Я смотрел на них, и не мог наглядеться. Обычно на таких смотрят и завидуют сразу обоим — только тому, что они есть друг у друга.
Можно с нежностью смотреть за тем, как мужчина, молодой и красивый, галантно отодвигает девушке стул. Как она, не привыкшая к таким манерам, по-детски неловко выходит из-за стола. Как они вместе, улыбаясь друг другу и всем нам, покидают кухню.
В самом воздухе чувствовалось такое редкое за последние несколько месяцев ощущение спокойствия. На собрании тихо и мирно обсудили завтрашнюю доставку детей на вокзал, тщательно спланированную и отрепетированную операцию.
Провожаем их до двери. Рыжий молодой человек подает девушке пальто, в которое она наскоро влезает, путаясь в рукавах. Привыкай, девочка. Этот мужчина будет делать так всегда, даже когда тебе это надоест. Ну, или мне бы хотелось так думать.
Мы прощаемся. Они обнимаются с Сириусом, Молли, Артуром, ребятами. Прощаются со мной.
Они потрясающая пара. Он без доли наигранности приоткрывает перед ней дверь. Прекрасный образ совершенно идеальнейшей пары.
Который рушит одна идиотская, хотелось бы, чтобы незначительная деталь.
Она постоянно встречается со мной взглядом.
Эти впечатления и мысли — только мои. Я не позволю Бродяге вмешиваться в них, в циничной, свойственной ему манере. Хотя очень ценю его редкую заботу, ставшую особенно ценной после тюрьмы. Ставшую такой специфической и алогичной.
Осознание того факта, что он удаляется от меня, заставляет на самом интуитивном уровне постоянно привлекать его внимание. Он настолько привык к одиночеству и рефлексии, что даже спустя целых два года после тюрьмы разговорить Сириуса стало моей добровольной ежедневной обязанностью.
Периодически у него случались вспышки заботы к старому другу, и мы вели себя, как ни в чем не бывало. Но, как правило, это случалось перед приходом гостей, и я больше всего боялся, что это лишь предварительное вхождение в образ неискореженных судьбой старых друзей.
Нередко я чувствовал некоторое неодобрение, может, даже враждебность к моим вроде бы корректным потугам вести полноценный диалог и создавать образ, или хотя бы видимость друга. Все упиралось в категорическое отсутствие общих тем. Наше прошлое осталось под замком молчания. Джеймс, Питер, наши подозрения накануне катастрофичной развязки — все это накладывало табу на воспоминания о всей нашей общей жизни, являющейся прелюдией к страшному событию, в одночасье перечеркнувшему судьбы всем четверым.
Он, безусловно, сходил с ума в четырех стенах, и даже, чего греха таить, искренне желал, чтобы Гарри исключили и оставили в этом доме. Наверное, я ревновал его к мальчику, своего рода миражной проекции Джеймса. Но отождествлял их только Сириус, и, скорее всего, просто потому, что еще плохо знал.
Завтра он собрался сопровождать нас на вокзал, и, так как мы уже поругались по этому поводу, на сегодняшнюю сложную ночь надо было придумать самую нейтральную тему для разговора.
Такая тема у меня имеется. Эта история, точнее, ее кульминация, касалась только меня, Сириуса, и еще одной дамы. Пожалуй, не самая лучшая тема для горячего дружеского обсуждения, но, будь моя воля, я говорил бы об этом постоянно. Но это самая разрушительная тема для моего и так не самого цельного сознания, так что я ежедневно борюсь с собой и помалкиваю.
Сириус сидит в кресле и, нахмурившись, вчитывается в “Пророк”. По освобождении он несколько недель пролистывал старые номера, которые притаскивал весь Орден. Теперь он тратит по полдня, изучая новый номер, попутно задавая редкие вопросы, ожидая исключительно кратких ответов.
