый боб, а дальше просто плюю на все и следую кривым инструкциям неизвестного рьяного автора. Шестое чувство, годами проверенная интуиция, подсказывает мне, что быстрые записи с косым почерком смутно знакомы, словно я их где-то видел когда-то… Мне не вспомнить сейчас, откуда такое ощущение, но в любом случае результат зелья покажет мне, кем был этот фанатичный ученик. Быстрые записи свидетельствуют либо о полной ненависти к учебнику «расширенного курса зельеварения», либо об огромном уме, потому как добавленные уточнения, через каждое слово иногда имеют объяснения, зачем и как добавлять. Взять хоть к примеру, это совсем противоположное высказывание о бобе… В учебнике сказано разрезать его, но, — я с удивлением выжимаю ножом сок и сливаю его в котел, продолжая помешивать, — но именно здесь, как видно, прав скорее этот неизвестный ученик, нежели автор книги. По крайней мере, зелье принимает светлый оттенок, и я оттираю пот со лба и чуть расслабляюсь. В классе душно и видно, как все просто с остервенелым усердием склонились над своими котлами, от которых поднимается разный по цвету и плотности пар. Малфой все так же лихорадочно перемешивает свое варево, ежеминутно косясь на песочные часы. Внутри у меня поднимается какое-то ожесточенное чувство — я вижу, как он старается. Но здесь, в кабинете Слизнорта, мне вдруг радостно сознавать, что поблажек ему не будет. По крайней мере не так, как это было со Снейпом.

Черта с два, Малфой. Здесь каждый может быть лучшим, — я перевожу взгляд на свой котел и вовремя — оно уже приняло нежно-розовый цвет. Именно такой и нужен, чтобы начать перемешивать зелье.

«Семь раз почасовой и один раз против», — гласит следующая ручная запись прямо на полях учебника. Я пожимаю плечами — все равно я следую этим инструкциям от начала и до конца, так что рискнуть на последней стадии я все же могу. Мне нечего терять.

Песок в часах неумолимо пересыпается на донышко, а я выдыхаю через зубы — духота кружит голову. Я чувствую подступающую к горлу тошноту — наверное, я все же сварил неправильное зелье, раз мне становится так плохо. Боже, я что вообще варю? Я даже забываю первоначальный результат — мне не достает сил посмотреть в котел впереди класса, чтоб хоть как-то сравнить цвет зелий.

— Время вышло, молодые люди! Прошу прекратить вас помешивать! — Слизнорт хлопает в ладони. Я замечаю, как Гермиона недовольно отступает от котла, сверля взглядом свое зелье.

Класс успокаивается и рассаживается на свои места. Я судорожно вспоминаю последние действия — по-моему, я все же успел довести дело до конца и теперь тоже сижу, откинувшись на стуле.

— Ф-фу, ну и дела, — Рон устало вытирает руки о штаны. Я снимаю очки и бездумно протираю их. — Гарри, ты как?

— Да никак. Сам не понял, что сварил, — я водружаю их обратно на нос и перевожу взгляд на проходящего между рядами Слизнорта. Вот он остановился около котла Малфоя, и, одобрительно кивнув, идет дальше.

Не идеально, значит, — с несвойственным гриффиндорцу злорадством я смотрю на скривившуюся от презрения физиономию.

И чего он так хотел получить это зелье Удачи? — я никогда не видел, чтобы на лице Малфоя была такая гамма эмоций. Он то в бешенстве кидает взгляд на Гермиону, когда Слизнорт, наконец-то подходит к ней и одобрительно кивает, то зло ухмыляется, когда профессор лишь печально вздыхает, смотря на зелье цвета дегтя в котле Рона.

— Ничего, ничего. Быть может, в следующий раз у вас выйдет лучше… А что там у вас, Гарри? — он поворачивается ко мне, а затем вдруг хлопает в ладоши. Его глаза округляются от изумления:

— Мерлин мой, Гарри! Безусловная победа — Феликс Фелицис ваш по праву!

Перекошенное лицо Малфоя теперь не трогает меня. Я тупо моргаю:

— Простите, профессор, что вы сказали?

— Мальчик мой, это замечательная работа! Но вам лучше отойти подальше от своего котла, — Слизнорт поворачивается к ученикам, — так, делаем шаг назад. Да, вот так, — я ошеломленно встаю и не менее ошарашено смотрю на протянутый мне флакончик «Феликс Фелицис». Я все еще не могу поверить в свою победу, а Слизнорт уже трясет мою руку.

— Как и обещано, Гарри, поздравляю. Используйте его с толком, — он оборачивается к затихшему классу. Боковым зрением я выхватываю удивленное лицо Рона и расстроенный взгляд Гермионы.

— Ну что ж, до свидания, до свидания! — Слизнорт кидает на меня довольный взгляд. Класс словно скидывает оцепенение и приходит в движение. Я ловлю на себе недоверчивые взгляды.

— Как тебе это удалось? — почти шипит Гермиона. Я только пожимаю плечами, кладя в карман Зелье удачи.

— Просто повезло, — отвечаю так же тихо, потому что вижу, как Малфой подозрительно щурится в мою сторону. Затем складывает руки на груди — вновь жест заставляет вздрогнуть и отвернуться. Следующий урок по расписанию — Трансфигурация, а потом Защита — внутри что-то сворачивается. Даже радость от награды куда-то исчезает — и становится тягостным ожиданием.

Теперь я, кажется, знаю, на что мне так хочется использовать Феликс, но в тоже время я вдруг как-то отстраненно понимаю, что тратить на это Феликс будет глупо. Чего я жду от урока с ним? Я просто хочу… — домыслить мне не дают, проходящий мимо Малфой толкает плечом и презрительно цедит сквозь зубы:

— Смотри, не подавись флакончиком, Поттер, — выплевывает он мою фамилию. Я мгновенно вскидываю голову и возвращаю ему взгляд с процентами:

— Завидуй молча, Малфой, — и быстро кладу заветный учебник в сумку, делая себе заметку получше рассмотреть «Курс расширенного зельеварения» на досуге.

— Завидовать тебе, Поттер? Ты мошенничал! — все уже почти вышли из класса, а профессор Слизнорт скрылся в своих комнатах. Надо же, я и не заметил, как он вышел из класса. Между тем я чувствую, как сзади на мое плечо ложится рука Рона. Я дергаюсь и обращаюсь к нему:

— Рон, не надо.

Я быстро кидаю взгляд на притихшую Гермиону, нервно прижимающую учебники к груди. Малфой криво ухмыляется:

— Страшно, Поттер? Или готов признать, что просто…

— Сделал хорошее зелье, которое в сто раз лучше твоего? Да с удовольствием, Малфой, — я так же выплевываю ему в лицо его фамилию. И шагаю мимо, сжимая до боли зубы. Краем уха я слышу, как Рон цедит, проходя мимо:

— Увидимся на Защите, хорек.

— Новый учитель не даст тебе спуска, Поттер! — кидает он мне вслед. Я, только усилием сдерживая вдруг нахлынувшую ненависть, закусываю губу. И вновь раздираю ее до крови.

Новый учитель не даст мне спуска, говоришь? Посмотрим, Малфой, посмотрим, кто выйдет победителем из его кабинета — я или ты.

Я стремительно несусь вдоль коридора, и слышу за собой топот ног.

— Гарри, подожди! Да стой же! — Гермиона хватает меня за плечо и резко разворачивает к себе:

— Гарри, я не представляю, каким образом ты сварил зелье лучше… лучше всех! Но, — она вдруг встряхивает меня, — ты меня слышишь?

— Да, все в порядке, — я поднимаю на нее взгляд. Подруга тихо охает:

— Гарри, почему у тебя глаза потемнели? У тебя такой мутный взгляд…

— Да он такой бледный был на Зельях, ты что, не помнишь? — Рон возникает рядом и облокачивается на стену, — Слизнорт тогда еще сказал ему отойти от котла.

— Ах, да, точно… — Гермиона вновь беспокойно смотрит на меня. Я поспешно киваю и чувствую сильное желание исчезнуть отсюда. Словно рядом мелькнула и пропала неясная фигура, расплывшись темным пятном в дальнем конце коридора. Я не знаю, кто это был, но в любом случае отсюда надо убираться.

— Не волнуйся, но у меня еще не прошла эта тошнота. Да и голова раскалывается…

— Снова Вол... Он? — Гермиона беспокойно заглядывает в глаза. Я знаю, кого она имеет в виду. Здесь я не могу ответить прямо, поэтому просто мотаю головой и указываю на выход.

— Нет, не он. Может, поторопимся на урок?

Гермиона кивает и берет Рона за руку. Мы все вместе выходим наверх. У нас есть еще целых пятнадцать минут до начала следующей пары. Еще два часа до встречи с ним — я нащупываю в кармане зелье Удачи и мысленно одергиваю себя — нет, это ничего не решит. Это только мое дело, мой выбор, и от удачи здесь ничего не зависит.

Уже на пересечении лестниц я перескакиваю с одной на другую и оборачиваюсь к Рону и Гермионе:

— Эй, я сейчас приду, только возьму учебник по Трансфигурации! Кажется, я его оставил на столе в башне.

— Макгонагалл тебя в часы превратит, если опоздаешь! — делает большие глаза Рон, — это она нам еще на первом курсе обещала, помнишь? — обращается он уже к подруге, а та нетерпеливо кивает.

— Помню ваши вытянувшиеся лица. Хорошо, Гарри, тогда мы тебя подождем, — Гермиона кивает мне, а затем оборачивается к Рону, — ты сам-то учебник взял?

Я не дослушиваю окончание фразы и быстро поднимаюсь к себе. В голове представляются сразу все места, куда можно спрятать Фелицис от посторонних глаз. И от своих рук, потому как ожидание делает меня каким-то слишком уж неуравновешенным. Злость на Малфоя, взявшаяся словно из ниоткуда, потухает, Я лишь с горечью вспоминаю далекие слова.

Ненавидь, — говорил мне двойник.

Именно это я и делаю все время, — хочется стукнуть кулаком о стену, но я уже на подходе к гриффиндорскому крылу, поэтому сдерживаю себя — хотя бы для своих я не должен казаться неуравновешенным психом. Две когтевранки, проходя мимо, шарахнулись от меня, но я только запоздало бормочу извинения и спешу дальше. Почти не разжимая губ, я говорю нужный пароль и врываюсь в гостиную, быстро бегу в сторону спальни — мне просто жизненно необходимо успеть убрать подальше флакончик, потому как сердце вдруг начинает отбивать галопом.

