Рослый темноволосый юноша с треском захлопнул за собой дверь в спальню, отсекая громкий голос матери.
— Ты не бросишь учёбу!
— Брошу, — огрызнулся парень, поспешно спускаясь по лестнице вниз.
— Я не позволю, чтобы мой сын всю жизнь провозился с этими чертовыми железками!! — донеслось из-за двери, и она вновь распахнулась. Не молодая уже женщина, с резкими хищными чертами открыла рот, намереваясь продолжить воспитательную беседу, и услышала только лязг тяжёлой калитки.
— Тобиас, немедленно вернись! Тобиас!!
Уже оказавшись на улице, юноша нехотя обернулся через плечо.
— Сейчас, как же… — буркнул он, выуживая из кармана начатую пачку сигарет. — Не дождётесь.
— Я. За. Него. Не. Выйду! — невысокая черноволосая девушка со злостью швырнула в старый чемодан стопку поглаженных вещей.
— Это не обсуждается, Эйлин. Ты прекрасно знаешь…
— …что это важно для нашей семьи, — раздражённо перебила она отца — громадного рано поседевшего мужчину, наблюдавшего за сборами дочери с холодным презрением.
— Я вам что, породистая шавка? Сказала нет — значит нет. Я ухожу!
— Куда? — усмехнулся отец. — На улицу?
— Подальше от вас с вашими требованиями! — девушка посмотрела на стоящую в углу мать в последней надежде на поддержку и наткнулась на открытое осуждение во взгляде. — И вообще… — она тряхнула головой, перебрасывая на плечо толстую чёрную косу, чуть ли не единственное в её неброской внешности, что и правда можно было назвать красивым. — Волосы обрежу!
Пять лет спустя…
Тобиас сам не заметил, как пристрастился к ночным шастаньям по городу. После пропахшей машинным маслом и бензином душной мастерской узкие летние улочки с ровными рядами домов-коробок были именно тем, что надо. По ним он мог бродить чуть ли не до утра, освещая себе дорогу огоньком сигареты. С каждым днём ему всё меньше хотелось возвращаться в пустой дом, в котором никто его не ждал. А что касается таких одиноких прогулок… Разве может опасаться неосвещённых улиц тот, кто гоняет на скорости на колымаге с не всегда работающими тормозами или с сигаретой в зубах лезет чинить машину? То-то же. Тобиас принадлежал именно к тому типу людей, которые считают, что если смерть захочет их забрать, у неё будет множество более подходящих поводов.
Он как раз сворачивал в очередной переулок, когда душераздирающий скрип заставил остановиться. Он обернулся.
В десяти шагах от него за заросшей и остро требующей стрижки живой изгородью располагалась детская площадка — оживлённая днём, и пустая в столь поздний час. Скрип повторился. Сам не зная зачем ему это, любитель ночных прогулок обогнул колючий куст и ступил на старый вытертый асфальт площадки.
Источником жуткого звука были детские качели. Различив среди металлических столбов тёмный силуэт, он ускорил шаг.
Сначала он принял её за подростка. Худощавая, на редкость костлявая и весьма неудачно подстриженная. Девушка, а он мог бы дать ей от 14 до 25, отталкивалась пятками от земли и не спеша покачивалась, глядя прямо перед собой. Тонкие пальцы вертели стебель какого-то растения.
Тобиас молча опёрся о металлическую перекладину. Закурил, смотря в ту же сторону. На дом напротив, фонарный столб и кусты. Говорить не хотелось. Уходить тоже.
— Дома не сидится? — Эйлин равнодушно покосилась на пришельца.
— Там скучно, — тот пожал широкими плечами.
— У меня тоже, — она смахнула с глаз длинную чёлку.
— Каждому своё… — она пожала плечами. — Меняться не предлагай.
— И не подумаю.
Тишина. Тлеет сигарета. Скрипят качели.
— Зачем тут сидишь? — вопрос был неожиданным даже для самого Тобиаса…
Как-то резко и даже раздражённо.
— Потому что я дура, — Эйлин пожевала листочек. — Или неудачница, — она откусила ещё листик. — Нет, наверное и дура и неудачница.
Тобиас, прищурившись, оглядел её и с сомнением хмыкнул.
— Что не так?
— Ну не могу согласиться. Вот что волосы стрижёшь — дура. Не идёт совсем. Страшно. Скулы подчёркивает.
Вместо праведного гнева он получил равнодушное фырканье.
— А что, отпустила бы — красавицей стала бы?
— Ну так себе. Получше.
— Ещё скажи, что женился бы!
— А почему бы и нет, — беспечно дёрнул плечом Тобиас. — Отпустишь — женюсь.
Эйлин с сомнением прищурила тёмные глаза.
— Больной совсем? Вот так вот запросто?
— Да.
— Больной.
— Рисковый.
Девушка посмотрела на резкие черты лица, скользнула взглядом по пятнам мазута, въевшимся в ладони, вдохнула резкий запах дешёвого табака и её тонкие бледные губы разъехались в улыбке.
— Больной. Однозначно.
У него и неё были два пустых дома, скука и одиночество.
У них были ночи на детской площадке, кусты, сверчки и звёзды.
— У меня в кармане спички отсырели. А курить хочу.
— Пошли.
Она заваривает свой любимый мятный чай в его большой щербатой чашке, как ребёнок забирается на табуретку с ногами. Греет руки. У неё были очень маленькие ступни. И белые—белые. Тобиас легко мог бы охватить её ступню ладонью.
— Я нашла работу. Наконец-то.
— Поздравляю.
— Знаешь, кто я по профессии?
— Наркоторговец.
— Угадал. Фармацевт.
— Я знал.
— Будешь моим клиентом?
— Постоянным.
