Десять дней до нашей Победы

— Северус, почему после Победы ты вернулся к ним?

Этот вопрос за последние полтора года мне задавали множество раз. Сначала это были «соратники» из Ордена Феникса, отказывающиеся верить бывшему шпиону. Затем, после нескольких порций Веритасерума, долгих допросов, пары ударов кулаком в челюсть и совместного просмотра предоставленных воспоминаний, — только особо подозрительные, бывшие авроры. Впрочем, после принесенного Непреложного обета верности Сопротивлению, поверили даже они. Потом спрашивал почти каждый новичок Сопротивления. Предпоследним, в прошлом месяце, — умиравший от моей Сектумсемпры Люциус Малфой. Но сегодня впервые тот же вопрос задает мне Темный Лорд Волдеморт.

Я знал, что этот момент наступит. С того дня, когда окончательно ушел на сторону проигравшего Света, когда, освободившись от обязанностей двойного шпиона, мог выбрать жизнь преуспевающего при новом режиме приближенного Темного Лорда, а выбрал — совершенно бесперспективное существование в подполье Сопротивления — остатков Ордена Феникса. Эта жизнь была холодной, голодной и недолгой, но мы хотя бы пытались. Освобождали пленников, переправляли в Европу магглорожденных волшебников, вели разведку, собирали сведения, уничтожали Ближний круг. Война, официально, кончилась, Дамблдор мертв, Поттер, несмотря на свои двадцать, оставался наглым самоуверенным мальчишкой, магическая Британия была под властью Лорда, а мои бывшие соратники получили обещанные власть, деньги и положение в обществе. Они стали новой элитой, и я мог быть среди них. Но не был. И этому не уставали удивляться на той и этой стороне. И все задавали и задавали мне этот вопрос. Обычно я отвечал. Но сейчас надо беречь силы, не отвлекаясь на разговоры, укреплять ментальные щиты до полной непробиваемости, готовиться к бесконечной непереносимой боли — со следующей секунды и до смерти.

Я всегда знал, что рано или поздно попадусь. Мы все это знали. Но если у других была хоть малейшая надежда быстро умереть от шальной Авады, то у меня такой надежды не было. Я знал приказ — он печатался в официальных газетах Министерства. Меня и еще нескольких лидеров Сопротивления под страхом смерти нужно было взять живыми. Люпин не раз и не два предлагал мне брать с собой страховочную капсулу с ядом. Я отказывался. Ингредиентов для зелий не хватало, ядов было в обрез и расходовались они только на точно выбранные цели. Для самоубийства можно было найти другой способ. Я и нашел — Непреложный обет остановит мое сердце, если от меня получат хоть кроху информации об Ордене. Глупая гордость не дала мне сболтнуть что-нибудь незначительное и умереть в руках захватившего меня отряда сразу. Гордость, подстрекавшая показать Лорду и его шавкам, что я смогу умереть достойно. Я знал, какую цену мне придется заплатить. Отлично знал, от какой боли буду подыхать. Пусть их: крайнее средство — формально нарушить обет — всегда со мной. Хотелось в последний раз взглянуть в нечеловеческие красные глаза и впервые — не скрывая презрения; хотелось оскорбить их владельца, выплюнув правду о своей многолетней измене ему в лицо. Хотелось поиздеваться напоследок над легилиментами, пытающимися пробить мой ментальный блок. До сих пор это не удалось никому, и мне хотелось умереть не переигранным.

Именно поэтому я молчу в ответ на вопрос Лорда — молчу и жду, когда в меня полетит первое Круцио. Но Лорд не настроен уничтожать меня сразу — он хочет поговорить. Что ж, мне давно хотелось объяснить ему мою обиду.

— Северус, здесь ты имел бы все, потому что я даже не подозревал тебя, и тебе это было известно. Ты был бы моей правой рукой, не было ни малейшего смысла сбегать к ним после их поражения. Никто всерьез не обвинял тебя в предательстве. Судя по твоему поведению, ты верно служил им уже много лет. Но я помню тебя мальчишкой — искренним и наивным. Тогда ты пришел по своей воле, я уверен. Что и когда заставило тебя изменить мнение?

Значит, он хочет узнать причину? В конце концов, почему бы и не ответить? Мой голос звучит чуждо и непривычно глухо, когда я формулирую, задевая в сердце самое больное:

— Я предал вас двадцать лет назад, когда вы начали охоту за Лили Эванс-Поттер.

Снова внутренне собираюсь, готовясь принять Пыточное. Но Лорд задумчив.

— Одна женщина? Ты любил ее?

— Я люблю ее всю жизнь, с того момента, как увидел. Я люблю ее до сих пор.

В комнате повисает тишина. Пауза тянется все дольше, а Лорд обдумывает мои слова. Мы вдвоем в этой комнате — несмотря на отсутствие мебели и каменные стены у меня язык не поворачивается назвать ее камерой — я слишком хорошо знаю, как выглядят камеры. Я даже не связан, не избит, кроме нескольких пинков по ребрам, доставшихся при захвате, еще не успел проголодаться и замерзнуть. Я провел здесь только одну ночь, завернувшись в шерстяную мантию, скорчившись на тюфяке в углу. Я даже нашел в себе мужество уснуть, собирая силы для следующего дня. Разбудил меня, что неудивительно, сам Темный Лорд. Но, что удивительно, не болевым заклинанием, а обычным «Агуаменти». Странное поведение, нетипичное для него. Заподозрить Лорда в милосердии я не мог, потому оставалось думать, что он готовит для предателя нечто грандиозное. Показательную казнь? Тренировку на мне новобранцев? Групповое изнасилование всем Ближним Кругом? О, я многое видел, и многое могу представить.

Следующий вопрос вновь выбивает меня из колеи:

— Это ради ее сына ты присоединился к подполью? Чтобы защищать его?

— Да.

Привычное «милорд» едва не сорвалось с губ вслед за положительным ответом. Уж больно он любезен сегодня — будто говорит не с изменником, провалившим множество планов организации и лично убившим добрый десяток сильных Пожирателей, а с по-прежнему верным ему Северусом Снейпом, молодым и восторженным последователем.

— Гарри Поттер… Да, тогда у тебя действительно не оставалось выбора.

Странное замечание. Слишком странное для него. Но Лорд продолжает мысль:

— Пожалуй, то, что я не обратил внимания на твою просьбу о сохранении ей жизни, и то, что не раскрыл твоей шпионской деятельности за столько лет — только мои промахи. Но не хочу, чтобы у тебя создалось ложное впечатление, будто ты переиграл меня. Северус, я много лет знаю тебя. Сейчас ты готовишься умирать в муках, не сказав ни слова и гордо плюнув мне в лицо. Но я не буду задавать тебе вопросов о Сопротивлении — понимаю, что ты ничего не скажешь, а вот умереть ненароком от какой-нибудь глупой клятвы можешь. Лучше расскажу тебе, какие ошибки совершил ты.

Если он хотел удивить меня, то удивил. Как он узнал об Обете? Я и забыл, какой он сильный маг и тонкий психолог. Он понимает, что уничтожать меня надо морально, не физически, и, кажется, собирается сделать это. Мне даже стало любопытно — как? Что еще может затронуть мою давно мертвую душу? На что он надеется?

— Сначала, Северус, ты постеснялся настоять на своей просьбе, обратить на нее мое внимание. Ты промямлил что-то о детской дружбе с этой волшебницей, но не повторил просьбу, когда я тебе отказал. Дамблдор был прав, я никогда не знал любви, но за столько лет я прекрасно научился ее использовать. Она держала бы тебя у меня, она была бы поводком в моей руке и ошейником на твоем горле. Я ведь долгое время искал кого-то или что-то на эту роль. Почти весь Ближний Круг я контролировал за счет личных отношений, ты был едва ли не единственным исключением. И ты не решился повторно просить за нее именно потому, что понимал это. Не желал стать зависимым от меня навсегда. Не желал лишиться своей свободы. Ты убил ее тем, что испугался рабства.

Удар сильнее, чем я ожидал. Но только я всегда буду помнить, кто является непосредственным виновником ее смерти. И одновременно всегда буду винить себя за то, что сделал не все возможное. Не уберег. Не спас.

— Пожалуй, в этом есть смысл. Но рационально я никогда не осознавал этого. Я знал только, что отдал бы все на свете, лишь бы она жила. Я пришел к Дамблдору в надежде, что он сумеет защитить ее.

— И как, Северус, он сумел? Или обманул твои ожидания? Более того, он настроил тебя против меня, заставил забыть мои основные идеи. Скажи, Северус, разве ты забыл, к чему я стремился столько лет? Что обещал последователям?

— Бессмертие, милорд. Способ обмануть смерть.

Обращение слетает с губ легко и естественно, я мысленно ахаю, но назад его уже не возьмешь. Его губы расплываются в подобии улыбки:

— Я уже не твой милорд, Северус, не так ли? Впрочем, не буду цепляться к словам. Скажи мне лучше, почему ты не пришел после моего возрождения? Почему не рассказал о своей женщине, не спросил, знаю ли я способ, которым можно вернуть ее?

Я в растерянности. Он хочет поймать меня на такой грубый блеф?

— Мило… то есть, Том, мертвые не возвращаются. Даже Воскрешающий камень может вернуть всего лишь тень, бледный призрак живого человека. Каким бы великим магом вы ни были, вернуть умершего к живым невозможно.

Он слегка морщится от фамильярного обращения, но не заостряет внимания. Тонкие губы кривит торжествующая усмешка:

— Да, Северус? А у меня другие сведения, — по его хлопку дверь открывается и входит… Люциус Малфой. Собака, которую я после фирменного режущего лично добил Авадой. Но это невозможно. Невозможно! Невероятно! Оборотное? Оно не подействовало бы с частицей мертвого человека. Иллюзия? Тем временем Люциус, преклонив колено и поцеловав руку своего Повелителя, обращается ко мне:

— Северус, мой убийца! Значит, «ради Лили», да? — я вздрагиваю, услышав фразу, которую я выкрикнул, посылая в него Аваду. Это действительно он. Что со мной? Я умер? Сошел с ума? Сплю?

