Что-то придется менять

В ночь перед отъездом в Хогвартс Гермионе Грейнджер приснился противный, муторный сон. Не кошмар, конечно, но хорошего все-таки мало. Ей снилось, что она бродила по большому городу, полному людей, и ей очень, очень нужно было хоть с кем-нибудь поговорить, но никому не было до нее дела. Она заглядывала в лица прохожим, садилась за чужие столики в кафе и приставала с расспросами к продавцам в магазинах, но никто из них не хотел перемолвиться с ней хоть словом. Было холодно, одиноко и очень тоскливо.

Она проснулась за пять минут до звонка будильника, предсказуемо выставленного на семь утра, и в эти оставшиеся до подъема минуты пыталась определить причину отвратительного настроения. Вспомнила свой сон, подумала, фыркнула презрительно и удивленно: неужели такое действительно бывает?! Встала, помотала головой, вытряхивая оттуда остатки сна и плохого настроения, и пошла в ванную.

В реальности Гермиона никогда не испытывала недостатка в общении.

Если бы кто-нибудь со стороны взялся оценить ее жизнь, он, наверное, сказал бы, что Гермиона одинока: у нее не было близких подруг, да что там близких — никаких подруг не было. Никто не звал ее гулять, не приглашал в гости, не звонил ей по вечерам и не перебрасывался с нею записками в школе на занятиях. Правда, желающие посидеть с ней за одной партой исправно находились, но объяснялось это уж точно не личным обаянием, а ее прекрасной успеваемостью по всем предметам. Гермиона редко кому давала списывать — и из вредности, и потому, что была убеждена, что каждый должен уметь делать какие-то элементарные вещи сам, и решение математических задач и написание контрольных явно входили в этот комплект «элементарных вещей». Зато иногда, в охотку, она могла подсказать ход решения, набросать соседу план сочинения или проверить готовую работу. Это гораздо лучше, чем ничего, и одноклассники это ценили.

Но дружить с этой чокнутой занудой — да ни за что на свете! Она же и минуты не могла прожить без демонстрации своей начитанности и эрудиции. Стоило кому-либо решить из жалости или от нечего делать пообщаться с ней не только о контрольной или домашнем задании, как на этого несчастного обрушивался плотный нефильтрованный поток разной и, как правило, бесполезной информации, и только поспешное бегство могло спасти его от головной боли. В общем, Грейнджер была невыносима, все вокруг давно признали это и оставили попытки с ней подружиться. В конце концов, с занятиями она и без дружбы помочь могла.

Гермиону это полностью устраивало.

Приняв душ и приведя себя в порядок, Гермиона встала перед зеркалом, погримасничала немного и начала нацеплять на себя маски, морально готовясь к сегодняшнему дню. Неуемный энтузиазм — раз; «я никогда не нарушаю правила» — два; всезнайка — три; командирша — четыре; ну и, для надежности, «подружитесь со мной хоть кто-нибудь». Все, теперь никто не останется равнодушным, но дружить ни один нормальный человек — ах, простите-простите, волшебник! — не предложит. И хорошо.

На самом деле, Гермиона могла нормально общаться с людьми. Ну, то есть, она полагала, что смогла бы, если бы попробовала, по крайней мере, она вполне была в состоянии не говорить непрерывно, не командовать другими, не самоутверждаться с помощью демонстрации знаний и не делать тысячу других бестактных вещей. Только вот не было у нее ни малейшего желания давать кому-либо понять, что она может быть адекватной, и уж тем более постоянно с кем-то общаться. Все дело было в том, что люди в большинстве своем Гермиону крайне раздражали. Особенно дети. Особенно ровесники. Все они были либо инфантильны, либо тупы, либо и то и другое. Гермиона понимала, что с точки зрения взрослого человека она, вероятно, ненамного умнее, чем любой из ее одноклассников, и особого интереса уж точно не представляет, но в то же время ей порой казалось, что сама она родилась уже взрослой и рассудительной, куда взрослее не только детей-ровесников, но и подростков: у нее, с одной стороны, уже были мозги, а с другой стороны, все еще не было гормональной бури, мешающей эти мозги использовать.

Сколько она себя помнила, столько лет книги были ей гораздо интереснее, чем люди, которые эти книги написали, и уж тем более чем люди, которые не писали книг. Но еще в ту далекую пору, когда возне в песочнице в детском саду она предпочла поиск знакомых букв в сборнике сказок — разумеется, в одиночестве и в самом дальнем углу — она поняла, что родителей подобное ее поведение огорчает. Мистер и миссис Грейнджер были людьми активными, веселыми и коммуникабельными, они постоянно заводили новые знакомства, хобби и интересы, и немалой частью успеха их стоматологической клиники были обязаны своему личному обаянию и умению заинтересовывать собеседников. То, что их родная дочь, ими рожденная и воспитанная, может настолько разительно отличаться от них и вообще не нуждаться в людях — не любить людей, как можно! — вызывало у них обиду, грусть и почему-то страх. Гермиона родителей все-таки любила, поэтому потратила немало времени на пробы, ошибки и наблюдения, чтобы выяснить: дочь, которая хочет общаться с людьми, но не умеет этого делать, им гораздо проще принять, чем ту, которая есть на самом деле.

Так и появились ее многочисленные маски. Они нужны были для того, чтобы продемонстрировать желание Гермионы найти контакт с кем-либо, но не дать ей сделать этого на самом деле. Она долго оттачивала это умение и была горда тем, что могла за считанные часы настроить против себя любой коллектив, причем ровно до такой степени, чтобы ее оставили в покое, но не начали всерьез дразнить. Пара-тройка обидных фраз не считается. Ну, Гермионе очень хотелось убедить себя, что не считается, ведь она же сама это все придумала, придумала такую себя. Хотя, конечно, временами все равно было обидно.

Сегодняшний день должен был быть утомительным: сначала поездка в поезде, где у нее непременно будут попутчики, с которыми придется разговаривать, потом распределение по факультетам, после которого придется знакомиться с массой людей... потом еще несколько недель адаптации, пока от нее наконец-то все не отстанут... дожить бы. Гермиона подумала немного, добавила к списку масок «я маглорожденная, ни черта не знаю, зато я про это читала», решила, что так вполне сойдет, и спустилась вниз, на кухню, где мама уже жарила блинчики. Включив самый бодрый и командный из своих голосов, Гермиона воскликнула:

— Доброе утро! Все помнят, какой сегодня важный день? Папа, мама, вы не забыли, что нам нужно вовремя быть на вокзале? Я так волнуюсь, мне еще столько всего надо успеть! Я не успела дочитать две книги по истории магического мира и теперь очень сильно боюсь попасть впросак...

— Доброе утро, дорогая, — сказала мама и придвинула к ней тарелку с завтраком. Они с мужем обменялись понимающими взглядами и, пользуясь тем, что Гермиона ест и поэтому молчит, стали дружно ее убеждать, что все не так страшно и они все успеют.

В целом Гермиона была довольна тем, как прошла поездка: она успела достать беднягу Невилла, взяв над ним шефство, сообщить паре девочек, что знает о Хогвартсе больше, чем они, усомниться в том, что рыжий Рон умеет колдовать, и ляпнуть самому Мальчику-Который -Выжил, что она о нем читала. Он, правда, кажется, хамства ее то ли не заметил, то ли не отнес к значимым событиям в своей жизни. Впрочем, это не так важно: он показался ей довольно тихим, и вряд ли будет как-то особенно влиять на настроения окружающих. Распределение, по поводу которого стращал окружающих Рон, тем временем началось. Гермиона, конечно, знала из «Истории Хогвартса», что ни с каким троллем сражаться им не придется, но все-таки слегка волновалась, пока своими глазами не увидела, что все дело в Шляпе. В пыльной старой говорящей Шляпе. Интересно, как она определяет, кого куда отправить? И почему некоторые сидят под ней подолгу, а другие сразу получают приговор... в смысле, вердикт? Волнение постепенно уступало место любопытству, в голове роились гипотезы одна другой фантастичнее, но краем сознания Гермиона продолжала следить за алфавитным списком. Вот распределилась Боунс... невыносимая болтушка Браун бежит к столу Гриффиндора... вот идет к Рейвенкло некто Голдстейн, вот Гойл распределился в Слизерин... пора!

— Грейнджер, Гермиона!

Строгая женщина, декан Гриффиндора, с первого взгляда понравившаяся Гермионе, опустила на ее голову Шляпу, и ей тут же послышался удивленный смешок.

— О, да ты, оказывается, внутри-то совсем не такая, как снаружи!

Ну, что Шляпа говорящая — это, в принципе, не новость. Но кажется, она может не только программные песни петь и названия факультетов выкрикивать, но и диалог вести! Тут до Гермионы дошел смысл сказанного, и она испугалась.

— Это Вы сейчас на весь зал объявили?!

— Конечно же, нет. Этот разговор слышим только мы с тобой.

— А Вы, значит, теперь знаете, о чем я думаю и что из себя представляю?

— Какое любопытство, однако! Определенно Рейвенкло бы подошел...

Гермиона кашлянула, напоминая о том, что не получила ответа на вопрос.

— Ну да, знаю, в общих чертах.

— А подписку о неразглашении Вы давали?

— Что-что, прости?!

— Подписку. Или клятву, не знаю пока, как у вас тут принято. Вы ежегодно получаете массу сведений об учащихся этой школы — прошу заметить, без их согласия и даже без предварительного уведомления! Это само по себе возмутительно, но я надеюсь, Вы хотя бы разгласить их права не имеете?!

— Ну, как тебе сказать, — задумчиво отозвалась Шляпа. — С одной стороны, ничего подобного я, разумеется, не давала. Ни клятвы, ни этой твоей... как ее...

— Подписки.

— Да-да. Но с другой стороны, кто будет спрашивать о чем-то старую Шляпу, сама-то подумай?!

— Любой директор, который хочет быть в курсе происходящего в школе, — мрачно подумала Гермиона. — Я бы точно спросила.

— Хм. Ну, оно, конечно, да, но ведь если Шляпа не захочет, она не расскажет, — попыталась успокоить Гермиону Шляпа.

— Нет, ну что за люди эти волшебники, а?! — думала тем временем Гермиона. — Мало всех этих шовинистических порядков и бредней про чистоту крови. Мало эксплуатации сов для доставления почты. Мало притеснения магических народов. Так они даже о собственных детях не заботятся! А как же право на неприкосновенность частной жизни?! Вырасту — поменяю все к чертям! И Шляпу эту тоже поменяю на нормальное психологическое тестирование, — мстительно подумала Гермиона в ответ на недоверчивое хмыканье Шляпы.

— Ого, какие амбиции! — восхитилась Шляпа. — Пожалуй, я определилась. СЛИЗЕРИН! — выкрикнула она уже вслух. Гермиона почувствовала, как Шляпу снимают с ее головы, собралась уже встать со стула и пойти к столу, за которым преобладали серебряный и зеленый, но тут к ней в голову пришла очередная мысль, и она ухватила Шляпу за поля, снова надев себе на голову. По залу прокатился смешок, но Гермионе, конечно, не было до этого дела. Только не сейчас.

— Ну что еще? — недовольно пробурчала Шляпа. — Недовольна распределением?

— Нет! То есть да, недовольна, но дело не в этом.

— А в чем?

— В Слизерине же учатся чистокровные?

— Ну, в основном, да. А еще амбициозные и хитрые, совсем как... нда.

— Если ты отправляешь меня в Слизерин, где, по идее, не учатся маглорожденные, значит ли это, что у меня есть родственники-маги?

— Я тебе что, министерский работник или прорицательница, чтобы знать, кто там у тебя в родне? — оскорбилась Шляпа. — Сама разбирайся, и не задерживай распределение, твои однокурсники уже заждались.

Вздохнув, Гермиона сняла Шляпу, отдала ее профессору Макгонагалл, которой, как выяснилось, не суждено было стать ее деканом, и отправилась за стол. Товарищи по факультету смотрели настороженно, но парой жестов указали ей на ее место, с краю стола.

«Правильно, мое место и должно быть с краю», — почему-то развеселилась Гермиона, хотя понимала, что ее, кажется, сразу сдвинули в факультетской иерархии ниже некуда. Через несколько минут и пару-тройку распределенных человек сидящая рядом девочка — курса, наверное, с третьего — наклонилась к ней и шепотом спросила:

— О чем так долго болтала со Шляпой? Неужто просила изменить решение?

Интересно, они все считают, что она так долго просидела именно потому, что не хотела в Слизерин? Нет, ну конечно, это не предел мечтаний, но вообще-то ничего особенно страшного Гермиона в таком раскладе не видела.

— Нет. Хотела разузнать побольше о жизни Основателей Хогвартса, — ответила Гермиона, не забыв напялить на лицо маску «восторг неофита».

— И как? — заинтересовалась собеседница.

— Она сказала, что не дает интервью, — разочарованно вздохнула Гермиона и начала следить за распределением Гарри Поттера. Что-то он тоже засиделся под Шляпой.

— Итак, в общество приличных людей затесалась грязнокровка? — с непередаваемым презрением в голосе тянет смазливый блондинистый мальчик. — Как тебе это удалось? Ты подкупила Шляпу? Или она сошла с ума?

Это случилось в коридоре, стоило только спуститься в подземелья, на территорию факультета. Немного слишком рано, если честно: Гермиона рассчитывала, что у нее будет время на подготовку хотя бы пока они не дойдут до гостиной. Да и само обращение... слегка шокировало. Гермиона, конечно, поняла по сдержанному тону «Истории Хогвартса», что маглорожденных в Слизерине, мягко говоря, не любят, и даже провела аналогии с некоторыми известными магловскими системами ценностей и сделала соответствующие выводы, и все же к немедленному открытому противостоянию она была не готова.

«Ничего себе интонации, я тоже хочу так уметь!» — мельком подумала она, но вслух, конечно же, сказала совсем другое:

— С чего ты взял? — спросила она, нарочно не уточняя, что именно белобрысый «взял». Не то чтобы ее правда интересовало, «с чего он взял» что бы то ни было, она просто тянула время, пытаясь сообразить, какое именно поведение гарантированно избавит ее от общества блондина... и от любого другого общества, доброжелательного или нет! Заодно как раз получится выяснить, что ему важнее: предполагаемое сумасшествие Шляпы или ее, Гермионы, происхождение? Может, дело все-таки не в «грязнокровии», а в том, что друг друга они знают, а ее нет, и поэтому проверяют на прочность? Но важнее оказалось все-таки происхождение.

— А с того! — торжественно провозгласил мальчик. Имя у него от реплитии какой-то, кто-то точно обращался к нему совсем недавно... Дино? Кроко? Драко? — Я знаю наперечет все чистокровные фамилии Британии и даже кое-какие в Европе. Фамилии Грейнджер среди них нет!

«Итак, что же все-таки надежнее? «Я маглорожденная и страшно жалею об этом, примите меня в стаю» или «я маглорожденная и горжусь этим, а вы все уроды»? Или «я не маглорожденная, а фамилию я вам не скажу из вредности»? Нет, третий номер не сработает совершенно точно...»

— А вдруг я полукровка, причем по матери? Ее девичью фамилию ты у меня еще не спрашивал.

— А тут и спрашивать незачем! Ты выглядишь как магла, говоришь как магла и одета в поезде была как магла — ты магла и есть!

«Если попробовать первый вариант, то с них еще станется использовать меня в обмен на обещание принять в компанию, и буду я вечно связана избранной линией поведения. Второй вариант от общения избавит наверняка, зато могут начать травить по мелочи. Что хуже?..»

— А ты всегда судишь обо всем по внешнему виду, да? — имидж требовал продолжить полемику, мысли требовали еще времени, и Гермиона старалась как могла. Чем больше блондин будет болтать, тем лучше для нее. Как раз успеет сообразить, как же все-таки лучше себя вести.

— Это, знаешь ли, довольно надежный способ. Он может очень многое поведать. Например, во мне сразу видно наследника древнего рода и человека с хорошим вкусом, — «и пустой головой», подумала Грейнджер, но как обычно ничего не сказала. — А в тебе сразу видно грязнокровку.

— Внешность бывает обманчива, — как к нему обращаться-то, черт? Дино? Кроко? — дорогой однокурсник! Ты не задумывался об этом?

«Нет, я не выдержу постоянно перед ними заискивать. Лучше уж тогда гордо поднять голову, терпеть бойкоты и быть начеку. Если что, на Слизерине наверняка не возбраняется декану пожаловаться. А если возбраняется... им же хуже! Значит, решено. Я маглорожденная и горжусь этим, а вы гнусные шовинисты. Это, кстати, очень близко к правде.»

«Дорогой однокурсник» тем временем, видимо, подыскивал достаточно резкие слова для ответа, а потому все еще молчал. Но пауза не затянулась. Откуда-то сзади раздался манерный девичий голосок:

— Ой, Драаако, — ага, так он все-таки Драко! Надо запомнить наконец, — ну что ты с ней разговариваешь вообще? Это же грязь маглокровная, она к нам могла попасть только по ошибке. Вот увидишь, уже завтра ее здесь не будет, перераспределят куда-нибудь.

«Мисс Всезнайка, ваш выход!»

— Так не бывает, — строго сказала Гермиона, вполоборота глянув назад. — Еще ни разу за всю историю Хогвартса результаты сортировки не отменяли. Я об этом читала, — прибавила она и для закрепления эффекта развернулась полностью и в упор воззрилась на собеседницу Драко. Это была темноволосая девочка, довольно страшненькая и полноватая. Правда, не исключено, что лет через пять она станет красавицей, подростковый возраст каких только чудес не творит с людьми! Только для этого ей не худо бы скорректировать питание, конечно... волшебники, а простых вещей не знают!..

Гермиона даже помнила, как ее зовут: Персефона. Она как услышала это имя на распределении, сразу обернулась посмотреть, что неудивительно, учитывая привычку читать на ночь мифологический словарь. Итак, Персефона. Богиня то ли плодородия, то ли подземного мира, которую Аид умыкнул из-под маминого крылышка, да еще накормил гранатом, что почему-то было равнозначно браку. Персефона после этого установила режим гостевого брака: полгода с мамой на земле, полгода с мужем в подземном царстве. А мама, Деметра, завела привычку в отсутствие дочери впадать в депрессию, что проявилось в наличии в годовом цикле осени и зимы, холодных времен года. Вот что бывает, если слишком долго тянуть с сепарацией от родителей. И какой, интересно, судьбы желали дочери мистер и миссис Паркинсон, называя ее подобным образом?! Впрочем, к собственным родителям у Гермионы был похожий вопрос.

— А ты вообще молчи, я не с тобой разговариваю, магла! — отрезала Персефона и демонстративно отвернулась. Ну что же, пора уже развеять последние их сомнения относительно ее происхождения.

— Больно надо с вами разговаривать! Шовинисты! Никогда не думала, что волшебники такие же идиоты, как простые люди, и даже хуже! Да лучше быть маглорожденной, чем такой, как вы! — она гордо-гордо подняла голову и поскорее направилась вперед, поближе к старосте. На всякий случай.

— Так она правда совсем-совсем грязнокровка! Фуууу! Панси, меня сейчас стошнит! — раздался сзади стон блондина Драко.

Старосты довели их до гостиной, назвали пароль («Слава Слизерину», не то чтобы очень оригинально!), показали, где чьи комнаты, и предупредили, что через полчаса в гостиную придет декан, чтобы познакомиться с новичками и объяснить «некоторые нюансы» жизни в Слизерине. Гермиона решила, что пока что в одной комнате с Персефоной и еще двумя девочками, явно ее подругами, ей делать нечего, и осталась в гостиной, в самом дальнем кресле под лампой — наблюдать за товарищами по факультету, так сказать, в дикой природе. Наблюдения пока что давали мало: друг с другом слизеринцы себя вели, может быть, самую малость сдержаннее, чем обычные магловские подростки. Они так же радовались встречам, делились впечатлениями о каникулах и вполголоса обсуждали первокурсников. И если в их разговорах и был какой-либо еще смысл, Гермионе он пока что был недоступен.

Декан Слизерина пунктуально явился ровно через полчаса после того, как первокурсники собрались в гостиной после заселения. Это оказался самый угрюмый человек из всех, кого Гермиона видела за столом преподавателей. Эффектно взметнулись полы мантии, декан посмотрел поочередно на каждого из своих новичков, и Гермиона невольно поежилась под этим взглядом, который, казалось, просветил ее насквозь.

«И так я тоже хочу уметь!» — восторженно подумала она, едва отойдя от оцепенения. Декан (Северус Снейп, запомнить срочно!) тем временем начал вещать о единстве факультета, каких-то там ценностях и прочей ерунде, которую, как казалось Гермионе, вполне можно было бы сократить до фразы «новеньких не обижать и в обиду не давать. Нет, совсем не обижать, а то накажу». Гермиона же начала несколько стекленеть взглядом — это была ее привычная реакция на переизбыток пафоса. Из вот этого вот полудремотного состояния ее и вывел окрик декана:

— Грейнджер! За мной.

— Грейнджер! Прощай, — прошипел за спиной Драко. Кажется, этот смешной мальчик в самом деле надеялся, что его всемогущий декан ее сейчас то ли отчислит, то ли убьет и съест. «Не его декан, а наш декан», — мысленно одернула себя Гермиона.

До кабинета декана они шли в молчании. Точно так же молча вошли, расположились — профессор Снейп в кресле за столом, Гермиона на стуле напротив. Молча взмахнув палочкой, декан разжег огонь в камине («Невербальная магия! Я тоже так хочу!» — взвизгнула Гермиона, но тоже молча). Минуты две профессор сверлил ее взглядом, а ей почему-то вспоминались эпизоды из далекого детства, первый всплеск магии, первый класс, ее реакция на письмо из Хогвартса (она тогда чуть не ляпнула «я так и знала, этого следовало ожидать», еле вспомнила, что нужно вообще-то изобразить радость и хоть какое-то удивление) и много других не слишком значимых мелочей. Наконец декан нарушил молчание:

— Не знаю, мисс Грейнджер, насколько хорошо вы осведомлены о ситуации в магическом мире, но считаю своим долгом сообщить, что маглорожденных очень не любят на нашем факультете. Не любят настолько, что обеспечить вам эффективную защиту от однокурсников я не в состоянии. Говорю это сразу, чтобы вы не испытывали каких-либо иллюзий по этому поводу. Я могу лишь предложить вам относительно надежную поддельную родословную, согласно которой ваша мать полукровка, а вы, соответственно, на четверть волшебница. Это в значительной мере смягчит ситуацию, если, конечно, вы в состоянии заучить пару фамилий. Надеюсь, вам хватило благоразумия не сообщать сразу же о своем происхождении?

— Напротив, сэр, именно это я и сделала в первую очередь. Мне кажется, вводить в заблуждение людей, с которыми будешь общаться еще как минимум семь лет, — это очень некрасиво, — воодушевленно ответила Гермиона, хотя, разумеется, не считала ничего подобного. Да и не настолько уж прямо она сообщила о своем происхождении, могла бы еще выкрутиться, наверное. Просто эта предлагаемая родословная почему-то разозлила ее до крайности. Почему — об этом она подумает потом.

— Очень жаль, — вздохнул профессор. — В таком случае, боюсь, я ничем больше не могу вам помочь. Но если вы посчитаете нужным, можете обращаться ко мне, разумеется.

— Спасибо, сэр. Можно вопрос?

— Можно, мисс Грейнджер.

— Почему вы решили мне помочь? — и глаза сделать понаивнее, и ресницами хлоп-хлоп, да, вот так.

— Не вам, мисс Грейнджер. Себе и факультету. Слизерин должен быть единым и заниматься учебой и получением Кубка Школы, не отвлекаясь на такие мелочи, как травля маглорожденной. Для всех было бы удобнее, будь у вас приличное происхождение. Если же его нет, проще создать видимость такового, чем еще семь лет тушить возникающие конфликты.

Вот так вот взял и все выложил, как на духу. Ничего себе! Гермиона была уверена, что ни из одного слизеринца информацию так просто не вынуть, разве что под пытками. Интересно, он просто не считал эту информацию важной — или она прикрывает что-то другое?

— Ну, что же... спасибо за честный ответ, сэр, — глаза опустить, мордочку расстроенную скроить. Как же, она не центр мироздания, это не ее, оказывается, добрый дядя декан спасать ринулся.

— Грейнджер, прекратите этот цирк, — ухмыляется добрый дядя декан. — Я успел переговорить со Шляпой, и судя по тому, что она мне почти ничего не поведала, вы произвели на нее неизгладимое впечатление, что не каждому удается. Так что прилюдно можете творить что хотите, но меня избавьте от имитации Гриффиндора, мне его на занятиях хватает.

Вот же... черт! Раскусил в два счета. Работать и работать тебе еще над собой, «мисс Грейнджер»! Привыкла иметь дело с доверчивыми маглами, расслабилась...

— Хорошо, сэр, я учту ваше пожелание.

— Вот и отлично. И еще одно: возьмите эти книги. Оберните их во что-нибудь непрозрачное или зачаруйте у кого-нибудь из взрослых и изучите в ближайшее время. Я наложу на них иллюзию, чтобы вы не засветили их по пути до спальни, но к ночи иллюзия рассеется, и дальше — сами.

Гермиона бросила беглый взгляд на корешки книг. «Кто есть кто в магическом мире: сто самых известных фамилий»; «Магло-магический словарь: идиомы и часто используемые выражения»; и на закуску «Основы этикета». Это даже как-то обидно. В конце концов, столовыми приборами она пользоваться умеет, и не только это... впрочем, другие две книги кажутся небесполезными, и если уж в придачу к ним декан дает это, имеет смысл взять и не мяукать.

— Спасибо, сэр, я непременно их изучу.

— Куда ж вы денетесь. Последний вопрос, мисс Грейнджер, и можете быть свободны. Почему вы оказались в Слизерине?

— Не знаю, сэр, это же Шляпа решила, не я, — может быть, прокатит все-таки, если нарочито невинное или глупое лицо не делать?

— Я же просил...

— Извините, сэр. Видимо, потому, что хочу изменить мир, — он не должен принять такой ответ всерьез, правда? Никто бы не принял.

— Что же, амбиции наши, — нехотя признал профессор Снейп, встал и прошел к двери, давая понять, что разговор практически окончен. — Но цель вполне благородная и идеалистическая. С нею вы могли оказаться и в Гриффиндоре, и в Рейвенкло, и даже в Хаффлпаффе. Почему же все-таки Слизерин?

— Наверное, потому, что именно его надо поменять в первую очередь? — предположила Гермиона, уже стоя на пороге с книгами в обнимку. Почти честно предположила, между прочим. И что его так перекосило, спрашивается? — Спокойной ночи, сэр.

— Спокойной ночи, мисс Грейнджер.

Профессор закрыл дверь, и Гермиона отправилась на поиски факультетской гостиной. Кстати, где она? Какой идиот планировал эти подземелья?! Ах да, наверняка Слизерин собственной персоной. Остается надеяться, что у него были веские основания для того, чтобы так поступить со своими будущими учениками.

