Воля богов

Как Оливер умудрился вляпаться в антикварный бизнес, он и сам не понял.

Мистер Беркс как-то, посмеиваясь, сказал, что это — судьба, и Ол был склонен с ним согласиться. Ну разве не судьба — крайне неудачно сломать ногу в матче за Кубок, слишком поздно попасть в Мунго, остаться в перспективе хромым, да еще и заполучить в соседи по палате старого и, кажется, чуть тронувшегося умом антиквара?..

Мистер Беркс оказался большим поклонником квиддича. Оливер же, так до конца и не отошедший от травмы и от перспектив, о квиддиче ни слышать, ни говорить пока просто не мог. От большой тоски приходилось поддерживать беседы на вторую больную тему старика, и… тут Вуд неожиданно увлекся.

Выписали их в один день, и они вдвоем едва смогли унести все те книги, которые за время болезни антиквара постепенно заполонили маленькую больничную палату. Оливер, конечно же, зашел на чай — теперь, спустя много лет после войны мрачная прежде лавка в Лютном переулке называлась просто «У Беркса» и выглядела совсем по-другому. Потом стал забегать всё чаще и чаще, а потом… Потом вдруг выяснилось, что у Вуда редкий и потому бесценный дар — он мог чувствовать «спящие» артефакты.

Первый раз их обоих чуть удар не хватил — когда Оливер совершенно случайно активировал нечто, много лет пылившееся на полке, а на деле оказавшееся древним хроноворотом. Потом, слегка уняв эмоции вишневой настойкой и немного успокоившись, они в четыре руки перевернули лавку вверх дном и обнаружили-таки еще с полдюжины подобных вещичек. В тот день мистер Беркс просто безобразно разбогател, а Вуд, помимо обрушившегося на него счастья, обзавелся еще и конкретной головной болью — старик на радостях тут же предложил ему долю в бизнесе.

Где пусть и бывший, но профессиональный квиддичный игрок, и где — доля в антикварной лавке. Одно дело — милое сумасшедшее хобби, почти детская, ни к чему не обязывающая игра в кладоискателей, и совсем другое — посвятить этому жизнь. Но антиквар оказался упертым, как незнамо кто, был в своих доводах категоричен, пафосно называл Ола самородком — и в конце-концов сломал. Оливер позволил себя убедить, что он такой — единственный и неповторимый, со смешанным чувством подписал все необходимые бумаги, а сегодня, первый раз официально придя на работу, увидел, как над дверью меняют вывеску.

Скромное «У Беркса» превратилось в вызывающее «Беркс и Вуд». Новую вывеску нещадно поливал дождь, делая украшенные завитушками буквы еще ярче. И гораздо заметнее. Оливер поморщился и, отворив заскрипевшую дверь, шагнул в другую жизнь.

* * *

Посох был одной из тех находок. Выше человеческого роста, выточенный из какого-то простого, но очень прочного серого камня и до одури тяжелый. Ол еле-еле мог двумя руками оторвать его от стены, а уж о том, чтобы поднять, и речи не шло. От посоха исходили едва уловимые волны, и он много десятилетий — до появления в лавке Вуда –служил простой опорой, подпирая собой стеллаж с фолиантами.

Мистер Беркс и понятия не имел, откуда посох взялся. Казалось, он был тут всегда, сколько антиквар себя помнил. Оливер неделями ходил вокруг находки, изучил и ощупал посох вдоль и поперек, знал чуть ли не каждую выбоину на отполированном веками камне, но на этом все и заканчивалось. Артефакт хоть и фонил, но отзываться упорно не желал. Ол перерыл горы библиотечной литературы — безрезультатно. Мистер Беркс, нутром чуя неплохую наживу, даже наступил на горло профессиональной гордости и обратиться за помощью к коллегам. Но и те в ответ только развели руками. Что за артефакт нашелся под книжным стеллажом и для чего он был нужен — никто не знал. И так бы эта загадка и дальше оставалась загадкой, не давая Вуду спать спокойно, если б в дело снова не вмешался случай.

* * *

В то достопамятное утро Ол пришел около девяти — станцевать вокруг проклятого посоха очередной ритуальный танец. Клиентов в такую рань еще не было, но мистер Беркс встретил его при полном параде и страшно важный, как будто собрался на собственные похороны. От его обычной униформы — потертой мантии, насквозь пропахшей древней пылью — и следа не осталось. Оливер оглядел вычурный костюм старика и насмешливо присвистнул. Настроение, не самое радужное после бессонной — и снова безрезультатной — ночи над очередным фолиантом, заметно улучшилось.

— Не вижу ничего смешного, — самодовольно ответил мистер Беркс, поправляя узел галстука. — Тебе бы тоже не мешало… — он помахал перед носом Вуда рукой, пытаясь обрисовать без слов, чего тому не помешало бы и, наконец, сформулировал: — Приодеться.

— Приодеться? — это было настолько неожиданно, что Ол развеселился окончательно. — У нас с утра двойное свидание? И с кем же?

Антиквар нахмурился:

— У нас аврорская операция, мальчишка! Есть сигнал, — голос старика зловеще понизился, а кустистые брови грозно задвигались, — что сегодня на продажу принесут пару краденных реликвий. Ограбление поместья Крэббов двухмесячной давности помнишь?.. Придет или сам вор, или курьер. Мы должны быть во всеоружии.

Оливер, конечно, помнил. Крэббов тогда выпотрошили настолько основательно, что шумиха в прессе по этому поводу не утихала до сих пор. Воров, кстати, так и не нашли, и Ол, положа руку на сердце, полагал, что теперь и не найдут. Антикварный мир тоже бурлил, потирая лапки в предвкушении неплохого барыша, ведь скупкой краденого редко кто брезговал, очень уж нехилый навар получался. Правда, ничего из похищенного пока нигде не всплыло… А тут — нате вам, наводка, аврорская операция… Как серьёзно.

Но ни одной красной мантии — ни около лавки, ни в обозримых окрестностях — Оливер так и не заметил. Мистер Беркс торжественно провел его по залу, показывая, где служители закона понавешали сигнальные чары, еще раз критически оглядел и посоветовал всё же убраться от греха подальше — видимо для того, чтобы Вуд не спугнул лиходея своим непрезентабельным видом.

Надо ли говорить, что Ол такому раскладу только обрадовался. Убравшись в подсобку, он первым делом «поздоровался» с упрямой каменюкой — это стало уже обязательным каждодневным ритуалом, — заклинанием подогрел себе вчерашний кофе и устроился в шатком кресле с чашкой и очередной умной книгой.

Время тянулось медленно. Кофе был давно выпит, книга, в которой предсказуемо не нашлось ничего нужного — прочитана и возвращена на полку; Оливер слышал, как в лавку заходят и выходят покупатели, как торгуется и ругается мистер Беркс, как звякает допотопный кассовый аппарат, но ничего из ряда вон выходящего не происходило. Вуд успел даже подремать, скрючившись в три погибели, а, проснувшись, увидел, что маленькая стрелка на старом маггловском будильнике, сто лет назад выигранном у Перси в Плюй-камни, только-только подползла к двум.

И тут снова зазвенел колокольчик — в лавку кто-то зашел. Сначала потоптался на пороге, как будто в нерешительности, а потом двинулся к конторке тяжелой походкой.

— Добрый день, сэр, чем могу помочь?

Голос мистера Беркса звучал устало и раздраженно — видно, игра в шпионов порядком ему надоела. Посетитель вновь остановился, вздохнул, глубоко и — почему-то Олу показалось, что — обреченно и хрипло сказал:

— Я бы хотел видеть мистера Вуда.

Ол забыл, как дышать. Вот реально забыл — секунду назад стоял, лениво потягиваясь, у маленького окна, с полной чашкой наколдованной воды, а теперь застыл с одной-единственной мыслью — лишь бы не выронить проклятую посудину. И только когда в груди от нехватки воздуха закололо, а рука затряслась, расплескивая воду, Оливер слегка опомнился.

И сразу же пожалел об этом. Потому что голос, хриплый низкий голос, воспоминанья о котором миллион лет назад были безжалостно вычеркнуты из памяти и с кровью выдраны из сердца, с заминкой произносящий сейчас его имя, принадлежал Флинту.

Ол медленно поставил чашку на подоконник и провел по лбу мокрой рукой. Моментально забылись и аврорские манёвры, и все загадки на свете; остались только разливающаяся внутри тупая привычная боль и непереносимое желание немедленно исчезнуть, испариться, оказаться за тысячу миль отсюда. Только не это. Пожалуйста. Не сейчас. Только не Флинт.

И, видимо, Вуда наверху кто-то услышал. Потому что мистер Беркс, добрейший и милейший мистер Беркс очень сухо и жестко ответил:

— К сожалению, мистер Вуда пока нет, сэр. Могу я вам помочь?

Флинт долго молчал, и разыгравшееся от стресса воображение уже нарисовало Олу красочную картину: как он хмурит свои брови, как щурится, с независимым видом оглядывая стеллажи и прилавок, как поджимает губы… Мерлин, ну зачем он вообще пришел?! Зачем, когда всё давно сказано, разорвано и сломано?..

Но оказалось, что Флинт пришел по делу. И когда мистер Беркс вконец потерял терпение и забарабанил пальцами по конторке, он снова тяжко вздохнул и нехотя выдавил:

— Ну… Посмотрите тогда вы… Осталось от бабки… Может, что возьмёте?..

И о прилавок что-то глухо ударилось.

Вот… сейчас бы Вуду и насторожиться. Но нет, он занимался тем, что метался по узкому проходу между шкафами, грыз костяшки и исходил никому не нужными гневом и желчью. И поэтому момент, когда мистер Беркс вдруг активировал сигнальные чары, Ол попросту пропустил.

В реальность его вернул нарастающий звон и пронзительный голос антиквара, дрожащий от предвкушения и полный нескрываемого торжества:

— …бесполезно, молодой человек! Сейчас здесь будут авроры, а сопротивление только ухудшит ваше положение! Уберите палочку и…

Дубовая дверь вдруг распахнулась от мощного удара, и в застывшего в ступоре Ола с размаху впечаталось грузное тело. Мистер Беркс всё еще что-то кричал, а Флинт, схватив и тут же отшвырнув Вуда, попятился, дико озираясь и едва слышно шепча:

— Я ни при чём… Слышишь?! Я ничего не знаю, я ни при чём, Вуд!

Оливер быстро-быстро закивал. Сигнальные чары разрывались, в лавку ломились неизвестно откуда взявшиеся люди в красных мантиях, а он, как последний идиот, в полной прострации завороженно и жадно разглядывал Флинта.

И время как будто замедлилось. Вот Флинт изящно — мозгами-то Ол понимал, что на всё должны уходить доли секунды, но перед глазами было другое — развернулся, взметнув широким рукавом, и плавно закрыл дверь, в которую уже просачивались алые вспышки аврорских заклинаний. Вот посмотрел направо, потом налево — и чёткая линия небритой флинтовой челюсти намертво врезалась в память. А потом Маркус протянул свободную руку и схватил первое, что под нее попалось.

Любимую игрушку Вуда. Посох.

Просто автоматический, защитный жест растерявшегося человека. Флинт сжал пальцы вокруг посоха и с легкостью, будто проклятая штуковина была весом с пушинку, оторвал его от пола. И предательский артефакт в руке Маркуса вдруг ожил, засветился изнутри слабым светом, который с каждым ударом сердца разгорался всё сильнее. Флинт перевел на свою руку совсем уж безумный взгляд, а задохнувшийся Оливер с трудом разлепил пересохшие губы и по какому-то наитию прошептал:

— Только не опускай на пол…

Дверь за спиной Маркуса жалобно стонала под градом проклятий, грохот стоял такой, что не то, что шепота — крика не услышишь. Но Флинт как-то расслышал, шагнул вплотную к Оливеру и, конечно же, поступил с точностью до наоборот.

Когда авроры через пару секунд все-таки выбили дверь и ворвались в каморку, то увидели легкий рассеивающийся дымок и огромное черное пятно на каменном полу. Ни оказавшего сопротивление подозреваемого, ни компаньона мистера Беркса в подсобке не было.

* * *

Оливер пришел в себя от того, что над ним рыдали. Рыдали, гладили по лбу и щекам и говорили какие-то очень странные по отношению к нему, Вуду, слова:

— Брат, брат!.. О, боги! Брат, прошу, очнись!..

Вуд послушно открыл глаза. И тут же зажмурился, потому что такого огромного, глубокого, такого насыщенно-бирюзового неба он не видел ни разу в жизни.

— Брат! — пронзительно вскрикнули над ним.

Значит, не послышалось. Ол моментально напрягся, а тут и остальные ощущения вернулись, увы, не принеся с собой ничего успокаивающего… Лежать было на редкость неудобно, в спину как будто впивались тысячи мелких камешков, а на затылок и шею что-то грубо давило. Пальцы, которыми Вуд попытался осторожно пошевелить, зарылись в крупный теплый песок, этот же песок через секунду почувствовался во рту, в ушах, глазах и чуть ли не в заднице. Ничем, кстати, не прикрытой. Оливер испугался настолько, что резко сел.

И едва сдержался, чтобы не заорать благим матом.

Перед ним, сливаясь на горизонте с уже знакомым, насыщенного цвета небом, расстилалось такое же бесконечное море. Бесконечное, ярко-синее и почти что живое — оно колыхалось, вздыхало и все время двигалось. И это невероятно яркое и даже с виду теплое море не имело ничего общего с тем серым и холодным, к которому он привык дома...

Дома. Вот оно, ключевое слово. Он ведь явно не дома, тогда… где он?

И где вся его одежда?.. И… где, мать его, Флинт?!

— Брат… — жалобно позвали сзади, и он почувствовал робкое, почти невесомое прикосновение к плечу. Опять это странное обращение… Да что же это такое?!

Учитывая всё остальное, оборачиваться было страшновато. Но Ол стиснул зубы и все-таки оглянулся.

Рядом с ним на песке сидела девочка лет пятнадцати с мокрым от слез лицом. У свалившейся на голову родственницы были густые роскошные волосы, покрытая загаром кожа и выразительные, покрасневшие от плача глаза. Она, часто моргая, смотрела на него со страхом и лихорадочной надеждой. Оливер растерянно нахмурился.

