За это время можно было спеть колыбельную уже раз пятнадцать, но мама до сих пор не пришла, а значит, малышка Эмили все еще не заснула. Гермиона сидела в любимом кресле в гостиной и ждала, когда же мама придет. Она могла бы почитать сказку, вот и книга лежит совсем рядом на столике, но Гермиона хотела, чтобы ей почитала мама, поэтому она просто сидела, скучала и ждала. Да, конечно, она давно умела читать сама, ну и что?! Это совсем не одно и то же.
Папы все еще не было дома. После рождения Эмили... нет, даже немножко до него мама работать совсем перестала, она теперь сидит с малышкой... ну, и с Гермионой тоже, конечно. А папа, наоборот, все время стал проводить на работе. Приезжал поздно, очень уставший, и сразу убегал смотреть, как там Эмили.
Эмили то, Эмили это. Раньше он первым делом спрашивал Гермиону, как у нее дела. А теперь самое важное — это как дела у Эмили. А она, между прочим, ничего интересного и не делает, она даже сидеть еще не умеет. Лежит себе, смотрит в потолок, как глупая. Ну, переворачивается еще. И ноет иногда. Если начнет ныть, то мама и папа сразу к ней бегут. А если Гермиона начнет ныть, никто к ней не побежит, еще и уговаривать будут, что большая уже, нечего, мол.
А Гермиона не хочет быть большой. Потому что когда она стала большой, мама и папа стали так мало времени с ней проводить! Она теперь и одевается сама, и читает сама, и вообще себя занимает сама. Иногда мама еще и поручает ей присмотреть за Эмили, говорит, «Ты же старшая сестра, ты сможешь». И Гермиона сидит рядом с кроваткой малышки, трясет ее тихонько и поет какой-то бред на один мотив, пока горло не пересохнет. А думает в это время о том, что мама сейчас внизу, на кухне или в гостиной. И если бы Эмили быстро заснула, то можно было бы прийти к маме, обняться и так посидеть. Или поиграть. Или почитать. Но она почти никогда не засыпает быстро.
Эмили, между прочим, радуется, когда ее видит. Мама говорит, что это потому, что Гермиона еще не взрослая, и малышка это чувствует и тянется к ней. А Гермиона вот совсем не тянется. Гермиона вообще не понимает всех этих восторгов вокруг Эмили. Как можно вот это существо с вечно красными щеками, с текущей по подбородку слюной и косящими глазами считать красивым? Раньше, когда-то давно, Гермиона помнила, мама и папа говорили так про нее. Потом они стали чаще говорить о том, что зубы у нее великоваты, лоб непрапро... непропорциональный и еще что-то такое. А потом у них родилась самая прекрасная малышка на свете. И ей они не говорят, что у нее что-то не то с зубами. Потому что у нее их нет.
Зато у нее есть голос, отличный голос, которым она опять орет из спальни, а это значит, мама еще долго не выйдет, и наверное, будет уже поздно и придется идти спать... Эмили спит в спальне вместе с мамой и папой, а Гермиона должна спать в своей комнате и не тревожить родителей по пустякам, потому что они из-за Эмили очень устают. Нет, если плохой сон приснится, то конечно, можно прийти, а вот если просто стало грустно, то уже не очень. А Гермионе теперь часто, очень часто становится грустно.
Когда мама занята с Эмили, а няня уже ушла, Гермиона не знает, куда себя деть. Раньше она всегда знала, чем заняться. Можно было порисовать, поиграть, достать сундучок с драгоценными пуговицами, бусинками и хрусталинками или выйти покачаться на качелях... теперь Гермиона все чаще сидит на подоконнике и жалуется вслух, что ей скучно. Мама говорит: «Поиграй, почитай, порисуй». Мама говорит: «Я скоро приду, совсем скоро». Мама говорит: «Включить тебе мультик?» Мама говорит: «Может, выйдешь в сад?» Гермиона понимает, что мама права, но ничего не может поделать: ей все равно скучно. Вот если бы не Эмили...
Но Эмили — вот она, орет из спальни.
Если бы не она, все было бы хорошо. Если бы она молчала, мама бы сейчас вышла к Гермионе, и не была такой уставшей и сонной, и папа пришел бы с работы и спросил, как дела у его Гермионы и что она прочитала интересного, и все было бы как раньше...
