Двое из Азкабана

«…А еще, Кингсли, ни первый, ни второй не должны пережить эту войну. По правде говоря, я надеюсь, что Том позаботится о смерти обоих (я принял для этого кое-какие меры), но если что-то пойдет не по плану, тебе придется устроить громкое разбирательство и официально осудить их на Поцелуй. При необходимости возвратись к «политике отрицания» Фаджа, она была не самым плохим вариантом для магической Британии. И никаких пожизненных сроков, только смертная казнь. Не тяни с этим. Думаю, доказательств применения ими Непростительных и свидетелей убийства найдется достаточно, чтобы не беспокоиться о приговоре. И помни: я надеюсь на тебя, мальчик мой! На посту Министра Магии тебя ждет большое будущее…»

— Только не Гарри! — рыжеволосая женщина заходится криком. После вспышки зеленого света крик прекращается и тело оседает на пол.

Я выучил эту сцену лучше, чем свое имя. Я помню ее лучше, чем свое прошлое и настоящее. О будущем не стоит и думать. Все мое будущее — этот крик в ушах, постоянный холод и сырые стены вокруг. В редкие часы передышки между визитами дементоров мы глотаем остывшую водянистую бурду, называемую здесь супом, жуем сухой хлеб и пытаемся спать. Больше заняться тут нечем — кроме разговоров с соседом по камере. Говорят, у наших предшественников не было и этого — камеры рассчитаны на одного. Но после нашей победы (ее следовало бы назвать поражением), количество заключенных увеличилось настолько резко, что новых камер оборудовать не успели. Проще оказалось кинуть по дополнительному матрасу в имеющиеся. Говорят, есть несколько камер, в которых поместили даже по трое. Мне всегда становится смешно, когда я представляю, что втроем, в отсутствие дементоров, они вполне могут играть в слова или «камень-ножницы-бумага». Впрочем, наверное, это возможно и вдвоем. С более разговорчивым соседом, разумеется.

Северус Снейп. Теперь он не директор, не профессор, не шпион. Он такой же, как я, заключенный с личным пятизначным номером, и потому мы называем друг друга по имени. По недоразумению выживший расходный материал директора Дамблдора. Человек, положивший жизнь на выполнение его планов. Не выполнивший только одно, последнее, задание Дамблдора — вовремя сдохнуть.

Теперь он вынужден ждать смерти вместе со мной. Нам определили полгода жизни — срок от вынесения приговора до смертной казни через Поцелуй. Я не знаю, зачем они отсрочили его. Это такая изощренная пытка — ожидание смерти в Азкабане? Официально, этот срок дается родственникам и друзьям. Чтобы попрощаться с осужденным, разобраться в его финансовых делах и уладить споры с завещанием. Все точно по закону. Вот только мне было бы гораздо легче сдохнуть сразу. И ему тоже. Ему — в особенности. Когда, почти сутки спустя после битвы, его вытащили из Визжащей Хижины, санитары рассчитывали найти труп. Даже особо не церемонились, просто бросив на носилки. От удара о них он и очнулся. Дернулся, застонал… Для порядка его доставили в Мунго — никто не заботился особо о его жизни. Колдомедики влили в него необходимый минимум зелий, не размениваясь на мелочи вроде обезболивающего, и ушли к другим пациентам, не носящим Знака Мрака на предплечье. Он выжил вопреки всему. Вопреки смертоносности яда, прокушенным артериям, грубости санитаров, халатности колдомедиков, равнодушию окружающих. Выжил, чтобы спустя полтора месяца попасть на скамью подсудимых, выдержать фарс, названный судом, и быть переведенным из больницы в тюрьму. Он говорит, что его удержали на этом свете боль, долг и чувство. Боль от прокушенного горла — никто так и не озаботился толковым лечением для Пожирателя, лишь срастив наскоро сосуды, мышцы и кожные покровы. Долг, не позволявший умереть, не узнав, завершена ли его миссия. Мертв ли тот, кто уничтожил самое дорогое в его жизни, на борьбу с кем он положил восемнадцать лет, проведенные в агонии. Чувство, заставлявшее его выяснить, жив ли я. Даже когда он думал, что умирает, основным стремлением в нем осталось — выжить, чтобы узнать итог Битвы. Он и выжил. Жалеет, но ничего уже не поделаешь.

Откуда я это знаю? У нас за плечами уже два месяца из отведенных на ожидание шести. Тут быстро преодолеваешь старую вражду и предрассудки. Быстро учишься облегчать состояние — свое и соседа — всеми доступными способами. Горькая ирония: только здесь тебе удается познать всепрощение. Нет никаких прошлых долгов и обид. Нет счетов и взаиморасчетов. Нет никакого будущего. Есть здесь и сейчас, в котором мы вместе. Здесь холодно, сыро и нет колдомедиков. Здесь мы сдвигаем матрасы, прижимаемся друг к другу и укрываемся двумя одеялами без всякого сексуального подтекста. Просто мы хотим согреться. Просто не хотим подыхать, месяцами мучаясь от воспаления легких в дополнение к дементорам.

Наш «Холодный ужас» появляется через равные промежутки времени. Они остаются возле камеры столько, сколько нужно, чтобы выпить накопившиеся положительные эмоции обоих. Если у одного их гораздо меньше, чем у второго, первому достается большая мука — уже «выпитый», он вынужден терпеть присутствие их рядом из-за соседа. Это жуткое состояние, самые страшные и болезненные воспоминания гоняют тебя по кругу и не хотят отпускать. Впрочем, мне эта роль достается редко — как правило, у меня больше пищи для наших Холодных Стражей, чем у Северуса. После ухода дементоров его трясет как после Круциатуса, и я знаю, что это не случайно — он снова переживает многочисленные пытки Волдеморта, смерть своей и моей матери, множество совершенных преступлений, убийство Дамблдора, укус Нагини, суд… Мои воспоминания почти идентичны с его: крик матери, первый Круциатус, смерть Седрика и Сириуса, мой путь в Запретный лес на заклание, Последняя Битва, крики и смерти друзей, суд…

