Альбус Северус Поттер — весь в своего отца. Те же взлохмаченные волосы, острые коленки, искренняя улыбка, сияющие глаза. Только он не носит очки и учится в Слизерине.
Скорпиус Малфой — полная противоположность Papa и деда, обоих сразу. Нет, он, конечно, блондин, а в его серых глазах можно отыскать все оттенки пасмурно-туманного неба, но… Скорпиус — гриффиндорец. Лучший гриффиндорский ловец за всю историю Хогвартса.
Им по пятнадцать, и они не чувствуют друг к другу вражды.
Альбус — потому что мама и папа учили его не ненавидеть.
Скорпиус — потому что ему наплевать на то, чему его учили родители.
Война закончилась так давно, как будто её и не было вовсе. Младшему Поттеру о ней напоминает только постоянно растерянный дядя Джордж, каждый раз беспомощно замолкающий на середине фразы, и шрамы на лице дяди Билла, с которым Альби видится только раз в год, на Рождество, стабильно празднующееся в Норе.
Малфои змеиным клубком живут в своём знаменитом поместье, и каждое Рождество для Скорпиуса становится каторгой и пыткой одновременно. Отголоски войны для единственного наследника рода проявляются в косых взглядах и перешёптываниях за спиной в Хогвартсе, в Чёрной метке на руках отца и его родителей, в ежегодном салюте второго мая.
Каждое второе мая Драко Малфой напивается так, что Скорпи не может и не хочет называть его «отец» или «папа». Только Драко Малфой.
Каждое второе мая Гарри Поттер и Джинни Уизли отправляют своим детям в школу сов, изнывающих под весом подарков.
Альбус Северус Поттер обожает подарки.
Скорпиус Малфой — ненавидит от всего сердца.
Может быть, потому что их ему почти и не дарят.
Он не оправдывает надежды семьи. Его прабабка по материнской линии, увидев растрепанные волосы и драные джинсы, заавадилась бы от стыда и разочарования. Хорошо, что она умерла до того, как «с Малфоями приключился этот кошмар». Этот кошмар позволяет себе сбегать к магглам, курить травку и делать татуировки. Его руки покрыты сплошной вязью из звёзд и непонятных узоров, на спине распластался дракон, выдыхающий пламя, между ключиц — золотой снитч с серебристыми крыльями.
До восемнадцати делать татуировки можно лишь с разрешения взрослых, и здесь помогло бы Империо, но вне стен школы ученикам запрещено колдовать. Воровать у отца тёмные артефакты, чтобы подчинять себе мастеров, тоже не слишком прилично, но для Скорпиуса это — единственный шанс быть тем, кем он хочет быть. Самим собой.
Если приходится идти с родителями на приём в Министерство, скрипя зубами, он натягивает рукава белой рубашки до кончиков пальцев, застёгивается на все пуговицы так, что они мучительно давят на горло и кутается в мантию до конца вечеринки.
Ему случается ловить на себе заинтересованный взгляд младшего Поттера — и на министерских вечеринках, и на школьных занятиях, но они почти не общаются. Так что Скорпиус давится тыквенным соком, когда прямолинейный Альбус на весь Большой зал приглашает его на следующих выходных в Хогсмид.
— У меня нет разрешения, — откашлявшись, говорит Малфой.
Его тон почти равнодушен, но внутри кипят самые настоящие страсти: хочется прыгать до потолка от того, что кто-то, наконец-то, захотел с ним дружить, хочется заавадить Поттера за чрезмерную наглость, хочется отправить сову к родителям с просьбой подписать треклятый пергамент. Но это будет почти капитуляцией. На это он не пойдёт никогда.
Альбус Северус, застенчиво улыбаясь, чуть понижает голос:
— Оно тебе и не понадобится.
Скорпиус недоумённо вздёргивает светлые брови и кивком головы указывает на свободный стул рядом с собой. Слизеринцам не принято сидеть рядышком с гриффиндорцами, но и Малфоям не принято учиться в Гриффиндоре, а Поттерам — в Слизерине. Раз уж они нарушили основное правило, на всё остальное — плевать.
— Как это не понадобится? — уточняет младший Малфой.
— У меня есть мантия-невидимка, — младший Поттер заливается нежным румянцем.
