Трагедия на счастье

Гермиона была не похожа на других девочек. Ее можно было назвать даже странной. Во-первых, она очень любила своего кота. Рыжий и толстый Живоглот с плоским носом и круглыми рыбьими глазами наводил оторопь на окружающих. Найти второго такого на редкость непривлекательного кота было невозможно. Мало того, Живоглот был гордым обладателем низкого гнусавого голоса, от которого кровь стыла в жилах, и лохматого брюха, шерсть на котором от грязи постоянно была черного цвета. Тем не менее, Гермиона каждый вечер старательно расчесывала его спутанную гриву, мыла ему живот и располагала у себя на коленях. Живоглот благодарно урчал и делал вид, что тоже читает вместе с ней книгу.

Во-вторых, Гермиона очень любила книги. Она могла на все выходные засесть у себя в спальне или в гостиной с интересной книжкой, такое времяпрепровождение ее более чем устраивало. Пока другие девушки вовсю строили глазки парням и влюблялись, она преспокойно засиживалась за конспектами по зельям, задачками по арифмантике и формулами по трансфигурации. И была она вполне счастлива, потому что не мыслила свою жизнь иначе. Конечно, в ней была романтичная жилка, свойственная всем представительницам слабого пола. Жилка маленькая, но оттого не менее романтичная и чувственная. К сожалению, эта самая жилка пережималась неуемной любовью к книжкам и наукам. Гермиона была не прочь обзавестись красивым умным ухажером, получать тонны цветов, килограммы конфет, и млеть от томных взглядов. Но искать такого принца ей было некогда: каждый день задают горы домашней работы, и в библиотеке книги еще не все прочитаны! А когда у Гермионы выдавался свободный денек, в ближайшем ее окружении такого принца не обнаруживалось.

В-третьих, отличала от других Гермиону странная, и даже навязчивая, идея справедливости вкупе с желанием позаботиться о ближнем. Она не могла пройти мимо плачущего младшекурсника или несчастного домашнего эльфа, случайно застуканного ею за уборкой гостиной. И если эльфы могли спокойно ускользнуть в любой момент, то людям повезло меньше.

Рональд Уизли очень злился, когда Гермиона заступалась за него и утешала. Когда Драко Малфой принимался высмеивать его бедность и веснушки, Рону хотелось просто врезать ему разок и поскорее забыть о происшествии. А Гермиона всегда была тут как тут, и чуть ли не весь день кидала на него утешительные взгляды и всячески опекала, поджимая губы при виде Малфоя. Тем самым она могла до вечера не давать Рону забыть о своих несчастьях. Рон злился на нее, и в то же время ему нравилась такая забота, которая значила, что он ей небезразличен. Но лучше бы она показывала это как-нибудь иначе!

Конечно, Гермиона проявляла свою заботу не только так. Она смело брала на себя подготовку Рона к учебе. Каждый вечер, она, вздыхая, бралась за перо и нависала над свитками, исписанными крупным почерком Рона. Вздыхала она отнюдь не оттого, что данное действо доставляло ей неудобства. Наоборот, она с радостью помогала другу, иногда пытаясь растолковать предмет, но чаще просто заново переписывая его работы. Вздыхала она оттого, что жалела Рона, который, как показали годы, без ее помощи учился бы в Хогвартсе лет двадцать, без конца оставаясь на второй год. Первые шесть лет Рон воспринимал все это как должное. На то и друзья, чтобы помогать ему с учебой.

Со временем, Рон обнаружил, что положение его довольно плачевно, и в обидных словах Драко Малфоя была своя доля правды. Изрядная доля. Мантии в заплатах и потертые штаны не прибавляли ему привлекательности в глазах девчонок, чего уж там говорить о свитерах домашней вязки. Рон все чаще и чаще рассматривал себя в зеркало и начинал все больше и больше ненавидеть свой длинный нос и веснушчатые щеки. Хорошо еще, что девчонки не потешались над ним, а просто предпочитали не смотреть в его сторону. А если кто и смотрел — в основном, благодаря его репутации друга Гарри Поттера — то теперь Рону это наоборот становилось в тягость. Уж лучше пусть не замечают, думал он.

