Август выдался холодный. Почти постоянно моросит дождь, земля чавкает и хлюпает под ногами, листья отрываются и улетают в то место, куда направляются все умершие родственники, да и просто все умершие. А запахов нет — есть только вечное ощущение отвратительной свежести и густой туман, расстелившийся на тысячи километров и душ. Мой август первый раз такой неприветливый. Август проводил бабушку Молли, расстелив ей Млечный путь и туманную дорогу, а в прошлом году он неприветливо махал дедушке Артуру. Мой август любит совпадения. Мой август — ужасный эгоист.
Их привезли на мой День. На мой чертов День Рождения. Мой. У них не было имен, только позывные: Первый и Второй. Или Первая и Вторая — я не знаю, честно. Читай: у них не может быть имен. В августе все безымянные.
На мое четырнадцатое августа привезли два сморщенных свертка и первые накрапывающие дожди. На мое пятнадцатилетие мать и отец были невероятно счастливы не тем, что их дочка ещё немного подросла и даже не тем, что мне осталось два года до совершеннолетия. Мы на второй план, пока эти двое радостно агукают.
Все и всё на второй план. Главное сейчас — вовремя поменять пеленки, купить присыпку, проснуться ночью и забыть, что есть я.
Иногда они орут. Громко, надрываясь, протяжно — как сами ещё не оглохли?
— Иди, Лили, посмотри на них, — мать улыбается мне, стоя рядом с их кроваткой, а я что-то сбивчиво бормочу.
— Задание на лето, ма, надо сделать… — мямлю я, пока она ласково улыбается, глядя на них. Мне она так не улыбалась. Но я же всегда была младшей. Я всегда должна быть младшей.
Джеймсу срать на все это и, честно говоря, Джеймсу срать на все, что не касается его самого. Видимо, дети наших родителей не касаются Джеймса. Тедди рад, Виктуар брезгливо морщится, а Флер восторженно порхает рядом с этими двумя.
— Когда я родилась, вам тоже было так херово? — спрашиваю я Альбуса, пока мы стоим на стреме — Джеймсу надо покурить. Август такой холодный, уже темно, сыро, и небо черное, как чертовой гуашью, которой когда-нибудь будут рисовать эти двое.
— Мне было два года и, честно говоря, мне было насрать на тебя, — говорит Ал, жадно вдыхая августовский холодный воздух. По небу миллионы звезд, в которых никто не верит, кроме Симбы из «Короля Льва». Тимон был прав: все это редкостная чушь.
— А Джеймсу? — уныло спрашиваю я, кривясь. Альбус рассмеялся.
— Джеймсу было три, и в то время у него были дела поважнее тебя.
— И какие же? — я зябко кутаюсь в кофту.
— Отравлять всем жизнь своим — Джеймсовым — существованием, — Альбус пожал плечами и зажал между зубами травинку.
Джеймс, донельзя довольный, вышел к нам. Джеймс, может, и говнюк, но любит маленьких детей, хоть они его и не касаются. В отличие от меня. В отличие от поганой пятнадцатилетней эгоистки Лили Поттер.
Первый и Второй сегодня спали тихо. Может, они умерли? Хотя, это было бы слишком милосердно ко мне. Я же Лили Поттер — у меня все через задницу.
Папа просто пиздец какой довольный. Сияет, как чертов начищенный галеон, вдобавок смазанный маслом. Каждый день к нам приходят их друзья и умиляются, смотря на Первого и Второго. Или это Первая и Вторая. Или Первый и Вторая — я не знаю, честно, да и не хочу знать.
Это же я — я, блядь, слышите? — младшая дочь. Я хорошая и милая Лили Поттер, единственная девочка, умница и красавица. Какого черта Первый и Второй отобрали у меня это? Они незаконно заняли мой дом, мои старые игрушки и моих родителей. Чуваки, вы давно вне закона! Уматывайте отсюда на своих крохотных негнущихся ножках, пока я не вызвала полицию и не подняла на уши весь аврорат: мой отец крупная шишка в этой сфере — уж вам ли не знать.
У Первого и Второго наверняка уже есть имена. Наверное, их придумал папа, и звучат они блевотно, а может, мама, и звучат они отвратно — честно, я не знаю. Да и это, наверное, не важно: в августе все эмоциональные преступники остаются безымянными, им достаются лишь порядковые номера.
Скоро я уеду в Хогвартс, там от Первого и Второго до следующих каникул останутся только фотографии и радостные письма родителей. Если родители вспомнят о том, что нужно написать мне.
Это должно было произойти, но не так рано. Подождите ещё немного, я соберусь, вдохну, задержу дыхание, выпью стакан воды и резко выдохну.
У них не должно быть имен. Чертовы маленькие свертки. Может, это просто куклы, и мне показалось, что я слышу детский плач по ночам и колыбельные, которые поет мама. Я не помню её колыбельных. А может, она и не пела мне — я не знаю, честно.