Отрывать его от единственного возможного способа уединения в переполненной гостиной грозит мне свирепым взглядом и его в принципе справедливой злостью: он неоднократно просил его не отвлекать. Разумеется, на Гарри он не рычит и сейчас заочно прощается с ним.
Обычно степень его раздраженности обратно пропорциональна переполненности комнаты. Так что сейчас мне, возможно, предстоит нарваться на что-то страшное, ведь мы одни не спим.
Я встаю напротив него, деловито спрятав руки в карманы и, набрав побольше воздуха в легкие, с предательски вылезающей наружу улыбкой сообщаю:
— Я сегодня встретил Хану.
Как и следовало ожидать, его глаза загорелись. Но всего лишь на миг, потом он с преступным спокойствием переводит взгляд на газету.
— И как она?
— Двое малышей, одного я уже учил в прошлом году, второй поступил в этом году на Хафлпаф.
— От Роджера?
— От кого же еще?
— От тебя, например, — не отрывая взгляд от газеты, глухо, спокойно, но с отчетливым вызовом в голосе начал скандал Сириус.
— Что? — я опешил.
— От тебя, например, — он меланхолично медленно отложил газету — и не смотри на меня так, Люпин, — тоном оскорбленного палача продолжил он.
Господи... Как он это произнес! Мне даже стало стыдно за этот волчий, сумасшедший огонь в моих глазах, который мог испугать любого, я знаю. Слова этого человека могут заверить в своей абсолютной правоте одним только тоном.
Вся моя злость улетучилась, и осталась лишь растерянность. Я смотрел на него, и жалкие обрывки яростного монолога смешались в путаный клубок, конец которого лихорадочно пыталось найти мое сознание.
— Ты — идиот, — такого Сириуса я не видел уже лет пятнадцать.
— Она сказала мне «нет».
— Женщина сказала «нет» один раз и ты, поджав хвост, спрятался в углу.
— Она даже не знала!
— Ты идиот, — сказал он медленно, с расстановкой.
— Пошел к черту! — контраргументы норовили выплеснуться, но продолжать заранее деструктивный для и без того шатких отношений разговор я не видел смысла.
— Ты — тряпка, — он крикнул вслед, — не понимаю, что Дора нашла в тебе.
Я остановился в дверях. Это что-то новое. Обернулся и увидел совершенно неожиданное зрелище: глаза Сириуса в кой-то веки загорелись огненно-дьявольским блеском. Если бы не обстоятельства, я бы уже нес припасенную для этого случая бутылку.
— Не смей прикасаться к ней. Девочка перебесится. Не хочу, чтобы моя сестра связывалась с таким малодушным придурком.
— Малодушным оборотнем?
— Ты — идиот, — видимо ему казалось, что от частоты повторений это вероятней станет истиной. — 13 лет, — холодно, еле слышным голосом зло прошипел он и, судорожно качнув головой, кинулся из комнаты, по дороге боксерским ударом сбив книжную полку со стены.
Я стоял, оправдывая звание идиота, трижды прозвучавшее из уст лучшего друга, посреди комнаты и банально не верил в произошедшее и сказанное.
Сириус сидел на кухне и откупоривал пыльную бутылку. Я молча сел напротив, не решаясь поднять на него глаза.
— Только моральный урод, придурок и идиот мог так бездарно потратить 13 лет своей жизни, — совершенно спокойным голосом подписал мне приговор Сириус.
— Кроме Ордена я не нужен никому, — даже сам услышал, как жалко это звучало.
— Я даже не об этом, — булькнул он, одним глотком осушив первый стакан, — ты сам знаешь, о чем.
— Какого черта ты напоил меня этим долбаным огневиски в тот вечер? Она обратила на это внимание! И подумала что это пьяный бред! — голос сразу стал предательски срываться на крик.
— Напоил огневиски? Два глотка для храбрости! Иначе ты бы сейчас сидел тут же, на этом же чертовом стуле и думал бы, что признайся, было бы все иначе!
— У меня была бы иллюзия. — Жалкая, но истина.