Гермионе было наплевать, как выглядит Рон. Она знала его с детства, и так привыкла к нему, что не считала ни смешным, ни страшным, как думал Рон о себе. Гермиона думала, что у него отличный нос, прямой и с красиво очерченными ноздрями. И рыжий цвет волос хорошо сочетался с его веснушками, делая Рона очень милым. А еще Рон был очень высоким, на целую головы выше ее! Когда они шли рядом, перед глазами Гермионы постоянно маячило его худое плечо, а лицо было где-то там, наверху, и Гермионе приходилось задирать подбородок, чтобы посмотреть ему в глаза. Гермиона очень переживала за потрепанную одежду Рона. Но не из-за того, что ее саму она задевала, просто это огорчало Рона. И она его жалела, сетуя на черствых людей, которые встречали исключительно по одежке. Вот если бы они лучше узнали Рона! Рон был храбрым, смелым и умным, если это не касалось учебы. В его уме Гермиона каждый раз убеждалась, когда пыталась выиграть у него в шахматы.

На седьмом курсе Рон огляделся и увидел, что из всего женского окружения замка рядом с ним только Гермиона. Конечно, была еще Луна Лавгуд, которая с радостью разделяла с друзьями свободные от уроков дни, но Луну Рон в расчет не принимал. Это же Луна Лавгуд! Она была бы очень милой, если б не грязные волосы и затуманенный взгляд. Но вот это-то все в ней и меняло, и напрочь отбивало у Рона охоту относиться к ней как к девчонке — уж больно непривлекательной была Луна. Рону было достаточно, что и сам он себя не считал красавцем, а тут еще Луна...

И он старательно тянулся к кому покрасивее. Например, к Гермионе. Мало того, что она уделяла Рону половину своего свободного от книг времени (другая половина доставалась второму их другу, Гарри Поттеру), так еще и выглядела нормально. Но сравнению с Луной — особенно.

Мало-помалу, Рон стал присматриваться с Гермионе, благо больше ему не к кому было обращать свой взор. Выйдя из детского возраста, Рон начал со стыдом вспоминать прошлые годы и все свои ссоры с Гермионой. Погрызенный совестью, он проникался к подруге все большей симпатией, в глубине души восхищаясь, что после всего пережитого она еще может вот так смотреть на него — с добротой и безграничной заботой.

К концу ноября Рон набрался смелости и пригласил Гермиону в Хогсмид. Не то чтобы они раньше не ходили вдвоем, нет. Но в этот раз Рон подсел к ней на диван, когда она читала очередную книгу с труднопроизносимым названием и, положив руку ей на плечо, сказал:

— Ты пойдешь со мной в Хогсмид?

Живоглот, как и его хозяйка, оторвался от "чтения" и укоризненно посмотрел на Рона своими желтыми глазами-пузырями.

Гермиона тоже посмотрела на него как-то странно, но улыбнулась:

— Да.

— Вдвоем. Ты и я, — уточнил Рон, искренне переживая, чтобы его поползновения приняли правильно. Но он недооценил Гермиону.

— Это свидание. Я поняла.

Рон обрадовался ее ответу, ее улыбке и тому, как она мило покраснела от смущения. Весь день Рон провел в приподнятом настроении, размышляя, а вдруг он нравится ей больше, чем ему казалось? Вон как она покраснела!

К вечеру радость Рона немного омрачилась, когда к нему в голову закралась мысль, что любовное волнение — не единственная причина смущения. А вдруг Гермиона боится показаться с ним на людях, стесняясь его бедной одежды и рыжей шевелюры? Червячок сомнения грыз Рона, пока он не уснул.

Но утром от этих мрачных мыслей не осталось и следа, когда Гермиона подсела к нему за завтраком, помогла ему дописать перед уроком эссе и посмотрела на него, ласково и добро, как на неразумное дитя, которое зачахло бы без ее заботы.