Если бы Скорпиус был к своему отцу хоть чуточку ближе, он бы знал об этой мантии-невидимке. Но тогда не сумел бы испытать удивлённую радость открытия.
Во всём свои минусы. Во всём — свои плюсы.
Главный плюс, неуверенно хмурясь, сидит сейчас рядом со Скорпиусом. Альбус не знает, правильно ли он поступает: ему внезапно так захотелось — и всё тут. Слизеринцы обычно не делают ничего просто так, а личная выгода в общении с сыном бывшего Пожирателя Смерти довольно сомнительна, но после недолгих колебаний и пропущенного сердцем удара, когда Малфой посмотрел слишком…слишком, Поттер решает, что удовольствие от реализованного желания может пойти в зачёт пресловутой выгоды.
— Пошли тогда прямо сейчас, — гриффиндорское безрассудство.
— Через десять минут возле Горбатой Ведьмы. Знаешь, где это? — Поттер планирует выйти из зала по очереди, чтобы никто ничего случайно не заподозрил.
— Конечно, — Скорпи кивает, закусывая губу.
Губы у него тонкие, чаще всего — упрямо сжатые, но Альбус Северус вот уже пару месяцев знает, что когда эти губы растягиваются в улыбке — они бесподобно красивы.
Жаль, что улыбается Скорпиус редко.
В противном случае Поттер давно б его зацеловал. И получил бы в лоб Круциатусом — в этом он даже не сомневается.
— Пошёл вон, проклятый придурок, — неожиданно шипит Малфой ему прямо в лицо, и Альбус на секунду теряется. — Пошёл вон, я сказал!
Слизеринец поднимает ладони, сдаваясь.
— Уже ухожу, Малфой. Только не думай, что это сойдёт тебе с рук, — Поттер гневно сверкает глазами и быстрым шагом уходит из зала.
Все ученики растерянно провожают его глазами, жадно осознавая, что стали свидетелями ссоры сыновей двух школьных врагов. Гарри Поттер и Драко Малфой — об этой ненависти ходят легенды.
Скорпиус вынужден практически уткнуться носом в тарелку, чтобы не засмеяться в голос. Он, кажется, нашёл верный способ досадить консервативным родителям.
Через десять минут гриффиндорец-Малфой и слизеринец-Поттер встречаются у горгульи, как и договорились.
Воровато оглядевшись по сторонам, Альбус осторожно разворачивает серебристую мантию и набрасывает её на обоих. Они при этом оказываются прижаты друг к другу почти вплотную, и от этой близости у сына национального героя перехватывает дыхание. Одно дело — думать о Малфое в душе или за наглухо задёрнутым пологом в собственной комнате, и совсем другое — идти рядом с ним, всей кожей чувствуя худощавое жаркое тело.
Привычным жестом и привычным заклинанием Поттер открывает потайной ход, точно зная, от чего дрожат его руки. Поттер знает ещё и то, что этого на самом деле совсем не должно быть, и мечтать о мальчишках — в корне неправильно. Но о мальчишках он ведь и не мечтает. Поттеру нужен только Малфой. Весь. Навсегда. До предела.
Он вздрагивает, когда горячие руки обнимают его за плечи.
— Темно, ни черта не видно, — поясняет Малфой, и от звука его голоса по коже бегут мурашки.
— Скорпиус…
— Альбус Северус? — в тон спрашивает гриффиндорец и тут же тихо смеётся. — Ну и имена у нас, да?
Альбус хочет сказать, что Скорпиус — это лучшее имя на свете, но Малфой перебивает его дурацким вопросом:
— А твоего старшего брата зовут Джеймс Сириус?
Поттер кивает, забывая о том, что в темноте его невозможно увидеть. Но в тесноте Скорпиус чувствует каждое его движение. Чувствует рваное сердцебиение, участившееся дыхание и даже тяжёлый ком в горле и ватные ноги наверняка чувствует. И почти болезненный стояк, надо думать, тоже. Потому что внезапно останавливается и прижимается ещё сильнее, хотя сильнее, казалось бы, некуда.
Поттер снова кивает, совершенно не понимая, к чему этот разговор.
— Странно, что не Лилиус Лунаус, — запрокинув голову, Скорпиус недолго смеётся, а потом объясняет вконец обалдевшему слизеринцу: — Тогда у всех наших имён были бы одинаковые окончания.