Я не ненавижу! Ты ведь появляешься, когда это чувство захватывает меня, так уйди сейчас, когда я больше не чувствую всепоглощающей злости, — я останавливаюсь посреди комнаты и опускаю руки, закрывая глаза. Несколько минут я молчу, но потом уверенно говорю:

— Я тебя не боюсь.

Так докажи это, Гарри, — проносится над ухом. Я не выдерживаю подступающего холода — кидаюсь к чемодану и словно спиной чувствую тихий смешок.

Боишься себя, Гарри, — всплывают в мозгу недавно сказанные во сне слова. Я не успеваю осознать, понять их — и лихорадочно запихиваю флакончик во внутренний карман крышки чемодана, непослушными руками закрывая замок.

Тишина вдруг накрывает меня с головой. Мир словно вспыхивает обжигающим огнем, и я валюсь на ковер, сжимая голову руками.

— Гарри… — голос Волдеморта прорывается в сознание. Я вдруг понимаю, что сам себя душу, и с усилием отрываю руки от горла. Дневное солнце вдруг начинает немилосердно слепить глаза, и я вновь — который раз за день! — прокусываю губу, не в силах сдержать стона.

— Ненавижу…

— Как ты невежлив, Гарри. Мне иногда доставляет удовольствие учить тебя манерам… Поклонись мне, — я сгибаюсь под новой порцией оглушающего звона в голове, от новой боли во всех нервных окончаниях, а затем только хриплю и валюсь на пол.

Поклонился, но не смирился, — упрямо бьет в голове последняя мысль. В голове темнеет, и я успеваю только выхватить угасающим зрением отблеск солнца на стекле. После все пропадает, и только чья-то фигура склоняется надо мной. Тихий голос произносит.

Наш хозяин, Гарри… Наш.

Дальше я просто не могу противиться пустоте, что накрывает мои глаза и откидываюсь назад. И в последний миг я чувствую на мгновение немеющее тело и касающийся рта холод. А затем и это исчезает.

Я не знаю, сколько времени проходит. Я лежу, не мигая, и смотрю в потолок. Мир словно замедлил свой ход, а затем время и вовсе останавливается. Я все еще не могу почувствовать себя живым, не могу избавиться от оглушающей боли. В голове, как заведенные, бешено летают ничего не значащие мысли о пропущенном уроке, о не дождавшихся меня друзьях, о чем-то еще… Я осторожно приподнимаюсь на локтях и закрываю глаза, пытаясь очистить сознание – на этот раз получается, хотя и с большим трудом. Понимание приходит постепенно, на языке крутится лишь одно слово: началось. Опять вторжение, опять сводящая с ума боль, которой не то, что противостоять — подготовиться не успеваешь. С ее приходом я могу только кататься по полу, заламывая руки. Я все еще лежу и не решаюсь встать. Единственное, на что у меня хватает сил — повернуть голову на звук откуда-то справа и резко распахнуть глаза. Серый свет почти не бьет в окно, а только робко просачивается в комнату, создавая легкий полумрак. Сколько сейчас времени? Я пробую встать, на мгновение хватаясь за лоб – словно остаток горячей вспышки промелькнул в голове и растворился, не оставляя за собой ничего. Что ж, хотя бы сегодня я остался жив. Первый учебный день закончился удачей, — нервный смешок вырывается из груди и будто бы тает в тишине комнаты. Я сжимаю кулаки. Теперь я точно знаю, что мне нужно. То, что я не замечал все это время, то, что в прошлом году отверг и радовался, что этого больше не будет. Я как-то странно уверен, что просто «поговорить» со Снейпом не удастся. Придется прятать это за занятиями и школьной рутиной. Однако после таких атак на сознание чертовски хочется жить, и сил только прибавляется! Я оборачиваюсь к своей кровати и все еще слабыми руками беру учебник. Ноги внезапно подкашиваются, ладони непроизвольно разжимаются и книга, шелестя страницами, с мягким стуком шлепается на пол.

— Вот черт, — я опускаюсь на колени и уже собираюсь захлопнуть фолиант, как вдруг резко перелистываю ветхую страницу – мне не показалось? — на внутренней стороне обложки тем же убористым почерком мелко нацарапано:«Эта книга является собственностью Принца-полукровки». Звук приближающихся шагов за дверью заставляет меня нервно резко закрыть книгу и быстро засунуть томик под одеяло – в любом случае, читать буду ночью. Почему-то мне кажется, что этот учебник пока не стоит возвращать Слизнорту. Взять хотя бы то, что эти записи помогли мне приготовить правильный Напиток Живой Смерти…

* * *

Ступеньки ведут меня вниз, лестница послушно останавливается около еще одного коридора. Приглушенный свет факелов чуть касается ровных стен. На улице еще слишком светло, хотя сумерки уже уверенно проникают в замок. Словно солнце умирает – как-то я видел по телевизору такую программу, где какая-то женщина дотошно и в цифрах объясняла, когда это случится и по каким причинам. Дурсли тогда, можно сказать, вцепились в телевизор, и не заметили, как я тихо стащил со стола горстку конфет. Это было уже после обеда, а я с прошлого вечера не съел ни крохи. Да и честно говоря, хотелось чем-то угостить Криса. Тогда, я помню, у меня было безумное желание рассказать ему о себе все, вывалить на него всё то, что наболело. Однако я лишь рассказал о том, как мне живется «у этих скотских Дурслей», как выразился он однажды. Это в каком-то плане облегчило мое пребывание у них. Я знал, что Крис меня понимает, что просто слушает – я испытывал в этом острую необходимость. И был слишком подавлен, чтобы хоть как-то вернуть долг. Рассказав ему о крестном, я долго не мог прийти в себя от нахлынувших воспоминаний. Просто сидел, глядел в одну точку и не говорил ничего, Крис только крепко сжимал мою руку. Я думал, что позорный всхлип все же вырвется наружу – судорожный и надрывный, но нет. Обошлось. В тот день я не смог выдавить из себя ничего, а только прижимал его руку к своему горячему лбу и сидел так, смотря на рассыпающееся мелкими искрами солнце.Я заворачиваю за угол, и следую дальше, поправляя на плече сумку с учебниками. Пергамент опасно грозит выскользнуть, и я поспешно запихиваю его обратно внутрь – еще не хватало потерять по дороге домашнюю работу по Зельям, которую Слизнорт все же успел написать на доске до нашего ухода. Шаги гулко отдаются в пустом коридоре, а я все иду вперед – словно на автомате. Я знаю все выходы и входы, коридоры, куда нужно свернуть, чтобы дойти до нужного мне класса. До нужного человека, — проносится в голове. Почему-то я убыстряю шаг. Мне совсем не льстит мысль заходить в его кабинет под едкое и обидное замечание. Казалось бы, прошлые встречи должна были хоть что-то изменить, хоть как-то повлиять на наши отношения. Отношения? – я горько усмехнулся. Но ведь я видел, — крутятся назойливые и досадные мысли, и я автоматически получше перехватываю сумку, сжимая пальцы на ремне, — ведь я видел его другого! Я даже признал за собой, что сам изменился. Неужели ему так сложно это сделать? Просто не отталкивать меня раз за разом. Просто не воздвигать стену, о которую ты бьешься как идиот. Я, как зомби, шагаю по коридору, сворачиваю налево, а затем где-то вдалеке слышу знакомые голоса.

— Рон, заходи в класс, он скоро придет, — тихий голос Гермионы я слышу вдруг неожиданно отчетливо и остро. Деревянная дверь открывается, чуть поскрипывая петлями. Друзья заходят в класс. Я же с тихим грудным вздохом прислоняюсь к стене, прижимаю ладони к ушам – это что, остаточное явление после последнего посещения Волдеморта? Кажется, я не слышу ничего больше, и даже не сразу чувствую, как передо мной вырастает длинная тень. Именно сейчас меня вдруг продирает холодом, я ощущаю знакомый страх. Однако что-то не дает мне вновь закрыть глаза. Я должен справиться с этим, я должен победить… Резко отрываю руки от головы и поднимаю голову, покрепче сжимая зубы.

— Я. Тебя. Не. Боюсь, – выходит сдавленно и тихо. На мгновение мне кажется, что пол вдруг начинает качаться под ногами. Я поспешно прижимаю руки к стене.

Храбрый Гарри, послушный. Поклонился хозяину, — звучит вдруг на все лады в голове, тень передо мной все приближается. Я сползаю по стенке вниз и шиплю:

— Это твой хозяин, а не мой. Голоса усиливаются, я не могу разглядеть скользнувший куда-то вправо силуэт. Я только вижу вдалеке еще одну расплывчатую тень, двигающуюся в мою сторону. Зыбкая бордовая пелена поглощает ее на миг. Мне не разглядеть ничего толком в скупом свете солнца. Перед глазами в какой-то момент все плывет, но затем что-то теплое, живое дотрагивается до моей щеки.

— Поттер, — жесткая ладонь поднимает меня за подбородок, а такой близкий ко мне голос произносит со знакомыми интонациями, — прекратите разговаривать сами с собой. Хотели выделиться в статусе Избранного? Поверьте, здесь ваше мученическое лицо никто не увидит.

— Профес-сор. Вы… — я резко пытаюсь встать, качаюсь, держась за стену, но все же преодолеваю накатившую слабость и поднимаю глаза. Руки мгновенно убираются, а вдруг наступившая тишина оглушает. Я быстро прихожу в себя.

— Простите, урок начался…

— Урок начнется, когда я войду в класс, мистер Поттер, — отстранено отвечает Снейп, как-то со странным равнодушием разглядывая меня, — однако на данный момент у вас есть еще пять минут, чтобы членораздельно и внятно объяснить мне, чего вы тут ждете, раз все еще не вошли в класс.

— Вас, — я забываю прикусить язык, слова вырываются сами собой. Снейп желчно выдавливает из себя, словно пересиливает собственное желание не отвечать.

— Меня? – я в каждом слове слышу яд, в каждой букве он прожигает меня насквозь. Мне отчаянно хочется выкрикнуть что-нибудь из раздела запрещенных заклинаний. Такое, что заставило бы его почувствовать всю мою боль внутри, всю мою горечь.