— Это пройдет, — говорит Тедди, обнимая меня за плечи и отпивая из огромной кружки обжигающего чая. На улице все также дерьмово темно. Никакого ветра и запахов. А губы у Тедди красивые. Мне ведь пятнадцать — мне по статусу положено думать о всякой чувственной херне и рассматривать любой объект мужского пола, не состоящий со мной в близком родстве, в качестве потенциального воздыхателя. Но я же Лили Поттер — у меня даже пошло думать о Тедди плохо получается.
И добавляет, задумчиво:
— Джеймса я вообще хотел подушкой задушить, когда он маленький был.
— Он и тогда таким же отвратительным был? — понуро спрашиваю я, пялясь на его кружку. Кружка темно-фиолетовая и на солнце её бока блестят. Но сейчас нет солнца и, наверное, не будет. Мой август трахается с солнцем до истерик и хриплых криков. Мой август забрал у меня четырнадцатое число, солнце и звезды, которые дрочат, наблюдая, как солнце извивается и стонет. Испорченная, да ещё и эгоистка, Лили Поттер.
Тед постоянно пьет чай. Он обхватывает кружку ладонью и крепко сжимает пальцами, не думая о ручке. Когда делает что-то неправильно, мне кажется, что я делала это неправильно, а у него все так: правильно, как подобает и как нужно. Тедди ещё раз отпивает, жмурится и смотрит на варенье, которое сварила бабушка года три назад. Конечно, ни у кого и в мыслях не было это жрать, но после смерти бабушки матушка как-то одумалась и почетно водрузила банку со смородиновым вареньем на стол. А толку ноль: все равно никто жрет.
— Да нет. Просто бесил жестко, — объясняет Тед, ставя кружку на стол, где от неё обязательно останутся отвратительные коричневые круги. Тедди ненавидит звезды. Очень жаль — я бы показала ему никому не нужного Большого Пса.
— Я за Гарри в то время убить мог, — пожимает плечами Тедди. Он любит детей, и нянчиться с ними, пока я упиваюсь жалостью к проклятой Лили Поттер, говорящей о себе в третьем лице.
— А он за тебя? — я поднимаю взгляд на него, а Тед какой-то хреново маловыразительный.
— Он за кого угодно убить может, — снова пожимает плечами Тед, резко встает, выливает весь свой чай в мойку и быстро уходит, оборачиваясь только у двери.
— Подойди все же к матери, — немного резко советует он. Или не советует. Я вообще людей плохо понимаю. Я всех плохо понимаю. Особенно Тедди. Особенно сейчас, — И перестань быть эгоисткой.
Я киваю. Окей, говорю, окей, хотя, на самом деле, ни хрена не окей. Первый и Второй все ещё орут, отец помолодел, мать сюсюкается, Альбус читает, Джеймс возится, а Тедди взрослеет.
Я смотрю на бурые брызги чая Тедди и кривлю губы. Тедди ненавидит, когда мы его так называем, но он все равно остается Тедди, потому что вот так и все тут.
Может, это действительно проходящее. Я не знаю, честно, но, блядь, я же всегда должна была быть младше. Я же Лили, славная Лили. Я повторяю это и ещё тысячи од, восхваляя себя, когда меня прорывает. Я реву минут десять, захлебываясь и задыхаясь. Потом, наверное, слезы кончаются, и я просто тяжело дышу.
Честно, я не знаю, что со мной. Наверное, это просто такой август выпал. А может, дело во мне, такой испорченной и дерьмовой эгоистке Лили Поттер. Наверное, мне стоит оставить компромиссы и полумеры на ту неделю. Там все разгладится, уладится и будет теплее. По крайней мере, так обещает приветливая блядища, светящая своей приветливой улыбкой из телеэкрана. Только она не знает, что у августа планы на солнце, царапины на спине и жесткий секс. Да и не надо ей. Август-то мой, пусть и холодный, пусть и эгоист.
Просто все как-то холодно, дико и смертельно пусто. Хотя, наверное, бабушка Молли бы одобрила Первого и Второго, только вот бабушки Молли больше нет. Другая планета, куда все уходят, вернее, улетают, и прочие недодуманные рассказы о гибнущих родственниках, в которых не хватает, как минимум, миллиона различных деталей. Может, я такая придирчивая, или действительно не хватает, и кто-то не додумал и не досмотрел. Чертов холодный август, от которого одни неприятности, нелепые смерти и ненужные дети моих родителей.
Просто надо переболеть, прохандрить, проистерить, проныть и проскулить все эти: стремные громкие вопли, стремную слезливую музыку, блевотный чай, блевотных близнецов (или они двойняшки — я не знаю, честно), собственную, и от этого ещё больше стремную и блевотную ревность и холодный август эгоистов.
Vova