И она протягивает ему чашку.
Вечера Тобиаса пропахли мятой и пряными ароматами специй.
Вечера Эйлин пропахли дымом сигарет и запахом машинного масла.
— Ты злой.
Тобиас раздражённо потушил окурок и тут же зажёг новую сигарету.
— Достали. Понакупали тачек и считают себя большими асами. И ещё меня поучают… Да я в этом деле не первый год. И я ведь не могу же этого гада носом ткнуть что он кретин… Сразу же вылечу. А так по его наглой роже съездить хочется. Так нет же… Он платит, он и прав..
Эйлин задумчиво болтала в воздухе ногой, сидя на табуретке в его кухне и кутаясь в толстый плед. Её, жуткую мерзлячку, неожиданно суровая зима не радовала. Вторую ногу она спрятала под себя.
— Не распыляйся на них. Ты лучше их. Выше. Достойней. Не опускайся до их уровня, — тихо и меланхолично. Как всегда.
Её тон рядом с запальчивой речью Тобиаса порой казался равнодушным.
Он вздохнул. Жадно затянулся и, перехватив её ногу, сжал в ладони маленькую ступню.
Эйлин моргнула. Чёрные брови чуть поднялись.
— У тебя волосы отрасли…
Она чуть кивнула.
— Выходи за меня.
У неё дома было очень холодно. Даже не у неё. Она снимала несколько комнат у какой-то старухи. Тобиас не понимал, как она — такая худая и вечно замёрзшая, живёт в этом холоде.
Постель пахла полынью. Так сильно, что перебивала даже дым его сигареты и запах мяты, который несли её волосы.
Он накручивал на пальцы её черные пряди, она грела холодные ладони о его горячую спину.
— А я — ведьма.
Тёмные ресницы опущены. Глаза странно блестят.
— Ещё и какая…
— Самая настоящая.
— Творишь заклятья и летаешь на метле?
-Дааа... — тянет она удивительно томно и выгибается так соблазнительно, что кажется невозможным при её нескладной фигурке. — Боишься?
— Чего?
— Вдруг околдую.
— Так уже…
Они поженились весной. На свадьбе не было никого, но им никто и не был нужен. У неё был он, у него — она. У них больше не было одиночества. У них был свой дом у реки. У них были рассветы и закаты. И вечера. У них была их тишина. Тишина, пропахшая специями и машинным маслом. Мятой и сигаретами.
Он просыпался первым. Уходил в свою автомастерскую рано утром, на прощание целуя тёплые губы спящей супруги. Она сонно фыркала и бормотала что–то насчёт щетины, которая может стать таки поводом для развода. Через час она поднималась, чтобы переместиться в аптеку в Косом переулке.
Они ужинали вместе. Иногда на кухне, иногда на крыльце, а иногда на крыше своего дома. Он грел её, когда она мёрзла, она лечила его вечные ссадины и синяки. Они вдвоём бродили ночами по городу, а когда снег окончательно сошёл, забирались в раскинувшуюся у реки рощу.
Особым достатком они похвастаться не могли, но к нему и не стремились. Они были счастливы. Они просто наслаждались жизнью.
В мае Эйлин узнала, что беременна. Это стало для супругов сюрпризом. Не запланированным, но приятным. Жаркое лето наполнилось томительным ожиданием. Слабая здоровьем будущая мать готовила себе укрепляющие эликсиры и штудировала все книги, которые могла достать. Посоветоваться было не с кем. Их семьи давно от них отказались. Тобиас готовил для ребёнка комнату на втором этаже и таскал супругу на руках к реке, посидеть у воды.
В конце ноября Эйлин неожиданно полегчало. Она даже самостоятельно начала выбираться в Лондон за компонентами для зелий и вещами для будущего ребёнка. Во время одной из таких прогулок она и встретила своего бывшего сокурсника.
— Принц?
Она обернулась. Стоящий перед ней Норманн мало изменился за эти годы. Да, вырос, возмужал, похорошел. Наследник древнего и знатного магического рода, выросший в роскоши, был с пяти лет обручён с одной из сокурсниц Эйлин.
-Я… Давно не виделись. Как ты? Как Сесиль?
Норманн поморщился.
— Разбежались бы давно, если бы могли. Столько крови перепортила эта стерва, не передать… Мы только на бумаге супруги. Давно отдельно живём, у каждого своя жизнь… Но зато, — он усмехнулся. — Более чем выгодная партия и семейное дело развивается. Ты-то как? Про тебя тут такое плетут. За магла выскочила вроде бы…
— Да, — Эйлин спокойно пожала плечами. — Тобиас — магл. И я счастлива. С ним счастлива. А скоро стану ещё счастливей, — она погладила выступающий из-под мантии живот. — Совсем скоро.
Норманн недоверчиво посмотрел на неё, но смолчал.
Эйлин уже не смотрела на него. Она возвращалась домой. К Тобиасу. В их счастливый пропахший сигаретами и мятой мирок.
10 декабря Эйлин Снейп поступила в больницу имени Святого Мунго с угрозой срыва беременности. Слабое здоровье вновь её подвело.
17 декабря Тобиас Снейп потерял работу. Никогда не умевший молча подчиняться и терпеть несправедливость, он нажил себе серьёзные проблемы с начальством.
Возвращаясь в одиночестве в пустой и холодный дом, он думал об Эйлин и не рождённом ребёнке. Думал, как расскажет это ей. Думал, станет ли он отцом или целителям не удастся уберечь ещё не родившегося малыша. И с каждым шагом ему всё больше хотелось свернуть в ближайший бар и напиться там до беспамятства.
Эйлин таки родила. 9 января на свет появился Северус Тобиас Снейп. Но это уже совсем другая история…
Vova