Перестань. Будь собой, — вкладываю я во взгляд всю силу, и, не мигая, смотрю на стоящего напротив меня человека. Неизвестно откуда взявшийся порыв ветра шевелит мантию за его спиной – так вот что показалось мне поглощающей его чернотой! Я все еще не отвожу взгляда, выхватываю все боковым зрением, а затем выговариваю четко в давящей тишине:

— Вас. Сэр, — мое последнее слово звучит как-то слишком неуважительно по отношению к учителю. Именно его ответной яростью и раздражением мне хочется сдернуть с него маску, заставить, как и в прошлый раз, вновь задать мне свой вопрос. Пусть мой ответ был бы слишком непонятным, но он был бы правдивым. Я хочу еще раз почувствовать его так близко, ощутить пронизывающий запах трав, успокаивающий и холодящий одновременно. Не знаю, сколько проходит времени, но в угнетающей тишине раздается, наконец, тихий и отстраненный голос.

— Вам больше нечего сказать, Поттер? То, что вы стоите здесь буквально на дрожащих ногах – как мне правильно истолковать ваш вид?

Упрямо нахмурившись, я резко отлипаю от стены, с трудом выпрямляюсь и упираюсь взглядом в его выглядывающие из-под полы мантии ботинки. Мне нечего сказать. Если я скажу правду, то… просто что-то не дает мне этого сказать. Я сам чувствую, что слова слишком неправильные. Тишина сковывает, я слышу только свое поверхностное легкое дыхание. Но все же я готов открыть рот, чтобы ответить на его вопрос. Пусть косвенно, но все же сказать половину правды. Но именно в этот момент шрам режет будто острым зубилом по оголенной коже. Я сдавленно охаю от неожиданности, а затем вновь зло закусываю губу – да что ж это за день такой, черт возьми! Я готов уже вновь сползти по стенке, но только упрямство, да непонятно откуда взявшаяся сила воли заставляет стоять прямо и не двигаться, а только закрыть глаза. Словно вдалеке снова слышится его голос и жесткие ладони берут меня за локти, удерживая на месте...

— Поттер, вы можете хотя бы раз вразумительно ответить всего на один вопрос?

Тон снова ледяной и будто бы равнодушный, но ведь я слышу! Слышу, как он пытается скрыть беспокойство. Вижу, как такое он прячет досаду за своей вечной невозмутимостью. Ему не дает покоя мое молчание. Ведь и он не машина, не век ему быть «ужасом Хогвартса», думается с каким-то резко наступившим облегчением.

— Я не был на Трансфигурации… — Снейп нетерпеливо кивает, а черные глаза становятся еще чуть ближе и впиваются в меня своей холодной сталью, — потому что… Слова даются нелегко, мне сложно сказать причину. Потому что теперь прибавилась еще одна запретная тема — мой двойник, мое второе Я. От последней мысли меня как-то странно передергивает, что-то будто довольно ворочается внутри. На спине у меня выступает холодный пот – я вдруг осознаю, что сказал что-то очень страшное, пусть и про себя. Я должен сказать ему, иначе сойду с ума!

— Сэр, я не пришел из-за того, что вновь… заболела голова, — я вдруг не выдерживаю и подаюсь вперед, вцепляясь в мантию у него на груди – в бешеном глянцевом вихре картинки воспоминаний и звуки змеиного голоса снова проникают в сознание, я чувствую, как дрожу и боюсь, что он может оттолкнуть меня. Тогда я просто не выдержу этого, я… я убью его, — душит паническая мысль, и я бессильно зажмуриваюсь. Бледные сухощавые руки с узкими ладонями ложатся мне на плечи осторожно и как-то неуверенно, а затем начинают поглаживать по спине, призывая к успокоению.

— Вы ведь понимаете, почему у меня болела голова? – почти шепчу ему в шею и поднимаю голову. Снейп только тихо выдыхает, заставляя кожу покрыться мурашками от такой близости.

— Да, знаю.

Будто бы удовлетворившись его ответом, я опускаю голову обратно ему на грудь и разжимаю конвульсивно сжатые пальцы, с облегчением выпуская из рук его черную мантию. То, что я так хотел почувствовать – проносится в голове обжигающая мысль. Мне так спокойно сейчас – теперь я знаю, что никогда не спутаю ни во сне, ни наяву своего двойника, его холодные уверенные прикосновения с этими теплыми и осторожными. Словно их хозяин боится чего-то и в тоже время ждет. Я так хотел защиты все это время – и я ее получил, даже не думая о последствиях. Ведь он просто успокаивает меня, а мне больше ничего и не надо, как только чувствовать себя защищенным. Никто, вдруг просится мысль, никто не мог мне дать того, что сейчас дает он. Никто не мог заставить меня сказать о настоящей причине моего состояния.

— В класс, Поттер, — раздается над ухом тихий и твердый голос, вырывая меня из периферии сознания. Никогда бы не подумал, что окончательно сойду с ума, и не захочу отходить, но именно в этот момент, когда я готов открыть рот, по коридору разносится звук быстрых шагов. Снейп быстро убирает руки с моей спины, а лицо вновь принимает невозмутимое и вдруг кажущееся таким далеким выражение. В груди что-то саднит, я понимаю, что здесь не место высказываться по этому поводу, да и вообще говорить еще. Хватит того, что я почувствовал себя в безопасности, что он понял меня, что не оттолкнул. Будь доволен и этим, Гарри Поттер!

— В класс, мистер Поттер. Даже мистер Лонгботтом проявляет больше рвения вовремя прийти на урок, чем вы, — он следует к двери и останавливается перед ней, чуть касаясь дверной ручки, и снова недовольно глядит на меня.

— Ничего, — я проношусь мимо, не смотря на него. Снейп только как-то странно цедит воздух сквозь зубы, а затем заходит следом, закрывая за собой дверь. Что-то порхает по классу, оставляя за собой рассыпчатый зеленоватый дымок. Тяжелые, не пропускающие дневной свет гардины невольно заставляют меня поежиться, но я все-таки шагаю внутрь. Перешептывания и болтовня тут же смолкают, как только за моей спиной раздается строгий голос Снейпа.

— Успокоились.

Он проходит мимо меня, не касаясь и не смотря в мою сторону, пока я нахожу свое место и скидываю сумку с плеча.Гермиона рядом не произносит ни слова, а только разворачивает пергамент. Рон не выдерживает и толкает меня в бок.

— Ты его по дороге, что ли, встретил?

— Угу, — я киваю, но тут же прикладываю палец к губам, замечая быстрый взгляд в сторону нашего стола, — потом поговорим.

Рон кивает и отворачивается – видно, даже ему не хочется схлопотать от Снейпа желчный комментарий. Я тянусь к учебнику по Защите, и почти не замечаю мгновение, в которое Снейп преодолевает расстояние между нами и встает около моей парты.

— Я не велел доставать учебники. Вам нужно отдельно повторять? – я молниеносно запихиваю экземпляр учебника «Лицом к лицу с безликими» обратно в сумку и пинаю ее под стол, вскидывая голову... Я видел вас, профессор, с другой стороны. Этой обманкой меня больше не запугать. Тишину можно резать ножом, но я все так же не отвожу взгляда от угольных зрачков, когда Снейп только недовольно кривит губы и резко отворачивается от меня, задевая полой мантии.

— Попрошу не отвлекаться, мистер Забини, — цедит он в сторону слизеринского стервятника и продолжает, презрительно скривив рот, — ваша болтовня слышна даже отсюда. Итак, — он сцепляет руки в замок и останавливается возле учительского стола, — насколько мне известно, за время учебы у вас сменилось пять преподавателей по этому предмету.

«Насколько ему известно…»… Как будто не он следил за ними, как коршун, в надежде, что станет следующим, а, Гарри?— злые интонации где-то внутри меня вспыхивают и угасают.

— Естественно, у каждого из этих учителей были свои задачи и свои методы. При таком бессистемном обучении мне крайне удивительно видеть многих из вас на данном предмете. Однако большее удивление меня постигнет, если вы справитесь с объемом работы на уровне ЖАБА, значительно более углубленном и обширном. Он говорит негромко и до абсурдности бесстрастно, а затем обходит класс. Его тонкий силуэт в бледном свете двигается вдоль стены, притягивая внимание – я вижу, как всем приходится выворачивать шеи, чтоб не потерять профессора из виду.

— Темные Искусства, заниматься которыми мы будем на уроках, разнообразны, многочисленны, изменчивы и вечны, — я сам не отрываю от него взгляда и вдруг словно со стороны вижу, как меняется всегда такое равнодушно-брезгливое лицо, а слова приобретают оттенок нежности. Я еще внимательнее вглядываюсь в орлиный профиль, чувствуя, как внутри что-то реагирует на его слова. Он продолжает все так же отчетливо и уже более плавно:

— Борьба с темной силой безрезультатна. Словно многоголовое чудовище, она после каждой отрубленной головы будет взращивать еще две, пока их не станет бесчисленное множество. Сбоку от меня Рон чуть цокает языком и наклоняется ко мне:

— Ты слышал? Одно дело уважать темные искусства, а совсем другое говорить о них так… словно о друзьях.

— Минус пять баллов с Гриффиндора, мистер Уизли, за разговоры во время урока, — Снейп вновь подходит к нашему столу, а затем кивает в сторону картин:

— Быть может, если вы так хотите поговорить, расскажете нам, какое из запрещенных заклинаний соответствует, скажем… — он указывает на самую ближнюю к нам картину на стене, — вот этому изображению? Весь класс выдыхает как один. Я только сейчас замечаю, что на стены класса повешены картины, изображающие действие заклятий. На той, что указал Снейп, изображен волшебник, корчащийся и надрывающийся от боли. Меня невольно передергивает. Рон рядом со мной неуверенно выдавливает из себя, отводя взгляд.

— Не знаю, сэр.

— Что ж, это объясняет вашу бестолковую болтовню на уроке, мистер Уизли. Видно, мой рассказ недостаточно хорош, раз вы решились перебивать меня посередине фразы?

Что-то вдруг щелкает в голове, и тихое «ненавидь» словно раздается рядом. Какое-то мгновение это чувство сдавливает мне горло, как вдруг все проходит, В неуловимый момент я замечаю брошенный на меня испытующий взгляд внимательных черных глаз. Всего лишь незаметный, пронизывающий ледяной настойчивостью взгляд, но и его мне достаточно, чтобы стряхнуть с себя наваждение. И открыть рот для ответа:

— Это заклятие Круциатус, сэр. Впереди я замечаю подавленную Гермиону и на мгновение удивляюсь, что сегодня она не вскидывает по обыкновению, руку вверх, и не отвечает на заданный вопрос. Хотя, если вспомнить, как лже-Грюм когда-то использовал прямо перед ней одно из Непростительных, пусть и на пауке… Видно, ей это надолго врезалось в память.Я перевожу взгляд на Снейпа, но он тем временем уже отворачивается от нас, шагая вдоль парт.