За спиной девчонки простирался типично средиземноморский (Ол как-то был с командой на юге Италии) пейзаж. То есть тот же песок, голые камни и низкие холмы на горизонте, негусто поросшие тускло-зеленой растительностью. Всё это безжизненное, выгоревшее, облитое ярким солнечным светом. И, что самое несмешное, — никаких видимых отсюда милых и привычных глазу признаков цивилизации.

В душу моментально закрались очень нехорошие подозрения. Конечно, можно было потешиться фантазией, что это такой оригинальный глюк, на почве стресса и неизвестного воздействия артефакта. Что сейчас он снова закроет глаза, а, открыв, в худшем случае увидит вокруг себя обрыдший стерильный интерьер Мунго. Но вся загвоздка состояла в том, что Оливер-то фантазером давно быть перестал. А упрямые факты утверждали, что Флинт неизвестно как умудрился активировать загадочный артефакт, и теперь их обоих забросило Мерлин знает куда. И хорошо бы, только через расстояние. Но настырный внутренний голос нашептывал, что и на это надеяться не стоит.

— Брат… — Вуд вновь почувствовал нерешительное прикосновение шершавых пальчиков и невольно вздрогнул. — Боги, как ты меня напугал… Ты пропал, я целый день тебя искала… А ты здесь, лежишь, как мертвый… Пожалуйста, одевайся, и пойдем домой… Дедушка так волнуется…

Еще и дедушка… Да он обрастает родственниками просто с катастрофической быстротой… Оливер покосился на грязно-белую тряпку, в которую предстояло облачиться, и услужливая память тут же подкинула ему красивое литературное слово «хитон». Пожалуйста, еще один тонкий намек… Правда, под хитоном он всегда подразумевал что-то длинное, белоснежное и струящееся, а не такую поношенную рвань… Но других вариантов не предлагалось, поэтому он, поборов брезгливость, натянул немудреную одежку и с трудом — зверски затекла больная нога — поднялся.

Перед глазами тут же всё поплыло, и Вуд покачнулся, едва не упав, но девочка быстро вскочила следом и с ловкостью подставила хрупкое плечо. Оливер оперся о нее и, дождавшись, когда отступит тошнота, еще раз огляделся.

И не увидел ничего нового, кругом был тот же безжизненный пейзаж. Что ж, хочешь не хочешь, а придется задавать вопросы… Много вопросов. И первый из них оригинальностью не отличался:

— Детка, а где мы?..

* * *

Клео с серьезным лицом разложила перед ним несколько сухих лепешек, поставила миску с нарезанным тонкими ломтиками бело-желтым сыром, плошку с какими-то сморщенными ягодами и грубую кружку, от которой шел кисловатый запах. Оливер неловко кивнул, покосился на сидящего в углу старика и, увидев, что ужин того состоит всего лишь из краюхи черствого хлеба, отчаянно покраснел.

Убогую лачугу освещал едва тлеющий огонек масляной лампы. Дедушке на вид было лет двести, до того высохшим и скрюченным он казался. Но смотрящие с изрезанного морщинами лица глаза светились острым умом, волосы, пусть и белые, как снег, были густыми, а в искореженных временем руках чувствовалась немалая сила. Дед, заметив смущение Ола, тихо хмыкнул и спокойно произнес:

— Ешь, ешь, Олиус. Тебе нужнее.

Оливер, глубоко вздохнув, снова опустил глаза на так называемую еду. Ладно, гурманом он никогда не был, да и есть хотелось просто зверски, но… есть вот это? И пить… вот это?

В кружке оказалось вино, предсказуемо кислое и разбавленное водой. Трезвенник-Вуд, пересилив себя, сделал маленький глоток и невольно поморщился. Девчонка села на циновку рядом с ним и горько сказала:

— Олиус — это твоё имя, брат… Неужели ты совсем-совсем ничего не помнишь?

Оливер в который раз отрицательно помотал головой и, подумав, выбрал из плошки одну сухую ягодку.

Через несколько часов после неприятного «пробуждения» на пляже он располагал следующей неутешительной информацией. Юная особа носила царское имя Клеопатра и на самом деле была сестрой некоего Олиуса. Древний старик приходился им дедом, нищая хибара, куда привела его девчонка, была их единственным домом, а жалкая пища, что предлагалась сейчас Вуду — невероятно роскошным и допустимым только в крайних случаях ужином. Да, проживало это обеспеченное по самое некуда семейство на обласканном богами острове Родос и, что делало ситуацию совсем уж неприемлемой — проживало оно, по очень скромным подсчетам, где-то лет за семьсот до Рождества Христова. Ол, когда это понял, чуть снова не грохнулся в обморок — ну не могли ведь самые худшие его опасения сбыться с такой точностью!.. Проклятый Флинт, надо же было так… так… Всего один раз дотронулся — и опять всё испоганил!.. И ведь как испоганил… А расхлёбывать кому?.. Вот-вот.

Впрочем, чему он удивляется.

Свою полную дезориентацию новоявленным родственникам пришлось объяснять солнечным ударом и тотальной потерей памяти. Старик, кстати, принял новость весьма философски, в отличие от Клео, которая пришла в непонятное отчаяние и принялась носиться с Олом, как с безнадежно больным младенцем. А Вуд, вникнув в обстановку, теперь сидел на тощей циновке, мрачно грыз сухие ягоды, оказавшиеся маслинами, и усиленно думал.

Но надумал пока только одно. Сейчас, на ночь глядя, предпринимать что-то уже бессмысленно, а завтра надо каким угодно образом отыскать чертова Флинта, выяснить, сумел ли тот сохранить артефакт, и понять, как им вернуться обратно. Делов-то, в принципе…

Хотя, если быть до конца откровенным, Оливера там, спустя две с лишним тысячи лет, никто, в общем-то, и не ждал. Родители давно в лучшем из миров, компаньон — он компаньон и есть… Ну, пара-тройка друзей, тот же Перси. А самый важный когда-то и самый ненавистный теперь человек — такая вот гримаса судьбы — сейчас находится там же, где и Ол. И, что немаловажно, тогда же. На острове бога солнца, за семьсот лет... М-да.

А Клео тем временем, видимо, решила добить его окончательно. Она глубоко вздохнула, с жалостью погладила по голове и, повернувшись к старику, несчастным голосом спросила:

— Дедушка… Но, если брат ничего не помнит, то… как же он теперь сможет убить Маркуса?..

* * *

От неожиданности Ол подскочил на месте и подавился маслиной. Вот Флинт и нашелся. Или не нашелся?.. Или не Флинт?.. Но, если Вуд здесь вместо какого-то Олиуса, то и Марк, по идее, должен оказаться на месте похожего на него человека… Имена совпадают, может, совпало и остальное? Только почему сразу — убить? Но, стоило ему открыть рот, как старик тяжело поднялся, добыл откуда-то из темноты странного вида клюку и коротко бросил:

— Пойдем, Олиус. Поговорим снаружи.

* * *

Помимо красивейшего из морей, еще одним плюсом этого неприглядного места оказалась ночь. Темнота была плотной, бархатной, очень теплой, наполненной одновременно и тишиной, и миллионом ночных звуков. А таких огромных звезд, и в таком количестве Ол раньше никогда… Впрочем, да. Он много чего «раньше никогда», как выяснилось.

Дедушка уселся на прилаженную к стене хижины шаткую лавку и вперил в Ола немигающий взгляд:

— Ты не виноват, Олиус.

Вуд вздрогнул.

— Если боги забрали твою память, значит, так было нужно.

Какая удобная позиция. Фатализм во всей красе.

— Но слишком многое сейчас зависит от тебя, поэтому… Я расскажу тебе всё заново. А ты слушай и запоминай.

Оливер быстро связал «убить Маркуса» и «слишком многое зависит». Выводы напрашивались однозначные. Впрочем, рассудив, что после рассказа старика большинство вопросов отпадет автоматически, Вуд молча присел рядом и приготовился слушать.

— Они называют себя Гелиадами, — дедушка, подняв голову, посмотрел на густую звездную россыпь. — Считают, что их род идет от потомков самого бога солнца Гелиоса… Может, так оно и есть. Власос Гелиад был красивым человеком. Величественным. И справедливым. И, пока он правил, боги были благосклонны к этой земле. Но никто не вечен, и прошлой весной мы разожгли для Власоса погребальный костер. Траур длился три месяца, а когда он закончился, правителем стал…

— Маркус.

— Да, Маркус. Маркус Гелиад. И вот уже год, как Родос умывается кровавыми слезами. Гостеприимный дворец Власоса превратился в пыточные застенки. В редкую ночь не слышны крики несчастных, которых там разрывают на куски. Маркус зверь, а не человек. Он самолично истязает рабов, он устраивает кровавые игрища, он может с легкостью обречь целые семьи на голодную смерть, он… Даже боги ужаснулись, видя эти непотребства. И кара их ждать себя не заставила.

— На стада напал страшный мор, сильный град побил посевы, а то, что уцелело, дотла выжгло беспощадное солнце, — хмуро пробормотал Оливер.

Честно говоря, услышанное ему совершенно не понравилось. Если так рассудить, родись «его» Флинт в этом месте и в это время, не стал бы он таким же кровожадным монстром, как и его тёзка, учитывая абсолютную власть в руках, полную вседозволенность и некоторые особенности характера?.. И ведь сразу и не ответишь…

— Ты начинаешь вспоминать? — с надеждой спросил старик.

— Боги большой фантазией не отличаются, — буркнул Вуд. — Дедушка, скажи, а как Маркус выглядит?

— Маркус немного похож на своего отца, — помолчав, ответил тот. — Он высокий и сильный. Но гораздо больше он взял от матери, рабыни из Карии. У него жесткие черные волосы, глубоко посаженные глаза и сросшиеся на переносице брови.

— А зубы? — не выдержал Ол.

Почему-то казалось, что зубы — то самое недостающее звено. Такие же волосы, глаза и брови могли быть у тысяч. Таких зубов, как у Флинта, не должно быть ни у кого.

Старец усмехнулся:

— Крупные и очень белые. Гелиад некрасив, Олиус. Он почти никогда не улыбается, звериный оскал — вот что чаще всего появляется на его лице… Но зато, когда его губы трогает настоящая улыбка, о его некрасивости забываешь. Он преображается, и начинает казаться, что это Власос вернулся из подземного царства… Но ты отвлёк меня, мальчик. Важна не внешность Маркуса, важна кровь на его руках. Поэтому тебе предстоит убить его. Так предсказал оракул. Это воля богов, и тут ничего не изменишь.

Тоже удобно — оракул предсказал, и крутись, как хочешь. Оливер нахмурился:

— Дворец, наверное, хорошо охраняется?

— Маркусу не нужна охрана, — безмятежно ответил старик. — Нужна — от него. Стража во дворце, конечно, есть, но тебя это не остановит, Олиус. Для тебя двери во дворец всегда открыты, ведь… ты там живешь.

Вуду тон, которым было произнесено это «живешь», не понравился от слова «совсем».

— Я там живу? — настороженно переспросил он. — Почему?

С одной стороны — это всё упрощало и давало возможность стопроцентно убедиться, «его» ли этот Маркус, или местный. С другой стороны… с чего бы ему жить под одной крышей с чудовищем?

— Потому что ты — его наложник, мальчик, — последовал спокойный ответ. — Любимый наложник.

Оливер оцепенел.

* * *

Вуд так и не смог уснуть и уже который час, под аккомпанемент дедушкиного храпа и треска сверчков, крутился на своем жалком ложе.

Мерлин мой, наложник!.. И здесь то же самое! Что же получается, проклятому троллю ни время, ни расстояние не помеха? Пришел, увидел, взял? А здесь, здесь всё в миллион раз хуже, здесь наложник — тот же раб, имущество, вещь, самое жалкое и бесправное существо на свете! И приставка «любимый» как-то совершенно не успокаивает, зная Флинта, переход от статуса любимого до положения подстилки и тряпки для вытирания ног может состояться очень быстро… И это — там, в лучшем из времен, проходили уже, знаем; а тут, да еще с учетом маньячных наклонностей хозяина и господина — даже подумать страшно… Нет, ну как же этого бедного Олиуса угораздило!..

Вуд завздыхал и завертелся с новой силой. Мерлин, прошу, сделай так, чтобы там, во дворце, обнаружился все-таки «его» Маркус. Пусть бывший любовник, холодный и бессердечный гад, вышвырнувший его когда-то, как надоевшую и сломанную игрушку, но с ним хотя бы можно будет договорится! Пусть там окажется хорошо знакомый злобный тролль, а не местный садист и убийца!..

— Олиус, — вдруг раздался едва слышный шепот из угла, где устроилась Клеопатра. — Брат, ты не спишь?

— Нет, — прошептал Вуд, измученный упадническими мыслями и непривычно жестким ложем. — Не могу уснуть…

— Я тоже, — девчонка глубоко вздохнула, и Ол услышал, как зашуршало ее тонкое покрывало. — Хочешь, я посижу с тобой?

И, не дожидаясь ответа, она бесшумно прокралась к нему и осторожно присела на самый край циновки.

— Клео, — было настолько темно, что Оливер не мог разглядеть даже профиля девушки; и, если сна — ни в одном глазу, так почему бы не прояснить некоторые особо волнующие вопросы?.. — Расскажи мне… Как я… Как я стал…

— Наложником? — она нащупала его руку и ласково погладила. — Ты спасал нас, Олиус. Маркус, когда сделался правителем, обложил всех страшной податью. Мы не могли заплатить, и кому-нибудь из нас, тебе или мне, пришлось бы…

Оливер горько фыркнул — что ж, поступок вполне в его духе, видимо, они с этим Олиусом похожи не только внешне. Что-то подобное он услышать и ожидал.

— Надеюсь, это помогло.

— О, это не просто помогло. Теперь мы освобождены от подати навсегда.

