It's only Friday

Я вижу тебя…

Я смотрю на тебя сейчас. Пусть никто не замечает этих пылких, полных нерастраченной страсти взглядов, которые я бросаю в твою сторону…

Меня окружает толпа поклонников и журналистов, восхваляющих мое имя, а ты… ты там, где-то за пределами этого изощренного круга ада, за пределами досягаемости. Так близко, но так далеко.

Мне хочется вырваться отсюда, ринуться к тебе, прижаться к твоей груди… И плевать, что ты меня тут же оттолкнешь, сделаешь вид, что это тебя не волнует, в прочем, как всегда. Мне плевать, что потом поползут слухи, что многие усомнятся в моем душевном здравии…

Все-таки ведь все это я делаю для тебя...

Ты то и дело мелькаешь у меня перед глазами, появляясь то из-за одного стеллажа с книгами, то из-за другого… Ты здесь с сыном, полным отражением тебя в прошлом.

Но я не даю воспоминаниям завладеть мной, продолжая рисоваться перед фотографом и самовлюбленно улыбаться своей привычной глуповатой улыбкой.

Я ведь не могу выпустить все из своих рук в самый последний момент. Кроме того, я знаю, мы еще встретимся. Я уверен в этом. И при этой встрече я все-таки заставлю тебя признать меня.

Я ведь обещал тебе, помнишь?

Он навсегда запомнил тот год. Год постоянного унижения… Год нескончаемого счастья…

Гилдерой наконец перешел на пятый курс. Ни для кого не было секретом, насколько тяжело давалась пятнадцатилетнему мальчишке учеба. И ведь сквибом он не был, но магия… словно не слушалась его. Заклинания не давались, знания перемешивались в голове юноши, производя в итоге на свет что-то несуразное, и совершенно иное, нежели то, что в идеале должно было выйти. Он был последним по успеваемости, неудачником…

Но его отличала от остальных, и давала преимущества, способность самозабвенно лгать, что порой не только все остальные, но и сам Локхарт, верили в эти роскозни. Но это не сильно спасало юношу — ему надоело стараться сделать хоть что-то, он примирился к своему такому положению.

И кем бы в будущем стал такой "герой"? Да никем…

Но случаются события, способные в корне изменить судьбу…

— Эй, ты… — голос такой же холодный, как и глаза цвета серебра.

Видеть кого бы то ни было в эту ночь не было желания, не зря же Гилдерой забился в один из потаенных уголков Хогвартса, в надежде, что его просто не найдут. Но зазвучавший голос возвестил о том, что его не слишком-то замудренное укрытие раскрыто, и впереди пуффендуйца ждет наказание за нарушение дисциплины. Локхарт обернулся, и перед его взором предстал школьный староста, стоявший перед нарушителем в непринужденной позе. Семикурсник, один из слизеринцев… Такой же, как все они — высокомерный, расчетливый и скрытный. Но, в отличие от многих, в нем аристократизм виделся в каждом движении, каждом миллиметре тела.

— Что ТЫ делаешь ЗДЕСЬ, тем более НОЧЬЮ? — слегка раздраженный взгляд, смешанный с надменностью.

По идее, мальчишка должен был испугаться. Он даже не был факультетским старостой, чтобы хоть как-то фактически противостоять "обвинению", но черная полоса невезения, свалившаяся на Гилдероя, отключила его инстинкт самосохранения.

— Отвали! — усталость, граничащая с раздражением, завладели парнем.

А Люциус Малфой, в принципе, не любящий попусту пользоваться своей должностью, так как мог манипулировать людьми одной лишь силой своего авторитета, не основанного на его положении в школьной иерархии, был искренне удивлен открытым противостоянием, направленным не со стороны вечно зарывающихся гриффиндорцев.

Ему просто боялись противостоять, а сейчас это был открытый отказ, причем не подкрепленный школьными правилами.

— Знаешь, я не терплю, когда мне говорят "нет"… — взгляд этих серебряных глаз напомнил Локхарту взгляд удава, смотрящего на жертву. — А еще больше я не люблю, когда мне хамят такие неудачники, вроде тебя…

Лишь два незначительных шага, которые могли бы сказать о многом. Предупредить… Мальфой вальяжно приблизился к пуффендуйцу, вполовину сократив разделяющее их расстояние.