К тому времени, как Гермиона наконец добралась до гостиной, ни одного первокурсника там уже не было. Разбрелись по спальням, видимо, что совсем не удивительно: наверняка даже для отпрысков чистокровных магических семейств сегодняшний день был насыщенным и полным волнений. Она направилась в свою спальню — в конце концов, не вечно же ей бегать от соседок по комнате, надо хотя бы познакомиться, что ли, — но оказалось, что дверь в спальню заперта. Вот, значит, как. Начинаем пакостить сразу, вместо «доброго вечера»? Чтобы исключить возможность превратного понимания ситуации, Гермиона громко и отчетливо постучала. И еще раз. И еще. На третий раз из-за двери донеслось приглушенное хихиканье. Из гостиной за ее действиями с явным интересом наблюдали старшекурсники. Она только теперь заметила, что большая их часть расположилась так, чтобы видеть именно этот коридор. Вероятно, эта задумка обсуждалась в гостиной в ее отсутствие.

Гермионе стало смешно: тоже мне, коварные злодеи... то есть злодейки! Не пустили в спальню, подумать только, какое горе! Предполагается, что она должна впасть от этого в истерику и пешком бежать до Лондона, размазывая слезы? Извините, не в этот раз. Если бы за ней не наблюдали, она бы, возможно, спокойно улеглась спать в гостиной, наутро изобразив приличествующие случаю эмоции. Но в гостиной полно народа, лечь там прямо сейчас все равно не получится, а товарищи по факультету тем временем ждут ее действий.

«Алохомора — заклинание, отпирающее замки», — всплыла в ее памяти строчка из учебника по чарам. Помнится, когда она стала изучать его, то очень удивилась наличию такого заклинания. Нет, понятно, что оно имеет право на существование, и даже может быть полезным и законным, если потерял ключ от собственной магловской квартиры, например, но зачем учить детей... взлому? Все равно что в магловской школе ввели бы курс по обращению с отмычками... бред какой-то. Впрочем, у Гермионы было много других вопросов, касающихся учебной программы, и заклинание для отпирания дверей было отнюдь не главным. Но благодаря своей неуместности оно твердо впечаталось в память, как и тот факт, что контрзаклятия от него существуют. Оставалось надеяться, что ее соседки по спальне еще не знают их или не потрудились их наложить, понадеявшись на ее идиотизм. Она достала палочку и громко и четко (я, Гермиона Грейнджер, никогда не упущу возможности покрасоваться своими знаниями! Смотрите, что я умею!) произнесла заклинание. Дверь тихо щелкнула и открылась.

Ее соседки по комнате, разумеется, не торчали под дверью (а хихиканье ей, разумеется, послышалось!), а занимались каждая своим делом. Персефона в ночной рубашке листала какой-то цветастый журнал, очевидно, магический аналог Космополитена; беленькая невзрачная девочка с каким-то не менее мифологическим именем разбирала вещи, а квадратная толстушка Милли (как ее полное имя? Надо бы узнать) расчесывала волосы, очевидно, готовясь ко сну. «Было бы что расчесывать!» — не без зависти подумала Гермиона. Пора было приступать к знакомству и произведению впечатления.

— Добрый вечер! — преувеличенно бодро начала она. — Дверь почему-то оказалась заперта, странно, правда? Наверное, захлопнулась. Я, признаться, не всех запомнила на распределении, так что давайте познакомимся, да? Я Гермиона, а вы?

— Грязнокровку видно сразу, — презрительно протянула Персефона, втянула ноги на кровать и задернула полог. Милли молча закончила расчесывать волосы и легла в кровать. Третья девочка смотрела менее недружелюбно, но знакомиться тоже не стремилась. Собственно, не очень-то и хотелось!

— О, — побольше разочарования в голосе! Я сейчас заплачу, девочки, за что вы меня отвергли? — ну, спокойной ночи!

Кое-что, однако, вызывало недоумение. Неужели она успела что-то сделать «не по-чистокровному» за несколько фраз приветствия? Нарушила какое-то правило этикета? Или Персефона это просто так сказала, про грязнокровку? Гермиона быстро привела себя в порядок и устроилась на кровати за пологом с выданными деканом книгами. Несколько минут, наполненных внутренней борьбой, решала, за какую взяться сначала, и неожиданно для себя остановилась на «Основах этикета». Обнаруженный под обложкой заголовок гласил «Что делать, если вас окружают чистокровные». Гермиона мысленно одобрила чувство юмора некоего Борея Брейда и углубилась в чтение. Ответ на свой вопрос она нашла в первой же главе: «Знакомство».

«Главное, что нужно знать при знакомстве с чистокровным, — утверждал автор книги, — это то, что его совершенно не волнует ваше имя, как и вас, по его мнению, не должно волновать его собственное. Все, что он хочет знать о вас, — это ваша фамилия. По ней он решит, что он слышал о вас и о вашем роде, считаетесь ли вы подходящей компанией и стоит ли с вами общаться. Если вы — даже при неформальном знакомстве — сообщите чистокровному магу свое имя, умолчав о фамилии, вы произведете крайне неблагоприятное впечатление. Если же вместо того, чтобы запомнить родовую принадлежность собеседника, вы будете сосредоточены исключительно на том, чтобы обращаться к нему по имени, вы определенно будете признаны безнадежным».

Так вот где она прокололась! Что же, вероятно, хорошо, что она не стала и пытаться строить из себя чистокровную или полукровку. Это ж надо, «меня зовут Гермиона» — и легенде конец! Она, к тому же, только имена сокурсников и запоминала, за исключением, пожалуй, Гарри Поттера. А надо было, оказывается, ориентироваться по фамилиям... В голове всплыла сценка из поезда, когда мальчик, потерявший жабу, в процессе поисков представился ей: «Я Лонгботтом. Невилл». Вероятно, примерно так и надо представляться? Как у них все... странно! Завтра же надо будет начать запоминать фамилии, на всякий случай. На занятиях же наверняка будут переклички, вот там с фамилиями и разберемся. С этой мыслью она заснула в обнимку с книгой, забыв даже погасить светильник над кроватью.

Утро встретило ее тремя новостями: во-первых, здесь не было ее привычного будильника, вследствие чего она практически проспала. Во-вторых, ее соседкам оказалось не лень собираться практически шепотом, только бы уйти на завтрак без нее, и если бы в самый последний момент кто-то из них не уронил сумку и не ойкнул громко, неизвестно, сколько еще она бы спала, вполне вероятно, что до прихода разгневанного ее прогулом декана. Третья новость была куда приятнее: неожиданно оказалось, что слизеринский оттенок зеленого цвета ей идет. Накануне Гермиона оптимистично предположила, что будет похожа в нем на заморенную лягушку, но ничего подобного не случилось. Она дала себе слово сразу по возвращении домой на каникулах изучить теорию цветотипов и разобраться, как получился такой эффект, и бегом помчалась за последними направляющимися на завтрак старшекурсниками: без них она бы точно Большой Зал искала до обеда.

Успела. Даже съела пару тостов, и соком запила, и расписание получила, и от направляющихся под предводительством старост на Гербологию однокурсников не отстала. Она искренне наслаждалась первыми днями занятий. С одной стороны, она убедилась, что и здесь, даже среди чистокровных, которые по определению знают о магическом мире больше нее, она все-таки одна из лучших в учебе, и ее однокурсников это очень злит. С другой стороны, она без устали зарабатывала для факультета баллы, вследствие чего никто из них явно не станет требовать к нее вести себя иначе, сидеть тише и не тянуть руку так, будто от возможности ответить зависит ее жизнь. В первые два дня на всех занятиях она сидела одна, а пару, если таковая нужна для практики, преподаватели назначали ей лично. Слизеринцы лишний раз с ней общаться не желали, а остальные факультеты, судя по всему, боялись всех слизеринцев по определению. Даже если зловещий слизеринец на самом деле маглорожденная заучка. Между прочим, это называется дискриминация! Не то чтобы Гермиона по этому поводу сильно переживала, если уж честно.

Соседки по комнате ее игнорировали, но никаких пакостей не устраивали, хотя Гермиона, признаться, их ждала. Вероятно, не последнюю роль в этом сыграл разговор декана с Малфоем (Гермиона уже начала привыкать именовать белобрысого по фамилии) и Паркинсон (право же, это гораздо лучше Персефоны!). Гермиона понятия не имела, что он им наговорил, но именно после того, как он пригласил этих двоих к себе (кажется, они изначально считались неформальными лидерами курса), Малфой и Паркинсон стали изредка, сквозь зубы, но все-таки общаться с ней.

«Основы этикета» продвигались медленно. Несмотря на то, что книга была написана довольно простым и внятным языком, каждый абзац почему-то требовал длительного осмысления. Только Гермиона решила, что овладела сакральным знанием насчет имен и фамилий, как следующий параграф развеял ее уверенность в этом вопросе, сообщив, что «обращаться к собеседнику, тем не менее, следует по имени, но так, чтобы и он, и окружающие понимали, что прежде всего вы помните его фамилию». Это было уже как-то чересчур, а главное, непонятно, зачем все это? Она уже начала называть однокурсников по фамилиям, тем более, что они звали ее исключительно «Грейнджер» (это когда не «грязнокровка»), а тут оказалось, что «называя равного вам по положению собеседника по фамилии, вы тем самым демонстрируете свое отрицательное к нему отношение, формально оставаясь в рамках приличий. Обращение по фамилии без добавления «мистер», «мисс» и т. п. граничит с хамством!» Пришлось переучиваться обратно и запомнить наконец, что все вокруг зовут Персефону «Панси», что вполне соответствует утверждению Борея Брейда: «употребление сокращенного варианта имени, принятого в определенной компании, в некотором смысле делает вас своим в этом кругу. Это не значит, что вслед за этим вас безусловно примут, однако не пользуясь подобными формами имен, вы демонстрируете окружающим, что в данное общество вливаться не желаете...»

В общем, Гермиона чем дальше тем больше подозревала, что изучение книги затянется примерно курса до пятого.

Больше всего Гермиону озадачивали уроки ЗОТИ. Часов их в расписании стояло немало, учитель производил неблагоприятное впечатление, заикался и не умел держать внимание класса, но это все были несущественные мелочи на фоне не дававшего Гермионе покоя вопроса «зачем».

— Зачем нам столько ЗОТИ? — в очередной раз спросила она себя, сидя в гостиной над заданным на пятницу конспектом, и не сразу поняла, что задала вопрос вслух. Гостиная замерла. Особенно эффектно замер Малфой.

— Ты умом тронулась, грязнокровка? Тебе непонятно, зачем надо уметь защищать себя? Вокруг, знаешь ли, полно этих самых... темных сил, — Малфой усмехнулся, как бы призывая додумать, какое отношение он имеет к «этим самым темным силам» и на что вообще намекает, но Гермиона не слишком-то обратила на это внимание.

— Темные силы — это как раз понятно. Непонятно другое: почему мы должны уметь от них защищаться? — гнула свое Гермиона.

— Грейнджер, ты тупая?! Мы должны уметь от них защищаться потому, что они есть! Ты что, предпочтешь умереть, столкнувшись с чем-нибудь из учебника?

— Нет, я предпочту, чтобы меня защищали профессионалы. Разве у магов нет структуры, предназначенной для защиты обывателей от опасностей?

Сидевшие поблизости ребята синхронно закатили глаза, будто бы говоря «ох уж эти неграмотные грязнокровки». После паузы Малфой дал себе труд ответить:

— Есть. Авроры. Но тебе не будет дела до авроров, если ты натолкнешься на кого-нибудь... злого, не так ли? Они, конечно, потом расследуют твою смерть, но вряд ли тебе от этого станет легче.

— То есть, они не справляются со своей работой, — с полувопросительной интонацией сделала вывод Гермиона.

— С чего ты взяла? — удивился Малфой.

— Просто сравнила с ситуацией в магловском мире...

На этом месте все окружающие дружно возмутились и перестали ее слушать. Но ведь это была правда! Конечно, в магловском мире было полно опасностей, начиная от вероятности встретить дикого зверя в лесу и заканчивая грабителями и убийцами. Но никому как-то не приходило в голову, что все обязательно должны уметь драться, стрелять... с чем там еще можно сравнить курс Защиты?.. Для того, чтобы преступность не была проблемой граждан, существует полиция. Для того, чтобы спасать попавших в опасную ситуацию, есть спасатели. Хорошо, конечно, когда у человека есть навыки для того, чтобы разобраться с опасной ситуацией самостоятельно, но никто не станет считать, что он обязан это делать! В магическом же мире их с первого курса готовят к тому, что они могут встретиться с каким-нибудь темным существом. Это ведь не курс «какие бывают магические существа». Это курс «как от них защититься». А дальше, судя по всему, будет и «как защититься от темных заклинаний», то есть, то магов, которые их применяют. И чем, в таком случае, заняты авроры?..

Определенно, в магическом мире пора было что-то менять. Гермионе не слишком нравилась идея жить в мире, полном опасностей, злых существ и темных сил.

К вечеру четверга Гермионе удалось запомнить большую часть однокурсников-слизеринцев по именам и фамилиям, а также более-менее разобраться, кто есть кто.

Драко Малфой королем Слизерина не являлся, что бы он сам по этому поводу ни думал, и хотя Гермиона не знала наверняка, что именно думает Малфой, она была уверена, что думает он явно много лишнего. Его товарищи по факультету, тем не менее, не стремились развеивать его заблуждения и частенько уступали ему по мелочам, хотя по большому счету никто его не слушал. Однако на конфликт с Драко уж точно никто бы не пошел, хотя отношение к нему было далеко не восторженным. Иногда ей казалось, что Малфой все-таки и сам понимает, что пока что здесь не король и даже не принц, и вообще куда более вменяем, чем кажется, но в таком случае было непонятно, почему большую часть времени он ведет себя так, будто Хогвартс принадлежит лично ему, куплен на карманные деньги. Зато с Малфоем было хорошо проводить словесные дуэли. После памятного разговора о ЗОТИ они сцеплялись по тому или иному поводу по несколько раз за день. Присутствующие при стычках явно получали удовольствие от происходящего. Гермиона тоже. Что думал по этому поводу Малфой — она, разумеется, не знала.

Паркинсон, чертов розовый цветочек Панси, — завистливая гадина, не стесняющаяся порыться в вещах своей грязнокровной соседки по комнате, в связи с чем в планах Гермионы на ближайшее время появился пункт «поискать в библиотеке что-нибудь про запирающие и охранные чары». Так вот, Панси претендует на звание первой красавицы курса, причем не только среди слизеринок, не соответствует этому званию, сама это понимает и злится. Опустила бы планку пониже да перестала бы цеплять украшения на школьную форму... впрочем, каждый сходит с ума по-своему, и уж точно не Гермионе судить чужие методы войны с реальностью. Не ее это дело. До чего ей было дело, так это до того, что со вторника до четверга — всего-то за два дня! — эффект от разговора с деканом у Паркинсон успел сойти на нет, так что можно было ждать от нее... собственно, чего угодно. Гермиона и ждала, на всякий случай.

Блейз Забини выбрал для себя роль шута, которому, в общем-то, все равно, над кем смеяться. Иногда он даже позволяет себе поддеть Паркинсон и Малфоя. Маглорожденных он не любит так же, как и все остальные, но, видимо, придерживается мнения, что раз уж Грейнджер занесло сюда на семь лет, проще забыть, что она грязнокровка, чем портить себе нервы и аппетит. Думал ли он точно так или как-то иначе, Гермиона не знала наверняка, зато знала, что Блейза можно о чем-нибудь спросить и получить насмешливый, но внятный ответ, который не надо отчищать от мелких оскорблений и крупных эмоций. А если и надо вынуть оттуда пару мелких шпилек, то только потому, что это личный стиль Забини, а не потому, что он презирает лично ее. А спрашивать Гермионе приходилось довольно много: во-первых, очень неудобно жить в мире, где все друг про друга что-то знают, а ты не знаешь; ну а во-вторых, надо же поддерживать имидж! Так что с Блейзом у них случилось почти взаимовыгодное почти сотрудничество: Гермионе нужна была информация, а Блейз... Блейз просто любил поговорить. От него, например, Гермиона узнала практически обо всех маглорожденных первокурсниках, на общение с которыми она возлагала определенные надежды. Как показала практика — возлагала совершенно зря. Впрочем, пока речь об однокурсниках — вовсе не маглорожденных, таких в Слизерине не водится. Ну, кроме Грейнджер.

Миллисента Булстроуд была лучшей подругой Панси. Ну, насколько вообще дружат в Слизерине (дружат ли тут на самом деле или только делают вид — Гермиона пока не разобралась). Собственно, на этом рассказ о Миллисенте можно и завершить. Она следовала за Панси объемной тенью, смотрела ей в рот, заполняла паузы в разговорах уместным хихиканием и, кажется, готова была в случае необходимости встать на защиту Панси так же, как Крэбб и Гойл всегда готовы были разобраться с любым, на кого укажет им Малфой. Какая неведомая сила заставляла этих шкафоподобных существ (к коим по-честному стоит причислить и Миллисенту) таскаться за своими лидерами, Гермиона пока не понимала, как не понимала и того, почему эти трое прекрасно общаются между собой, сидя каждый вечер в гостиной на диване у двери, но стоит кому-то другому обратиться к ним, как они будто бы тупеют прямо на глазах, у них даже мимика меняется: вот только что Крэбб оживленно что-то шептал Милли на ухо, а вот поворачивается на оклик Драко, лицо вялое, в глазах ни намека на мысль... И ведь не то чтобы незаметно это происходит, кто угодно увидеть может, как они сидят вместе по вечерам, но ни у кого вопросов почему-то не возникают. То ли специфика слизеринского мышления, то ли они просто что-то об этих троих знают, а Гермиона нет, потому что маглорожденная.

Больше всех о ее маглорожденности нравилось вспоминать Теодору Нотту. Выражение лица у него при этом было такое, будто он сдирает корку с подсохшей болячки, и не поймешь, то ли больно ему, то ли просто процесс нравится. Когда Теодор не высказывался на тему «грязнокровки среди нас» и не учил уроки, он завидовал Малфою. Завидовал настолько явно, что это казалось не только неприличным, но и неправдоподобным. Ну, да, судя по словам Блейза, род Ноттов был в два раза беднее Малфоев, да и влияние растерял за последние два-три века, уступив место на политической арене как раз вот Малфоям и Блэкам (коих, к слову, почти уже не осталось, и что там теперь творится с политической ареной, Гермиона так толком и не поняла). Но по меркам простого волшебника, Нотты все еще были достаточно обеспечены и весьма могущественны. Да им самим в пору было завидовать! Но что-то все-таки не давало Теодору покоя, заставляя раз за разом рассказывать, как именно он ответил бы на вопрос, который задали Драко, что бы он купил, будь у него такие деньги, и с кем и как он разговаривал бы, будь у него такие же связи. Это раздражало. То есть, на самом деле раздражало. Даже Гермиону. Не то чтобы Гермиона отличалась терпимостью к чужим странностям, скорее наоборот — видимо, ей хватало своих; но обычно она относилась к подобным вещам спокойнее. Может быть, и к Тео она отнеслась бы со снисхождением, если бы он не поминал ее саму наравне с Малфоем через каждые десять слов. Ну не любила она пристальное внимание, что же тут поделаешь...

Дафна Гринграсс (вот оно, еще одно мифологическое имя!) тоже не любила пристальное внимание. Выглядела бледно, одевалась просто, высказывалась тихо и только после прямого обращения. Некоторое время Гермиона думала, что Дафна просто очень скромная, даже зажатая но внезапно обострившееся чутье не давало принять эту версию за основную. Почему-то Гермионе быстро стало казаться, что Дафна просто не испытывает желания общаться с сокурсниками, как и она сама. Пожалуй, она сама вела бы себя примерно так же, если бы не родители, если бы не привычка носить маски, если бы не... много что! Она, конечно, не могла быть уверена, и в любом случае не полезла бы к Дафне с вопросами по этому поводу, но уже начала ей немножко завидовать. Тихую Дафну никто не воспринимал всерьез и вообще практически не учитывал. Просто человек-невидимка! Вот как она выглядит, настоящая свобода... Разумеется, Гермиона понимала, что как у любой представительницы чистокровного семейства (о жизни коих ее тоже просвещал Блейз, будучи в болтливом настроении) у Дафны наверняка море обязательств, расписанное до деталей будущее, предопределенный муж и даже количество будущих детей регламентировано. Но сейчас Гермиона ораторствовала посреди гостиной, лавируя между одобрением и презрением однокурсников, а Дафна спокойно взирала на это из кресла, и никто-никто ее не трогал. Как тут не позавидовать?

Итак, Гермиона вещала посреди гостиной, и содержание ее речи удивляло даже ее саму. Она ругала маглорожденных. Всю неделю она старательно впитывала выдаваемую Блейзом информацию, и к среде начала понемножку разговаривать с маглорожденными первокурсниками, благо они, не проникшиеся еще по-настоящему всеобщей неприязнью к Слизерину, довольно легко поддерживали с ней разговор. Она так надеялась на них! Она была так уверена, что в отличие от чистокровных студентов и даже полукровок, уж эти-то, попавшие, как и она, в волшебную сказку, в мечту, в то, о чем и мечтать-то не смеют нормальные дети, должны любую часть тела, кроме головы и колдующей руки, с радостью отдать за любую новую информацию о магии! Что они должны так же, как и она, гореть желанием понять, как это все работает, узнать как можно больше заклинаний, выяснить все-все о магических растениях и существах... это же невероятно, в самом деле, это же волшебство! Как можно не хотеть узнать об этом что-то еще?!

Они не хотели. Они утверждали, что им хватает информации, что они и так загружены, что они все узнают в свое время, что тем, кто составлял учебную программу, виднее, или даже честно признавались, что им просто лень. Разочарование Гермионы было безгранично.

— Ну ладно вы, — распиналась она теперь, тыча пальцами в однокурсников, наблюдавших за ее истерическими пробежками по гостиной с нечитаемыми выражениями лиц, — вы в этом росли, для вас это обыденность, а обыденность — это кому-то интересно, а кому-то не очень. В магловской школе тоже далеко не всем детям интересно слушать про окружающий их мир. Но открыть для себя совершенно новый мир — и интересоваться им в рамках школьной программы, да и то не напрягаясь, как так можно?! Не понимаю!

— Ну, Грейнджер, не всем даны такие таланты, чтоб успевать по всем предметам, — традиционно вступил в спор Драко. — Вот чары, например, или зелья...

— Какие к боггарту зелья, если первый урок у нас только завтра?! — возмутилась Гермиона. «Боггарта» она вычитала с утра в словаре идиом и выражений и с тех пор ждала возможности ввернуть его в разговор. — Мы еще вообще не прошли ничего достаточно сложного, а они уже ноют, что магии, оказывается, нужно учиться! А чего они хотели, интересно? Чтобы все само собой получилось?

— Этого все хотят, грязнокровка, — влез Нотт. Не мог он, видно, спокойно смотреть на то, как Драко что-то с кем-то обсуждает.

— Говори за себя, — окрысилась Гермиона. — Лично я ничего такого не хочу. Я просто хочу знать чуть больше!

— Это потому, что ты дура, Грейнджер, — выступила Паркинсон. Это заявление определенно поставило точку в дискуссии, и все разбрелись по своим делам, а Гермиона засела за учебник по Зельеварению. Она собиралась отличиться на завтрашнем занятии. И повеселиться, конечно.

Как выяснилось на следующий день, профессор Снейп тоже собирался повеселиться. Но если Гермиона собиралась веселить окружающих в основном за собственный счет, профессору развлекать публику самостоятельно явно не хотелось, так что главным клоуном он назначил Гарри Поттера. Еще на перекличке он назвал его «нашей новой знаменитостью», чем вызвал у Малфоя, Крэбба и Гойла приступ веселья, граничащий с подхалимажем. Ну в самом-то деле, чего смешного? Это не шутка, это правда. Поттер действительно знаменитость, это даже маглорожденной Гермионе понятно, стоит только посмотреть, как сбиваются в шушукающиеся стайки ученики, когда тот идет по коридору. Говорят, Флитвик на первом уроке и вовсе со своего книжного постамента свалился, как дошел до фамилии Поттер в списке.

Вступительная речь декана Гермионе очень понравилось. Это было куда эффектнее, чем его выступление в слизеринской гостиной. Вот только впечатление тут же смазалось опросом Поттера. Гермиона не знала, что и думать по этому поводу: с одной стороны, она сама еще вчера ругала нелюбопытных маглорожденных, которые ничего не читают наперед, пока им не разжуют тему на уроке, и не пытаются сами что-то узнать. С другой стороны, ни на одном предмете от них не требовали знаний еще до начала занятий и не говорили, что они обязаны были читать учебники летом. И это, между прочим, нечестно и не слишком смешно. Не в том смысле «не смешно», что «какой ужас, бедненький Гарри», а в смысле — просто не смешно и скучно.

Первый вопрос Гермиона еще сидела смирно, а на втором она решила тоже развлечь аудиторию, но другим методом. Ее рука взметнулась вверх для ответа. Слизеринцы посмотрели на нее с изумлением и жалостью: всем же понятно, что ответы на вопросы декану не нужны, он просто издевается над Поттером, что ты лезешь, грязнокровка? Зато с гриффиндорской стороны раздались смешки. Слизеринцы тоже присоединились к хихиканью, когда Поттер предложил профессору «спросить у Гермионы», а сама Гермиона вскочила с поднятой рукой, удивляясь про себя тому, что Мальчик-Который-Выжил помнит, как ее зовут. Вот, профессор, учитесь, как людей смешить!

Ответить Гермионе профессор Снейп не дал, впрочем, она так и полагала, иначе не тянула бы руку столь настойчиво: если на первые два вопроса она знала ответ, то насчет волчьей отравы и клобука монаха не была уверена. Вроде бы это одно и то же растение, и аконит — это тоже оно, но вдруг она что-то перепутала? Впрочем, когда профессор озвучил ответы, оказалось, что она все помнила правильно.

Зелье было простым — зельеварение вообще довольно простой предмет для того, кто привык сосредотачиваться на том, что делает. Надо только четко соблюдать инструкции и ритм и помнить последовательность действий. Ну, в идеале, конечно, не худо бы еще и понимать, почему в итоге получается именно такой результат и как на него влияет количество ингредиентов и последовательность помешиваний, но это скорее нужнее на теоретических контрольных. А когда рецепт уже на доске и все составляющие под рукой, нужно внимание, только внимание и больше ничего... Нотт, в паре с которым ей пришлось работать, конечно, слегка сбивал, но в целом он тоже был внимателен, так что работа у них спорилась.

