Кошмары

Кто сказал, что слизеринцы — холодные, словно змеи?

По большому счёту, этот миф помогает выживать и держаться, но мало кто знает, что каждую ночь Драко Малфой просыпается с температурой. Он не простыл, ему всего лишь снятся не самые хорошие сны.

«Не самые хорошие сны» — это всегда невероятные истории разной степени несуразности и ужасности: от Поттера, выхватывающего снитч у Драко перед носом в матче Слизерин — Равенкло, до Тёмного Лорда, мощным Круциатусом пытающего Нарциссу.

Первое — несуразно, второе — ужасно, и, кстати, о Поттере и Волдеморте: Малфой помнит, что тот потрёпанный учитель Защиты от тёмных сил на третьем курсе боялся, будто боггартом Золотого мальчика окажется Сами-Знаете-Кто. Этот приватный разговор Драко подслушал (кто слизеринский змеёныш?!) и долго смеялся про себя… Грустно смеялся.

Неважно, что или кто было или был боггартом шрамоголового. Важно, что самого Малфоя — хвала Мерлину и Моргане! — на том занятии к шкафу не пригласили. Потому что боггартом зализанного блондина был как раз-таки Волдеморт.

Неожиданное открытие, так ведь?

Люциус тоже долго орал, когда внезапно увидел, как из гардеробной на его единственного сына шагает красноглазый урод. «Орал» — конечно, всего лишь фигура речи, но напуганным старший Малфой был даже очень: Ридикулус с лёгкой дрожью в голосе и крепкое — до боли — объятие из серии тех, что нечасто позволяют себе аристократы.

Это было лето перед четвёртым курсом, это были слухи и сплетни, это были опять же подслушанные рассказы несносного Поттера о том, что Тёмный Лорд то ли возродился, то ли обязательно возродится, это был страх. Душный, липкий, отупляющий страх.

Кошмары начались примерно тогда. И с тех пор Драко, как может, оттягивает неприятный момент отхода ко сну: кажется, стоит только голове коснуться подушки, тёмные волны проклятого страха тут же сомкнутся над ним, закружив в бесконечно-сжимающих водоворотах.

Нечем дышать. В подземельях нечем дышать.

Будь Драко тупоголовым Гойлом (или тупоголовым же Крэббом, неважно), он бы спал как убитый. Будь Драко утончённым манерным Забини, он бы нашёл утешение в чьей-нибудь уютной постели. Будь Драко светлым улыбчивым Ноттом, его страхи прогоняли бы всем Слизерином: даже змеи любят солнечное тепло. Но Драко — Малфой, и поэтому остаётся только страшно просыпаться в жару и бреду каждую ночь и, кусая собственную ладошку, радоваться тому, что у старосты — отдельная спальня.

Даже лучше, что всё обстоит именно так.

— Драко? — чей-то голос отрывает блондина от размышлений.

— Дафна?

— Мне нужно с тобой поговорить, — Гринграсс нервно закусывает губу и смотрит на него почти что с мольбой.

Малфой знает, что разговор с вероятностью в двести процентов пойдёт об Астории, но даже слушать о влюблённой в него маленькой дурочке лучше, чем остаться один на один с ночной темнотой.

— Мы вроде и так говорим… — саркастическая полуулыбка.

— Малфой, — Дафна закатывает глаза. — Можешь хоть на секунду не быть собой?

— Нет, — как будто это и так непонятно.

— Она тебя любит, — без перехода изящная шатенка берёт быка за рога.

— Ей стоит посочувствовать, правда?

— Она тебя любит, — повтор с лёгким нажимом, и Драко вдруг кажется, что эта полупрозрачная, словно призрак, и тонкая, словно тростинка, девчонка способна горы сворачивать.

— Мне правда очень жаль, — он разворачивается и уходит.

Прочь из подземелий. В конце концов, у того, чтобы быть в Инспекционной Дружине Долорес Амбридж, есть свои преимущества. Вот они.

Тихими шагами Драко меряет коридоры, думая только о том, что ещё приснится ему на этот раз. Смелости не ложиться спать вовсе у него никогда не хватает. Может быть, хватит сегодня?

На втором часу методичного обхода-побега приходится замедлить движение, чтобы быть ещё тише: Малфой слышит за поворотом чьи-то приглушённые голоса.

Подходит поближе. Весь обращается в слух.

— Но это правда! — безо всякого сомнения этот расстроенный голос принадлежит Панси Паркинсон.

Она тоже староста, и она тоже сбегает от своих проблем в пустоту коридоров, это Драко знает прекрасно. Но с кем ей так разговаривать?

— Мисс Паркинсон, прекратите нести чушь.

Крёстный? Быть такого не может!

— Но это правда! — снова отчётливо выговаривает малфоевская псевдо-невеста.

— Вы утверждаете, что вы любите меня, мисс?

Драко хватается за стену, чтоб не упасть.

— Да, сэр, — по голосу слышно, что Панси кивает и едва сдерживается, чтобы не зареветь. — Я люблю вас.

Молчание.

— Вам стоит посочувствовать, правда? — Снейп, конечно, умеет быть гораздо более ядовитым, чем Драко.

— Профессор…

— Вот именно, — отрывисто и зло шепчет зельевар, — профессор! А вы — моя ученица. И вы решительно не можете быть в меня влюблены.

— Но я люблю вас!

Малфой думает, что Панси либо очень пьяна, либо сильно измучена вечной мигренью. У неё нет других причин говорить такие глупые вещи. Даже если Паркинсон действительно кого-то там любит, она обязана держать свои чувства при себе, не вытаскивая наружу.

Это Слизерин. Подземелья не прощают слабости никому.

— Профессор, это всё правда! — девчонка выговаривает жарко и горячо, по-настоящему искренне. — Я люблю вас! — И тут же срывается в бред: — Вы… только дайте мне шанс, я всё для вас сделаю. Буду, какой захотите… Научусь такой быть. Только скажите, профессор! Вы же не знаете, не знаете, как я могу любить…

Губы Паркинсон обжигает поцелуем — только так Драко может объяснить возникшую паузу, но выглядывать из-за угла и проверять он боится.

— Это вы ничего не знаете, мисс, — кажется, здесь надо было добавить «Я тоже умею любить. Только… не вас». — Мне очень жаль.

Шуршание мантии, и Снейп быстрыми шагами уходит. Сбегает. Прямо мимо Малфоя — не замечая Малфоя.

А Панси сползает по стенке и плачет.

Сказать, что Драко Малфой в шоке, это ничего не сказать.

Нет. Это не может быть правдой. Это, наверное, новый кошмар. Очередной кошмар. Точно.

Пожалуй, утром он проснётся и пойдёт признаваться в любви непоседе-Астории. Хватит с него снов в одиночестве.