6 ноября 1981 года

Пятница. Пятый курс, Слизерин — Гриффиндор. На уроке приходится быть особо внимательным. В последнюю неделю детское, смешное противостояние факультетов превратилось в самую настоящую войну. Пусть там, за стенами Хогвартса, магическая война кончилась, но она продолжается здесь, в школе. Победители, в эйфории от нежданной победы, принесенной им годовалым ребенком, и не думая проявлять благородство, открыто травят побежденных. Побежденные, почти каждый из которых имеет трагедию в семье — убитого или арестованного родителя, брата, сестру, — стремятся отомстить победителям. Содержание моего урока никого не волнует: единственные сведения по зельеварению, которые они способны сейчас усвоить — как сделать гадость соседу. Серьезных жертв удается избежать до сих пор только за счет пристального внимания учителей к дисциплине в классе. Мне не хочется думать ни о зельях, ни о студентах. У меня нет ни сил, ни желания предотвращать стычки, но я должен. Как преподаватель, я обязан обеспечить безопасность студентов на уроке. Такие занятия превращаются в пытку — бесполезные в учебном плане, они только накаляют и без того напряженные межфакультетские отношения. И я, и школьники вздыхаем с облегчением, когда звук колокола возвещает конец занятий.

Я автоматически закрываю дверь за учениками. Последние дни я все делаю автоматически. Только что закончилась первая рабочая неделя ада — первая из всех последующих. Я не знаю, уяснят ли студенты хоть что-то из моих лекций этой недели. Впрочем, менее всего меня сейчас волнуют их знания. Достаточно того, что наваренная ими бурда взрывается не чаще обычного. Если бы я еще мог ждать чего-то с нетерпением — я с нетерпением ждал бы этого момента. У меня впереди два с половиной дня, свободных от общения с другими людьми. Я прохожу в кабинет и запираю дверь заклинанием, потом добавляю звукоизолирующее. У меня большие планы на этот вечер.

На столе смонтирована интереснейшая конструкция, напоминающая колодки — две деревянных доски с круглыми отверстиями стоят параллельно друг другу, на расстоянии двадцати сантиметров. Мне нет нужды составлять их из половинок и скреплять ремнями, как делают магглы — я-то волшебник. Накладываю чары, прочно прикрепляющие доски к столу. Немного подумав, так же приклеиваю стол к полу. Медленно и методично выкладываю на стол ряд довольно обычных маггловских предметов. Мало кто мог бы предположить, что они у меня есть: в отличие от многих магов я не славлюсь любовью к маггловским «игрушкам» — не вижу в них ничего необычного, проведя детство среди магглов. Последним ставлю на стол стакан огневиски. Нет, я не сделаю из него ни глотка. Я не заслуживаю ни капли облегчения, ни минуты забытья. Все, чего я заслуживаю — чистая, ничем не ограниченная, нескончаемая боль. Такая же, как та, что живет в моем сердце уже седьмой день подряд.

Но сегодня у меня есть еще одна цель. Я сажусь за стол и засучиваю левый рукав. Отвратительный, мерзкий, грязный рисунок — знак моего предательства. Знак, приговоривший ее к смерти. Сейчас он посветлел, словно выцвел до серого цвета, но я заставлю его налиться кровью. Я уже пытался уничтожить это рабское клеймо — сразу после ее гибели. К несчастью, я был слишком глуп, чтобы воспользоваться Темной магией. Хогвартс уловил это немедленно, и, как преданный пес, передал своему хозяину. Дамблдору понадобилось две минуты, чтобы уничтожить мои охранные заклинания и прекратить действие заклинания, вырезающего Метку вместе с плотью. На этот раз я буду умнее. Только маггловские средства — и никакой запретной магии. Я вкладываю руку в деревянные колодки. Они немедленно сжимаются, фиксируя локоть и запястье. Откладываю палочку подальше — она нескоро мне понадобится.