— Что? Ты совсем спятил? Ты не тряпка, ты ущербное существо!
— Да я себя ненавижу за тот вечер! Как я мог предложить отношения кому-то?
— Ну ты даешь! — Сириус заполнял своим хриплым голосом весь дом — ну ты и придурок!
— Да что ты знаешь об этом? Ты, тискавшийся по всем закоулкам каждый день в обнимку с новой барышней? О том, как сказать женщине, что никогда, понимаешь, никогда не позволишь ей иметь от тебя детей? О том, что жалкие деньги и работа у тебя будут, только когда созывают Орден, когда уже все плохо! О том, что она не сможет работать, потому что рано или поздно все узнают, кто ее муж, прячущийся за спиной Дамболдора!
— Это случилось не так скоро, — его гонор спал, но отступать он явно не собирался — и то, благодаря Нюниусу. Надо было его прикончить еще тогда — он глупо улыбнулся своей дурацкой улыбочкой.
— За что? За то, что он дружил с девушкой, приглянувшейся твоему другу? Ты так и не понял, что было бы со мной, если бы не Джеймс? Со мной, не с ним! — голос сорвался на противные высокие нотки и из оцепенения вывел грохот стула, упавшего за спиной.
— Я уже извинился и сделаю это еще раз. Прости меня, был идиотом, — Вечно эти чудовищные глаза заглядывают прямо в душу. Этот урод вновь заставил меня стыдиться собственной ярости.
— Но я искренне не понимаю, что мешало устроить свою жизнь старому, бедному, облезлому оборотню за тринадцать лет, — холодно, глядя в глаза, он отчеканивал каждое слово.
Я открыл было рот, но внятный ответ не находился. Ужас, ведь это явно нашептала Дора.
— Хочешь, я тебе расскажу, что? — он смотрел тем же холодным взглядом, с все нарастающим тоном в голосе. — Эта корова с Равенкло.
— Что? Что ты несешь? — вышло как-то жалко.
— Я не слепой, Ремус. И знаю тебя не первый день. Или сделай уже что-нибудь наконец, или заглохни и выкинь это имя из памяти навсегда.
— Я не хочу, — сказал совершенно автоматически, даже не подумав, стоит ли.
— Господи, — он закричал, но не громко и демонстративно, как делал это всегда, а неожиданно сдавлено, уткнулся в рукав и завыл, качнувшись на стуле.
Я совершенно не знал как реагировать. Из мизансцены “перегрызу глотку”, со мной в самой воинственной из возможных поз, ситуация изменился в пользу картины со стоящим на вытяжку нерадивым учеником, доведшим до истерики своего несчастного учителя-старца.
— Господи, — он поднял на меня эти нечеловечески глубокие глаза, и провел по комнате невидящим взглядом. — Господи, почему он?
После этой, будто нечаянно выроненной, фразы Сириус вскочил и пулей вылетел из столовой, оставив меня в одиночестве осознавать значение последних трех слов.
Вот оно что.
Я допил какой-то по счету стакан Блэка и уселся за широченный пустой стол.
Зачем Альбус поступил так жестоко? Зачем он дал призрачную надежду стать человеком уже свыкшемуся со своей несчастной судьбой волчонку? А потом бросил на произвол судьбы, после первого падения лорда? Он мне ничем не обязан, но все же...
Ужасно противно скрипнула дверь. На пороге в длинной ночнушке стояла Гермиона и, переминаясь с ноги на ногу, испуганно смотрела на меня.
— Заходи. Извини, мы наверное тебя разбудили.
— Вы поссорились? — она так и стояла в дверях, не решаясь войти.
— Да. Сириусу плохо, но он старается не показывать это при вас. — Слова находились отвратительно медленно.
Она чересчур быстрыми, дергаными движениями налила себе молока и аккуратно уселась напротив.
— Можно посидеть?
— Посиди, — Не мог же я отказать девочке почувствовать себя взрослой.