Гермиону немного смущало предстоящее "свидание" с другом, но не более. И совсем не из-за одежды, как предполагал ночью Рон. Она просто представила себя и его, гуляющими по Хогсмиду, как и десятки других парочек, и это ее приятно взволновало. Все вокруг только и делают, что встречаются и крутят романы, и вот она сама скоро узнает, что это такое — встречаться с парнем. Поразмыслив, Гермиона решила, что Рон — почти идеальный парень. Он высок, статен, немного худ, но это даже плюс. А еще за последний год они почти не ссорились, и у нее было время разглядеть Рона Уизли с его хорошей стороны. Эта сторона ей понравилась.

Воодушевленная тем, что Рон наконец-то повзрослел, Гермиона с радостью думала о предстоящих выходных. А потом, кто знает, может ей удастся привить-таки Рону любовь к трансфигурации?

* * *

День Всех Святых, как Гарри Поттер и ожидал, не принес ему ничего хорошего. Он ушел с праздничного пира и до вечера слонялся по коридорам замка. Иногда ему навстречу попадались другие студенты, но, увидев его, они шарахались в сторону и ускоряли шаг. Они делали это не из-за страха, а скорее из-за чрезмерного уважения. Так уважают опасную ядовитую змею или тигра, и Гарри уже понял, что не в силах это изменить. После победы над Волдемортом все стали смотреть на него по-другому, как на сильного волшебника, способного на... убийство? Даже близкие ему люди. Да что там близкие, даже Джинни!

Настроение испортилось окончательно, стоило Гарри вспомнить о Джинни. Он и сбежал-то с пира из-за нее. Ну, не столько из-за нее самой, сколько из-за Дина Томаса. Дина черт дернул сесть напротив них с Джинни, и Гарри пришлось смотреть на то, как Дин смотрит на его девушку. Его отчаянный и безнадежно влюбленный взгляд резал Гарри словно остро отточенный нож. Джинни вела себя очень тихо, но Гарри видел, как грел ее этот взгляд. А потом он заметил, что Джинни грустно улыбнулась бывшему парню, когда думала, что Гарри не видит этого.

Гарри сгорал от любви и от ревности, затопленный печалью и острым разочарованием. Он чувствовал, что его Джинни ускользает у него из рук, как золотая рыбка выворачивается из хватки неловкого рыбака. В голове у Гарри вертелись слова, которыми он надеялся удержать Джинни, дать понять ей, как сильно он ее любит, понять, что он остался все тем же Гарри. Но эти слова из головы никак не хотели облекаться в нужную форму, и Гарри молчал.

Он угрюмо наблюдал за Джинни и ничего не говорил. Утром они сидели вместе за завтраком, и Гарри любовался ее рыжими волосами. Любовался до тех пор, пока не замечал устроившегося рядом с ними Дина. К концу ноября с Дином произошли разительные перемены, из его взгляда понемногу уходила затравленность безответно влюбленного человека, уступая место мечтательной задумчивости. Однажды, когда Гарри и Джинни вместе делали уроки, Гарри обнаружил между страниц ее учебника по зельеварению листок с карандашным наброском. Это был портрет Джинни. Гарри не разбирался в искусстве, но набросок казался ему очень красивым и даже откровенным, хотя изображено было только лицо. Гарри смотрел на черно-белые губы своей девушке, дерзко очерченные карандашом Дина Томаса и с медленно клокочущей яростью размышлял, не порвать ли этот рисунок. Подумав немного, он все же вложил листок назад в книгу и постарался выкинуть все это из головы.

Гарри не знал, куда его отношения с Джинни заведет Дин Томас. Но постоянное напряжение сказывалось, и ревность, хоть и не ушла, но поутихла. Она стала глубоко затаенной ноющей раной, которую бередит каждый неловко брошенный взгляд и слово. Это могло длиться бесконечно. Могло, но не длилось.

Дин подошел к Гарри в коридоре и попросил уделить ему пару минут. Дин был намного выше Гарри, и это была вторая причина, почему Гарри последнее время не очень нравилось находиться рядом с однокурсником. Первой же причиной была Джинни.

До некоторых пор Гарри не сильно переживал из-за роста. Ему очень хотелось быть повыше, особенно когда он шел рядом с Джинни, которая за последний год еще немного подросла и стала на целый дюйм выше него. Коротышкой Гарри себя не чувствовал, но с тех пор, как Дин стал чаще появляться на горизонте, рост стал для него проблемой.