— Мне все равно, — огрызнулся юнец, снова отвернувшись к окну.

— Придется сбить с тебя эту спесь… — еще одна пара шагов уменьшила расстояние между юношами до считанных сантиметров.

Запустив в блондинистые волосы ладонь, Люциус дернул рукой вниз, заставляя паренька запрокинуть голову назад и немного вправо, открывая взору слегка затемненную загаром кожу шеи.

— Что… ты… делаешь…? — выдавил из себя Локхарт, стараясь отцепить его руки от своих волос.

Малфой же, дернув сильнее, впился в тонкие губы грубым, оставляющим синеватые, точно от ударов, следы, поцелуем.

— Отвали, — повторил Гилдерой, которому удалось прекратить истязания собственных губ, и ударить слизеринца локтем куда-то в область грудной клетки. Позже до него дошло, что лучше бы он этого не делал.

На этот раз разозлившийся и быстро оклемавшийся Люциус, толкнув паренька вперед, согнул его пополам, распластав верхней частью тела пятикурсника на подоконнике. Последующие действия Малфоя были бессловесны: стянув с Гилдероя штаны, расстегнув свою ширинку и, заткнув ему рот ладонью, Люциус вошел. Резко и беспощадно. Стон боли утонул в звуках шуршания одежды и бряцания ремня. Старшекурсник не жалел паренька. То было наказание, при этом слишком жестокое, за такую, по идее, небольшую провинность.

Каждый новый толчок отзывался болью, но, спустя время, Локхарт стал находить, что в этой боли есть что-то томно приятное.

"Я мазохист?" — с горечью подумал он, елозя полуголым торсом по холодной и шершавой поверхности подоконника в такт с толчками.

Слизеринец снова дернул парня за волосы, поднимая его поникшую голову над подоконником. Движения становились глубже и резче, доставляя все больше боли Гилдерою. Дернувшись последний раз, Люциус остановился, и пуффендуец почувствовал, как внутри в него ударяет горячая струя. Ладонь Малфоя со стуком уперлась в подоконник прямо рядом с лицом Локхарта, которое обреченно лежало на том же самом подоконнике.

— Марш в свою гостиную, — староста отступил, приводя себя в порядок. — И запомни две вещи: во-первых, школьные правила должны соблюдаться всеми, и, во-вторых, перечить мне — самое последнее дело.

Засунув руки в карманы брюк, слизеринец стал удаляться.

— И, — перед поворотом за угол он остановился, полуобернувшись. — Жду тебя через неделю на этом же самом месте, в это же самое время. Считай это твоей персональной отработкой…

* * *

Локхарт сам, признаться, не понимал, что все-таки привело его через неделю в тот же закоулок, но он был там.

После того раза он два дня не выходил из спальни, благо, тогда наступили выходные. Тело болело, да и пуффендуец боялся, что не сможет смотреть никому в глаза, а Малфоя убьет. Но в понедельник, когда школьная жизнь заставила парня выползти из своей раковины и отправиться сначала на завтрак, а потом на занятия, Гилдерой тут же встретился с тем, кого хотел видеть меньше всего. У Большого зала, где пересекаются выходы из спален всех факультетов, из подземелий поднимался Люциус, невозмутимый и неприступный, как, впрочем, и всегда.

Локхарт видел, что тот идет прямо в его сторону, и ожидал открытого нападения или хотя бы каких-нибудь язвительных слов, но… Малфой, словно не замечая его, просто прошел мимо, даже не удостоив парня взглядом.

Гилдерой вжал голову в плечи и, сжав руки в кулаки, обернулся. Такого свинства он просто не мог вынести. Но все-таки ударить он тоже не смог.

Руки безвольно разжались, и Локхарт побеждено покинул поле так и не начавшегося боя.

Но сейчас, стоя у того самого окна, парень лелеял надежду, что слизеринец все-таки не придет.

"Зачем сам тогда пришел?" — ехидно отозвался внутренний голос.

