— Что это, Джордж? — девушка строго уставилась на меня, потрясая раскрытой рабочей тетрадью над столом.
Я молчал. По двум причинам. Первая состояла в том, что у моей невесты были глаза и наличествовал мозг — она прекрасно поняла, что за расчеты приведены в моей тетради. Вторая заключалась в бессмысленности любого объяснения. Гермиона меня просто не поймет. И не потому, что не хочет понять, или не любит меня. Просто она слишком правильная. Она считает, что все должно быть так, как предписано. Словно это не она лезла из кожи вон во время противостояния Волдеморту…
— Как к тебе попал мой журнал?
— Ты забыл запереть ящик, Джордж, а я искала перья, — горько произносит ведьма, бросает тетрадь на стол и тяжело опускается на мягкий стул.
— Джордж, ты не понимаешь, что пытаешься сделать, — она смотрит на меня с таким отчаянием, с такой мольбой, что у меня заходится сердце. И в этот момент всё, чего мне хочется, это согласиться. Сказать, что это глупости, и выкинуть клятую тетрадь…
Но я не могу. Я целый год к этому шел. Проводил эксперименты, изучал литературу, таился, скрывая свой замысел от невесты… Я знал, что она будет против, но отступиться не мог. Я должен спасти Фреда!
— Джордж, это навязчивая идея, ты понимаешь? — тихо произносит она.
Я горько ухмыляюсь, качаю головой, пристально смотрю в грустные карие глаза…
— Прости, Герм. Я знаю… Я всё знаю, но ничего не могу с собой поделать. Ты, конечно, права, и риск очень велик, но я все продумал! Смотри.
Я обхожу стол, оказываясь за спиной любимой, раскрываю пухлый журнал, где приведены все расчеты и записи. Она, несомненно, уже видела их. Она уже обо всём догадалась, но я рассказываю ей, о том, что изобретенное мною зелье — безопасно! Девушка ехидно хмыкает. Я показываю рецепт ещё одного зелья, пытаясь убедить в том, что с помощью него меня никто не увидит, никто не заметит. Всё что мне нужно — вовремя создать щит возле брата, и он останется жив.
— Поверь, я не стану больше ни во что вмешиваться.
— Нельзя, Джордж, родной, нельзя… Нельзя вмешиваться во время…
— Да полно, Герм! Не ты ли на пару с Гарри спасли Клювокрыла и Сириуса на третьем курсе? — мой голос тверд, я убежден в собственной правоте.
Да, она в чем-то тоже права, но что может страшного случится, если я просто спасу своего брата? Ведьма резко оборачивается, обхватывает моё лицо ладошками и яростно говорит:
— Джордж, ты не понимаешь. Смерть все равно возьмет своё! Не Фред, так кто-нибудь другой. Смерти без разницы, но своё она не отдаст! Ты готов обменять чью-то жизнь на жизнь своего брата?
А я смотрю в лихорадочно блестящие глаза и схожу с ума! И что-то внутри меня, что-то очень тихое, но настойчивое, кричит: «Она права! Ни-че-го нельзя изменить!» Но другая часть меня, та, которой больше, та, которая устала жить без брата, свято уверена в верности принятого решения.
Я медленно отвожу её руки от лица, поочередно целую узкие ладошки, твердо принимаю её отчаянный взгляд:
— Прости, Герм, я должен это сделать. Все получиться. Вот увидишь.
Девушка закусывает губу, смаргивает подступившие к глазам слезы, порывисто поднимается и уходит. А я остаюсь один, опускаюсь на нагретый её телом стул, задумчиво листаю журнал, ещё раз сверяясь с собственными записями…
* * *
Все прошло лучше не бывает! Оба зелья — и обеспечивающее перемещение, и отвечающее за мою невидимость — сработали просто отлично. В пылу схватки никто и не заметил, как разбился о невидимый щит огромный каменный булыжник, летящий в голову Фреда.