— Гарри, я люблю ее!

Сердце Гарри ухнуло вниз, а щекам стало очень горячо. Он подумал, что выглядит, наверное, сейчас как спелый помидор. А Дин и не думал останавливаться.

— Я знаю, что и она любит меня! Все еще любит! Пожалуйста, уступи ее мне!

— Ты спятил, — еле ворочая языком, пробормотал Гарри и попытался сбежать. Но Дин крепко схватил его за плечи и даже наклонился, чтобы посмотреть ему в глаза.

— Я спятил, это верно. Гарри, ты можешь выбрать любую девчонку, ткни пальцем, и любая согласится! А я только ее люблю! Я ради нее на все готов! Уступи, Гарри!

— Но... — Гарри не знал что ответить.

— Пожалуйста, Гарри! Я так люблю ее!

Гарри вывернулся из его рук и пошел прочь. Когда вечером он вернулся в гостиную, Джинни ждала его на диване. Они встретились взглядом, и Гарри понял, что она была в курсе выходки Дина. Она словно ждала его ответа. Гарри стиснул зубы и молча ушел к себе в спальню. На следующий день он прогулял уроки и весь день лежал с постели, с головой закрывшись одеялом. Он думал, что мог бы сказать Джинни, как мог ответить Дину и с сожалением признал, что никогда не решится бы сказать всех этих придуманных им слов. Пусть будет что будет.

— Хочешь, я ему врежу? — предложил Рон на следующий день. Гермиона укоризненно на него посмотрела, а Гарри отрицательно покачал головой. Он не хотел ни с кем разговаривать, и день за днем пропитывался жалостью к себе. Ревность и злость уступили место тоске и одиночеству.

Однажды он спустился утром на завтрак и увидел, что Джинни и Дин сидят рядом, касаясь плечами, и весело болтают. Это его окончательно подкосило, он передумал есть и поплелся назад в гриффиндорскую гостиную. Если раньше студенты просто сторонились его, то сейчас, видя его хмурую физиономию и крепко зажатую в руке палочку, просто шарахались от него в сторону.

— Сколько можно прогуливать уроки, Гарри? — возмутилась повторяющая домашнее задание Гермиона, видя, что ее друг снимает мантию и забрасывает за диван сумку с книгами.

— У меня нет настроения возиться с зельями, — сказал Гарри и про себя добавил: «И смотреть на довольного Дина Томаса».

— Посмотри на это по-другому! Учеба поможет тебе развеяться.

Гарри уселся на диван рядом с подругой и тяжело вздохнул. Вздох получился громким и горестным, таким, что у Гермионы даже сердце екнуло от жалости.

— Ну что ты, Гарри, все уложится, — попыталась она его утешить и легонько потрепала Гарри по плечу. Тот слабо улыбнулся в ответ. Хорошо, хоть Рон и Гермиона после всего, что произошло, не отворачиваются от него.

— В гроб. Но спасибо за поддержку.

Гарри позволил Гермионе уговорить его сходить на уроки, о чем, впрочем, он сразу же пожалел, когда получил два "отвратительно" по трансфигурации и чарам за плохо сделанную домашнюю работу. Гермиона восприняла эти оценки как свое наказание за то, что плохо помогала другу с уроками из-за своего повышенного внимания к Рону и его эссе по зельям, и весь день ходила хмурая и недовольная.

— Вот и развеялся... — пробормотал Гарри, затравленно наблюдая, как Гермиона делает ему работу над ошибками. — Спасибо еще раз за помощь.

— Пустяки, Гарри.

Гарри все смотрел и смотрел, как Гермиона ловко строчит для него нужные формулы и вычисления, и ему становилось все тоскливее и тоскливее.

— Гермиона, что со мной не так? — жалобно спросил он у подруги, когда мрачные мысли в его голове скопились в неимоверном количестве и потребовали выхода.