Для нас обоих список худших воспоминаний заканчиваются судом. Этот фарс под председательством Первого секретаря (кто бы мог подумать!) Министерства Магии Долорес Амбридж, был кратким и точным. Официальная позиция Министерства: никакого возрождения Темного Лорда не было, Пожиратели являлись экстремистской террористической группировкой, обезвреженной авроратом. По причинам личного характера из мести ряд несознательных граждан вступил в сражение, препятствуя (оцените формулировку!) слаженной работе авроров. Поскольку никто из нас (Орденцев, учеников, мирного населения, видимо, выступившего под моим руководством) не имел права применять Непростительные, мы все были арестованы. Суды над нами и Пожирателями шли одновременно. Часто мы сидели на скамье подсудимых вперемешку — убийцы и их жертвы, представители обеих сторон. Мои показания об увиденном в воспоминаниях Северуса, разумеется, не играли никакой роли — он убивал, пытал и этому нашлись свидетели. Свидетелями же моего главного «преступления» были чуть ли не все присутствующие в зале. Причем, убийство Тома Марволо Реддла шло по статье «причинение смерти по неосторожности», а вот тех двоих, что я угрохал в Битве, защищая друзей, записали жертвами преднамеренного убийства… Плюс подстрекательство к вооруженному выступлению, преступный сговор, смерть Крэбба (будто это я тогда вызвал Адское Пламя!), множество попыток убийства и заведомое введение в заблуждение большого числа лиц… В общем, когда я понял, что меня не выпустят из зала без смертного приговора, я сделал единственную разумную вещь — заявил, что принудил Гермиону, Рона и Джинни использовать Непростительные, держа их под Империо. Как ни странно, мне легко поверили, — видимо, Кингсли не хотел раздувать скандал. Я и не знал, что он такая сволочь — до самого суда не знал. Что ж, бывший друг, спасибо хотя бы за условное освобождение ребят. Молли Уизли так не повезло — ее приговор — десять лет Азкабана за убийство Беллатрикс Лестренж. Тут сейчас много наших, почти все, кто выжили в Битве. С Пожирателями поступили еще страшнее: их приговорили к Поцелую всех. Независимо от срока пребывания в «террористической организации» и личных действий. По факту наличия Метки. Люциус и Драко в соседней камере. Они тоже ждут свои полгода, хотя на Драко — ни одного убийства. Мне искренне жаль их, но мне все кажется, что они сумеют выпутаться. В конце концов, моя спасительница Нарцисса — там, на свободе, и ежедневно пытается решить проблему.

После ухода дементоров беседу всегда начинает он. Я знаю, что это необходимо — дыры в сознании надо залатать, положительные моменты восстановить в памяти, чтобы переждать следующий их приход, чтобы не сойти с ума в процессе, — но не могу заставить себя открыть рот и вспомнить что-то доброе, поделиться им. Он говорит о редких счастливых мгновениях, связанных, в основном, с моей матерью. Вспоминает ее волосы, ее глаза, ее кожу, ее голос… Он может часами говорить о ней — только это держит его в здравом уме. Я немного завидую ему — мне почти нечем делиться. Все мои радостные воспоминания связаны либо с Хогвартсом, либо с Орденом, и большинство их оказалось ложью, спланированной Альбусом Дамблдором. Я могу вспомнить только свои квиддичные победы и долгие разговоры с друзьями, ночные прогулки по школе и вечеринки в гриффиндорской гостиной. Пусть у меня больше воспоминаний, но все они после дементоров кажутся какими-то блеклыми, мелкими, незначительными. Я по-доброму завидую Северусу, который вновь и вновь переживает глубокие и очень эмоциональные сцены, случившиеся двадцать лет назад. Я знаю, что помимо радости они причиняют ему сильную боль, но он все равно возвращается к ним. Со стороны, наверное, наши разговоры похожи на бред сумасшедшего, изливаемый в пространство, но для нас эти оборванные сцены, смутные видения прошлого — единственная отрада и утешение.

— Солнце, — начинает он, ни к кому не обращаясь, — летнее солнце играло в ее волосах, как-то по особенному в них отражаясь. Они не отсвечивали медью, как у всех Уизли, не казались каштановыми в тени. Они были такого яркого, натурального светло-рыжего цвета, что она иногда виделась мне лисичкой с преувеличенно яркой детской картинки. Казалось, солнце оставляет свои лучики в ее волосах, и они начинают светиться изнутри, будто зрелые ягоды, налившиеся соком, будто колосья пшеницы, золотящиеся к осени. Этот рыжий просто звал прикоснуться к нему, дотронуться до этих волшебных волос, но я боялся неосторожным прикосновением разрушить мое видение, испугать робкий и трепетный лучик, живущий в них. Тогда какой-нибудь листик падал с дерева, подчиняясь моему неосознанному желанию, и запутывался в ее волосах, а я имел возможность долго распутывать их, осторожно вынимая лист. Она ощущала мои пальцы, задевшие ее плечо, и, не отрываясь от учебника, встряхивала волосами, отбрасывая их за спину. В июле мы приходили на ту поляну, чтобы учиться, но у меня редко получалось учиться рядом с ней. Ночами, недосыпая, я перечитывал в учебниках все то, что мы договаривались изучать на следующий день, выучивал наизусть, чтобы быть готовым ответить на любой ее вопрос, помочь разобраться в любой теме, зная, что как только увижу ее, у меня не будет другого занятия, кроме как любоваться ей.