— Гм… — странно, но Олу вдруг почему-то стало приятно; выходит, задница его двойника все-таки чего-то стоит. — Какая щедрость с его стороны…

Девчонка неожиданно сдавленно захихикала:

— Жаль, что ты не помнишь… Как он добивался тебя раньше, когда еще был жив Власос, а ты был свободным…

Вуд невольно улыбнулся — и в этом всё совпало, надо же…

— Хочется думать, что я был несговорчивым и неприступным…

— И очень злым. Злился сам, злил его. А ваши драки на состязаниях до сих пор вспоминают. Представляешь, как он был доволен, когда заполучил тебя?

— Представляю… — а вот это он действительно представлял, буквально видел воочию… — Только… Если я наложник, то что я делаю сейчас здесь? Разве наложникам разрешают свободно разгуливать, где вздумается? Или я не выдержал тирании и все-таки сбежал?

— Маркус многое тебе позволяет, — она отчего-то вздохнула. — Того, о чем другие рабы и мечтать не могут. Тебе дозволено заниматься в гимнасии, посещать вместе с ним праздники и игры… И трижды в год по семь дней жить здесь, с нами. Сейчас как раз такие дни.

— О. Меня ж должны ненавидеть за такие послабления.

— Тебя и ненавидят. Но господин Ставрос, смотрящий за гаремом, знает, что если с тобой что-нибудь случится, его смерть станет долгой и мучительной.

— Кстати, о смерти, — Вуд, конечно, надеялся на лучшее, но… вдруг там все-таки окажется не Флинт? Вдруг вариант с запланированным диаспорой убийством останется единственным выходом?.. Ведь тесно общаться с кровожадным садистом ему как-то не улыбалось… — Как я должен буду убить Маркуса? Ваш оракул оставил четкие инструкции, или мне позволят импровизировать?

Над его головой раздался еще один глубокий вздох.

— Ты стал так странно говорить, Олиус… А убить Маркуса будет несложно. Когда придет благоприятный день, я оставлю под его кроватью нож. Тебе останется дождаться, пока он не уснет, и взять его.

— Действительно, ерунда, — пробормотал Ол, слегка озадаченный примитивностью плана, и только потом до него дошло, что при худшем раскладе постели маньяка избежать не удастся по-любому. — И когда же этот благоприятный день наступит?

О том, что он может наступить и через неделю, и через месяц, думать не хотелось.

— Это скажет дедушка.

— О, ну, конечно, — кто бы сомневался. — А как ты попадешь во дворец?

— Я прислуживаю там, — Клео снова погладила его по руке и тихо поднялась. — А теперь засыпай, брат. Набирайся сил. Они тебе понадобятся.

Оливер обреченно вздохнул и, перевернувшись на бок, с тоской посмотрел на усыпанное звездами небо в проеме окна. А тут еще и покалеченная нога некстати напомнила о себе тупой тянущей болью… Заснешь тут, как же. Так плохо, эдак — еще хуже… Проклятый Флинт. Проклятый Флинт…

* * *

Оливер, сжимая под мышкой что-то типа плетеного тазика, неуклюже лавировал в плотном людском потоке, стараясь не отстать от идущей впереди Клео, и тихо матерился сквозь зубы.

В его жизни случилось то, что хотя бы раз случается в жизни каждого мужчины — Вуда повели за покупками. Клеопатра рано утром (то есть вместо завтрака) произнесла загадочную фразу «базарный день», вручила ему внушительного вида корзину и велела не отставать. Ол старался, как мог.

Получалось, правда, паршиво.

К его огромному облегчению, любимому наложнику правителя ходить босиком, как простым смертным, не полагалось. Девчонка выдала ему пару примитивных сандалий, и Ол первые полчаса пути до рынка тихо этому радовался — дорога, по которой они шли, была сплошь усеяна мелкими острыми камнями. Потом, правда, радость поутихла, жесткие кожаные ремешки надавили между пальцев и до крови натерли нежную кожу голеней. Но и растертые ноги, и громадная корзина, к которой он никак не мог приспособится, и начавшее припекать солнце моментально забылись, стоило им только попасть на рыночную площадь и смешаться с толпой.

Вуд попробовал одновременно не смотреть на этих людей, не прикасаться к ним и не дышать ими, но все его потуги, естественно, пошли прахом. Его толкали и пихали, наступали на многострадальные ноги, обдавали такими ароматами, о существовании которых он не знал, и не знал бы и дальше. Резкие звуки и запахи, мельтешение перед глазами, беспощадное, набирающее силу солнце — Ол задыхался, глохнул, натыкался на всё подряд и обливался потом. Ко всему прочему, желудок, в котором со вчерашнего вечера побывала только горсть маслин, жалобно урчал и грозился свернуться в узел. А девчонка, не замечая его мучений, пробиралась сквозь толпу всё дальше и дальше, пока, наконец, не остановилась возле широкого, заваленного рыбой лотка.

К счастью, рыба оказалась свежей и не воняла. Потом был сырный «отдел», после него — «Овощи и фрукты» (те же сморщенные маслины) и, напоследок, «Пекарня» (тонкие пласты непропеченного теста). Всё это — по закону подлости в разных концах площади. Проклятая корзина тяжелела с каждым шагом, есть хотелось так, что уже серьезно подташнивало, и, заметив невдалеке «Кондитерскую», Ол не выдержал и взбунтовался:

— Клео, стой!.. Если я сейчас же что-нибудь не съем…

Лоток был заставлен плошками с горами полупрозрачного рахат-лукума и истекающей патокой пахлавой. Вуд сглотнул вязкую слюну и невольно облизнулся — сладости всегда были его слабым местом, а уж такие сладости…

— Но, брат, — растерянно пробормотала девчонка, бросая в сторону продавца настороженный взгляд, — пахлава ведь стоит очень дорого…

— Кюшай, кюшай, — улыбка краснобородого торговца, стоящего за лотком, оказалась такой же медовой, как и его товар. — Тибе бисплатно… Кюшай сколько хочищ, любезный Олиус…

— О, нас угощают, — Оливер перехватил свою ношу поудобнее и, подцепив с плошки залитый сиропом кусочек, протянул ей. — Держи, это тебе.

Клео нахмурилась, а краснобородый закивал и заулыбался еще слаще.

— И ты кюшай, пери, — льстиво предложил он. — Пахлава у Карима самая вкюсная… Пюсть досточтимый Маркус, да хранят его боги, кормит своего сладкого только этой пахлавой!..

Откушенный кусок лакомства застрял у Ола в горле, и он закашлялся. Клео тихо хмыкнула и, облизав запачканные пальцы, сочувственно похлопала его по спине.

Аппетит как отрезало. Торговец продолжал лопотать, нахваливая свой товар; девчонка, с чисто женской практичностью рассудив, что, пока дают — надо брать, деловито перекладывала пахлаву с самой большой плошки. А Вуд, с тоской глядя на ставшие вдруг ненавистными сласти, мрачно думал о том, что Флинт и здесь умудрился всё испортить. Одним лишь напоминанием о себе. Нет, это талант, господа. Талант, и не спорьте.

Тем временем людское море вокруг них всколыхнулось с новой силой. Клеопатра испуганно заозиралась и, так и не донеся очередной кусочек до корзины, порывисто схватила Ола за руку. Вуд, все еще пребывая во власти пессимистических мыслей, оглянулся и увидел, как толпа вдруг раздалась в разные стороны, мгновенно освобождая довольно широкий проход.

По проходу плавно двигалась колесница, запряженная четверкой гнедых в богатой сбруе. Стоящий на ней возница с легкостью удерживал вожжи одной рукой, другая же расслабленно лежала на резном бортике. Гнедые медленно приближались, и застывший в культурном шоке Оливер вдруг остро пожалел, что у него при себе нет ни колдокамеры, ни, на худой конец, обычного маггловского фотоаппарата. Да, вот так стоял, открыв рот, и жалел, вместо того, чтобы убраться от греха подальше из первого ряда «зрителей».

Колесницей управлял Флинт. Или человек, внешне похожий на Флинта, как были похожими друг на друга близнецы Уизли. Дедушка в своем описании нисколько не польстил — Маркус был высоким и сильным. Мощная шея, широченные плечи, под покрытой густым загаром кожей перекатываются впечатляющие мускулы, только подчеркиваемые коротким и тонким хитоном. Запястья правителя украшали множество драгоценных браслетов, на груди блестел массивный золотой кулон, изображающий солнце. Художественная натура Ола моментально затребовала и обруча, который бы удерживал густые темные волосы, или, в крайнем случае, лаврового венка, но Вуд тут же сам себя одернул — венки носили только олимпийцы, а обруч…

В этот момент Маркус натянул поводья, и гнедые послушно встали.

Нет. Мерлин всемогущий, конечно же, это не может быть Флинт. Откуда бы Марку уметь с такой изящной ловкостью управляться с громадными взмыленными жеребцами и так естественно смотреться в этих антуражных тряпках?.. И вообще, быть таким… таким величественным и недосягаемым…

Забравшееся уже довольно высоко солнце светило как раз в затылок правителя, и вокруг его головы невыносимо ярко сияла солнечная корона. Оливер, задрав подбородок и щуря слезящиеся глаза, пытался хоть как-то рассмотреть лицо, оказавшееся в густой тени, но, увы, тщетно. Было лишь понятно, что Маркус тоже смотрит в его сторону, может быть даже, прямо на него. На зажатую в липких пальцах надкусанную пахлаву, на корзину со скудной снедью под мышкой, на прилипшие ко лбу мокрые от пота пряди, на сбитые до крови ноги… Смотрит и молчит. Хотя с другой стороны, правитель, увидев любимого наложника в столь неаппетитном виде, наверняка бы молчать не стал, а вот Флинт… Флинт бы повел себя именно так — разглядывал, молча и пристально.

Над площадью повисла тяжелая тишина, которую нарушали лишь фырканье лошадей, да блеянье овец в дальних загонах. А Вуд, очутившийся лицом к лицу с виновником всех своих неприятностей — и прошлых, и настоящих, да и, скорей всего, будущих, вдруг почувствовал жуткое раздражение. Потому что этот человек — и неважно, кем он был, Гелиадом, или чертовым Флинтом, — оказался просто созданным для того, чтобы носит короткие хитоны, не скрывающие скульптурно вылепленное тело, украшать себя драгоценностями и разъезжать на открытых колесницах. Он этому, мать его, стопроцентно соответствовал. Кто бы мог подумать…

Внезапно Маркус повернул голову, и злое солнце ударило прямо в глаза. Вуд на секунду зажмурился, а когда проморгался, увидел, что гнедые, раздвигая толпу, уже уносят колесницу прочь, а рядом с ними стоит неизвестно откуда взявшийся невысокий и толстый человечек.

— Ты смерти моей хочешь, Олиус, — злобно бросил он, внезапно опускаясь перед Вудом на колени и доставая откуда-то из недр шикарного халата пару изящнейших сандалий. — Только погляди на свои ноги!..

— Господин Ставрос, — почтительно пробормотала Клео, складывая ладошки и неуклюже кланяясь. — Простите, это моя вина. Я недосмотрела.

— Молчи, девчонка, — смотритель гарема с внезапной ловкостью переобул потерявшего дар речи Вуда и, поднявшись, ткнул жирным пальцем в сторону засуетившегося краснобородого. — Ты!.. К новой луне доставишь свой товар во дворец. Скажешь, распоряжение господина Ставроса. И смотри, чтобы вся пахлава была наисвежайшая! Иначе…

Что будет иначе, господин Ставрос уточнять не стал и, наградив Оливера еще одним яростным взглядом, развернулся и с невероятным проворством исчез в толпе. Клео с облегчением вздохнула, а Ол, машинально дожевав несчастный кусок, осторожно потоптался на месте и с удивлением понял, что натертым ногам в новых сандалиях стало не в пример комфортнее. Вот вам и соотношение цены-качества... А уж как всё оперативно…

Только удобство удобством, да и на Маркуса он таки имел счастье вдоволь налюбоваться, а ответа на самый важный вопрос как не было, так и нет. Флинт это, или не Флинт?.. Наверное, всё же не Флинт. Или Флинт?.. Мерлин. А может, надо было бросить что-то типа «привет, тролль, неплохо устроился», и всё бы выяснилось?..

— …бюдишь кюшать, — ворвался в его сознание голос довольного турка. — Самую вкюсную пахлаву бюдишь кюшать, сладкий…

— Пойдем, — нервно сказала девчонка, потянув его за локоть. — Слава богам, обошлось, но я так испугалась… Кто же мог подумать, что ему придет в голову приехать на рынок?..

* * *

— Во дворце очень неспокойно, — Клеопатра, помешивая кипящую в котелке чечевичную похлебку, пристально смотрела на присевшего в теньке дедушку. — Даже сам господин Ставрос последние дни не находит себе места от страха.

Старик тяжело вздохнул:

— Маркус лютует больше прежнего?

— Наоборот… — Оливер, чинивший неподалеку плетеную ограду, сломанную прошлой ночью заблудившимися соседскими овцами, тут же навострил уши, а Клео взволнованно продолжала: — За эту неделю он еще не назначил ни одного наказания; говорят, в подземельях прекратились пытки, ни один раб не был выпорот, а еще… еще… он перестал брать из гарема наложников.

— Плохо, очень плохо, — дедушка сокрушенно покачал головой.

— Плохо? — не выдержал Вуд. — Что ж в этом плохого?

Прошло уже три дня, а Оливер ни на какие активные действия так и не решился. И главной причиной этому была проклятая неуверенность, которая с каждой новой вестью о Маркусе не только не рассеивалась, но и, кажется, наоборот, усиливалась. Дни, отведенные на «погулять на свободе», неумолимо таяли, а тут еще и эти заговорщики… Вуд не знал, что и думать.

В заговорщиках, кстати, ходила чуть ли не добрая четверть всех островитян. С мозговым центром в лице — ну, тут Ол не особо и удивился — их замечательного деда.

— Как это — что? — оглянувшись на него, гневно спросила девчонка. — Рабы трясутся по углам от ужаса, воины лишний раз вздохнуть боятся! Госпожа Кассандра, которая готовит пищу, вчера от страха пережарила мясо и порезала фрукты толще, чем он любит, так он даже не заметил этого! Наложники днями и ночами рыдают, а господин Ставрос…

— Про господина Ставроса я уже слышал, — буркнул Ол, отворачиваясь. — Вы думаете, это затишье перед бурей?