— Не думал, что все-таки ты будешь здесь… — прохладный, немного насмешливый баритон развеял все иллюзорные надежды.

Выглядел Люциус так же, как и неделю назад — без мантии и свитера, с расслабленным галстуком и двумя расстегнутыми верхними пуговицами. Локоны, обычно аккуратно зачесанные назад, сейчас рассыпались в разные стороны, едва доставая до плеч.

Парни, если присмотреться, были похожими, только один будто вырос в вечной мгле и серости, а второго взлелеяли лучи ласкающего солнца, озолотив весь его хрупкий образ.

— А я думал, что ты… — начал Гилдерой, но замолчал, встретившись со змеиным взглядом ядовито-серых глаз.

— Что "я"? — усмехнувшись, Малфой подошел и, развернувшись, оперся о подоконник причинным местом. Его все это явно развлекало. Ну конечно, чем еще можно было заняться старосте на вечернем обходе, как не лапать провинившихся студентов…

Протянув руку в сторону, парень непринужденно притянул пуффендуйца к себе, пользуясь разницей в физической силе, и снова поцеловал, но на этот раз не так рьяно, а будто издеваясь. Упершись ладонями в твердую грудь слизеринца, Гилдерой попытался отстраниться.

— Успокойся, — на мгновение отрываясь от его губ, заметил Люциус. — Если пришел — обратной дороги нет.

Юноша, разумом понимающий, что Малфой прав, душой продолжал сопротивляться. Ему, если задуматься, не противели отношения с мужчиной, но чтобы все происходило ТАК.

Вот только слизеринец его мнения не спрашивал. Его губы, отвергнутые губами мальчишки, спустились ниже, на шею, легко покусывая мягкую кожу. Прохладные, аристократически-ухоженные руки требовательно проникли под рубашку Локхарта, прижимая тонкое, еще не до конца расставшееся с тенью подростковости, тело к себе.

В этот раз не было явной грубости и злости, но именно сейчас это вселяло в пуффендуйца странную дрожь, точно от благоговейного страха. Для Люциуса это было, явно, не больше, чем игра, способ развлечь себя поздним пятничным вечером, но сегодня все происходило без насилия. Малфой упорно подводил все к тому, чтобы Гилдерой сам сдался. Так и вышло.

Сбивчивое дыхание пуффендуйца чередовалось с его же стонами, сердце отбивало чечетку, перемещаясь от горла куда-то к низу живота.

— Все еще хочешь уйти? — излишне страстный, явно наигранный шепот всколыхнул растрепанные солнечные локоны.

Ответом послужил полустон-полувсхлип, и руки, сжавшие ворот рубашки семикурсника. Слизеринец, усмехнувшись на этот призыв, отказываться не собирался. Их соитие снова принесло боль Локхарту, но уже меньшую. Когда же Люциус стал двигаться, юношу поразили неведомые ранее ощущения, несравнимые ни с чем. И за эти ощущения, как потом признался самому себе пятикурсник, он был готов отдать черту душу…

* * *

Так продолжалась неделя за неделей, месяц за месяцем… Они встречались, проводили вместе не больше получаса и снова расходились. Постепенно Гилдерой стал замечать, что живет лишь от пятницы до пятницы. Все остальное время голову юноши занимали мысли либо о прошлой встрече, либо о будущей.

Что самое удивительное, слизеринец тоже приходил с завидной регулярностью. Даже тогда, когда поползли слухи о его почти решенной свадьбе с другой благородной аристократкой — Нарциссой Блек.

Иногда, конечно, он не появлялся, и тогда Локхарт с верностью породистой собаки ждал Люциуса до утра в надежде, что тот просто опаздывает… Глупо, да? Но так было спокойнее.

Когда же встреча все-таки происходила, Малфой ничего не объяснял и ни разу не извинился. Словно так и должно быть.

На этих встречах семикурсник был… другим. Не таким, каким выглядел в остальное время — высокомерно холодным и замкнутым. Он выплескивал на пуффендуйца свои эмоции и настроения, позволяя себе быть открытым, не скованным собственным положением.