Невиллу Лонгботтому же внимания явно не хватало, и он поплатился за это жуткими волдырями на руках и лице, его напарник поплатился котлом, а недостаточно резвые соседи — ботинками и мантиями. Перед тем, как отправить беднягу в медпункт, профессор зачем-то пытался добиться ответа, что именно и когда он добавил в котел и были ли это иглы дикообраза. Как будто бы ему сейчас до разговоров, — возмущенно думала про себя Гермиона, которая на Невилла не могла даже смотреть: мутило и кожа неприятно зудела.

Все-таки странные эти маги. Они не только в моральных аспектах — вроде нарушения права на личную тайну — туповаты, они еще и к физическим травмам, оказывается, относятся так спокойно, словно это обычное дело. Сострадания тоже начисто лишены, что ли? Да, конечно, их медицина куда эффективнее магловской, они и переломы лечат быстро (Гермиона читала), и Невилл наверняка уже сегодня будет в порядке, и все же если бы в магловской школе с учеником случилось нечто подобное, пусть даже устранимое, все бы на ушах стояли, а здесь даже гриффиндорцы почти спокойно доделывают задание, как будто ничего страшного не произошло. А декан еще и отчитывать пытался полувменяемого от боли ребенка. По сравнению с этим то, что он умудрился приписать неудачу Невилла Поттеру и даже снять с него за это балл, казалось ерундой, хотя судя по реакции гриффиндорцев, это их возмутило куда больше, чем то, как профессор повел себя с Невиллом, хотя на взгляд Гермионы, только этим и стоило возмущаться. В конце концов, снятие балла было вполне нормальным слизеринским ходом. А вот подобное обращение с учеником — это что, слизеринский стиль педагогики?!

Сдавая свой образец зелья, Гермиона все еще была изрядно озадачена и чуть было не пропустила момент, когда декан негромко окликнул ее:

— Мисс Грейнджер, задержитесь.

Гермиона подошла ближе к преподавательскому столу, выжидая, пока остальные выйдут из класса. Когда замешкавшийся Нотт наконец закрыл за собой дверь, профессор сказал:

— Думаю, мисс Грейнджер, вы помните, что я опрометчиво сказал вам, что на уроках вы можете изображать что хотите. Я не отказываюсь от своих слов. Но мне кажется, вам будет полезно научиться прилично вести себя в обществе. Поэтому знайте, если вы решите повторить свою сегодняшнюю выходку...

«То что, профессор? Это даже интересно»

— ...то я дам вам ответить.

«Это что, угроза?! Он настолько не верит в мои знания?..»

— Предварительно наложив Силенцио. Вы ведь наверняка читали про это заклинание, не так ли?

«О. А вот это уже угроза. Выглядеть идиоткой по собственному желанию — это нормально, а вот по чужой воле — это уже обидно».

— Я поняла, сэр. Прошу прощения. Я не знала, что на вашем уроке не положено поднимать руку, — игнорируя скептическое хмыканье декана, Гермиона набралась смелости задать вопрос. — Профессор, неужели нельзя сделать ваши уроки менее... опасными?

— Что я слышу! Мисс Грейнджер, неужели вы боитесь травм? Насколько я понял, ваш сегодняшний образец... в рамках допустимого, по крайней мере, котел он не расплавил.

— Я боюсь моральных травм, профессор. Не люблю смотреть на ожоги.

— Ничем не могу помочь, мисс Грейнджер, на пути к знаниям нередко встречаются неприятные препятствия. Терпите.

— Но ведь вы могли бы акцентировать внимание на том, что иглы не стоит добавлять при...

— Это было написано на доске. Если одиннадцатилетний ученик не умеет читать, за это несу ответственность не я, а те, кто не научил его понимать смысл написанного.

— Но если ученик пострадал на вашем уроке, это уже ваша ответственность! Так почему же вы...

— А если ученик нарвется на отработку за хамство — это тоже моя ответственность, мисс Грейнджер? Учтите, я уже готов ее на себя взять.

— Простите, сэр.

— Вы свободны. На этот раз.

— Ну должна же быть какая-то техника безопасности! — урок зельеварения сталновой темой уже почти традиционного ежевечернего выступления Гермионы. — Как стоять у котла, что можно делать, что ни в коем случае нельзя. Если мы готовим зелье, которое может не просто не получиться, но дать какую-то опасную реакцию, надо же как-то предупредить об этом учеников...

— Просто любой нормальный маг и так знает, как стоять у котла и что с ним делать, Грейнджер, — не могла не влезть Паркинсон.

— То-то у тебя из котла дым такой красивый валил, — парировала Гермиона. — И я вот, например, не обязана заранее знать технику безопасности при работе у котла. Я маглорожденная, и меня никто этому не учил.

— Грейнджер, ты сама себе противоречишь. Котел-то расплавил не маглорожденный, так чего ты завелась? — поинтересовался Забини, видимо, решивший взять на себя обязанность ее оппонента в отсутствие Малфоя.

— Это вы себе противоречите! Раз котел расплавил чистокровный, значит, не так уж вас хорошо учат зельеварению до школы, как вы зачем-то об этом рассказываете. А это, между прочим, опасное занятие, к нему необходим подробный инструктаж. Вам что, так хочется ходить в ожогах из-за того, что кто-то вовремя не вспомнил, что кидать в котел, а что нет?!

— Ну а что ты предлагаешь-то? Критиковать мы с сами умеем.

Гермиона замолчала на секунду, потому что конкретных предложений у нее еще не было (вариант «сменить преподавателя» явно популярности бы не имел), но признаться в отсутствии идей не успела: в гостиную ворвался весьма возбужденный и довольный Малфой.

— Все слушайте сюда! Через полчаса здесь повесят объявление, но я уже знаю! Во вторник у нас урок полетов, с Гриффиндором!

Первокурсники буквально загудели, выражая кто заинтересованность, кто досаду. Урока полетов ждали все слизеринцы, которые, если им верить, все отлично управлялись с метлой. Не ждала его только сама Гермиона, которая, разумеется, не могла выучить практический предмет по учебнику и к тому же побаивалась высоты. Но занятие с Гриффиндором — это, конечно, совсем не предел мечтаний. Делить поле с грязнокровками и маглолюбцами, как будто им Грейнджер мало...

Малфой недовольства сокурсников не разделял:

— Вот мы и посмотрим, каков Поттер на метле. Уверен, он от земли-то оторваться не сможет, он же жил с маглами. Да он даже метлу не поднимет! Кстати, я еще не рассказывал вам, как однажды столкнулся с магловским вертолетом?

Рассказывал. И не раз. Но напоминать об этом было бесполезно. Когда речь шла о полетах, Малфой враз становился глухим идиотом.

— Ну вот теперь, теперь-то его точно исключат! — в голосе Малфоя было столько мрачной торжественной радости, что Гермиону наконец-то отпустило. Впервые с начала урока полетов ей стало смешно. Честно говоря, переволновалась она изрядно.

Она начала волноваться еще тогда, когда Малфой объявил о дате первого занятия, и с тех пор все, что происходило вокруг, накручивало ее все больше и больше. Все будто с ума посходили, предвкушая, как они непременно покажут друг другу свою превосходную, отточенную годами практики технику полета. А Гермиона предвкушала, как опозорится. Нет, она ничего не имела против роли клоуна, но предпочитала все-таки эксплуатировать эту роль так, как сама пожелает, и тогда, когда ей это удобно. То есть, контролировать ситуацию. В данном же случае ничего похожего на контроль над ситуацией у нее не было и быть не могло. Она не то чтобы рассчитывала или знала — просто чувствовала, что с метлой она поладить не сможет, понимала, что пораженческое настроение шансов на успех не прибавляет, но изменить настрой просто не могла. Она боялась.

Она боялась, причем не полетов, а неудачи и реакции на нее однокурсников и преподавателя, и сама не понимала, с чего, собственно, ей это так важно. Пару раз ей даже снилось, как она падает с метлы. Испугаться она не испугалась, слишком уж недостоверно все это выглядело, но вот обидно было очень. Ржущие однокурсники с их вечными присказками о ничего не умеющих грязнокровках, в отличие от самого падения, ее воображению удались прекрасно. Вышло настолько похоже на правду, что Гермиона во время традиционной вечерней стычки чуть не припомнила Малфою приснившееся ей оскорбление. Хорошо, что вовремя заткнулась.

Гермиона даже временно отложила в сторону магический этикет и три дня штудировала «Квиддич сквозь века» в надежде хоть там найти четкие теоретические указания, что и как делать во время полета. Указаний в книге действительно было хоть отбавляй. Чего не было, так это возможности получить представление о полете, поскольку большинство прикладных советов содержало в себе конструкции вроде «дальше действуйте, как обычно», «вы сами поймете, до какой степени стоит отклониться» и «разумеется, вам уже случалось...». Книгу Гермиона, тем не менее, прочитала от и до, надеясь, что если в полете с ней вдруг «случится», она будет помнить соответствующий ситуации совет.

Ее настолько заклинило на полетах, что на завтраке, выполняя дежурный номер «Грейнджер достает всех информацией о прочитанном», она явно переборщила с цитированием «Квиддича сквозь века», не отследила растущее недовольство старшекурсников и словила от кого-то Силенцио буквально за две минуты до прибытия почтовых сов. Страшно довольный ситуацией Малфой заявил, что поделится сладостями из дома с теми, кто попросит, и раздавая конфеты наперебой галдящим однокурсникам, злорадно наблюдал за лишенной возможности попросить Гермионой. Она мысленно усмехнулась этой мелкой вредности: сладкое она любила гораздо меньше, чем средний ребенок, спасибо родителям, многократно, занудно и доходчиво объяснявшим, чем именно чревато неумеренное потребление конфет. Обиду она, конечно, все равно изобразила: ей не жалко, а Малфою приятно.

Малфой вообще был взвинчен с самого утра — видимо, это предвкушение триумфа на уроке полетов делало его совершенно невыносимым. В результате он прицепился к Невиллу, получившему по почте какой-то стеклянный шарик, чуть не попался Макгонагалл и чудом не лишил факультет баллов. Сама Гермиона наблюдала эту сцену, стоя неподалеку от преподавательского стола и кидая умоляющие взгляды на демонстративно не замечавшего ее декана. Конечно, он знал о том, что она под Силенцио, в этом она даже не сомневалась, но помогать он ей не спешил. Спокойно закончил завтрак, прошел мимо, обернулся, смерил ее осуждающим взглядом и сказал:

— Я догадывался, что ваше воспитание оставляет желать лучшего, мисс Грейнджер, но не до такой же степени. С преподавателями принято здороваться, прошу учесть на будущее.

Гермиона собралась было умереть на месте от возмущения и воспылать праведным гневом, но вместо этого тихо откашлялась, проверяя голос, и ответила:

— Извините, сэр, я задумалась. Доброе утро, профессор Снейп.

— Так гораздо лучше, — кивнул он.

— Большое спасибо, — не удержалась она, спеша рядом с ним к выходу из Большого Зала.

Он только посмотрел на нее взглядом, условно выражающим недоумение, но говорить ничего не стал.

Несмотря на избавление от Силенцио, говорила Гермиона на занятиях очень мало: чем ближе был урок полетов, тем отчетливей было неприятное сдавливающее ощущение где-то под грудью, тем сильнее потели ладони и больше путались мысли. Гермиона изумлялась сама себе: она и не помнила, когда в последний раз так паниковала. К половине четвертого, бредя вместе с однокурсниками к нужной поляне, она уже почти была готова все бросить, признать себя негодной в волшебницы и сбежать домой немедленно, лишь бы не позориться. Почти. Но не настолько, чтобы в самом деле это сделать. Так она и дошла до полянки с уже разложенными на ней метлами, не решившись сбежать.

Чуть позже подтянулись и гриффиндорцы. Еще через пару минут показалась и мадам Трюк, уже не слишком молодая, но эффектная женщина, явно бывшая спортсменка — впрочем, кто бы мог преподавать полеты на метле, как не тот, кто всю жизнь ими и занимался?..

Произошедшее далее разозлило Гермиону настолько, что она даже забыла бояться. «Чего вы ждете?» — рявкнула на них мадам Трюк и сразу приставила к метлам, велев призвать их с земли. Метла Гермионы вместо того, чтобы прыгнуть ей в руку, покатилась в сторону, что было неудивительно, учитывая, насколько ей было не до того. «Что, опять та же история, что и на Зельеварении? Никто не собирается нас обезопасить, подстраховать, рассказать, какие опасные ситуации могут возникнуть в полете и что с ними делать? Это магический вариант естественного отбора — доживут до конца обучения только избранные?.. Один раз посмотрели, как садиться на метлу, и сразу все одновременно взмываем в воздух — и как она нас собирается контролировать? А если кто-то не справится с управлением? А если...»

В тот самый миг как раз случилось «если». Очень бледный и явно не понимающий, что делает, Невилл стремительно поднялся вверх еще до команды преподавателя. Метла поднималась все выше, и вот Невилл не удержался и полетел с нее вниз. Несколько невыносимо долгих секунд Гермиона надеялась, что мадам Трюк сейчас сделает что-нибудь, и Невилл приземлится целым и невредимым, но нет, он упал на землю. Гермиона не была уверена, действительно ли она слышала неприятный хруст, раздавшийся при падении, или это был плод ее разыгравшегося воображения.

Мадам Трюк бросилась к Невиллу, и когда она распрямилась, помогая ему встать и одновременно грозя всему курсу страшными карами, если они тронут метлы в ее отсутствие, лицо ее настолько отчетливо выражало облегчение, что Гермиона наконец перевела дыхание: Невилл жив и даже может идти сам. Ну слава богу!.. В смысле, Мерлину, конечно. Чуть позже из гула голосов переговаривающихся гриффиндорцев она вычленила шепот: «сломал запястье». И в очередной раз поразилась, насколько наплевательски в магическом мире относятся к травмам. Вот уже второй раз ученик страдает на занятиях, а никого это не волнует. Малфой так и вовсе смеется! Смешно ему, как Невилл летел!.. Неужели у них действительно настолько плохо с сочувствием, как ей кажется?

Все-таки Драко замкнуло на этом шарике... ну, который напоминалка. Ну что ему гриффиндорцы и их вещи покоя не дают, а? И гриффиндорцы тоже хороши: ведутся, как дети. Хотя они и есть дети, конечно. Всего-то и надо — дать Малфою положить эту злосчастную напоминалку туда, куда он хочет, а потом рассказать об этом кому-нибудь из преподавателей и посмотреть, как он будет выкручиваться... но нет, Поттер уже схватил метлу... Поттер храбрый мальчик, конечно, учитывая, что метлу, кажется, тоже видит в первый раз... храбрый. Но глупый. Кто-то из девочек-гриффиндорок совершенно правильно вякнул что-то про нарушение правил, но Поттер все-таки взлетел за Малфоем — и после этого Гермиона перестала думать, а только следила за его полетом, раскрыв рот. Несмотря на то, что опыта у Драко было больше, Поттер совершенно ему не уступал. Откуда, черт побери, он знает, как идти на таран?! Гриффиндор, разумеется, в восторге от маневра. Идиоты! А если он собьет Малфоя с метлы?! А рядом ни одного взрослого! Как вообще можно пускать к метлам одиннадцатилетних идиотов?! Это вам не магловская физкультура, это же почти как за руль машины посадить и на дорогу выпустить!

Драко, очевидно, понял, что Поттер может его перелетать, выбросил напоминалку и стал спускаться. Поттер тут же оставил его в покое и устремился вниз, за напоминалкой. Он стремительно летел к земле, тут и там раздавались испуганные возгласы, а Гермиона отстраненно думала, что если он сейчас разобьется, их наверняка затаскают по допросам, чтобы выяснить, как это знаменитость магического мира угораздило погибнуть на первом же занятии полетов. Волноваться у нее уже просто не было сил. Она уже ждала повторения того звука, что слышала при падении Невилла, только еще громче и страшнее, но уже у самой земли Поттер поймал эту проклятую напоминалку. Как он сумел выровнять метлу перед падением на траву — Гермиона толком не разглядела, но второй раз за занятие с облегчением перевела дух.

— ГАРРИ ПОТТЕР! — от грозного окрика профессора МакГонагалл испуганно подпрыгнула большая часть учеников. Увлеченные погоней Поттера за Малфоем и напоминалкой, они даже не увидели, как она подошла. Судя по настрою профессора, разнос, который она собиралась устроить Поттеру, обещал быть грандиозным. Когда она велела ему идти с ней, Малфой просто-таки расцвел, хотя вообще-то ему бы следовало бы сейчас забиться в ближайшую нору, сидеть там и бояться. Понятно же, что ему это тоже с рук не сойдет. Или ему — не понятно?

— Ну вот теперь-то его точно исключат! — радостно объявил он. И ей наконец полегчало. Хотя окончательно ей полегчало тогда, когда вернулась мадам Трюк и стало понятно, что урок полетов на сегодня закончен, поскольку взвинченные однокурсники управляться с метлами не в состоянии. Или даже тогда, когда на пути в слизеринские подземелья она все-таки решилась охладить радостный пыл Драко:

— Неужели ты правда веришь, что его исключат? Очнись, Малфой! Это же Поттер, он знаменитость! Ну, сделают ему выговор, может быть, пару отработок назначат... но если он вылетит из школы, будет такой скандал... никому это не нужно.

— Его обязательно исключат! Его же поймали прям в воздухе, МакГонагал его засекла. Нет, просто отработками он не отделается. Мерлин, как бы мне хотелось посмотреть, как он будет ползать перед деканшей на коленях, умоляя оставить его в школе!

Ну ничего себе воображение у некоторых!

— Тогда, вообще-то, тебе и самому пора готовиться к тому, чтобы ползать на коленях за кем-нибудь.

— Это почему это?! Меня-то никто в воздухе не видел.

— А ты думаешь, Поттер не расскажет, почему он взлетел?

— Да кто ему поверит? Решат, что он просто выпендриться хотел.

— Малфой, ты какой-то слишком наивный для слизеринца. Тебя видел в воздухе весь первый курс гриффиндора. И если мы еще и можем сказать, что смотрели в другую сторону и тебя в воздухе не видели, то они молчать не станут.

Малфой обиженно замолчал. За него тут же вступилась Панси:

— Да что бы ты понимала, грязнокровка!

Тут уже промолчала Гермиона. Реплики Панси отличались утомительным однообразием и в ответах, по большому счету, не нуждались.

— В самом деле, Грейнджер, зачем ты лишаешь человека последних иллюзий? Они и так развеются к ужину, когда выяснится, что Поттер цел, невредим и доволен жизнью, — напророчил Забини и оказался прав.

За ужином Драко, напрочь лишившись аппетита, наблюдал, как Поттер рассказывает что-то страшно удивленному Уизли. В конце концов он не выдержал и рванул к гриффиндорскому столу — выяснять отношения. Гермиона проводила его взглядом, вздохнула и вернулась к своему пирогу. Глупость малфоевская ее, конечно, удручала, но пусть себе нарывается. Главное чтобы баллы не терял.

Родители говорили Гермионе, что спонтанное общение гораздо лучше «регулярного» общения по расписанию. Разговор об этом состоялся у них года три назад, после ее летнего отдыха у тети Роуз. Гермиона тогда звонила родителям каждые три дня, рассудив, что если она просто внесет пункт «звонок родителям» в свое расписание, то точно не забудет о нем и не заставит их волноваться или скучать, а вот если пустить это на самотек, то может получиться так, что о звонках ей будет напоминать тетя Роуз, а это как-то неправильно. Но оказалось, что и ее решение было не совсем верным.

— Мы поймем, — сказала мама, — если ты будешь звонить нам не так регулярно, а тогда, когда тебе самой этого хочется.

Конечно, тогда она хуже умела скрывать свое нежелание общаться и с большим трудом, чем сейчас, находила темы для пустого разговора. Иначе такого не произошло бы. Но и из произошедшего Гермиона сделала выводы, которыми пользовалась теперь при написании писем домой. Нет, она не убрала пункт «написать письмо родителям» из расписания в надежде на то, что ей захочется им написать просто так. Просто расписание сделалось более причудливым: первую записку она отправила родителям в понедельник, отчитываясь сразу за распределение и первый день учебы. Второе письмо улетело в субботу. Третье письмо она писала этим вечером, всего спустя три дня после предыдущего, а следующее запланировала на понедельник — и во вторник или в среду сразу придется писать еще одно... таким образом Гермиона надеялась поддержать видимость непринужденного общения.

Она как раз заканчивала описывать урок полетов — очень мягко, чтобы родители не расстроились: «Это практическая дисциплина, к тому же тесно связанная с физической подготовкой, по книгам ее не освоишь, так что у меня пока что есть некоторые сложности. Но я уверена, что это временно, да и мало у кого все получилось с первого раза». Некоторые, вон, вообще руку сломали, но об этом Гермиона писать не собиралась.

От размышлений о том, что бы написать родителям о декане, Гермиону отвлек Малфой. Гостиная была буквально переполнена им и его самодовольством. «Он убил Поттера? Интересно, с факультета снимут за это баллы?»

— Я пригласил Поттера на дуэль! — торжественно провозгласил Драко и обвел всех ожидающим взглядом. — Сегодня в полночь.

Не угадала. Пока не убил, но очень хочет. Да еще и в неположенное время. В принципе, это их дело, а не ее. Если Малфой такой дурак, это его проблемы, если Поттер такой дурак, то это тем более его проблемы. Можно забыть об этом и продолжить писать письмо. Но та Грейнджер, которую должны знать окружающие, не может ведь просто проигнорировать такое вопиющее нарушение правил. Вперед, девочка-которая-знает-устав-школы.

— В полночь?! — возмущенно воскликнула она. — Нельзя бродить по замку после отбоя, это запрещено правилами!

— И правда, как я мог забыть, — Малфой до того натурально огорчился, что Гермиона запоздало поняла: именно этой реплики он и ждал. — В таком случае, придется все отменить, не могу же я нарушить правила. Все, решено: я никуда не пойду. А Поттеру передам свои извинения завтра. Нет, лучше прямо сегодня, Филч передаст!

Первокурсники дружно захихикали, даже кое-кто с курсов постарше усмехнулся. Гермионе осталось только пожать плечами. Если Малфой считает это достойной компенсацией за свой очевидный проигрыш на уроке полетов, то кто она такая, чтобы лишать человека радости? Поттера жалко, конечно. Но если он действительно придет на дуэль, значит, он все-таки идиот, а идиота не так сильно жалко. Реплику «это нечестно» она оставила при себе: здесь все-таки не Гриффиндор.

В гостиной стало слишком шумно, и Гермиона быстро закончила письмо положенными вопросами о доме и работе родителей и понесла его в совятню. По дороге она подумала, не завернуть ли ей в Восточную башню к гриффиндорцам (не то чтобы она знала, где это, но уж как-нибудь нашла бы) и не предупредить ли Поттера о замысле Малфоя. Потом представила, как ей придется тащиться из Западной башни в Восточную, стоять под дверью, не зная пароля, просить кого-нибудь позвать ей Поттера, причем, вероятно, неоднократно, потом пробиваться через недоверие, с которым по умолчанию относятся гриффиндорцы к словам слизеринцев... это в случае, если Поттер вообще захочет ее выслушать. И ради чего, собственно, совершать столько лишних движений? Нет уж, пусть Поттер включает свою голову — не маленький уже, может и сообразить про Малфоя. А если не сообразит — ну, кто ж виноват...

На следующее утро по дороге в Большой Зал слизеринцы обнаружили, что, судя по количеству камней в часах Гриффиндора, ночью факультет лишился примерно пятидесяти баллов. История потери баллов, разумеется, была страшной тайной, поэтому уже к обеду все знали, что баллы сняли с Поттера, Лонгботтома и Уизли-младшего, и не кто-нибудь, а сам Снейп, обнаруживший эту троицу перед дверью в тот самый запретный коридор, который Дамблдор упоминал во время пира.

Значит, ребята не дождались Малфоя и решили залезть туда, куда залезать им нельзя, при этом даже не выучив заклинание для отпирания дверей. Очень по-гриффиндорски, подумала Гермиона. И баллы они, в таком случае, потеряли поделом. Совесть, начавшая было мучить ее, когда она увидела результат ночной вылазки Поттера, успокоилась.

Малфой сиял еще дня три и не упускал ни единой возможности намекнуть Поттеру на события той ночи. И еще раз. И еще. И еще. Уже даже неловко за него становилось, но Поттер действительно очень забавно кипятился, хотя умудрялся при этом не только не нападать на Малфоя, но и удерживать рвущегося в драку Уизли. Гермиона все ждала, когда же он наконец пошлет свое миротворчество к Мерлину, отпустит Уизли и ринется в атаку вместе с ним, но Поттер держался, так что Гермиона его даже немного зауважала, хотя думала, что никогда не сможет уважать того, кто шляется ночью по замку, лезет туда, куда нельзя, да еще и так бездарно попадается.

Общаться с Малфоем в эти дни было совершенно невозможно, поскольку любую тему он сводил к несомненной тупости Поттера. В связи с прекращением их традиционных вечерних перепалок Гермиона сочла возможным перестать проводить вечера в слизеринской гостиной и переместиться в библиотеку. В библиотеке было хорошо. Там было почти безлюдно и совсем не шумно, а недружелюбная мадам Пинс совершенно, абсолютно, ни капли не интересовалась тем, почему такая замечательная девочка сидит с библиотеке в одиночестве, не хочет ли она погулять на свежем воздухе и есть ли у нее друзья — в общем, всем тем, чем обычно интересовались взрослые, стоило Гермионе найти себе достаточно уединенное место. Мадам Пинс интересовало только, не портит ли ученик книги и имеет ли разрешение на доступ к той книге, которую хочет взять. А Гермионе пока что и не надо было никаких разрешений: Запретная секция и прочие радости жизни явно подождут до того времени, пока она не изучит хотя бы в первом приближении историю и современные реалии магического мира. Конечно, у нее был Борей Брейд и прочие выданные деканом книги, но одними ими ограничиваться уж точно не стоило.

Другие завсегдатаи библиотеки (преимущественно, конечно же, Рейвенкло, но и несколько представителей других факультетов тоже) быстро к ней привыкли и стали относиться так же, как к своим коллегам по увлечению: как к мебели (которая, правда, умеет разговаривать, а иногда по недоразумению занимает нужную книгу, и тогда с ней приходится договариваться). А вот некоторые посетители, занявшие стол за спиной Гермионы в субботу, явно не привыкли проводить время ни в библиотеке Хогвартса, ни в какой-либо другой. Они даже не в состоянии были понизить голос до нормального шепота. Хотя старались, наверное. Просто слишком часто увлекались беседой. Совершенно, кстати, не интересной и однообразной.

— Наверняка должно быть какое-нибудь заклинание, не может быть, чтобы его не было! — утверждал один из них голосом Поттера.

— Не знаю, — вздыхал другой голос, подозрительно похожий на голос Уизли. — Я спрашивал Перси и Фреда и Джорджа, но Перси сказал, что мне это знать ни к чему, а близнецы опять какую-то муть наплели, ну, помнишь, как с желтой крысой.

