Покажи Мне Любовь

Кто бы мог подумать, что, влюбившись, лучшая ученица школы превратится в круглую дуру?

Вопрос, разумеется, риторический. И описанное в нём положение дел едва ли соответствует истине. Я всё ещё лучшая ученица. И я правда влюбилась. Но дурой не стала — только чувствую себя таковой, ощущая на собственном опыте, что иногда и правда проще не знакомиться.

Хотя, если уж на чистоту, мы с Ним и не знакомились. Это Он Гарри руку протягивал, а не мне: оказывать такую честь грязнокровке — вряд ли в Его правилах. О том, чтобы Он мог аристократически прикоснуться губами к тыльной стороне моей ладони, и думать глупо.

Это даже не пустые мечты, а бесполезное, методичное, упрямое и ещё раз бесполезное убийство самой себя. Изнутри.

А снаружи меня убивает Его взгляд.

Холодный, презрительный, бросающий мне вызов за вызовом… И каждый из этих вызовов, похоже, необходим мне как воздух. Я не достаточно хороша даже для знакомства? А профессор Флитвик, например, считает, что меня можно без тени сомнения представлять хоть самому Мерлину, настолько я хороша в заклинаниях! Я — магглорождённая? Но и среди грязнокровок бывают сильные ведьмы…

Я стараюсь быть сильной… Стараюсь быть не из тех, кто плачется в жилетку своим друзьям, особенно о сердечных делах. Даже если сбросить со счетов то, что девушку во мне эти двое замечают только в моменты высшего озарения, картина останется всё равно неприятной. Гарри бы мне попросту не поверил, а потом надо думать, ещё и предательницей назвал бы — он ведь очень хороший, но слишком категоричный. Правда, менее категоричный, чем Рон. Рон бы меня вообще проклял, наверное.

Что до предательницы…

Я не предаю. Я не виновата. Может быть, так нельзя, но вот уже довольно давно я отчётливо чувствую, как все эти категории плохого и хорошего теряют свой смысл… Верная, неверная… Кто я? Какая я? Кому? И — для кого?

Ответы на эти вопросы кажутся такими простыми, когда у тебя нет времени думать… Или когда ты знаешь только одну сторону, когда ты был только на одной стороне. Но когда ты на всех совместных занятиях, стараясь быть незаметной, изучаешь взглядом «противника» — путаешь высушенные листья крапивы с собственными пергаментами на Зельеварении или просто забываешь записывать на всех остальных предметах… Когда ты идёшь по коридору, и противное глупое сердце стучит в ритме Его имени… Когда ты знаешь, за что ты борешься, и знаешь, за что борется Он, но это не имеет для тебя никакого значения, потому что ты бесконечно запуталась — в Нём и в себе… Кто ты тогда? Какая ты? Кому — и для кого?

Гермиона Грейнджер.

Магглорождённая. Умная. Последнее радует, на первое было бы наплевать, если бы не… Хватит. Тихая, печальная — последнее время, но это легко прятать за толстыми книгами. Они ведь на то и толстые, они всех пугают, и поэтому никто не будет заглядывать по ту сторону. Там и можно… нет, не поплакать, просто помолчать… Золото — молчание, молчание — золото, так что я лучше промолчу в ответ на два последних вопроса — «кому я» и «для кого».

Зато на вопрос «Что делать?» я уже продумала не просто ответ, а доскональный план действий.

Два часа назад я выпросила у Гарри его мантию-невидимку (оправданием опять послужили толстые книги) и отправилась в слизеринские подземелья. Проскользнула в дверь вместе с Дафной Гринграсс, которая снова о чём-то задумалась, открыла Его спальню беспалочковой Алохоморой, и…

Я знаю, это кажется слишком странным, но мне на всё уже наплевать. И готова я тоже на всё…

Жду.

За ночными окнами родной гриффиндорской башни по небу наверняка уже крадётся луна. Она круглая — как и моё сумасшествие, бледная — как и его причина, несовершенная, вся в рытвинах — как и моя любовь, источенная сомнениями… Это вечная проблема тех, кто думает слишком много: я сомневаюсь. Я сомневаюсь в себе; я сомневаюсь в том, примут ли меня мои друзья, если узнают о том, что сегодня — надеюсь — произойдёт… И — я сомневаюсь в том, как Он на это отреагирует.

Первое не имеет значения, второго не случится (я постараюсь!), а о третьем мне предстоит узнать здесь и сейчас. Потому что здесь и сейчас дверь спальни слизеринского старосты открывается, и в комнату входит Он.

— Грейнджер? — волшебная палочка моментально оказывается нацеленной мне в лицо.