Смятение и пустота, оставленные дементорами, отступают, замещаясь нарисованной в моем воображении картинкой задумчиво читающей девочки и внимательно наблюдающего за ней нескладного подростка. Эта картинка вызывает во мне другую ассоциацию, и я неловко включаюсь в разговор:

— В Запретном лесу, недалеко от опушки, есть большая ровная поляна. Будто сговорившись, на ней никогда не растет опасных или колючих растений, только низкорослые травы и отдельные полевые цветы. Не думай, я не ходил туда один — это место мне показал Хагрид и он же, когда в выходные была хорошая погода водил нас туда на нашем первом курсе. Мне всегда казалось, что у этого места особенная магия — оно будто не пускает к себе одних людей, а других, наоборот, манит. Той весной я видел там чудесное зрелище — молодые единорожки играли и резвились под присмотром матерей. Они подпускали нас довольно близко, и поляна, казалось, тоже подпускала. Маленький, молочно-белый, детеныш единорога, смешно фыркая, пытался откусить синий-синий колокольчик, и цветок, упав на его шерстку, был великолепен. Я тогда так ярко запомнил это сочетание — ярко-синий на молочно-белом, что через пять лет нарисовал это по памяти, довольно схематично, но рисунок ожил. Я отдал его Джинни — она была в восторге и повесила его на стену в Норе. Она так часто просила отвести ее туда, но я уже не мог. Я знаю, они с Гермионой ходили, и, может быть, даже видели единорогов, только я после смерти Квиррела так и не смог ни разу придти на ту поляну. Как будто, она стала чем-то слишком чистым для меня, чем-то недоступным. Хагрид ходит… Он рассказывал мне, сколько чудес видел там, пока не понял, что туда больше не попаду, и мне обидно слышать это…

— Может быть, и попадешь.

— Нет, я после конца первого курса ни разу не мог…

— Я знаю это место. Я пришел туда после ее смерти, хотя к тому времени я совершил уже множество преступлений. До этого, ни студентом, ни преподавателем, я не был там, хотя исходил всю опушку в поисках ингредиентов. А когда она умерла, и мне не оставалось ничего, когда Дамблдор заставил меня жить для тебя и его плана, когда стало совсем тошно и невозможно находиться на виду у людей, лес открыл мне эту поляну. Я хотел быть там один — и был один, поздней осенью, зимой, весной… Никто не находил меня там, ни животные, ни люди, ни магические существа не появлялись. Лес дал мне место, где я мог плакать в одиночестве, где мог забыть о своих долгах и обязанностях, где смог научиться вновь держать маску… Эта поляна много дала мне, но я всегда расценивал ее магию как нечто сродни магии Выручай-комнаты — поляна показывается тем, кому нужна сейчас. Она действительно удивительная — мягкая и неколючая в любое время года, будь там трава или снег, никакая грязь не пристает к ней и никому не придет в голову разжигать там костер, даже зимой — слишком чиста она и завораживающе красива…

Его голос затихает, и я, восстановив в душе хрупкий мир, засыпаю.

«…Минерва, девочка моя, я очень ценю твою преданность мне. Не сомневаюсь, что она останется таковой и после моей смерти. Да-да, я скоро умру и даже догадываюсь, кто предаст меня и станет моим убийцей. После моей смерти, возможно, будут твориться странные вещи и многое окажется не тем, чем казалось. Поверь, так надо. И еще: я знаю твои материнские чувства к Гарри, но, к сожалению, Темное начало в нем грозит перебороть Светлое. Так что, что бы ни случилось с Гарри, другими детьми или членами Ордена — не вмешивайся, прошу. Тебе я оставляю Хогвартс. Став директором, ты получишь неразрывную связь с замком и будешь всегда знать, что делается на его территории. Прошу тебя, присматривай за всеми сотрудниками и студентами школы, а также не забывай про приведения и домовых эльфов. Иногда самое незначительное существо может изменить судьбу мира самым незаметным своим поступком…»

Здесь нет людей, кроме нас, смертников. Есть дементоры и домовые эльфы. Первые — стражники и палачи в одном лице, вторые заботятся о минимальных потребностях заключенных, незаметно доставляя еду и воду, изредка убирая грязь в камерах и накладывая очищающие заклинания на заключенных. Даже домовики здесь угрюмее своих сородичей — или это только так кажется? Им запрещено разговаривать с нами, они подчиняются лишь коменданту Азкабана — какому-то министерскому чинуше, ни разу не сунувшему сюда свой холеный нос. Он лишь отдает распоряжения, сидя в теплом кабинете, и распоряжаясь как нашим нехитрым ежедневным бытом, так и временем нашей смерти.

Сюда запрещено являться хозяйским эльфам — они просто не смогут аппарировать на зов хозяина или попасть сюда по приказу, чтобы помочь узникам. С какой тоской я вспоминал нашего милого Добби! Мне казалось, что он сумел бы найти способ попасть сюда и вызволить нас отсюда. В конце концов, он же не был хозяйским домовым эльфом — он был свободен. Гермиона с ее идеями освобождения домовиков успела и мне в голову вбить основные моменты. Как-то я заговорил об этом с Северусом. Он только хмыкнул:

— Свобода домовых эльфов. Прохлада горящего пламени. Сладость лимона. Удовольствие Круцио. К чему эти оксюмороны?

— Почему ты так говоришь? Да, эльфы в основном не желают быть свободными, но им надо только объяснить их права…

Он с удивлением посмотрел на меня:

— Ты что, правда не понимаешь? Для эльфа не существует свободы. Он не может жить, не служа магу. Только у хозяйских эльфов есть род, который кормит его и заботится о нем в благодарность за его услуги, а освобожденные эльфы вынуждены сами искать, кто приютит их из милости. Мало кому хочется кормить лишний рот, так что они зачастую просто умирают с голоду. Свободного эльфа может позвать и заставить служить кто угодно, знающий его имя, не обеспечивая при этом пищей и крышей над головой, поэтому принимают их неохотно — кому нужно кормить чужого раба? Потому освобождение домовиков и является для них самым страшным наказанием, что они вынуждены выполнять все приказы всех, кто их зовет. Зачастую такие эльфы заняты работой круглые сутки либо получают противоречивые приказы, заставляющие их жестоко наказывать себя за невыполнение.

— Но Добби, казалось, был счастлив служить мне.

— Насколько я знаю вашу историю, этот эльф был настолько преданным твоим фанатом, что согласился на освобождение, лишь бы служить тебе. Будь уверен, Люциус как следует наказал его после этого освобождения, но в дом обратно, разумеется, не взял. Не знаю, искал ли Добби себе другого хозяина…

— Нет, он звал хозяином меня. Хотя я никогда не желал быть его владельцем… Он даже погиб, выполняя мою просьбу.

