Осколки февраля

— Смотри сюда, теория такая: нас с тобой убьют. Точно убьют. Я считаюсь сейчас предателем чистокровных, а ты так вообще страшно сказать...

— Нечистокровка.

— Магглорожденная! — Марлен строго качает головой. — Не ругайся, пожалуйста. И при любом раскладе нам с тобой не выжить, поскольку сейчас все на амбразуре.

— Ну ладно, хорошо. Мы все умрем. Сдохнем в бою с палочкой в зубах и эпитафией на губах, — Эрис хихикает, прикрыв рот ладонью. — И что же нам делать?

— Сама знаешь, — Маккиннон изображает выстрел из волшебной палочки в висок, а потом становится серьезной. — Если честно, то давай так. Если я умру первой, ты будешь носить на мою могилу по красной розе. Каждую неделю.

— Нет уж, женщина! Я умру первее, потому что магглорожденные нынче не в моде! — Хитченс делает замысловатый жест рукой и отпивает из общей бутылки. — Так что розы на мою могилу носить будешь ты. Но белые, потому что красные я не люблю, а розовые слишком напоминают мне Космо, нашу тупую соседку по комнате.

— Это почему это ты первая? — возмущается Марлен. — Хитченс, всегда и всюду первая! Уступи мне место!

— Иди ты! — скалит зубы Эрис. — Это где это я тебя обходила, позволь спросить? В СОВах? В ТРИТОНах? В квиддиче? Я хочу первее!

— А ну хватит херню нести! — громыхает хриплый бас Шизоглаза откуда-то от самого входа. — Умрут они! Я вам дам! Соревнование устроили, глупые бабы! А ну марш отсюда к чертовой матери! Ишь чего удумали! Сидят тут надратые в хлам, понимаешь ли, а я их бред должен слушать! Вот я вас сейчас!

Он сердито машет руками и делает вид, что достает волшебную палочку. Девчонки немедленно соскакивают с подоконника и несутся к двери, огибая бывалого аврора. И хохочут — так, словно бы Аластор сказал что-то очень-очень смешное. А может, это алкоголь так действует.

— И все равно, Риз, обещай! — шепчет Марлен уже позже. И в лице ее появляется что-то неуловимо обреченное. Та самая тень страха, который здесь стыдно показать. Трезвая Марлен так бы никогда не сказала, а сейчас огневиски словно бы обнажило ее всю. Со всеми опасениями и низменными чувствами.

— Обещаю, — послушно говорит Хитченс и до боли стискивает руку подруги. — Буду каждую неделю приходить, обливать твою могилку слезами, а в качестве эпитафии на памятник поставлю какое-нибудь стихотворение Вудворта. Хочешь?

— Да ну тебя на хрен! — неестественно смеется Марли. — Если ты будешь так делать, я на том свете тебя придушу заново, так и знай! Нет уж. На памятнике пусть будет что-нибудь не пафосное, а ты сама не вздумай реветь в пределах могилы, ясно тебе? Лучше приноси гитару, играй мою любимую песню, кури мои любимые сигареты и оставляй каждый раз полный стакан огневиски, словно бы я рядом, понятно тебе? А я сверху буду прохлаждаться в райских кущах и следить, чтобы ты не лажала.

— А ты уверена, что попадешь в рай?

— А в аду тоже неплохо! Там хотя бы тепло, да и компания, говорят, приятнее, — отмахивается Маккиннон. — Пошли в "Котел"? Эти идиотские мысли надо залить, а то опять всплывут.

* * *

— ...и на руках понесут тебя, да не преткнешься о камень ногою твоею, на аспида и василиска наступишь, попирать будешь льва и дракона...

В Гластонбери полным-полно народу. За оградой кладбища стоят минимум человек десять — не поместились. Самые близкие все тут, рядом. Шизоглаз, Блэк, Джеймс, выпивший ради такого случая Оборотного зелья, Эрис да какой-то дальний родственник, оставшийся в живых после той страшной бойни, которая произошла в родовом поместье Маккиннонов, куда Марли заехала погостить. Родителей навестить, да кузена с кузиной. Да вот же они все, рядком лежат, друг подле друга. И Марлен рядом с ними. Над ней сегодня все утро трудились девушки из специально нанятой службы, да вот только ссадину у рта и чернильно-темные следы пальцев на шее все равно видно. Да волосы красноватые — видимо, краска маггловская была плохой, вот и впитала в себя эту кровавую ржавчину, которая не отмылась. Даже на третий раз.