— С тобой все в порядке, Гарри, — Гермиона мельком глянула на друга и удостоверилась, что с ним все как обычно. Правда, за последнее время он похудел и осунулся. И Гарри, и Рона нельзя было назвать пухлыми, но если Рон просто был высоким и жилистым с крепкими руками и широкими ладонями, то худоба Гарри была какой-то болезненной. Гермиона просто поражалась, какие у Гарри были костлявые запястья, даже тоньше, чем у нее самой. После происшествия с Джинни Гарри стал еще худее, хотя казалось, это просто невозможно.

— Почему тогда все шарахаются от меня? Да ладно все. Но Джинни. Она ведь тоже, Гермиона. Поддалась общему мнению, как и все думает, что я какой-то... — Гарри покрутил в воздухе пальцами, не в силах подобрать нужное слово.

— Согласись, Гарри, когда ты такой хмурый идешь по коридору, вид у тебя довольно зловещий.

— Я бы с удовольствием носил клоунский колпак, но ведь это не поможет. Все видят во мне убийцу.

— Победителя! — возразила Гермиона.

— Пусть так. Но по сути-то убийцу. Даже Джинни.

— Пусть думаю, что хотят, — подумав, сказала Гермиона. — Они тебя совсем не знают, раз так думают! Или знают недостаточно хорошо.

От слов, призванных, чтобы его утешить, Гарри стало еще горше. Выходит, людей, которые его хорошо знают, всего ничего. А у остальных просто и не возникнет желания узнавать его поближе...

Всю ночь Гарри думал о Роне и Гермионе, единственным своим близким друзьям. Как хорошо, что они у него есть, такие родные и славные.

"Может, плюнуть на всех остальных и попытаться жить с тем, что имеешь, и перестать страдать из-за того, что никогда не станет моим?" — думал он. С этой спасительной мыслью, которая лучиком света проникла в его голову, он и уснул.

Был в Хогвартсе один человек, которого за все годы учебы Гермиона ни разу не пожалела. Это был Драко Малфой. Он был из богатой семьи, в учебе не отставал (впрочем, и особых успехов не делал), вдобавок был старостой факультета Слизерин. За значок старосты надо было благодарить его отца, состоящего в совете попечителей школы, но никак не самого Драко. В общем, Драко катался как сыр в масле, окруженный слизеринцами, без особого труда зарабатывая проходные баллы и презирая всех, кто был менее богат и менее популярен, чем он. Когда Драко Малфой не доставал Рона и Гарри, Гермиона попросту игнорировала его. Он был ей не более интересен, чем желтый лист, упавший с дерева и прилипший к подошве. И Гермиона искренне недоумевала, почему краснеет от зависти Рон, когда видит, как Драко ходит под ручку с Панси Паркинсон. Парочка, по ее мнению, подобралась ужасная. Панси, с угольно-черными бровями и волосами, с ярко-красными губами и здоровым румянцем очень сильно контрастировала с белобрысым Драко. У Малфоя были жидкие светлые волосы и бледные глаза непонятного цвета. Гермиона к нему особо не присматривалась, а со стороны он всегда ей казался альбиносом, слишком невыразительным на лицо и расплывчатым, как амеба. Впрочем, ей ведь было все равно, как выглядит Драко Малфой.

В отличие от нее, самому Драко было не все равно, как он выглядит. Каждое утро, изучая себя в зеркале, он любовался своим прямым маленьким носом, старательно причесывал волосы мокрой расческой и повязывал полосатый галстук.

Но в то субботнее утро Драко галстук не надел. Он облачился в темный свитер с высоким горлом, брюки со стрелками и блестящие черные ботинки с серебряными пряжками, ведь сегодня он шел в Хогсмид вместе с Панси. Когда он думал о Панси, его губы сами по себе растягивались в улыбке, уж очень он гордился собой и своими с ней отношениями. Пусть она и любила поболтать, и постоянно висела у него на плече, когда они шли бок о бок, но зато, когда она целовала Драко, все внутри у него переворачивалось и трепетало. Перед сном он постоянно вспоминал ее ярко-красные губы, жадно приникающие к его губам, и снова как наяву чувствовал ее жаркое дыхание. Вот и сейчас за углом "Сладкого Королевства" Панси крепко обняла его за шею, прижалась к нему всем телом и начала его целовать. Драко послушно приобнял ее и от сладости нахлынувших ощущений таял, как масло на сковородке, едва не скворча от удовольствия.