— Вот-вот. Очень преданный эльф. Он настолько желал служить тебе, что согласился на отвержение семьей хозяина, потом смирился с твоим пренебрежением к нему, когда ты отказался принять его службу, а потом погиб, доказывая тебе, что может быть хорошим эльфом и заслуживает хозяина. Не знаю, почему он желал в хозяева именно тебя — видимо, это что-то вроде влюбленности. Странный эльф был, да.

— Но мы же платили ему за работу! Разве он не мог питаться на эти деньги?

— Для эльфа невозможно потратить деньги на себя. Они могут принять только вещи или пищу из рук хозяина, а когда прислуживают в доме — то, что определит им старший эльф дома. То же относится к эльфам, принятым на службу в определенное заведение — Хогвартс или Азкабан, например. Они подчиняются директору или коменданту, и у них есть старший эльф, отдающий распоряжения остальным.

— Почему он не рассказывал мне об этом?

— Наверное, потому, что полагал, что все это знают?

Я надолго задумался.

— А как же Винки? Она живет сейчас на кухне Хогвартса, но у нее нет хозяина. Значит, кто угодно может вызвать ее?

Глаза Северуса загорелись.

— Ты знаешь имя свободного эльфа? Зови! Надежды, конечно, мало, но вдруг…

Я сосредоточился.

— Винки!

Эльфийка появилась передо мной мгновенно. Я опешил от неожиданности, а Северус уже общался с домовухой:

— Винки может перенести нас отсюда?

Эльфийка кусала себе пальцы:

— Винки не может. Тилси запретил Винки! Тилси сказал, что Винки не должна служить другим господам, чтобы ее не прогнали из Хогвартса.

— Кто такой Тилси?

— Старший эльф Хогвартса, сэр! Он иногда кормит Винки и позволяет ночевать в чулане Хогвартса, сэр!

— Винки — эльф Хогвартса?

— Нет, сэр! Винки была хозяйским эльфом, но Винки провинилась и ее освободили, сэр! — эльфика чуть не плакала. — Пожалуйста, господин, разрешите Винки идти! Тилси накажет Винки, если она ослушается!

— Винки, ты не могла бы попросить у Тилси шоколада для нас? Скажи ему, что господа просят, чтобы Винки принесла им шоколада.

— Винки спросит, сэр! — эльфийка исчезла даже без хлопка. Спустя полчаса она появилась, и протянула нам четыре больших плитки шоколада:

— Тилси сказал, что это только один раз, сэр! Тилси сказал, чтобы Винки отказывала господам в просьбах, потому что в Хогвартсе много господ, нуждающихся в услугах Винки. Господа в Хогвартсе тоже часто хотят шоколада, сэр! Винки боится потерять расположение Тилси, сэр! Винки не хочет умирать с голоду, не заставляйте Винки, сэр! — домовуха заламывала руки в отчаянии.

Мы отпустили Винки и она исчезла. Я решительно не понимал логики эльфов, согласно которой студенты нуждались в шоколаде больше узников Азкабана. Четырех плиток, при максимальной экономии, хватило на две недели. Не могу описать, как эта банальная сладость облегчила нам существование! Когда шоколад кончился, мы повторили попытку вызвать Винки. Она явилась, билась головой в стену, кусала пальцы и тянула себя за уши, но больше шоколада не принесла, мотивировав это так: «Тилси запретил помогать господам из тюрьмы. Тилси сказал, что маги, которых посадили в тюрьму, плохие и им нельзя служить честному эльфу!». На мое возражение, что многие эльфы преданно служат очень злым хозяевам, Винки недоуменно воскликнула: «Так это же хозяева, сэр! Нельзя не служить хозяевам!». Столько благоговения и обожания было в ее «хозяева», что мне стало жаль бездомную эльфийку. Северус, тем временем, все обдумывал какой-то план:

— Могу я стать твоим хозяином, Винки? — спросил он наконец, и в моем сердце загорелась безумная надежда.

— Нет, господин, — домовуха грустно покачала головой и зачем-то добавила, — Господин не нуждается в Винки.

С тех пор мы несколько раз звали эльфийку, она всегда появлялась, окидывала нас грустным взглядом, что-то бормотала, извинялась и исчезала. Самое обидное в ее поведении было то, что она явно могла вызволить нас отсюда, но, следуя своей эльфийской логике, не делала этого. С другой стороны, если бы она стала нашим эльфом, ей был бы перекрыт доступ в крепость — хозяйские эльфы не могут войти сюда.

Я почти забыл о несбывшейся надежде на Винки, когда однажды Северус начал вести себя странно. Он все обдумывал что-то последние дни, будто решая задачу и стал меньше говорить со мной, пребывая в своих мыслях. Как-то утром нам принесли суп и хлеб, но он не стал есть их, выплеснув суп в коридор, за решетку, и кинув туда же раскрошенный кусок хлеба. Я был удивлен его странным поведением, но он никогда ничего не делает зря и я хотел получить пояснения.

— Что ты делаешь? Зачем?

— Пытаюсь использовать наш единственный шанс. Даже не шанс, а так, полшанса. Одна десятая… Но я хочу попробовать прежде, чем сдохнуть. Слушай внимательно, и поправь меня, если я ошибаюсь в своих умозаключениях. Мы должны попробовать.

— И в чем заключается этот твой шанс?

— Что ты знаешь о создании волшебства? Нового заклинания, проклятия, зелья?

— По правде… ничего.