Я не стал ждать, что будет дальше. Все произошедшее мне было известно — глоток горьковатой жидкости из медной фляжки, что подарила мне Гермиона совсем недавно, и я дома у себя в кабинете… То, что у меня получилось, я понял сразу — над камином вместо портрета Фреда висел красивый гобелен…
Я ликовал. У меня получилось! В голове, наравне со старыми воспоминаниями, стали появляться новые, существовавшие только в этой, сотворенной мною, реальности.
Шумное празднество в Норе по случаю рождения сынишки Фреда…
Свадьба брата и Анжелины…
Безумный по масштабам и событиям мальчишник…
Вот только не было радости… В груди словно засела заноза, ноющая боль, нелепое ощущение, что что-то не так…
— Герм, у меня получилось!
Дом ответил тишиной и темнотой.
— Герм?
Откуда-то снизу накатила тревога. Сердце на мгновение замерло, а потом припустило в бешеном темпе, грозя разнести грудную клетку…
Медленно я шел по знакомым коридорам. Вошел в гостиную, зажег свет. И вроде все как обычно, но что-то не так. Взгляд скользил по мягкому ковру, плюшевым креслам, книжным полкам. И остановился на каминной полке.
Красивая керамическая фигурка в виде умывающейся кошки. Память подбросила воспоминание о том, как я покупаю эту статуэтку в магловской части Лондона…
Но этого не было! Не было! На камине стояли наши с Гермионой фотографии! А не кусок раскрашенной обожженной глины!
Я попятился назад в темный холл. Нащупал ослабевшей рукой перила, взлетел по лестнице наверх, почти бегом кинулся в нашу спальню. И застыл на пороге, как вкопанный…
Вместо большой двуспальной кровати, которой мы так гордились, узкая одноместная у стены. Вместо легких занавесок и фиалок, тяжелые шторы и девственно чистые подоконники… Этого не может быть…
Возле кровати небольшая тумбочка. Не ней простенький светильник, будильник и фоторамка…
На подгибающихся ногах я подхожу к тумбе, опускаюсь на колени, дрожащей рукой беру фотографию и не верю своим глазам…
С простого магловского снимка на меня смотрит моя невеста. Как всегда добрый теплый взгляд карих глаз, нежная улыбка. Она стоит на пороге дома своих родителей. Я прекрасно помню эту фотографию, её сделал отец Гермионы перед началом шестого курса, она забыла снимок в Норе тем летом, а я прибрал его к рукам. Этот снимок изучен мною до мелочей, но на том, что помню я, не было траурной ленточки…
Рука дрожит, фотография дергается, замершее изображение мой любимой расплывается, а глазам вдруг становится горячо… Я всё ещё не понимаю, но ощущение, что я совершил страшную ошибку становиться всё сильней и накрывает меня фейерверком видений-воспоминаний…
Я признался ей перед свадьбой Билла. Она тогда крупно поссорилась с Роном, сидела такая расстроенная. Младший брат никогда не следил за словами в запале, а Гермиону он знал очень хорошо, поэтому всегда метко бил в самые больные места. Так и в этот раз, что-то сказал… Я ему морду набил, помнится… А потом сидел возле Гермионы и что-то шептал. Она сама потянулась ко мне, у меня и в мыслях не было отбивать девушку у брата, ну и что, что люблю? Но она сама потянулась… А я не смог остановиться. И покрывая её заплаканное лицо короткими поцелуями, выдыхал своё признание в любви. Нет, она не ответила сразу, но с Роном рассталась, и сбежали за хоркруксами они просто друзьями — это мне известно доподлинно.