Люциус достает палочку, двигаясь в мою сторону, но Волдеморт знаком останавливает его и отсылает прочь. Похоже, выход Малфоя был предусмотрен только для моего убеждения, раз уж ему не дали возможности отомстить. Что дальше? Он хочет заставить меня поверить, что может оживлять умерших? Для чего?

Тем временем, Лорд победно улыбается:

— Северус, хорошо подумай о моем предложении! Я действительно могу вернуть ее тебе. Не этого ли ты хотел все эти годы?

Искушение велико, но я слишком много времени провел рядом с Лордом, чтобы попасться на удочку. Если я соглашусь, цена будет слишком велика. Лорд никогда не прощает предателей. Лорд никогда не забывает врагов. Лорд ничего не делает бескорыстно. Эти аксиомы не подлежат сомнению. Я сжимаю зубы, и, не позволяя себе мечтать, качаю головой. Если я вновь оскорблю его, возможно, он окончит наш разговор смертельным заклинанием?

— Нет, Том, мне не надо твоих услуг!

Красные глаза сверкают от ярости, но он по-прежнему не поднимает на меня палочку.

— Что ж, Северус, мы вернемся к этому разговору завтра. Подумай, Северус! Немногим я даю такой шанс!

Он уходит, а передо мной появляются еда и вода. Меня решили накормить и до сих пор не начали пытать. Я не понимаю, к чему это, и любопытство не дает мне окончить жизнь немедленно. Лорд начал игру, и она мне интересна. Последний козырь — смерть — в моих руках, и я, проведя в раздумьях остаток дня, засыпаю, решив полюбоваться на игру Лорда столько, сколько смогу.

Я стою в подвале, в камере пыток. Впрочем, могу и сесть — возле меня удобное мягкое кресло. Мои ожидания вновь не оправдались — меня все еще не пытают. По крайней мере, физически. Вероятно, мне следовало бы считать пыткой картину, развернувшуюся перед моими глазами. Возможно, Лорд считает ее мучительной для меня. Я же за годы двойного шпионажа и активных боевых действий видел столько неприятных смертей, что вполне могу не принимать их близко к сердцу.

На моих глазах Белла, Эйвери и Мальсибер медленно убивают магглов. Не знаю, сколько их умрет здесь сегодня прежде, чем наши штатные палачи насладятся кровью и болью. Бессмысленная, жестокая пытка — не с целью получить информацию, сломать или унизить, но беспощадная, крайне мучительная смерть. Все сегодняшние жертвы — молодые рыжеволосые девушки. Они думают, что это должно что-то значить для меня? Лили была одна, и я ни за что не спутал бы ее ни с какой другой. Кровавая оргия, происходящая в полной тишине (славься, «Силенцио»), включает в себя насилие, магические и маггловские пытки. Я ничем не могу помочь этим беднягам — мой угол отгорожен прозрачным щитом, а палочки у меня, естественно, нет.

Цель этого представления непонятна мне. Устрашение? Обещание подобной смерти? Бессмысленно, я уже видел подобное, и не раз. Было бы логичнее начать с меня, если уж приговор вынесен. Провокация? На что я способен, запертый в десяти квадратных футах пространства? Вместо наблюдения за мучениями девушек я пытаюсь сосредоточиться и чтобы найти ускользающий ответ. Долгое время у меня нет никаких идей, но вот в руках Беллатрикс что-то вспыхивает голубым светом, и уставшие палачи быстро добивают последних жертв. Очевидно, долгая смерть их предшественниц была нацелена именно на то, чтобы зарядить артефакт-накопитель медленно вытекающей жизненной энергией. Считаю бесформенные кучи на полу. То ли тринадцать, то ли четырнадцать окровавленных трупов. Должно быть, артефакт очень мощный, если ему требуется такой заряд.

Представление закончилось, но меня никто не торопится выпускать. Я присаживаюсь в кресло и жду, когда про меня вспомнят. Пожиратели торжественно унесли артефакт Лорду, даже не убрав тела. Простите меня, сегодняшние жертвы. Мне жаль, что вам пришлось принять такую смерть лишь из-за того, что у моей любимой, как и у вас, были рыжие волосы. Вы не были в этом виноваты.

За мной приходит лично Лорд. Сердце неприятно заходится в предчувствии, когда он велит следовать за собой. Я слушаюсь, прохожу в соседнюю комнату. Там, на кушетке в белоснежной лаборатории, разметав по подушке рыжие волосы, спит моя Лили. Она не мертва: мне слышно ровное дыхание, видно, как мерно поднимается и опускается грудь, и не дает усомниться здоровый румянец на щеках. Она гораздо старше, чем была, когда я видел ее — будто прожила все эти двадцать лет. Такая, какой должна быть. Снова моя ровесница. Снова живая. Лили.

Я понимаю, что произошло, с одного взгляда — не зря Лорд вчера демонстрировал свое могущество, и не зря сегодня заряжался жизненной энергией артефакт. Кусочки головоломки быстро складываются в ответ. И все же, я боюсь поверить своим глазам. За нее я предал бы всех, согласился бы на вечный позор, любое унижение, выдержал бы любую пытку. Ради нее я сделал бы невозможное. За эти годы она стала для меня почти святыней, вечным укором, нескончаемой казнью. Ее имя заставляло меня жить, когда это стало невозможно, работать, когда не было сил, гордо вставать после серии Круциатусов и снова смертельно рисковать, выполняя приказы Дамблдора. Для нее я охранял ее сына, десятки раз спасая от смерти, не позволяя себе замечать свою ослепляющую ненависть к нему и его отцу. Ее память не дала мне присоединиться к победителям в этой войне. Из-за вины перед ней я с нетерпением ждал казни, надеясь хоть чуть искупить свое преступление предсмертной агонией.

Но… совершить еще одно преступление? Отобрать полтора десятка других Лили у любящих их людей? Беспощадно уничтожить счастье пятнадцати семей, не будучи даже уверенным в результате? Лорд прав, я не смог бы этого сделать. Она никогда не простила бы мне такую цену, уплаченную за ее жизнь. Я мог платить лишь тем, чем распоряжался, а значит — только собой.

Придя к этому нехитрому выводу, я с удивлением поднимаю глаза на Лорда. Тот, казалось, терпеливо ждет, пока я обдумаю ситуацию. Но ведь он прекрасно понимает, что я с радостью умру ради нее, заплачу любую цену, которую буду в силах заплатить. Должно быть что-то еще, какой-то неучтенный фактор… Я выговариваю хриплым голосом, не веря сам себе:

— Зачем? Вы же прекрасно понимаете, что вам уже не получить моей преданности! Вы хотите… — неожиданная догадка заставляет меня содрогнуться, — хотите убить ее на моих глазах? Снова?

Мерлин, я не вынесу такого! На сей раз я умру вместе с ней, и точка!

— Зачем же, Северус? Я не буду убивать твою Лили, — откровенно издевательский тон Лорда не предвещал ничего хорошего. — Я подожду, пока ты сам ее убьешь.

Что? Я попытался представить себе ситуацию, в которой я бы так поступил, просчитывая худшие варианты. Он запытает ее на моих глазах и позволит мне прекратить ее страдания из милости? Ужасная картина мелькает в мыслях, но Лорд, считав ее, только усмехается:

— Нет. Я не трону ее, если ты будешь послушен. Но при воскрешении я провел один обряд. Я подумал… знаешь, любовь, которая прожила тридцать лет — это, наверное, очень сильное чувство. Такие преданные влюбленные, как в сказках, должны умирать в один день с теми, кого любят. Радуйся, я дал тебе такую возможность. Ваши жизни связаны необратимо. Умрешь ты — умрет и она, и наоборот. Кажется, у тебя было средство прекратить свою никчемную жизнь, не дожидаясь пыток, не так ли, Северус? — от сарказма Лорда меня прошиб холодный пот.

Я знаю этот обряд, и знаю, что он необратим. Мое промедление, моя трусость, не позволившая мне покончить с собой вовремя, стоили мне гораздо больше, чем я мог представить. Теперь он держит в руках мою боль, и может вынудить меня найти способ передать сведения о Сопротивлении. Теперь он будет играть со мной, направляя палочку на Лили, и наслаждаться моей агонией. Привязав нас друг к другу, он может делать с нами все, что захочет. Лорд снова выиграл войну. Так же, как ранее Магическую Британию, теперь он победил меня — хитро, изящно и без потерь. У меня нет выбора, кроме как смириться с неизбежной смертью моей любимой, потому что мои желания не важнее информации о нашем общем деле. Любую другую цену я заплатил бы, но купить жизнь Лили ценой жизни ее сына… Я готов согласиться, но она не простит мне этого.

Волдеморт изучающе смотрит на меня. На его лице — нескрываемое превосходство. Он знает, что может потребовать от меня сейчас практически все, что угодно, и я соглашусь. Знает, что может приказать мне снова пытать и убивать, и я не посмею ослушаться. Знает и наслаждается своим торжеством.

Больше я не решусь хамить ему или противоречить. Он не считает меня достойным вассалом — значит, буду рабом. Мне уже нечего терять, кроме ее жизни. Он знал, на чем меня поймать. Тем ужаснее сознавать, что я сам дал ему в руки это знание. Я понимаю, что он никогда не простит меня, а значит, и ей не выжить, но, Мерлин, как же не хочется терять надежду…

Когда Лили проснулась, она узнала меня с одного взгляда, отшатнувшись и забившись в дальний угол. Что ж, ожидаемо. На что еще я мог рассчитывать после моего предательства? Прячу эмоции и коротко излагаю факты. Сейчас не время для извинений и сожалений. Я и так понимаю, что она ни за что не простит меня — да и кто бы простил? Вернуть ее сюда, дать надежду на жизнь, только для того, чтобы сообщить, что она умрет в ближайшие дни? Поступок вполне в духе Лорда, но я послужил его причиной. Если бы не моя любовь, если бы не мое предательство, не моя трусость перед смертью, если бы…

Что толку сожалеть о невозможном? Я даже не могу выдавить из себя «Прости». Она глядит уже менее испуганно, с обреченностью осужденного. Каково ей находиться в одной камере со своим убийцей?