Весы с чашками «Флинт» — «не Флинт», которые третий день висели перед его мысленным взором, вновь качнулись, на этот раз опять в сторону «Флинта». И Вуд философски спросил себя, сколько же такой перевес продержится. Предыдущий крен в противоположную сторону продержался часов пять от силы.

— Хорошо сказано, — старик, глядя на язычки пламени, лижущие котелок, задумчиво кивнул. — Сейчас тихо, но завтра крови может пролиться куда больше… Маркус непредсказуем, мальчик. Если он в плохом настроении — худо, если в хорошем — еще хуже. Не удивительно, что людям страшно. Но боги не покинут нас, Олиус. Через сколько дней тебе возвращаться?..

— Через три, — Оливер вздохнул; врать себе он не привык, поэтому то, что новость про рыдающих наложников ему очень даже понравилась, порядком насторожило.

— Через два, — поправила Клео, аккуратно пробуя похлебку, и тревожные мысли Вуда вдруг потекли в совсем другом, но гораздо более правильном направлении; странно, что это не пришло в голову раньше — а как он будет вести себя во дворце, в котором ничего не знает?.. Блукать в мрачных коридорах и ломится не в те двери?.. Да еще в такой стратегически сложной обстановке?

И, видимо, эта тревога живо отразилась на его лице, потому что дедушка, коротко взглянув на него, вдруг спросил:

— Дочка, а накидка рабыни из Дамаска всё еще у тебя?

Девчонка растерянно опустила ложку и непонимающе кивнула.

— Хорошо. Завтра ты возьмешь Олиуса во дворец и всё ему покажешь.

* * *

Дышать под плотной и тяжелой шелковой тканью, пропитавшейся, к тому же, удушливо-сладким запахом благовоний, было абсолютно нечем. Ол в который раз, под разъяренным взглядом девчонки, оттянул проклятую паранджу вниз и, глотнув воздуха, прошипел:

— Много еще?!

Дворец Гелиадов оказался огромным. Сначала Вуду подумалось, что в хитросплетении переходов, залов и лестниц он не разберется никогда, но, чем дольше Клео водила его, тем сильнее становились ассоциации с родным Хогом. Те же неожиданные повороты и внезапные закоулки с тупиками, только вместо древних рыцарских доспехов и живых портретов — расписанные разнокалиберные амфоры и полустертые, но не ставшие от этого менее выразительными фрески. И, если б не мешающий дышать наряд, Оливер, может, даже получил бы удовольствие от в высшей степени познавательной экскурсии…

— Немного, — Клеопатра, услышав приближающиеся голоса, остановилась и машинально взяла Ола за руку. — Осталось самое… опасное. Личные покои Маркуса. И закрой лицо, пожалуйста. Сюда идут.

Вуд, зыркнув на нее сильно подведенными глазами (а что делать, конспирация, значит — конспирация, а где вы видели рабыню из Дамаска без жирных «стрелок» до самых ушей?..), с проклятием натянул благоухающий шелк обратно на нос. Голоса, отражаясь от каменных стен причудливым эхом, слышались всё ближе, и вот из-за поворота торжественно выплыл смотритель гарема собственной персоной, сопровождаемый престарелым рабом.

Ол отчетливо услышал, как девчонка скрипнула зубами — господин Ставрос явно был не тем человеком, случайная встреча с которым может закончиться для простой прислуги чем-то хорошим. И точно, увидев смиренно застывших «девушек», смотритель злобно рявкнул:

— Опять увиливаете от работы, мерзавки?! Быстро к госпоже Кассандре, она уже с ног сбилась!..

— Да, господин Ставрос, — пробормотала Клео, торопливо увлекая за собой временно оглохшего Вуда. — Простите, господин Ставрос…

— Эй, я не собираюсь прислуживать на кухне! — задыхаясь, бросил Оливер в спину бегущей впереди девчонки. — И с меня довольно, покажи, где здесь выход, и я…

— Поздно. Он нас увидел и запомнил. Теперь обязательно справится у госпожи. И, если она будет недовольна, меня выгонят, Олиус, — Клео остановилась перед неприметной дверью и, открыв ее, втолкнула Вуда внутрь. — А сейчас просто помалкивай, брат, и всё обойдется.

В кухне витали умопомрачительные ароматы жарящегося мяса и апельсинов. Госпожа Кассандра, внушительного вида дама неопределенного возраста, колдовала возле огромного очага с готовящейся целиком бараньей тушей. Массивный стол, стоящий посредине, загромождали блюда с разнообразной и аппетитной снедью, при виде которой у Ола потекли слюнки и разбежались глаза — столько экологически чистой и здоровой пищи разом он не видел никогда.

Услышав позади шум, женщина обернулась и недовольно поджала губы:

— Явилась, наконец!.. Ты же знаешь этих фессалийцев, они терпеть не могут прислужников-мужчин! Яна уже понесла вино и кубки, берите блюда с закусками и быстро в малую трапезную… Так, а это еще кто такая?!

Последнее восклицание относилось в Вуду, замершему на входе и старающемуся сглатывать не слишком громко.

— Племянница Александра; Рафка захворала, и я взяла ее в помощь, — не моргнув глазом, бойко соврала Клео. — Что нести сначала, госпожа?

— Мидии, осьминога, рыбу и острый сыр, — повариха, моментально потеряв к Оливеру всякий интерес, принялась напихивать им в руки тяжелые блюда. — Ягненок поспеет нескоро… Потом вернетесь за овощами, ясно? И не вздумайте снова сбежать!..

— Ясно, — улыбнулась Клео, перехватывая тарелки поудобнее, — как скажете, госпожа…

— И это всё — ему одному? — вновь петляя с ней по бесконечным коридорам и недоуменно посматривая на яства, ворчливо спросил Ол; ему досталось транспортировать морепродукты — пожалуй, единственное, на что бы он не позарился. — И ягненок — тоже? Теперь понятно, откуда здесь такая подать, конечно, столько жрать… А он не лопнет?..

— Не одному, — терпеливо пояснила девчонка. — У Маркуса сегодня важный гость из Фессалии. Поэтому отправили нас, фессалийцы почему-то не любят, когда во время пира прислуживают мужчины… Не ворчи, брат. Отнести пару тарелок ведь несложно. И не бойся. Нужно будет просто поставить блюда на стол и отойти. Не привлекай к себе внимания, Олиус, и не поднимай глаз. Делай то же, что и я.

— Я и не боюсь, — легкомысленно фыркнул Вуд. — Разведка боем, так? А вдруг он меня узнает? Просто интересно — а что тогда?..

— Даже я бы не узнала, — с улыбкой прошептала Клео, останавливаясь перед проходом, занавешенном полупрозрачной тканью. — Из тебя получилась такая хорошенькая девочка!..

На эту гнусную инсинуацию возмущенный донельзя Ол ответить не успел — из-за занавеси вынырнула мускулистая рука и отодвинула ее в сторону.

В малой трапезной, несмотря на белый день, горело множество факелов. Оливер, прекрасно помня о предупреждении, старался не отстать от семенящей впереди Клео и все же бросал по сторонам любопытные, исподтишка, взгляды. Увидел в дальнем углу маленький оркестр, наигрывающий тихую мелодию, увидел красивую полуобнаженную танцовщицу в почти прозрачных шароварах, извивающуюся на фоне окна. Опять увидел фрески на стенах. И не увидел традиционного стола — правитель и его гость восседали на невысоком, заваленном коврами и подушками постаменте перед низким длинным столиком.

Фессалиец оказался худощавым юношей с бледным лицом и глазами маньяка. Он держал в руке богато украшенный кубок и, делая маленькие глотки, следил за танцующей девушкой неподвижным взглядом голодной анаконды. Маркус же, полулежа в подушках, с нехорошей усмешкой смотрел то на гостя, то на его потенциальную жертву, и периодически подносил к губам мундштук стоящего рядом кальяна. И, если гость поразительно смахивал на скользкую рептилию, то сам правитель очень напоминал довольного тигра — обожравшегося горячего еще мяса и сыто развалившегося в мягком подлеске.

Совсем нестрашного, кстати, тигра. Мощного. Холеного. Такого… гм… красивого. И — опять это дурацкое чувство! — до одури естественно смотревшегося в подушках и с кальяном.

И, хоть убейте — где Флинт, а где кальян, драгоценные кубки и роскошные ковры…

Ол, забыв обо всем, так засмотрелся, что с размаху налетел на угол выпендрежного столика и очень удачно, совсем не привлекая к себе лишнего внимания, выронил из рук одно из порученных блюд.

Осьминог со смачным шлепком упал на мраморный пол, следом раздался глухой звон разбивающейся глины. Эффект получился сногсшибательным — умолк даже оркестр. Танцовщица остановилась, а Клео, успевшая благополучно расставить свою ношу, судорожно вдохнула и бросилась собирать черепки.

Мерлин. Вуд, чувствуя, как его прошибает холодный пот, оцепенел, не отрывая взгляда от распластавшегося как раз напротив Маркуса деликатеса. Хотя очень хотелось плюнуть на всё и тупо зажмуриться. Ну, и что дальше? Знал ведь, что что-нибудь обязательно случится, при его-то охрененном везении!.. И как же теперь выкручиваться?..

Фессалиец лениво перевел свои бесцветные глаза вначале на ползающую на коленях девчонку, потом — на замершего Вуда и, растягивая слова, с желчным удовольствием произнес:

— Какая у тебя нерасторопная прислуга, уважаемый Маркус. Надеюсь, эту криворукую рабыню ждет самое суровое наказание…

— Не сомневайся, уважаемый Пелий, — Оливеру показалось, или в голосе правителя на самом деле слышалась тщательно скрываемая насмешка?.. — Наказание ждать не заставит…

Краем глаза Ол увидел, как при этих словах напряглись плечи Клео.

— Очень хорошо, — тон гостя стал почти довольным. — Я бы не отказался присутствовать. А еще лучше — доставь мне удовольствие, Гелиад, позволь наказать ее собственноручно… Я превосходно владею кнутом.

Вуд заметно вздрогнул и, не выдержав, все-таки вскинул на Маркуса свои тщательно накрашенные глаза. Приятного, теплого, но очень редкого светло-орехового цвета, еще больше подчеркнутого вызывающим макияжем…

Всего на одну несчастную секунду. Но и этой секунды хватило, чтобы его настороженный взгляд встретился с пристальным и цепким взглядом глубоко посаженных глаз правителя.

И в этих глазах, в отличие от голоса, не было и намека на улыбку. Маркус смотрел в упор, тяжело, с нескрываемым презрением, и Оливер, опомнившись, снова уставился на свои руки, вцепившиеся во второе блюдо. Но чужой взгляд ощущался, как нечто материальное, давил, отталкивал и притягивал одновременно, не позволяя дышать, шевелиться и думать. Под ним мерзко дрожали колени и плавились кости. Под ним хотелось провалиться сквозь землю. И под ним — как всегда, как всегда!.. — бедного Ола предавало его слабое, слабое тело…

О том, что его могут отдать в лапы маньяку, Вуд, пытаясь справиться со всё нарастающим болезненным возбуждением, и думать забыл. И снова вздрогнул, услышав насмешливо-тягучее:

— Я был бы плохим хозяином, уважаемый Пелий, если б позволил твоим рукам коснуться этой недостойной. И, если б позволил твоим глазам наблюдать за грязным наказанием… В моих подземельях слишком много нечистот, крови и смрада для такого, как ты.

Клео еле слышно всхлипнула, задрожала и склонила голову еще ниже, а правитель, сделав вид, что не услышал разочарованного вздоха фессалийца, резко закончил:

— Я сам её накажу. А сейчас пошли прочь. Обе.

Ол, не сдержавшись, снова взглянул на него. Но всё, что бушевало там мгновение назад, уже исчезло из глаз Маркуса, они стали холодными и равнодушными. Клеопатра, вскочив и прижимая к груди черепки, быстро устремилась к выходу, а Вуд, вместо того, чтобы благоразумно последовать её примеру… Вуд, неожиданно для себя взбесившийся от этого равнодушия, подумал, что терять, по большому счету, уже нечего. Ведь не было никаких сомнений, что их маскарад раскрылся, и Маркус его узнал. Узнал, но не подал вида и отпустил — пока отпустил, как сытый наигравшийся кот позволяет ползать мыши с перебитой лапкой, зная, что никуда та не денется. А теперь ещё и смотрит сквозь него, как сквозь пустое место… Ладно… Ладно.

Оливер, поборов неприязнь, наклонился, поднял слизкое лакомство за щупальце и, глядя прямо на правителя, вызывающе шлёпнул осьминога на столик. Рядом аккуратно пристроил целое блюдо с мидиями. С достоинством развернулся. И, сопровождаемый гробовым молчанием — видно, даже фессалиец от подобной неслыханной наглости потерял дар речи, — надменно и неторопливо покинул залу. Пусть и на негнущихся ногах, зато с гордо выпрямленной спиной и очень пафосно.

И, уже отодвигая занавесь, вдруг услышал позади тихий мягкий смех.

Смеялся Маркус.

А следом, как будто прорвало плотину, раздались и гневные вопли уважаемого господина Пелия, свирепо требующего крови.

* * *

Приближался рассвет; небо на востоке побелело, и над горизонтом сияла одна-единственная звезда. Клео, всю ночь не сомкнувшая глаз в ожидании стражи, которая вот-вот ворвётся, схватит ее глупого брата и утащит в страшные подземелья дворца, забылась, наконец, тревожным сном. А Оливер, так и не сумевший заснуть, сидел во дворе рядом с непробиваемо-спокойным стариком, с наслаждением вдыхал прохладный воздух и бездумно любовался медленно бледнеющим небосводом.

— Розоперстая Эос просыпается… Будит лучезарного бога солнца… — вдруг тихо сказал дедушка. — Открывает небесные ворота, смотрит, как Гелиос запрягает в колесницу четверку крылатых коней, готовясь к дневному путешествию по небу… Рождается новый день, Олиус. И никому, кроме богов, не дано знать, что он принесет с собой… Ты смог вспомнить что-нибудь, мальчик?