В правую руку беру зажигалку. Маленький язычок пламени светится голубым и оранжевым. Он кажется очень красивым и обманчиво нежным, когда нерешительно касается темно-серой линии в основании уродливого черепа. Несколько секунд я заворожено смотрю, как кожа багровеет, скрывая линию Метки, а потом приходит боль. Напоминая себе, что это только начало, я на полдюйма сдвигаю огонек вдоль серой линии. Следующая точка поддается быстрее — она уже обожжена боковым жаром. Стиснув зубы, я не позволяю себе отвести руку с зажигалкой — даже на секунду, на мгновение. Не позволяю продвигаться слишком быстро — темная линия должна полностью превратиться в ожог, повторяющий контуры черепа и змеи. Уже пройденные участки охвачены саднящей, дергающей болью, которая все усиливается. Я все-таки отвожу огонь в сторону, ненавидя себя за слабость и трусость.

Я всегда был слабаком. И когда, не выдержав издевательств, сорвал гнев на любимой девушке, произнеся то роковое слово. И когда, не получив прощения, не настоял на своем, не пришел к ней снова, а предпочел оставить ее своему обидчику. И когда, охваченный злобой и жаждой мести, выпустил Круцио, а затем Аваду в незнакомого маггла и подставил руку, принимая Метку. И когда передал Лорду подслушанную информацию, означавшую смертный приговор ей.

Гнев и ненависть к самому себе достигают пика, и я продолжаю неспешно рисовать на руке багровую линию.

Я не знаю, сколько времени мне понадобилось, чтобы серая татуировка превратилась в размазанную красную. Кажется, я раз или два ронял зажигалку, не выдерживая боли (слабак! слабак!), задыхался от осознания собственной никчемности, смахивал злые непрошеные слезы и снова зажигал огонь. Теперь я закончил, и, развернув руку рисунком вверх, любуюсь покрасневшей кожей.

Мышцы непроизвольно подергиваются, а нервы безжалостно несут в мозг сигналы боли. Пожалуй, не будь я тренирован Лордом, уже выл бы и хватался за руку в бесполезной попытке облегчить боль. Только я тренирован. В прошедшей войне я провел два года на одной стороне и год — на другой, поставляя Дамблдору актуальную информацию, а Лорду, порой, ложную. Я привык отвечать за это, каждый раз втайне надеясь, что Лорд убьет меня, прекратив этот затянувшийся ад. На этом свете меня держало только осознание того, что своей работой я спасаю жизнь ей. Что меня держит теперь, я не знаю. До сих пор не понимаю, как Дамблдору удалось уговорить меня остаться в живых, подсунув эфемерную, призрачную цель. До возвращения Лорда (если оно будет) и угрозе мальчишке еще годы и годы, которые мне предстоит провести с памятью о ее смерти.

Я не решаюсь называть ее по имени даже мысленно — я лишился этого права вместе с правом на ее дружбу. Да и имя у нее теперь навечно другое. Не мисс Эванс, миссис Поттер. Это имя выбито на белой мраморной плите рядом с именем моего врага. Это имя будет помнить и любить ее сын. Это имя напечатано во всех газетах. Вот уже неделю вся Британия празднует Победу, ставшую для меня поражением. Несмотря на то, что я закончил эту войну на стороне Света, я так и не принадлежу к нему. Недаром мне никогда не доверяли в Ордене, терпя мое присутствие только ради поручительства Дамблдора. Не зря сейчас никто не торопится разделить со мной «радость нашей Победы». Они знают — эта победа не моя. Никогда не стать светом отмеченному тьмой. Самое яркое напоминание об этом бьется сейчас, словно загнанная в ловушку птица, у меня на руке. Пульсирует тупой болью, непрерывно саднит и взрывается резью от малейшего движения воздуха, надеясь заставить меня отказаться от моего плана. Ну уж нет, порождение тьмы, я прогоню тебя с моего тела!