Действительно, для чего ещё возле Его кровати может стоять враг? Только для нападения.

Для падения.

— Убери палочку? — свою собственную я, кстати, вообще не брала.

Это беспечно и вообще почти непростительно, но мне так надоело быть правильной.

— Может, ещё подняться на Астрономическую и спрыгнуть оттуда, чтобы облегчить жизнь Золотому Трио? — это змеиное шипение сейчас кажется мне сказочной музыкой. — Что ещё ты желаешь мне предложить, Грейнджер?

— Взять и успокоиться… Как вариант.

Он снова бросает мне вызов. Не слушает, или, скорее, просто не слышит. И мне, наверное, лучше уйти… Но я не могу, я слишком долго решалась.

— Хорошо, — оборвав мои мысли, неожиданно соглашается Он и опускает палочку.

Конечно, это ещё далеко не победа, но это уже очень похоже на то, что я всегда хотела в Нём видеть под маской ледяного презрения.

— Ну? — маска ещё всё на Нём, и «бледноглазая немочь» смотрит на меня так… выжидающе.

Исподлобья.

От такого взгляда — мурашки по коже. И от подземельного холода тоже мурашки. Без предисловий, без объяснений, без вменяемых (и невменяемых тоже) причин я снимаю рубашку и остаюсь перед Драко Малфоем в юбке и гольфах. Я устала быть правильной. Я не знаю, что дальше. Помоги мне, Моргана!

— И? — повторяет.

— Что «и»? — обхватываю руками плечи, прикрывая заодно грудь.

Решимость тает, как первый снег под утренним солнцем. Я же всё-таки девочка. Смелая и решительная, но оставьте эту шелуху для других. Делать первый шаг было бы страшно даже Снежной Королеве, а я при таком раскладе исключительно Герда.

Стыдно. Неудобно. Он весь такой… С Ним всегда так.

— Мерлин, — цедит сквозь зубы. — Дальше что собираешься делать?

У меня перехватывает дыхание, и тут же просыпается гордость. Что я собираюсь делать? Вообще-то это Он должен тут теперь… собираться! Причём радостно, жадно и с завидным энтузиазмом, но ни радости, ни жадного вожделения, ни энтузиазма не наблюдается: Малфой смотрит на меня так, словно перед ним не полуголая девушка, а каменное изваяние.

Видимо, я не из тех, кто Ему… кого Он… ну, в общем, просто не из тех.

Девочки как девочки, а для Гермионы Грейнджер остаются только дурацкие книжки. И на что я только рассчитывала, глупая?

— А как ты думаешь? — чтобы скрыть отчаяние, я решительно шагаю к бывшему врагу.

О самом словосочетании «бывший враг» я подумаю когда-нибудь… никогда.

Он берёт меня за плечи и смотрит в глаза:

— Мне по чаинкам погадать, Грейнджер? — издевательски. — Или, как там у вас, магглов? Посмотреть, что монетками выпадет?

— Я не маггл.

— Ты не маггл, — Малфой спокойно соглашается. — Ты — грязнокровка.

Я вздрагиваю. Что ж, сама виновата. Только от осознания своей вины легче мне не становится. И места для отступления не появляется. Так что…

Наплевав на всё на свете, я тянусь губами к Его губам, как и хотела. Мне стоило бы делать это отчаянно и порывисто, но выходит… несмело и трепетно.

— Вот, — смутившись, я отстраняюсь.

Малфой смотрит на меня, и выражение Его глаз невозможно понять. И мне хочется убежать куда-нибудь подальше от этого льда, прочь из подземелий, прочь из слишком спокойной и слишком тёмной просторной спальни… Обратно, в тепло, в дружбу, в уют… В мой мир, где бороться надо только с привычными бедами…

Но тут выражение Его глаз меняется.

— Знаешь что, Грейнджер?

— Что?

— Это не считается… — короткая усмешка.

Я разворачиваюсь, чтобы сбежать, но Он не даёт: больно впивается пальцами в руку чуть выше локтя, притягивает к себе… И сам целует меня — грубо и жёстко.

Моей гриффиндорской смелости сполна хватает, чтобы кинуться с головой в этот омут.

Ума, чтобы не кинуться, — не хватает. Именно поэтому, похоже, Шляпа отправила меня не в Равенкло.

А в Его случае, надо думать, принадлежность к Слизерину подразумевает врождённое самообладание — морозное, аристократическое, королевское… Давай, Гермиона, собери из кусочков холода слово «Малфой» и получи минус десять баллов за то, что в процессе порезалась об острые ледяные края…

Пять минут назад мне казалось, что Он, наконец, научился быть по-настоящему сдержанным, но всё-таки нет.