— Не удивительно, что вы помните это заклятие, мистер Поттер, — Снейп останавливается около своего стола. — Однако, несмотря на то, что вы знаете что-то особенное, что скрыто от других смертных, это не повод для гордости, — выделяет он последние слова, а затем поворачивается ко мне, пристально следя за моим лицом, за каждой моей черточкой. Словно кролик перед удавом, я не могу отвести взгляд. На какое-то мгновение я чувствую словно легкое прикосновение к лицу, как дуновение ветра, но, простите, какой ветер в этом замурованном помещении? Короткое столкновение взглядов заканчивается тем, что я первый опускаю глаза. Гермиона незаметно дотрагивается до рукава моей мантии.

— Мне кажется, или он знает что-то, чего не знаем мы? – она вопросительно поднимает бровь и отворачивается. Я перевожу взгляд на вновь удаляющуюся фигуру. Мне показалось, или когда он отворачивался, я видел мгновенный блеск в его глазах, словно он победил? Более не обращая на нас ровным счетом никакого внимания, Снейп продолжает рассказывать о толковании остальных картин, указывая на изображение с последствиями поцелуя дементора. Я отвлеченно наблюдаю за нарисованным волшебником, безучастно глядящим прямо перед собой мертвым взглядом. В голове невольно всплывают воспоминания. То же самое делали и с Сириусом в Азкабане. И со мной, кажется, совсем недавно, когда я был еще в том извилистом переулке, недалеко от магазина близнецов. Все помнится с пугающей четкостью – я словно опять наяву вижу тот холод зеленых глаз и тянущее чувство из-за спины, прямо там, где находился все время дементор. В тот момент Снейп вновь меня спас, — я смотрю на вытянутую в сторону следующей картины белую ладонь и опускаю взгляд на свои руки. От такой мысли становится как-то невероятно, иррационально спокойно. Я вдруг понимаю, что из любопытства не спрашивают так настойчиво, не принимают такую игру в одни ворота. Ловко продуманный ход, чтобы выведать мой страх, заставить сказать о нем. Но зачем? – хочется крикнуть ему в лицо. Зачем вы заставляете меня представать не в самом приглядном свете, менять стереотипы, казаться таким вот нервным параноиком? Мне неприятно вспоминать, страшно перепутать сон и реальность, А еще мне страшно в какой-то момент не различить этого человека в черной мантии и свой кошмар во сне. Я боюсь – и потому кидаюсь от крайности к крайности. Какое-то время словно ненавижу, а затем, когда встречаю его, будто бы нахожу успокоение – я все еще не перепутал их. Теперь я понимаю, почему мне так хотелось к Крису – он был старше меня. Пусть только на два года, но все же я ощущал себя под его защитой, потому что у него были зрелые взгляды. Я ушел и вновь остался один. Не было крестного, который в короткое время приучил меня к своей крепкой руке на плече и ободряющему слову, нет теперь и теплого солнца, что давал мне все лето Крис в дымящемся воздухе там, в городе Литтл-Уингинг. Теперь же, здесь, — я ясно осознаю это, — у меня есть только этот странный человек, сменяющий маски раз за разом и его противоречивая душа. Спасает, а потом отталкивает. Дает тепло, а затем разбивает все вдребезги своим безразличием. И кажется, что ему иногда самому хочется просто сжать зубы и перестать быть сволочью. Об этом говорят его осторожные руки, что дотрагивались до меня, успокаивали и вливали когда-то в рот горькие травы. В любой момент я мог их отстранить, и тогда бы приоткрывшаяся дверь в его душу захлопнулась бы для меня навсегда. Потому он не прощает ошибок, он боится ошибиться сам.

* * *

Проходит неделя, но, как и в первое занятие, меня просто гипнотизирует, впрочем, как и всех в этом классе, вид развевающейся снейповской мантии. Поэтому я могу только молча наблюдать за Снейпом, но, когда он оборачивается, весь класс словно расслабляется – гипнотические темные, шелестящие при ходьбе полы исчезают, и тихий голос перестает звучать, но лишь на мгновение.

— … Итак, делая вывод из ваших ответов уже на втором уроке по Защите, я могу предположить, что некоторые из вас даже не представляют себе, как действуют в жизни невербальные заклятия. Быть может, кто-нибудь все же знает их преимущество?

Рука Гермионы моментально взлетает вверх, а Снейп тем временем, обведя взглядом класс и не найдя больше других готовых ответить учеников, сдержанно кивает.

— Замечательно. Мисс Грейнджер!

— Противник не знает заранее, какое именно заклинание вы собираетесь осуществить. Это дает вам небольшое преимущество во времени.Снейп кидает недовольный взгляд на слизеринский стол:

— По сути, ответ верен, мисс Грейнджер. Однако он удовлетворяет только тех, кому достаточно древних примитивных учебников для шестого курса. Действительно, тот, кто владеет умением колдовать, не выкрикивая во все горло заклинания, получает выигрыш во времени и возможность застать противника врасплох. Важную роль здесь играет способность сосредоточиться и сила духа, которой, — на секунду черный взгляд мерцает в мою сторону, но я твердо смотрю в ставшие вдруг такими темными зрачки, — наделены лишь некоторые из вас. Кажется, что последняя фраза будто разлетается по всему классу, прощупывает каждого на прочность. Малфой, — выхватываю боковым зрением, отчего-то зло огрызается на Панси и потом смотрит застывшим взглядом куда-то в середину парты, прямо на свои сплетенные руки. Гермиона удрученно вздыхает, явно недовольная своим ответом. Рон рядом начинает ерзать. Только я почему-то не чувствую желания как-то проявить себя, как-то пошевелиться. Я просто сижу и смотрю на него. В мозгу постепенно вспыхивают воспоминания – как мне вдруг хочется вернуть все назад! То, что закончилось провалом, то, чего я недооценил – вряд ли он вновь примется меня обучать окклюменции, как бы мне этого не хотелось, однако, если я объясню ему… Нет. Этого ты не можешь ему сказать, Гарри. Это только твое дело, твоя жизнь, — предательски впивается в мозг правда. Что-то внутри сжимается от ощущения тяжести на сердце. Однако голос и на этот раз прав. Я никому не покажу свое другое лицо. Пусть это будет стоить потерянного доверия кого угодно. Но попытаться все же стоит — быть может, все еще обернется по-другому? Мысли моментально прокручиваются в голове. Снейп вдруг кривит губы и резко отворачивается от меня. Мне как-то невесело от этого его взгляда, словно он прочел что-то в моем лице, словно понял то, что я так хотел скрыть. И все же, сдаваться я не собираюсь ни здесь и нигде вообще. Только не в разговоре с ним. Уже второй раз.

— Итак, сейчас вы все разделитесь на пары. Один партнер попытается без слов, — он оборачивается ко всем нам и обводит взглядом класс, складывая руки на груди, — навести порчу на другого, а другой должен будет попытаться, так же молча, отвести от себя порчу. Приступайте.

Звук отодвигаемых стульев похож на сход бурной лавины. Все рады наконец-то продемонстрировать свои таланты. Я чуть усмехаюсь – в прошлом году я обучил всех участников ОД выполнять Щитовые чары, однако никто не делал этого раньше без слов. Сейчас многие просто начнут жульничать, или произносить слова тихо, себе под нос. Рон кивает мне, и мы встаем друг напротив друга, наводя палочки ровно на переносицу противника. Я терпеливо жду, пока Рон все же сможет без звука наслать мне заклятие-икоту. Я сам еще не знаю, как буду его так же молча, как сказал Снейп, отражать, но в голове всплывает лишь одно заклинание, которое я могу использовать в этом случае.

Protego – лучшее, что я могу вспомнить именно сейчас из отражающих. Я все еще держу палочку напротив Рона, и чуть поворачиваю голову к прогуливающемуся между учеников Снейпу. Вот он отрывисто что-то сказал Гермионе, а она смогла отразить заклинание Невилла. Прокомментировал действия самого нападающего – и теперь Невилл стоит, нервно переминаясь с ноги на ногу. Снейп, вдруг фыркнув, отворачивается от него, презрительно вздергивая губу. Впервые учитель, официальный, назначенный самим директором, учит нас на примере, на практике, и с презрением относится к тому, что написано в учебнике. Он поступает совсем как я когда-то, когда расписывал друзьям сражения с Волдемортом. Говорил, что надо полагаться на свои мозги, на свою храбрость. Я все это хранил в сердце, эти слова словно кто-то говорил мне когда-то, а я просто передал их остальным. Еще год назад, на занятиях окклюменцией, он велел мне доказать, что я не трус и не слабак. Я запомнил их, в самые тяжелые моменты они незримо всплывали в сознании, и я из какого-то упрямства шел доказывать его неправоту, его заблуждение. Что, если он все же окажется прав? – недоверчивым холодком обдает меня мысль, — ведь я боюсь тех встреч во сне, боюсь… самого себя. Кажется, что доказывать уже нечего, осталось только перестать бояться себя, своего второго Я. Что-то тонко дергается в груди, и я чувствую странное жжение, отвлекаясь на мгновение. Опускаю палочку, как вдруг чувствую сзади чье-то присутствие. Холодное, враждебное.

Сзади, Гарри!

— Protego! – я, будто бы в замедленном фильме, разворачиваюсь на месте и выкрикиваю заклинание. В голове на мгновение темнеет, и почти рядом я слышу резкий недовольный голос:

— Поттер, вы все еще помните, что мы занимаемся невербальными заклинаниями, или слава вам начисто отшибла память?

— Вот черт... То есть, простите, я помню, сэр, — я подавленно смотрю на свою выкинутую вперед руку и на ругающегося сквозь зубы Малфоя, который, верно, как раз и отлетел от моего заклинания, ударившись спиной о край парты. Еще немного, и я мог с легкостью ударить заклинанием в Снейпа, — он стоял на тот момент слишком близко к моей спине. По сути, хорька мне ничуть ни жалко – храбрости, как я вижу, у него не прибавилось со времен нашей последней стычки. В тот раз пользовался тем, что я обездвижен, а в этот раз решил воспользоваться тем, что я отвернулся. Да еще и на занятии своего декана… Выпендрился, дружок? Я кидаю пренебрежительный взгляд в сторону зло нахмурившегося Малфоя, и поднимаю голову к все еще стоящему напротив меня и сложившему руки на груди Снейпу.

— Простите еще раз, сэр.