— Днем солнце не поразит тебя, ни луна ночью, Господь сохранит тебя от всякого зла, сохранит душу твою...

Кто вообще пригласил сюда маггловского священника? Да и какой Господь в магическом мире? Они молоды, они верят только в себя и собственные силы, в сегодняшний день, наконец. В эмпиреях богословия никто из них не сведущ, да и зачем? Ведь Бог не допустил бы такой войны и таких жертв, точно не допустил бы. Но сейчас тихие слова падре очень к месту. Особенно сейчас, когда идет легкий, колючий снег. Это в марте-то идет снег, надо же. Осколки февраля, не иначе.

Колючие, пропитанные едкой горечью потери осколки.

Джеймс подходит первым. За ним — Блэк, и далее по накатанной. Хитченс подходит одной из последних, а когда могилы засыпают, кладет на свежий холмик одну красную розу. И закуривает, немедленно закуривает, потому что в голове уже совсем нехорошо.

* * *

Чей-то дом набит битком. Гул стоит довольно стабильный, хоть и не радостный. У камина переговариваются мужчины, девушки сбились в несколько кучек и расселись по углам, диван оккупировали парочки. Блэку неуютно. Он один, а этот пир на костях ему не нравится. Джеймс после похорон немедленно ушел домой под конвоем Шизоглаза, поэтому не к кому подсесть, не с кем пить. В маггловском проигрывателе играет что-то очень грустное и меланхоличное, поэтому настроение портится еще больше.

Краем глаза он замечает у окна на подоконнике Хитченс, и какая-то часть его сознания задается вопросом, куда же делась Марлен, рядом с которой Эрис всегда и сидела. Но потом Блэк вспоминает, с какой стати они все тут собрались, и вопрос отпадает сам собой.

А Хитченс все сидит, подтянув коленки к груди, да прижимает к себе наполовину пустую бутылку. Вот ей точно плохо, не то что ему. С Марлен больше общался Джеймс, а у них самих что-то расклеилось после той пьяной ночи в гостиной. Все чувства Блэк умело сдерживает, но вот окружающие ему мешают. И под конец наступает такой момент, когда давление совсем невыносимо. И он делает широкий шаг к подоконнику.

-А пойдем-ка, Хитченс, потанцуем!

* * *

Эрис смотрит непонимающе, будто бы ее только что выдернули из бутылки, в которой она пыталась утопиться. Она и правда попыталась, да вот только не торкнуло. То есть, вообще. А танцевать она не хочет.

— Пошел бы ты к драклам в задницу, — шепчет она. — Не хочу. Не хочу, слышишь?

— Зато я хочу! — оскаливается Блэк и буквально сдергивает Эрис с подоконника. Он ведет ее куда-то в центр гостиной, напоказ, а девушка офигевает настолько, что даже сопротивляться не может. Мелодия в радиоприемнике, словно бы в насмешку, становится еще грустнее, чем была до этого.

— Ты с ума сошел, да? — грустно спрашивает Эрис, обращаясь к блэковскому плечу. — Зачем все это?

— Если ты про народ, то до нас никому нет дела, — отвечает ей Сириус. Никто и правда не смотрит в их сторону. — Я не могу спокойно наблюдать за тем, как ты превращаешься в сопливое существо и лелеешь собственные болячки. Не тебе одной Марли была дорога, знаешь ли.

— Ну и что ты этим сейчас хотел сказать? — хмурится Хитченс. Блэк качает головой.

— Только то, что тебе необязательно изображать из себя снежную королеву из маггловских сказок. Все мы тут живые люди, а твой характер никого не интересует.

— Тебе что, доставляет удовольствие заставать меня в слезах? — а в горле уже давно першит, так першит, будто стекла толченого пихнули. — Ты ебнутый на голову, ты в курсе?

Сириус пожимает плечами.

— Как и ты, — он крепче сжимает ее руку. — Я просто хочу, чтобы хоть кто-то в этой комнате не притворялся. А одна ты переломишься, поэтому я подставляю тебе плечо. Теперь поняла?

Хитченс уже не слышит. Она тычется ему в плечо — как слепой щенок, потерявший мамин теплый бок — и ревет. Взахлеб, навзрыд, сотрясаясь всем телом, шмыгая носом. Музыка затихает, Блэк тихонько покачивает Хитченс, а ей в кои-то веки хочется, чтобы вот это теплое мгновение не кончалось.

Чтобы хотелось жить дальше.