Я протягиваю руку за флаконом. В подобных, из неразбиваемого стекла, с тончайшим кончиком-дозатором, я обычно храню опасные ингредиенты. Сегодня впервые там совершенно немагическое вещество. Концентрированная серная кислота — лучшее, что я смог найти для своей цели. Осторожно наклоняю флакон, позволяя капле упасть на багровую полосу — и тут же почти теряю сознание от резкой, острой боли. Еще две попытки капнуть кислоту — и, наблюдая за быстро вздувающимся алым пузырем, а затем омертвением сморщившейся кожи, я понимаю, что моей выдержки не хватит на всю татуировку. Уже сейчас мне хочется отбросить кислоту в сторону, схватить палочку, освободиться и броситься в спальню, за заживляющим и обезболивающим зельями. Но я обещал себе довести дело до конца — второй попытки не будет. Остается последний выход. Я сбиваю тонкий стеклянный кончик о край стола, и, точно прицелившись, опрокидываю содержимое флакона на руку. Последним жестом успеваю отбросить пустую стекляшку подальше.

Задыхаясь, захлебываясь болью, я не сразу понимаю, что происходит. Комната вокруг приходит в движение, и я падаю со стула, оставаясь прикован к столу за руку. Кажется, на какой-то миг я теряю сознание, но острая боль действует не хуже Энервейта. Вдыхать больно. Долго пытаюсь понять, почему, прежде чем понимаю — пары этой маггловской дряни обожгли мне легкие. Кто же знал, что она настолько летучая? Когда решаюсь взглянуть на руку, едва не извергаю содержимое желудка. Какая Метка? Рука представляет собой один грязно-белый струп, толстой пленкой покрывающей остатки мышц. Кожи нет — все-таки эта гадость сработала как надо. Остатки жидкости продолжают действовать, растекаясь по краям и увеличивая очаг боли.

Дожидаюсь, пока перед глазами перестанут расплываться темные круги, дотягиваюсь до упавшего стула и снова сажусь за стол. Как бы ни возмущалось тело, мне нужно удостовериться, что дело сделано до конца. Призываю себе на помощь все презрение, всю ненависть к себе, что накопились в сердце.

Сцепив зубы, беру в руки нож (я самонадеянно выбрал не самый острый) и поддеваю им край пленки-струпа. Боль ожидаемо вспыхивает с новой силой, но я, пережидая самые мучительные волны, все же медленно, но верно, обнажаю оставшуюся плоть. Магическая татуировка въелась в мышцы, но не проникла глубоко. Большая часть рисунка уже сожжена кислотой, мне остается убрать только несколько неглубоких линий по краям.

Лезвие ножа упирается в остатки мышц, а я все не могу решиться надавить на него. Я знаю, что должен, знаю, что стремился к этому, и осталось уже немного, но ослепительно белая боль застилает глаза, останавливает руку и заставляет сердце биться с перебоями. Еще минуту подождать… Еще несколько секунд до новой вспышки боли. Еще чуть-чуть…

Неожиданно до меня доносится посторонний звук, и чары, наложенные на кабинет, исчезают. Я тянусь за палочкой, но не успеваю — она уже в руках Дамблдора. Он осуждающе качает головой, подходя ко мне:

— Зачем так жестоко?

Я пытаюсь освободиться из колодок, но без палочки это невозможно. Мне остается только наблюдать, как из большого флакона на мою израненную руку льется бесцветная жидкость, и (словно по волшебству, сказали бы магглы) моментально восстанавливаются сожженные мышцы, нарастает кожа и вновь проявляется ненавистный серый рисунок.

Проклятие! Боль уходит в самый неподходящий момент. Я через силу ухмыляюсь:

— Слезы феникса слишком дорогой ингредиент, директор, чтобы тратить его так расточительно.

— Это мое, дело, Северус. Фоукс исправно снабжает меня, не беспокойся. Ты думаешь, мне так дорога возможность исцелить твою боль? Нет, Северус. Но мне нужны твои руки в рабочем состоянии — ты преподаватель зельеварения и не имеешь права калечить себя. И мне еще понадобится твоя Метка, причем неповрежденной. Что скажет Лорд Волдеморт, если, вернувшись, увидит, что ты пытался ее уничтожить? Будет ли он по-прежнему доверять тебе?

— Мне все равно, директор. Теперь уже все равно, что он скажет, если вообще вернется.

— Зато мне не все равно, Северус. Ты обещал мне. Гарри Поттеру нужна будет помощь нашего шпиона. Хватит, Северус. Ты более не можешь распоряжаться собой. У тебя есть цель.