Выслушав, Лили задает только один вопрос:

— Значит, Гарри жив?

— Да. Жив и на свободе.

Кивает и садится на пол, обхватывая колени руками. Долгое время мы сидим молча, потом я решаюсь начать неизбежный разговор.

— Лили, я знаю: такое не прощают, но…

Она обрывает меня:

— Не все ли равно, Северус? Мы оба тут умрем, вопрос только в том, как медленно. Ты ведь можешь убить нас быстро, если будет надо?

— Да.

— Это хорошо.

Что-то подозрительное, бунтарское слышится мне в этих словах.

— Лили… Ты ведь понимаешь, что сейчас нужно подчиняться и не провоцировать их, верно?

— Почему? Мы все равно умрем. Но если ты думаешь, что я буду ждать смерти молча и покорно, то ошибаешься.

Все время до вечера я пытаюсь убедить ее не геройствовать. Аргументы не действуют, пока я не догадываюсь упомянуть, как ее поведение может отразиться на ее сыне. С ненавистью глядя на меня, она, однако, обещает молчать — «ради Гарри». Чувствую себя подлецом, но, чтобы дать ей призрачную надежду, говорю, что Темный Лорд еще не вынес нам приговор. Формально это действительно так, но фактически у меня нет сомнений в нашей смерти.

Лорд приходит к вечеру. На Лили он не обращает никакого внимания, а она прожигает его яростными взглядами, но молчит, как мы договорились. Я изо всех сил демонстрирую покорность. При виде Повелителя опускаюсь на колени, склоняю голову. Небрежный пинок опрокидывает меня на бок, я молча поднимаюсь и застываю в той же рабской позе. Наверняка, я безмерно противен Лили — ее Джеймс никогда не стал бы так унижаться. Ну и пусть. Я — не Джеймс. Мне плевать на гордость. Нужно уговорить Лорда оставить ее в живых. Может быть, если он отпустит ее и оставит меня моим бывшим друзьям для развлечения… Что я несу? Никаких шансов.

Повелитель задумчиво смотрит на меня, потом принимает решение.

— Руку.

Я протягиваю левую руку с меткой, но он качает головой.

— Другую. Для симметрии.

Поднимаю правый рукав и подставляю предплечье. Палочка бывшего господина выжигает на моей коже знакомый узор, и я закусываю губу. Надо же, за двадцать лет я уже и забыл, как это было больно. Надо отвлечься. Пытаюсь сообразить, зачем он ставит мне вторую метку — пытать можно быстрее и проще, но идей в голову не приходит. Он критически обозревает свое творение:

— Недостаточно. Руки можно отсечь, а мое клеймо должно оставаться на твоем теле до конца.

Следующий взмах палочки оголяет мой торс, и череп со змеей проступают на груди. Отлично, теперь я трижды собственность Темного Лорда.

Метки загораются одновременно, и я не могу сдержать стона.

— А ты чего ожидал, Северус? Ты знаешь, что не заслужил пощады. Это еще не пытка — так, начало, чтобы ты не забывал о своей ошибке. Больше у тебя не будет ни секунды без боли. До последнего вздоха, Северус. Ты ведь не думал, что я прощу предательство?

Вот теперь я узнаю Лорда. Умный, расчетливый, жестокий, хладнокровный. В отличие от многих своих слуг, он никогда не теряет самоконтроля, в его глазах не загорается садистский огонек, он, как кажется, не испытывает никаких эмоций, даже сам посылая «Круцио» или «Аваду». Словно легко и непринужденно выполняет необходимую работу. Вот и сейчас — он, как мне кажется, равнодушен к моему страданию. Предатель заслужил наказание — он его получает. Все логично.

Более всего меня угнетает безвыходность моего положения. Полная зависимость от решений Лорда, абсолютная открытость мотивов, абсолютная предсказуемость поведения. Я никогда еще не чувствовал себя таким уязвимым. Но что я могу изменить, если на кону жизнь Лили?

Мне остается только смириться с его действиями. Он прав — это только начало. Пока что я даже могу не кричать. Наверное, через двое-трое суток без сна я даже смогу дремать, несмотря на это жжение. И я обещал себе не раздражать его больше. Лорд ждет ответа, и я послушно откликаюсь:

— Да, господин. Я не заслуживаю пощады.

Он кивает в сторону Лили:

— Я исправил свою ошибку, Северус. А можешь ли ты исправить свою?

Я качаю головой, понимая, что он прав. Мое предательство и все его последствия я не в силах исправить. Более того, я понимаю, что с такими возможностями, которые он мне продемонстрировал, воскресив Лили, он неизбежно победит. Магглов много — что стоит ему зарезать пару десятков для возвращения своего бойца? Бессмертная армия бессмертного правителя. Прощай, человечество. Это приговор тебе.

Он прикасается палочкой к своей руке, отдавая какие-то приказы на серпентаго. Три змеи на моем теле оживают, добавляя к постоянному жжению ряд болезненных ощущений. Я снова закусываю губу и поднимаю глаза. Он дожидается, пока я восстановлю дыхание, и бесстрастно сообщает:

— Я дам своим людям несколько дней, чтобы сорвать свою злость на предателе и его грязнокровке. Если останетесь живы — отпущу. Ты еще будешь благодарить меня за эту милость, Северус!

«…И его грязнокровке…». Вот и все. Вот и приговор мне. Больше я не могу мыслить связно, остатки ментальных блоков рушатся, обрывки мыслей сносит водопад эмоций, и я бросаюсь к его ногам:

— Не Лили, пожалуйста, господин! Не ее! Пусть… меня… на мне пусть срываются. Не позволяйте им пытать ее! Я умоляю… Все, что могу… Прошу вас…

Он ухмыляется, торжествуя победу:

— Я не хочу препятствовать праведной мести твоих бывших соратников и усмирять их справедливый гнев. Но я дам вам шанс выжить: они не будут применять смертельные проклятия, и ты будешь иметь право выбора, кому достанется очередная пытка. Ты хорошо знаешь Темные Искусства, Северус? Вот и проверим. Это будет… забавно?

Несколько дней… Он никогда не называет точных сроков — чтобы оставить себе пути к отступлению, формально не нарушая обещания, и чтобы помучить неизвестностью и дать как можно меньше информации. Нет никакой надежды, что он действительно отпустит нас живыми. Скорее всего, это просто способ убить медленно.

Пытки… в конце концов, я слишком много лет ждал их, чтобы бояться сейчас. За годы шпионажа я видел и вынес столько, что меня уже нечем устрашить. Да, я не ожидал, что не смогу умереть вовремя и уж менее всего предполагал необходимость защищать Лили таким образом.

Одна мысль, червячок сомнения, не дает мне покоя: вдруг, следуя какой-то извращенной логике, Лорд действительно не собирается доводить пытки до смерти? Вдруг, рано или поздно, он отпустит нас, как обещал? По поводу моего состояния в тот момент у меня нет никаких иллюзий — я буду стараться удержать жизнь в истерзанном теле так долго, как только смогу, чтобы не убить своей смертью Лили. Мне повезет, если к концу этих «нескольких дней» при мне останется хоть одна из моих конечностей. Человек без кожи в нестерильной обстановке долго не живет, так что фирменной забавы Эйвери — свежевания заживо — можно не бояться. Ну, или почти не бояться. Что еще? Ударные, режущие, обжигающие — ерунда, по большому счету. Круциатус и другая иллюзорная боль — уже серьезнее, но зато не смертельно, при защищенном сознании. Не дать им применять их на ней, любым способом не дать. Значит, нельзя терять сознание, ни в коем случае. Лорд обещал, что у меня будет возможность выбора, а он очень щепетилен в следовании таким мелочам. Обещания он выполняет всегда, хотя порой весьма своеобразно. Слизеринцам лучше всех известно, как можно исполнить букву, исказив смысл до противоположности.

— Мне.

Мир вновь сужается до ослепительно яркой точки, средоточения боли. Каждая мышца натягивается, грозя разорваться, и я непроизвольно выгибаюсь, стремясь облегчить напряжение. Каждый нерв требует к себе внимания. Из-за охватившей все тело боли мне сложно вычленить отдельные ее составляющие, сложно как следует прочувствовать боль. Остается только ждать, отстраненно слушая свой крик, и твердить как заклинание: иллюзия. Иллюзия, иллюзия, это только иллюзия. Грубая пытка, годная разве что для таких мясников, как Нотт, Гойл и Мальсибер. Ну да, эти трое и стоят сейчас возле меня. Боль постепенно затухает, и я снова могу видеть расплывчатые контуры своих палачей. Они отступают в сторону, на их место встает следующая тройка. Эти тоже неоригинальны.

— Будет снова Круциатус, — младший Лестрендж недовольно кривится. Еще бы, необходимость сообщать заклинание заранее убивает эффект неожиданности и азарт, превращая развлечение в банальную казнь. Но с приказами Лорда не спорят.

Разлепляю пересохшие губы, натужно хриплю:

— Мне.

Три луча одновременно срываются с палочек, а мир снова сужается до ослепительного пятна боли. Кто бы знал, как помогает окклюменция! Ухожу от боли за мысленную стену, подчиняю ее своему ритму. Ил-лю-зия. Ил-лю-зия. Это толь-ко ил-лю-зия. Боль утихает, слух терзает злобный крик.

— Кретины! Чья идея была начинать с Круцио? Он же больше ничего не почувствует! — Люциус только что пришел, и расстроен, что его лишили большей части развлечения.

— Чего ты кричишь, Люц? Чем быстрее вырубится, тем быстрее мы примемся за бабу.

— Слушать надо Лорда, болваны! Сказано: не убивать и спрашивать у него, значит так и надо делать!

Люциус зол. Долго кричит на присутствующих, объясняет им, что у него был план, и что они привели меня в негодное состояние. Мне все равно. Пока он кричит, я отдыхаю. На лицо льется поток воды из чьей-то палочки, и я жадно хватаю губами холодную жидкость. Вкусно.