Это был кошмарный год… Фреду было чуть легче, он переживал только за Рона и за его друзей. Я переживал за брата, его друга и свою любимую девушку. И единственное, что помогало не сойти с ума — подпольная радиостанция и наши с Фредом редкие передачи. И, да, я надеялся, что она услышит мой голос…
Когда я увидел Гермиону в выручай-комнате Хогвартса, мне стоило немалых усилий не задушить её в объятиях, не до сантиментов было…
А потом был бой. И погиб мой брат. И на его похоронах, когда я почти сходил с ума от горя, меня спасла она. Просто увела подальше с кладбища, вместе со мной переступила порог нашего с братом дома, да так в нём и осталась…
Только теперь всё не так, и в голове роились другие воспоминания. Те, что я не переживал. Те, что происходили в той реальности, где был жив Фред…
Я отчетливо помнил, как, выпив зелья одно за другим, оказался в коридоре возле вуручай-комнаты. Помнил, как из неё на метлах вывалились Рон, Гарри, Гермиона и ещё двое — Малфой и Гойл. Я не слышал их разговора, потому что коридор вдруг взорвался криками, и я увидел Фреда. Я не вмешивался, держал слово, данное любимой, я только хотел выставить щит, который спасет моего близнеца, и сразу вернуться обратно:
— Ты шутишь, Перси! — прокричал Фред, где-то в груди больно ёкнуло. — Ты, правда, шутишь, Перси…. Не помню, чтобы ты шутил с тех пор, как тебе было…
Брат не договорил, раздался взрыв — вот оно! Я едва успел вскинуть палочку, спасая его, а потом взрывной волной отбросило и меня. Я с трудом поднялся на ноги, увидел, как зашевелилась Гермиона, как Фред поднимает на ноги Перси, услышал его взволнованный голос, выкрикивающий имя Рона и только после этого вернулся домой…
Что есть силы сжал раскалывающуюся голову, от мельтешащих перед глазами образов становилось трудно дышать… А когда в моей памяти всплыло воспоминание о том, как безумная Белла выпускает смертельное заклинание в грудь Гермионы, из моего горла раздался придушенный хрип…
— Боже, что я наделал?!
Я помню, как мама, почти спятившая от ярости и горя, убила Лестрейндж. Помню Гарри, победившего Волдеморта, но смутно, словно это не со мной было. Хотя это и было не со мной…
А ещё я помнил ровные ряды белых мраморных надгробий, на одном из которых была надпись:
Гермиона Джейн Грейнджер
1979-1998
— Этого не может быть… Нет… Не может… Что я наделал?
Я не замечал бегущих по лицу слез, с силой вцепился в волосы, стараясь причинить себе как можно больше боли… А в голове словно в калейдоскопе продолжали сменять друг друга воспоминания, сводящие с ума, заставляющие по-звериному выть. И я испытал почти облегчение, когда провалился в спокойную тьму. Разум видно не слабо переутомился, пытаясь разобраться в сумасшедшем потоке образов…
* * *
— Джордж… Джордж, родной. Джо-ордж.
Ласковый, чуть встревоженный голос, нежные руки… Я открываю глаза и вижу теплый взгляд.
— Гермиона? — хрипло произношу я.
— А кого ты хотел увидеть? — пожимает плечами моя невеста. — Все в порядке? Я минут десять добудиться тебя не могла…
— Это был сон, — срывающимся шепотом произношу я.
— Что?
— Не важно, Герм, не важно… — я качаю головой, притягиваю девушку к себе, утыкаюсь носом в непокорные кудряшки, вдыхая терпкий аромат её туалетной воды. — Все хорошо… Я просто очень люблю тебя, я даже не думал, что так сильно…
— Да что случилось-то? — тревожно шепчет девушка, чуть отстранившись, внимательно вглядывается в моё лицо.
— Все хорошо. Ты мне веришь?
Она кивает, опускает голову ко мне на грудь, затихает, а я пустым взглядом смотрю в темный провал окна в обрамлении легких занавесок…
Прости, Фред, но видно Гермиона была права, когда говорила, что ничего нельзя изменить. И если есть хоть единственный шанс, что, вернув тебя, я потеряю её, я не стану ничего менять. Без тебя, брат, я смогу прожить, как бы это ни было горько, а вот без неё — нет…
Девушка на моей груди мерно посапывает во сне, а я всё никак не могу сомкнуть глаз, боясь провалиться в недавний кошмар. Боясь того, что всё это окажется лишь миражом, плодом утомленного сознания, и я всё же потерял свою невесту по собственной самоуверенности…
В моей голове формируется твердое решение — сжечь журнал вместе с расчетами и рецептами…
Vova