— Тогда надо искать по книгам. Помоги мне, давай подумаем, какие книги нам нужно взять, чтобы найти чары для отпирания дверей?

— Может, в Запретной Секции? — спрашивал Уизли с заметной надеждой на авантюру.

— Давай сначала посмотрим в других книгах. Может быть, найдем. Как-то, знаешь ли, не тянет больше попадаться на чем-либо. Мне имеющихся взысканий надолго хватит, — возмущался Поттер.

— А если его тут нет? — ныл Уизли.

— Должно быть! — утверждал Поттер, и диалог выходил на второй круг.

Прослушав его в первый раз, Гермиона поразилась тому, что эти неудачники, значит, попались перед дверью запретного коридора, а внутрь попасть не смогли, потому что не знали элементарную Алохомору! Впрочем, неизвестно, насколько она элементарна и сколько, например, первокурсников-слизеринцев в состоянии ее выполнить. Во второй раз Гермиона подумала, что долго до них доходило, где искать заклинание. В третий раз Гермиона подумала, что у Уизли противный голос. В четвертый — что Поттер, конечно, прав насчет заклинания, но мог бы что-нибудь уже начать делать. На пятый раз она не выдержала.

— Заклинание элементарное и есть, между прочим, в вашем учебнике по чарам в примечаниях к пятой главе. И будет очень мило, если вы пойдете к своим учебникам и перестанете болтать у меня над ухом.

— С чего мы должны тебе верить? — подозрительно спросил Рон.

Хороший вопрос, к которому ни один ответ по-настоящему не подходит, потому что любой ответ можно парировать репликой «Ты же слизеринка!»

— А зачем мне врать? Я выиграю максимум полчаса тишины, пока вы сходите туда и обратно, ну и в книге пороетесь. А потом, если не найдете, прибежите небось обратно. Если бы я просто хотела избавиться от вашего зудения над ухом, я бы сама ушла, это проще.

— Ты же слизеринка! — ну вот, а она что говорила. — Ты можешь и просто так соврать, из любви к искусству, чтобы нас туда-сюда погонять.

— Цель мелковата. Подумаешь, до Гриффиндорской Башни и обратно...

— Мелковата?! Это ты что хочешь сказать?!

Мерлин, Уизли. Он всегда такой придурок?

— Я хочу сказать, что врать вам мне незачем. Тебе что, медом здесь намазано? Я даю тебе такой шикарный повод пройтись по замку, так иди уже, — Гермиона так разозлилась, что с шепота перешла на шипение. К счастью, вряд ли кто-либо из гриффиндорцев разбирался в ее интонациях достаточно, чтобы понять, как они ее достали.

— Рон, пойдем посмотрим, правда, — сказал Поттер, до этого почему-то не встревавший в перепалку. — Вдруг оно там действительно есть?

Рон дисциплинированно заткнулся и двинулся к выходу. Гермиона вздохнула с облегчением. Поттер на секунду задержался около ее стола и неуверенно буркнул: «Спасибо».

Не за что, Поттер.

Всегда пожалуйста, Уизли.

Передавайте привет Лонгботтому.

И если в следующую свою вылазку в Запретный Коридор они найдут там обещанную директором мучительную смерть, то Гермиона совершенно, ну вот ни капельки ни при чем.

Утром вторника Гермиона проснулась в странном настроении. Ей исполнилось двенадцать лет. Она наверняка старше почти всех на своем курсе. Ей впервые за все эти годы не придется изображать радость в ответ на поздравления, только родителям на письмо ответить, наверняка они его пришлют либо сегодня, либо завтра, если время не рассчитают. И ее впервые никто не поздравит от души, а скорее всего, вообще никто и никак не поздравит: вряд ли кто-нибудь вообще знает, что у нее День Рождения.

Она, вообще-то, сама этого хотела, она сама всегда считала, что День Рождения — праздник неудачников, единственный день в году, когда о любом, самом пропащем и безнадежном человеке говорят исключительно хорошее. Почти как о покойнике. Знай только благодари и не ломай голову над тем, как и зачем все эти люди выдумывают твои несуществующие достоинства. Но почему-то избавление от привычной повинности не принесло ей радости. Оно вообще ничего не принесло. Раньше этот день хотя бы таким образом выделялся среди других, а теперь это будет просто еще один день, такой же, как многие другие. Хорошо это или плохо?

Да еще и Полеты сегодня. Значит, день не такой уж обычный. Не нервничать, главное не нервничать, и все получится.

За этими мыслями она долго медлила за пологом кровати, прежде чем вылезти наружу и обнаружить, что в спальне, кроме нее, осталась только Дафна. Что, уже опаздываем? Она быстро привела себя в порядок и вышла в гостиную.

— С Днем Рождения! — почти дружелюбно и почти организованно закричал первый курс Слизерина, собравшийся у двери.

«Черт, черт, черт, только не это!» — взвыл внутренний голос Гермионы. Она тут же вспомнила, насколько сильно на самом деле не любит свой День Рождения. На что там она жаловалась? Что день получается обычный? Пусть он станет обратно самым обыкновенным, только не это, и не со слизеринцами, ну пожалуйста!

Уже через миг тот же внутренний голос подсказал ей, что это не может быть правдой. Совсем не может. Не только потому, что ей этого не хочется, но и... откуда бы они узнали о ее Дне Рождения? Декан сказал? Зачем бы он стал это делать? И самое главное, разве они стали бы поздравлять грязнокровку? Это какая-то совершенно нелепая ошибка, и наверняка сейчас все разъяснится...

Гермиона обернулась.

За ее спиной стояла — и впервые с начала учебного года безраздельно владела вниманием однокурсников — Дафна Гринграсс. Это ее они поздравляли.

Облегчение, испытанное Гермионой, было колоссальным. Какая-то небольшая часть ее порывалась огорчиться или обидеться, но она быстро утихомирила ее, напомнив, что именно этого на самом деле и хотела, и сделала несколько шагов вперед, присоединяясь к поздравляющим.

Сова от родителей действительно прилетела за завтраком. Гермиона специально отправила домой письмо накануне, чтобы они могли воспользоваться прилетевшей к ним совой, и они действительно ей воспользовались, передав вместе со своими поздравлениями по открытке от тети Роуз и дяди Альберта. Интересно, как мама и папа объяснили им, почему они сами не могут отправить открытку в ее школу? Никаких подарков при сове не было, зато было обещание такового в письме, что обрадовало Гермиону, хотя, конечно, подарки — это часть необязательная, но получать их все-таки приятно.

Гермиониной возни с совой и открытками однокурсники толком не заметили: их отвлекла сова, прилетевшая к Гринграсс и доставившая красочный сверток, а потом и вовсе несусветное: шесть ушастых сов, которые совместными усилиями принесли Поттеру длинный тонкий сверток, в котором Малфой тут же опознал метлу. Конечно, он не мог не развить бурную деятельность: Крэбб и Гойл тут же, еще не доев, метнулись к лестнице караулить Поттера с его свертком, а сам Драко сидел как на иголках, готовясь сорваться с места, поймать и разоблачить. Через пару минут Гермиона поняла, что и сама готова вскочить с места, так ей было интересно, получится что-нибудь у Драко или нет. Школьными правилами запрещено иметь метлу, так что, если у Поттера правда метла, либо ее прислал полный идиот, либо есть какие-то обстоятельства, о которых Слизерин не знает.

Поттер и Уизли наконец доели и пошли к выходу. Драко побежал практически сразу следом за ними. Гермиона все-таки выждала минуту и тоже вышла из Большого Зала. Остальные почему-то сделали вид, что им не интересно.

Когда она подошла к Поттеру, Уизли и Малфою, между ними уже вовсю шла дискуссия о метлах и (ну как всегда!) финансовом положении семьи Уизли.

— Тебе и половина рукояти не по карману! Братцы, небось, по прутику собирали, — злорадствовал Малфой.

Уизли только собрался ответить, как где-то у локтя Гермионы раздался голос профессора Флитвика:

— Вы тут, я надеюсь, не ругаетесь?

Конечно, Драко не мог не сказать про метлу. Конечно же, выяснилось, что у Поттера «особые обстоятельства» и какая-то очень крутая модель. А еще он сказал, что получил метлу «благодаря Малфою». Драко имел такой жалкий вид, что Гермиона не стала оставаться рядом с ним. Просто не могла. Во-первых, утешать она все равно не умела, а во-вторых, сочувствия он не примет, да и ни к чему ему вообще понимать, что она видела эту сцену. Пусть лучше он сорвется на своих вечных спутников, а она пойдет-пойдет вверх по лестнице, быстро и аккуратно, прямо за Поттером и Уизли...

— Ну а что? Так оно и было, — фыркнул Поттер. — Если бы Малфой не стянул у Невилла напоминалку, не быть мне в сборной.

В этом месте Гермиона должна была, просто обязана выразить свое неодобрение. Вот, значит, что случилось. Кому-то приглянулось, как Поттер пикировал за напоминалкой, и его взяли... в сборную? Это по Квиддичу, что ли? Ох и ничего себе! Вероятно, Поттер думает, что это ему — награда за непослушание?

Гермионе очень хотелось это сказать, но она промолчала и вообще отошла подальше. Чем ссориться с Поттером, лучше она потом принесет эту информацию в Слизерин. Кто там у них капитан команды по Квиддичу? Флинт, кажется? Старшекурсников, безусловно, надо уважать и всячески помогать им в нелегком деле межфакультетской борьбы. Не так ли? А еще он может помочь ей с полетами. Если, конечно, она сумеет правильно поторговаться.

Разумеется, она не побежала к Флинту ни в ту же секунду, ни перед полетами, ни даже вечером. Для начала стоило убедиться, что никто еще об этом не знает. А то вдруг окажется, что это не тайна?

Поэтому вечером Гермиона сидела в гостиной факультета и слушала в оба уха. Среди прочих новостей обсуждали и Поттера и гадали, что совы ему принесли и действительно ли это метла. Драко не принимал участия в обсуждении и дулся, и Гермиона понимала почему. Нотт, как обычно, исходил благородной завистью, но на этот раз к Поттеру. Крэбб и Гойл, как обычно, в обсуждении участия не принимали. Забини интересовало, кто раскошелился на Поттера, если в свертке и правда была метла. Панси и Милли вообще все это было скучно. А Дафны просто не было.

Подождав для верности около полутора часов, она поняла, что про Поттера никто толком ничего не знает и что Малфой по-прежнему непригоден для интересного диалога, и решила все-таки пойти в Библиотеку. Она бы туда непременно дошла, если бы не увидела светлое пятно в одной из ниш в коридоре. Светлое пятно оказалось рубашкой Дафны Гринграсс. Она просто сидела в нише, прикрыв глаза, и на появление Гермионы никак не среагировала.

Гермиона подумала немного и присела в такую же нишу напротив. Между прочим, холодно.

— С Днем Рождения, Гринграсс.

— Иди вон, Грейнджер, — ответила Дафна, не открывая глаз. Только вот Гермиона уходить не собиралась.

— Что, не любишь дни рождения?

— Не твоего ума дела.

— Это же праааздник, Гринграсс, это же твой день, ты должна радоваться и задувать свечки на торте.

Гринграсс слегка повернула голову в ее сторону и даже приоткрыла один глаз.

— Ага. А еще получать подарки, купаться в обожании и посылать подальше наглых грязнокровок.

— Посылай, — согласилась Гермиона. — А грязнокровка уже почти собралась рассказать тебе страшную тайну о днях рождения.

— Жду-не дождусь, чего такого нового может мне рассказать жалкое существо, которое до одиннадцати лет росло без магии, — презрительно фыркнула Дафна.

— В самом деле, ничего, — покладисто согласилась Гермиона. Почему-то от этого дурацкого разговора и от обилия подначек (что привычно), причем взаимных (а вот это-то и странно!), Гермионе стало непривычно весело. Они молча посидели в темноте коридора еще несколько минут. Потом Дафна пошевелилась и снова фыркнула, но уже не презрительно, а весело.

— Ладно, выкладывай.

— А я передумала, — мстительно заявила Гермиона. — Может, ты недостойна моей страшной тайны.

— Ах, это твоя личная тайна? Тогда не ломайся, Грейнджер, твои тайны все равно никого не интересуют. Разве что я могу послушать.

— Уговорила. Слушай. У меня сегодня День Рождения.

— И что? — нахмурилась Дафна. — Тебе песенку спеть? «С Днем Рожденья тебя», или вроде того?

— Вдумайся, Гринграсс. Напряги чистокровный мозг. У меня День Рождения — и о нем никто не знает. Пока ты купаешься во всеобщем внимании, у меня самый-самый обычный день. Завидуй.

— Было бы чему завидовать, — сказала Гринграсс и завистливо вздохнула. — Между прочим, я теперь могу тебя шантажировать!

— А смысл? — пожала плечами Гермиона. — День все равно закончится через несколько часов, да и вряд ли кто-нибудь станет поздравлять грязнокровку, правда ведь?

— Я могу тебя шантажировать на следующий год. И даже организовать какие-никакие поздравления, — совсем развеселилась Дафна.

— О, я, наверное, тебя неправильно поняла. Ты что, собираешься целый год хранить в памяти факты моей биографии? Не может такого быть.

— Я не виновата, Грейнджер, что у меня хорошая память. Так-то, конечно, стала бы я запоминать...

Это был, пожалуй, один из самых странных разговоров в жизни Гермионы. Они с Дафной обменивались не самыми безобидными замечаниями, но при этом ни одна из них будто бы не принимала всерьез реплики другой. Как будто на самом деле они вообще не о том говорили.

— Тема шантажа себя исчерпала. Не могу серьезно рассматривать угрозу, отсроченную на год.

— Это потому что у тебя мозгов маловато, чтобы вместить масштаб, — Дафна встала, поправила юбку и сделала неопределенный жест рукой, который при большом желании можно было истолковать как «помахала на прощание». — Все, ты меня утомила. Прогонять тебя ниже моего достоинства, так что я удаляюсь.

— Вали, Гринграсс. Не могу сказать, что наслаждалась твоим обществом, — сказала Гермиона в спину удаляющейся сокурснице, тоже встала и все-таки пошла в Библиотеку, стараясь согнать с лица неуместную улыбку.

Это что сейчас вообще было? Да какая, собственно, разница. Этим вечером Гермиона искала в библиотеке согревающие чары, действующие на камень, потому что была абсолютно уверена, что если не завтра, то послезавтра вечером уж точно застанет Дафну Гринграсс в той же нише в коридоре.

Заклинание для подогрева камня не нашлось. Зато нашлось заклинание для вызова голубого пламени, которое грело, но не обжигало и могло быть заключено в какой-нибудь сосуд. Круто! Как же все это круто! Почему, почему хотя бы чистокровные всем этим не пользуются?! Почему ни у кого не видно ручного огня в банках, а? Ну, подумаешь, заклинание в пять слов, чего бы не выучить? Поняв, что количество риторических вопросов зашкаливает, Гермиона просто переписала заклинание на кусочек пергамента и вернулась в подземелья, весьма довольная собой.

На следующий день она отработала заклинание на улице и осталась им довольна. Он действительно помещался даже в небольшую пробирку! И грел! Ради пробирки, кстати, пришлось зайти к декану и демонстрировать смирение и хорошие манеры, но лучше уж ему демонстрировать и у него просить, чем пытаться получить стеклянную посудину от родных слизеринцев. Профессор Снейп же, пока разыскивал подходящую для ее целей емкость (и почему он вообще на это согласился?!) между делом поведал ей, что в этом году Гриффиндор слишком часто намерен занимать поле для Квиддича под тренировки и, кажется, имеет виды на победу.

— Нашей команде, безусловно, пригодилась бы любая информация, которая помогла бы им выработать тактику игры с Гриффиндором. Я бы дал им пару советов, но увы, как и любой другой преподаватель, не могу воспользоваться своими знаниями на благо команды. Остается только наблюдать со стороны. Думаю, вот это подойдет по объему, мисс Грейнджер.

— Спасибо, сэр, — Гермиона поспешно откланялась, поскольку пробирка требовала немедленных испытаний, а полученное сообщение требовало обдумывания.

Безусловно, профессор только что практически напрямую велел ей сказать Флинту, что Поттер в команде, поскольку сам он сказать об этом не может. Видимо, все преподаватели знают, что Поттер будет играть в Квиддич, это не удивительно. Удивительно другое: откуда он знает, что Гермиона тоже в курсе? Гермиона сделала на очередном клочке пергамента пометку «чтение мыслей — возможно ли, как работает, как защититься, библиотека!!!» Чего ей не хватало, так это хорошей и толстой записной книжки. Она не додумалась взять такую с собой, и теперь из всех ее карманов вечно сыпались заметки, записки, соображения и просто пустые клочки пергамента. Ну не таскать же с собой целый свиток, чтобы записывать свои безусловно ценные мысли, да? Это как минимум смешно, а комический эффект Гермиона производить не очень любила, хотя иногда и прибегала к этому методу.

В общем, Гермиона решила больше не тянуть (с указаниями декана не шутят, и вообще, он ее почти по-человечески почти попросил!) и разыскать Флинта нынче же вечером.

— Поттер, говоришь? — Флинт задумчиво почесал за ухом. — Значит, это его они Ловцом взяли?

Гермиона не знала наверняка, Ловцом или нет, но на всякий случай кивнула.

— Так они ж идиоты, эта мелюзга же метлы до школы не видела, говорят. Да он против нас и минуты на метле не выдержит, первым же бладжером его прибьем. Все, Кубок по Квиддичу, считай, наш, — и физиономия Флинта расплылась в радостной улыбке. Что-то тут не так.

— Но он же хорошо летает, — осторожно заметила Гермиона. — И... Ловец же должен поймать... как его... Снитч, да? Ловит он тоже хорошо.

— Да ладно тебе, грязнокровка, что бы ты в Полетах понимала. Мне Малфой говорил, Поттер на метле кната ломаного не стоит.

Вот теперь все понятно.

— Поттер перелетал Малфоя, — сообщила Гермиона, стараясь ни единой гримасой не выдать, что она думает о малфоевском хвастовстве и вообще о ситуации.

— Чего?! — вытаращился Флинт.

— Поттер на первом занятии по Полетам, говорят, впервые увидел метлу, сел на нее, в воздухе не отставал от Малфоя, потом чуть его не протаранил, а потом спикировал к самой земле, чтобы поймать маленькую стеклянную напоминалку, — четко, будто излагая заданный на дом параграф, доложила Гермиона.

Флинт на минуту застыл, обдумывая информацию. Потом нашел взглядом Малфоя, спорившего с Ноттом в другом углу Гостиной, и посмотрел на него недобрым взглядом.

— Вот оно, значит, как. Кажется, кое-кто недопонял, о чем можно привирать, а о чем нельзя. Ничего, жизнь научит. Ладно, как тебя?..

— Грейнджер.

— Ладно, Грейнджер, интересно было поболтать, — сказал Флинт и уже почти поднялся с кресла, чтобы уйти, но в последнюю секунду передумал. — Тебе есть еще что сказать?

«Нет», — подумала было Гермиона, и тут же вспомнила, что на самом деле — есть.

— У Поттера какая-то новая и крутая модель метлы.

— Какая?

— Не помню, я же не разбираюсь совсем... что-то на «Н».

— «Нимбус»?

— Точно! «Нимбус 2000», вот как она называлась.

Флинт посмотрел на нее как-то по-новому, оценивающе, и сказал, слегка повысив голос, то, что, согласно любимому Гермионой Борею Брейду, было одной из стандартных формул благодарности у чистокровных.

— Буду должен, Грейнджер. Вот теперь точно буду должен.

«Чистокровные маги не оказывают услуги за «спасибо», — писал об этом Борей Брейд. — Они опутаны сетью долгов и взаиморасчетов. Слова «спасибо» и «благодарю» допустимы только при оказании незначительных услуг, или внутри семьи, или между близкими друзьями. В остальных случаях используется формулировка признания долга, который позже можно будет взыскать, попросив об ответной услуге. Оценка того, стоит ли произносить формулу «буду должен», лежит на совести того, кому оказывают услугу, так что, теоретически, он может и не произнести ее, ограничившись обычным «спасибо». Однако на практике тот, кто не берет на себя ответные обязательства, рискует своей репутацией. Следует также помнить и понимать, что такая формула не имеет ничего общего с магическими клятвами, а потому соразмеряйте оказанную услугу с последующей просьбой. Не стоит просить слишком многого, это вредит отношениям и репутации».

Однако он не упоминал, что формула действует даже при оказании услуги грязнокровкой. Или это Флинт чересчур либерален? Как бы то ни было, Гермионе определенно повезло, поскольку «вступление в общую сеть взаимных обязательств является одним из главных шагов, позволяющих влиться в общество».

Дафна Гринграсс на этот раз сидела в другой нише, в той, в которой вчера сидела сама Гермиона. Гермиона подошла и нависла над ней.

— Это мое место, Гринграсс.

— Грейнджер, иди мимо, коридор общий.

— Коридор, может, и общий, а место мое.

— Да ты вообще сюда вчера впервые села.

— А ты до этого вообще в коридоре не сидела, так что знать наверняка не можешь.

— Грязнокровка, ты утомительна.

— Чистокровная снобка, — с удовольствием отозвалась Гермиона, усаживаясь все-таки в ту нишу, в которой вчера сидела Дафна.

— Ну, чем будешь доставать меня сегодня? Тема Дня Рождения больше не актуальна.

— Я буду тебя доставать своим присутствием, — сообщила Гермиона, устроилась поудобнее, достала из кармана мантии заветную пробирку и запустила в нее голубой огонь.

— С такой выпендрежницей и правда противно даже рядом сидеть, — хмыкнула Дафна. — За что тебе должен Флинт?

— Ты-то откуда знаешь?

— Кто-то что-то слышал, кто-то что-то обсуждал в коридоре, а у меня хороший слух.

— Рассказала ему кое-что.

— А что?

— Не скажу.

— Не вредничай.

— Просто не знаю, можно ли. Если можно, то скоро все и так узнают.

— А. Тогда неинтересно.

Они еще немного посидели молча. Потом Гермиона достала из кармана раздражающий ворох скопившихся там бумажек и стала в нем разбираться. Теряется же половина записей в итоге!..

— Неряха, — прокомментировала Дафна, глядя на этот ужасающий бардак. Гермиона мысленно с ней согласилась.

— Пустышка, — парировала она. — У меня хотя бы есть... внутреннее содержание, — она демонстративно потрясла «внутренним содержанием» карманов, и пара бумажек, не удержавшись в общей кипе, спланировала на пол.

— Это... принципиальная позиция, записывать все на таком ненадежном носителе? — спросила Дафна, с хихиканьем наблюдавшая, как Гермиона собирает утерянное.

— Нет, конечно. Просто записную книжку взять не догадалась, — призналась Гермиона.

— Понятно, — протянула Гринграсс, достала палочку и прошептала несколько слов, указывая на пробирку с голубым огнем, и тут же голубые языки пламени сплелись с нежно-зелеными, а следом появились и яркие изумрудные. Это было еще красивее!

— Что это за заклинание? — разумеется, спросила Гермиона.

— Семейная поправка к формуле. Тебе не понять, конечно, — высокомерно ответила Гринграсс.

— Научи, а? Пожалуйста!

— Как мне нравится видеть тебя просящей и заискивающей! Но — нет. Ну, разве что, может быть, умолять начнешь.

— Понимаешь, какое дело, Гринграсс, я бы с радостью, да не умею.

— Ничего, это дело наживное. Научишься.

— Может быть, — кивнула Гермиона, распихала по карманам более-менее разобранные бумажки, подхватила пробирку с зелено-голубым огнем и ушла в Библиотеку.

— Наконец-то, — донеслось ей в спину.

Огонь сохранял свою расцветку до позднего вечера, пока не погас.

Следующим вечером Гермиона нашла под подушкой блокнот. На первой странице блокнота аккуратным округлым почерком была написана латинская формула из шести слов, а чуть ниже шла противоречащая светским правилам приписка:

«Будешь должна, Грейнджер».

Время полетело как-то совсем уж стремительно. Безбрежное море учебной информации захлестнуло Гермиону с головой. Она худо-бедно не тонула в этом потоке, но о том, чтобы остановиться и что-то обдумать, не было и речи. Изредка по пути в Библиотеку она видела Гринграсс и присаживалась перекинуться шпилькой-другой, вот и все ее передышки. К октябрю Малфой перестал быть таким страдающим и обиженным и снова стал похож на самого себя, но у Гермионы не было сил и желания с ним о чем-либо спорить: она постановила, что должна в кратчайшие сроки осилить все, что положено по учебной программе изучить до Рождества, чтобы разгрузить себе время под дополнительные занятия. Примерно тогда же распространился слух, что Поттер — Ловец Гриффиндора.

Флинт три недели подряд выделял по часу времени, чтобы помочь ей освоиться на метле. Нельзя сказать, что самооценка Гермионы не пострадала в результате этих занятий, но цель была достигнута: она больше не испытывала проблем с поднятием метлы, более-менее освоила правильную посадку и основы управления метлой и даже научилась не паниковать по поводу того, что падать с такой высоты больно. Она как-то даже разочаровалась в себе по этому поводу: ей-то казалось, что она если не впечатлительная, то хотя бы памятливая, и хруст запястья Лонгботтома должен омрачать ей полеты еще не один год, однако оказалось, что обо всем этом очень просто не помнить, когда поднимаешься в небо и понимаешь, что наконец-то получилось. Конечно, в Квиддич играть она вряд ли бы смогла, но вот продержаться в воздухе полчаса-час и долететь в нужное место она бы при хорошей погоде сумела, а большего ей и не надо было.

Таким образом, Флинт перестал быть ее должником, но почему-то периодически вел себя покровительственно и даже велел обращаться к нему, если ее будут обижать. Вряд ли он на самом деле имел в виду именно это, в Слизерине считалось, что с проблемами надо либо разбираться самостоятельно, либо делать так, чтобы о них узнали, но не от тебя. Но само по себе предложение защиты было очень приятным.

Она настолько забегалась, что почти забыла о поддержании своей привычной роли очень противной и правильной девочки, которая всюду сует свой нос. Она бы, может быть, даже не поняла, что давно перестала что-то из себя изображать, если бы в середине октября Гринграсс не отловила ее за рукав, когда она в очередной раз неслась в библиотеку, и не заявила напрямик:

— Ты про маски забыла.

— А? Ты о чем? — она и правда не поняла, да и кто бы понял, если в мыслях практикуется в Вингардиум Левиоса и перебирает известные пары несочетаемых ингредиентов.

— Маски, — терпеливо повторила Гринграсс. — Знаешь, такая затейливая штука, которую надеваешь на личность, чтобы всем вокруг казалось, что ты не достойна того, чтобы с тобой общаться. Уверяю тебя, в последний месяц прекрасно видно, что никто просто тебе не нужен. Ты даже руку на занятиях почти не тянешь, а просто занимаешься.