— Не удивительно, этому не только не учат в волшебных школах, эту информацию прячут как можно тщательнее. Все наработки древних — в секретных архивах Министерства или частных библиотеках старинных родов. Без них все попытки создать что-то новое — просто попытки слепого котенка ориентироваться на ощупь. Это не запрещено, формально даже поощряется, но новых разработок крайне мало. Принципы создания новой магии почти никому неизвестны, а тем, кому известны, не всегда подвластны. Так что почти все магическое сообщество топчется на месте, пользуясь готовыми заклинаниями, затвердив их и будучи свободными только в рамках этого зазубренного набора. Более того, для большинства видов магии нам нужна палочка — костыль, без которого мы почти не умеем обходиться. Другие волшебные расы и волшебные существа используют иные виды магии, но, чаще всего, не раскрывают нам их секреты.

— Но… Ты же создавал новые заклинания! Еще в школе — я помню, в учебнике по зельям… — я покраснел, вспомнив свою ложь про учебник. Он усмехнулся:

— Конечно, меня эта тема заинтересовала еще к концу первого курса. Когда я понял, что все так называемое обучение сводится к освоению набора более или менее полезных заклинаний. Знаешь, у меня было своеобразное детство. Отец-маггл, пьяница, избивавший мать и меня. Наверное, из-за этого у меня были очень сильные и направленные стихийные выбросы. Будучи дошкольником, без палочки, я много чего успел натворить… Один раз отец чуть не умер. Несмотря ни на что, я не желал его смерти, пришлось учиться контролировать себя и свою магию… Поэтому, к моменту приезда в Хогвартс, я многое уже мог наколдовать самостоятельно. Причем в областях, традиционно считающихся сложными для освоения. Переходить на палочковую магию полностью я счел неразумным. Ежедневно тайком от всех тренировался в беспалочковой магии, чтобы не растерять детские навыки. К сожалению, слишком поздно понял, что мои эксперименты не одобряются учителями, они косо смотрят на меня и исподволь разжигают ненависть учеников. Я вообще всегда плохо разбирался в людях, не умел приспосабливаться, вливаться в коллектив и прогибаться под других. Очнулся, только оказавшись объектом травли большинства учеников других факультетов и доброй половины — своего. Восстановить отношения так и не удалось. Никто никогда не заступался за меня. Наиболее смелые — нападали, остальные дразнили и боялись. Учителя как могли препятствовали моим тренировкам, загружая сверх программы и назначая отработки. Однако я все равно мог столько, сколько не мог больше ни один ученик школы, причем на интуитивном уровне, зачастую не облекая заклинание в вербальную форму. Правда, и сил на такую магию уходило больше.

Сейчас я понимаю, Дамблдор просто боялся, что я повторю путь другого ученика, также крайне интересовавшегося беспалочковой магией и созданием новых заклинаний. Тома Реддла, в своем приюте также защищавшегося от ненавистных детей и воспитателей, как я от отца-садиста. Вот только у меня не было ни амбиций, ни харизмы, ни желания лидерства, характерных для Лорда, и я не имел предрассудков против магглорожденных. Идеальный исполнитель — увлеченный наукой, достаточно сообразительный и сильный, чтобы стать правой рукой талантливого лидера, но не имеющий амбиций и честолюбия, чтобы пытаться занять его место. Дамблдору следовало бы поощрить меня и приблизить к себе, но он не рискнул связываться с темной слизеринской лошадкой, предпочтя задавить мои порывы.

Мародеры… Они неофициально получили карт-бланш на мою травлю, для них наши стычки никогда не имели последствий, в то время как меня нагружали наказаниями по полной. Директор думал, что, существуя между Больничным крылом, бесконечными отработками, травлей однокурсников и придирками преподавателей, я не найду времени и сил продолжать свои эксперименты, позволю своей стихийной магии затихнуть, и превращусь в посредственность. Надо сказать, он почти преуспел в этом — нагрузка была дикая. Только я никогда не забывал про свою цель, выкраивая время за счет еды, сна, отдыха. Я никогда не посещал те школьные мероприятия, на которые было приходить необязательно, не играл в квиддич, не ходил по магазинам и кафе — только в аптеку и букинистический — за ингредиентами и книгами. Друзей, кроме твоей матери, у меня не было, да и она не общалась со мной после того случая на пятом курсе... Моя жизнь напоминала выживание. Мне стало плевать на травлю, плевать на свой внешний вид, плевать на преподавателей — моей целью было закончить Хогвартс с отличным дипломом и продолжить изучение так интересовавшей меня темы…

Таким меня нашел Темный Лорд. Продемонстрировал несколько авторских заклинаний, обещал доступ к интереснейшим книгам, научил беспалочковой левитации, заинтересовался некоторыми моими разработками. Восхитился, когда, выжигая Метку, не услышал ни звука — благодаря отцу и мародерам я хорошо умел переносить боль и гордился этим. Приблизил меня к себе, делился знаниями, обсуждал идеи… Я никогда не предал бы его, если бы он не покусился на жизнь Лили. Тогда я жил надеждой, что со временем она разочаруется в Поттере, бросит его и придет ко мне. Даже если бы этого никогда не случилось, я был счастлив от того, что она живет на свете. Темный Лорд не смог этого понять…

Но мы отвлеклись, мы говорили о природной магии и управлении ей.

— Почему ты не учил этому нас?

— На зельях — учил, но там важнее природная интуиция зельевара и внимательность, чем стихийная магия. А когда мне, наконец, отдали ЗОТИ, на каком курсе ты был?

— На шестом.

— И с чего я начал?

— С невербальных заклинаний…Ой!

— Вот-вот. К шестому курсу вы все уже настолько привыкли колдовать палочкой, что не мыслили волшебства без нее. Невербальные заклинания — первый этап к возвращению вашей природной магии. Сначала концентрация на произнесении формулы заклинания про себя, потом просто концентрация на этом желании, потом сотворение этой магии без слов и палочки. К сожалению, большинство учеников, кажется, считали это изощренным издевательством над ними, совершенно не понимая, для чего это нужно. Первоклашек я попытался в тот год кое-чему научить… У них даже неплохо получалось.

— Концентрироваться трудно…

— А не надо расслабляться.

— Как это?