Нет, когда-то у Него вполне получалось: на первом курсе, например, до поры до времени… На втором и третьем со сдержанностью возникли проблемы, на четвёртом и пятом Он честно старался, но до Люциуса всегда было далековато. К шестому Малфой сумел взять себя в руки, это и стало сигналом для Гарри подозревать «хорька» невесть в чём.

В подозрения Гарри я не поверила, но зато поверила в подземельную выдержку, которую Малфой демонстрировал минуту назад, стоя прямо напротив меня, полуголой. Разве что мантию не протягивал — закутаться. А сейчас…

Думаю, сейчас Он заавадит любого, кто мне предложит прикрыться!

Его не узнать, но и меня, меня не узнать в первую очередь! И, если у меня ещё есть на всё это причины, то почему, почему он так внезапно переменился?

Я не знаю.

Но когда необходимость утверждать, кто из нас главный, пропадает, Малфой начинает целоваться совсем по-другому. Нежности в его поцелуях по-прежнему нет, зато пламени — хоть отбавляй… От губ оно разбегается по всему телу, опаляя сердце, разливаясь по венам, поджигая оголённые нервы. Я очень боюсь, и поэтому мне хочется догореть до конца.

Запускаю пальцы в Его волосы. Такие мягкие, они как будто «льются» сквозь пальцы.

Я растворяюсь — в безлунной темноте Его подземелий, в абсолютной тишине Его спальни, в Его неспокойных объятиях… Не знаю, как это возможно, и авторов всех прочитанных мною книг нужно немедленно посадить в Азкабан за то, что ТАКОЕ они не описывали, но, кажется, будто Его тонкие пальцы выбивают на моей спине шифр. Секретный ритм, известный только тому, для кого расцветёт и откроется моё сердце.

Как Он подобрал этот код, я не знаю.

Что произошло бы, ошибись сейчас Драко, я тоже не знаю.

И не хочу знать, потому что Он угадывает, абсолютно угадывает, а поэтому всё остальное кажется не достойной внимания мелочью. Кажется — окажется, я играю с мыслями, будто с воздушными змеями, потому как боюсь, что иначе меня разорвёт на кусочки.

Мир забыт. Всё забыто. Кто я? Кому? Для кого?

Для Него, если остался хоть кто-то, кто всё же не понял.

— Грейнджер, — рычит Он мне в шею, запуская по телу миллионы мурашек.

А мне одновременно хорошо, ведь Он наконец-то со мной, и гадко — ведь так или иначе всё это бессмысленно.

Отстранённо я думаю о том, что было так просто воплощать собой образ истинной гриффиндорки, разделяя мир на исключительно чёрное и исключительно белое, без вариантов, но теперь… Исключительно белое заключается в ослепительном счастье, накрывающем меня с головой. Исключительно чёрное — в том, что это счастье рано или поздно закончится, причём, скорее всего, именно рано, да ещё и оставит за собой послевкусие, отдающее… кровью и тошнотой.

Завтра меня будет тошнить от себя, а кровь… Кровь будет раньше.

Я надеюсь, слизеринского не-благородства хватит на то, чтобы не отказаться от девственницы.

— Грейнджер, — весь мир сужается до мочки моего уха, которую Он терзает-ласкает губами.

Малфой уверенно подталкивает меня к кровати, и как-то сразу становится ясно: я — не первая… Я — случайная. Это к лучшему.

Рядом с Ним я даже думать начинаю совсем по-другому…

В конечном итоге Он предлагает мне кусать Его за плечо, если будет слишком уж больно. Не в смысле всегда (иначе я закусала бы эти белоснежные плечи, потому что железной умнице Гермионе очень часто бывает больно), а в смысле в этот конкретный раз, в этой холодной постели, с этим ледяным воплощением ненависти, презрения и желания. Самая горькая и самая сладкая смесь…

Я впиваюсь зубами в белую кожу от души и старательно — Ему ещё долго придётся ходить с полукруглыми дугами синяков, с ними же не пойдёшь к мадам Помфри. На глаза наворачиваются быстрые слёзы, и я благодарна слизеринскому змею за то, что Он — единственный в этом замке — предложил мне разделить мою боль на двоих.

Может быть, именно это я — девочка с вечным желанием что-то кому-то доказывать и видеть больше, чем остальные — разглядела когда-то в обычной Его равнодушно-презрительной маске?

— Грейнджер, — шепчет Он мне куда-то в висок, продолжая прижимать своим телом к матрасу.