— Сколько раз? — осведомляется Малфой у присутствующих.

— Восемь… — робко мямлит кто-то. Люциус замечает мою кривую гримасу — больше боли, чем сарказма, и оборачивается к единственному зрителю:

— Грязнокровка, ты считала? Сколько?

Лили выдавливает из себя:

— Восемь, но они подходили по трое.

— Значит, надо отвечать «двадцать четыре»! Или ты даже считать не умеешь? На что тогда ты годна?

Подколка слабая, но Лили срывается:

— Как вы можете такое творить? Звери! Лучше убили бы, чем так издеваться. Это же неправильно! Что он вам сделал?

Гриффиндорская наивность когда-нибудь тебя погубит, Лили. Впрочем, один раз уже погубила. Люциус довольно усмехается:

— Мне? О, он меня всего лишь убил.

Лили хватает ртом воздух, но не находит, что ответить. Люциус на пробу кидает в меня какое-то Режущее. Так странно наблюдать, как на руке появляются порезы, когда не чувствуешь этого. Тело на фоне предшествующего уже не воспринимает такой уровень боли. Я едва не смеюсь — хоть боль от Круцио и иллюзорная, мозг обрабатывает сигналы боли как реальные. Это общий эффект всех пыточных, не причиняющих физического вреда. Формально они не повреждают тело, но мозг так не думает. Мышцы на самом деле не напрягаются, но, пока я корчусь на полу, могу повредить их. Связки тоже срываю самостоятельно. Вроде бы проклятие ни при чем, человек вредит себе сам, но без него ничего не случилось бы. Провожаю взглядом злого Люциуса, убеждаюсь, что дверь закрыта, и закрываю глаза, позволяя сознанию оставить измученный разум.

Просыпаюсь от прикосновения. Как ни странно, оно не болезненно, хотя мышцы еще ноют отголоском вчерашней боли. Открываю глаза и вижу локон цвета солнца и добрые зеленые глаза. В них нет ни злости, ни ненависти, ни презрения. Возможно, я уже в раю? Когда она успела так поменять отношение ко мне?

Лили слегка улыбается, и я вижу мелкие морщинки в уголках глаз. Это совсем не портит ее — просто этой подробности я раньше не помнил, а теперь ее образ навсегда дополнен для меня этим мягким, уютным признаком возраста. Я хотел бы увидеть, как она старится, потому что это означало бы, что она доживет до старости. Но сейчас она улыбается мне, и я не верю своему счастью. Значит ли эта улыбка, что она меня простила? Значит ли, что готова поговорить о нашем положении?

— Сев, когда Сам-Знаешь-Кто говорил, что отпустит нас живыми, он лгал?

Сердце екает от полузабытого детского, дружеского обращения, но смысл вопроса быстро возвращает с небес на землю.

— Не думаю. Но и не говорил всей правды. Например, приказ не применять смертельные заклинания не означает, что не будут применяться заклятия, сочетание которых смертельно. А в этом случае моя смерть моментально повлечет твою — из-за обряда.

Она вдруг очень серьезно смотрит на меня:

— Я хочу жить, Северус. Мне больно от того, что здесь нет Джеймса — для меня он умер всего два дня назад, но тут есть мой сын, и я не хотела бы сдаваться раньше времени, если могу увидеть его. Если для этого надо, чтобы было больно — пусть. Ты не должен принимать все это один.

Как тщательно она избегает слова «пытка»! А ведь в арсенале моих бывших товарищей не только физическая боль. Я знаю вещи намного страшнее — насилие, унижение, психологическая ломка. Мне страшно подумать, что все это может коснуться ее.

Дверь открывается, и входит Люциус. С ним Белла и Эйвери — профессионалы в утонченном искусстве причинения боли. Остальные неловко мнутся позади, им придется ограничиться ролью зрителей. Я решительно заслоняю собой Лили, шепча одними губами обманчивое: «все будет хорошо». Кажется, этот день будет долгим…

…Следующий — «Черный бич».

Пауза на две секунды. Перебираю в уме то, что ко мне уже применяли, с облегчением отвечаю:

— Мне.

— Nigraloro!

Пережидаю приступ боли и слушаю следующее название. Это игра, и ставкой в ней безопасность моей любимой. Как я и предполагал, Люциус хочет вынудить меня позволить пытать ее или умереть. Сами по себе заклятия не смертельны и не сравнимы по силе с «Круцио», однако оставляют физические повреждения. Отдельные повреждения не сочетаются друг с другом чисто физиологически — например, невозможно наложить ломающее кости проклятие после режущего, или обжигающее после замораживающего, потому что столь резкие перепады за пределами выносливости человеческого организма.

Он поймал меня в середине второго десятка проклятий. Я проигрываю в уме полученные повреждения и понимаю, что любое режущее теперь приведет к смерти. Он тоже понял это и ухмыляется:

— Теперь игра становится разнообразнее. Секо?

Я оглядываюсь, мельком вижу спокойное лицо Лили, довольное — Беллы и торжествующее — Люциуса, потом опускаю голову и обреченно выдыхаю, не поднимая глаз:

— Ей.

Когда я слышу ее первый крик, я понимаю, что все, что было со мной до этого — не боль. Логика упрямо твердит, что ей досталось не так уж много, и не таких уж сильных заклинаний, но сердце не слушает. В груди поселилось чужеродное нечто, рождающее с каждым звуком ее боли такой откат на меня, какого я не мог представить в самом страшном видении. Кажется, я кричу вместе с ней и громче нее. Такого просто не может быть! Не может! Не может! Возможно, я уже в аду?

Заклинание.

Больно.

Заклинание.

Очень больно.

Заклинание.

На этот раз шевелиться больно обоим. Она сидит на полу, подтянув колени к груди, и рассматривает едва затянувшийся порез на ноге. Кровоостанавливающее ей вчера все-таки дали.

— Ты что-нибудь помнишь с момента смерти до воскресения?

Лили качает головой:

— Нет. Я словно уснула, выпив сна-без-сновидений. А проснулась уже здесь, в новом теле. Непривычно. Двадцать лет… Поверить не могу, для меня все было как вчера.

После недолгой паузы я решаюсь:

— Лили, я должен просить прощения за это пробуждение?

— Нет. Я рада ему, несмотря на причину. Жить интересно. Даже здесь. Даже так. Если мы и умрем сегодня, я, по крайней мере, успела узнать, что мой сын вырос достойным человеком.

Я хмыкаю, но никак не комментирую младшего Поттера. Со времени ухода в подполье он действительно повзрослел, мы смогли работать вместе. По правде говоря, выбирать не приходилось, но, тем не менее, мы сработались. Он и сейчас много делает для Сопротивления. После гибели Альбуса ни у кого не было сомнений, что Поттер примет командование. И он неплохо справляется. По крайней мере, теперь ему хватает ума советоваться с остальными.

Единственное, чего я боюсь — что он пытается меня искать. Признаюсь, у меня мелькнула мысль, что Темный Лорд ждет того же, но я отбросил ее — ни Поттер, ни Лорд не так глупы, иначе последняя схватка давно бы уже состоялась. Но Гарри предпочел копить силы и опыт, не вступая в открытое противостояние. Это разумно и полезно, я не могу винить его. Но и надеяться на чудо мы уже устали. Иногда мне кажется, что если бы последняя дуэль уже состоялась, жить стало бы легче. Не из-за почти предрешенной гибели Поттера, нет. Просто у нас не было бы призрачной надежды на чудо. Мы умерли бы в бою, проклиная победителей, — чего еще желать?

— Северус, ты не обидишься, если я спрошу о судьбе остальных?

— Отвечу, если знаю сам.

— Где сейчас Сириус?

— Блэк уже пять лет мертв.

— Ремус?

— Люпин рядом с Пот… с твоим сыном.

— Питер?

— Ты всерьез? Тебя интересует судьба предателя?

— Я подумала… если его пытали, как тебя, я, наверное, не смогу сердиться на него. Но тогда он, наверное, мертв?

— Мертв, но не потому. И его не пытали. Более того, его усилиям мы обязаны счастью видеть Лорда вновь.

Лили поджимает губы, но ничего не говорит. Чуть позже:

— Дамблдор?

— Убит два года назад.

— Макгонагалл?

— Смирилась с новым режимом и по-прежнему преподает в Хогвартсе.

— Кто же тогда в Сопротивлении? Кроме Гарри и Ремуса? Ты можешь сказать, или это убьет нас?

— Кое-что могу. То, что они знают — тут ведь скорее всего следящие заклинания. Там его друзья — Уизли и Грейнджер. Еще несколько человек… в основном, молодое поколение. Из старого состава Ордена выжили немногие, которых я здесь называть не хочу. Хоть это меня и не убьет — я же не знаю наверняка, есть ли следящие, — но называть фамилии не хотелось бы.

— Уизли — это кто-то из детей Молли? А кто такие Грейнджеры, я не помню.

— Рональд Уизли, младший из ее сыновей. А Гермиона Грейнджер магглорожденная. При режиме Лорда она все равно не имеет никаких прав, ей, как и многим, некуда деваться — либо в Сопротивление, либо бежать из страны.

— Значит, я сейчас была бы в таком же положении? Бесправной грязнокровкой?

— Да.

— Так почему тогда ты любил меня все эти годы?

— Ох, Лили, разве сердце спрашивает о происхождении?

Она передвигается поближе ко мне и вдруг быстро целует небритую щеку.

— Прости, Сев, что тогда я выбрала не тебя.

— Я же сказал: сердце не спрашивает. Я сам испортил все тогда… в той жизни.

— Ты о школьной ссоре? Но это так глупо! Летом я уже все забыла и страшно скучала без тебя. Только не хотела идти мириться первой. И… у тебя тогда были уже новые друзья.

— Угу. Вот эти, — я киваю в сторону открывшейся двери. Довольно на сегодня задушевных разговоров, пора отвечать за свои слова.