— Останетесь после урока, мистер Поттер. Мистер Малфой, — Снейп вдруг чуть кривит губы, а затем поворачивается к вставшему Малфою, — я говорил вам когда-то, что нападение со спины не прибавит вам чести? Что ж, сегодня вы убедились на собственном примере, что значит кидать такие заклятия. Лучше освойте невербальные – так вы, хотя бы, не выдадите себя в нужный момент. Домашнее задание на доске, у кого-то есть вопросы? – Снейп тем временем подходит к своему столу и обращается ко всем нам, — тогда прошу собрать вещи и покинуть кабинет.

Все мгновенно хватают свои сумки, свою я тоже вытаскиваю из-под парты, но мне же приказано остаться... Один за другим, все ученики выходят из помещения. С каждым уходящим студентом я начинаю все больше нервничать – что он собирается сказать? За отпущенное время я могу только гадать, что он предпримет. В голове скачет назойливая мысль: стоит ли набраться храбрости и попросить у него занятий по окклюменции? Что-то настойчиво твердит мне, что это пустая трата времени – я слишком дерзко повел себя в прошлом году, чтобы он повторно согласился обучать меня этому предмету.

— Удачи, — шепчет мне Гермиона, а затем утаскивает все еще возмущенного Рона за дверь класса. Мы, наконец-то, остаемся одни.

— Что ж, мистер Поттер, — Снейп привычно складывает руки на груди, но затем резко продолжает, — Делая выводы из вашего сногсшибательного в отношении мистера Малфоя выступления, мне остается только предположить, что слушали вы задание только тем местом, на котором отлично протираете дырку на моем уроке. Однако и это место вам отказывает.

— Нет, сэр, вы ошибаетесь. Это место еще не отказывает, — выходит дерзко и я вскидываю голову, встречая его насмешливый взгляд и почему-то мгновенно тушуюсь. Надо собраться с мыслями.

— Это была самозащита. Я пустил заклинание в Малфоя … по инерции, — я вдруг запинаюсь, черный взгляд напротив буквально сквозит недоверием напополам с насмешкой.

— Мистер Поттер… — он вдруг чуть прикрывает глаза. Словно не спит все время, потому такой бледный? – я отгоняю назойливую мысль, а он тем временем продолжает все тем же отчетливым тоном:

— Я не слепой, в чем вы имели не раз возможность убедиться. Я прекрасно вижу, когда мне говорят правду, а когда лгут.

Я в этом не сомневаюсь, профессор. Просто... ничего не просто, вот и все. Гермиона не зря заметила на этой неделе:«Мне кажется, или он знает что-то, чего не знаем мы?»

— Что вы знаете? – я подымаю голову и смотрю на него. Я не могу молчать, мне необходимо знать. Как далеко он зашел в своих догадках, что еще мне придется с таким усердием скрывать? Снейп в ответ на мой вопрос, не мигая, так же ровно отвечает:

— Отвечать вопросом на вопрос не слишком вежливо, мистер Поттер.

— И все же, — я делаю шаг к нему, испытующе вглядываюсь в него, пытаюсь прочитать ответ в глубине этой черной бездны – кажется, затеряешься в ней, если не зацепишься за что-нибудь здесь, в этом мире.

— Я замечаю за вами не только некоторую склонность к суициду, но теперь и к глупости, Поттер, — он вдруг хватает меня за плечи, удерживая на месте, когда я хочу шагнуть от него. Не знаю почему, но тело словно само двигается в ответ на его слова. Я морщусь, но не вырываюсь. Неуловимое мгновение, словно разряд проходит по нервам — Снейп вдруг приближает свое лицо к моему и яростно шипит. Жилка на виске просто сходит с ума в бешеном ритме, — Неужели так сложно сказать, что с тобой происходит, Поттер? Почему, черт возьми, ты скрываешь что-то от всех, пытаешься так бездарно выглядеть счастливым…

Значит, он наблюдал?Я не отпускаю его взгляд. Моя рука тянется к бьющейся жилке — такая тонкая, словно лист бумаги, кожа – я провожу по ней пальцем. Вена под моими руками вздрагивает, я закрываю глаза, чувствуя на мгновение странное желание впиться ему в висок, выпить все живое из него без остатка. Так сделай же это, Гарри...

В один миг я осознаю эту мысль, распахиваю глаза, и встречаю ничего не выражающий взгляд напротив.

— Сэр…

— Зачем? – он все еще не выпускает меня, только чуть прислоняет к столу, так некстати оказавшемуся у меня за спиной, и как-то нервно усмехается, — ну же, ответьте честно, глупый и храбрый гриффиндорец.

Потому что мне это надо. Ответ вновь вертится на языке, и я теперь понимаю, что это лишь отговорка. Именно в этот момент я действовал неосознанно. Я протянул руку к нему, сам не зная зачем, почувствовал себя живым… Мне не ответить сейчас ему честно, не сказать того, до чего и сам я пока не докопался. И вправду, зачем? Я поднимаю голову, всматриваюсь в глубину его зрачков и... Легкий хлопок — и меня отталкивают в сторону, выпуская воротник из цепких пальцев. Я чувствительно ударяюсь копчиком о край стола. В какое-то мгновение я вижу, как он вдруг словно порывается дернуться в мою сторону, но затем все так же остается неподвижен. Над ухом я слышу взволнованное верещание:

— Гарри Поттер не ушибся? Добби не хотел так пугать…

— Нет, Добби, я не ушибся, — я выдыхаю сквозь зубы и тру спину руками, — и это не я испугался. Я сверлю глазами ставший вдруг таким холодным равнодушный взгляд черных глаз, закусываю губу – какого черта надо было так резко отпускать? Мне не дают продолжить мысль, и уже радостный голос Добби снова вопит над ухом:

— Гарри Поттеру передали послание! Добби может сказать о нем? – домовик переводит неприязненный взгляд на принявшего вновь хладнокровный вид профессора, а я сжимаю кулаки. Встаю, и все еще сверля взглядом невозмутимого человека напротив, и не смотря на Добби, отвечаю:— Конечно. Только давай выйдем.Если вы так боитесь, что вас увидят рядом со мной, профессор… Кто-то хочет рядом меня видеть как Избранного, взять, к примеру, Скримджера и каждого в министерстве – я чувствую это по их газетным статьям, по их отзывам о том, что произошло в Отделе Тайн… А кто-то, например вы, не желает видеть с собой просто меня, Гарри Поттера. Чем же я вам так не угодил? Пусть и не ответил на ваш вопрос, пусть не смог – все же ради того, чтобы обо мне не подумали, будто я умалишенный!Только в самый последний миг я понимаю, что кричу ему в лицо последние слова, не сдерживая себя, отдаваясь целиком безумству, что так бурлит внутри.

Последнее, что вижу я, перед тем, как вылетаю из класса, это вдруг промелькнувшую вспышку в его глазах, словно он что-то хотел сказать. Но не смог, потому как я уже закрыл дверь. Выхватывая боковым зрением семенящего рядом эльфа, я останавливаюсь только у главного коридора с передвигающимися лестницам.

Как же я не догадался! Записи Принца-полукровки и на этот раз выручили меня, когда, вместо получаса готовки какого-то особо отвратительного зелья, я просто вытащил из шкафа последний камень безоара — перед этим, правда, изрядно истратив весь свой запас ругани на несчастного Принца. Мало того, что тот перечеркнул записи в учебнике, так еще и ехидно что-то понаставил под каждой инструкцией. И только в конце главы мне удалось разобрать неровный почерк:

«Просто суй им в глотки безоар».

Сорвавшись с места в самый последний момент, я все же добежал до шкафчика и рванул дверцу на себя. Порывшись немного, я все же нашел этот маленький камень, а затем, когда подошла моя очередь, просто протянул его Слизнорту.

Честно говоря, я не ожидал такой бурной реакции. Профессор пять минут распинался о том, как я все же похож на свою талантливую матушку, а затем — и это было хуже всего, сказал мне, чуть подмигивая:

— Что ж, Гарри, о твоих успехах стоит все же рассказать профессору Снейпу. То-то он удивится, какие у него ученики пропадали без внимания.

От последних слов мне изрядно поплохело, честно. Сзади Гермиона, до того просто надутая на весь мир, чуть ли не взорвалась обвинительной речью. Рон позади нее чуть ли под стол не сполз от последних слов Слизнорта. Показать и рассказать Снейпу, как же. А потом пытаться самому выкопать себе могилу? Да Снейп ни в жизнь не признается, что у него были ученики, которых он просто недооценивал. Правда, тут и оценивать-то нечего — один старый потрепанный учебник, в котором записаны все ответы... Но это я уж тем более ему не покажу — мало того, что придушит взглядом, так еще и отберет книгу.

Пока мысли еще крутились в голове, я успел прослушать все, о чем говорил Слизнорт насчет способностей его выдающихся учеников.

— … И, Гарри, останьтесь на пару минут, — поворачивает ко мне голову Слизнорт в конце своей речи. Я киваю, а внутри нарастатет недовольство. Когда же он меня отпустит? Ученики уже вышли из класса и урок закончился.

— Надеюсь, мальчик мой, что вы почтите нас своим присутствием на завтрашнем ужине.

Я встряхиваюсь и с отчаяньем поднимаю на профессора глаза.

Что-что, а идти на это «увлекательное» мероприятие у меня нет ни настроения, ни желания. Даже затем, чтобы спасти Гермиону — пусть она это терпит сама, раз еще не отказалась от посещений.

— Простите, сэр, но у меня квиддич завтра вечером, — начинаю я, вспоминая, что завтра действительно что-то намечалось, касающееся подготовки к игре. Надо у Джинни потом переспросить. Слизнорт тем временем улыбается мне:

— Но, думаю, он пройдет еще до ужина? Вы ведь не хотите потом летать на полный желудок — знаете, это очень опасно для пищеварения.

Кажется, я уже начинаю считать минуты до конца разговора, а Слизнорт продолжает, еще больше воодушевляясь:

— Как-то один талантливый мальчик, Сириус, все же пришел на один мой званый ужин прямо после полета на метле. Не знаю, что у них там было, но выглядел он очень помято — я бы хотел, чтобы ужин проходил в более-менее спокойной обстановке, знаете, я так суету не люблю. А этот мальчик, даром что на Гриффиндоре, сразу окружил себя людьми, обсуждая учеников моего факультета. Вы же верно, знаете, что Сириус недавно погиб? Так вот…

Слизнорт, кажется, ударяется в воспоминания, а у меня внутри что-то сжимается от досады — как же вовремя люди могут напомнить мне о так и не заживших еще ранах, как легко они могут их тревожить!