— Нет, ничего… — невольно поёжившись, пробормотал Ол.

— Жаль. Вечером ты вернешься во дворец… Держи свои глаза широко открытыми. Будь умным, холодным и спокойным. Не спорь по пустякам со Ставросом, не ссорься с другими наложниками. И, пожалуйста, не пытайся больше разозлить Маркуса…

Оливер глубоко вздохнул и едва сдержался, чтобы снова не потрясти головой –бархатный смех правителя всё еще звучал в его ушах. Да, вечером… Больная нога опять противно заныла, и одновременно засаднило в груди — стоило только вспомнить о собственной глупой выходке. Гонор свой вздумал показать, да. А Маркус в ответ… лишь смеялся. Не взъярился, не наказал сразу, как положено, а просто посмеялся над ним. Свысока и снисходительно. И от этих мыслей делалось еще неприятнее.

Старик, словно зная, о чём он думает, успокаивающе положил на его плечо жесткую, неожиданно тяжелую ладонь. Но от прикосновения действительно полегчало. Вуд, благодарно улыбнувшись краем рта, снова поднял к небу несчастные глаза — одинокая звезда на совсем уже светлом небосводе, казалось, сияла еще ярче.

— Эосфрос, — проследив за взглядом Ола, негромко сказал дед. — Утренняя звезда, предвестница Зари. Ничего не бойся, мальчик. На все воля богов, чему суждено случиться, того не миновать. Не бойся, и спокойно жди нужного дня.

И постарайся не сойти с ума в процессе, — мрачно добавил про себя Оливер и, всё же решившись, неуверенно спросил:

— Дедушка, а что я чувствовал к Маркусу?.. Ну, раньше?..

Старик отстраненно улыбнулся:

— Кто же об этом знал, кроме тебя? Но я могу рассказать, как ты себя вёл. Хочешь?

Ол напряженно кивнул.

— Ты стал рабом по собственной воле, Олиус, но ты не смирился. Ты был дерзким и непокорным. Маркус первое время пытался тебя ломать, как и остальных, сурово наказывал за малейшую провинность, а однажды едва не забил до смерти. Ты выжил тогда благодаря лишь помощи богов и врачебному дару Ставроса. Но с тех пор отношение правителя к тебе изменилось. Стало гораздо мягче. Он позволил тебе покидать дворец, заниматься атлетикой в гимнасии… Твои дерзкие выходки и вызывающие реплики больше не замечались, и ты в ответ…

— Что — я? — нетерпеливо воскликнул жадно слушавший Вуд.

— Ты тоже начал вести себя иначе. Казалось, вы с Маркусом заключили какое-то негласное соглашение. Вы стали терпимее один к другому, но это больше походило на напряженное перемирие двух старых врагов, чем на постепенное привыкание друг к другу людей, вынужденных уживаться под одной крышей. А вот чувствовал ли ты к правителю ненависть, или всей душой питал к нему страсть — этого не знал никто, даже сам Маркус.

— А как я отнесся к предсказанию оракула?

— С достоинством, как и полагалось моему внуку.

— О, — Ол задумчиво потер гудевшую ногу, — понятно.

— Вот почему твоё поведение сегодня так удивило и напугало нас… Ты раб, и ты унизил своего господина в присутствии гостя, мальчик. Это недопустимо, Маркус теперь будет вынужден наказать тебя, иначе он потеряет уважение… Он ведь узнал тебя?

Оливер нехотя кивнул. Старик тяжело вздохнул и с трудом поднялся.

— Помни то, о чем я тебе говорил. Будь осторожен, не навлекай на себя гнев правителя. Воля богов высказана, Олиус, и не стоит глупыми поступками препятствовать ее исполнению…

Дедушка ушел, а Вуд, с силой ударившись затылком о неровную стену хижины, закрыл глаза и глухо застонал. Вместо того, чтобы разобраться, он запутался еще больше. В себе, в Маркусе (или во Флинте?..), в сложившейся идиотской ситуации… Но самым пугающим было то, что за всеми этими переживаниями, страхами и надеждами он как-то совершенно перестал вспоминать о доме. За пролетевшие дни Ол успел постепенно раствориться в новой жизни — не более, кстати, трудной и опасной, чем та, из которой его выдернул артефакт. Успел привыкнуть к ней, стал частью этого воистину легендарного мира… Адаптировался, как сказал бы умный Перси. И уже ждал — да-да, с нетерпением ждал возвращения во дворец. Ну вдруг там все-таки Флинт?.. Ну вдруг — Мерлин, как странно и страшно думать об этом — судьба таким оригинальным образом дарит им еще один шанс?.. А нет — посмотрим. Оракулы — известные темнилы, предсказывают обычно очень и очень расплывчато…

* * *

Первым делом в глаза бросилось блюдо с внушительной горкой до боли знакомой пахлавы. Вторым — трое коллег по цеху, уписывающих эту самую пахлаву за обе щеки. Третьим — что просторное помещение, куда привел его вечно недовольный господин Ставрос, служило одновременно и спальней, и гостиной, и ванной — в углу, разбрасывая по стенам дрожащие блики, в небольшом бассейне колыхалась вода.

При их появлении наложники перестали запихиваться сластями и, подняв головы, уставились на Оливера с абсолютно одинаковым, любопытно-неприязненным выражением на холеных накрашенных личиках. И глядя на них, Вуд с внезапным раздражением отметил, что вкус у маньяка и деспота всё-таки был.

— Вымыть, — коротко приказал смотритель материализовавшемуся рядом с ними рабу, с отвращением подталкивая Ола в сторону бассейна. — Переодеть. И вычесать вшей.

— У меня нет никаких вшей, — оборачиваясь, возмущенно воскликнул Вуд, но господина Ставроса в гареме уже не было; наложники довольно засмеялись, и разозленному Олу ничего не оставалось, как последовать за молчаливым рабом.

Но сами водные процедуры неожиданно оказались приятными. Оливера вначале долго отмачивали в теплой благоухающей воде, затем терли мочалом и тщательно мыли волосы. Всё это — под язвительные комментарии мальчиков, устроившихся на мраморных бортиках и отпускающих ехидные замечания на каждый жест Вуда. Но Ол, памятуя о дедушкиных наставлениях, на провокации не вёлся, и вскоре потерявшие интерес наложники разбрелись кто куда. В наступившей тишине Вуд, разморенный купанием, умудрился даже задремать и очнулся, когда раб осторожно потряс его за плечо. Потом его подвергли экзекуции под названием «расчесывание», натерли с головы до ног сладко пахнущим маслом и, наконец-то, позволили одеться.

А дальше выяснилось, что заняться-то здесь абсолютно нечем. Ол, упав на отведенную ему лежанку, с тоской смотрел на медленно темнеющее за узким окном небо. Смотрел — и, что греха таить, — с трепетом и волнением, как какая-нибудь чертова новобрачная, ждал наступления часа Х. Но время шло, ничего не происходило, и единственным результатом его пустых переживаний стало то, что он дико проголодался.

Когда совсем стемнело, рабы зажгли несколько масляных ламп. Вуд, уже уставший вздрагивать от каждого шороха за дверью, сел и огляделся. Мягкий переливающийся свет, блики от воды, мерцание тканей и приглушенный блеск драгоценных украшений создавали действительно «гаремную» обстановку. Картину очень удачно дополняли и сами наложники, в соблазнительных позах раскинувшиеся на ковре — и, ведь не присматриваясь, так сразу не поймешь, мальчики перед тобой, или девушки. Изящные изгибы спин, длинные волосы, мягкие кошачьи движения… К ночи все они приоделись, сменив короткие хитоны на полупрозрачные шаровары, обвешались подвесками и браслетами и намазались благовониями. Бери и трахай. Оливер скривился и, так как ничего другого на ужин не предвиделось, встал и направился к сладостям.

Но от горки пахлавы остались лишь жалкие крохи. Ол даже восхитился — ну как можно, хоть и втроем, сожрать столько за раз?.. Сунув в рот один из последних кусочков, Вуд нехотя разжевал его и, проглотив, попытался поискать питьевую воду.

Нашел. Только вода тоже оказалась сладкой. И пока Оливер, покачивая в руке кувшин, мрачно размышлял о несправедливости жизни в целом и конкретном сдвиге в мозгах у господина Ставроса в частности, решившего довести весь гарем до диабета, дверь открылась, и на пороге появился недоброй памяти смотритель.

Наложники встрепенулись, но господин Ставрос, придав лицу трагичное выражение, развел в стороны пухлые ручки и отрицательно покачал головой — опять, мол, не сегодня, мальчики. Увы и ах. Мальчики обиженно сдулись, переглянулись, и до замершего Ола донеслось оскорбительное шипение. Смотритель, тоже бросив в его сторону красноречивый взгляд, с достоинством покинул гарем, а Оливер, поймав себя на том, что чувство, испытываемое им в данный момент, весьма похоже на смешанное со злостью разочарование, со стуком поставил кувшин обратно. Ладно, правитель снова проигнорировал своих куколок, но ведь он проигнорировал и его тоже!.. Неужели за целую неделю не соскучился?.. Ну, и как к этому относиться? По-хорошему, надо бы радоваться — фуф, пронесло. Вот только радоваться получалось не очень. Зато, глядишь, чем дальше — тем лучше получается выходить из себя, призывать на венценосную голову Маркуса все тридцать три несчастья и просто тихо беситься.

Какое знакомое чувство. Добро пожаловать в родные пенаты, детка.

И Оливер, не обращая внимания на возобновившиеся с новой силой желчные выпады, рухнул на кровать и со злостью уставился на темный потолок. Вот оно ему надо?!

Ему — надо. А… не ему?..

* * *

Оливер стоял, запрокинув голову и открыв рот, а диск, превращаясь на фоне неба в едва различимую точку, улетал всё дальше. И не успел он коснуться земли, подняв пыльное облачко, отскочить и снова упасть, как раб уже подавал Маркусу следующий.

Своей давешней ошибки на рынке Вуд повторять не собирался. Площадку для занятий атлетикой окружала массивная колоннада с множеством арок, и Ол, мудро притаившись за одной из колонн, теперь мог спокойно подглядывать за правителем без боязни быть застигнутым.

К сожалению, наблюдать в открытую, как это делал тот же фессалиец, неторопливо прогуливающийся по периметру, просто не хватало смелости.

А красота движений вкупе с силой и хищной грацией по-настоящему завораживали. Вот Маркус сгибает спину, заводя руку с покоящимся на предплечье диском, на мгновение замирает в этой эффектной, но неудобной позе и — резко распрямляется, выбрасывая руку вперед и вверх и посылая снаряд на другой конец поля.

Ждущие своей очереди диски аккуратной стопочкой лежали неподалеку. И бедному рабу, чтобы поднять хотя бы один, приходилось прикладывать немало усилий…

А еще правитель тренировался совершенно обнаженным. Ну, принято так было у этих диких людей — обнаженным, щедро натертым маслом и присыпанным поверх масла мелким песочком. Рельефные мускулы вовсю играли и перекатывались, намокшие прядки над шеей завивались колечками, а далеко не маленькое даже в спокойном состоянии достоинство… В здоровом теле — здоровый дух, да. А что естественно, то, понятное дело, не безобразно.

Ол при желании мог бы вспомнить еще пару десятков подобных высказываний. Но присыпка от каждого мощного броска слетала, обнажая всё новые и новые участки сверкающей под солнцем бронзовой кожи, и параллельно с этим мозги Вуда плавились всё сильнее. Мозги плавились, дыхание сбивалось, пот катился градом, а во рту давно пересохло. Юг, лето, жара, что поделать. Но вот чем оправдать позорную эрекцию, ставшее почти невыносимым желание потереться о прохладный мрамор колонны и постепенно разливающееся в груди ядовитое презрение к самому себе?..

Еще бросок. Еще. То правой, то левой. Почти каждый сопровождался сухими аплодисментами гостя — если диск падал за раскатанной по земле белой лентой — и приглушенной руганью самого Маркуса. Чем правитель оставался недоволен — дальностью бросков, или нерасторопностью выбивающихся из сил рабов, таскавших тяжелые снаряды обратно — было непонятно, но диски летели снова и снова. Хлопки раздавались всё реже, потом зрелище наскучило фессалийцу окончательно, и он, устроившись в тени арки на одной из каменных лавок, развернул какой-то свиток и углубился в чтение. Маркус бросил еще пару раз, наконец-то удовлетворенно кивнул и, отряхнув ладони, с удовольствием потянулся. А несчастный Оливер в своем укрытии при виде открывшейся ему картины был вынужден на секунду зажмуриться, прижаться к колонне еще теснее и для верности разок приложиться к камню лбом.

Не помогло ничего — образ обнаженного правителя висел и перед закрытыми глазами, член, притиснутый к животу, уже ныл от возбуждения, а связных мыслей в голове не прибавилось ни на гран.

Ситуацию унизительней представить было сложно. Якобы любимый наложник, которую ночь подряд игнорируемый своим господином, тайком подглядывает за оным, да еще и еле сдерживается, чтобы не начать яростно дрочить на его светлый образ…

Да, которую ночь. Пятую, если быть точным. Вчера, когда расстроенный господин Ставрос покинул гарем, у Ола, видно, было такое лицо, что даже куколки не рискнули лезть к нему с обычными колкостями… Его динамили, им пренебрегали — откровенно и внаглую, и как долго это будет продолжаться — одному Мерлину известно.

Ну, подумаешь, какой-то жалкий осьминог… А жить в гареме и каждый вечер поневоле прислушиваться к горячему шепоту мальчиков, рассказывающих друг другу, что предпочитает Маркус с каждым, как, в какой позе, с какими игрушками и сколько раз?.. А потом наслаждаться страшными снами со всей этой порнографией?!