— Ой, — Гермиона от неожиданности плюхнулась в ту же нишу, где сидела Дафна, чего раньше никогда не делала. — Вот это я дурака сваляла...

— Скажи спасибо, что всем не до тебя. Старшие курсы думают, как бы раздобыть Хиггсу крутую метлу и при этом не потратиться, а младшие пытаются выяснить, чем заняты старшие.

— Хиггс — это наш Ловец? — уточнила Гермиона. Вообще-то она не знала его и фамилию эту не слышала ни разу, но кому бы еще стали пытаться достать новую метлу, как не сопернику Поттера?

— Именно. Короче, грязнокровка, такое дело. С метлой они скоро хоть как-нибудь да разберутся, матч ведь уже в ноябре. К тому же, скоро Хэллоуин, все остановятся, осмотрятся по сторонам... если ты не хочешь, чтобы кто-то вдруг задался неудобными вопросами, самое время вспомнить свою роль и больше так не делать.

Гермиона обдумала сообщение и поняла одну вещь.

— У меня слишком много вопросов.

— Задавай по одному.

— Ладно. Ты говоришь, младшие пытаются узнать, что там у старших. А ты знаешь. Откуда?

— Так Хиггс и рассказал.

— С чего бы ему тебе рассказывать?

— А с чего бы Флинту о тебе заботиться?

— Это не ответ.

— Это как раз и был ответ, дура.

— Тогда следующий вопрос: почему ты-то заметила?

— Неудачный вопрос. Давай следующий.

— Жадина.

— Идиотка.

— Ладно, последний вопрос. С какой стати ты решила мне об этом сказать? Могла бы посмотреть на мой блистательный провал.

— А мне интересно смотреть на твою совсем не блистательную игру, а ты меня уже месяц почти не развлекаешь.

— Ну, Гринграсс, в таком случае буду должна, — решилась Гермиона.

— Да ты и так мне должна, — улыбнулась Дафна. — И раз уж ты должна, ответь мне на вопрос и будем квиты.

— Слушаю тебя.

— Зачем тебе вся эта возня с масками?

Гермиона задумалась. Вопрос был хороший. Она и сама его себе задавала еще в сентябре: зачем? Можно было бы, наверное, как-то иначе... вот как Дафна, чтобы и видно-слышно не было, и своя ниша в коридоре... И как бы так ответить на этот вопрос, чтобы честно? Зачем все это было изначально — понятно: чтобы не огорчать и не пугать родителей, для которых нормальное человеческое общение — одна из наивысших ценностей, своей нелюдимостью, несоциальностью, недружелюбностью и так далее. А чтобы родители случайно не узнали, что она из себя представляет, играть свою роль нужно было везде: дома, в школе, в гостях, в магазине, просто на улице... Но теперь ведь другое дело. О том, что происходит с ней в магическом мире, они смогут узнать ровно столько, сколько она им расскажет. Значит, можно было бы уже перестать изображать из себя невесть что и жить в таком ритме, в каком она жила последний месяц: не заостряясь на окружающих, не вступая с ними в контакты и не тратя на это усилий. И что тогда будет, интересно?

Тогда кто-нибудь может воспринять ее всерьез. Не сдвинутая Дафна и далекий декан, а кто-нибудь, страшно сказать, нормальный. Тогда кто-то, возможно, сможет увидеть ее настоящую. Тогда, возможно, ей придется выстраивать с этими людьми какие-то настоящие, а не кукольные отношения. Какой ужас. Нет, спасибо. Может быть, когда-нибудь потом. В этом году она уж точно не готова этим заниматься. Пусть все будет так, как она привыкла.

— Это просто привычка, — сказала Гермиона и все-таки пошла в библиотеку, но уже медленнее. Надо было обдумать, что же теперь делать-то, чтобы вернуть все как было.

На следующий день она сцепилась с Малфоем на тему Квиддича, доказывая всем, что в такой травмоопасный вид спорта не могут играть не только первокурсники, но вообще дети школьного возраста, и турнир по Квиддичу в Хогвартсе давно пора запретить. Ну, в рамках возвращения любимой роли.

— Я читала, там можно переломать кости, попав под бладжер, получить сотрясение мозга или что-нибудь не менее неприятное. Игра может длиться сколько угодно, она никак не ограничена во времени. То есть, давайте посчитаем. Голод, переутомление, переохлаждение, тяжелые увечья, падение с метел, как бы случайное избиение противников битами. Все это, конечно, можно исправить зельями и заклинаниями, если насмерть не зашибет, но самих причиненных страданий это не исправит и не отменит. Я уже поняла, что маги не склонны сочувствовать чужой боли, но то, что им нравится смотреть на чужие мучения, — это какая-то средневековая жестокость! Это дикость просто.

— Как ты можешь решать за других, грязнокровка? Люди любят не только смотреть на Квиддич, они любят в него играть, несмотря на весь этот бред, что ты несешь. А раз они сами этого хотят, как можно им это запретить? Ты кто такая, чтобы ограничивать нашу свободу?

— Я тот, кто мыслит непредвзято, потому что выросла там, где такой травматизм не является нормальным, тем более для детей, — про себя Гермиона подумала, что совершенно не в курсе, насколько травматичными бывают всякие единоборства, ну так чистокровные и подавно не в курсе, значит, можно об этом не думать. — Вам с детства голову дурят этим Квиддичем, а ведь давно можно было бы выдумать какую-нибудь менее опасную игру.

— Просто тебе не понять, Грейнджер, — мечтательно сказал Малфой. — Тебе не понять, как это, когда ты летишь на пределе возможностей высоко над землей, когда участвуешь в схватке, когда видишь Снитч и гонишься за ним...

— Можно подумать, ты знаешь, как это. Поправь меня, если я ошибаюсь, но кажется, в Квиддич разрешено играть только одному первокурснику.

Это она, конечно, зря. Это был слишком жестокий ход. То есть, некоторым, конечно, понравилось, особенно Забини. Но когда утром Хэллоуина она проснулась и осознала, что случилось, она сразу поняла, кто это сделал и, главное, за что.

Конечно, Паркинсон. Конечно, за Малфоя.

Эта гадина ее остригла, и не как-нибудь, а, конечно же, самым неаккуратным из возможных способов, где-то обрезав волосы почти под корень, а где-то оставив нетронутые и оттого еще более жалкие клочья. Не замаскировать. Не сделать вид, что это стрижка. Вообще ничего не сделать. И как она умудрилась-то это сделать, не разбудив?!

Гермиона сидела за пологом кровати, твердо решив не выходить оттуда, пока весь Слизерин не уберется на завтрак, слушала, как девочки собираются, и предавалась попеременно то мечтаниям о мести, то паническим мыслям о том, что же теперь делать.

Подстричь волосы и сделать вид, что это такая стрижка, не получится: даже если в уставе школы ничего не сказано о допустимой длине волос у девочек, это не значит, что коротенький ежик на голове у первокурсницы, да еще и слизеринки, преподаватели воспримут нормально. Значит, надо не стричь волосы, а возвращать им длину, благо в магическом мире это наверняка возможно. Тут два варианта: искать заклинание самой или обратиться за помощью. Чтобы искать заклинание, надо идти в библиотеку, а в таком виде она туда пойти никак не может, да и гарантии, что она вообще найдет его хотя бы за сегодняшний день, конечно же, нет.

Просить помощи у слизеринцев? Ни за что. Если кто-то из них увидит ее в таком виде, это будет безоговорочная победа Паркинсон. Идти к декану? Он может не знать заклинание, зато у него наверняка есть какое-нибудь зелье... Все-таки тоже нет. Это почти то же самое что прийти и пожаловаться ему на Паркинсон. Так дела не делаются. По крайней мере, так дела не делаются в Слизерине. Остается простой и неприятный вариант: Больничное Крыло. Гермиона еще ни разу не была там, но приблизительно знала, где оно находится. А уж врач (или как там говорится, колдоведьма?) наверняка знает нужное заклинание. Пусть только все уж точно соберутся на завтрак, и тогда она сможет спокойно пройти по замку до Больничного Крыла.

А пока в гостиной еще стоит какой-то шум, можно посидеть и подумать, что же ее так сильно проняло, что даже слезы на глазах? То, что кто-то смог подкрасться к ней спящей? То, что Панси так приспичило ее хоть как-нибудь обидеть? Или все-таки сам факт потери волос?

Когда все наконец ушли, она выбралась из кровати, оделась и встала перед зеркалом, оценивая нанесенный ее внешности ущерб и внимательно следя за своей реакцией. Выяснилось удивительное: оказывается, она не так равнодушна к своей внешности, как ей казалось. Оказывается, ее перекашивает от одного своего обстриженного вида. Кто бы мог подумать. И ведь было бы чем дорожить, не красавица же. Она скорчила зеркалу рожу и осторожно двинулась в сторону Больничного Крыла.

Она была морально готова ждать под дверью, пока колдоведьма вернется с завтрака, но оказалось, что она завтракала в Больничном Крыле, так что можно было решать проблему, не теряя времени. Выслушав Гермиону, колдоведьма посмотрела на ее форму и просто отмахнулась от нее:

— Не морочьте мне голову. Это заклинание знают все чистокровные девочки чуть ли не с пеленок. Не знаю уж, зачем вы потащились ко мне, но уроки прогулять у вас не получится. Идите на занятия, волосы отрастите по дороге.

— Я маглорожденная, — сказала Гермиона, и впервые это признание встало ей поперек горла. Одно дело — бравировать своим происхождением среди слизеринцев, и совсем другое — просить помощи и признавать, что ты чего-то не знаешь в силу происхождения. Это оказалось невероятно противно.

— Вы же из Слизерина, — констатировала очевидное ведьма.

— Я маглорожденная. Мне вам на крови поклясться или идти в таком виде через ползамка в спальню за письмами родителей-маглов? Или что?

— А вот хамить не обязательно. Идите сюда, девушка, я все отращу, раз так. Запишите заклинание, если с вами еще раз такое случится, будете справляться сами.

Не то чтобы Гермиона считала, что все всегда должны быть с ней любезны и дружелюбны. Не то чтобы она была не в курсе, что предубеждение против слизеринцев существует, цветет и пахнет. Но день как-то не задался.

Может быть, если бы ее не обстригли, а заколдовали, она поступила бы иначе.

Может быть, если бы колдоведьма была чуть приветливее с ней, она поступила бы иначе.

Но все сложилось так, как сложилось. Гермиона вновь обрела свои не то чтобы замечательные волосы, послала поочередно к черту, Мерлину и боггарту все уроки и пошла в один из туалетов: отсиживаться, читать Борея Брейда и дуться на весь мир.

Дулась Гермиона самозабвенно и с полной самоотдачей. О, если что-то она и умела, то именно это! К тому же, что еще ей оставалось делать, если, придя в туалет, она поняла, что сумку-то оставила в спальне, а значит, и ее настольная книга, Борей Брейд, тоже там? Ну не бегать же от туалета до спальни и обратно, чтобы страдать с комфортом! Это совсем уж глупо получается. Только и оставалось, что сидеть и жалеть себя. Все-таки, день совсем не задался. Вот просто совсем.

Ее хватило примерно на час. После этого она начала тихо хихикать над собой, уж больно нелепая ситуация получилась. Ну вот, все как всегда. Даже обидеться на весь мир — и то не получается. Где-то за дверью стало шумно. Это, должно быть, закончился первый урок. Вот сейчас как раз самое время выйти и влиться в учебный процесс. Отсутствие на Гербологии она потом объяснит Больничным Крылом, ну, или просто попробует поплакаться профессору Спраут... на что-нибудь. Не на Паркинсон же... Спраут, вроде бы, добрая, с ней этот номер может и пройти. А сейчас надо быстренько сбегать в спальню за сумкой, и...

«И» не получилось.

В туалет влетело нечто заплаканное в гриффиндорской форме, судя по росту, первокурсница, метнулось в одну из кабинок, заперлось изнутри и зарыдало. Гермиона постояла, прислушиваясь к себе. Что победит: здравый смысл или нездоровое любопытство и потребность отыграть роль? Пока что любопытство лидировало с большим отрывом.

И в конце-то концов, она уже прогуляла один урок, что мешает ей прогулять еще один? На задворках сознания что-то подсказало: «гнев декана», но она решила разбираться с последствиями тогда, когда они наступят. Всего один урок, никто от этого не умрет, верно?

— Эй, — тихо сказала Гермиона. Подождала немного и чуть громче сказла, — Эй! Ты чего не на уроках?

Содержимое кабинки затихло было, зашмыгало носом и собралось что-то сказать, но зарыдало с новой силой. Кажется, там настоящая истерика, ничего себе.

— Может, тебе воды принести или еще чего-нибудь?

— Дидада, — гулко отозвалась кабинка.

— Что? Прости, не поняла.

Дверца кабинки открылась, явив миру опухший красный нос. Обладательница носа высунулась все-таки наружу и почти членораздельно сказала:

— Не надо.

Кстати, это оказалась Лаванда Браун. Ну, собственно, выбор был небольшой: либо эта, либо темненькая такая, у которой еще сестра в Рейвенкло. И дверь захлопнула обратно.

— Ну хоть чем-нибудь я могу помочь?

— Да! Уйди! — всхлипнула Лаванда из кабинки.

— Да пожалуйста, — усмехнулась Гермиона, но, конечно, никуда не ушла, а устроилась поудобнее в ожидании.

В кабинке активно жалели себя, ревели, вздыхали, выли, еще ревели и так далее по кругу. Вот у кого надо учиться страдать, оказывается! Кто бы мог подумать, что у болтушки Браун такой потенциал?

За дверью походили и перестали. Значит, опять началось занятие. Браун наконец-то перестала рыдать совсем уж в голос, и Гермиона сочла возможным выдать свое присутствие.

— Наревелась? Рассказывай теперь.

— Ты не ушла?! — возмутилась Лаванда.

— Как видишь. Не могла же я тебя бросить в таком состоянии.

— А вот и могла!

— Раз не бросила, значит, не могла, остальное ерунда. Так что у тебя случилось?

— Ты слизеринка. Я не могу тебе рассказать.

Ну вот, началось.

— Почему не можешь? Что я, по-твоему, могу сделать плохого с твоим рассказом?

— Ты можешь надо мной посмеяться.

— Обещаю, что не стану, — «при тебе», мысленно добавила Гермиона.

— Ты можешь всем рассказать, что я плакала.

— Во-первых, я и так могу, не зная причины, а во-вторых, думаешь, они сами не догадываются?

Из кабинки снова донесся протяжный всхлип, грозивший перейти в новую порцию рыданий.

— Может, тебе все-таки водички?.. Нет?.. Слушай, давай заключим сделку. Я никогда никому не говорю, что видела тебя сегодня здесь, а ты за это рассказываешь мне, что там у тебя случилось.

— Зачем я буду тебе это все рассказывать?

— Ну, возможно, тебе нужно выговориться. А может быть, не помешает взгляд со стороны. А я — это уж точно взгляд со стороны, согласись.

— Ладно, — вздохнула Лаванда, наконец-то вылезла из кабинки и тут же метнулась к зеркалу. — Ой, какой у меня вид!

В этом, конечно, была изрядная доля кокетства. У Гермионы вот такого вида все равно не будет, хоть плачь, хоть не плачь, но она же не переживает. А о том, как она чуть не впала в истерику из-за остриженных волос, не стоит вспоминать, ну правда.

— Мне сказать тебе, что ты красивая, что ли? Без меня разберешься, не слепая вроде.

Лаванда посмотрела на нее непонимающим взглядом, но потом, видимо, решила не обдумывать сказанное и без предисловий взялась за изложение своей большой беды.

— Это все из-за Уизли!

— Которого? — уточнила Гермиона. Она не знала их всех в лицо, но успела усвоить, что Уизли в школе как-то утомительно много.

— Из-за Рона, конечно! Так вот. У нас сегодня были Чары, меня поставили в пару с ним, и он сказал...

— А что вы отрабатывали-то?

— Вингардиум Левиосу, да какая разница! Главное, у меня не получилось, у него тоже, и он сказал, что это все из-за меня, что я его отвлекала, и я болтушка и сплетница, и я невыносимая и поэтому со мной никогда не будут мальчики дружиииить, — заголосила было она, но все-таки удержалась.

— Мерлин, какая чушь. И вот из-за этого ты тут столько времени ревела? Ты же сама знаешь, что это чушь.

— А вдруг из-за того, что я болтушка, со мной правда мальчики дружить не будут?! И я тогда останусь старой девой, и буду страшная и некрасивая, как тетка Лиз, и...

— Да ну, тоже ерунда. И между прочим, знаешь, что я думаю?

— Что?

— Я думаю, ты просто нравишься этому Уизли, вот что!

— С чего ты взяла? — удивилась Лаванда.

— Ну как же, это известная вещь: когда маленьким мальчикам нравятся девочки, они их дергают за косички и всячески обижают, чтобы привлечь внимание. Это потом они учатся дарить цветы и все такое, а сначала что умеют, то и делают.

— Ты правда так думаешь? — обрадовалась было Лаванда, но тут же снова помрачнела. — Ты извини, конечно, но что ты-то об этом можешь знать, ты же...

«Страшная лохматая заучка с большими зубами? Спасибо, я в курсе».

— Я теоретик, — важно заявила Гермиона. — А теоретикам виднее. Точно тебе говорю.

Возможно, через пару-тройку лет Лаванда вспомнит этот разговор и уверует, что Уизли от нее без ума. Возможно, она даже захочет осчастливить его своей благосклонностью. Какая гадость. Заслуживает ли Уизли такой гадости? О да, безусловно!

По замку тем временем начал распространяться аромат печеной тыквы, и Гермиона внезапно поняла, что у нее уже сводит живот от голода. Она же сегодня даже не позавтракала!

— Знаешь что? Давай-ка мы пойдем в Большой Зал. Там как раз пир должен начаться. Ну, вперед.

— Не командуй! Пойду я, пойду, только вот причешусь сначала. Подождешь?

И Гермиона подождала пять минут. Потом еще пять и еще пять. Потом ее терпение лопнуло, и она вышла из туалета одна. В замке явно что-то происходило. Шумели ученики, проходили где-то по коридорам целые толпы, покрикивал на первокурсников староста — кто-то из Уизли. А потом совсем близко послышались шаги. Эту походку Гермиона знала точно. Декан!

Она спряталась за статуей грифона чуть дальше по коридору — не хватало еще объясняться с деканом, почему она здесь! Лучше сначала выяснить, что вообще происходит. Профессор Снейп стремительно пронесся мимо, а следом за ним выскочили Поттер и Уизли.

— Он на третий этаж отправился, — взволнованно начал Поттер. Он следит за деканом? С какой стати?! Тут Уизли прервал Поттера.

— Тихо. Чувствуешь запах?

Поттер принюхался и закашлялся. Гермиона принюхалась и сумела не закашляться, но ей просто повезло. Что это за вонь? Что это за шаги? Кто-то из курса ЗОТИ точно обладал омерзительным запахом. Мерлин, неужели это... тролль? В замке?! Рон показал пальцем куда-то налево, в боковой проход, но Гермионе было не видно, что там. Не то чтобы она горела желанием увидеть. Запах стал совсем нестерпим, и из бокового прохода медленно прошаркала здоровенная туша с дубиной в руке. Поттер и Уизли старательно вжимались в стену. Тролль дотащился до двери в туалет, где, должно быть, все еще прихорашивалась Лаванда, подумал немного и зашел внутрь.

-... давай его запрем... — послышался Гермионе обрывок фразы Поттера. И тут из туалета донесся душераздирающий визг.

— Лаванда, — хором вскричали Поттер и Уизли и бросились внутрь туалета. Гриффиндорцы на всю голову. Эта махина ведь их убьет и не заметит! Она почти вышла из ступора, в который впала от страха, и побежала дальше по коридору, вслед за деканом. Кажется, она никогда в жизни так не бегала! Раздававшийся сзади грохот и вопли «беги» подстегивали ее, и она разогналась так, что чуть не врезалась в профессора Снейпа.

— Мисс Грейнджер, — резче обычного начал он, но ей было не до субординации.

— Там, в туалете... Поттер, Уизли, Браун и тролль, — вот и все, на что ей хватило дыхания, но профессор понял ее и устремился к месту происшествия, на ходу бросив:

— С вами разберемся позже.

Стараясь не попадаться профессору на глаза, она двинулась следом за ним. Не то чтобы она рвалась поучаствовать в битве с троллем, но рядом с профессором она чувствовала себя достаточно спокойно, чтобы поинтересоваться, чем все кончилось и все ли живы. Единственное, что очень не нравилось ей прямо сейчас, это то, как декан прихрамывал. Когда они подошли к туалету, оттуда раздался вопль «Вингардиум Левиоса», явно в исполнении Рона, потом звук удара и хруст, потом звук падения чего-то очень большого и наступила тишина.

Профессор Снейп вошел внутрь и спокойно спросил:

— Мистер Поттер, мистер Уизли. Могу я поинтересоваться, что тут происходит?

Что-то слабо вякнула Браун, и Гермиона наконец удостоверилась, что в живых остались все трое. Больше ей здесь явно нечего было делать (не то чтобы она хотела разговаривать с деканом о своем поведении прямо сейчас), к тому же вдалеке послышались шаги и голоса, принадлежавшие профессорам МакГонагалл и Квиреллу, так что она почла за лучшее быстро свернуть в боковой проход, а оттуда всего два пролета до выхода в Холл, а там и до подземелий рукой подать. А в гостиной Слизерина, между прочим, Паркинсон. И ее, конечно, нельзя прямо сейчас оттаскать за волосы, зато можно ей мило улыбнуться и сделать вид, что ничего такого и не произошло. В какой-то мере это правда: на фоне случившегося за последние полчаса неудачная стрижка определенно меркнет.

— Итак, мисс Грейнджер, — сказал профессор Снейп и сделал зловещую паузу. Очень зловещую. Пауза предвещала как минимум отработки. А возможно, медленную и мучительную смерть. — Вы прогуляли целый день занятий без уважительной причины. Я знаю, что вы посещали Больничное Крыло, но также знаю, что вы решили свою... проблему еще до окончания завтрака. Однако вы сочли возможным наплевать на дисциплину, подвести факультет, лишив его баллов, которые вы могли бы получить за сегодняшний день...

А вот будь она в Гриффиндоре, небось, сняли бы немножко баллов и все. А теперь стой тут и имитируй раскаяние. А она до сих пор так ничего и не поела. Думала выяснить на факультете, где дают еду, когда по замкам бродят тролли, но профессор нагнал ее раньше, чем она добралась до гостиной. Пришлось идти на головомойку.

— Но и это еще не все! Вы подвергли свою жизнь опасности, подвергнув при этом сомнению мою репутацию как декана, способного отвечать за своих подопечных, репутацию преподавательского состава и репутацию Хогвартса как достойного учебного заведения...

Ну, это все-таки уже слишком. Гермиона, конечно, чувствовала себя немного виноватой, но вот не надо делать вид, что весь Хогвартс развалится от прогула одной первокурсницы. И даже от ее смерти, которой, между прочим, не случилось. А если бы развалился, значит, не очень-то хорошая школа была.

— Мисс Грейнджер, как вас вообще занесло в наиболее опасное место в замке этим вечером? — спросил декан, внезапно сменив тон со строгого учительского на уставший и почти человеческий. От этого ей сразу стало не по себе. Не то чтобы она была не в курсе, что декан живой и может устать и выбиться из сил, но ей совершенно не хотелось это видеть!

— Это случайно получилось, сэр, честное слово. Я просто решила посидеть там...

— «Просто», — фыркнул профессор, но больше ничего говорить не стал.

— Потом пришла Лаванда Браун, и мне пришлось ее утешать, а потом начался какой-то шум, я вышла из туалета, а там тролль..., — Гермиона понимала, что это все звучит бессвязно, но меньше всего ей хотелось сейчас пересказывать декану встречу с ним в коридоре и ход своих мыслей по этому поводу. Может быть, он решит, что она просто очень испугалась? Это, кстати, была чистая правда. Она и сама не сразу это поняла, но чем больше времени проходило, тем сильнее у нее сдавали нервы. Мерлин, ну сейчас-то почему? Все же уже хорошо!..

— Мисс Грейнджер, попытка выпустить из рассказа часть информации превращает вашу речь в детский лепет. Посмотрите на меня, пожалуйста.

«Точно, читает мысли», — мрачно подумала Гермиона. В этот раз ей почти удалось отследить, как весь день всплывает в ее памяти без каких-либо усилий с ее стороны. Она не хотела все это вспоминать, но оно все равно вспоминалось. Единственное, что она никак не могла почувствовать, это тот сигнал, который заставлял ее обращаться к нужным воспоминаниям. Интересно, его вообще можно почувствовать? И когда она уже найдет в библиотеке что-нибудь по этой теме? Еще в сентябре ведь записала себе!..

— Ну допустим, я вам верю, Грейнджер. И очень, очень разочарован всей этой историей и вашим поведением сегодня.

Гермиона снова уставилась в пол, старательно раскаиваясь и заодно отмечая, что воспоминания из головы все-таки убрались.

— Отработки по выходным весь следующий месяц, — наконец сказал декан.

За что?! В уставе школы, между прочим, говорится только о систематических прогулах, да и то... и целый месяц!.. Хотя... в следующую субботу, между прочим, Квиддич. Интересно, есть ли дело Флинту до того, пойдет ли она болеть за Слизерин? Если есть, то ей-то в этом смысле отработка даже выгоднее...

— Но как же Квиддич, сэр?! — воскликнула она, чтобы удостовериться.

— А вы ярая болельщица, мисс Грейнджер? — улыбнулся декан. — Значит, я пойду вам навстречу, будет вам Квиддич, отработаете вместо той субботы в первую субботу декабря.

Вот зря она это сказала, конечно. Вроде бы, давно поняла, что с ним особенно не повыпендриваешься. Но как же хочется хоть раз, хоть один разочек его провести! И все-таки, за что так много?

— Но за что, сэр? Я ведь отработаю все прогулы, я всего один день пропустила...

— А вы не догадываетесь, мисс Грейнджер? — хмуро посмотрел на нее Снейп. — За непоследовательность.

То есть, если спряталась от декана, то потом надо было улепетывать и не попадаться, и наплевать на то, что там с гриффиндорцами будет? Ну... в таком случае, и правда, непоследовательно. И не поспоришь даже.

— А также за любопытство и лень. А поскольку эти качества, по идее, малосовместимы, то, опять же, за непоследовательность.

Профессор, как мало вы знаете о любопытстве и лени!..

— Вы свободны, мисс Грейнджер.

Ну точно — день не задался. Однако, думала Гермиона, направляясь к своей гостиной, нет худа без добра: во-первых, она сможет многократно и безнаказанно наблюдать за профессором Снейпом во время отработок, во-вторых, она сейчас зайдет в гостиную и улыбнется Панси Паркинсон.