— А ведь этим летом его не стало, а жаль… Славный был в детстве мальчуган…

Что-то внутри защемляет, и я осторожно сглатываю, пытаюсь опять затолкать внутрь этот странный комок, что предательски подступает к горлу — черт возьми, как же хочется…

Вцепиться в тех, кто вызывает во мне такие чувства.

— Так вы придете, Гарри?

Я вскидываю голову в надежде выдавить хоть что-нибудь, как дверь распахивается.

— Мистер Поттер, — так знакомо режут стальные интонации. Я с огромным облегчением поворачиваюсь и чуть подаюсь вперед, к нему. Кто угодно, только заберите меня из этого кабинета!

— А, Северус, здравствуйте. А мы как раз с Гарри мило беседовали… Кстати, я говорил вам о его одаренности?

Снейп внимательно смотрит на меня, словно читает по глазам и подходит ближе, все еще не отрываясь от моего лица. Наконец, он бросает взгляд на Слизнорта и тянет:

— Если вы про блистательные способности мистера Поттера в зельеварении…

— Именно! — радостно подхватывает Слизнорт так, что я морщусь — как же режет слух его голос! Снейп незаметно ухмыляется, а затем обращается уже ко мне, буквально прожигая ехидным взглядом:

— Забавно, что каким-то образом высказывания мистера Поттера, так же как и его поражающие обоняние работы, к сожалению, остались незамеченными. Или же замечены — в этом случае вы правы, запах у его практических работ в котлах был до ужасающего, — он кидает взгляд на меня, а затем чуть щурится, произнося последнее слово, — впечатляющ.

Я лишь поднимаю лицо к нему, произношу одними губами:

— Сэр…

Когда прекратится этот балаган, черт возьми? Почему бы просто не отослать меня, если вы шли к Слизнорту поговорить?

— Вы слишком были строги к мальчику, Северус. Думаю, теперь вы осознали свою ошибку, — Слизнорт довольно улыбается, смотря на меня светлыми и выпуклыми, как крыжовник, глазами, а Снейп отвечает равнодушно:

— Думаю, в этом случае вам не стоит тешить себя надеждой, профессор. А сейчас я прошу извинить нас…. Мистер Поттер, вы со мной.

А вот этого я не ожидал. Готовясь уже рвануть из класса, я неверяще смотрю в глаза напротив: так вы за мной пришли, профессор?

— Вы так смотрите, Поттер, будто вас спасли от распятия, — усмехается Снейп, а затем резко убирает с лица все эмоции и говорит уже отрывисто: — Попрошу быстро подняться, рассиживаться здесь с вами у меня нет ни охоты, ни времени.

— Хорошо, сэр.

— Надеюсь, вы еще подумаете над моим предложением, Гарри, и придете завтра на ужин.

— Я постараюсь, сэр. Спасибо за приглашение.

Я вскакиваю и сгребаю сумку в охапку, на ходу забрасывая ее на плечо.

Мы уже почти в коридоре, когда Снейп оборачивается, и говорит с нескрываемой тонкой насмешкой в голосе:

— Боюсь, что мистер Поттер не сможет почтить званый ужин своим присутствием, так как в расписании завтрашнего вечера у него уже стоит встреча с директором.

Сердце будто пропускает удар, а затем вновь начинает биться.

— Что ж, тогда думаю, в следующий раз вы сможете посетить нас, Гарри, — растерянно отвечает Слизнорт.

— Вне сомнений, профессор, — Снейп открывает дверь, пропуская меня вперед, а я выхожу, напоследок кивая Слизнорту, и с облегчением вздыхаю уже за дверьми его кабинета.

— Профессор, а вы знаете…

— Не здесь, Поттер. За мной, — он отворачивается от меня и идет вперед. Я еле поспеваю за ним.

— Мои друзья… — я мотаю головой по сторонам, на мгновение отвлекаясь от снедающего душу беспокойства, а он нетерпеливо перебивает меня:

— Ваши друзья давно уже привыкли к вашим исчезновениям, — мы все еще идем по коридору, но Снейп вдруг резко останавливается и поворачивается ко мне: — Директор лишь попросил меня передать вам, что желает встретиться с вами завтра вечером, а так же надеется увидеть в добром здравии.

Какой-то сухой смешок прорывается сквозь зубы, а Снейп недовольно поворачивает лицо ко мне:

— Что?

— Профессор, — я поднимаю голову, а Снейп скрещивает руки на груди. Вот уж нет, — я протягиваю ладонь вперед, чуть дотрагиваюсь да кончиков пальцев, но он спокойно отводит мою руку. Холодный взгляд изучает:

— Вам что-то показалось смешным, Поттер?

— Нет.

Я не отрываю взгляда от бьющейся жизни на его шее, а затем встречаю напротив чуть мерцающую темень глаз. Факелы на стене все же имеют свойство отражаться даже на таких черных поверхностях, как глаза декана Слизерина. Надо же, всегда думал, что там навечно поселилась эта матовая тьма. А оказывается, и она имеет свойство впускать в свое пространство пляшущие язычки живого пламени.

Почему-то становится трудно нормально дышать. Да и воздух сгущается в легких, давя прямо на сердце неподъемной тяжестью. А здесь жарко, несмотря на эти чертовы подземелья, ветер в которых имеет свойство быть пронизывающе-холодным, а стены просто выдолбленными изо льда. Только вот странно, что руки так теплеют, да по щекам словно хлещет кто-то огненной плетью — так им становится жарко.

— Поттер, ты принимал данное мной зелье? — голос Снейпа тих и выдержан. Только пальцы непонятно сжались и вцепились в локти, когда я поднял голову.

— Да, профессор. Только боюсь, чтобы выглядеть здоровым перед директором, я еще не совсем готов.

— Сколько вы приняли? — он все еще не разнимает рук, а мне так хочется развести их в сторону, раскрыть этот замок.

— Как вы и сказали, сэр — всего лишь половину.

— Каковы были последствия принятого вами зелья? — его тон, снова официозный, выражает профессиональный интерес. Мне остается только в тон ему отвечать, поднимая голову. А его глаза все такие же, с пляшущими огоньками пламени внутри.

— Я заснул через какое-то время, как выпил.

— Вам снились сны? — он буквально следит за каждым моим мускулом на лице:

— Нет, сэр. Ваше зелье мне очень помогло.

— Не надо лгать мне, Поттер, — он смотрит на меня. Зло, жестко и будто отчаянно. Буквально сверлит взглядом. На мгновение я чувствую себя так, словно кто-то ворошит меня внутри головы, заново и бессильно-гневно переворачивает страницы последних дней. Не удивлюсь, если это снейповский сеанс леггилименции, и он опять роется в моей голове.

Если бы только он смог меня прочитать. Не хочу говорить об этом сам.

Не найдешь меня.

— Я не лгу. Сэр.

Пусть думает, что это лишь вранье.

Ты знаешь больше, не противься, — быстро шепчет мне на ухо голос прямо в ответ кричащей от возмущения души.

— И это ваша хваленая гриффиндорская храбрость? — кажется, он решил попробовать поддеть меня с другой стороны.

— Вы даже не можете слово сказать в моем присутствии.

— Сэр, я не могу это сказать.

— Не можете или не хотите, Поттер? — он не разнимает рук, а мне становится неуютно под сверлящим взглядом. Я опускаю голову и говорю его ботинкам:

— Скорее первое.

Я поднимаю голову. В этой окружающей нас со всех сторон тишине подземелий, наши взгляды, словно обоюдоострые мечи, пересекаются друг с другом, наполняя странным электричеством все вокруг. Даже воздух сгущается, а у меня во рту все пересыхает. Кажется, проходит вечность и что-то неуловимо изменяется в таком жестком взгляде, в самой глубине зрачков напротив зарождается давно скрытый огонь. Досады? Злости? Чего еще?

— Похоже, мистер Поттер, вытягивая из вас информацию о вашем же здоровье, магический мир рискует потерять своего единственного, и до абсурдности упрямого спасителя.

— Похоже на то, — у меня даже шея занемела так стоять все это время, а он продолжает, чуть отводя взгляд в сторону, а затем вновь впивается в меня глазами:

— Кажется, вы что-то сами хотели высказать по этому поводу, Поттер?

Он все так же непоколебим и я прислоняюсь к холодному камню — как же трудно стоять вот так здесь и разговаривать в этих мрачных стенах! Кажется, словно из меня выпивают душу — я и сам не уверен от чего это, знаю лишь одно — в его комнатах, где угодно, но только не здесь я бы не чувствовал себя так обессиленно. Сейчас есть лишь силы на то, чтобы в голове всплыло недавнее яростное желание получить у него еще этого снадобья — и сейчас я без опаски могу сказать ему об этом, ведь кажется, он больше не будет требовать от меня ответа.

— Сэр, у вас есть такое же зелье, только без снотворного эффекта? — я все еще прислоняюсь к стене, и запрокидываю голову чуть вверх. Снейп медленно отвечает:

— Если вы имеете в виду обычное успокоительное, то его в огромном количестве можно найти в больничном крыле.

Я уже готов объяснить ему суть дела и то, что зелье, нужное мне, в больничном крыле я днем с огнем не сыщу. Просто потому, что оно хранится только в личных запасах чертового Северуса Снейпа, который, судя по выражению лица, давать мне его не собирается. Или собирается, но только с конкретным объяснением того, зачем оно мне сдалось. Вот дерьмо.

Снейп же, завидя мое желание уже открыть рот и объяснится, просто перебивает:

— Однако, сдается мне, ни на какие вполне закономерные вопросы мадам Помфри, касающиеся вашего состояния, вы отвечать не собираетесь. В этом случае ей придется довольствоваться лишь вашим как всегда многозначительным и глубоким молчанием. Я прав, Поттер? — Снейп саркастически заламывает бровь и смотрит на меня, будто прощупывает на прочность.

— Правы, — помимо воли я фыркаю. Как же хорошо он изучил мою реакцию, мне даже становится завидно. А вдруг он знает что-то обо мне такое, чего не знаю я? Ведь себя я не могу увидеть со стороны, а он может хоть каждый день любоваться. Ну я загнул, конечно.

— Я буду ошеломляюще удивлен, если когда-нибудь вы опровергнете мою правоту касательно данного вопроса, — Снейп вымученно усмехается, а затем выуживает из недр темной мантии небольшой пузырек и протягивает его мне, обхватывая мою ладонь жесткими и сильными пальцами. Надо же, какие теплые.