Потом Панси потащила Драко в магазин "Зонко", а оттуда в кофейню мадам Паддифут. Они устроились за столиком посредине зала, и мадам Паддифут лично принесла им по чашке ароматного кофе и большом трехэтажному пирожному, сплошному нагромождению зефира, взбитых сливок и шоколада. Панси не замолкала ни на минуту, умудряясь при этом еще и довольно быстро съедать свой десерт. Драко же молчал, лишь изредка вставляя словечко, и с торжественным лицом размазывал сливки по тарелке.

Казалось, ничто не может испортить ему настроение. Даже Гарри Поттеру Драко поначалу обрадовался. Они с Панси вышагивали по улице, и Драко любовался, как сверкают пряжки на его ботинках, когда из "Кабаньей Головы" вышел Гарри Поттер и побрел им навстречу, понуро опустив голову и загребая ногами коричневую листву вперемешку с грязью. В обычной ситуации Драко бы промолчал, но сейчас с ним была Панси, преданно цеплявшаяся за его руку, и он заметил, с каким ожиданием она на него смотрит, требуя подвига. Идеальной целью был бы рыжий бедный Уизли, Поттера в свете прошедших событий Драко все-таки побаивался. Но терять лицо перед подружкой он не собирался. Тем более, уж очень Поттер выглядел жалко, когда вот так сутулился и втягивал в плечи голову. Кстати, новость о том, что Поттера бросила его рыжая девушка, изрядно повеселила Драко и его компанию, они смеялись чуть ли не до слез, делясь подробностями друг с другом.

— Размышляешь о самоубийстве, Поттер? — Драко польстил его собственный звенящий торжеством голос, и он гордо подбоченился, отставив ногу. Панси захихикала, теснее прижимаясь к нему грудью. Гарри остановился.

— Скучаешь по своей подруженьке, Поттер? Мы тут с Панси сделали ставки... — воодушевился Драко.

— Уж лучше так, чем быть как ты! — Гарри уставился на подружку Малфоя.

— А что я? Завидуешь, что мне с девушкой больше повезло, Поттер? — насмешливо поинтересовался Драко. Он с нетерпением ждал, как будет защищать себя уязвленный Поттер, чтобы вдоволь насладиться его унижением.

— Она хотя бы была со мной не из-за денег, — пробормотал Гарри.

— Откуда ты знаешь? Может она тоже с тобой из-за денег была! — вставила Панси. Драко тоже хотел ответить что-нибудь острое, но вдруг остановился. Он недоверчиво посмотрел на подружку:

— Она тоже? Что значит "тоже"?

— Ну, как и мы с тобой, — легкомысленно отмахнулась Панси и скривила свои ярко-красные губы.

— Подожди, подожди, — Драко показалось, что под его ботинками с серебряными пряжками закачалась земля. — Ты со мной из-за денег? — его голос как-то сам собой затих. Драко оглянулся на Поттера, но того уже не было рядом.

— О, Дра-а-ако...

Панси отстранилась от него и закатила глаза, потом посмотрела на него с усмешкой.

— Ты что, глупенький, я думала, ты давно уже все понял!

Драко растерянно оттянул ворот своего свитера, потому что дышать стало почему-то труднее. Он смотрел на свою подругу, а она в ответ смотрела на него, задорно и насмешливо, будто ничего страшного и не произошло. В отличие от Драко, которому чудилось, что окружающие его домики сейчас рассыплются, а солнце на небе лопнет и упадет прямо на него, как в кошмарном сне.

— Драко? Ты куда? — всполошилась Панси, когда Драко молча развернулся и быстрым шагом пошел прочь. Драко лишь отмахнулся от нее рукой, давая понять, чтобы она отвязалась.

— Нам же было круто вместе! Эй, Дра-а-ако! — крикнула ему Панси на прощание.