Альбус может сейчас думать только о двух окончаниях — глагола «хочу» и существительного «безумие». Хочу до безумия. Он кладёт свои руки на бёдра Малфоя, отчаянно сжимая выступающие косточки, и замирает испуганно.
— Ну? — Скорпиус легонько толкается навстречу, и этого хватает для полного крышесноса.
Когда их губы влажно соприкасаются — неистово и до невозможности сладко, Поттер вдруг вспоминает маггловскую книжку о Ромео и Джульетте, которую тётя Гермиона дала ему почитать на летних каникулах. Он не может сообразить, кто из них больше похож на Ромео, а кто — на Джульетту, и решает подумать об этом позже, потому что сейчас всё равно занят другими делами.
Другие дела — это свалившаяся на пол мантия-невидимка и татуированные руки Малфоя, вольно путешествующие по спине. Это сумасшедшие жёсткие поцелуи и два прижатых друг к другу члена — через толщу слоёв одежды. Это собственные пальцы, так до сих пор и цепляющиеся за бёдра Скорпиуса, как за единственную надежду. Это Хогсмид, в который они сегодня так и не попадут, и тёмный сырой коридор, из которого они выберутся только под вечер, кое-как сумев перестать целоваться.
— До завтра, Поттер, — шепчет Малфой прямо в припухшие губы за секунду до того, как выпутаться из прозрачного укрытия мантии и скользнуть за портрет Полной Дамы.
— Спокойной ночи, Малфой, — Поттер почти бегом уносится в Ванную Старост.
Он слишком возбуждён, чтобы думать о чём-то, кроме движений собственных пальцев, сомкнувшихся вокруг напряжённой до боли плоти. О завтрашнем дне, например, думать вообще невозможно, потому что от одного воспоминания об обещающем голосе гриффиндорца, мир взрывается яркими фейерверками.
На следующий день Поттеру страшно взглянуть на Малфоя. Он почти готов поверить в то, что всё случившееся было очередным мокрым сном и ни капли не правдой, но, к его радости, Скорпиус не привык отступать.
Они сидят на трибунах квиддичного стадиона, и длинные пальцы лениво изучают внутреннюю сторону левого бедра слизеринского префекта.
— Твои родители запретили бы тебе общаться со мной, если б знали? — шёпотом задаёт вопрос Альбус.
Скорпиус улыбается. Его родители знали, что запрещать бесполезно. Но в этом случае, скорее всего, могли попытаться. Да. А он смог бы сделать в ответ очередную татуировку. Змею вокруг соска, например.
— Глупая вражда, — говорит он вместо этого вслух. — Отец так и не научился справляться с ней.
— Они жили в сложное время, — Альбус несмело кладёт голову Скорпиусу на плечо.
Исступлённо целоваться в подземном ходе было намного проще, чем осторожно касаться другого и позволять ему касаться себя в ответ.
Поттер чувствует себя никак не Ромео.
— Он напивается каждый раз во время празднования победы, — Малфой говорит это неожиданно даже для себя самого. — Каждый мордредов раз. Как будто война не закончилась, и есть ещё чего опасаться.
— Он чего-то боится?
Скорпиус решительно мотает головой:
— Скорее, просто ненавидит. Себя, Люциуса, Волдеморта, Гарри Поттера, меня, всех на свете.
— А твоя мать?
— А её он любит. И она любит его. Только мне в этой семье места нет, — и вот именно поэтому Скорпиус так непохож на отца.
Он без проблем говорит правду, хотя и не привык делиться проблемами.
Альбус совсем не по-слизерински хочет ему помочь.
— Скорпи… — выдыхает он тихо, и от этой уменьшительной формы у Малфоя сладко шумит в ушах.
— Ал, — пробует он в свою очередь.
Поттер улыбается: довольно-довольно. Он тает, как хаффлпаффская третьекурсница, и ему наплевать. Ласковые пальцы Малфоя рисуют круги и спирали.
— А у тебя дома что?
Альбус улыбается снова:
— Всё хорошо… Мама, папа, Джеймс, Лили, тётя Гермиона, дядя Рон…Он любит рассказывать о своих «подвигах». Как они грабили Гринготтс или как уничтожали крестражи, как он обыграл заколдованные шахматы директора МакГонагалл.
— Крестражи?