— Надеюсь, это поможет вам не лишиться последнего остатка разума, Поттер.

Я едва успеваю поблагодарить его, как он поворачивается и уходит, чуть кивнув на прощание. Только потом я осмысливаю его отрешенную иронию, с которой он произнес последние слова. Да уж, в чем-то он прав, чертов Северус Снейп, думаю я, задумчиво рассматривая ладонь с зажатым в ней пузырьком. Руке вновь становится очень холодно.

* * *

— Гарри, а каково было в Отделе Тайн? Страшно было?

— А можно мне пройти? — я едва продираю глаза и, сохраняя остатки вежливости, отвожу за локоток буквально напрыгнувшую на меня Лаванду Браун.

— Гарри, а я что-то слышала начнет того, что ты набираешь новую команду...

Утро добрым не бывает. Поэтому я, наверное, всегда просыпаюсь позже завтрака. Мог бы, так вообще до обеда спал.

— Гарри, давай сюда! — машет мне с ближнего конца стола Рон и я хватаюсь с отчаяньем утопающего за предоставленную возможность отделаться от настойчивого внимания.

— Ну так что, Гарри? — трясет меня с другой стороны несносная девушка. Я не выдерживаю и поворачиваюсь к ней:

— Насчет этого можешь поговорить с Безголовым Ником, Лаванда. Он в курсе всех событий и намного информативнее, чем я. К тому же он не умеет спать в разговоре, какую бы чушь ты ему не сказала. Хорошее свойство, как мне кажется, не находишь? — я киваю возмущенной девушке и быстро ретируюсь. Это не так трудно, потому что в ту же минуту она выходит из Зала, прихватывая с собой еще двух подруг и кидая на меня крайне злобные взгляды.

— Эй, давай садись, обед уже начался!

Я подхожу к столу и готовлюсь сесть, а затем замираю на мгновение, по инерции перешагивая уже одной ногой через скамью.

Снейп встает так резко, что кубок, стоящий перед ним, чуть ли не сваливается на пол. Что может случиться утром такого, чтобы настолько выбить Снейпа из колеи?

Дурак, я знаю ответ. Как же вдруг перестает резко воздух поступать в легкие!

Я вижу, как он идет к директору. Я не могу видеть его лицо — все скрывает черная волна спадающих волос. Я вглядываюсь, а Снейп тем временем, выслушав что-то от Дамблдора, коротко осматривает зал.

— Гарри! Эй, ты меня слышишь? Гарри!

Я чуть морщусь от громкого оклика, а затем резко сажусь за стол. Краем глаза я выхватываю, как он, отвернувшись, закрывает за собой дверь, выходя из зала. Лишь тогда я выдыхаю.

— Ты чего как истукан стоял, а, сонный человек? — Рон весело тыкает меня в бок и тянется к ближайшему блюду. — В общем, вы как хотите, но мне перед уроком с этими хагридовыми зверушками страшно хочется есть.

— Как можно столько лопать… — Гермиона закрывает глаза ладонью, наблюдая, как Рон накладывает себе огромной ложкой сразу несколько порций с разных тарелок.

— Гарри, — Гермиона вдруг звякает вилкой и наклоняется ко мне: — Он же пошел на задание?

— Ты о ком? — я опускаю взгляд в тарелку и хватаю со стола яблоко, делая щедрый надкус.

— Ну знаешь, если ты нам ничего с Роном не говоришь, это не значит, что сами мы не в состоянии что-то понять! Я ведь еще помню наш разговор в Норе, помню, как ты говорил, что изменил свое отношение к нему…

Что-то екает внутри.

— Я не говорил, — почти шиплю, но Гермиона своенравно встряхивает волосами.

— Говорил, говорил. Я ведь помню, как ты еще на слова Рона отреагировал, когда тот отозвался о нем, как нам потом у камина рассказывал уже без прежней ненависти… Я тогда почувствовала, что ты говоришь искренне. Ты хочешь это опровергнуть? — она, словно коршун накидывается на меня.

— Нет, не хочу, извини.

— Да что уж там… Гарри, я ведь могу заметить что-то, что не видит иногда Рон, — мы говорим вполголоса, так, что никто не слышит нас, только кидают иногда косые взгляды, — так что ты… В общем, если как-то что-то беспокоит, то говори, я прошу тебя! — я вижу мелькнувшее отчаянье в ее глазах, вижу искреннее беспокойство. Что-то внутри жалостливо щелкает, и я киваю.

— Сегодня вечером поговорим. Когда я вернусь от Дамблдора. Идет?

— Идет, — она облегченно вздыхает, я наклоняюсь над своей тарелкой.

И снова ложь. Ты всегда так правдив?

Такие точные слова. Я сам не знаю, как мне разобраться в себе. Словно моя душа избегает меня самого — я чувствую, как непроницаемы становятся эти потемки. Я больше не уверен, что способен узнать самого себя.

Я заставляю исчезнуть последнюю мысль — нет, человек не может так жить. На то он и человек, чтобы иметь душу, понять которую может только он сам.

Даже если кусочек этой души больше не принадлежит тебе, Гарри, — раздается в гомоне, в звяканье приборов знакомый змеиный голос. Я почти не различаю его и отмахиваюсь от слабо расслышанных слов. В голове колотится лишь одна мысль: такого просто не может быть.

И кстати, с каких пор Снейп теперь так стремительно уходит с завтрака?

* * *

— И пожалуйста, Гарри… Я хотела тебе это сказать давно, но в общем… — Гермиона мнется на месте, кидает взгляд на горгулью, и переводит взгляд на меня, — пожалуйста, будь аккуратнее!

— Гермиона, он же идет к Дамблдору, а не на сражение с драконом!

— Рон! Я не об этом, — я вижу, как она нервничает и хочу понять то, что она пытается сказать. Но, если честно, я не вникаю в суть сказанного.

— Почему мне нужно быть осторожнее, Гермиона?

Подруга мнется еще какое-то время, а затем, вдруг схватив нас за руки, ведет в сторону от каменной двери.

— Ох, не могу говорить, когда это страшилище так смотрит… Гарри, ты помнишь свой первый день в Норе?

— Смутно, а что?

Честно говоря, я сам вдруг начинаю осознавать, что она хочет сказать, поэтому быстро киваю, а подруга торопливо продолжает, все еще не выпуская наши руки, — Гарри, мне тогда показалось, будто ты немного заморожен,что ли… Такой неразговорчивый был. Я не знаю, как это связано с этим местом, но ты ведь был в Хогвартсе, разговаривал с Дамблдором…

— Я понял, Гермиона, — я киваю ей, чуть сжимая руку, — не волнуйся, все будет в порядке.

— Я уж надеюсь. Я тогда не сразу сообразила, думала, это что-то психическое…

Я усмехаюсь как-то криво, а затем отвечаю:

— Неужели по мне было незаметно, какие я проявляю чудеса выдержанности и продуманности действий?

— Да привыкли как-то за столько лет. Хотя раньше было лучше, это уже после смерти Сириуса…

Больно. Но терпимо. Наверное, привыкаю.

— Я пойду?

Рон кивает: иди, мол.

Я поворачиваюсь к друзьям спиной и произношу тихо и четко:

— Кислотные леденцы.

Каменная горгулья косит на меня каменным резным глазом, а затем отходит в сторону. Я прохожу к двери, оборачиваюсь и говорю:

— Встретимся в гостиной?

— Договорились, — несется мне в след, и каменная дверь захлопывается за мной. Перепрыгивая через ступеньки, я лечу вверх.

* * *

Первое, что бросилось в этот вечер в глаза — это то, как старательно Дамблдор пытался скрыть какую-то непонятную шероховатую гниль на руке. Не заметить это было невозможно — пальцы были черные и явно не так быстро сгибались, утратив свою плавность. Поинтересовавшись для начала о моих успехах, Дамблдор замолчал на какое-то мгновение, а я не мог не кивнуть в сторону руки, с трудом сдерживая жалость. Рука и правда выглядела ужасно.

— Профессор, а как это…

— А, ты про руку, Гарри? — Дамблдор поднял ее в воздух, выставляя на обозрение. Я сглотнул — приятного было действительно мало. Мне хватило лишь кивнуть, чтобы подтвердить его слова. Дамблдор между тем отстранено на меня посмотрел:

— Наверное, эта история сейчас не совсем к месту, Гарри. Но хвалю тебя за наблюдательность и ругаю собственную оплошность — надо было скрыть повреждение иллюзионными чарами. Может тогда бы хоть что-то скрылось от твоего всевидящего взгляда, — усмехнулся директор на последнем слове, а затем резко переменил тему, стрельнув в меня глазами, и непринужденно пряча изуродованную руку в складки лиловой мантии.

— Кстати, Гарри, я заметил, что твои взгляды относительно профессора Снейпа изменились в лучшую сторону, не так ли?

— Наверное, вы правы, сэр, — я буквально выдавил эти слова из себя. Дамблдор удовлетворенно кивнул.

— Я не буду спрашивать причину этого, мой мальчик. Думаю, в наше время это даже не важно. Надвигается война, и если ты будешь доверять тем, кто не просто твой хороший знакомый, но и проверенный человек — именно это будет являться залогом вашей победы.

«Вашей победы»? Я не ослышался?

Я промолчал в ответ, а затем решил все-таки, что мне послышалось, и спросил директора, отгоняя настойчивую мыслишку подальше:

— Вы доверяете профессору Снейпу? Что значит вообще доверие в вашем понимании?— последнее вырывалось у меня почти помимо воли, а Дамблдор ответил просто и невозмутимо:.

— Да, Гарри, доверяю. И думаю также, что ты и сам знаешь ответ на свой вопрос.

Меня прорвало. Казалось, что огромная гнетущая волна недовольства, накопленные за последние годы, все же вырвалась наружу. А может, и не за последние годы. Может, я только сейчас начал замечать все его недостатки. Раньше же мне было на них наплевать.

— Но ведь у него столько масок? Как вы можете быть уверены в том, что он и вас не предаст?