И она зашла и улыбнулась. Не только Панси, а вообще всем сидевшим за столами и поглощавшим остатки праздничного ужина. И еде она тоже улыбнулась. Светло и идиотически радостно. Когда она увидела раздосадованное лицо Панси, улыбка стала совсем искренней. Даже странно, что Паркинсон так перекосило: понятно же, что за целый день в замке, полном волшебников, хоть кто-то да отрастил бы ей волосы. И все-таки она огорчилась, как будто совсем об этом не подумала. Неужели и правда глупая?..

— Чего радуешься, грязнокровка? — нелюбезно поинтересовалась Панси. Видимо, действительно всерьез переживала свою неудачу.

— Очень рада всех вас видеть! К тому же, я вижу, у вас тут праздничный ужин, я ведь могу присоединиться?

— Ты где была весь день? — встрял Блейз. Конечно, его, как всегда, интересуют факты. Желательно, не всем доступные.

— В Больничном Крыле, — ответила Гермиона, стремительно складывая себе в тарелку печеную картошку и что-то тыквенное и душистое. Первый курс Слизерина молчал и жаждал подробностей, но Гермиона тоже молчала, потому что ела. Через некоторое время она все-таки обратила внимание на тишину вокруг нее, с трудом проглотила вставший поперек горла кусок и решила откланяться, пока любопытство сокурсников не обернулось допросом с пристрастием. — Вот видите, до сих пор нездоровится, так что я, пожалуй, пойду спать. Спокойной ночи всем!

Гермиона прихватила с собой стакан с тыквенным соком и сбежала в спальню. А там, забравшись в кровать и задернув полог, она сделала то, что запрещала себе с момента встречи с троллем: запаниковала. Тут же, будто получив разрешение, ее пробрал нервный озноб. Больше всего ей хотелось, чтобы это все прекратилось немедленно. Отменить и страх, и свою реакцию на него, и все события этого дурацкого дня. Она закуталась поплотнее в одеяло и принялась придумывать дурацкие приметы.

«Проснулась остриженной — примут за чистокровную».

«Посещение Больничного Крыла — к печалям».

«Отсиживаться в туалете — к чужим слезам».

«Разговаривать с гриффиндорцами — к троллям в жизни».

«Прятаться от декана — к отработкам».

— Эй! Ты ведь не будешь делать вид, что спишь? — Дафна Гринграсс пробралась за полог, задернула его за собой и уселась с ногами в ее кровати.

— Буду, — огрызнулась Гермиона.

— Ну и делай, только сначала расскажи, где была-то.

— В Больничном Крыле, сказала же.

— А потом?

Гермиона решила молчать. Откровенничать с кем-либо про сегодняшний вечер у нее не было никакой охоты.

— Дай угадаю: тот тролль, из-за которого нас всех разогнали по факультетам, встретился именно тебе и произвел на тебя неизгладимое впечатление. Я права?

Это Гринграсс, конечно, так изящно пошутила. Но она не представляла даже, насколько это было не смешно. И Гермиона молчала, потому что впервые не могла подобрать достойной реплики в ответ.

— Мерлин, я действительно права? Ты встретила тролля? — в ровном обычно голосе Дафны вдруг оказалось столько неподдельного изумления и почти испуга, что Гермионе даже почти полегчало. Она высунулась из-под одеяла, окинула Дафну мрачным взглядом и сказала:

— Хуже.

— Что может быть хуже?..

— Гораздо, гораздо хуже.

— Я вся внимание.

— Я встретила Лаванду Браун!

— Фу, дурацкая шутка, — скривилась Гринграсс, но не сдержалась и фыркнула все-таки. Гермиона тоже не выдержала и хихикнула.

— А я и не шучу. Это было страшно.

— В таком случае, я ничем не могу тебе помочь. От таких вещей не оправляются, так что подыхай от ужаса в одиночестве, как и положено грязнокровке, — вздохнула Дафна.

— Лучше в одиночестве, чем вместе с тобой, Гринграсс. Вали уже.

— Прощай, Грейнджер, — бросила Гринграсс и выскользнула наружу.

Гермиона перевернулась на спину, сбросила одеяло и невидящим взглядом уставилась вверх. Подыхать почему-то не так уж и хотелось.

С наступлением ноября немедленно похолодало, да так, что трава и деревья стали серыми от измороси. Гермиона почитывала «Квиддич сквозь века», готовясь болеть на первом в своей жизни квиддичном матче. Квиддичное безумие набирало обороты. Члены команды постоянно обсуждали стратегию игры, беспощадно гоняя желающих подслушать. Каждый курс сооружал плакаты в поддержку команды. Малфой, Забини и Нотт, разумеется, тоже за такой взялись в вечер перед игрой. Гермиона примерно часа три наблюдала это патриотическое засилье зеленого цвета, а потом поняла, что давненько не выступала с «замечательными идеями», и присоединилась к ним, припомнив наговор, заставляющий краски переливаться разными цветами. Она-то думала, мальчишки ни за что не согласятся ни на какие цвета, кроме зеленого и серебряного, но им, как ни странно, ее умения пришлись по душе, так что ее надолго привлекли к работе.

Все бы ничего, но Паркинсон опять надулась. Гермиона решительно не понимала, в чем ее проблема. Если она сама хочет рисовать плакаты, так шла бы и рисовала. А если нет, чего злиться-то? В общем, почитать ей так толком не удалось, зато их плакаты уж наверняка получились самыми красочными. Ну, хотя бы среди первых трех курсов Слизерина и Гриффиндора.

Подготовка к Квиддичу, впрочем, оказалась интереснее, чем сама игра. Гермиона быстро поняла, что от бесконечного мельтешения игроков ее просто укачивает. Квофл у Джонсон — у Спиннет — у Флинта — у Вуда, кто-то подставился под бладжер, кому-то досталось битой, кто-то затормозил, и в него врезались, и все это безобразие кружится и мельтешит, мельтешит и кружится, да еще и правила нарушает, и кто-то даже умудряется это разглядеть, с ума сойти! Комментатор раздражал неуместными шуточками и явным предубеждением против Слизерина и отбивал и так не слишком большое желание следить за игрой. Ну почему нельзя посидеть в другом месте, пока они тут соревнуются в желании угробиться, а потом просто узнать счет?!

Наверное, при должном старании она могла бы тоже приобрести навык и начать разбираться, кто и что нарушил и почему все считают, что Флинт виноват и якобы только что чуть не убил Поттера. Но это было даже скучнее и бессмысленнее, чем футбол. Особенно бессмысленной игру делал тот факт, что на самом деле почти все зависит от ловцов, а чтобы не зависело, одной из команд надо заполучить отрыв больше чем в 150 очков. То есть, они стараются тут, стараются, что-то делят на поле, отбирают друг у друга квоффл, радуются забитым голам, а потом к ним с высоты спускается вестник победы: я, мол, снитч поймал. И какая тогда разница, кто сколько забил? Ну то есть да, для турнирной таблицы некоторая разница есть, но в целом можно набрать средненькую команду с умелым ловцом и выиграть. А вот выиграть очень талантливой команде с плохим или просто невезучим ловцом практически невозможно.

Бессмыслица. Если Хиггс как Ловец хуже Поттера, то Флинту ничто не поможет. Жалко его, он так старался.

Махнув рукой на мельтешение на поле, Гермиона решила сосредоточиться на слежении за ловцами. У нее даже был маленький бинокль, ей одолжил его Флинт, оценивший ее бурную деятельность по изготовлению плаката, но ловцов, в общем-то, и без бинокля было видно. В воздухе тем временем Поттер как-то странно задергался на метле, рывками направляя ее то в одну, то в другую сторону. Да направлял ли он ее вообще? Он поднимался все выше, и метла при этом дергалась так, как не дергалась она (после уроков Флинта) даже у Гермионы. Тут уже многие заметили, что что-то происходит, а уж когда метла начала крутиться вокруг своей оси...

— Сломался его хваленый Нимбус, — сказал рядом кто-то с третьего курса.

— Ерунды не говори, Нимбус не может сломаться, это черная магия, — ответили ему.

Они серьезно? Значит, на трибунах кто-то колдует? Тут и пригодился бинокль. Гермиона достала его и стала внимательно оглядывать учительскую трибуну. Если и искать колдующего, то первым делом среди взрослых, правильно? Первым в глаза ей бросился декан, он не сводил глаз с Поттера и непрерывно что-то бормотал. Проклинает метлу? Да ну, бред. Дело даже не в том, что декан не такой и не стал бы. Может и стал бы, откуда Гермионе знать. Но это слишком неизящный и прямолинейный способ. Но с другой стороны, что-то же он все-таки шепчет... Она продолжила осматривать трибуну и увидела, что профессор Квиррелл точно так же сидит и шепчет что-то. Да ладно! Он же безобидный и ни на что не способен, его вообще никто всерьез не воспринимает! Не может же такого быть, чтобы он сейчас нагло, прямо на стадионе, на виду у всех применял черную магию? Или все-таки может? Мало ли кто кого считает безобидным...

Действуют ли они с профессором Снейпом заодно или один другому противодействует? Есть неплохой способ это проверить. Гермиона еще раз осмотрела трибуны. Чуть выше и правее Квиррелла, в гриффиндорском секторе, висела, держась на честном слове, тряпка... в смысле, конечно, плакат гриффиндорских болельщиков. Плакат гласил «Поттера в президенты» и очень напоминал изрядно потрепанную жизнью простынь. Гермиона оглянулась по сторонам. Даже в слизеринском секторе все были заняты наблюдением за Поттером. Метла уже сбросила его и теперь он висел, схватившись за древко руками. Зрелище действительно душераздирающее. В общем, были шансы, что ее маневра никто не заметит.

Она достала палочку, прицелилась в плакат, отчаянно надеясь, что сил хватит, шепнула «Вингардиум Левиоса», и у нее получилось! Плакат отцепился от того, к чему крепился, и, повинуясь движению ее палочки, переместился. Квиррелл или декан? Декан или Квиррелл? Не ошибиться бы с выбором, ей совершенно не хотелось травмировать свою психику просмотром еще одного полета с метлы. Впрочем, выбор был довольно-таки очевиден. Квиррелл. Она позволила простыне упасть на него сверху и снова схватилась за бинокль. Квиррел нелепо размахивал руками, пытаясь избавиться от помехи и вернуть себе обзор. На поле Флинт аккуратно раз за разом забивал квофл в кольца, и вратарь гриффиндорцев не препятствовал этому безобразию, поскольку тоже смотрел за Поттером. Поттер же смог наконец справиться с метлой и оседлал ее. Гермиона перевела взгляд на декана. Он перестал шептать и прикрыл глаза. По его лицу не читалось ни единой эмоции, но Гермиона была абсолютно уверена, что сейчас он возносит хвалу Мерлину, благодаря его, что все обошлось. Вот так, значит? На уроках декан постоянно стремился задеть Поттера побольнее и вообще морально уничтожить, а теперь, на поле, он его защищал. И этот человек обвинял ее в непоследовательности, подумать только!

Заглядевшись на декана, Гермиона, так же, как и он сам, пропустила момент, когда закончился матч. Она поняла это по тому, что вокруг внезапно загудели, зашумели и затопали. Судя по тому, что гудел и топал слизеринский сектор трибун очень возмущенно, грозно и агрессивно, снитч все-таки поймал Поттер. Вот же черт! Гермиона прислушалась к происходящему.

— Какая гадость!

— Он поймал снитч ртом!

— Это ненормально, это должно быть запрещено правилами.

— Это не считается, это ерунда какая-то, никто не ловит снитч так!

Конечно, все понимали, что это бесполезно. Даже Гермиона понимала, что вряд ли в квиддичных правилах прописано, что снитч нужно непременно ловить рукой. Это только подразумевалось, как и всякая сама собой разумеющаяся вещь. И даже если бы в правилах действительно нашелся бы такой пункт, вряд ли кто-нибудь стал бы переигрывать матч ради Слизерина. Ведь результат устраивал три факультета из четырех. Демократия в действии, извольте полюбоваться.

Только Флинту было наплевать на демократию. Он с полчаса кружил вокруг мадам Хуч, снова и снова доказывая ей:

— Да ничего он не поймал, он едва его не проглотил!

Сам Поттер в это время уже покинул стадион, как и большая часть болельщиков, и даже долго злорадствовавший комментатор. Сама Гермиона задержалась на трибуне. Ей казалось, что она должна непременно посочувствовать Флинту, но когда он смотрел в ее сторону, боялась не то что сказать что-нибудь, но даже поднять на него взгляд. Несмотря на то, что она была уверена, что поступила правильно (ну пытаться убить человека и испортить людям выходной — это подлость все-таки), она почему-то чувствовала себя виноватой в проигрыше слизеринской команды.

Флинт все не сдавался, но вот мадам Хуч сказала что-то особенно резкое и сердитое, и ему все-таки пришлось отступить. Он подлетел к ее трибуне и завис рядом.

— Видала?

— Это свинство и несправедливость. Но он и правда не нарушил никаких правил.

— Ему просто повезло.

— Да, ему просто неприлично повезло. А вы здорово играли.

— Не притворяйся, будто что-то в этом понимаешь.

— Ладно, не буду. Но вы здорово играли. И кстати, ты занятно воспользовался ситуацией с метлой Поттера.

— Так ты видела? — самодовольно ухмыльнулся Флинт.

— По-моему, только я и видела, все остальные таращились вверх.

— Я пятьдесят очков набил, между прочим! Да только толку от них...

Флинт махнул рукой, приземлился и направился в раздевалку. Гермиона решила, что теперь и ей уже можно идти. Миссию по поддержке Флинта она, конечно, провалила... ну, по крайней мере, она попыталась. Что поделать, если она не умеет утешать? Она встала и осмотрелась. Стадион был почти пуст, только некоторые небольшие компании до сих пор сидели здесь, переговариваясь. Гермиона никак не могла решить, причислить ли их к ярым болельщикам, если они до сих пор сидят тут и обсуждают, или наоборот, к самым равнодушным, раз не ломанулись, как все, караулить героев дня у раздевалок.

И тут она заметила фигуру, которую ей не слишком-то хотелось видеть. Около учительской трибуны стоял в задумчивости профессор Квиррелл. Увидев его, Гермиона наконец начала думать обо всем, чего мысленно избегала все то время, пока ждала Флинта. Например, о том, что безобидный заика профессор Квиррелл пытался убить (или, по крайней мере, покалечить) Гарри Поттера. И что это, вообще-то, довольно страшно, что в школе преподает человек, способный покуситься на одиннадцатилетнего ребенка. И что совершенно непонятно, что делать с этой информацией и к кому с ней идти. И совершенно непонятно, при чем тут профессор Снейп, который, кажется, один из всех не растерялся и вообще понял, что именно происходит. Возможно, он уже и так что-то об этом знает?

А ей, между прочим, к Квирреллу на уроки ходить еще. И как себя там вести после сегодняшнего? А вдруг он тоже мысли читать умеет, как декан? Хорошо хоть, что она придумала эту штуку с плакатом. Если бы она решила действовать как-то более явно, неизвестно, чем это закончилось бы для нее. Тогда, когда она решала задачку «усмири метлу», она почему-то об этом не подумала...

Профессор Квиррел поднял голову и пристально посмотрел куда-то в ее сторону. Она не могла точно увидеть и сказать наверняка, смотрел ли он на нее. Но она была уверена, что смотрел.

Черт.

По всему получается, что лучше было бы дать Гарри Поттеру разбиться.

— В следующий раз Ловцом вместо Поттера возьмут древесную лягушку, у нее рот шире, она уж точно сможет отлично поймать им Снитч!

Нет, Малфой, не смешно. Никому не смешно. И в двадцатый раз так же не смешно, как и в первый. Целую неделю Малфой изо всех сил старался найти в выигрыше гриффиндорской команды и персональном триумфе Поттера хоть что-нибудь, над чем можно понасмешничать, но породил только шутку про древесную лягушку. Печальное свидетельство несостоятельности Малфоя в качестве язвы. Печальное свидетельство полного гриффиндорского триумфа. Поначалу старшекурсники, особенно те, что в команде, очень хотели попросить Малфоя заткнуться, даже странно, что он так этого и не заметил. Но потом махнули на него рукой: хочет выставляться в дурацком свете — пусть. Факультет уж как-нибудь переживет.

Впрочем, через некоторое время он и сам понял, что шутка не удалась, и вернулся к проверенным методам изведения Поттера. Они, конечно, оригинальностью не отличались, но хотя бы работали.

Ходить на отработки к профессору Снейпу оказалось неожиданно занятно. Гермиона заготавливала ингредиенты для зелий, из тех, с которыми справляются даже первокурсники, и находила это крайне полезным: навык доводился до автоматизма и переставал занимать голову вообще. Пару раз, поймав нужный темп, она и вовсе проваливалась в подобие транса или сна наяву, ничего не слышала и не замечала, зато отлично систематизировала информацию. Это явление, безусловно, нуждалось в дополнительном изучении, и Гермиона клятвенно обещала себе на каникулах устроить подобную практику... да хотя бы с мамой на кухне. Заодно выяснить, зависит ли это состояние от магических свойств ингредиентов или достаточно просто монотонной работы.

В середине ноябре профессор впервые удостоил ее разговора во время отработки. Оторвавшись от проверяемых контрольных, он посмотрел на нее (некоторые, особо пристальные его взгляды можно было почувствовать, даже не глядя) и спросил:

— Ну, мисс Грейнджер, как вам понравилась игра Гриффиндор-Слизерин?

Он бы еще спустя полгода о ней спросил, когда она о ней забудет! То есть, понятно, что он не об игре... или все-таки об игре? Он просто так спрашивает или что-то подозревает? Гермиона срочно возобновила нарезку крапивы, чтобы отвлечься и не паниковать.

— Ну... очень зрелищно и динамично. Но слишком быстро. И нечестно.

— Вот как. А что вы думаете насчет акробатического номера Поттера на метле?

Он точно думает, что она что-то знает. Но почему? Она ведь при нем старательно не думала на эту тему и даже в глаза старалась не смотреть! И сейчас смотреть не будет тоже. Она, в конце концов, должна же смотреть на доску, иначе и порезаться можно!

— Это было очень... драматично. Но все ведь закончилось хорошо.

— В самом деле, — протянул декан, помолчал немного и довольно требовательно позвал ее. — Мисс Грейнджер!

Вот теперь не поднять глаз будет просто хамством. Придется посмотреть на него. Гермиона подняла глаза на декана.

— Что еще вы об этом думаете? — проникновенно спросил он. Как она и ожидала, в голове у нее тут же всплыли воспоминания о квиддичном матче. Вот она сидит на трибуне и скучающе наблюдает за игроками, вот сосредотачивается на ловцах, метла Поттера дергается в воздухе, люди тут и там начинают кричать, она хватается за бинокль, и... нет. Она режет крапиву и ничем другим не занята. Она режет крапиву, идеально попадая в ритм. Она режет крапиву, и голова ее пуста, в ней нет воспоминаний, профессора Снейпа, Гарри Поттера и...

— Ах вот как, — практически прошипел профессор Снейп и направил на нее волшебную палочку. — Легилименс!

Это было больно. А еще это было неприятно и унизительно. Присутствие чужой воли и силы в ее собственной голове на этот раз было очевидно, и эта сила бесцеремонно копалась в ее воспоминаниях, выискивая нужный ей фрагмент. Но прежде всего это было очень, очень больно. Никогда раньше Гермионе не приходилось не испытывать ничего подобного. Она уже не чувствовала ни рук, ни ног, а вся как будто сосредоточилась в собственной голове, в нескольких точках, пульсирующих болью. Она хватается за бинокль, смотрит попеременно на Снейпа и Квиррелла. На самом деле она не там, она стоит здесь и держится руками за стол. Она левитирует плакат гриффиндорцев на голову Квирреллу. На самом деле она не чувствует своего тела и пытается отвести глаза от профессора Снейпа. Она видит в бинокль, как профессор прикрывает глаза, перестает шептать и выдыхает, странно, а она и не заметила тогда этот вздох, а он был. Тишина. Темнота.

Приходить в себя было приятно. У нее не было тела, имени и памяти, а была только легкость, легкость и не облекаемое в слова знание о том, как все есть на самом деле, как было и как будет. Она была частью чего-то большего, и ей было хорошо. Потом к ней вернулось имя. Имя притянуло ее к земле, хотя ей совсем не хотелось туда возвращаться, не хотелось снова чувствовать собственное тело, а хотелось и дальше парить вот так, то ли есть, то ли нет, то ли она, то ли не она. Но чем больше она об этом думала — чем больше она вообще думала, — тем ближе она оказывалась, пока наконец не открыла глаза.

Она не сразу поняла, где находится, и долго думала, что было на самом деле, а что ей приснилось. Но незнакомое кресло, явно трансфигурированное из какой-то мебели кабинета Зельеварения, подсказывало, что ничего не приснилось. Была отработка, был разговор с деканом и было странное заклинание «Легилименс». Где-то за спиной раздались шаги декана.

— Вы могли бы просто все рассказать вместо того, чтобы доводить дело до обморока, — с упреком сказал он. О, конечно. Она еще и виновата. В самом деле, не ожидала же она, что он, например, принесет ей извинения за то, что копался в ее воспоминаниях? Это же магический мир. Здесь кто лучше колдует, тот и прав. Еще один повод учиться на отлично, кстати.

— А вы могли бы спросить по-человечески и не доводить меня до обморока, — вяло огрызнулась Гермиона.

— Вы забываетесь, мисс Грейнджер.

— Да. Это потому что я в забытьи. А еще я веду себя несознательно. Это потому что я без сознания, — Гермиона не удержалась и хихикнула. В голове всплыло «от уксуса куксятся, от лука лукавят, от горчицы огорчаются». Это-то здесь при чем?!

— Если вы собираетесь впадать в истерику, извольте делать это за дверью.

— Не собираюсь я никуда впадать. Я просто считаю, что вы неправы. Что так поступать нельзя.

— Еще раз напоминаю вам о недопустимости вашего поведения. Третьего подобного высказывания я не потерплю. Что вы читали по Окклюменции?

— По чему? — удивилась Гермиона.

— По Окклюменции, Грейнджер! Не злите меня. Навык защиты от Легилименции.

— От чего?

— От Легилименции! Хватит валять дурака.

— Легилименция и Окклюменция. Вот, значит, как это называется. Нет, я еще ничего об этом не читала, только собиралась.

— Я вам не верю. Вы слишком грамотно защищались.

— Но недолго, верно? — усмехнулась Гермиона. — Я бы предложила вам посмотреть в моих воспоминаниях и проверить, но боюсь, что с меня уже хватит, сэр.

— Если вы блефуете, мисс Грейнджер... — декан угрожающе помолчал и сменил тему. — Что вы собирались делать с информацией о Квиррелле?

— Прийти с ней к вам же.

— Почему сразу не пришли?

— Обдумывала. Сэр.

— Звучит нелепо.

— Так и вы не сразу меня спросили о событиях того дня. Кстати, почему вы вообще меня спросили?

— Вы свободны, мисс Грейнджер. Хватит на сегодня... крапивы.

— Ясно, сэр. Спасибо, сэр. Спокойной ночи, сэр.

Гермиона с третьей попытки встала с кресла и вышла из кабинета, аккуратно прикрыв дверь. С одной стороны, она, конечно, была рада, что поделилась своими наблюдениями с профессором Снейпом, как и рассчитывала. С другой стороны, она не ожидала, что это будет выглядеть... так. От еле сдерживаемой злости дрожали руки. Впрочем, возможно, это было вовсе даже от слабости. Направляясь в спальню, Гермиона думала о том, что профессор Снейп ей определенно немножко должен после сегодняшнего.

Профессор, похоже, и сам так думал. Ничем иным Гермиона не могла объяснить себе то, что когда она пришла на следующую отработку, дверь была приоткрыта, а из кабинета раздавался голос директора и говорил весьма интересные, хоть и непонятные вещи. Мог профессор Снейп забыть о том, что к нему вот-вот придут на отработку? Так не бывает. Мог ли он ну вот чисто случайно не закрыть дверь во время важного разговора? Кто-то, может быть, и поверил бы в такое, но Гермиона нет. Поэтому она с почти чистой совестью встала у двери и стала слушать.

— Это все-таки слишком сложно для них, — увещевал директор. — Северус, придумай, пожалуйста, что-нибудь попроще.

— Попроще? Что может быть проще обыкновенной логической задачи? — возмутился декан.

— Уверяю тебя, к тому моменту, как они пройдут предыдущие препятствия, им будет не до логики. Вот если бы ты мог дать им на занятиях какое-нибудь очень запоминающееся зелье, а потом использовать его в защите...

— Альбус, вы издеваетесь? Вы хотите сказать, что намерены доверить безопасность всей этой аферы, всего Хогвартса, а потенциально и всего магического мира оболтусам, которые не в состоянии решить логическую задачку?

— Это закрытый вопрос, Северус. Просто придумай что-нибудь другое.

Выразительный вздох декана достаточно четко показал, что именно он думает по этому поводу.

— Да, и еще кое-что. Зеркало.

— Оно уже в замке? — заинтересовался декан.

— Да. Думаю, тебе стоит знать, где именно оно будет находиться.

— Разве не на третьем этаже?..

— На третий этаж мы перенесем его позднее, сначала нужно, чтобы Гарри его увидел. Мне стоит объяснить ему принцип работы зеркала.

— Ну конечно. Нет ведь никакой надежды, что он додумается до этого самостоятельно.

— Не будь слишком строг, Северус. Мало кто может мыслить логически, увидев свою мечту так близко.

— Боитесь, что Поттер впадет в ступор, узрев себя в лучах вечной славы?

— Ты снова несправедлив к нему. Уверен, он увидит в зеркале то, чего ему больше всего не хватает: свою семью.

— Лучше бы он там мозги увидел, — фыркнул декан. — Итак, где оно будет стоять?

— В неиспользуемом классе неподалеку от библиотеки.

— От библиотеки? У Поттера нет ни единого шанса там оказаться.

— Уверяю тебя, Северус, у него есть и повод, и возможность оказаться именно там. Предоставь это мне.

— А что с вопросом безопасности, Альбус? Что если кто-нибудь, кроме Поттера, найдет зеркало Еиналеж?

— Очень маловероятно. Там крайне сложно что-либо найти, если не искать специально.

— То есть, вы его даже охранять не будете?

— Не вижу повода. Если хочешь, можешь пройтись к нему сам, заглянуть, полюбопытствовать...

— Очень смешно, Альбус. Всегда ценил ваше чувство юмора.

— Я очень это ценю, мой мальчик, — серьезно сказал директор. — Что же, мне пора.

Гермиона отшатнулась было от двери, чтобы профессор Дамблдор не застал ее подслушивающей, но тут за дверью раздалось «кабинет директора» и незнакомый Гермионе, но явно магический звук, свидетельствовавший, очевидно, о перемещении. Гермиона постояла за дверью еще с полминуты, затем вошла, поздоровалась и приступила к отработке. Профессор Снейп не искал ее взгляда и не выяснял, почему она опоздала на целых три минуты, из чего она сделала вывод, что он знает, что она не опоздала. И что он осознанно подкинул ей информацию для размышления. Возможно, в качестве оплаты за сеанс Легилименции, возможно, еще с какой-нибудь целью.