Мама наконец вышла в гостиную, улыбнулась Гермионе, села на диван, откинула голову назад. Раньше она так не делала, а теперь, кажется, если ее постоянно не тормошить, она просто заснет. Ну и пусть засыпает, да? Ничего ведь страшного не случится. Наверное, она уже напланировала себе дел, но пусть отдохнет немножко. И даже книжку читать не обязательно. Гермиона села рядом с мамой, прижалась к ней, пригрелась... все снова стало хорошо. Пока не проснулась Эмили.
Едва раздался первый недовольный вяк из спальни, мама встрепенулась, вскочила и побежала наверх, а Гермиона осталась сидеть на нагретом мамой диване. Сегодня почему-то было особенно обидно. Всегда обидно, когда мама вот так вот снова убегает к малышке вместо того, чтобы сидеть с ней, очень обидно, когда это случается в то время, когда она должна спать... это нечестно, в конце концов! Должна спать — пусть спит! Но обычно хотя бы удается не заплакать. А сегодня слезы сами на глаза навернулись, и не поделаешь ничего.
«Сколько можно?! Это моя мама тоже, и я хочу, чтобы она была со мной, и чтобы папа был со мной, и мы все были вместе, а не они с Эмили и отдельно я! Вот бы ее никогда не было... или хотя бы теперь не стало! Вот бы она исчезла навсегда, и мама и папа снова были только со мной! Пусть она исчезнет, ну пожалуйста!»
На этот раз Эмили заснула совсем быстро. Они с мамой успели почитать до прихода папы, и с папой она поговорила перед сном, и укладывала мама ее долго и со всеми положенными ритуалами, а Эмили спала и не мешала им. Она еще долго не мешала, Гермиона ведь всегда слышала сквозь сон, когда та просыпалась и маме приходилось к ней вставать, а в эту ночь она не слышала ничего. Только под утро начался какой-то шум, кто-то звонил в дверь, мама что-то объясняла в гостиной, но это Гермионе спать не мешало. Это не так действует на нервы, как плач младенца.
Утром Гермиона узнала, что Эмили умерла ночью. Просто взяла и умерла. Доктор развел руками (не при Гермионе, конечно, но она же умела подслушивать) и предложил дождаться результатов вскрытия. Когда и они ничего не дали, он обозвал это «Синдромом внезапной детской смерти». Такое бывает, сказал он. Бывает иногда, что совершенно здоровые младенцы вдруг умирают во сне. Случается. Мои соболезнования. Мама с папой, кажется, поверили.
И только Гермиона знала, что все это ерунда. Она-то быстро догадалась, что все случилось из-за того, что она очень сильно хотела, чтобы Эмили не стало. Конечно, это выглядело глупо — считать себя волшебницей, будто все, что ты захочешь, возьмет да и сбудется. Вот только через месяц с ней случилась еще одна странная вещь, потом еще одна... потом письмо из Хогвартса. И когда Гермионе объяснят про стихийную магию, она подумает, что может точно назвать дату первого всплеска своей магии. Но снова никому об этом не скажет. И всю жизнь будет надеяться, что это была не магия, а простое совпадение. О сестре она тоже никогда и ни с кем не заговорит. Просто не сможет, потому что каждый раз будет каменеть от ужаса и вины. Даже родители, исчерпав все возможные средства, перестанут говорить при ней об Эмили. Гермиона будет очень стараться забыть о ней, но, конечно, не сможет.
Пройдет очень много лет, прежде чем она займется этой темой всерьез. Прежде чем наберется наглости прийти к специалистам и в лоб задавать им вопросы о стихийной магии. Прежде чем она вытолкнет из себя вопрос:
— А может ли стихийная магия помочь кого-нибудь убить?
— Очень сомневаюсь, мисс Грейнджер, — ответит ей очередной важный волшебник. — Мы же говорим о детях. Чтобы убить магией, нужна не только огромная магическая сила, но и настоящая ненависть, желание чьей-либо смерти. Откуда такому желанию взяться у ребенка, сами подумайте?
И мисс Грейнджер пробурчит в ответ что-то невнятное.
Vova