На этот раз вошедших в камеру гораздо меньше. Остальным либо надоела забава, либо нашлось дело поважнее. Как и вчера, всем командует Люциус. Он мельком оглядывает присутствующих, отсылает Гойла и Паркинсона куда-то с поручением и оборачивается к нам. Ехидная кривая ухмылка мне не нравится. Совсем. И то, как он смотрит на Лили — тоже.

— Пожалуй, сегодня можно не повторять вчерашнее представление. Мы тут вдруг вспомнили, чего ты, Северус, дать нам не можешь. А вот Эванс — может. Хоть и грязнокровка, но все на месте, как я погляжу.

Слова сопровождаются взрывом хохота, а мои глаза застилает пелена ярости. Спокойно. Я знал, что когда-нибудь это случится. Я думал об этом варианте. У меня готов ответ. Вдох-выдох, и ко мне возвращается внешняя невозмутимость.

Поэтому, когда Малфой протягивает руку к Лили, вжавшейся в стену, я спокойно отстраняю его.

— Должен спросить сначала у меня, забыл?

— Нет, Северус, не забыл. Но сейчас у тебя нет выбора. Даже если ты будешь твердить свое «мне», ничего не изменится. Я, знаешь ли, ценитель женского тела, а не поклонник костлявых мужиков.

Лили бледнеет и сильнее вжимается в стену. Я по-прежнему заслоняю ее собой. Компания за спиной Малфоя смотрит на Лили оценивающе, глаза Крэбба уже маслянисто блестят, откуда-то появляется тонкий запах похоти.

— Ты не тронешь ее, Люциус.

Он смотрит насмешливо:

— И как ты собираешься меня уговорить?

Делаю глубокий вдох и озвучиваю свое решение, игнорируя тупой страх, стянувший внутренности тугим узлом:

— Дай мне оборотное с ее волосом.

— Ты рехнулся?

— Я имею право выбрать. Я выбрал. Дай мне оборотное.

Повисает пауза.

— Ты не можешь подсунуть нам себя вместо бабы! — это, кажется, Крэбб просек ситуацию.

На свой страх и риск выдвигаю предложение:

— Спросим у Лорда? Он обещал, что я смогу выбирать.

Все знают, как дотошно Повелитель относится к соблюдению своего слова и исполнению приказов. Рабастан Лестрендж ненадолго выходит и вскоре возвращается с ответом и пузырьками зелий. Подходит к Лили, тянет несколько волосков. Попутно пытается стянуть с нее блузку. Она сопротивляется молча, но решительно, и он отступает, чтобы опустить волос в зелье. Реакция начинается, зелье приобретает цвет и консистенцию скисшего молока. Он оборачивается ко мне, но смотрит не торжествующе, наоборот, в его взгляде — ужас и отвращение:

— Снейп, не дури! От грязнокровки не убудет!

Качаю головой.

— Мне.

Рабастан ловит мой взгляд и быстро шепчет, словно не замечая остальных:

— Сев, ты же не баба! Это же ненормально! Ты не решишься!

Я на секунду сжимаю зубы прежде, чем выдавить:

— Решусь.

Протягиваю руку за пузырьком, тщательно слежу, чтобы она не дрожала. Не дать им увидеть мой страх. Потому что если его заметят, то раздавят, размажут меня во время этой оргии, сломают не только физически, но и морально. Пусть думают, что хотят, я должен это сделать. Я видел много насилия, а когда-то, раз или два, сам участвовал в таких «развлечениях». Настало время посмотреть на них с другой стороны. Заставляю себя не думать о ближайшем будущем. Определенно, будет более чем неприятно. Но Лили это тем более не должно коснуться!

Обвожу взглядом оставшихся в камере. Шестеро. Зелье нужно будет пить еще минимум два-три раза, одной порции хватает всего на час. Нотт смотрит на меня с откровенной брезгливостью. Так смотрят на что-то мерзкое, отвратительное. Ему противна мысль о мужчине в облике женщины? Отлично, значит, останется всего пятеро. Прости, Лили, что я использую твой образ.

Пора пить. Они не увидят, насколько мне тяжело. Ни за что. Секунды тянутся невыносимо долго, пока я несу флакон к губам.

— Expelliarmus!

Заклинание выбивает флакон из рук, и грязно-белая жидкость растекается лужей под ногами, а я, не удержав равновесия, падаю на колени прямо на осколки. Бледный Малфой пристально смотрит на меня сверху вниз, и я слышу его неожиданно хриплый голос:

— Как далеко ты готов зайти в ее защите?

— До конца. Почему ты меня остановил?

— Снейп, может, ты и извращенец, но я — нет. Я все равно буду знать, что это только оболочка, что там — ты. Мерлиновы яйца, да у меня не встанет! Это же как иллюзию трахать — ни удовольствия, ни даже самообмана. Все равно знаешь, что внутри — это.

Он брезгливо кривится, обозревая мое израненное тело, взмахом палочки уничтожает остатки одежды. Остальные зажимают носы и издают возгласы отвращения, вполголоса обсуждая меня. Ну да, не красавец, а вы что хотели? После трех дней пыток-то?

Поняв, что зрелища не будет, Нотт растерянно спрашивает Малфоя, что дальше. Люциус только нетерпеливо машет рукой, позволяя всем расходиться. У них есть шанс остаться и отыграться на мне парой болезненных заклинаний, но никто им не пользуется. Похоже, они до сих пор в шоке.

Кажется, на этот раз даже нет недовольных. Как мне повезло, что Паркинсон и Гойл ушли до начала! Эти, судя по слухам, могли бы позариться на мужское тело даже без оборотного.

Люциус быстро оглядывается и отделяет нас от Лили заглушающим куполом. Я вдруг понимаю, что это он отослал тех двоих до начала «забавы». Неужели… Я не позволяю себе мечтать, но ситуация располагает. Я думал, Малфой захочет отомстить за сорванное представление, но он наколдовывает небольшой диван и опускается на него:

— Присаживайся, Сев. Поговорим.

Меня распирает смех. Малфои всегда устраиваются с удобством. Мог бы обойтись и без излишеств. Он протягивает мне трансфигурированную из носового платка мантию, и я с облегчением заворачиваюсь в нее. Вот за это «излишество» я благодарен. Замираю на краешке дивана, не зная, чего ожидать. Лучше бы сразу прояснить положение.

— Почему ты не дал им совершить задуманное? И отослал этих двоих?

— Сначала ответь, почему ты убил меня.

— Ты жив, Люциус.

— Не юродствуй, Сев. Ты знаешь, о чем я.

— Ты угрожал жизни ее сына.

— Ее сына? Северус, ты совсем помешался на Эванс? Ее сын однажды едва не убил моего!

— Тебе напомнить, благодаря кому этого не случилось?

— Я помню. Это ответ на твой вопрос, Северус. Поэтому я не стал делать с тобой этого. Насилие раздавило бы тебя, а ты мне еще пригодишься.

Он внезапно взмахивает палочкой, укрепляя купол дополнительными защитными заклинаниями. Потом быстро, сбивчиво говорит.

— Это надо остановить. После того, как я проснулся… Сначала я гордился оказанной мне честью. Потом он вернул Рабастана, и я стал не единственным. Потом приказал отловить магглов для возврата Петтигрю. Ладно бы, когда дело касалось нужных людей! Но Петтигрю! Но Эванс! Он вернул ее, просто, чтобы поиграть и убить… Дело даже не в том, что меня сравняли с грязнокровкой. Этот способ, призвание духа в новое тело при прорыве ткани мироздания в момент выброса магии смерти, досконально знает только он один. И он уже злоупотребляет им. Он может призвать оттуда хоть Мерлина, хоть Слизерина, хоть Райвенкло. И они будут служить ему — чего не сделаешь, чтобы жить? Это только вопрос времени — когда он принесет в жертву всех живых ради мертвых. Это надо остановить сейчас, иначе будет поздно. Я даже согласен умереть снова. Я не должен был возвращаться. И Эванс тоже не должна. Власть над смертью мерзка и противоестественна. Она развратит до предела. Никто не должен обладать ей. Если ты или Поттер можете — остановите его.

Люциус взмахом руки убирает купол, диван, и выходит не оглядываясь. Он сильно рисковал, произнося эти слова, но, видимо, для него они стоили риска.

Что ж, неожиданно. Логично, не поспоришь. Вот только с моей точки зрения Лили должна была вернуться. Как я могу согласиться с ее смертью, если не смирился за двадцать лет?

В камере снова стоит запах похоти. Хуже — на сей раз запах исходит от меня. Палачи с нетерпением разглядывают мое тело, отпускают пошлые шуточки. Я только сильнее стискиваю зубы и до хруста сжимаю пальцы, крепко сцепленные на затылке. Только сейчас понимаю, как мне повезло, что по уровню знаний в зельеварении присутствующие не слишком отличаются от хаффлпаффцев-третьекурсников. Отчаявшись выполнить задуманное вчера, Мальсибер решил напоить меня афродизиаком, чтобы я сделал это с Лили сам. Как будто я смогу когда-нибудь причинить ей такую боль! Нет, конечно, они пробовали сначала «Империо». Эту проблему я решил еще в первую войну и навыков с тех пор не растерял. Пришлось вливать мне «Африканскую страсть». Я думал, будет тяжело сопротивляться желанию. Но они влили тройную порцию. Идиоты.

По виску сползает капля пота. Из-за усиленной зельем чувствительности она раздражает едва ли не больше, чем болезненная эрекция. Еще раздражают звуки, даже самые тихие, и свет, и запах. Запах моей похоти. Несмотря на него — это просто гормональная реакция, — я доволен. В такой дозировке зелье породило только новую пытку. Обостренные чувства. Сильная головная боль. Слабость в конечностях, кровь от которых отлила к паху. Мучительная, крайне болезненная эрекция. И никакого навязчивого желания заниматься сексом. Более того, не уверен, что секс сейчас способен снять напряжение — слишком много крови прилило к тазу. В ушах шумит, голоса слышатся будто издалека.