Но какие бы цели он ни преследовал, думала Гермиона, погулять около библиотеки в поисках заброшенного кабинета очень даже стоит. Хоть посмотреть, как она выглядит, мечта Гермионы Грейнджер.

Вот уже три дня Гермиона Грейнджер испытывала сомнения в своих умственных способностях. Она знала, что искать, она знала, где искать, но она не могла найти этот чертов заброшенный кабинет с зеркалом! Это оказалось гораздо труднее, чем она предполагала поначалу. Ей казалось, она исходила уже все возможные коридоры возле библиотеки, заглядывала во все двери, но так и не нашла упоминавшееся в разговоре декана и директора зеркало Еиналеж. Нет, может быть, если бы она была готова полностью посвятить этому вечер, без захода в библиотеку, было бы проще, но на такие жертвы она пойти никак не могла, так что поискам посвящала не более часа в день.

Еще немного, и она бы... нет, не сдалась, наверное, но начала бы искать способ попросить у декана узнать точное расположение класса с зеркалом (ну, есть ведь надежда, что он бы не убил ее за это сразу?), но на четвертый вечер ей повезло: она задумалась. Она как раз прочитала кое-что по основам Окклюменции и поняла, что то, что происходило с ней на отработках, видимо, и было «очисткой сознания» или чем-то крайне на нее похожим, поэтому профессор Снейп не смог считать ее мысли... то есть нет, воспоминания! — как обычно, невербально и незаметно, и вынужден был прибегнуть к заклинанию, а это проще, но и болезненнее. Интересно, сколько времени уйдет на то, чтобы поставить приличный щит на основе «нарезания крапивы»? А на овладение созданием ложных воспоминаний? И сколько вообще в школе легилиментов, или только один профессор Снейп?

Вот тут-то она наткнулась на доспехи, которых раньше не видела. То есть, видела, но пятью этажами ниже, около столовой. А эти уж точно встретились ей впервые и красноречиво преграждали дорогу по узкому коридору. Когда и куда она умудрилась свернуть, интересно? И как бы потом найти отсюда выход? И хорошо бы еще до отбоя...

Гермиона оглянулась по сторонам: если уж ее после трех дней поисков она вдруг нашла новое место, имеет смысл поискать дверь в тот самый кабинет. Дверь обнаружилась буквально в двух шагах, и была приглашающе приоткрыта. Гермиона осторожно заглянула внутрь, убедилась, что там никого нет, и вошла. Да, это было похоже на давно не использовавшийся класс. Парты и стулья были сдвинуты в угол, на полу какой-то мусор — кажется, из корзины для бумаг, но главное, зеркало было здесь. Большое, до самого потолка зеркало стояло на подставке из двух когтистых лап. Гермиона неожиданно для себя поняла, что нервничает. Казалось бы, что нового могло ей показать зеркало, если оно должно показать ей именно ее желание? Уж себя-то она, вроде бы, знает очень даже неплохо... Но волнение все равно не проходило.

Гермиона подошла к зеркалу и встала перед ним. Она ждала каких-нибудь магических спецэффектов, но их не было. Зеркало все так же отражало комнату, в нем ровным счетом ничего не изменилось. В чем подвох? Гермиона всмотрелась в зеркальную гладь, пытаясь увидеть там, в отраженной комнате, что-нибудь такое, что могло бы намекнуть ей на ее мечту. Она не сразу поняла, что сама она в зеркале не отражается. Там, в зеркальной комнате, ее просто не было. Она помахала рукой, шагнула ближе, дальше, влево, вправо — ничего не изменилось. Зеркало не отражало ее.

Гермиона строго-настрого запретила себе паниковать и вообще обдумывать этот факт до тех пор, пока не получит больше данных. Она села на одну из парт в углу комнаты и переписала надпись с зеркала: Еиналеж еечяр огеома сеш авон оциле шавеню авыза копя. Потом встала, отряхнула мантию от пыли и пошла искать что-нибудь знакомое, хотя бы библиотеку.

Остаток вечера она расшифровывала надпись с зеркала. Это, в общем-то, было не сложно. Когда имеешь дело с зеркалами, первое, о чем думаешь, — это прочесть надпись наоборот. Сначала, конечно, получилась ерунда: япок азыва юневаш... заклинание какое-то. Хотя нет, даже не заклинание. Заклинания и то понятнее. Но с третьего раза Гермиона все-таки догадалась переписать все буквы сплошь, без разбивки на слова, и разбить их уже по-другому. «Я показываю не ваше лицо, но ваше самое горячее желание». Значит, ошибки нет, это действительно то самое зеркало. Ну, и что тогда это было? Где ее желание? Может быть, у зеркала есть какие-нибудь ограничения? Например, оно не показывает маглорожденных, ну или мало ли что еще...

Гермиона для приличия поломала голову еще пару дней. Для приличия же поискала в библиотеке информацию о зеркале. Не нашла. Зато нашла Поттера и Уизли, которые пытались уломать Лаванду Браун помочь им отыскать сведения о некоем Николасе Фламеле. Лаванда дулась и рвалась на свободу. Уизли был с ней солидарен, но не хотел бросать Поттера. Поттер был уперт. В смысле, целеустремлен. Грейнджер дала себе слово выяснить, о ком же это они так громко старались разузнать, сразу, как только разберется с зеркалом. Она даже зашла к зеркалу еще пару раз, для проверки, но результат был тот же: зеркало отражало всю комнату, но не отражало ее. Однако, если внимательно присмотреться, можно было заметить, что иногда она все-таки в зеркале мелькала, но стоило ей встать прямо перед ним, как ее отражение исчезало. Так что теорию, что зеркало просто почему-то ее не отражает, пришлось признать неверной.

Зеркало настолько заняло ее мысли, что она стала менее внимательной на уроках. На успеваемости это сказаться не успело, но самой Гермионе было заметно и неприятно. В конце концов, она решила, что профессор Снейп в счет все того же сеанса Легилименции мог бы еще немножко ей помочь, и в середину домашней работы по Зельеварению вставила два вопроса: «В каком случае человек не отражается в зеркале Еиналеж? Что увидит в зеркале счастливый человек?»

Работа вернулась к ней с отметкой «Удовлетворительно» и пометкой на полях: «Слишком много отступлений от темы». Ее вопросов по поводу зеркала в работе не было. Зато на их месте были ответы: «В случае, если он встал не в том месте; счастливый человек увидит только себя», которые пропали из работы к вечеру. В общем, Гермиона сочла, что возможность ошибки исключена: зеркало показывало ей ее мечту. И не то чтобы нужно было быть очень умной и догадливой, чтобы понять, в чем она заключалась. И очень вряд ли ей просто хотелось стать невидимкой.

«Поздравляю, Грейнджер, твои суицидальные наклонности можно считать доказанными, — гнусно хихикал внутренний голос с интонациями Малфоя. — Читала литературку про трудных подростков, да? Про саморазрушение и аутоагрессию тоже в курсе? Слышала много умных слов? Вперед, убеди себя, что ты себя очень любишь и хочешь жить».

Так паршиво, как этим вечером, Гермионе давно не бывало. Она аккуратнейшим образом сделала все уроки, потом прошлась до Астрономической Башни, постояла там минуты две, продрогла, вернулась в подземелье, осмотрела гостиную, осмотрела спальню, искомого не нашла и пошла обыскивать коридор.

Дафна Гринграсс обнаружилась все в той же нише. В одной из двух. Гермиона попыталась припомнить, в которой из них в первую их встречу в этом месте сидела Гринграсс, а в которой она сама, но не смогла. Она остановилась рядом и требовательно сказала:

— Пойдем со мной.

Гринграсс глянула на нее так, будто собиралась спросить «с чего бы?», но почему-то просто встала и пошла. Гермионе очень хотелось показать кому-нибудь зеркало, но кроме Гринграсс, в общем-то, было некому. Можно было бы показать Забини или Малфою, но они бы неизбежно начали трепаться. А Гринграсс не станет. Ну, наверное. Может быть. Если повезет. Они молчали до самой библиотеки и даже еще немножко после, пока Гермиона искала нужный коридор (она уже почти выучила дорогу, почти, но все равно каждый раз сомневалась). Заговорила Гринграсс только около доспехов.

— Ты мне собираешься страшную тайну открыть или банально решила провести кровавый обряд? Если обряд, то место неудачное.

— Тайна у меня так себе, Гринграсс. Зеркало хочу показать. Красивое. Посмотришь?

— Посмотрю. Люблю красивые вещи. И свое отражение тоже.

— Обещаешь больше никому не показывать?

— Грейнджер, обещать я могу что угодно. Сдержу ли обещание — это другой вопрос. В данном случае, может, и сдержу. Не вижу смысла таскать кого-то к зеркалу через ползамка.

Все она, конечно, видела. Иначе почему бы она до сих пор стояла здесь вместо того, чтобы оскорбиться и уйти? Ну, пообещала, вот и хорошо. Гермиону, конечно, немного мучила совесть по поводу того, что она решила раскрыть еще кому-то информацию, которую доверили ей, и даже не то чтобы доверили....

В общем, нехорошо как-то. Самую малость нехорошо, ведь условия, на которых ей предоставили информацию, они с деканом не оговаривали. И все-таки нехорошо, потому что условия самым очевидным образом подразумевались. Но узнать, что увидит в зеркале Гринграсс, почему-то хотелось гораздо больше, чем соблюсти собственные представления о правильном поведении. Они зашли в класс, и Гринграсс подошла к зеркалу. Посмотрела на надпись сверху, хмыкнула задумчиво.

Гермиона подошла и встала неподалеку, так, чтобы в зеркале не отражаться.

— Что ты в нем видишь? — спросила она.

— Странный вопрос. Я вижу себя, конечно, — ну да. А чего, собственно, она ожидала? Что Гринграсс расскажет ей как на духу, о чем она мечтает? Или она просто такой счастливый человек, что?.. — И тебя вижу.

Она же специально встала так, чтобы не отражаться. Да и зеркало не должно же... Гермиона шагнула ближе, чтобы тоже заглянуть в зеркало.

— А теперь тебя не вижу.

В самом деле, в зеркале отражалась только Дафна, а Гермионы там не было. Гермиона подошла еще ближе и встала прямо у Гринграсс за спиной. В зеркало она больше не смотрела, а смотрела куда-то в гринграссовский блондинистый затылок, отмечая выбившиеся из прически волоски.

— А теперь ты снова там есть.

Гермиона подняла глаза на зеркало — и в самом деле, ее отражение стояло за спиной отражения Гринграсс с озадаченным выражением лица.

— Очень занятные оптические эффекты, — прокомментировала Дафна. — Давай закончим с экспериментами, отбой скоро.

— Ты иди, я тебя догоню, — отозвалась Гермиона, все еще глядя в глаза своему отражению. — Дорогу найдешь?

— Найду, не идиотка, — фыркнула Гринграсс и вышла из комнаты. А отражение ее осталось стоять в зеркале рядом с Гермионой.

«Поняла?» — спросила Гермиона у себя самой.

«Нет. Ни черта не поняла. Не надо это понимать. Не все можно понять сразу. Надо это просто запомнить, чтобы когда-нибудь понять».

«Надо запомнить. Захочешь не забудешь. Очень уж занятные... оптические эффекты».

Не пытайся объять необъятное,

Не пытайся понять непонятное,

Не пытайся принять неприятное.

А не то сразу мозги набекрень и мысли в рифму.

Больше Гермиона к зеркалу не ходила. Гринграсс если и ходила туда сама, без нее, то говорить об этом с Гермионой явно не собиралась.

А Гермиона вернулась к более насущным проблемам. Например, к запирающим чарам, чтобы Паркинсон наконец перестала шарить по ее вещам. И Николасу Фламелю, которого искали в библиотеке гриффиндорцы. «Сто знаменитых фамилий» ничего ей не дали, да и в других книгах о знаменитых людях она его не нашла, но ее не оставляло ощущение, что она откуда-то знает эту фамилию. Разгадка нашлась на обороте вкладыша от шоколадной лягушки. Вкладыш выбросил Малфой с негодующим возгласом «Да что такое, опять Дамблдор!» Бумажка покружилась между креслами и приземлилась рядом с Гермионой. Она скользнула по ней взглядом и вдруг увидела: «Также знаменит работами в области алхимии со своим коллегой, Николасом Фламелем».

«Величайшие достижения алхимии»! Вот где надо его искать! Она давно взяла эту книгу в библиотеке и периодически перелистывала перед сном, так, для общего развития. Там-то она и видела это имя. И говорилось в той статье...

Гермиона бросилась за книгой. Да, так и есть: Николас Фламель — создатель философского камня, человек, справивший шестьсот шестьдесят пятый день рождения.

Ну вот, еще одна задачка разрешилась. Только непонятно: Поттеру и Уизли-то он зачем нужен?

В середине декабря выпал снег и все вдруг вспомнили, что скоро Рождество. Слизерин обменивался приглашениями на званые вечера, которые должны были состояться на каникулах, обсуждал наряды и предвкушал. Остальные три факультета, кажется, ничего не предвкушали, а просто уже веселились. Забини донес до Гермионы слух, что близнецы Уизли заколдовали снежки так, чтобы они гонялись за Квирреллом и били его по тюрбану. Заработали отработки, конечно, но Гермиона полагала, они должны были радоваться тому, что вообще остались живы. Она-то видела, что именно может сделать Квиррелл. Интересно, почему он ничего не сделал Уизли? Охотится именно за Поттером? Или вообще больше ни за кем не охотится?

Почты почти не было: совы отказывались летать в метель. Гермиона отправила с одной отважной совой письмо родителям, указывая дату и время приезда, и отменила переписку с ними до самых каникул. Хогвартс, не получающий свежих новостей из внешнего мира, варился в собственном соку. Например, озабоченно выяснял, кто едет домой на каникулы, а кто остается в Хогвартсе.

Гарри Поттер и Рон Уизли оставались. Это выяснилось еще в день, составления списков тех, кто остается на каникулы в замке. И весь Слизерин должен был об этом знать. Ну, по мнению Малфоя. Семья Уизли уезжала куда-то за границу, а Гарри Поттера, кажется, просто не очень-то ждали дома, хотя в это трудно поверить. Раздобыв эти не такие уж секретные сведения, Малфой огласил их один раз, другой, третий, десятый. Очевидно, он считал наличие у себя семьи личной победой над Поттером. Гермиона отказывалась понимать, какая может быть личная победа без личных заслуг, но она давно оставила попытки понимать Малфоя логикой и тем более о чем-то спрашивать, когда его несет. Особенно когда речь идет о Поттере.

Каждый совместный урок с Гриффиндором Малфой обязательно высказывался по поводу «тех бедняжечек, которых домой никто не звал». Высказывался и обращался в живой локатор, улавливающий малейшие колебания чужих эмоций: задел или нет? Сильно или недостаточно? Поттер, к чести его, держался почти до самых каникул и никак не реагировал на подначки. Наверное, Гермиона не стала бы восхищаться этим, если бы видела, что Поттеру просто все равно. Фокус в том, что ему как раз было не все равно, и это было заметно, но он все равно ни разу не попытался ни подраться с Малфоем, ни даже снизойти до ссоры. Малфоя это, конечно, дополнительно обижало, но если уж человек настолько не в состоянии обуздывать свое настроение и свои эмоции, то обидеть его пару раз не помешает, думала Гермиона.

Сама она, конечно, собиралась домой и уже озаботилась поиском подарков для родителей, благо еще первого сентября они выдали ей карманные деньги, которые нигде, кроме Хогвартс-экспресса с его сладостями, так и не пригодились. Вот если бы они ходили в Хогсмит... но увы, это развлечение доступно только с третьего курса. Поэтому она вручила деньги Флинту, оговорив приличные комиссионные за услуги, а он купил ей понемножку волшебных сладостей и всяких дурацких сувениров, вроде колдографий Хогвартса и окрестностей, подарочного издания Истории Хогвартса с иллюстрациями и волшебных шаров — вроде маггловских стеклянных, но снег в них не прекращал идти никогда.

Сладости Гермиона попросила скорее в порядке эксперимента: ей было интересно, победит ли любопытство родителей железное семейное правило «от сладкого портятся зубы» или нет. В крайнем случае, она всегда могла съесть их сама. Зубы-то, конечно, портятся, но вот у нее они здоровые, и что? И ничего хорошего. Если вдруг раз в месяц решишь улыбнуться, сразу похожа на бобра. Конечно, Гермиона не улыбалась «открытой» улыбкой («с зубами», как выражалась мама) не поэтому, а просто потому, что обычно было некому и незачем. Но отсутствие выбора, улыбаться или нет, конечно, раздражало, как всегда раздражает отсутствие выбора.

А сувениры она собиралась дарить им на разные праздники в течение года, начиная вот как раз с Рождества. Спасибо Мерлину за магию! Или кого там надо за нее благодарить? Выбор подарков всегда был для Гермионы делом мучительным. Она, никогда не жаловавшаяся на внимание и память, почему-то просто не могла запомнить чужие предпочтения и пожелания. С изумлением, близким к ужасу, она понимала, что другие могут запомнить оброненную за пару месяцев до ключевой даты фразу «ах, как мне понравился вон тот шарфик» и приобрести этот самый шарфик. Но сама не могла, не слышала, не замечала этих фраз. Поэтому подарки у нее всегда были оскорбительно универсальные: открыточки, сувенирчики, прочая ерунда. Конечно, в одиннадцать-двенадцать лет, когда подарки покупаются на карманные деньги, это еще простительно, но Гермиона с обреченностью приговоренного понимала, что даже когда она вырастет, лучше не станет. Все что она сможет сделать, это покупать более дорогие безликие и чаще всего бесполезные наборы, созданные для того, чтобы людям без фантазии было что подарить родным. Ну и книги. Но она, в общем, догадывалась, что не всех и не всегда интересуют книги. Понять этот факт совершенно невозможно, но запомнить уже пришлось.

В общем, спасибо магии, которая делает обычные безделушки куда более интересными для маглов. А вот тетя Роуз и дядя Альберт пока не знают, где она учится, и вообще не знают о магии, и непонятно, стоит ли им об этом говорить. Родители вот почему-то рассказывать об этом не хотели, вообще никому. Как же хорошо, что с дальними родственниками можно пока что обойтись открытками. Открытки можно будет купить уже на Кингс-Кросс.

За день до отъезда Уизли чуть не подрался с Малфоем и потерял пять баллов. Но Гермиону заинтересовало не это, а то, что случилось позже, когда Уизли и Поттер зашли в Большой Зал, который как раз украшали к Рождеству (она пошла следом, ей тоже хотелось посмотреть, профессор Флитвик выделывал совершенно упомомрачительные вещи... вот она и услышала). Они снова пытались узнать, кто такой Фламель. На этот раз почему-то у Хагрида. Нашли кого спрашивать, ну в самом деле! Хотя, судя по тому, как юлил и отнекивался Хагрид, он действительно знал, кто это. Ну надо же. А по виду и не скажешь. Самая загадочная загадка загадочных гриффиндорцев: почему, ну почему нельзя спросить у мадам Пинс? Неужто она бы не подсказала, где искать про Николаса Фламеля? Неужели они до этого не додумались? Или просто разводят секретность? Интересно, почему?

Подойти бы и спросить, так ведь не расскажут же. Она же слизеринка.

Борей Брейд мало что писал про подарки в своих основах этикета, уделяя основное внимание каким-то очень традиционным вещам, вроде часов, которые положено дарить юноше на совершеннолетие. Не найдя никаких указаний вроде «дарить шоколад — страшное оскорбление, потому что чистокровные вообще странные», Гермиона после некоторых раздумий отложила коробку шоколадных лягушек для Гринграсс (как-никак, та ей уже сделала один подарок, надо бы отдариться) и подарочный набор конфет в форме мячей для Квиддича самому Флинту — за помощь с полетами и за то, что не поленился ей все это купить. Странно, конечно, дарить человеку то, что он сам и покупал, но странностей бояться — в Хогвартсе не учиться, так что пусть будет пока что так, раз уж в Хогсмит первокурсникам нельзя. Остальные сокурсники совершенно точно перебьются без ее подарков. Уж им она ничего не должна, как и они ей. К тому же, вряд ли какой-либо знак внимания с ее стороны может их обрадовать. Не факт, что он обрадует ту же Гринграсс, ну так она-то как раз пусть позлится.

Но самый щедрый свой подарок она приберегла для гриффиндорцев. Потому что раздражали. Сидят в библиотеке, шушукаются, Поттер даже в Запретную Секцию чуть не залез — зачем, спрашивается?! В общем, даже просто находясь в одном помещении с ней, они мешались. Поэтому тем же вечером Гермиона засела в библиотеке, терпеливо дождалась прихода гриффиндорцев и довольно громко для библиотеки пошла сдавать мадам Пинс «Величайшие достижения алхимии». Мадам Пинс демонстративно проверила книгу на предмет карандашных пометок, порванных страниц и прочего непотребства, и из книги ожидаемо выпала загодя положенная туда закладка.

— Это ваше, как я понимаю.

— Да, это мое, извините. Самая интересная статья во всей книге, удивительно, каких высот достигла алхимия благодаря Николасу Фламелю.

Они с мадам Пинс вежливо поулыбались друг другу и поддерживать светскую беседу дальше не стали. Гермиона пронаблюдала некоторое волнение среди двух гриффиндорцев. Значит, услышали. Ну, в таком случае, Счастливого Рождества им.

В Хогвартс-экспресс Гермиона села с неизвестно откуда взявшимся чувством выполненного долга.

Было так невероятно странно снова увидеть маму и папу. Находясь далеко от них, Гермиона по ним, в общем-то, не скучала и вспоминала о них скорее как о факте своей биографии (родилась, росла, училась, есть родители). Поэтому она вовсе не была уверена, что в состоянии будет симулировать радость встречи, но притворяться почти и не пришлось. Она была действительно рада, когда заметила их на вокзале, хоть и не очень поняла, почему. Оставалось всего-то ничего: транслировать эту радость вовне, так, чтобы она была заметна и при этом выглядела как спонтанное, непродуманное проявление чувств. Ох, какая гадость эти человеческие отношения. В Слизерине было проще...

Во время первого семейного ужина она взахлеб вываливала все хогвартские сплетни, которые только смогла вспомнить, разбавляя их рассказами о «замечательной подруге Дафне» (ну пусть родители наконец-то порадуются, что у нее есть друзья!), «знаменитом мальчике Гарри Поттере» и «таких здоровских ребятах из Квиддичной команды, о, Квиддич — это такая игра...» Охрипла. Остаток вечера с чистой совестью молча пила молоко и слушала, что интересного случилось дома за эти месяцы. Вообще, несмотря на то, что играть здесь приходилось больше и активнее, дома оказалось неожиданно уютно. Наверное, потому, что в Слизерине никого не волновали мелкие детали ее поведения, но любой крупный просчет мог привести к ощутимым неприятностям и противостоянию с факультетом. Здесь же на кону было только настроение ее родителей. Там маски были почти необходимостью. Здесь — ее доброй волей. Добрая воля обязывала куда больше и не давала того странного чувства, которое возникало порой в школе, что маску можно просто снять, потому что, в конце-то концов, всем же все равно!.. Зато было гораздо понятнее, ради чего она вообще все это делает...

Не надо было столько об этом думать. Просто не надо. Тогда, глядишь, и ночью бы спала спокойно. Гермионе почти никогда не снились кошмары, самое неприятное, что с ней случалось, это грустные и скучные сны, после которых она просыпалась в плохом настроении. Но ночь после приезда домой стала одним из несчастливых исключений.

Гермиона стояла в одном из коридоров Хогвартса. Она никогда еще не бывала именно в этом месте раньше, но Хогвартс все-таки достаточно узнаваем, чтобы уверенно об этом говорить. К тому же, Гермиона, просто знала, что находится именно в Хогвартсе, в Восточном Крыле, на третьем этаже.

«Умереть мучительной смертью», — эхом раздался в коридоре голос Альбуса Дамблдора. Надо было немедленно бежать отсюда, но Гермиона не могла пошевелиться, будто окаменела. Одна из дверей тихо приоткрылась и из нее выползло чудовище. Это была огромная змея с множеством голов. Лица у змеиных голов были человеческие. Это были ее сокурсники-слизеринцы. Змея шипела, извивалась и источала опасность. Во сне Гермиона знала язык змей, поэтому понимала, что та говорит ей, что грязнокровке не место в Доме Салазара, поэтому она умрет. Смерть почему-то не очень испугала Гермиону, но ей овладело отвращение. Пускай ее жизнь закончится прямо сейчас, но не так, не от этой пакости, только не это!

Она снова попыталась убежать, но обнаружила, что может пошевелить только правой рукой. В руке была палочка. Это был ее шанс на спасение. Она подняла палочку, чтобы защищаться, и... поняла, что все бессмысленно. Она не знает ни одного подходящего заклинания. Ни одного. Чем она может сразить эту змею? Ничем. Разве что воткнуть палочку в один из множества змеиных глаз... она отыскала среди всех этих лиц лицо Панси Паркинсон и с мстительной радостью — хоть напоследок, вот тебе, гадина, за мои волосы! — всадила палочку ей в глаз. Палочка вошла туда легко и свободно, но змея будто бы и не заметила этого, и в следующий момент зубы Паркинсон сомкнулись на ее запястье. Гермиона умерла, и это было не так уж плохо. По крайней мере, гораздо лучшего того, что смерти предшествовало.

Через несколько минут она проснулась. Сердце колотилось так, что стук отдавался в ушах. Гермиона подождала, пока сердцебиение успокоится и попыталась снова заснуть. Не вышло. Пришлось вставать и начинать обдумывать. Она с трудом подавила в себе порыв броситься к тем книгам, что она взяла с собой в качестве чтива на каникулы, и найти всю доступную информацию о вещих снах. Напомнив себе раз примерно десять, что даже в магическом мире к предсказаниям будущего многие относятся весьма скептически и что, скорее всего, для таких вещей нужен особый дар, которого у нее, у Гермионы, быть никак не может, она сосредоточилась на том, что именно таким образом пытается ей сказать ее подсознание.

Это было гораздо проще предсказаний. Что называется, «к гадалке не ходи». Ее подсознание считало однокурсников не просто неприятными типами, а реальной, ощутимой угрозой. И мягко намекало, что если дело дойдет до магического или силового противостояния, то противопоставить им Гермионе будет просто нечего. Потому что она, дура такая, с начала учебного года расширяет кругозор и повышает эрудицию, интересуется традициями, историей и очень практичными чарами, которые сделали бы жизнь маглов гораздо проще. Ну и еще немножко разбирается в запирающих чарах. И ничего, абсолютно ничего не узнала о том, как обезопасить не только свои вещи, но и себя саму. Она по-прежнему считала, что по-хорошему защищать граждан должны авроры, а дети в школе драться не должны вообще, тем более с применением заклинаний, но судя по тому, что в течение учебного года кто-то периодически попадал в лазарет благодаря чужим проклятиям, ее мнение было не слишком популярным. Было бы глупо когда-нибудь пострадать только из-за того, что не приняла во внимание чужую точку зрения...