Когда Драко свернул за угол, он еще немного надеялся, что она догонит его, остановит, и все-все ему объяснит. Может, это какая-то шутка? Но Панси, видимо, было все равно, она так и не появилась. Драко остался стоять на людной улице Хогсмида уязвленный и растерянный. В голову лезли воспоминания обо всех купленных Панси подарках: килограммы сладостей, сверкающие безделушки, золотые сережки в виде раскинувших крылья маленьких дракончиков… Неужели этим он привлекал ее и в награду получал ее поцелуйчики и объятия?

Драко ворвался в свою спальню и бросился к своему сундуку с вещами. Он нашел толстую папку с конспектами по чарам и достал из нее недописанное письмо для родителей. Быстро пробежав глазами по строчкам, он скривился от отвращения и начал рвать пергамент на части. Какой же он был идиот! Драко подошел к большому, в полный рост, зеркалу и стал изучать себя, не прибавилось ли в его внешности чего-нибудь, что могло выдать в нем такого доверчивого дурачка. На первый взгляд было все в порядке, но лучше бы было иначе — ослиные уши, например! Тогда можно было их отрезать, и все стало бы как раньше.

«Мама, она такая красивая… мне так хорошо с ней… летом мы с ней поедем…».

Драко прислушался к себе, даже положил руку на живот — ничего странного, похоже, любовного зелья ему никто не подливал. Он достал из сундука коробку с алхимическими ингредиентами и довольно быстро отыскал завернутый в вощеную бумагу жабий камень, маленький и темный, похожий на фасоль. Теперь-то он будет осторожнее! Он будет класть жабий камень себе в воду и еду, и никакая любовная отрава не застанет его врасплох!

И все же, хоть Драко и пытался раздуть в себе едва тлеющий уголек злобы на Панси, чувствовал он себя отнюдь не злым и не взбешенным. Внутри него все разочарованно дрожало и недоумевало: ну почему все так? Разве трудно было проклятой Панси полюбить его? Они бы всегда были вместе, любили друг друга, а если бы с Драко что-нибудь случилось, она была бы рядом. Как его родители друг для друга. И у него это почти было…

Гуляя вечером по замку, Драко завистливо смотрел на проходящие мимо парочки. Он немного приободрился, когда пожаловался на Панси своим приятелям Блейзу и Грегу, и те горячо его поддержали и попытались напоить сливочным пивом, при этом называя Панси такими словами, что у проходящих мимо младшекурсников краснели уши.

— Забудь о Паркинсон и ее подружках! Все они одинаковые! — гудел Грег, потирая свои здоровые кулаки и подозрительно поглядывая вокруг себя.

— Ищу кого-нибудь, кто за тобой не таскается, очаруй и влюби в себя! И никаких подарков! — посоветовал практичный Блейз и присосался к бутылке.

Драко подумал и пришел к выводу, что Блейз прав. Уж теперь будет очень осторожным, и точно своего не упустит. Он найдет ту, которая полюбит его всем сердцем.

* * *

Виктор Крам летал в облаках, как и вчера, и на той неделе, и три года назад. Летал он до тех пор, пока его не настиг бладжер. Виктор еле-еле успел уйти вниз — черный мяч скользнул по его спину и улетел в небеса. Чтобы больше не искушать судьбу и защитников, Виктор спустился вниз, коснулся ногами земли, посмотрел на тренера Левчева, который разочарованно выплюнул изо рта свисток. Виктор все понял по его глазам и, подхватив метлу, поплелся в раздевалку — для несчастного влюбленного ловца сегодня был неудачный день.

Он сел на лавку, снял перчатки и принялся разглядывать свои руки, просто так, от нечего делать. Виктор знал, что сейчас тренер закончит с командой и придет сюда по его душу, бередить старые раны и взывать к его совести. Удивительно, как Левчев постоянно стремился сунуть свой длинный нос не в свое дело!

— На! — Левчев, высокий и тощий как жердь, навис над Виктором и протянул ему толстый конверт из голубой бумаги.

— Что это?

— Билеты на Рождественский бал! Угадай, где?

— Хо… Хогвартс? — Виктор неуверенно достал из конверта два билета, украшенных вензелями.