Сколько я уже стою так? Сначала было больнее, сейчас боль медленно уходит. Пришедшие посмотреть представление поначалу гоготали и отпускали грязные шуточки, потом оценивали мое состояние, и, один за другим, уходили. Наблюдать за пыткой интересно первые пятнадцать минут. Потом надоедает, а этим — и вовсе приелось. Они уже поняли, что я не трону Лили, а она забилась в угол и старается не привлекать внимания. Постепенно в камере остаются только Августус, Беллатрикс и Люциус.

Люциусу с самого начала не нравилась эта идея. Он-то понимает, какую ошибку допустили те, кто ожидал жаркого зрелища. В его глазах ни ненависти, ни интереса, — скорее, вежливое равнодушие. Как будто это не он вчера уговаривал меня убить Лорда. То ли хорошо играет, то ли уже жалеет о сказанном. Удаляется, последний раз оглянувшись на остающихся в камере.

Руквуд подходит ко мне с какими-то флаконами в руках, заставляет выпить. С огромным удивлением узнаю антидот к «страсти» и какие-то сосудорасширяющие. С чего бы такая милость? Я моментально настораживаюсь, опасаясь ловушки. Он перехватывает мой взгляд и бурчит:

— Я тоже не последняя сволочь, Север. Я ведь помню, сколько раз ты меня, и Марка, и других ребят отпаивал после боевых операций своими зельями, сколько с того света вытаскивал. И можешь сколько угодно твердить, что это ты так за нами шпионил. Я с одиннадцати лет знаю тебя, старый змей. Ты нас спасал не по приказу, а потому, что любишь. Но ее, видимо, любишь сильнее, раз позволяешь себя топтать ради нее. Кто я такой, чтобы судить за это? Ты же видел — ребята из боевки почти не приходили. Им больно видеть тебя… таким. Ну, скажи, что ты меня ненавидишь?

С ним хочется быть честным.

— Не ненавижу. Но встречу в бою — убью.

Он довольно ухмыляется.

— Взаимно, сволочь ты такая. И все же, жаль, что ты не с нами.

Следующей приближается Белла. Подходит ко мне походкой королевы, приподнимает лицо за подбородок, заглядывая в глаза. А вот эта вполне может и заклятием запустить. Но она только с нажимом проводит по моей щеке пальцем в шелковой перчатке:

— Ты смешон, Северус. Глуп и смешон. Твоя грязнокровка вытирает ноги о твою любовь, а ты и рад стелиться ковриком. Ты сделал из нее идол, и боишься лишний раз прикоснуться к своему божеству. Тебе следовало взять ее сегодня. Тогда, возможно, ты понял бы: она — такая же, как все. Она не заслуживает твоей любви. И тебя не заслуживает.

Беллатрикс оборачивается к Лили:

— Что жмешься, Эванс? Что, убыло бы от тебя, облегчи ты его боль сегодня?

Лили невнятно бормочет про свидетелей и стеснительность.

— Ну ты и стерва, грязнокровка. Все за себя, драгоценную, трясешься? Ты ж хуже нас. Он для тебя — все, а ты морду воротишь. Самой-то от себя не противно? Да если б мне… Да хоть раз, кто-нибудь так… Я вот тринадцать лет в Азкабане провела. Думаешь, легко? Да если бы тогда нашелся хоть один, взял бы мою вину, пошел бы туда за меня, да я бы ноги ему целовала! А я сама, все сама. А этот твой за тебя и в Азкабан бы пошел, я уверена. Так, Северус?

Она оборачивается ко мне. Киваю.

— И в Азкабан.

Я не рисуюсь — я просто сообщаю факт. Наконец, Пожиратели уходят, а зелья начинают действовать, и я ложусь отдохнуть.

Среди ночи просыпаюсь от прикосновения чужой руки к волосам и чувствую жаркое дыхание на лице. Щеки, а потом губ, касается что-то мягкое и прохладное, и постепенно я начинаю различать в темноте контуры ее тела.

— Что ты творишь, Лили?

— Она права. Я совсем тебя замучила.

— Ты не должна мне ничего.

— Кто говорит о долге? Я просто хочу быть с тобой. Сама хочу, понимаешь?

Еще бы не понимать. Прижалась ко мне изо всех сил, и тело закономерно реагирует. Определенно, я всегда хотел ее, но никогда не представлял себе, что такое может случиться в реальности. Моя нимфа, моя наяда, мой идеал… Разве мог я представить себе ее руки, жадно скользящие по моему, такому некрасивому и израненному, телу, срывающие с меня мантию? Разве мог представить, как загадочно мерцают в полутьме глаза? Как угадывается по движениям, по дыханию, румянец на щеках? Как нежно губы касаются каждого чувствительного места на моем теле?

Я больше не могу сдерживаться — опрокидываю ее на спину, срываю белье, касаюсь шелковой кожи. Целую, целую — каждый сантиметр, каждый изгиб ее тела. Жадно впитываю запах — для меня он самый яркий и самый лучший на свете. Ее рука находит мой член, и я не могу сдержать стон удовольствия. Спускаюсь ниже, приникаю губами к лону — она терпко-сладкая. Бьется, выгибается в моих руках, стонет, но это стоны не боли, а страсти.

По невысказанному соглашению, мы стараемся не шуметь, не то Пожиратели все же получат свое зрелище. Тела двигаются в такт, в особом, нашем, ритме, трутся кожа об кожу, обжигают друг друга прикосновениями. Мягко, тепло, нет, — горячо. Рывок, движение, еще рывок. Полутемная комната взрывается ослепительным светом, когда меня настигает волна оргазма. В ее выдохе слышу свое имя — разве когда-нибудь я мог мечтать об этом?

Мы лежим рядом, отдыхая. Я обнимаю ее, губы находят ее губы. Нерешительно спрашиваю:

— Лили, ты потом не передумаешь, не пожалеешь?

Она отвечает также неуверенно, будто пытаясь разобраться в своих чувствах:

— Нет, никогда. Я… наверное, люблю?

Вот теперь я верю, что мы выберемся отсюда. Теперь мне ничего не страшно. Я не жалею о двадцати годах, проведенных в тоске по ней. Я никого не могу ненавидеть. В моих объятиях спит моя женщина.

Лорд заходит в камеру, создает себе кресло, присаживается, с любопытством, но без злости глядя на нас. Я стою на коленях, прижимая к себе Лили, которая свернулась в комочек, чтобы не видеть нашего визитера. В комнате висит тягучая тишина. В висках стучит кровь: я никому ее не отдам, даже ему! Но Лорд ничего не говорит о вчерашнем действе, хотя следы его очевидны каждому.

— Ответь мне на один вопрос, Северус.

— Да, господин.

Он морщится. Неужели от обращения?

— Чего-то из того, что с тобой сотворили в эти дни, ты не заслужил?

Я задумываюсь. Конечно, — хочется вскричать мне, — конечно, никто не заслуживает такого! Только воспоминания, всплывающие в мозгу, заставляют заткнуться и покачать головой. Когда я добивался метки, когда желал служить Лорду, грезил о новых знаниях и возможностях, я знал, что придется платить. Меня, как и других, предупреждали. Я был готов принести эту жертву. Я знал, что мне придется пытать, и убивать, и наказывать провинившихся, и принимать наказание за свои ошибки. Я был готов служить даже до смерти. Не меня предали — я предал. Я знаю, что с точки зрения слизеринца — точки зрения холодного расчета — мой переход на сторону Дамблдора абсолютно необоснован. Беда в том, что когда в дело вмешалась любовь, холодный расчет был забыт, и ни один логический аргумент не был способен удержать меня. Но есть тут одно «но»:

— Она, господин. Она этого не заслужила.

Он морщится от слова «господин»:

— Оставь уже это раболепство, Северус!

Я робко пробую на вкус полузабытое:

— Милорд?

В ответ получаю утвердительный кивок.

— Она, Северус, этого не заслужила. Поэтому первый раз я убил ее быстро. К чему ненужная жестокость?

— Первый раз, милорд? Будет второй? — если уж прояснять ситуацию, то до конца.

— Все еще надеешься выжить, Северус?

Я качаю головой:

— Только она, милорд!

— Связь необратима. Если оставить в живых и тебя… Но ты еще не заработал помилования.

Он бросает мне короткий кинжал.

— Развлеки меня сам, Северус.

Я лихорадочно ищу в глубинах памяти способ, которым я мог бы удовлетворить прихоть господина. Он не наслаждается чужой болью, нет, но любит наблюдать ее с любопытством естествоиспытателя. Так для чего тогда столь примитивное орудие пытки? Я поднимаю рукав подаренной Люциусом мантии и нацеливаю лезвие в свою плоть. Он скептически ухмыляется:

— Я знаю, что ты выдержишь физическую боль, Северус. Не это.

Пытаюсь что-то процарапать на коже.

— Не это.

Задумчиво верчу в руках кинжал, пытаясь понять иное предназначение, но не нахожу. Он же не рассчитывает, что я оберну клинок против него? Или это проверка? Лорд сидит в двух шагах, мне хватит одного внезапного движения. Но это же глупость и безумство, не мне суждено это сделать, и уж конечно, не обычным кинжалом. А еще… я с ужасом понимаю, что не хочу его убивать. Пока Лили жива, у меня нет злости на него, несмотря на все остальные жертвы. В конце концов, я никогда не любил магглов, хоть и не ненавидел. Какое мне дело до них, когда он вернул мне Лили?

Слышу тихий смешок. Поднимаю глаза и вижу довольное лицо Лорда. Он читает мои сомнения, словно занимательную книгу. Я, наконец, понимаю, что хочу сделать. Наклоняюсь к Лили, отрезаю кинжалом прядь волос, подношу к губам.

— Вы сказали, что я еще буду за это благодарить… Я благодарен, милорд. Я очень благодарен.

Лили смотрит на меня с жалостью, на Лорда — с ненавистью. Ее гриффиндорскому уму кажется, что я сломался, что я говорю то, что от меня хотят услышать, только чтобы пытки не продолжились, чтобы уйти живым. Ей не понять, почему я говорю искренне. Я знаю — если бы он захотел, он мог бы доставить мне куда больше страданий. Он не дал бы мне выбора и пытал ее у меня на глазах, а потом убил — и я бы умер вслед за ней. Он мог бы пытать и нас обоих — поймал бы Поттера, Люпина, остатки Ордена, и убивал их на наших глазах, одного за другим. Но он не сделал ничего. И я действительно благодарен.

