This heart wants itself to be broken

Тот вечер прошёл прекрасно... но я ожидал большего. Гарри не пригласил меня к себе, отказался ехать ко мне... Хотя, на самом деле, я побоялся ему предложить. Не знаю, почему. Это действительно странно — ведь я, пожалуй, больше всего хочу, чтобы он наконец понял, что я к нему чувствую. А вообще, всё самое ужасное заключается в том, что я становлюсь тряпкой, когда вижу его. Если бы лет в одиннадцать (тогда я его ещё ненавидел) мне кто-нибудь сказал, что я буду таять под взглядом на настоящее время уже экс-гриффиндорца, даже не знаю, что бы я сделал. Удивительно, как один человек может изменить другого.

Итак, я говорил о том, что мы расстались сразу после ужина. Пока мы сидели в Торки, мне всё время казалось, что он собирается что-то сказать... И, конечно, я ждал признания в любви. Но ничего подобного я не услышал, я не услышал вообще ровным счётом ничего, абсолютно. Мы просто болтали о нынешней жизни, о Грейнджер и Уизли (о, пардон, о Уизли и Уизли). А потом он заплатил за меня и мы разошлись по домам. И с того самого момента я не видел его. Он не звонил, не заходил, мы даже случайно не сталкивались на улице, хотя я столько раз молился об этом...

Какая-то не та полоса жизни пошла. На работе проблемы есть, правда, не крупные, но всё равно неприятные, да и коллега один влюбился в меня без памяти, но у меня свои принципы — на работе ни с кем.

И так прошло около двух недель, даже больше. Пока наконец удача не улыбнулась мне. Но вскоре я понял, что это была вовсе не улыбка, а оскал.

* * *

Я прогуливался по Рассел-сквер и, посматривая на прохожих, невольно загляделся на одну семейную пару с ребёнком. Они были довольно далеко и лиц их я не мог углядеть, но было видно, что семья действительно любящая. Отец играл в мяч с маленьким сыном, а мать с медно-рыжими волосами стояла в сторонке и говорила что-то им обоим, держа кофточку маленького размера, видимо, своего сына.

Я подошёл ближе и уселся на скамейку рядом. Меня восхищала такая идиллия — эта семья была именно тем, чего никогда не было у меня, хотя Нарцисса всеми силами пыталась создать в мрачном Малфой-Мэноре уютную обстановку и обеспечить мне счастливое детство. Когда я глядел на это семейство, в моём сердце устанавливался почти незыблемый покой. Но не надолго — пока я не узнал в папаше Поттера.

Он игрался с, по-видимому, Поттером-младшим, которому ещё не больше двух было, а женщиной в сторонке была самая ненавистная мне особа на всей планете — Джинни Уизли. Эта рыжая стерва, которая постоянно пыталась отвлечь Поттера от меня. И не просто так. Однажды, на пятом курсе, она подслушала мой разговор с Пенси насчёт моего, по словам самой Пенси, "совершенно неразумного желания быть с Поттером". Конечно, после этого она расширила арсенал своих чар. И уже на шестом курсе они начали встречаться.

И вот теперь я видел их — эту чёртову "семейную идиллию", и моё сердце десятитонной гирей ухнуло к земле. Я всё ещё смотрел на них, я был в шоке. Значит, Поттер обманывал меня... Поцеловал меня тогда просто так...

— Драко?!

Я очнулся и обнаружил, что эта троица подошла ко мне, и теперь на меня взирало три пары глаз, причём, с совершенно разными выражениями. Поттер, например, был немного... очень смущён, Поттер-младший моргал своими зелёными глазёнками, а мелкая Уизли (уже, подозреваю, Поттер) явно не была рада такой встрече.

— О, привет.

Гарри смущённо улыбнулся.

— А он тут что делает? — недовольно поинтересовалась рыжая.

— К твоему сведению, мы живём в одном и том же Лондоне и в Рассел-сквер может гулять кто угодно, Уизли, — протянул я в своей фирменной манере.

— Поттер, — поправила она.

Я оскалился.

— Да, конечно.

— О, Драко, мы так давно не виделись! Столько новостей новых... Можно тебя?.. — Поттер, извиняясь, улыбнулся жене и отвёл меня в сторону.

— Драко, прости, я не сказал тебе...

Я усмехнулся как ни в чём не бывало.

— Тебе не в чем извиняться.

— Я хотел сказать тебе, правда, я собирался тогда, в Торки... Но даже моей "гриффиндорской смелости" было недостаточно. Я не хотел сделать тебе больно, потому что мне казалось, что я нравлюсь тебе и...

— Тебе не в чем извиняться, — холодно повторил я, и он сделал это лицо... лицо, которое я никогда не забуду. И, надеюсь, больше никогда не увижу.

Я молча развернулся и пошёл прочь.

Нет, теперь не будет слёз. Потому что плакать не над чем.

"Тебе не в чем извиняться. Даже в том, что ты разбил мне сердце".