— Я уверен, Гарри. Ты ведь должен меня понимать, раз сам в чем-то уверился относительно него, — Дамблор чуть укоризненно посмотрел на меня из-под очков-половинок, а затем продолжил, после короткого вздоха, — ведь ты не можешь не признать, что, будь профессор Снейп не на нашей стороне, ты бы давно уже был в логове Волдеморта. Ты ведь сам знаешь, Гарри, как нам самим порой сложно сбросить маски. Профессор Снейп не исключение из правил, ему тоже иногда приходится тяжело справиться с этой задачей и стать хоть на миг, но настоящим. Ты ведь и сам не понаслышке знаешь, что если ты уже почти слился со своей маской, тебе бывает почти невозможно сбросить или отказаться от нее. Она становится твоим вторым-Я, твоей реальностью. Веселой или грустной, жестокой или безразличной. Ты можешь ее показывать остальным, заставляя их верить в ненастоящего-себя, и даже, бывает, в какие-то моменты именно она тебя спасает, — Дамблдор не смотрит на меня, задумчиво поглаживая серебристую бороду и чуть хмурясь. Вертикальная жесткая складка на какой-то момент прорезает белый лоб, а губы грустно улыбаются — что он вспомнил? Тишина обволакивает комнату, как некий хрустальный кокон, который мне совершенно не хочется нарушать. Такой тишины я давно не ощущал. Кажется, что слова, которые он сейчас произнес, застыли в ожидании в воздухе. Но вот Дамблдор продолжает уже более тихо и серьезно:

— Но для людей, Гарри, которые знают тебя, твоя маска не играет роли. Они не верят в нее, подобно всем остальным — они заглядывают глубже и видят за ней просто тебя, несчастного человека, которому нужно в какие-то моменты помочь стать вновь самим собой. И пока существуют такие люди, умеющие вернуть тебе твой облик, лишь до этого времени ты сможешь быть твердо уверен, что тебе есть кому доверять в этой жизни. И кто тебя не предаст.

В тех словах директора мне чудилось постоянно, что он не о Снейпе говорит и не о себе.

Переварить мне все целиком и полностью не удалось — Дамблдор вырвал меня из периферии и взмахнул палочкой, поднося ее к своему виску. В тот же миг оттуда стала выплывать, зацепившись за кончик палочки директора, прозрачная нить средней длины. Подтолкнув непонятную субстанцию по направлению к круглой чаше, Дамблдо сделал мне приглашающий жест подойти поближе. Прозрачная нить опустилась на поверхность чаши, заставив до того спокойную жидкость пустить маленькие колечки.

— Я надеюсь, что теперь, Гарри, у тебя останется меньше сомнений на счет профессора. Однако сейчас не стоит тратить время на нашего дорогого Северуса. Думаю, у тебя будет на это время потом. К тому же, скоро придет сам профессор. А нам с тобой надо успеть кое-что очень важное.

Дамблдор прошел мимо дремлющих портретов, мирно посапывающих в своих золотых рамках, и достал из какого-то шкафчика круглую золотую чашу. Поставив её на стол, директор вынул из кармана странного вида флакон. Вещество, что плескалось внутри, напоминало скорее легкий дым, чем что-то, имеющее материальную основу. За всеми манипуляциями Дамблдора я наблюдал молча, выхватывая лишь отдельные фразы: «Боб Огден», «важное воспоминание», «теснейшая связь с пророчеством» и «надеюсь, что ты все-таки выйдешь из задумчивости». Последнее было сказано прямо в лицо, а потому я словно очнулся и встряхнулся — и правда, чего это я? Просто слова задели, и подумать над ними захотелось, хотя я знаю, что времени на это нет совершенно. Мне показалось, что они для меня важны... Но то, что предлагал мне Дамблдор, оказалось не менее важным, как я понял впоследствии. Все началось с в легкого взмаха руки и твердых интонаций старческого голоса:

— В путь, мой мальчик.

Когда я, преодолевая внутреннее колебание, опустил голову в Омут Памяти, я услышал совсем близко:

— И надеюсь, это поможет тебе выжить. То, что есть внутри тебя, слишком быстро получает свое развитие.

Я не смог ухватиться за слова, все смешалось тогда перед глазами. Пол ушел из-под ног, и я полетел вниз головой. Меня, как пушинку, засосало в какой-то водоворот, внутренности, кажется, отделились на тот момент от тела, а затем все пропало в один миг, когда ноги вдруг ударились о твердую поверхность земли. Тут же мир наполнился светом, а где-то послышалось чириканье птиц и стрекотание кузнечиков. Не успел я еще открыть глаза и привыкнуть к солнечному свету, как рядом приземлился Дамблдор.

— А вот и тот, за кем нам предстоит сегодня проследить. Пойдем, Гарри, все объяснения по дороге, — Дамблдор указал вперед, туда, где в футах десяти от нас по проселочной дороге шел грузный человек. В какой-то момент он остановился около высокого указателя, и я чуть расслабился и с каким-то наслаждением задрал голову, смотря на синее-синее летнее небо из воспоминаний... Кажется, Боба Огдена, так говорил Дамблдор? И кажется, эти воспоминания связаны с пророчеством. Зачем бы еще тогда директору показывать мне чужие обрывки жизни?

— Ну что ж, Гарри, поспешим? — подогнал меня Дамблдор, указывая на удаляющегося человека.

Больше не останавливаясь, я, вместе с Дамблдором, резво зашагал вдоль живой изгороди, слушая рассказ Дамблдора о том, кто этот человек и куда мы направляемся.

Вот так и начались эти странные занятия, наполненные воспоминаниями других людей.

* * *

Сейчас же моя голова несносно кишит мыслями, но ни одна и них не хочет удержаться на поверхности хоть одну малую толику секунды — я все переворачиваюсь с бока на бок, не в силах заснуть. Конечно, снотворное зелье как никогда помогло бы мне сейчас успокоиться, и вместе с тем… забыть о чем-то, провалившись в глубину умиротворения. Лучше сейчас думать, думать — так и вертится на языке ответ. Я резко сажусь на кровати, щурясь и привыкая к ночному сумраку комнаты. Все уже легли давно, Рону и Гермионе, я думаю, завтра расскажу о результатах своего пребывания у директора, а сейчас у меня есть еще какое-то время просто подумать самому. То, что Меропа — мать Волдеморта, я принял с каким-то ошеломлением. С не менее острыми чувствами узнал о рождении Тома Риддла, о его отце. А затем, уже выходя из кабинета, в какой-то последний миг узнал кольцо, лежавшее на столике у самой двери — кольцо Мраксов. Странная, уродливая фамильная драгоценность неприятно глядела на меня черным камнем и словно тянула к себе. В голове нараспев все еще звучали змеиные голоса отца и сына: то же слышал я, когда вынырнул из воспоминаний. Я заметил его как-то на руке Дамблдора и остро почувствовал его связь с ним, и эти последствия… Именно после этого кольца его рука стала черной, — подсказывает что-то внутри. Я шумно вдыхаю — директор вновь переменил тему, как только я заговорил о его почерневшей руке и предложил свои догадки.

«Рад видеть Гарри твое желание узнать правду, но, поверь, что эта история может подождать до другого раза. Спокойной ночи». В тот момент он выглядел настолько обессиленным, что я решил оставить его в покое. Словно присутствие чего-то убавило в нем этой юношеской резвости, что всегда неизменно проявлялась в голосе, в манере поведения. А сейчас, после этого вместе просмотренного воспоминания он хоть и выглядел довольным, все же в глубине старческих глаз появилась какая-то скрытая смертельная усталость. В тот момент я словно вновь обострившимся зрением увидел все, что не замечал ранее — и тяжелый вздох, и какую-то нетерпеливость, когда я вновь стал напоминать ему о так и не рассказанной истории его руки. Полыхнувшее пламя свеч неровно окрасило сумрачную комнату, но затем свет выровнялся, когда Дамблдор повторно взмахнул рукой. Все же он всегда ведет игру и умеющие отвлекать вопросы у него в запасе, хотя… быть может, это мне просто кажется? Я ведь видел, как он действительно устал. Дамблдор сам сказал, что теперь расскажет мне все, но именно сейчас я как-то нелогично осознаю ценность времени. Будто этого самого времени осталось у нас немного и так хочется поторопить директора, сказать, что лет остается не такое уж бесконечно огромное количество, как думалось когда-то. До чего? Я знаю ответ, но произносить не хочу. То же чувство возникает в общении с друзьями, со всеми — скорее успеть, скорее схватить что-то, что когда-то не было явлено. Что-то открыть в себе, то, о чем я раньше не подозревал. И ответить самому себе на вопросы, такие кричащие, что думать о них иногда просто нет сил. Кто-то в темноте ворочается, и кровать скрипит под его весом, а я опускаю голову на колени, подтягиваю их к подбородку, вслушиваясь в ночную тишину. Темнота полностью обволакивает меня, я тянусь к ней сейчас — кто как не она даст мне успокоение?

В мгновения перед падением в объятия сна, я вспоминаю слова кого-то другого, а затем чуть усмехаюсь в ночную тишину комнаты — я показал сегодня гораздо больше, чем ты себе представлял, Снейп. Ты ведь не думал, что посиделки у директора вновь окажутся пустым времяпрепровождением. Я словно включился в жизнь и здесь в своем отношении ко мне ты допустил ошибку — я доказал это, хотя, может, где-то в глубине души ты все же не сомневался во мне, я видел это где-то там, за решеткой невозмутимости, за бесстрастной стеной. Я видел, что ты верил в меня и быть может, именно это дало мне сил сегодня быть в настоящем, не выпасть в решающий момент. И поверить в самого себя и свои силы. Мысль греет давно замерший участок сердца, что словно от самого меня отскакивает подальше, будто ледяной кусок из сердца, когда я вспоминаю последний взгляд. Незаметный, короткий — словно он еще сам не может поверить себе, что верит в мои силы. И все же он был, я видел — только сейчас я это понял, в наши встречи иногда очень трудно следить за его короткими намеками, которые он, быть может, и сам еще до конца не осознает. И все же теперь, в ночной тишине легко вспомнить все. И так же легко потеряться в воспоминаниях.

А я сегодня видел проходящего мимо Снейпа. Только он меня не заметил — скрываясь под мантией-невидимкой я вжался в стены так, что и призрак был ничего не углядел. Хорошо, что он не видел, как я внимательно осматривал его, пытаясь найти хоть какие-то признаки, указывающие на то, что с ним могло произойти и случится сегодня. Усталый вид был не в новинку, а хмурый усталый взгляд тоже не смог меня удивить. Только синяк на правой скуле, да жуткая царапина на все лицо заставила меня тихо злобно выругаться. Снейп даже не заметил меня. А я сдерживал внутри предательскую дрожь и молился, чтобы только не кинуться за ним и не начать выяснять причины проступающей крови на его руках. Все равно бы он, наверное, мне бы и не ответил. И послал бы меня к черту. Я просто кретин. Настоящий.