— Как на войне. Нельзя позволять вниманию рассеиваться, и все получится. Когда ты сконцентрирован на каком-то желании, ты направляешь свою магию на его реализацию. Скажи, когда ты запустил Сектусемпрой в Драко, ты знал, как применять это заклинание? Что представлять, какое движение палочкой делать, с какой интонацией произносить вербальную формулу, где сделать паузу, какую гласную растянуть, каким должен быть результат? Все действия, которые в вас вдалбливают и оттачивают до автоматизма для каждого заклинания — ты знал для моей модификации Режущего?

— Нет. Я только…

— Ты только сильно желал причинить ему вред. У тебя получилось. Это и есть настоящая магия — та, которой пользовались маги до создания палочек и заклинаний. Сейчас она крайне редко проявляется в нас. Зато, насмотревшись на успехи юных Тома Реддла и Северуса Снейпа, директор Дамблдор правильно вычислил причины и устроил Гарри Поттеру детство, предполагающее множественные стихийные выбросы и контроль над стихийной магией. Директор хотел вырастить мощное оружие… Только он недооценил тебя. У тебя не было желания направить свою магию во зло своим родственникам, напротив, ты пытался угодить им, стать обычным, и подавлял магию вместо того, чтобы развивать. Понаблюдав за тобой в Хогвартсе, директор понял, в чем ошибся, и для исправления ситуации стал планировать для тебя регулярные стрессы и ежегодные гонки с препятствиями… Так себе получилось, если честно. Лучше бы дал нужную информацию. Но он боялся, что тогда ты поймешь Темного Лорда и присоединишься к нему.

— А ты? Почему ты не дал мне этих знаний, не заставил работать?

— Во-первых, Дамблдор запретил, во-вторых, я тебя ненавидел по личным причинам — ты знаешь, каким, и, самое главное, ты сам не стремился. Помнишь свой первый урок зелий? Я так надеялся увидеть в тебе то же стремление к знаниям, что было когда-то у меня… Специально начал с проверки элементарных знаний… Не увидел. Ни на своем уроке, ни на других — я понаблюдал за тобой.

— Ты ожидал, что я приду в школу, перечитав все учебники и умея управлять своей магией? Да я узнал о ней за месяц до первого сентября, да и дома никто бы не дал мне возможности читать учебники магии!

— Давай ты мне не будешь рассказывать, что значит расти в доме, где запрещено упоминание магии! Я тоже в курсе существования чердаков, кладовок, соседских гаражей, лавочки в сквере и фонарика под одеялом. Кто хочет — сумеет.

Не знаю, что сказать, вздыхаю:

— Мне работать по дому надо было… Хотя, я понимаю, это отговорки — Гермиона же знала ответы на те вопросы по зельям.

— В учебе ты просто ехал на магглорожденной девчонке, оказывавшей тебе медвежью услугу своим потаканием твоей лени. Помимо учебы тебя интересовали квиддич, школьные сплетни, магазин приколов — но не новые знания. Даже у твоего отца было больше прилежания. Он самостоятельно освоил одну из сложнейших, требующих предельной концентрации, область магии — анимагию. Пусть медленно, но ведь освоил, причем без учителя!

— А Гермиона? Она сможет освоить беспалочковую магию?

— Сначала я сомневался, она абсолютна неразборчива в потреблении информации и неизобретательна в ее применении. Сильная ведьма, талантливая, но в рамках учебной программы, пусть и опережая ее значительно. Но когда у нее очень быстро получились невербальные, я понял, что зря не обратил внимания на девочку. Способность к концентрации у нее хорошая, с ней стоило бы поговорить. К сожалению, мое положение и мой авторитет на тот момент этого уже не позволяли…

Он надолго замолчал. Я попытался сформулировать свои чувства:

— Жаль, что у меня не было такого наставника, как ты.

— Жаль.

— А что ты пытаешься сделать сейчас?

Он фыркнул:

— Преступление с точки зрения упомянутой мисс Грейнджер. Хочу поработить свободного эльфа.

— Что? Винки? Зачем, она же тогда не сможет приходить сюда! И вообще, отнять у нее свободу — это жестоко. Она сейчас счастлива там, в Хогвартсе.

— Да? И вынуждена наказывать себя за каждое невыполнение нехогвартских приказов? Хорошенькое счастье. К тому же, она все равно тоскует по хозяину, даже если отбросить меркантильные соображения. Психологически домовики нуждаются в хозяине.

В комнате появился поднос с двумя кружками воды, тарелками с кашей и хлебом — настало время еды. Северус выбросил за решетку кашу и хлеб и продолжил речь:

— Если вкратце, психология раба, в том числе, психология домового эльфа, видит цель жизни в угождении хозяину. Чем лучше себя чувствует хозяин, тем счастливее эльф. Его цель — сделать, чтобы желания хозяина были удовлетворены. Изначально эльфов никто не порабощал — они сами шли служить магам, чтобы делать их счастливыми — с их магией это совсем нетрудно. Маги отвечали искренней привязанностью, общением и практически принятием в семью. Такой добровольный союз. Это со временем волшебники перестали уважать своих помощников, начали относиться к ним свысока, считать за рабов. И даже тогда эльфы не нашли в себе сил оставить таких беспомощных в быту волшебников без своих услуг. Они смирились с нашим отношением к ним, даже начали гордиться своим статусом семейного раба. Самый большой позор для эльфа — отказ от его услуг. Так освобождение эльфа стало наказанием, почти всегда приводящим к смерти. Добби не в счет — у этого эльфа было какое-то странное, нетипичное для них психическое отклонение, зациклившее его на твоей персоне. Винки пытается бороться со своей природой, но потихоньку проигрывает — если она не найдет хозяина, погибнет в ближайшее десятилетие, а ведь они живут веками! Если бы нам с тобой удалось убедить ее, что мы нуждаемся в помощи, и что ее можно оказать только в моем доме… Но я сомневаюсь. Я не знаю ритуала, которым порабощают эльфов. Никогда не интересовался этим специально. Но до появления вербальной формулы наверняка было что-то другое, просто магическое соглашение. Я предполагаю сейчас, что если создать некое свое подобие этого ритуала с нужными нам поправками, можно рискнуть. Ты со мной?