Нет, между мной и матрасом, конечно, есть простыни, тёмно-зелёные, слизеринские и уже не холодные. Моргана, об этом ли надо думать, когда я ощущаю самую приятную тяжесть на свете — тяжесть Его обнажённого тела?

Малфой приподнимается на локтях, но не спешит отстраняться. Правда, и романтику Он бессердечно срезает сразу под корень одним лишь вопросом:

— Ну, и почему я — с тобой?

Мне не очень-то ясно, что я должна на это ответить. Хочется пожать плечами, но я лишь несмело провожу ладонями по Его спине, гладкой и влажной, и блаженно закрываю глаза. Раствориться бы в этом настойчивом шёпоте…

— Зачем ты пришла?

Глупый. Разве не очевидно?

— Разве не очевидно?

Он хмыкает и осторожно поднимается, чтобы тут же улечься рядом. Больше никаких объятий, но, по крайней мере, меня отсюда не гонят.

Я ухожу от Него сама — только под утро, старательно закутавшись в мантию-невидимку. Он ничего не говорит мне на прощание. Смысл? Мы увидимся через несколько часов в Большом зале, за завтраком…

И, к сожалению, я вынуждена признаться: гриффиндорская умница взяла на себя намного больше, чем сможет вообще унести. Подтверждается этот простой факт сразу же, как только мои глаза по привычке находят Его… Малфой сидит на своём привычном месте за своим привычным слизеринским столом и шепчет что-то на ушко привычной задумчивой Паркинсон, придерживая пальцами прядь её тёмных волос — чтоб не мешалась.

Ревность — душная и отвратительная, но дело даже не в ревности. Профессор Снейп снял бы с меня сейчас кучу баллов за неумение понимать очевидное вместе с умением совершать невероятные глупости. И был бы прав. Раз уж я всегда знала, что в малфоевской жизни места грязнокровкам не предусмотрено, то и приходить к Нему ночью не стоило.

Он, конечно, не отказался. А кто отказался бы? Честно, кто из нас откажется, если предложить ему удовольствие?

Разве что Гарри, но Гарри — это отдельная история…

И, когда рука моего друга осторожно прикасается ко мне, и на лице Гарри я замечаю немой вопрос, у меня нет сил объяснять, что случилось.

И, когда радостное лицо второго моего друга бледнеет, вытягиваясь в восковое воплощение бешенства и непонимания, у меня нет сил объяснять, что внезапный и многозначительный взгляд извечного врага в мою сторону Рон — шахматист! — понял именно так, как нужно.

Пешка стала королевой — на одну ночь, а утром вернулась обратно.

Медленно, словно во сне, я встаю со своего места и ухожу прочь.

Гермиона Грейнджер плачет — как всегда — в одиночестве. До тех пор, пока её не находит Драко Малфой.

— Грейнджер, что за детский сад? — Он презрительно морщится, но, как ни странно, становится от этого только красивее. — Что ещё за дурацкие «спрячется — расплачется»?!

Я молчу.

— Что не так? — Малфой продолжает давить.

Как будто Ему интересно.

— Ничего, — качаю я медленно головой.

Хочется, чтобы Он сказал что-нибудь вроде «Так я тебе и поверил», сел рядом, обнял и не в глаза заглянул — а в самую душу. Он это умеет, я знаю. Просто… не со мной.

Если мне так скажет — испугается. Я же грязнокровка, я всё ещё враг.

— Дура ты, — опускается на каменный пол и обнимает.

Коленки свои, не меня. Сидим молча. Его плечо прикасается к моему, и от этого жарко.

Всё очень неправильно, я понимаю, но пусть лучше так. И, если уж делать глупости — так по полной программе. Я выталкиваю неправильные слова: суматошно, судорожно, быстро, словно скороговорку.

— Я… Кажется, я люблю тебя.

Он смотрит на меня и чуть улыбается:

— Ну и что?

— Ты не понимаешь?

— Похоже, это ты не понимаешь… — поправив воротник мантии, Он отталкивается от стены и грациозно встаёт.

— Я люблю тебя, — шепчу я упрямо.

Весь мой мир рушится: в книжках говорили, что «я люблю тебя» — это лекарство от всех болезней, но Драко Малфой, похоже, абсолютно здоров.

Зная Его столько лет, я знала и то, что моя любовь нужна Ему, как домовым эльфам — шапки. Но шапки же я вязала…

Он делает несколько шагов и оборачивается. Глаза — колючие и ледяные.

— Я люблю тебя, — говорю неуверенно.

— Ну и что, — и уходит.

Действительно. Кому вообще нужна эта любовь?!

Мне нужна!

Ну и что?