Гилдерой всегда боролся с желанием подойти к нему в другое, свободное от учебы время, но предостерегающий и мимолетный взгляд, бросаемый Малфоем, останавливал все его рвение.

— Никто не должен об этом знать, понятно? — после одной из таких попыток парня предупредил Люциус. — Не подходи ко мне, не смотри на меня, не думай обо мне… Так и тебе, и мне будет проще.

Слова ранили, но пятикурсник не мог отрицать явной правоты.

«Тогда зачем ты каждую неделю приходишь? Зачем все это?» — сложно было в тот момент не прийти к этому выводу.

Локхарту хотелось, чтобы этот слизеринец был с ним не только при их редких и коротких встречах, но и в остальные моменты жизни. Он был романтиком, и такое отношение человека, ставшего ему ближе всех, приносило боль. А особенно больно ему было в одну из тех злосчастных пятниц…

— Что я для тебя значу? — мучивший вопрос был озвучен в очередной вечер пятницы, уже после слияния тел, в то мгновение, когда сладостная дрожь еще ощутима, и когда кажется, что между душами есть какая-то невидимая связь.

Слизеринец, о чем-то задумавшийся, не совсем понимающе посмотрел на паренька, уткнувшегося носом в его ключицу. Фыркнув то ли насмешливо, то ли презрительно, Люциус отстранил от себя Роя, сказав при этом одно лишь слово: «Ничего», и стал уходить.

Пораженный пуффендуец застыл на месте, не зная, что сказать. Но говорить надо было, иначе Малфой бы просто ушел, оставив этот вопрос неразрешенным.

— Но…

— Что «но»? Ты думал, что такое ничтожество, как ты, может стать кем-то для меня? — скепсис превратил лицо слизеринца в подобие маски. — Я просто развлекался, а ты принял игру за чистую монету….? Как же ты… жалок.

Семикурсник продолжил удаляться, не обращая внимания на чуть ли не плачущего Локхарта.

— Я ДОКАЖУ!!! — голос Гилдероя сорвался на крик.

Он стоял, полный решимости, сжав руки в кулаки и, сверкая в ночной полумгле полными ярости и блестящими от невыплаканных слез глазами. Люциус полуобернулся и на его лице можно было заметить тень удивления.

— Докажешь «что»? — его бровь дернулась вверх.

— Я не ничтожество! Я докажу тебе! Я стану самым известным магом нашего времени!!!!

— Ну, попробуй… — снисходительно, так же как родитель позволяет своему чаду сделать что-то нереальное, согласился Малфой, и скрылся за поворотом.

— Я докажу, — все-таки предательские слезы вырвались наружу, и парень, съехав по стенке на пол, дал волю чувствам, глядя на удаляющуюся фигуру.

Знал бы ты, чего мне стоили два следующих года в Хогвартсе. Я ведь так и оставался никчемным в самой главной ипостаси этой жизни — магии… Но я не терял своей по истине пуффендуйской решимости. Вот только как осуществить задуманное — я не знал, ведь какой из меня «герой»?

Но я должен был стать тем, кто ведет за собой людей, чье имя у всех на слуху, кем гордятся и кого восхваляют.

И все это время я грезил тобой. Однажды даже девчонка, с которой я начал встречаться (сам не знаю, зачем), застала меня за разглядыванием твоей фотографии, вырезанной из газеты. Она отняла у меня фотку и разорвала ее, сильно меня этим разозлив. Именно тогда я наконец смог совсем безошибочно сотворить заклинание — отчего-то в голове всплыло простое, но действенное заклинание забвения. Правда, перестарался я немного, и девчонка даже имени своего теперь не помнит.

Я тогда подумал, что хорошо бы и мне так. Один «обливэйт» — и все. Нет ни боли, ни надежд, ни воспоминаний. И тебя тоже нет. Поэтому я посчитал забвение слишком дорогим для себя удовольствием, непозволительным счастьем.

Нет, все-таки я мазохист.

Я уже не помню, как мне в голову пришла идея «красть» чужие подвиги. Но, в любом случае, обдумывание всех деталей заняло у меня месяцы.

Я начал много путешествовать, заглядывая в самые укромные уголки этого мира, чтобы найти нужных людей. Вся проблема заключалась в том, что мне неизвестно — где и кого искать.