— Если хочешь побыть один, скажи, — она скривилась. Никак не привыкнет обращаться на «ты».
— Все в порядке, — я улыбнулся своей самой милой улыбкой. Но получилось, кажется, не очень.
Присутствие бывшей ученицы отягощало, с куда большим удовольствием я бы напился бы до состояния, не позволяющего выполнить “Репаро”, и побил бы посуды.
— Это из-за отъезда Гарри?
— Это причина, повод нашелся.
— Сегодня Грюм принес фото. Я видела там Питера. Какой он был? — поспешно и как-то очень заинтересованно спросила она.
— Он был хороший парень. Если тебе интересно, как он оказался на той стороне — я не знаю, — Она внимательно слушала, ожидая продолжения — Питер был ведомым, как и я, впрочем. Только в отличие от него, я был старостой и вообще совестью нашей адской компании и мог при желании дать какой-никакой отпор.
Тогда еще мог. А сейчас не за кем приглядывать. Может быть, надо все-таки преподавать? Использовать со смыслом предрасположенность к гиперопеке? Нет, нельзя. Из-за моей импульсивности Питер сейчас на свободе, к тому же я чуть не покусал ребят. Но вроде бы еще в состоянии утихомирить даже Молли и Сириуса...
— Почему он сделал этот выбор? — от самокопания оторвал неожиданно холодный голос Гермионы.
— Я не знаю. Питер не был глупым. Мы с ним из солидарности участвовали в игре “испорть жизнь Снейпу”, но оба осознавали, что это прихоть Джеймса и жажда бунтарства Сириуса.
— Вы издевались над профессором Снейпом? — она была удивлена.
— Мне кажется, мы сломали ему жизнь.
— Почему же вы участвовали?
— Потому что у нас не было выбора. Они считали это одним из главных развлечений. А я доверился им троим. Они меня приняли таким, какой я есть, — В моей речи эти слова имеют особый смысл.
— А Питер, почему он был с вами, если ему это не нравилось? — Какая-то непонятная агрессия нарастала с каждым вопросом.
— Начитанный тихоня-умник не был самым популярным мальчиком на курсе. Между прочим, именно он нашел способ создать карту. Джеймс придумал ее, я помогал Питеру найти нужные заклинания, но основную массу работы он взял на себя. Поэтому его имя на карте стоит первым, как ты могла заметить. Просто дружба — это не совсем...
— Ты был их другом? — перебила она с открытым вызовом.
— Разумеется. Я не был согласен с их некоторыми увлечениями, но даже если бы мне было с кем общаться, я был бы с ними. Такой ответ тебя устроит? — Вопрос и тон просто выбили из колеи.
— Простите... прости, Ремус.
— Все хорошо, — Я одним глотком допил последний на сегодня бокал огневиски. Просто потому, что этот волосатый паршивец так и не рассказал мне, где он хранит алкоголь, а опустошать свои запасы я передумал.
— Ремус, можно я нагло влезу в чужие дела?
— Ну попробуй, — Интересно, что же может быть еще глубже.
— Я сегодня в Косом переулке встретил девушку, которую когда-то любил.
Гермиона молчит, смотрит, вытаращив глаза, всем своим видом умоляя продолжить.
— Мы посидели в “Кабаньей голове”. О том, что я оборотень, она узнала от сына, он учился у меня в прошлом году. Стыдно.
— Почему?
— Потому что я посмел предложить ей отношения, не сказав ничего. Если бы она согласилась, я бы сказал тут же. И, скорее всего, она пошла бы на попятную.
— Что она сегодня сказала? — Пожалуйста, Гермиона, только не делай такой скорбное лицо.
— Ничего. Совсем. К счастью, хватило такта не напоминать о том разговоре. Или просто не хватило памяти, — Видимо последние слова прозвучали чересчур скорбно.