Я собираюсь вернуть кинжал и протягиваю его, взяв за лезвие, но он останавливает меня жестом.

— Оставь у себя. Он вам еще пригодится.

И, немного помолчав, добавляет:

— У вас последняя ночь. Завтра я отдам приказ о казни. И запомни, Северус, главное — бессмертие. Запомни это.

Он выходит из комнаты, оставляя меня в крайне сложном положении. Мне, как и ему, очевидно: «Бессмертие» — это пароль к портключу-кинжалу. И также очевидно, что отпустить нас он может только для того, чтобы схватить позже, вместе с остальным Сопротивлением. И именно я приведу их к нему. Этот невысказанный диалог понятен нам обоим, и настало время делать выбор — уйти и предать своих или остаться и умереть.

Лорд ничего не делает бескорыстно. Третья аксиома. Не стоило мне забывать ее. Ему нужно Сопротивление. Нужно раздавить небольшую кучку фанатиков, омрачающее его счастье и ставящую под сомнение его всемогущество. Тогда Британия, а за ней и весь мир, будет в его власти. Лили тихо рыдает в углу — она увидела в этом визите лишь ожидание скорой смерти. А в моей голове болезненно бьются мысли.

Конечно, Лорд не мог позволить себе потерять захваченного орденца зря, пусть даже он предатель.

Он знал, что не вынудит меня предать своих никакими пытками.

Знал, что не сможет заставить служить себе, но сможет уговорить. Перевербовать.

Он все сделал правильно.

Устранил причину моей ненависти к нему, вернув Лили.

Привязал мою жизнь к ее, предотвратив самоубийство.

Позволил искупить вину перед бывшими товарищами, так, что даже Люциус, умерший от моей руки, больше не держит на меня зла. Позволил им думать, что все поправимо, и доказал это, победив смерть.

Показал мне, как выглядело мое предательство для организации, заставил признать, что я заслужил то, что получил.

Дал сведения, с которыми я могу вернуться в подполье — тот факт, что он обладает и пользуется возможностью воскресения мертвых. И живое доказательство вдобавок. Не для меня он воскрешал ее, а для Поттера. Надеется сломить неопровержимым аргументом.

Дал понять, что снова готов принять мою службу, если я готов служить, заронил в сердце надежду на прощение.

Даже если в последней схватке меня убьют, он может воскресить меня и ее, если я буду полезен.

Сейчас он точно знает, какой выбор я сделаю.

Лорд не ошибся нигде. Это я ошибался, полагая, что смогу его переиграть. Его комбинации безупречны, его шахматная партия всегда выиграна. Так стоит ли и дальше сопротивляться такому уму и таланту? Логика подсказывает мне, что Сопротивление рано или поздно будет поймано. Вопрос только во времени. Если их не предам сейчас я — предаст следующий захваченный. Лорд найдет подход к любому.

А Лили не хочет умирать.

Если я буду полезен, он не убьет ее, потому что это убило бы меня и уничтожило бы мою преданность.

А она действительно вернулась — моя преданность ему, как и мое восхищение этим умом, поклонение его таланту.

Сопротивляться бесполезно. У подполья нет ничего, чтобы противопоставить этой мощи. Никакая любовь не победит эту логику и этот расчет.

Я прекращаю сопротивление.

Обнимаю Лили, прижимаю кинжал к нашим сомкнутым рукам, и одними губами шепчу: «Бессмертие».

Я — предатель.

Мы оказываемся на лондонской улочке, портключ перестает светиться и самостоятельно трансформируется в палочку. Надо же, какая щедрость! Впрочем, должны же мы как-то аппарировать? Лили что-то говорит мне о необходимости запутать следы, о множественной аппарации в случайных направлениях, но я знаю, что это бесполезно. И мой выбор касается только того, увидит ли она сына перед смертью. Потом я вспоминаю слова Лорда: «завтра я отдам приказ о казни». Он подарил нам еще день — было бы глупо потратить его впустую.

На самом деле, формально я не предаю Сопротивление. Обет, по крайней мере, никак не реагирует. От меня ничего не узнали, на мне нет следящих заклинаний, мы не оставляем следов. Но глубоко внутри меня живет уверенность, что Лорд найдет нас теперь где угодно.

А потом я принимаю решение, и мы аппарируем в небольшую шотландскую маггловскую деревушку. Как положено, я останавливаюсь в пяти ярдах от дома и ментально посылаю условный сигнал. Пустят или нет? Они ведь знают, что меня захватили. Предполагают, что я привел к дому отряд Пожирателей, или наивно надеются, что мне удалось сбежать? Я бы не впустил. Более того, уничтожил бы на месте. Моуди, наверное, тоже. Но решает не он. Решает Поттер. Наивный, упрямый гриффиндорец, сын женщины, стоящей рядом со мной, негласный лидер нашей компании. Конечно, он вынесет вердикт в мою пользу.

Спустя минуту приходит обратный запрос. Я сообщаю пароль — внешняя охранная линия пройдена. Дойти до обманчиво небольшого домика мы не успеваем — между первым и вторым барьерами нас встречает почти все местное население. Лица нахмурены, сосредоточены, палочки в полной боевой готовности. Мое пленение все же не прошло зря. Я невольно любуюсь молодежью. Где та подростковая неуклюжесть, от которой они так долго пытались избавиться? Передо мной — готовый боевой отряд. Позиция отработана, движения синхронные, в любой момент в меня готовы полететь десятки заклинаний. Я замираю, демонстративно отбросив палочку. По знаку Поттера вперед выходит Моуди. Стандартная проверка на Оборотное зелье, подтверждение неснятого Обета, легилименция. Он уже собирается приступить, когда я осторожно делаю шаг в сторону, демонстрируя остальным Лили. Моуди тут же ощеривается и недовольно хмурится, не в силах узнать женщину, но вперед кидается Люпин. Я вижу узнавание и огромное удивление на его лице:

— Лили?

Невинное слово производит эффект взрыва. До всех присутствующих новость доходит с разной скоростью, и по мере ее осознания раздаются охи, вопли, угрозы и выражение недоверия. Но все их затмевает робкое:

— Мама?

Лили подается вперед, пристально вглядывается в говорящего, и произносит слово, от которого мой мир разлетается на куски.

— Джеймс…

Я тут же вспоминаю все свои причины ненавидеть Поттера-младшего, его невообразимую схожесть с отцом, который для Лили погиб всего несколько дней назад, таким же, двадцатилетним, но тут она продолжает:

— Джеймс гордился бы таким сыном, Гарри! Но…

Мое сердце вновь бьется. По крайней мере, она не влюбилась в собственного сына. Впрочем, надо бы дослушать про это «но».

— …но жесты и стиль боя у тебя определенно Северуса, — заключает она. И мне, как в детстве, тепло и смешно от такого заявления.

Как я и ожидал, тихо уйти мне не дали. Накрыли антиаппарационным куполом и не отпустили. Пришлось требовать срочного обсуждения вопроса. За девять дней моего отсутствия они провели только две операции. В одной из них тяжело ранили Рональда Уизли, и бойцов осталось еще меньше. Ему бы зелий, но ингредиентов не достать, и положение подполья еще более шаткое. Лили, наконец, понимает, почему я не назвал ей имен там, в плену. Никто не должен был знать, как мало осталось нас в так называемом «Сопротивлении». С прибытием меня и Лили нас стало ровно двадцать. И пятеро — в недееспособном состоянии. Мало еды, мало зелий, мало палочек. И дураку ясно — Сопротивление доживает последние дни. Лили с ужасом оглядывает компанию, в которую так стремилась. Исхудавшие, серые от усталости и голода лица, некачественная одежда, трансфигурированная из чего попало, мрачная решимость во взглядах. Мы рассаживаемся за пустым столом. Я засучиваю рукава мантии и распахиваю ее на груди. Три змеи синхронно извиваются. К жжению я привык, и меня сейчас интересует не это. Змейка на левой руке темно-серая, почти черная. Остальные две скорее иссиня-черные, очень глубокого синего цвета. Разница почти незаметна, но она есть. Переждав всеобщее удивление и пару глупых комментариев, я обращаюсь к собравшимся.

— Как вы уже знаете, следящих на нас не обнаружено. У меня есть теория, почему. Темный Лорд не отпустил бы нас без возможности проследить за нами. Значит, есть что-то, позволяющее отследить нас. Мне кажется, это — киваю на змеек — реперные точки для модуляции пространства. Не зря же их три, и сомневаюсь, что Лорда одолело садистское желание оставить их горящими мне в наказание. Поттер, вы можете выяснить, что они передают ему?

Из уст юноши раздается шипение и Лили тихонько ахает. Ну да, я и забыл поставить ее в известность о необычной способности сыночка. Спустя пару минут Гарри поднимает на меня глаза.

— Вы правы, профессор. Серая передает направление, видимо, двадцать лет назад метка большего не умела. А синие — расстояние от себя до серой и от себя до… основной метки, или базы, не знаю, как назвать. Как маячок, и я не могу его заблокировать. Не думаю, что кто-нибудь, кроме Волдеморта, может. Это ментальная магия, он общается с ними на расстоянии.

Грейнджер уже увлеченно стоит чертежи на листе пергамента. Да что там выяснять, девочка, и так понятно, как он меня выследит. Она пытается прикинуть, можно ли изолировать меня от ментального воздействия. Не изобрели еще таких щитов, глупышка. Остальные озадаченно смотрят на меня. Неужели все так боятся сказать мне, что я должен сделать? Ладно, мой выход, пора играть в героя.

— Я предложил бы свою смерть, но боюсь, господа, что передачу информации это не остановит, да и как бы мало не стоила моя жизнь, от нее теперь зависит еще одна — Ли… миссис Поттер. Поэтому я просто уйду и постараюсь не попасться на глаза Пожирателям как можно дольше. Я, собственно, и вернулся только для того, чтобы оставить вам Лили.