— Будет куча приглашенных! Всякие шишки из Министерства, делегация из Франции. И ты! Почему? Да потому что пора уже тебе взяться за ум и…

Виктор закрыл лицо ладонями и обреченно вздохнул. Ну вот, опять началось, и теперь его не остановить. Да, иногда бывает такое, что он замечтается и висит в воздухе, ни на кого не обращая внимания, но это только на тренировках! На матчах он всегда собран, и ни разу еще снитч не ушел от него. А то, что он не в ладах с командой, так это не его вина, что он не переносит шумных вечеринок и развязных девчонок, и поэтому отбивается от коллектива. Ему и без этого есть чем заняться — после изнурительных полетов лучше всего найти укромное местечко, вздремнуть и помечтать, перебрать старые письма, посмотреть на ее фотографии…

— Посмотри на себя, Виктор! Ты жалок, ты глуп, ты…

Жалок, глуп, просто идиот, соглашался Виктор с тренером.

— Расклеился из-за какой-то девки, которых сотни вокруг тебя! Не пишет она ему видите-ли!

Не пишет… Давно уже перестала писать, последний конвертик пришел середине августа, а сейчас уже ноябрь. Может, он стал ей неинтересен, старый скучный Виктор, у которого не хватает времени даже книгу прочесть — один только квиддитч и квиддитч. А может, обидел ее чем, и она разозлилась и поклялась себе больше не писать какому-то задиристому болвану, живущему так далеко от нее. Или кто-то попросил ее не писать писем парням, и этот кто-то сейчас сидит с ней у камина и обнимает ее за плечи, говорит что-то приятное на безупречном английском языке, и вместе они посмеиваются — как это некоторые не могут правильно произнести ее имя!

Тренер толкнул его и чуть не столкнул с лавки.

— Ты хоть понимаешь?

— Понимаю, — кивнул Виктор. — Все это глупо.

— Еще как глупо! Поэтому вот! — Левчев ткнул тощим пальцем в пригласительные билеты. — Раз писать разучился, съезди, погляди в глаза ее бесстыжие. Может, хорошо все будет! А может… ну, тогда я лично тебя в лечебницу затащу, чтобы из твоей памяти вытерли эту англичанку!

— Вы так не сделаете, — пробормотал Виктор себе под нос, а вслух сказал другое. — Билетов два?

— И не надейся взять какого-нибудь шалопая. Еще два билета — у министра и его жены, так что с тобой поеду я и лично за всем прослежу! Иди, переодевайся!

Виктор вздохнул и молча поплелся в душевую.

Уже вечером, сидя на кровати у себя дома, он бережно перечитывал последнее письмо из Англии, в миллионный раз пытаясь увидеть что-то, чего там раньше не было. Из-за чего-то ведь она прекратила ему писать! Но нет, ничего… Только про школу, прочитанную недавно книгу «Энциклопедия чар Драгомира», погоду… Спросила, как идут тренировки по квиддитчу.

Виктор тогда ответил ей чуть ли не на половину письма, больше-то писать было не о чем. Может, она ждала чего-то другого, большего, и потому так и не написала? Он бы с радостью сейчас перенес на бумагу все, что наболело у него, что снилось ему и мечталось, да вот только поздно уже, думал он. Сначала постеснялся, а потом слишком затянул… И глупо наверное будет выглядеть такое письмо через три месяца обоюдного молчания. Надо сначала убедиться, что она его не забыла. Все-таки хорошо Левчев придумал! Снова увидеть ее, поговорить…

На словах все будет проще. Он наконец-то ей признается, с глазу на глаз. Надо только выехать пораньше, чтобы успеть пригласить ее, чтобы были вдвоем, как в тот раз… Нет, так не получится, билеты аккурат за день до праздника. Но ничего страшного, что она будет с кем-нибудь, главное, чтоб не слишком близким, это не помеха…

Как красив был Хогвартс зимой… Прекрасное ледяное царство. Виктор лег, прикрыл глаза и закинул руку за голову, пытаясь вспомнить мелодию, под которую когда-то он танцевал с ней… Снежная крошка завивалась смерчем у него под сапогами, а в прозрачных сосульках на стенах отражалось ее лицо…

Поскорее бы в Хогвартс.