— Конечно! Я очень хочу отсюда выбраться, хотя пока не вполне понимаю, что для этого нужно.

— Тогда слушай. Помнишь фразу, которую обронила Винки? «Господин не нуждается в Винки». Я долго думал о том, почему эльфы приходили к магам в древности. Идея в том, что мы должны страдать и быть не в состоянии себе помочь, то есть нуждаться в помощи эльфа. Так, чтобы желание Винки помочь нам пересилило желание остаться на теплом местечке в Хогвартсе. Следующая порция еды и воды пойдет туда же за решетку — чтобы мы не могли достать. По правде, я могу приманить хлеб манящими чарами, и это плохо. Надо дождаться, когда крысы его съедят.

— Откуда Винки знать, что ты можешь?

— Эльфы чувствуют ложь. Если мы солжем в своих чувствах и намерениях, она просто уйдет и больше не появится на зов. Должно быть искреннее желание. Впрочем, я думаю, тебе стоит пока пить и есть, чтобы компенсировать разницу в выносливости. Если ты ослабеешь, пока будешь ждать меня… Сколько тебе требуется времени, чтобы действительно очень захотеть есть? Не до состояния близящейся смерти от голода, а просто сильно проголодаться?

— Двое суток.

— Ты меня удивляешь.

Я пожимаю плечами:

— У Дурсля это было любимое наказание, я на таком куске хлеба, как нам тут дают, могу неделю прожить. Если вода будет, разумеется. Последний год тоже не жаловал регулярным питанием.

— Это хорошо. А без питья?

— Сутки, чуть меньше. То есть, могу и дольше, но страдать от жажды буду часов через двадцать.

— Хорошо, тогда пей, но не ешь. В следующий раз уже не будет ни того, ни другого, — он усмехнулся. — Похоже, я переоценил свою выносливость. Приготовься, идут.

Мне не надо было объяснять, кто идет. Стены и пол стали холоднее, а в голове мешались голоса из самых ужасных воспоминаний. Я закусил губу, готовясь к очередному раунду психической пытки. Северус вздохнул, сосредоточился и выставил вперед правую ладонь. Внезапно из нее вылетела струйка белого тумана, дементор у двери шарахнулся в сторону и исчез дальше по коридору. Я попытался подобрать челюсть:

— Северус, это что, был беспалочковый невербальный патронус?

— Да, только дохленький, даже форму не обрел. Здесь стены поглощают магию.

— А почему ты раньше так не делал?

— Сил отнимает много, а они нам еще понадобятся на несколько заклятий. Сейчас же обессилеть только в плюс — надо ж будет вызвать жалость у этой эльфийки. Можешь, кстати, тоже себя ослабить. Чем хуже будем выглядеть, тем лучше. Не хочешь магически, можешь поотжиматься.

Я подумал и вспомнил, что он говорил о том, что в любой момент может призвать хлеб, выброшенный за решетку. Я протянул руку:

— Accio хлеб! — конечно, ничего не получилось. Как он там говорил? Максимальная концентрация на желании? Я уперся взглядом в кусок хлеба в коридоре.

— Accio хлеб! — опять ничего. Северус наблюдал за моими опытами с любопытством естествоиспытателя, скептически изогнув бровь. Сейчас у меня ничего не получится, и он начнет язвить, вспоминая мою бездарность в школе. Но, елки, я с тех пор Волдеморта победил вместе с его беспалочковыми штучками!

Я начал злиться, концентрируясь на желании съесть этот кусок хлеба.

— Accio хлеб! — даже не сдвинулся, поганец. Я выхожу из себя: неужели я так слаб, или это стены поглощают магию настолько? А Северус молча наблюдает за моими бесплодными попытками. Еще и эта его ехидная ухмылочка! Вот честное слово, в других обстоятельствах я бы ему врезал! Без магии, кулаком в челюсть, чтобы стереть эту ухмылку! А лучше зажать в кулаке что-нибудь твердое. Скажем, камень. Только камней тут у нас не валяется. А вот этот проклятый, не желающий слушаться, уже основательно подсохший кусок хлеба подойдет. Сжать в кулаке этот жесткий сухарь, ощутить шероховатую поверхность, размахнуться как следует… За моей спиной раздались аплодисменты. Я недоуменно оглянулся на Северуса — опять издевается? — потом проследил за его взглядом и через секунду ошарашено разглядывал засохший кусок в кулаке. Злость прошла, навалилась усталость. Это он так шутит, или?

— Браво, мистер Поттер, десять баллов Гриффиндору. Я, признаться, не ожидал, что у тебя так быстро получится. Что ты почувствовал?

Я откинул бесполезный кусок подальше в коридор.

— Я очень разозлился. На тебя, на непослушный кусок хлеба, на себя… До этого концентрировался на желании поесть, а тут… мне просто нужен был этот кусок!

— Все правильно, магия манящих чар базируется на желании заполучить в руки какой-то предмет. Вне зависимости от того, как ты его потом собирался использовать.

— Это не так уж сложно, — я восстановил в памяти не успевшее забыться желание иметь в руке хлеб, глядя прямо на кусок. На этот раз я успел увидеть, как он срывается с места и летит в протянутую ладонь. Отбросив хлеб, я хотел было потренироваться в чем-нибудь другом, но усталость накатила с двойной силой.

— Хватит, — Северус остановил меня. — Или измотаешься больше, чем требуется. Лучше поспи, пока у нас есть вдвое больший, чем обычно, перерыв.

Я улегся на матрас.

— А ты многое можешь без палочки?

— Все заклинания школьного курса и еще немного. Зелья, практически любое, даже с чарами, которые нужно накладывать в процессе. Пару несложных проклятий. Вот трансфигурация почти не получается — всегда с ней проблемы были. Кое-что из собственного арсенала. Кое-что, чему Лорд научил… Неважно, сейчас спи.