— Ты не знаешь? — открытое лицо Поттера удивлённо вытягивается.
— В Малфой-мэноре почти не говорят о войне, — Скорпиус резко вздёргивает подбородок. — Как будто её совсем не было. Как будто я не должен знать о том, что они делали что-то неправильно…
— Честно говоря, я и сам толком не знаю, что это такое… Крестражи. Папа всегда ругается на дядю Рона, когда он начинает об этом рассказывать, — это действительно правда, а ещё Альбусу очень не хочется видеть расстроенную складку между светлых бровей Малфоя-младшего.
— Дядя Рон… — Скорпи смеётся. — Papa называет его исключительно «Уизел».
— А он называет мистера Малфоя только «хорёк». Или «бледная немочь»…
Малфой хмурится:
— Я тоже бледный…
— Скорпиус. Это красиво. Я же не обижаюсь на то, что… Как твой отец называет моих родителей?
Скорпиус мнётся.
— Ну?
— «Чёртов очкастый придурок» и «Уизлетта», — Малфой не удивится, если после этого Поттер встанет, уйдёт и никогда больше на него даже не взглянет.
Вместо этого Альбус хохочет так, что едва не кувыркается вниз с трибуны, благо, гриффиндорец успевает поймать его за тёплую мантию.
— О, эти взрослые… — слизеринец закатывает глаза.
А Скорпиус раз за разом прокручивает в своей голове фразу о том, что «это красиво». Ещё позавчера он ни за что не поверил в то, что всё будет вот так вот. Никаких сожалений о решении быть рядом с сыном героя.
— Если хочешь, мы можем представить, что всего этого не было? — предлагает вдруг Поттер, слегка подаваясь вперёд.
Малфой забывает о том, что нужно дышать.
— К-как? — выдаёт он, вдруг заикаясь.
Позор всей семьи. Никаких попыток скрыть удивление и разливающуюся где-то в груди горечь. Представить, что всего этого не было. Не было его отчаянного шага навстречу внезапно пригласившему его черноволосому мальчишке, не было ищущих поцелуев и тонких пальцев, крепко вцепившихся в бёдра. Не было?
Скорпиус отдёргивает руку и выпрямляется. Неестественно. Быстро. Так, как будто только что проглотил огромную волшебную палочку.
— Ну, просто взять и представить… Это не трудно, — и тут Поттер замечает: — Эй, ты чего?
— Ничего, — Малфой поднимается с места и почти бегом уносится прочь.
Растерянный Альбус смотрит ему вслед, ероша рукой непослушные волосы. Он безумно похож на собственного отца. И он не понимает, в чём дело.
Скорпиус тоже не понимает. Он знает, что влюбиться за один вечер и один день невозможно, даже если вечер был до жути горячим, а день — исполненным томительного ожидания. Если бы не это знание, Малфой непременно вообразил себя кем-нибудь из той маггловской пьесы. Но точно не несчастной Джульеттой.
То, что иногда единственный взгляд на человека «по-новому» — и ты пропадаешь, играет не в его пользу, но… в общем-то, всё равно.
Потому что, не откладывая примирение в долгий ящик, «Джульетта» подходит к нему перед ужином.
— Скорпи?
Он знает, что отец ответил бы на его месте сейчас «Предпочитаю, чтобы плохо знакомые со мной люди обращались ко мне по всем правилам этикета», но это вдруг кажется унизительным.
— Что? — устало говорит Малфой.
— Ты… ты почему ушёл?
Лучший ловец Гриффиндора не верит своим ушам.
— Представил, что ничего не было, как ты и сказал.
— Мерлин, — теряя самообладание, Альбус прижимает ладошку к губам.
В этот момент он выглядит таким удивлённым, беззащитным и нежным, что Скорпиус невольно делает шаг вперёд.
— Скорпи, — Поттер разве что щенячьими глазами не смотрит. — Я про войну говорил, а не то, что ты подумал.
— Про войну?
— Угу. Давай представим, что её не было?
Большой зал. Преподаватели. Четыре факультета. Это только здесь, рядом. А где-то далеко — ещё родители и прочие сложности.
Наплевать. Ничего плохого не может существовать в мире, где существуют вчерашний вечер и сегодняшний день.
«Может, войны и правда никогда не было!», — думает Скорпиус, изо всех сил стискивая Ала в объятиях.
Vova