Докатился, Вуд. Всё, что осталось — это или видеть мерзкого тролля во сне, или тайком пробираться в гимнасий, чтобы хоть одним глазом…

Вот и насмотрелся…

Ол тихо застонал и, сдаваясь, поелозил по ребристому мрамору напряженной плотью. В паху от долгожданной стимуляции запылало и задергало, позвоночник словно пронзило сотней иголок; перед глазами беспорядочно запрыгали разноцветные пятна, и последние баррикады стыда рухнули к чертой матери. Сил терпеть эту муку больше не осталось. Рука сама скользнула вниз, пальцы легко пробежались по внутренней стороне бедер, погладили ноющий член… Нега и дрожь волнами прокатывались по всему телу, и Оливер, проклиная себя, привалился к колонне спиной и сжал взмокшей ладонью головку, бесстыдно выглядывающую из под короткого подола… А если зажмуриться и представить, что ласкающая рука — не его, что сейчас к ней присоединится вторая, поиграет с подобравшейся мошонкой, дотронется до сморщенного отверстия... А потом мокрые от масла пальцы Маркуса грубо проникнут внутрь и сразу начнут резко трахать, наказывая или лаская — непонятно…

— Увидел, что хотел, детка? — вдруг вкрадчиво раздалось над ухом.

Вуд не вздрогнул, не вскинулся, как ошпаренный, и, главное, не бросил своего занятия. Просто уже не смог бросить. Продолжая отрывисто двигать рукой и загнанно дыша, он поднял затуманенный, совершенно сумасшедший взгляд, и, закусив губу, теперь в упор смотрел на правителя, с лица которого постепенно сползала ехидная ухмылка…

От Маркуса пахло потом, маслом и пылью, и от этого запаха — знакомого и чужого одновременно — Ола затрясло еще сильнее. Глаза правителя потемнели; взгляд переместился на губы, с которых срывалось тяжелое дыхание вперемешку со стонами, потом на ходившую ходуном грудь, потом — на большой палец, размазывающий капельку смазки, на нежную кожицу, которую Вуд то натягивал на головку, то резко дергал к корню… и снова метнулся на раскрасневшееся лицо. Маркус качнулся вперед, стоя теперь так близко, что жар от его разгоряченного тела был почти невыносим, оперся руками о мрамор возле плеч Ола, набычился, глядя уже не похабно, а тяжело и серьезно. А Вуд мутно смотрел на него сквозь опущенные ресницы, облизывался, глухо вскрикивал и с отчаянием думал, что еще чуть-чуть — и к масляным разводам на животе правителя добавятся и потёки его спермы. А после нас — хоть потоп. Или самому утопиться в бассейне на хрен…

— Что ж ты делаешь… — вдруг хрипло выдохнул Маркус, внезапно накрывая рукой кулак Ола. — Нарушитель общественного спокойствия… Пойдем… Пойдем…

Дезориентированного Вуда схватили за запястье, резко дернули и потащили куда-то — в тень, под крышу, с полуденного зноя к прохладе наполненных водой бассейнов. Глаза с яркого солнца ничего не видели, да они и так ничего уже не видели, сердце заходилось в диком ритме, и хотелось только одного — упасть, наконец, хоть куда-нибудь, прижаться к липкому, шершавому от песка телу, обхватить ногами и сдохнуть от этой отчаянной страсти…

— Вот же настырный… — но его отрывали и отталкивали, не давая даже дотронуться, и это было в миллион раз хуже, в миллион раз унизительнее всего остального, до горького рыка и злых едких слез... — Не трогай, я грязный, я поцарапаю тебя… Садись, да садись же…

Легкий толчок — и Ол с размаху шлепается задом на низкую скамью. Его колени с силой разводят в стороны, и последнее, что мелькает перед закатывающимися глазами — это руки Маркуса, задирающие к груди чертов подол, и непослушные темные вихры на затылке. А потом вокруг члена плотно смыкаются чужие горячие губы, и это так правильно, так жарко, так давно забыто и так жизненно необходимо, что Оливера не хватает и на минуту. Его скручивает и подбрасывает, он взмывает, падает и разбивается на тысячу кусков. Он мучительно умирает, но тут же воскресает, бешено выплескиваясь в жадный рот с долгим и пронзительным:

— Ма-а-а-а-рк…

…Твердые ладони ласково огладили его бедра, спустились к голеням, пальцы ненадолго задержались на втянутом шраме — кости после перелома срослись как-то неправильно; Ол медленно поднял мокрые от слез глаза и, как на штопор, напоролся на пристальный острый взгляд. И опять ничего не смог в этом взгляде прочитать…

Маркус спокойно вытер рот, поднялся и, отойдя, щелкнул пальцами. Возле него тут же появился раб со странным серпиком в руке и принялся соскребать с тела правителя остатки песка и масла. На Оливера, постепенно приходящего в себя и до сих пор, как последняя шлюха, сидящего с раздвинутыми ногами и задранным подолом, больше никто внимания не обращал.

Вуд, мало что соображая, помотал головой, с силой провел ладонью по взмокшим волосам и вдруг увидел на земле, под скамьей, густую переливающуюся лужицу.

А ведь он к правителю даже не прикоснулся… И губы сами собой растянулись в дурацкую улыбку.

* * *

— Леонид, — полным недоумения голосом позвал господин Ставрос.

Один из наложников грациозно вспорхнул и, бросив в сторону застывшего Ола торжествующий взгляд, поплыл на выход, виляя бедрами и звеня многочисленными браслетами. Смотритель, поджав губы, пропустил его вперед и, хмуро покачав головой, вышел следом.

Оливер что есть силы ударил кулаком по стене, но заглушить боль, распускающуюся внутри подобно огненному цветку, болью внешней, увы, не получилось.

* * *

— Дедушка сказал — завтра, — тихо пробормотала Клео, перекладывая из корзины на блюдо вымытые фрукты. — Нож будет спрятан в изголовье… Не подведи, брат, ради всех богов, не подведи…

— Не подвести?! — вскидываясь, яростно прошипел Оливер, до того в апатии валяющийся на лежанке и буравящий потолок полным вселенской тоски взглядом. — Как я могу не подвести, когда я… когда я… даже не знаю, как выглядит его спальня изнутри?!

Прошло еще несколько дней, и идея перерезать Маркусу горло стала казаться не просто привлекательной, а очень даже правильной и в высшей степени справедливой. А следом — цинично отрезать и еще кое-что, и выбросить собакам… Впрочем, горло можно и не трогать.

Клео осторожно огляделась. В гареме царили тишина и покой раннего утра — Леонид привычно отсутствовал, а двое других куколок всё еще крепко спали.

— Ты хочешь сказать… Маркус ни разу не брал тебя на ложе?..

— Представь себе, — несмотря на злость, щекам Вуда сделалось жарко — обсуждать подробности своей личной жизни, а вернее — её отсутствия с девчонкой было как-то не комильфо.

— Так соблазни его!..

— Посоветуй мне еще!.. — огрызнулся он, ничком падая обратно и закрывая лицо руками. — Какой из меня соблазнитель, сама подумай!..

Девчонка, не ответив, снова оглянулась, посмотрела на сладко посапывающих наложников, потом придирчиво оглядела сломленного Ола (явно по всем статьям проигрывавшего профессионалам) и, придя к правильным выводам, неожиданно заявила:

— Придется просить господина Ставроса.

* * *

Но подлый случай опять внес свои коррективы в их стройные планы. Во-первых, смотрителя по каким-то причинам во дворце не оказалось, а, во-вторых, Вуд умудрился наступить на незамеченную им банановую кожуру. Была ли мина намеренно подброшена ему под ноги, или оказалась на полу случайно, из-за недосмотра рабов — так и осталось загадкой, но Ол предсказуемо поскользнулся и классически, заорав и взмахнув руками, рухнул. А плачевным результатом этого падения стали вывихнутый палец и рассеченная скула, которой он приложился о каменный бортик бассейна.

Вечером, когда господин Ставрос соизволил вернуться, лицо Вуда украшали налившийся на полщеки синяк и глубокая ссадина под заплывшим глазом. Затягиваться ссадина почему-то не желала, и при каждой попытке выразить эмоции мимикой опять начинала кровить. Оливер полоскал какую-то тряпицу в воде, которую все время менял перепуганный раб, и прикладывал ее к синяку — делал компрессы.

Остальные наложники в полном составе сидели на одной из лежанок и тихо перешептывались, довольно посматривая на раненого.

— «Ты смерти моей хочешь, Олиус», — пробормотал Ол, исподлобья взглянув на застывшего в шоке смотрителя, и снова прилепил ветошь на лицо.

Ветошь из белой тут же стала розовой.

— Ты смерти моей хочешь, Олиус! — придя в себя и бросаясь к нему, завопил господин Ставрос. — Почему всё всегда случается только с тобой?!

На этот риторический вопрос Вуд и сам не отказался бы услышать ответ. Смотритель брезгливо откинул тряпочку и, склонившись, внимательно осмотрел рану.

— О, боги, и за что мне такое наказание?.. Кровь алая, и края разошлись… Надо зашивать.

На слове «зашивать» Оливер вздрогнул. Что значит — зашивать, когда первые понятия об асептике и антисептике появятся только через два с половиной тысячелетия?! Не успокоил и всплывший в памяти рассказ дедушки о врачебном таланте толстяка — кто его знал, того Олиуса, может, ему просто с иммунитетом повезло?..

А раб уже подавал господину Ставросу простой деревянный ящичек. В ящичке обнаружились суровые нити, душераздирающего вида иглы и другие пыточные штуки, при виде которых Вуда заколотило.

— Нет!.. — вскакивая, вскрикнул он.

— Да! — нахмурился смотритель и властно кивнул: — Держите его!..

Все ничем не занятые рабы с готовностью кинулись выполнять распоряжение. И вот где, оказывается, пригодился немалый квиддичный опыт — Ол пригнулся, поднырнул под чьи-то руки, сделал подсечку, ложную обводку и, вырвавшись на свободу, стремглав бросился к двери.

И с размаху, выбив весь воздух из лёгких, налетел на твердую грудь.

* * *

Рабы благоразумно остановились на безопасном расстоянии. Перед глазами — прямо дежа-вю какое-то — снова была четкая линия небритой флинтовой челюсти, а в нос ударил еле различимый запах пота и масла, привычный и родной. Окаменевшие плечи осторожно обхватила теплая рука, потом Маркус чуть отстранился и, взяв Ола за подбородок, пристально посмотрел на разбитое лицо.

В гареме стало оглушающе тихо; правитель разглядывал его неторопливо и внимательно, а замерший Вуд, как загипнотизированный, пялился в ответ на сломанную давным-давно переносицу и бывшие так близко густые черные ресницы.

— Кто это сделал? — наконец, тихо спросил Маркус, бережно проводя большим пальцем под раной и стирая бегущую к подбородку струйку крови.

Больно не было. Было нежно, ласково и приятно, как будто пёрышком. Голова позорно закружилась. Оливер опомнился, собрал всё силы и отскочил в сторону.

— Никто, — пробормотал он, поспешно отворачиваясь — другая-то щека была нормального, не лилового цвета, и румянец на ней, даже при неярком освещении, смотрелся очень мило. — Сам упал.

— Сам, — спокойно повторил правитель, заложив руки за спину и не делая попыток приблизиться. — Понятно… — темная бровь вопросительно приподнялась. — Ставрос?..

— Так и есть, господин, — на всякий случай быстро подтвердил смотритель и, видимо, вспомнив о прямых обязанностях, озабоченно добавил: — Господин желает выбрать наложника на ночь?

Ол вдохнул и не выдохнул. Он, стоя к Маркусу спиной, не мог увидеть, на кого тот показывает, но зато прекрасно рассмотрел, как ярко засияли глаза Леонида. Наложник буквально взлетел и, отбросив за спину шикарную светлую гриву, плавно двинулся навстречу правителю. Аккуратно накрашенное лицо на мгновение повернулось в сторону Вуда, пухлые губы слегка искривились — и мальчик, обдав Ола облаком благовоний, прошествовал мимо.

Оливер обреченно прикрыл глаза и с отчаянием подумал, что рано или поздно, но дышать всё равно придется. Даже если каждый вдох и выдох отныне сопровождаются обжигающей болью…

— Я передумал, — вдруг с усмешкой произнес Маркус. — Я возьму… этого.

* * *

Великий план заговорщиков, призванный воплотить волю богов, но рушившийся на глазах, завис в воздухе медленно вращающимися обломками. А Вуду, мысленно созерцающему эту абстрактную картинку, понадобилось не меньше минуты для того, чтобы сообразить, что презрительно говоря «этого», Маркус имел ввиду конкретно его.

Внутри, орошая всё вокруг ядовитыми брызгами, взорвалась оскорбленная гордость, и парящие обломки всё-таки красиво рухнули. Оливер выпрямился и неосознанно сжал кулаки.

— Я не пойду, — сквозь зубы процедил он.

Выражение лица господина Ставроса надо было видеть…

А в спину вдруг ударила взрывная волна бешеной ярости. Ол услышал, как Маркус шагнул к нему, склонился над ухом и шепотом, от которого дыбом встали волоски на всем теле, пообещал:

— Пойдешь, Вудди. А не пойдешь сам — отнесут.

* * *

Фитиль с шипением загорелся, и темная спальня озарилась неярким светом. Отправив ненужного больше раба вон, Флинт с блаженным вздохом опустил голову на покатый бортик бассейна и теперь, прикрыв глаза, лениво разглядывал застрявшего на пороге Ола сквозь пелену поднимающегося пара.

Вуд тяжело дышал и молчал — не потому, что не знал, что сказать, а просто чтобы хоть немного успокоиться. Срываться в позорную истерику и терять лицо окончательно очень не хотелось. А осознание того, что Флинт, наблюдая за ним, развлекается по полной, накручивало еще сильнее.

— Так и будешь молчать?.. — Марк сел по пояс в воде и, выловив откуда-то мочало, небрежно провел им по плечам и шее. — Может, всё-таки поговорим?

— У тебя было полно времени, чтобы со мной поговорить, — сглотнув, агрессивно отозвался Ол, не двигаясь с места. — Чёртова уйма времени, Флинт. Когда ты понял, что я — это я?..

Мочало соскользнуло на грудь и замерло там. Флинт, не меняя расслабленной позы, хмыкнул:

— Сразу, как увидел. А ты?

Оливер запнулся. Выходит, тролль узнал его с первого же взгляда, а он до сих пор бы сомневался, не брось ему тот в спину ненавистную школьную кличку?..