— Я просто больше не могу, директор. Я убил ее этим выбором. Вы сделали самую жестокую вещь на свете, не позволив мне умереть. Я помню про цель, ради которой Вы заставили меня жить. Но заставить меня забыть Вы не сможете. Это, — киваю на руку, — не смоет ни один Обливиэйт.

— Я и не хочу, чтобы ты забывал. Я хочу, чтобы ты жил дальше, а не культивировал свою боль и вину. Чтобы замечал людей вокруг и не пытался заавадить на месте посмевшего тебя беспокоить. И если ты не можешь справиться с этим самостоятельно, я помогу тебе.

С усмешкой слушаю пафосную речь Альбуса. Он хочет, понимаете ли! Когда он решил, что может мне приказывать? Как он смог воспользоваться моей слабостью, чтобы вырвать у меня обещание? Теперь я вынужден идти у него на поводу, поддерживая самые безумные идеи.

Его взгляд останавливается на стакане огневиски. Он осуждающе смотрит на меня — думает, что я собирался напиться? Зря, виски я планировал использовать для дезинфекции. Но раз уж не пригодилось, могу успокоить старика. Направляю возвращенную мне палочку на стакан. Тихое «Эванеско», и Дамблдор довольно улыбается. Даже слишком довольно. Похоже, придумал очередной план, как отвлечь меня от мыслей о прошедшей войне. Кивнув самому себе, он продолжает:

— С сегодняшнего дня помимо обязанностей преподавателя ты становишься штатным зельеваром Хогвартса и обеспечиваешь Больничное крыло зельями, вовремя и в нужных количествах. И у нас назрела проблема со Слизерином. Сейчас этим детям нужна помощь и поддержка, многие из их родителей мертвы, арестованы или находятся в розыске. За последнюю неделю я зафиксировал десяток вспышек Темной магии и четыре попытки самоубийства — не считая твоих, естественно. Я решил, что ты единственный можешь сейчас справиться с этими детьми, и поэтому назначил тебя деканом Слизерина. Вы нужны друг другу.

Я хохочу до истерики, до всхлипов, до икоты. Альбус Дамблдор не мог найти более неподходящий момент для этой новости. Преподнести свое решение как выгодное исполнителям и продиктованное заботой о них — его классический прием. Очень жаль, что старику не отказывают. Просмеявшись, я задумываюсь об этом назначении. Штатный зельевар и декан Слизерина… Могло быть и хуже. Пожалуй, загрузить себя работой — не худшая мысль. Нет надежды, что я хоть на миг перестану думать о том, что совершил, зато, в конце концов, есть возможность сделать хоть что-то полезное. Слизерин сейчас поставили в положение факультета изгоев, если оставить все как есть, через пару лет он станет самым презираемым в школе, хотя должен быть лучшим. Самые сильные, талантливые, амбициозные маги выходят отсюда. Позволить погубить такие задатки? Заставить этих детей озлобиться и удариться в Темную магию еще в школе, как случилось со мной? Директор прав: лучшее мое искупление — удержать этих детей от повторения моего пути. Но для этого мне нужна власть. Абсолютная власть и абсолютный авторитет на этом факультете. Я поднимаю глаза на Дамблдора:

— Альбус, я возьму Слизерин. Но пообещайте мне, что ни вы, ни кто бы то ни было из преподавателей не будет вмешиваться как во внутренние дела факультета, так и в мое отношение к ученикам.

— Хорошо, Северус, — Дамблдор лишь немного удивлен моей просьбой. Эх, Альбус, не знаешь ты, какие полномочия и права только что дал мне! Меня возненавидит вся школа, но на зельеварении слизеринцы будут лучшими. Они будут брать кубок школы по успеваемости и выигрывать чемпионат по квиддичу. Они станут самым сплоченным факультетом Хогвартса. Никто больше не посмеет обвинить их в нарушении правил, не имея доказательств, и никто не найдет этих доказательств. Пусть сейчас, в этой войне, мы с ними — проигравшие. Я сделаю все, чтобы эти дети почувствовали себя победителями!