Моуди подскакивает с места:

— Мерлиновы подштанники! Нас уже наверняка засекли, а ты только говоришь нам об этом?

— Успокойся, Аластор, — встревает Люпин. — Если бы они хотели найти нас, то уже были бы здесь. Я думаю, что мы не можем отпустить Северуса накануне решающей схватки. У нас и так мало бойцов, и с каждым днем становится все меньше.

— Ты понимаешь, о чем говоришь, оборотень? — Моуди уже не сдерживается. — Какая может быть битва с такими силами? Да нас размажут, как книззла драконьим брюхом! Тем более, если…

Он многозначительно кивает на Лили. Да, я тоже не знаю, сколько сейчас бойцов у Лорда. Он может вернуть с того света армию лучших. Магглов в мире еще достаточно.

Поттер медленно обводит взглядом присутствующих, остановившись на лице матери, долго и внимательно впитывает ее черты. Затем устало смотрит на меня:

— Не надо уходить, профессор, это только рассредоточит силы. Мы достаточно ждали. На этот раз мы будем драться. Аластор прав, нас размажут, но дальше будет только хуже, нас перебьют по одиночке или сдохнем от голода. Пока у нас есть силы, мы примем бой. Даже если это будет не бой, а бойня…

Я смотрю на Гарри, но не говорю ничего против. Ты ведь понимаешь, кто умрет первым в этом бою. У всех есть шанс хотя бы сдаться, у всех, кроме тебя. Тебя Лорд убьет лично, не желая неожиданностей в будущем. Впрочем, остальных, скорее всего, тоже. Нет никакого резона оставлять в живых недовольных действующей властью.

Эта битва должна была когда-нибудь состояться. Именно такая. Не многочисленное побоище, уносящее десятки жизней. Не эпическое сражение с армией драконов и великанов. Не случайное столкновение в лондонской подворотне.

Просто дуэль. Избранный против Победившего. Поттер против Волдеморта. Вот сейчас и выяснится, насколько право было пресловутое пророчество. На стороне Лорда — возраст, опыт, ум, сила, многочисленные сторонники. На стороне Поттера — жалкая кучка остатков Ордена, объединенная пресловутой любовью. Вчера вечером мы все поняли и почувствовали это — кто бы из нас ни погиб сегодня, искренне скорбеть о нем будут все. Может быть, последние годы, или общая цель, или личные отношения сделали нас одной семьей? Но я точно знаю, что ушли в прошлое и мои школьные дрязги с Люпином, и напряженность в отношениях с мелким Поттером, и взаимное недоверие с Моуди. Хватит уже доказывать свою преданность — мы давно верим друг другу.

Я вдруг понимаю, что самое страшное. То, что против нас стоит еще одна моя семья. Взгляд скользит по знакомым лицам, и я вижу уверенность в победе, извиняющуюся радость, но не ненависть. Хватит. Они уже победили, уже расслабились, ненависть уже перегорела. Поттера, они, пожалуй, ненавидят, а вот меня… Вызов в глазах Августуса — он помнит мое обещание. Высокомерное превосходство Беллатрикс — мол, я же тебе говорила! Обреченность во взгляде Люциуса — если Поттер не справится, Лорда уже никто не остановит. Он, похоже, уже представляет себе конец света.

Пожирателей вокруг много, очень много. Они не торопятся нападать — время для нашей битвы придет после дуэли лидеров. Мы все понимаем, что это будет расправа сильных над слабыми.

Я незаметно касаюсь волос Лили. Совсем скоро у меня не будет этой возможности. По всем раскладам Гарри сейчас умрет, а вслед за его смертью умрем и мы — раньше или позже, быстро или мучительно. Я не жалею о том, что случилось и о том, что случится. Все, что произошло, стоит этого прикосновения моей ладони к ее волосам, ее теплому плечу, стоит радости в ее взгляде, когда она увидела сына, стоит тепла и любви, обращенных ко мне. Без этих мгновений моя жизнь была бы неполна, была бы также, как и прежде, наполнена болью и виной за совершенное много лет назад. Но теперь, даже несмотря на близкую смерть, я счастлив. Я прожил все то, что хотел бы испытать в жизни. Единственное мое желание — найти возможность оставить ее в живых. Но полного счастья не бывает, это невозможно. Поттеру не хватит подготовки, умения, решимости. Двадцать лет — не семьдесят. У Темного Лорда скоро не останется врагов.

Дуэль идет по предсказуемому сценарию. Несколько безобидных заклятий, и Гарри летит на землю. Лорд уже поднимает палочку для прощальной Авады, когда трагедия превращается в фарс. Вывернувшись из-под моей руки, Лили кидается вперед и заслоняет собой сына — определенно, она ничему не научилась с прошлого раза.

— Только не Гарри!

Наверное, она и в тот раз так кричала.

А в следующую секунду палочка Лорда поднимается, и прежде, чем разум успевает что-то понять, я уже делаю шаг вперед, вставая перед ней. В этом нет никакого смысла — у нас одна смерть на двоих, но мне, почему-то, легче поймать зеленый луч своим, а не ее, телом.

— Avada Kedavra!

…Едва успеваю заметить, как смертельный луч закрывает от меня мальчишечья спина. Аппарировал на какие-то полтора ярда вперед, и заслонил нас. Поттер, у тебя в крови, что ли, комплекс героя? Судя по взгляду Лили — да. Она готова снова и снова закрывать собой его, а я — ее. Мальчишка же, судя по всему, успел сообразить, что одна смерть дешевле, чем три. Не мог же он действительно жертвовать собой… за меня? Скорее всего, просто спасал жизнь матери.

Мы с Лили одновременно делаем шаг вперед, но не успеваем. Должно быть, со стороны Лорда это глупо выглядит — трое идиотов, сбившиеся в кучу, каждый из которых мечтает, чтобы обрывающее жизнь заклятие досталось ему. Копошимся, отталкиваем друг друга, при этом понимая, что умрем все.

Изумрудный луч врезается в грудь нашего героя, и… отражается от него в Лили. Более того, от ее тела он отражается тоже, словно оно покрыто каким-то щитом, и летит ко мне. Неяркое золотистое свечение третий раз преломляет луч, завершая нелепый четырехугольник, и он возвращается к отправителю. Меньше секунды — и Лорд падает бездыханным. Ни один из Пожирателей не закрыл его собой. Все они просчитывают варианты.

Августус бросается было проверять пульс, но Люциус качает головой, демонстрируя левую руку. Идеально чистую. Как и другие руки. Как и моя грудь. Чистые. Без малейших следов колдовства, десятилетия связывавшего нас с Лордом. И только свидетельские показания остатков Сопротивления смогут доказать, кто был на этой битве, ставшей фарсом. Те же выкладки проносятся в голове всех Пожирателей. Нападут или сбегут? Напав все вместе, они могли бы уничтожить нас. Но смерть Лорда произвела слишком сильное впечатление. Трое магов, на которых не действует Авада — не шутка. Шок от исчезновения Метки смешивается с растерянностью. Вероятно, многим из них кажется, что мы владеем каким-то новым, непобедимым, заклятием. Повторить судьбу господина не хочет никто.

Первым аппарирует прочь Рабастан. Потом, почти одновременно — Нотт и Гойл. Спустя полминуты вокруг сплошные хлопки аппараций. Тело Лорда лежит, нелепо изогнувшись, никому не нужное. Напасть не пожелал ни один из «преданных слуг». Мельком мне кажется, что Люциус, перед тем, как исчезнуть, удовлетворенно кивает мне.

Вскоре на утоптанной поляне остается полтора десятка человек — дееспособное Сопротивление. Они собрались вокруг нас — трех магов, только что выигравших войну. А нам вовсе не гордо от этой новости — мы просто счастливы, что есть друг у друга. Лили стоит совсем близко, и я прижимаю к груди ее голову, и перебираю волосы. Она смотрит на сына — я не вижу ее взгляд, но он, наверняка, полон гордости и восхищения. Мальчишка Поттер, смешно теребя очки, переводит полный обожания взгляд с матери на меня и обратно. Идиллическую картину портит хор голосов:

— Постойте, но разве существует щит от Авады? И почему тогда об этом не знал Тот-Кого…

— Послушайте, Альбус же говорил, что сила любви…

— Тройное самопожертвование…

— Это невероятно, такая магия!

— Все дело в любви!

Поттер прерывает гомон, взмахом руки обозначая желание говорить. Жест явно перенят у Дамблдора, да и речь, наверное, будет в его стиле. Все затихают.

— Знаете, Альбус Дамблдор все время повторял, что любовь — самая сильная магия на свете. Не думал я, что придется в этом убедиться именно так… Волдеморт ведь все рассчитал правильно, с точки зрения логики у нас не было шансов. Он даже учел на этот раз существование любви — Гарри выразительно кивает в нашу с Лили сторону, — и попытался ее использовать. Именно так он нашел нас сегодня. Но в одном он ошибся. Он всегда считал любовь слабостью, и управлял людьми с ее помощью. А любовь — это сила. Она защитила сегодня каждого из нас, потому что другой был готов пожертвовать ради него жизнью. Заклинание ударило в единственное незащищенное существо, которое никто не любил.

Гарри наклоняется к змееподобному телу:

— Прощай, Том. Мне жаль, что ты так и не понял, что же самое главное в жизни.

Я вспоминаю аналогичную фразу Лорда и шепчу:

— Прощайте, милорд. Вы ошиблись — главным было не бессмертие.

Я опускаю взгляд и вижу зелень глаз Лили, смотрящих на меня. Нам не надо слов. Силу своей любви и я, и она, уже доказали, создав невиданное доселе волшебство, сотворив невозможное. Уничтожив Темного Лорда.

Глядя в любимое лицо, я наклоняюсь и нерешительно прижимаюсь губами к ее губам. Она целует меня в ответ.

Ноль.

julia-sp подарила мне замечательную иллюстрацию к этому фанфику.

Извините, вставить картинку напрямую не получается.

Ссылка: http://s017.radikal.ru/i412/1112/6d/22e0a607f033.jpg