Флинт понял, сверкнул глазами и вдруг погрузился в воду с головой, а вынырнув, фыркнул и… улыбнулся.

Так вот о чём говорил старик той звездной ночью, пусть не о этом Маркусе, а о другом, но… Улыбка была потрясающая. Тогда, миллион лет назад (или вперед?..) Флинт редко улыбался ему, но всё равно, как же Ол мог забыть…

— Проклятый самозванец, — с трудом отводя глаза от блестящего от воды и почти черного в мягком свете лампы тела, пробормотал он.

Марк услышал, коротко хохотнул и внезапно, так, что заложило уши, рявкнул:

— Ставрос!

Испуганный смотритель влетел в спальню через минуту, в течение которой господин и наложник в полной тишине сверлили друг друга глазами, и сразу же бросил на Ола зверский взгляд. Флинт поманил его мокрой рукой к себе и уже мягче повторил:

— Ставрос… Скажи, кого ты видишь перед собой?

— Господина правителя, Маркуса Гелиада, — не моргнув, отозвался смотритель. Марк довольно улыбнулся краем рта, отбросил со лба прилипшую прядь и ткнул пальцем в направлении вспыхнувшего Вуда:

— А это кто такой?..

— Твой раб Олиус, хозяин.

— Хорошо, можешь идти… — дверь за смотрителем плотно закрылась, и Флинт, выдержав эффектную паузу, припечатал: — Вопросы есть, Вуд? Нет?.. Тогда будь добр, не забывай, где теперь твоё место.

И опять откинулся спиной на бортик, чуть щурясь в ожидании реакции. Ленивый, довольный, зажравшийся роскошный тигр. И реакция, как обычно, долго ждать себя не заставила.

Вуд как будто снова оказался в школьной квиддичной раздевалке — едва удерживающий себя на грани после очередного разгромного проигрыша. Плеск воды, полумрак, пар, голый мокрый Флинт, его влажные волосы, его кривая усмешка, которую не терпелось стереть кулаком, и эта фраза, намертво отпечатавшаяся в мозгах: «Не забывай, где теперь твоё место»… И сорвался он точно так же, как и тогда. И бросился — только теперь не на Флинта, а в противоположную сторону.

На огромную, застеленную множеством шкур кровать с резной высокой спинкой…

Тогда всё закончилось злыми слезами, глотаемыми за плотно задернутым пологом в тишине спальни, запахом тролля, намертво въевшимся в кожу, воровством заживляющей мази из Больничного крыла и целой чередой исковерканных лет. Сейчас…

Нож оказался в изголовье, там, где и сказала девчонка — странного вида оружие, с удобной рукояткой из какого-то черного камня и кривым, белым, явно выточенным из кости лезвием. Лёг в ладонь, как родной. Оливер безумно усмехнулся, соскочил с постели и мгновение спустя оказался рядом с Марком, подняв целый фонтан ароматных брызг.

Костяное лезвие нежно прижалось к шее. Флинт замер. Время… остановилось, конечно.

Вуд, сжав зубы, смотрел ему прямо в глаза, пытаясь углядеть хоть малейшую тень, хоть проблеск страха, но тщетно, Марк отвечал ему спокойным и серьезным взглядом. И рука всё медлила, хотя лезвие даже на вид было настолько острым, что, прижми он его чуть сильнее — и на шее Флинта останется глубокий и длинный разрез. Секунды медленно утекали. Они не шевелились, и вода в бассейне, успокоившись, застыла вокруг них подобно темному льду. А потом Марк неслышно выдохнул и опустился затылком на бортик, открывая шею еще больше:

— Ну, давай, Ол. Не тяни. И не бойся — лезвие отравлено. Один маленький надрез — и дело сделано.

Оливер с силой втянул в себя воздух. Рука, державшая нож, резко дернулась, и уже на слове «маленький» клинок летел в сторону — в самый дальний угол спальни.

Марк моргнул, но взгляд не перевел, продолжая сосредоточенно рассматривать потолок. Ол, наконец, задышал, затрясся, зачем-то схватился за скользкие плечи и, размахнувшись, с силой ударил раскрытой ладонью по небритой флинтовой щеке.

Позорная, девчоночья пощечина. Рана на скуле, с таким трудом затянувшаяся, опять открылась, к губам побежали теплые струйки, закапали с подбородка на так и не снятый хитон... Флинт поднял голову, заглянул в ореховые, постепенно заливаемые ужасом осознания глаза и вдруг резко встал, таща вцепившегося в него Вуда вверх и обрушая с их тел в бассейн десятки водопадиков:

— Вот же, горе… Всё, вылезай, Вудди. Хватит полоскаться.

Ол согласно покивал — да, мол, хватит, — и только сильнее стиснул пальцы. Флинт поморщился, рывком стащил с него намокший хитон и, обхватив, с некоторым трудом выволок на расстеленный около бассейна ковер.

Когда мокрой кожи коснулся прохладный ночной воздух, Оливер вздрогнул и в конце концов разжал руки. Флинт оставил его обтекать и, что-то недовольно бурча под нос про баб и истеричек, полез под подушку на развороченной постели.

Ол, обхватив себя за плечи, зачем-то покосился на воду и хихикнул — хитон дохлой медузой плавал на темной поверхности; потом перевел повлажневшие глаза на Марка, что-то сжимающего в руке, и засмеялся в уже голос, трясясь и всхлипывая — адреналиновый вал схлынул и начался отходняк:

— Ты… ты… Теперь ты убьешь меня, Марк?.. Этим?..

Флинт вздохнул — тяжело и обреченно — и, внезапно ухватив его за подбородок, приставил к щеке… короткий обломок палочки:

— Давно б уже убил, если б мог… Не дергайся, Вуд. И не дыши. Лечить буду.

Ол неожиданно послушался и покорно замер, лишь изредка моргая. Марк прицелился и произнес элементарное лечебное заклинание — такое привычное и навязшее в зубах дома и так дико звучащее здесь. Щека немедленно заледенела, в кожу будто впились крохотные иголки; Ол непроизвольно отдернул голову и, скривившись, всё-таки потрогал лицо — скула была гладкой и не болела, опухшее веко моргало нормально.

— Так-то лучше, грозный убийца тиранов… — непонятно хмыкнул Флинт, опуская обломок. — Теперь можешь истерить дальше.

Но волна истерики как-то сама собой откатилась, оставив лишь глухую апатию и беспросветную тоску. Жизнь совершенно определенно зашла в тупик, выхода из которого не было. Пат — еще не проигрыш, но, чтобы ты не сделал, всё равно впереди поражение... Он испортил всё, что мог. Оливер, сгорбившись, поискал глазами хоть какую-нибудь тряпку прикрыться и, завернувшись, шагнул к двери. В голове звенела абсолютная пустота.

— Я тебя не отпускал, раб, — глухо сказал Флинт у него за спиной.

Вуд, не останавливаясь, пожал плечами.

— Как же ты теперь посмотришь в глаза своему почтенному деду?..

Мысль была дельная, но Ол сразу отбросил ее, как заведомо провокационную.

— Да тебя половина острова уважать перестанет, жалкий слабак.

А вот на это ему было глубоко наплевать.

— Поэтому мы сейчас ложимся спать, а завтра утром что-нибудь придумаем.

Ол остановился перед самой дверью.

— Просто спать? — не оглядываясь, тихо спросил он.

— Просто спать, — так же тихо ответил Марк.

Вуд повернулся. Флинт подошел к кровати и откинул скомканное покрывало:

— Иди, ложись. Замерз ведь.

Флинт, ждущий его у постели. Флинт, пестующий его раны. Бред какой-то.

— Не пойду, — вдруг упрямо заявил Оливер, вздергивая подбородок. — Я туда не лягу после этой шлюхи. Прикажи сначала сменить простыни.

Губы Маркуса приоткрылись в немом изумлении, потом он, так и не выпустив края покрывала из рук, уронил голову на грудь и устало рассмеялся:

— Мерлин, помоги мне… Это не простыни, дубина, это шкуры берберийского льва, вымерший, между прочим, вид. А наложника… — он замолчал, посмотрел на переставшего дышать Ола и, запнувшись, неловко закончил: — Брал… Пелий, а не я.

Вуд сглотнул. Марк отвел глаза:

— Иди, иди. Не захочешь — не трону. Вина… налить?..

— Налей, — хрипло сказал Ол, неуклюже залезая под мягчайшую шкуру.

* * *

Под утро стало невыносимо душно. Вуд заворочался, запинался, сбросил, наконец, с себя жаркую шкуру и блаженно раскинулся. Под боком очень кстати обнаружилось чьё-то большое прохладное тело, и Ол закинул на него вначале руку, потом ногу, а потом и полностью прижался.

Тело осторожно высвободилось и отползло. Вуд возмущенно засопел и повторил манёвр, но и тело повторило тоже. И это было настолько неправильно, что Ол разобиделся вконец, дернул несговорчивое тело на себя и… проснулся.

На него близко-близко смотрели разъяренные глаза Флинта, мерцающие в темноте зловещими желтыми бликами.

— Упс… — прошептал Ол, машинально облизывая мгновенно пересохшие губы.

Снова сделалось жарко, но уже от накрывшей с головой истомы. Марк перевел взгляд на приоткрытый рот Вуда и прищурился:

— Отпусти. А не то…

— Не то — что?.. — они завозились и перевернулись как-то так, что теперь руки и ноги Вуда замком обхватывали торс и бедра лежащего на боку Флинта — отпустить, даже при всем желании, уже не получилось бы.

— А не то — пожалеешь, — тяжело дыша, пообещал Флинт.

Оливер сделал вид, что задумался, хотя думать было сложно, вся кровь от мозгов перетекла к быстро наливающемуся члену. Мышцы под его пальцами окаменели, и Марк, резко двинув бедрами, свирепо прошипел:

— Последний шанс, Вудди…

В живот упиралась чужая каменная плоть, и Ол этот призрачный последний шанс использовал на все сто.

— Ты меня сюда зачем привел? — задыхаясь, нагло спросил он. — Действительно поболтать по-дружески?..

— Затем, — прорычал Марк, мгновенно опрокидывая его на спину и придавливая сверху всей тяжестью тела, — чтобы трахнуть одну слишком гордую сучку!..

— Вот и…

Договорить Вуд не успел — на его рот обрушились знакомые забытые губы. Флинт целовал его неистово, сжимал и тискал, трясся и рычал, пытался одновременно и двигать рукой по скользкому от смазки члену, и растягивать пальцами плотное мышечное кольцо — всё получалось плохо, скомкано и рвано. Ол ерзал под ним, хныкал от неудовлетворения и злости, пробовал сам дотянуться хоть куда-нибудь, но, когда его руки в очередной раз отбросили, не выдержал и заорал:

— Флинт, твою мать, да не денусь я никуда!..

Маркус на секунду застыл, упершись мокрым лбом ему в плечо, и сдавлено пробормотал:

— Не могу, хочу тебя так, что сожрать готов…

И простые слова подействовали, как лошадиная доза афродизиака, Оливера тряхануло и выгнуло навстречу. Флинт, снова начав двигаться, выстанывал что-то еще, но Ол, не вслушиваясь, судорожно подавался вперед и отрывисто шептал:

— Жри, только… медленно… Марк…

Но где — Флинт, а где — медленно. Было бы сказано.

* * *

На следующий день ближе к обеду выяснилось, что недавно разлепивший глаза Вуд не может спокойно сесть, и Флинт, заведенный с утра пораньше неизбежными государственными делами, в весьма резком тоне стал настаивать на подробном медосмотре. Они самозабвенно орали друг на друга, Ол отбрыкивался, как умел, и сдался только после того, как Маркус завопил на весь дворец, вызывая смотрителя.

Перед глазами тут же замаячила страшная шкатулочка господина Ставроса. Пришлось прятать пылающее от стыда лицо в реликтовые шкуры, в которые его вбивали полночи, и подставлять растерзанный зад этому новоявленному целителю.

— Всё вроде целое, — хмуро констатировал Флинт, пробормотав напоследок какое-то лечебное заклинание. — Вуд… Ты когда трахался последний раз?

Не ожидавший такого дебильного вопроса Ол завалился на бок и закашлялся:

— С тобой, идиот.

— Сам ты идиот, — свистящим шепотом выдохнул Марк, наклоняясь так близко, что стали видны все желтые крапинки на радужках Ола. — Я имел ввиду…

Вуд вдруг отвел глаза.

— С тобой, идиот, — устало повторил он.

Маркус завис, потом осторожно присел рядом, взял безвольную руку и молча прижался губами к запястью. Оливер упорно избегал его взгляда.

— Гм… — Флинт громко сглотнул. — Если хочешь, сменим тему.

Шершавый палец всё еще ласково поглаживал кожу. Оливер покосился на обломок палочки, валяющийся в шкурах рядом с ним, и новая тема, с трудом, но нашлась:

— Как… Как ты это делаешь? Поломанной палочкой?..

Всё, что осталось — это рукоятка, и дюйма четыре сильно покореженной древесины. Марк пожал плечами:

— Не знаю. Просто получается, и всё. Думаю, что слишком много сырой магии в воздухе. Магии много, а магов — наперечет. Мир еще молод, Вуд.

— Волшебный мир, — педантично поправил Ол, забыв об осторожности и садясь.

Это было что-то новенькое. Флинт — и цивилизованная беседа двух неглупых людей…

— Волшебный мир, — согласился Марк, умудрившись, не вставая, дотянуться до блюда с почищенными фруктами на столике. — Лопай, детка. Или тебе сладенького дать?..

Ол подавился апельсиновой долькой. Флинт фыркнул и закинул в рот виноградину:

— Кстати, Пелий — тоже волшебник. Говорю же, их тут — раз, два — и обчелся. И они все как-то чуют друг друга. Он поэтому и напросился в гости — почувствовал, мол, что у меня вдруг проснулся дар.

— Не у тебя.

— Ну да.

— Марк… — удивительно, стоило только разговорится, и все вопросы, накопившиеся за столько времени, посыпались один за другим… — Как ты выкрутился, когда очнулся здесь? Ладно, я. Я наплел своим про солнечный удар и амнезию. И Клео с дедом рассказали мне всю мою жизнь. А кто помогал тебе?