Собирая, как жемчужины, крупицы информации, я возвращался и выливал ее на бумагу, приукрашивая и увеличивая ее значимость. Я лгал, но иного пути у меня не было, вся остальная магия так меня и не слушалась. Я лгал, но, самое удивительное, мне верили. Поверили с самой первой книги.

Слава обрушилась на меня, я потихоньку стал добиваться того, к чему стремился. Но я понимал, что этого мало, поэтому не пытался встретиться с тобой.

Я долго ждал. А без тебя время текло особенно медленно, и теперь, когда я всеобщий герой, я могу доказать тебе чего я достоин.

И, как я говорил, мы с тобой увидимся…

И они действительно увиделись. Увиделись так же, как и много лет назад, в отдаленном уголке Хогвартса. Локхарт — новый преподаватель по ЗОТИ, Малфой — председатель попечительского совета школы и отец одного из учеников.

Оба сильно изменились, но, в то же время, словно остались прежними, лишь больше лоска и напыщенности в этих повзрослевших и уже постаревших лицах.

— Ну здравствуй, родной… — улыбнувшись, сказал Гилдерой, прижимая всем своим телом бывшего слизеринца к стене.

Люциус удивился — он не ожидал такого откровенного нападения, тем более от того, с кем видишься спустя столько лет.

— Помнишь меня? Помнишь мое обещание?

Полминуты напряженного молчания были знаком нежелательной встречи. Не обращая внимания на это, Рой впился в его губы жадным поцелуем, мечтая “наверстать упущенное”. На какое-то мгновение он даже почувствовал, что этот “его наглый слизеринец” ответил ему!

— Я же говорил, что заставлю тебя признать, что я не ничтожество, — преподаватель озарился победоносной ухмылкой, отстраняясь.

— С чего ты взял, что несколько бездарных, я уверен, книжек могут меня впечатлить? — ехидный вопрос молнией прорезал возбужденный воздух, — ты все равно для меня ничтожество…

Отстранив от себя ошарашенного мужчину, Малфой продолжил свой путь.

Все мечты, все… в один миг? Но я еще придумаю что-нибудь…

Именно поэтому я должен сейчас бежать . Иначе мне придется спасать эту малышку, а я все равно ничего не смогу сделать — только зря погибну. Да я и не знаю, где ее искать…

Нет, точно… Бежать, бежать и еще раз бежать. Ты прав, я никчемен, но все-таки я не псих, чтобы геройствовать, не имея возможностей.

Все-таки мне нужен «обливейт» на мою голову. Не выдержу я так долго…

Спустя полгода в Св. Мунго.

— Мистер Малфой, чем обязаны…? — медсестра, увидев перед собой лорда, мягко говоря, удивилась.

— Нужно навестить кое-кого, — мужчина, видимо, намеревался пройти мимо, но докучливая девушка не пропускала его.

— Здесь, в психиатрическом отделении?

— Да. Учитесь задавать меньше вопросов… — нескрываемое раздражение проскальзывало сквозь невозмутимость образа.

— Да, простите, милорд…

Звук шаркающих шагов по пустующему коридору раздался откуда-то со спины.

— Извините, вы знаете что-нибудь обо мне? — пронзительно-голубые, по-детски наивные глаза с надеждой заглянули в непроницаемо-серые.

— Нет, извините… — спустя почти минуту молчания ответил Малфой. К его голосу примешалось удивление.

— Гилдерой, я же просила, оставайтесь у себя.

Снова шаги, но на этот раз удрученные, возвестившие на этот раз об удалении одного из пациентов. Белокурый мужчина скрылся за дверью.

— Что с ним? — Люциус, кивнув в сторону закрывшейся двери, продолжил свое «путешествие» по коридору.

— Потерял память. Это — влияние его же собственного заклинания. Вот что значит — колдовать неисправной палочкой. А такой прекрасный маг!

— Ты был близок, пуффендуец… — тихо, никому не слышно, прошептал Малфой, на мгновение обернувшись. — Как ты был близок… Но сейчас ты будешь счастливее, я уверен.