— Что ты говоришь, Ремус! Я уверена, что она прекрасная, умная женщина, которая все понимает! Ведь другую ты не мог выбрать.
— Да, она вся замечательная и хорошая, и конечно же все эти годы меня любит, — Ненавижу эти нелепые и наивные слова женской поддержки. — Тебе пора спать, завтра наученная опытом Молли сделает все, чтобы на вокзале вы оказались задолго до подачи поезда.
— Хорошо, — Будущая староста выглядела так, словно я снял сотню-другую баллов с Гриффиндора. — Спокойной ночи.
Я ее окликнул, когда она уже стояла в дверях:
— Я действительно знаю, что такое дружба, но хотел бы, чтобы некоторые вещи остались между нами.
— Разумеется.
— Не говори Гарри. Не хочу его напрягать нашими разладами. И про Северуса. Видимо эту страницу нашей биографии он пока не знает.
Она ушла спать. Зря я рассказал все девочке. Завтра она тихо перескажет все Доре. Если этого уже не сделал Сириус.
Вымыл все стаканы руками — все-таки прав Северус, заставляющий учеников отрабатывать наказания без магии: механическая деятельность успокаивает и невероятно проясняет разум.
Сириус спал в гостиной на величественном блэковском диване, завалившись в неестественной позе рядом с недопитой бутылкой огневиски.
Прибравшись и накрыв его теплым пледом, я счел свою миссию выполненной и отправился спать.
Утро было отвратительным, все метались как сумасшедшие. Можно подумать, от скорости их передвижения ускорятся события, совершенно не зависящие от нервно скачущих на чемоданах в доме номер 12. Дежурные, охраняющие Гарри, запаздывали, часы тикали, как никогда, агрессивно, матушка моего ненаглядного друга совсем потеряла стыд. А сам мой ненаглядный друг, как ни в чем не бывало поблагодаривший за плед, решительно собирался в рискованный путь, на вокзал.
Дора ждала нас на улице, сегодня в образе сыплющейся старушки.
— Он все-таки не послушался Дамболдора? — первой нарушила молчание она, не отрывая взляда от весело скачущей впереди угольно-черной собаки.
— Как видишь, Нимфадора.
— Ты специально это делаешь, чтобы меня позлить?
Я не ответил. Иногда бываю такой сволочью, что самому стыдно.
Гарри самозабвенно играл с псом, новоиспеченные старосты вышагивали впереди, эмоционально споря о чем-то.
— Как вы с ним?
— Уже лучше — не буду же я ей говорить, что вчера наконец-то понял главную причину.
— Как вообще дела?
— Как вообще могут быть у меня дела?— кажется немного переборщил с тоном. Зачем так грубо?
— У старого, больного оборотня? Ремус, хватит!
— Заметь, не я это сказал.
— Ремус, ты дурак. — в голосе прозвучали истеричные нотки и она решительно направилась к близнецам.
Может, и дурак. Почти наверняка мое поведение неправильно. Твое внимание не только тешит “добровольно уязвленное самолюбие”, как говорит Сириус. Ты расцарапываешь мою душу, выворачивая наизнанку все логические неувязки, так уютно в ней обосновавшиеся.
Но могу же я позволить себе раз в жизни вести себя не как надо, а как просто хочется? Я хочу думать о ней, хочу винить ее во многом. Хотя вчерашняя встреча подтвердила робкие догадки — не ее, давно замылившийся образ.
Но больше всего я боюсь, что ты, Дори, начнешь меня ненавидеть. Потому что так, как я ненавижу Хану, не должен ненавидеть никто. Виновата только она. Я не могу, не должен быть таким же.
Замути с рыжим Уизли, он хороший. Я хочу думать, что он будет тебе идеальным мужем.
Прости меня, милая девочка с постоянно горящими глазами, за то, что я не люблю тебя.
Просто поверь, что жизнь иногда бывает несправедливой.
И именно поэтому я буду упорно называть тебя Нимфадорой.
Vova