— Что, хорошо получилось? — Маркус довольно улыбнулся. — Признайся, Вудди, сложно было меня узнать?

Ол невольно улыбнулся в ответ:

— Сложно — не то слово. Ты казался таким… настоящим. Настоящим правителем. Тебе идет одежда, ты управляешь колесницей и бросаешь диски, как будто занимался этим всегда… Как ты смог?..

Марк вытянулся на спине и закинул руки за голову:

— Мне помог Ставрос. Я, когда понял, как попал — по твоей милости, между прочим, — решил не юлить и не палиться, а сразу все ему рассказал. Так, мол и так, гость из будущего. Ничего не знаю, ничего не умею, давай, просвещай, если жизнь дорога. Ну, и колданул для острастки. А толстяк ничего, оказался из понятливых. Он, когда осознал, что их господин канул в небытиё, чуть с ума не сошел от радости. Предшественник-то мой не очень белым и пушистым был, судя по всему…

— А про меня… спрашивал?..

— А как же. Это был третий вопрос — после «где я?» и «когда я?». Описал тебя. И представь мою радость, когда выяснилось, что некто, подходящий под описание на все сто, не просто шляется поблизости, но еще и является моей любимой девочкой…

— Я не девочка, — буркнул Ол и неожиданно ущипнул расслабившегося Флинта за сосок, выглядывающий из-под хитона. Маркус ойкнул, перехватил его руку и, дернув на себя, насмешливо сказал:

— Да, не девочка. Ты шпион и убийца царей.

Вуд, устроившись верхом на его бедрах, в ответ тяжело вздохнул — неразрешенная проблема с предсказанием висела над ним дамокловым мечом. Не убил, но зато наконец-то переспал — с однозначно высказанной волей богов такой поворот событий как-то не стыковался.

— А ты и про покушение знал?..

— Разумеется, — беспечно отозвался Флинт, водя пальцами по шраму на голени. — И про то, что нож отравлен — здесь так принято, чтобы уж наверняка. Ставрос мне этим предсказанием все уши прожужжал. Остров маленький, сразу всё становится известным — где, когда, кого и почему. Он только не знал, кто это будет… А оказался ты… Не парься, Вудди. Знаешь, что я думаю?.. Настоящий Маркус, где бы он сейчас не был, этой ночью таки отправился к праотцам — в полном соответствии с пожеланием всех местных богов и граждан.

— Ага, оказался на твоем месте и случайно попал под шальную Аваду в Лондоне, — невесело хмыкнул Оливер.

— Или не случайно. А ты имеешь что-то против?

Вуд прилег на твердую грудь и, отстраненно рассматривая вычурную пряжку на плече, немного подумал. Версия Флинта выглядела вполне жизнеспособной.

— Ладно. Ладно. Но ведь здесь все думают, что Маркус — это ты. А ты жив и здоров. И что теперь?

— А ничего. Озаботим этой проблемой Ставроса. Он хитрый жучара, вот пусть что-нибудь и придумает… В конце концов, предсказания оракулов можно перевирать по-всякому.

— Может, не надо ничего перевирать и придумывать? — задумчиво спросил Ол, невольно прогибаясь под жесткими ладонями, поглаживающими его спину. — У нас ведь есть посох. Настоящий Олиус — сюда, сам, без Маркуса — если ты, конечно, прав… А мы — домой. И все довольны. Как ты думаешь, Марк?.. Не пора ли нам обратно?..

* * *

Руки Флинта внезапно замерли. Вуд, подняв голову, удивленно заглянул в окаменевшее вдруг лицо и медленно сел. От дурных предчувствий резко поплохело.

— А я всё ждал, когда же ты спросишь про чертов посох… — с тяжелым вздохом пробормотал Маркус. — Понимаешь, Ол… Здесь его нет. Вообще нет. И я не знаю, где он.

* * *

Вообще-то, в голове у Оливера за это утро уже успели сложиться некие размытые планы относительно их дальнейшей судьбы. Конечно, он не ждал, что после слов «а не пора ли нам домой» Флинт тут же сунет руку под кровать, вытащит посох, скажет: «Да, загостились мы, Ол» и отправит их обратно. Куда им, собственно, спешить, тем более теперь, когда… гм… есть очень веский повод и задержаться на неделю-другую… Ведь практически курорт. Но… застрять навсегда в семисотом году до новой эры?! Такого финта от судьбы Вуд не ожидал совершенно. На секунду закралась спасительная мысль, что Маркус просто так неудачно шутит, но при взгляде на сосредоточенное лицо становилось понятно — какие, к Мерлину, шутки.

— Искать пробовали? — обреченно спросил он.

— Ха, пробовали!.. — Флинт сдвинул его с себя и, усевшись, взлохматил волосы. — Перевернули сверху до низу и дворец, и остров. Ничего. Даже похожих обломков нет. Такое ощущение, что он взял и испарился. Или лежит на дне морском. Или его здесь и не было никогда…

Они помолчали. Марк смотрел в одну точку, а Оливер пытался еще раз осознать услышанное.

— А если б даже и был… — вдруг сквозь зубы сказал Флинт, резко поднимаясь и отходя к окну, — я бы не стал возвращаться, Вуд.

* * *

Необходимость осознавать еще и это выбила Ола из колеи окончательно.

— То есть как — не стал бы? — на всякий случай переспросил он.

Мало ли, может, не так понял.

— А очень просто. Ты вспомни, кем я там был. Бывшим Пожирателем без работы и без денег. Перебивался кое как, друзей не осталось, ничего не осталось, Вудди. Смысл мне возвращаться?.. А ты говоришь — обратно.

— У тебя был я, — тихо, невпопад, напомнил Ол. — Я — был. Когда ты уже стал бывшим Пожирателем без денег и работы. Насчет друзей не знаю. А ты меня бросил.

Говорить об этом было больно. Говорить — и будто бы переживать всё заново — почти невыносимо. И ситуация повторяла ту один в один — он сидит на разворошенной постели и не понимает, что происходит, а Флинт, отвернувшись, стоит на фоне окна и будничным тоном информирует его о своем уходе.

— Правильно, — не оборачиваясь, зло выплюнул Марк, и Ол увидел, что он сделал такое движение, будто хотел поглубже сунуть руки в карманы. Но карманов на хитоне предусмотрено не было, и Флинт раздраженно одернул тонкую ткань. — Я тебя бросил. А что, мне стоило дождаться, когда это сделаешь ты?.. «Мистер Вуд... — вдруг тонким ломаным голосом, на самом деле похожим на голос бывшего командного менеджера Ола, произнес он. — Вам придется выбирать. Или вы играете в Лиге, или сожительствуете с этим человеком»… У меня хороший слух, Вуд. И твоя благородная жертва мне была на хрен не нужна.

— Поверить не могу… — задохнувшись, сипло выдавил Оливер. — Ты… решил сам?! За меня?! Даже не поговорив?.. Ты идиот, Флинт!

Маркус оглянулся и прищурился:

— Может, я и идиот. Я идиот, Пожиратель и кусок драконьего дерьма заодно. Но я не такая падла, чтобы коверкать жизнь единственному…

В дверь негромко постучали. Маркус запнулся и злобно рявкнул:

— Кто там еще?!

В спальню бледной тенью просочился господин Ставрос, но Ол бы настолько ошеломлен обрушившимися на него откровениями, что даже не заметил этого. Смотритель, бросая настороженные взгляды то на одного, то на другого, приблизился к Флинту и что-то прошептал ему на ухо.

— А… Да пусть берет, — рассеянно отмахнулся Марк, не сводя с в упор смотрящего на него Вуда потемневших глаз. — Мне не жалко.

Господин Ставрос кивнул и испарился так же тихо, как и вошел. Флинт, наконец, моргнул и опустил голову.

— Я теперь всё равно не играю, — вдруг почти спокойно сказал Вуд. — И не буду играть, из-за ноги. Поэтому…

— Поэтому я и пришел, — Флинт независимо скрестил руки на груди. — Ты, конечно, удивишься, Вудди, но я, кстати, еще и не вор. Я никого не грабил, я, может, выгреб последние бабкины цацки. Повод, мать его, придумал. А тут сумасшедший старикан с аврорами. И ты с чертовым посохом. А мне — разгребать.

— Значит, я во всем виноват? — возмущенно вскинулся Оливер. — Я?!

— Ну.

— Ты… Ты…

— Ладно, не кипятись. Ведь хорошо всё получилось. Мне… здесь нравится, Ол. И не потому, что я вдруг стал правителем. Здесь тепло, море обалденное… Фрукты опять же… И здесь всё просто. Все их проблемы выеденного яйца не стоят. И, главное… ты рядом. А остальное как-нибудь утрясётся, вот увидишь.

— Знаешь, — Оливер вдруг смущенно улыбнулся, — когда мы сюда только попали, я подумал то же самое… Главное, что ты где-то рядом, и что море обалденное… Ну ладно, про море я подумал вначале.

Маркус облегченно улыбнулся:

— Кто бы сомневался. Вуд, ты всё-таки поднимайся. Мне надо Пелия проводить, он уезжает. Вон, наложника выпросил… Одевайся и приходи туда, где швырялся осьминогами, помнишь?.. Только давай без паранджи и без макияжа, второй раз я это шоу не переживу.

— И в тот раз ты, конечно же, узнал меня с порога, — скептически отозвался Ол.

— Ты хромаешь, — серьезно сказал Флинт и, подойдя, поцеловал его в нос. — И глаза у тебя… особенные. Как тут не узнать?..

* * *

Маркус, успевший переодеться в соответствии с торжественностью случая, возлежал на привычном месте с кубком в руке и лукаво сверкал глазами в сторону кислого Ола, сидевшего (кроме шуток) на коврике возле его ног. Огрызок палочки, так удачно избавивший Вуда от синяка, заражения и сомнительных хирургических посягательств господина Ставроса, болтался у правителя на поясе. Отбывающий на родной север фессалиец, в честь которого в очередной раз и давался праздничный обед, ел очень мало и всё никак не мог выпустить пальцев из светлой гривы щедро подаренной ему Флинтом игрушки — еще более кислого, чем Вуд, Леонида. Прислуживали опять одни только девушки, и Клео, проходя мимо, каждый раз бросала на Оливера очень выразительные взгляды.

Выразительные, но совсем не враждебные. Видимо, оперативно сработавший отдел пропаганды в лице господина Ставроса уже запустил в народ версию, трактующую предсказание немного иначе, и эта версия пришлась вполне по вкусу. И, судя по степени выразительности, на бедного Вуда снова возлагалась пока неизвестная ему, но безусловно ответственная миссия, надо думать, в корне отличающаяся от предыдущей…

Оливер тяжело вздохнул и вяло разжевал огромную креветку. Пальцы Флинта легко прикоснулись к волосам, задумавшийся Ол вздрогнул от неожиданности и упрямо мотнул головой. А вот за это Марк еще ответит. Подумать только, как собачка… Спасибо хоть, что с руки не кормит… Еще пара-тройка подобных симпозиумов, и стоит всерьез задуматься над масштабным восстанием местных рабов.

Маркус еле слышно рассмеялся и, подняв кубок, выдал витиеватый тост за здоровье фессалийца. Тот ответил тостом еще более витиеватым, из которого начитанный Вуд понял меньше половины, и торжественно закончил:

— А сейчас, Гелиад, я хочу отблагодарить тебя за твое гостеприимство…

Это значило, что последует ответный подарок. Гость щелкнул пальцами, и полог, закрывающий вход, распахнулся. Ол заел креветку веточкой какой-то зелени и без интереса взглянул в ту сторону.

И почувствовал, как все поплыло перед глазами. За спиной, не сдержавшись, сдавленно выругался Флинт, а рабы господина Пелия тем временем, почтительно приблизившись, с поклоном протянули правителю… посох.

Их посох. Пусть и с трудом узнаваемый за множеством драгоценных украшений, но это совершенно точно был он. Оливер, оглянувшись, потрясенно посмотрел на Маркуса и встретил такой же ошалелый взгляд. А потом Флинт автоматически потянулся к артефакту…

— Не трогай, — одними губами сказал Ол.

Марк замер. Фессалиец, чувствуя, что что-то происходит, вопросительно приподнял белесую бровь. Время — ну конечно же — остановилось.

Неловкая пауза затягивалась. Маркус, так и не опуская руку, несколько раз сжал и разжал пальцы. Прищурившись, взглянул на гостя. И ровно произнес:

— Благодарю за прекрасный подарок, уважаемый Пелий. Но сейчас его возьмет мой наложник.

Спокойные, а главное, здравые слова Марка возымели действие — шоковое оцепенение схлынуло, и мозги снова заработали. Правда, сколько посох весит, Оливер помнил прекрасно. И про то, что Флинт с легкостью поднимал его одной рукой — тоже. Но вот о том, что не все здесь такие тролли, как он, сам Маркус, видимо, подзабыл.

— Разумное решение, Гелиад, — усмехнулся фессалиец и вновь пропустил сквозь пальцы густые волосы Леонида. — Ты действительно сильный маг… Что ж… Надеюсь, боги снова подарят нам радость общения. На всё их воля.

— Прикажи отнести его в свою спальню, — едва слышно прошипел Вуд, нервно вскакивая и вытирая о подол взмокшие ладони. — Я же его не подниму!..

— На всё их воля, — насмешливо отозвался Маркус, глядя, как Ол задом пятится к выходу, маня за собой принесших посох рабов. — Воистину, на всё их воля…

* * *

— Ну, и что теперь? — задумчиво спросил Оливер тем же вечером.

— А ничего, — легко ответил Маркус, заваливаясь на кровать и таща его за собой. — Будет запасным вариантом. Вдруг там восстание какое…

— Кстати, о восстании, — вкрадчиво произнес Вуд, обвивая своего господина руками и ногами. — Я тут хотел поговорить с тобой кое о чем… Очень серьезно поговорить.

— Потом, — решительно сказал Флинт, одним махом сдирая с него хитон. — Я сегодня с тобой наболтался за все прошедшие годы. И еще лет на десять вперед. Потом, Вуд.