Сутки спустя мы оба были измотаны и измучены. Я несколько раз просил начать обряд, но Северус отвечал, что еще рано. Наконец, и он выдохся достаточно. Мы разделись и выбросили за решетку все, что было в камере, прекрасно понимая, что рискуем замерзнуть здесь без вещей. На «Ассио» сил у нас уже не хватало.

— Готов?

— Да.

— Тогда зови ее и просто повторяй все за мной, не надо самодеятельности. Еще одного шанса у нас не будет.

— Я понял. Ну, удачи нам. Винки!

Эльфийка появилась незамедлительно, быстро глянула на нас и уже начала что-то бормотать, собираясь исчезнуть, когда Северус заговорил, не обращаясь к ней, а просто в пространство, тихим, но твердым голосом:

— Я жажду и некому напоить меня, — его взгляд на секунду метнулся ко мне и я в точности повторил его фразу.

— Я голоден и некому накормить меня.

Я повторил, краем глаза отмечая, что Винки не ушла и внимательно наблюдает наш спектакль.

— Я наг и некому одеть меня.

Слова звучали глухо, гулко отражаясь от каменных стен.

— Я страдаю от холода и некому согреть меня.

Ага, у меня даже голос дрожал, когда я повторял это. Холод тут жуткий, то ли от камней, то ли от дементоров.

— Я болен и некому вылечить меня.

Ну да, мы оба простыли тут, сидя голышом на холодных камнях.

— У меня есть дом, но некому вести в нем хозяйство. Я нуждаюсь в тебе, помоги мне!

Я споткнулся на этой фразе — у меня не было дома, и я не знал, могу ли назвать дом Северуса своим. Однако я послушно повторил все слова обряда и вместе с Северусом ждал реакции эльфийки. Первое, что она сделала — не замедлила придраться к моим словам:

— У молодого господина нет дома. Молодой господин пытается обмануть Винки!

Северус среагировал незамедлительно:

— Мой дом — его дом. Я по праву хозяина дал свой дом во владение и ему. Поможешь ли ты нам?

Винки выглядела жалко, заламывая тоненькие ручки и не решаясь принять решение:

— Винки не может, сэр. Винки чувствует зов магов, Винки хочет помочь, но не может. Если Винки поможет господам, ей придется уйти с кухни Хогвартса. Никто больше не примет бедную Винки, никогда у Винки не будет хозяина и своего дома…

— Я возьму тебя в услужение, когда мы будем в моем доме. У тебя будут хозяева, будет дом и ты будешь принадлежать роду.

Эльфийка колебалась, сомневаясь в выборе.

— Господин хочет принять Винки в свой дом?

— Да, Винки, перенеси нас в мой дом и мы примем тебя в услужение.

— Примите сейчас, господин, тогда Винки поверит Вам! Господин хочет обмануть Винки! Винки негодный эльф, Винки освободили за ее проступок. Господин снова освободит Винки и тогда Винки не переживет позора…

— Нет, Винки. Я даю тебе клятву мага, что приму тебя в услужение, когда мы все будем в моем доме, и никогда не продам, не подарю и не освобожу тебя и запрещу делать это членам своей семьи.

Изумление и радость отразились на мордашке домовухи. Но какая-то мысль не давала ей покоя.

— А если Винки снова провинится перед хозяином?

Северус попытался что-то сказать, но зашелся кашлем, надрывая пересохшее горло. Винки уже едва не рыдала от жалости. Наконец, справившись с приступом кашля, Снейп выговорил осипшим голосом:

— Если Винки провинится, хозяин накажет ее. Если вина будет слишком велика, хозяин казнит Винки, но ее голова останется в доме на почетном месте.

Я прикусил язык, ожидая, что Винки обидится и исчезнет, но Северус знал, что делал. Винки радостно улыбнулась:

— Винки согласна служить такому хозяину, сэр! Хозяин возьмет Винки за руку, чтобы Винки могла перенести его в дом и позаботиться о нем?

Эй, стоп! Я не понял, а когда я выпал из этой схемы? Северус, похоже, подумал о том же самом:

— Винки будет служить обоим хозяевам — старому и молодому, — строго сказал Северус.

Эльфийка испуганно замотала головой:

— Нет, хозяин! Винки может принадлежать только одной семье, а господа не являются родственниками!

Я не выдержал:

— Винки, неужели ты бросишь меня здесь? Добби расстроило бы, что ты бросила в беде Гарри Поттера.

Зря я это сказал. Эльфийка кинулась к ближайшей стене и начала биться в нее головой:

— Винки плохая! Винки не может помочь обоим господам, она поможет только тому, кто ей поклялся! Винки не хочет служить Гарри Поттеру! Гарри Поттер освободил Добби, он освободит и Винки! Из-за Гарри Поттера погиб Добби! Винки не хочет умирать без приказа хозяина!

Северус, с осуждением посмотрев на меня, решил вернуть ситуацию в свои руки:

— Винки, если Гарри Поттер поклянется не освобождать тебя, ты сможешь служить нам обоим?

Эльфийка, закусив губу, мотала головой:

— Вы не одна семья, господа! Вы не можете стать хозяевами Винки оба!

Она попыталась было вернуться к избиению стены головой, но Снейп прервал ее:

— Смотри, Винки!

Он со всего маху ударил в стену открытой ладонью, проводя ей с нажимом по неровностям стены, и пачкая камни своей кровью. Пока я пытался понять, не заразился ли он от Винки мазохизмом, он уже кивнул мне:

— Гарри, сделай то же самое.

Я счел за благо не спорить и раскроил ладонь о выпирающий шероховатый камень. Он соединил наши руки:

— Гарри Поттер, будь мне братом по крови и по духу. Принимаю тебя в семью мою.

Было ясно, что он импровизирует, но использовать шанс было надо:

— Северус Снейп, будь мне братом по крови и по духу. Добровольно вхожу в семью твою, оставив свой род.

Наши руки окутала золотистая дымка. Магия признала наши клятвы, несмотря на не самое удачное место их произнесения. Мы дружно обернулись к домовухе. На ее мордашке застыло облегчение и она с радостью протянула нам руки:

— У Винки будут очень мудрые хозяева!