Что еще? Оказывается, она все еще не забыла тот инцидент со стрижкой и хочет мести. Очень хочет. До смертоубийства практически. И считает Панси самой опасной из «голов» слизеринской змеи. Профессора Снейпа среди голов не было. Его она почему-то не считает опасным для себя? Это странно, но действительно не считает. Была ли среди змеиных голов Гринграсс? Гермиона не помнила.

Самое очевидное: она не отождествляет себя с этой змеет, следовательно, до сих пор до конца не считает себя слизеринкой, и это очень зря. Нравятся ей ее сокурсники или нет, она учится в Слизерине, значит, она слизеринка. Надо будет поработать над этим.

Наконец, место действия. Запретный коридор. Место, где можно умереть мучительной смертью. О да, ее волнует, что такое место в принципе есть в школе, в которой она учится. То самое место, где поймали Гарри Поттера, то самое место, куда должны на этих каникулах унести зеркало Еиналеж. После того, как директор Хогвартса лично позаботится о том, чтобы Гарри Поттер знал принцип работы зеркала. Зачем? Чтобы Поттер сделал что-то там, на третьем этаже? А входит ли в этот план мучительная смерть Поттера или предполагается, что он-то там выживет? Оказывается, ей это интересно. Она полагала, что вся информация, которую она ненароком узнала благодаря щедрости декана и посиделкам в библиотеке, нужна ей исключительно для галочки, для приятного осознания того, что она знает то, что не всем известно. Оказывается, она хочет знать больше.

И вот интересно, почему ей не приснился Квиррелл? Покончив с анализом, Гермиона смогла снова заснуть. А утром, после завтрака, засела за книги и принялась искать там заклинания достаточно безобидные, чтобы никого не убить, но пригодные для самообороны и нейтрализации нападающих.

Танталлегра, Петрификус Тоталус, Локомотор Мортис, Силенцио — это то, что, как постановила Гермиона, она в состоянии осилить в ближайшее время. Насчет заклинаний Ступефай, Протего и Рефлекто она не была уверена, они требовали тренировки, а на каникулах это было исключено. А жаль. Так хотелось сотворить палочкой хоть что-нибудь, что угодно! Кажется, это зависимость от магии. Именно поэтому Гермиона в первый же вечер убрала палочку в футляр. И теперь сидела над теорией. Только над теорией. Никаких «ну я только разочек попробую Ступефай». Нет и нет. У нее есть сила воли. И, помимо заклинаний для защиты, книга по Окклюменции. А еще надо было проверить, получается ли из кухонных обязанностей такое же хорошее упражнение по очищению сознания, как из отработок в кабинете Зельеварения.

Как оказалось — да, получается. Не обязательно даже что-то резать, можно и просто посуду мыть. А если много раз подряд ввалиться в это состояние и прочувствовать момент вваливания, то потом можно даже попробовать вызвать его произвольно. Вообще-то, у нее это уже получалось, перед деканом, во время сеанса Легилименции, но то были все-таки чрезвычайные обстоятельства, напуганные люди еще и не такое могут. А вот просто сидя в гостиной посреди разговора чуть-чуть выпасть из сознания, не теряя нить беседы, вот где сложно-то! А ведь это только азы...

За день до Рождества Гермиона упросила родителей посетить Диагон-аллею и отправила подарки адресатам с помощью почтовых сов. Утром помимо подарков от родителей она обнаружила двух сов на подоконнике. Одна сова принесла открытку с надписью «И тебя с Рождеством, Грейнджер» и набор сахарных перьев, другая записку «Фу, как неоригинально». И хотя оба послания не были подписаны, понять, кто какое написал, труда не составило.

В школу Гермиона возвращалась отдохнувшей и вооруженной. Арсенал, конечно, не впечатлял, но она все же надеялась, что против первокурсников выстоять сможет, а для старших интереса не представляет.

А волшебные сладости родители с удовольствием съели. Для этого пришлось соврать им, что от магии не бывает кариеса. Ну а кто знает, может быть, это правда.

Был последний вечер каникул. Гермиона стояла под дверью кабинета декана. И это было уже даже не смешно. Ну ладно в прошлый раз, тогда было понятно, почему декан допустил, чтобы она подслушала разговор под дверью. А сегодня-то почему? Гермиона и самой себе не смогла бы объяснить, почему она так уверена, что декан ну просто не мог забыть, что велел ей зайти этим вечером. Что декан вообще ничего не забывает и ничего не делает случайно. Она, конечно, проводила с собой разъяснительную работу, напоминая себе, что декан, вообще-то, тоже человек, но в глубине души полагала, что если и человек, то почти совершенный.

Легилименция. Невербальная магия. Своя очень подробная и надежная маска. Наблюдательность. Хладнокровие. Чего ж вам еще?..

Но все-таки второй раз за полгода слушать под этой дверью разговор с теми же действующими лицами — это было очень странно.

А вообще — с чего она взяла, что профессор Снейп вообще знал, что директор заглянет к нему сегодня, и знал, о чем пойдет разговор? Вон как орет-то...

— Нет и нет, Альбус! Я понимаю вам безразлична моя репутация, зато дорог ваш Золотой Мальчик, вот вы его и оберегайте на матче, а у меня есть дела поинтереснее.

— Дело в том, Северус, что я до сих пор не уверен, что смогу присутствовать на матче, — несколько смущенно ответил директор. — Если у меня получится, то все будет хорошо. А если нет? В мое отсутствие только вы сможете помешать Квирреллу повторить попытку навредить Гарри.

— А вы считаете, на поле мне будет очень удобно его защищать? — ядовито поинтересовался профессор Снейп. — Вообще-то, считается, что судья должен следить за игрой, а не носиться по полю за Ловцом факультета-соперника. В прошлый раз я хотя бы с трибуны мог попытаться ему помочь, а в этот я могу просто не успеть среагировать. Альбус, это нерационально!

— И все же, мне будет спокойнее, если ты будешь ближе к Гарри.

— А мне будет спокойнее, если я действительно смогу что-то сделать, а не буду болтаться на метле!

— И все же...

— Я буду подсуживать Хаффлпаффу.

— Это ничего, это даже хороший ход, мальчику не привыкать к трудностям, и твоя репутация как раз будет в порядке. Кстати, Северус, вы так и не выяснили, был ли тот упавший плакат Гриффиндора на прошлом матче случайностью или кто-то таким образом помог Гарри?

Ой. А вот об этом повороте Гермиона как-то не подумала. Попадать в поле зрения директора ей совсем не хотелось. Не то чтобы она его боялась, или не любила... вообще, на факультете не любить директора считалось хорошим тоном, однако, видимо, мало кто на факультете знал, что у директора какие-то свои дела и отношения с деканом. А раз декан помогает директору, возможно, не стоит торопиться и перенимать всеобщее к нему отношение. Но все-таки, пожалуй, пристального внимания к ее персоне уже достаточно. Хватит с нее и того, что профессор Снейп явно знает про нее нечто лишнее. Конечно, ее личность и поступки — это не бог весть какая ценная информация, и все-таки зачем посторонним людям что-то об этом знать?

Любопытство ведьму сгубило. Так это, наверное, называется.

Пауза за дверью все тянулась.

— Нет, не узнал, — медленно сказал декан. — И по всей видимости, уже не узнаю. Никто ничего не видел и не знает. Увы.

— Очень жаль. И знаете, Северус, у меня к вам еще одна просьба. Присматривайте за мальчиком в замке. Боюсь, что если он будет слишком много бродить один, Квиррелл может застать его и воспользоваться положением.

— То есть вы предлагаете мне составить ему компанию в прогулках по замку? О, чудесно. Никаких проблем, — почти прошипел декан. Когда он вот так вот шипел на Гермиону, следующим шагом был сеанс Легилименции. Она бы на месте директора уже боялась. — Только вот не боитесь ли вы, что у вашего героя сдадут нервы? Он и так считает, что это я пытался сбросить его с метлы во время матча...

— С чего вы это взяли? — удивился директор.

— О, я умею добывать информацию. Вам ли этого не знать.

— Но с чего бы ему так думать?

— А зачем ему вообще думать? Я не сдуваю с него пылинки и не делаю ему поблажек только за то, что он Мальчик-Который-Выжил. Разумеется, я и есть главный злодей, иную картину мира и не вместят его куриные мозги.

— Надо же, как нехорошо получается, — огорчился директор. — Ничего, Северус, мы что-нибудь придумаем...

— О, господин директор, заверяю вас, мне это не нужно. Мое самолюбие нисколько не страдает от происходящего.

— Возможно. Но лучше бы ему знать, с кем он встретится, когда пройдет нашу защиту. Иначе неожиданность может деморализовать его.

— Вам виднее, Альбус, — фыркнул декан, меняя тон на более дружелюбный.

Гермиона поняла, что сама не своя от злости. Да как он вообще смеет, этот Поттер? Профессор ему жизнь спасал, а он... вот взять самый тяжелый том «Истории магии» и настучать ему по лохматой башке! Так вопросы, конечно, не решаются, зато это очень гриффиндорский способ разрешения конфликта, не так ли? Хотя если вспомнить, как профессор относится к Гарри Поттеру на занятиях... и никогда не упустит возможность снять баллы, и гадость сказать, и вообще буквально шипит от злости при любом упоминании его имени... возможно, на месте Поттера она бы тоже... нет уж, не будет она ни на чьем месте. А Поттер заслуживает книжкой по затылку, и не раз!

Она решительно постучалась в дверь, не особенно прислушиваясь, что там теперь обсуждают. Информация информацией, но ей бы переварить то, что она уже услышала...

— Ну что же, мы продолжим этот разговор позже, — донеслось из-за двери, и директор вышел из кабинета, взмахом руки показывая ей, что уже можно зайти. Профессор Снейп посмотрел осуждающе, но ничего об этом инциденте не сказал.

Дальнейшее осмыслению не поддавалось принципиально. Профессор допрашивал ее на предмет прочитанных за каникулы книг и планов по внеклассным занятиям. Зачем ему?! Гермиона так растерялась, что даже совершенно честно ответила, что изучала проклятия для самообороны и щитовые чары. Чуть не сказала и про Окклюменцию тоже, но вовремя сдержалась. Профессор, впрочем, и про Окклюменцию тоже понял, кажется.

— Все это очень мило, мисс Грейнджер. Отрадно, что до вас наконец-то дошло, чем на самом деле магический мир отличается от маггловского. Только вот ни одно заклинание не будет столько же эффективно завершать бой и исключать саму возможность его продолжения, чем это, — профессор Снейп молча взмахнул палочкой, и палочка Гермионы вырвалась из ее руки и полетела к нему. Он поймал ее и стал задумчиво разглядывать. Черт возьми, как это невероятно унизительно! Может, Поттер не так уж и не прав?

Гермионе никогда еще не приходилось отдавать палочку в чужие руки. Ощущение было не из приятных. Будто вся ее жизнь в руках кого-то другого, и он может сломать ее буквально движением руки. Вдруг стало понятно, насколько волшебная палочка — такая могущественная и волшебная — уязвима сама по себе, без хозяина. Ужас. Самым трудным оказалось не броситься к профессору с воплем «Отдайте пожалуйста». Чудом удалось сдержаться, а то была бы ну прямо как маленькая.

— Что это за заклинание, сэр? Оно и впрямь самое удобное. Вы ведь мне скажете?

Профессор Снейп ядовито усмехнулся, глядя на нее. Видимо, ее переживания от него не укрылись. И толку от той Окклюменции, если в критический момент она о ней забывает?! Гермиона сделала над собой усилия и провалилась куда положено. Судьба палочки не перестала ее волновать, зато дыхание сразу выровнялось и даже стало понятно, куда именно бросаться, если всегда помогавший ей профессор вдруг решит зачем-то сломать ее палочку. Как раз в этот момент он положил ее палочку на стол и подтолкнул к Гермионе.

— Вы же любите учиться, мисс Грейнджер. Вот и найдите это заклинание сами. Достаточно того, что я показал вам его действие, — нет слов. Просто. Нет. Слов. Ей что, перерывать учебники ЗОТИ за все семь лет?! — Впрочем, могу подсказать вам, что не такой уж это продвинутый курс, раз уж вам данное заклинание должно быть под силу исполнить. Думаю, вам имеет смысл посмотреть программу за первые два-три года обучения.

— Спасибо, профессор, я непременно так и сделаю! — и побольше идиотической радости на лице, а как же, Грейнджер же любит учиться!

— Прекратите цирк, — отмахнулся декан. — Я еще не закончил. Дело не только в том, что вам стоит выучить данное заклинение. Но и в том, что вы не успели уклониться от моего выпада. Что мешало вам нырнуть под стол? Недостаточная скорость реакции?

А в самом деле, что?! Нет, ну скорость реакции, конечно, тоже, но... Идиотка...

— Но... вы же демонстрировали мне заклинание. Я хотела увидеть его действие, — почему это так глупо звучит, хотя вообще-то вполне естественно?

— Вот как? А если бы я решил показать вам смертельное проклятие, вы тоже были бы не против, чтобы я показывал его на вас? — а такое есть? Ой-ой-ой...

— Но вы же мой преподаватель, сэр. Я вам доверяю. Я не думаю, что вы стали бы...

— Не всем преподавателям можно доверять. И уж тем более не стоит доверять человеку только потому, что он получил должность в Хогвартсе, — отчеканил профессор Снейп, и Гермиона поняла: именно за этим он ее и позвал. И говорил сейчас совсем не о себе. Это было предупреждение.

— Я поняла, профессор, спасибо вам. Я была не права.

— Смею надеяться, вы действительно в состоянии осознать такие простые вещи, — кивнул декан. — Что же, в таком случае я вас более не задерживаю.

Гермиона попрощалась с деканом и пошла к Гостиной. Значит, вот так, да? Профессор занят присмотром за Гарри Поттером, поэтому присмотреть еще за студенткой Грейнджер у него нет времени, так что пусть студентка Грейнджер не доверяет преподавателям (особенно некоторым) и учится защищаться. Ну, так, на всякий случай. Что же, спасибо и на этом. Мог бы ведь и не предупредить.

А заклинание она вспомнила перед сном. Оказывается, читала уже. Разоружающее. Экспеллиармус. Третий, кажется, курс.

Матч Слизерин-Рейвенкло прошел практически незамеченным — ну, если в масштабах всего Хогвартса. Слизерин-то о нем помнил, хотя тоже не столь старательно, как о матче с Гриффиндором. Из первокурсников первой о нем, кажется, вспомнила не интересующаяся Квиддичем Гринграсс, потому что ей «так Хиггс же рассказал». Только после этого матчем заинтересовались остальные, включая саму Гермиону, которую Флинт озадачил рисованием нового плаката. Пришлось и на матч пойти: ей показалось, что если она плакат сделает, а на матч не пойдет, Флинт ей припомнит потом. С него бы сталось. Мальчики помогать ей с плакатом не пожелали, поэтому полвечера она трудилась над ним в одиночку (знаете, как тяжело сделать плакат, пусть даже с помощью магии, если не умеешь и не любишь рисовать?), а потом к ней присоединилась пара человек из команды, и вместе они быстро все сделали.

Почему, интересно, все эти странные люди с Хаффлпаффа и Гриффиндора перед прошлым матчем так старательно делали вид, что их интересует Квиддич? Народу на трибунах на этот раз было почти вдвое меньше, ярых болельщиков от гриффиндорцев практически не было (хотя, между прочим, могли бы прийти поболеть за Рейвенкло, например, как Рейвенкло болел за них на прошлом матче) и в целом было не так шумно, не так тесно, в общем, вполне сносно.

Судя по реакции зрителей и все так же пристрастного комментатора, команда в этот раз была на высоте (впрочем, в прошлый раз они тоже были на высоте, просто Поттер тогда оказался еще выше них) и выиграла не без усилий, зато с каким-то довольно фантастическим счетом. Флинт победе радовался сдержанно, и когда Гермиона подошла его поздравить, сказал, что теперь все зависит от матча Гриффиндор-Хаффлпафф: если Гриффиндор выиграет, то первенство в любом случае ему и достанется. Видимо, именно поэтому даже в Слизерине (не говоря уж о школе вообще) о предстоящем матче Гриффиндор-Хаффлпафф говорили гораздо больше, чем о победе Слизерина в матче с Рейвенкло. Переживали за первенство, должно быть. Ну, по крайней мере, Гермионе хотелось верить, что это такая извращенная форма патриотизма. Если бы выяснилось, что даже слизеринцев просто гораздо больше волнует Гриффиндор, чем собственный факультет, это было бы как-то уж слишком печально.

Как бы то ни было, посмотреть на игру Гарри Поттера... то есть, конечно, команды Гриффиндора против Хаффлпаффа собирались буквально все. Малфой уже начал заготавливать несмешные шутки на тему того, сколько именно на этот раз Поттер будет цепляться за метлу. Паркинсон столь же старательно репетировала веселый смех, призванный подчеркнуть остроумие реплик Драко. Гермиона признала его окончательно невменяемым и снова практически переселилась в библиотеку.

Но в вечер перед матчем он достал ее даже там. То есть, на самом деле, не совсем он, не совсем ее и не совсем достал... одним словом, ее угораздило выйти из библиотеки ровно в тот момент, когда Малфой и Лонгботтом встретились неподалеку.

— О, Лонгботтом, как ты вовремя! — обрадовался Драко. — Я как раз искал, на ком бы мне потренироваться.

Пока Лонгботтом подбирал достойную фразу для ответа, Малфой уже достал палочку и произнес «Локомотор Мортис». Гермиона была теоретически знакома с действием этого заклинания, но на практике его раньше не видела, хотя знала, что среди разборок младших курсов это обычное дело. Просто разборки эти обычно происходили без нее. И лучше бы происходили без нее и впредь: неимоверно жалкое зрелище. Ноги Лонгботтома буквально приклеило друг к другу, он тут же потерял равновесие и упал. Но хотя его, беднягу, конечно было жалко, куда противнее почему-то было от Малфоя. Гермиона прекрасно понимала, что в списке качеств, которые Слизерин полагает необходимыми и полезными, нет ни честности, ни терпимости к противникам, ни уж тем более сострадания. Но Гермиона искренне полагала, что среди качеств, присущих истинному воспитаннику дома Слизерина, не должно быть бессмысленной жестокости, уже просто потому, что это глупо.

Если бы только она могла думать, что Малфой нанес Лонгботтому упреждающий удар, или разыгрывал таким образом какую-нибудь комбинацию, или работал на имидж... Мерлин, да если бы он хотя бы просто ненавидел лично Лонгботтома! Но нет, Гермиона прекрасно понимала, что в данный момент Малфой просто нашел слабейшую жертву (много ли надо ума — заколдовать Лонгботтома?!) и заклинание применил просто потому, что ему нравится видеть чужую беспомощность и издеваться над кем-то, оставаясь безнаказанным. Понятно же, что гриффиндорец никому не пожалуется. Допрыгает до своей башни и будет тихо плакать в подушку. И никто не придет за него заступиться, потому что месть — это вообще не в стиле гриффиндора, да и кому нужен жалкий Лонгботтом? Ну, может, Поттер заступится, но Поттер на то и герой, а Малфой только рад будет, если тот обратит на него свой звездный взор. Только об этом Малфой тоже не думал. Он просто пнул того, кто слабее, и это было настолько мелко, настолько жалко и глупо, что Гермионе очень захотелось немедленно это прекратить.

Но она не стала вмешиваться. Заставила себя не вмешиваться. Она не стала бы выступать против слизеринца, слишком хорошо уже выучила правило, что что бы ни было у них внутри факультета, на людях они едины. Поэтому, не присоединяясь к Малфою, она все же не выступала против него, а замерла на пороге библиотеки, пытаясь решить, то ли просто пройти мимо, то ли вернуться обратно в библиотеку и, может быть, помочь Лонгботтому потом, попозже, если не успеет далеко упрыгать. Но Малфой решил ее дилемму иначе.

— О, и ты здесь, грязнокровка! Что же, будешь следующей, — заявил он. Гермиона такое видела уже не раз, в простой магловской школе. Видела, как какой-нибудь задира, задев свою привычную жертву, распаляется еще больше и вдруг нападает на того, кого раньше не трогал и на кого нападать просто неразумно. Чаще всего такие вещи заканчивались плачевно для одной из сторон. И Гермиона совершенно точно не собиралась быть пострадавшей стороной на этот раз. Но для начала она решила попробовать поговорить.

— Колдовать в коридорах запрещено, Драко, — сказала она. — Давай обойдемся без этого.

— Боишься? — улыбнулся он и поднял палочку. — Правильно делаешь. Я всегда знал, что грязнокровке нечего делать у нас, и теперь я...

Он ведь и правда собрался это сделать. Эй, а как же хотя бы номинальное единство Слизерина? И ради чего вообще это делать при свидетеле?

— Экспеллиармус, — она успела первой. Если бы Малфой ожидал нападения, воспринимал ее всерьез или хотя бы не был настолько одуревшим от своей победы над Лонгботтомом, ничего бы у нее наверняка не получилось. Но ей повезло, и палочка Драко прилетела к ее ногам. Паршивая ситуация, честно говоря. Напасть на Малфоя... Конечно, если бы она не напала первой, то он напал бы на нее, но это еще поди докажи кому-нибудь. Лонгботтом, сползший у стены неподалеку, конечно, свидетель, но кто его спросит? А палочка Малфоя — вот она, лежит у ее ног.

На Драко было страшновато смотреть, так он переменился в лице. Еще бы, Гермиона сама помнила, насколько это неприятно, лишиться палочки. Поэтому она отошла в сторону, ближе к Лонгботтому, давая Малфою возможность подойти и подобрать ее. Спиной к нему она повернуться не рискнула.

— Давай спокойно разойдемся, это просто недоразумение. А это твое, — Гермиона указала на его палочку, давая понять, что не претендует на нее.

Драко медленно приблизился, нагнулся за палочкой, и на лице его попеременно отразились облегчение, страх и злость.

— Ты ответишь за это, грязнокровка, — прошептал он. — Обязательно ответишь.

Он попятился по коридору, не сводя с нее глаз и не опуская палочки. Так и шел, пока не скрылся за углом. Гермиона выждала еще секунд двадцать, не вздумает ли он кинуть проклятием из-за угла, повернулась к Лонгботтому и быстро наколдовала «Фините».

— Ты как? Идти сам сможешь?

Он только всхлипнул в ответ, но потом собрался и сказал:

— Смогу, — и, помолчав, робко добавил, — спасибо тебе.

— Не за что, — резче, чем хотела бы, ответила Гермиона. — Я не тебя спасала, а себя, ты же видел.

— Но ты могла просто оставить меня здесь, а ты меня расколдовала. Поэтому спасибо.

Крыть было нечем. Лонгботтом тем временем совсем разошелся:

— Я всегда думал, что ты не такая, как они все. Я непременно расскажу нашим...

— Даже думать не смей! А то я тебя прокляну обратно, да так, что никто не расколдует! — не сказать чтобы в ее арсенале было много серьезных чар, но она ведь и не собиралась колдовать. А вот припугнуть Лонгботтома было нужно. Еще не хватало иметь дело с благодарными гриффиндорцами, подозрительными гриффиндорцами... вообще, с любыми гриффиндорцами!

— Нет-нет, не надо, я тогда вообще никому не скажу, раз ты не хочешь. Но я не понимаю, почему ты...

— А тебе и не надо понимать, — отрезала Гермиона. — И не вздумай понимающе на меня смотреть, или благодарно на меня смотреть, или многозначительно молчать и вообще как-то намекать на то, что сегодня что-то такое случилось. Хочешь — можешь рассказать кому-нибудь про встречу с Малфоем. А меня здесь не было, понятно тебе?

— Понятно, — покладисто согласился Лонгботтом.

— Тогда считай, что мы с тобой в расчете.

— Ладно, — он поднялся и нерешительно направился к коридору, туда же, куда несколькими минутами назад отступил Малфой. — Тогда... пока?

— Ты в библиотеку шел, вроде бы, — насмешливо сказала Гермиона. Она понимала, что не стоит злиться на Лонгботтома за собственные решения, но стоило ей подумать, как осложнится ее жизнь, если Малфой действительно всерьез на нее взъелся, как ей становилось совсем тошно.

— Да, но... я потом зайду, в общем, промямлил Лонгботтом и пропал за углом.

Гермиона же, оставшись в одиночестве, прислонилась к стене и поддалась унынию. Ну с чего она взяла, что сопротивляться Малфою — это хорошая идея? Подумаешь, проклял бы ее, как Лонгботтома, так у нее палочка есть, могла бы и сама расколдоваться. Внутренний голос тут же возразил: а если бы не Локомотор Мортис? А если бы Петрификус? Валяться парализованной в коридоре, чтоб не конфликтовать с Малфоем? Чтобы стать его извечной девочкой для битья, потому что с тобой так можно? А если бы вообще Ступефай? С чего она вообще взяла, что если не поднимет палочку против слизеринцев, будет лучше?

Но ведь можно было бы просто защищаться Протего. А можно было бы просто убежать, а отношения выяснять, пусть даже на палочках, уже потом, без свидетелей.

Проигрыш Малфой еще мог бы ей простить, просто сделал бы вид, что этого никогда не было. А вот проигрыш при свидетеле... Грейнджер, дура, ну зачем было так делать?!

Гермиона нервно усмехнулась, отметив, что даже внутренний голос уже зовет ее исключительно по фамилии. Того и гляди, начнет грязнокровкой обзываться.

Слизеринская гостиная не встретила ее осуждением и гробовым молчанием и вообще все вели себя как обычно, из чего следовало, что Малфой никому ничего не рассказал. Непонятно было только, значило ли это, что он решил оставить все как есть или что месть его будет медленной и хорошо продуманной. Хотелось бы верить в первое, но это же Малфой. И это Слизерин. Здесь мести могут ждать годами. Она и сама вот так до сих пор ничего и не сделала Паркинсон, но это же не значит, что она о ней забыла.

Уже перед сном Гермиона подумала, что на самом деле в сегодняшнем происшествии виноват декан. Если бы он не показал ей такой эффективный способ закончить дуэль, практически ее не начиная, она бы действовала по-другому. Возможно, поддалась бы, возможно, кидалась бы Протего, а может быть, даже сумела бы нормально уболтать Малфоя, не думай она, что у нее есть козырь в виде такого хорошего заклинания. Да, определенно, все из-за декана. Жалко только, ему не предъявишь претензии по этому поводу. А ведь, вообще-то, следовало бы.