Улыбка судьбы

Глаза слипались. Отяжелевшая от ночной сырости мантия нещадно сдавливала шею и оттягивала плечи. Спину ломило, а промокшие ноги неприятно покалывало. Мракоборец отчаянно хотел сменить позу, но не осмеливался: малейшее движение могло рассекретить его укрытие. Вот уже час он стоял неподвижно, прислонившись спиной к грязной стене странного сооружения, которое поначалу принял за жилой дом.

Сжимая в правой руке волшебную палочку, Рон Уизли пристально всматривался в темноту. Левой рукой он крепко держал сигнальный амулет, готовясь в любую секунду известить напарников о появлении чернокнижников.

В полдень порт-ключ переместил Рона и его боевой отряд в эту богом забытую деревеньку на границе Албании и Сербии. Мракоборцы сразу поняли, что верно взяли след. Узкие улочки крохотного поселения хищно щетинились зубьями острых осиновых кольев, поджидающих незваных гостей за жиденькими заборами. Немногочисленные жители с затравленными глазами и одинаково обреченным выражением на усталых лицах готовили свои хлипкие жилища к ночной обороне: наглухо закрывались ставни на окнах; со скрежетом клацали массивные железные засовы на воротах и входных дверях; на каменных фасадах домов напуганные хозяева вычерчивали примитивные комбинации рун, наводящих нехитрые защитные чары. За час до захода солнца на улицах не осталось ни единого человека. Повисла ужасающая, совершенно неестественная для сельской местности тишина: ни лая собак, ни щебета птиц, ни стрекотания насекомых. Деревня замерла в напряженном ожидании.

С наступлением сумерек мракоборцы получили последние инструкции и заняли боевые позиции. До начала операции оставалось чуть больше часа…

* * *

С первого дня командировки Рон возненавидел Албанию. Маленькое мятежное государство, грозно тычущее в небо тонкими иглами минаретов со склонов невысоких гор, разительно отличалось от привычной урбанизированной Британии — ухоженной и благополучной. Уизли раздражало здесь все: слишком теплый климат; пресная еда; нищета и послевоенная разруха в городах; звероватые черноволосые местные жители, говорящие на неблагозвучном наречии, шипящем и цокающем, как парселтанг.

Одному Мерлину известно, сколько раз Рон был близок к тому, чтобы сорваться и уехать домой, наплевав на звание командира элитного мракоборческого подразделения и подписанный контракт о миротворческой миссии в горячей точке. Несколько раз он был в шаге от того, чтобы положить рапорт об увольнении на стол начальства. Однако в последний момент останавливался, вспоминая о причинах, побудивших его десять месяцев назад подать прошение о добровольном зачислении в состав миротворческой группы, направляемой Министерством Магии в Албанию. Рон прекрасно осознавал, насколько тяжелой окажется эта поездка, но цель оправдывала риск.

Балканы испокон веку считались одной из самых опасных территорий волшебного мира. Местные чародеи никогда не признавали общепринятых международных законов и не поддерживали отношений ни с одним из существующих в Европе магическим сообществом. Образование здесь получали единицы — в основном дети из древнейших чистокровных колдовских кланов. Полукровок обучали дома родители. Некоторые из них становились неплохими лекарями и врачевали травами и простыми заклинаниями магглов-крестьян и их домашнюю скотину; другие зарабатывали на жизнь прорицаниями. Хуже всего приходилось магглорожденным волшебникам. Большинство из них либо погибало от стихийных вспышек собственной магии еще в детстве, либо со временем пополняло ряды буйных душевнобольных в маггловских психиатрических больницах. Но были и те, кто выживал и по какой-то счастливой случайности овладевал искусством управлять бушующей в них силой. Лишенные возможности обучаться и шлифовать свой дар, самоучки опытным (и не всегда гуманным) путем познавали премудрости волшебства. Вкусив мощь и власть, которую дарила магия, они рано или поздно поддавались искушению и начинали использовать колдовство в самых жестоких целях.

После гражданской войны между Сербией и Албанией (в которой приняли активное участие и волшебники), магглорожденные чернокнижники стали представлять смертельную угрозу не только для обычных людей, но и для магического населения Балкан. Местное Министерство Магии забило тревогу: в регионе сформировался целый орден темных волшебников. Они грабили и убивали; похищали людей для проведения кровавых темномагических обрядов; брали в заложники представителей чистокровных семей и, получив выкуп, жестоко с ними расправлялись. Вскоре ситуация начала выходить из-под контроля: головорезы поставили под угрозу сохранение статуса секретности. Именно тогда вмешалось международное магическое сообщество и направило в Албанию и Сербию несколько первоклассных боевых подразделений. Рон Уизли, занимавший к тому времени далеко не последнюю должность в мракоборческом отделе британского Министерства Магии, вызвался возглавлять одно из них.

Отряд быстрого реагирования, отданный под командование бывшему гриффиндорцу, состоял из двенадцати человек, присланных из различных стран для пополнения миротворческой армии на Балканах. Все они были опытными специалистами по применению боевой магии со множеством военных операций за плечами и… собственным представлением о том, как следует работать в команде.

Изначально Рон планировал установить во вверенном ему коллективе дружеские отношения, зиждущиеся на доверии и взаимовыручке, как это было принято у членов Ордена Феникса. Но его намерения потерпели сокрушительное фиаско: мракоборцы упорно уклонялись от настойчивых попыток молодого командира сблизиться или поговорить по душам. Исключением стали волшебники из Восточной Европы. Русский и два украинских мракоборца подружились еще в распределительном пункте. Внешне эти трое были удивительно похожи: широколобые, русоволосые, плечистые. Это были смелые и невероятно выносливые маги. Хладнокровные и беспощадные в бою, в свободное время они постоянно шутили, громко переговаривались между собой, резались в карты на деньги и лопали за целый батальон. Друг друга они называли странным словом «земляк», к Рону же обращались не иначе как «батяня комбат». Эти ребята с удовольствием приняли Уизли в свою маленькую компанию, оценив его чувство юмора, доброжелательный настрой и искренность. Остальные же члены группы (румыны, испанцы, шведы и чехи) беспрекословно выполняли боевые приказы, но держались обособленно и в целом работали не в полную силу, без огонька.

В душе Рон хорошо понимал позицию своих подчиненных. Ведь в отличие от его друзей из Ордена Феникса, эти люди добровольно отправились на чужую войну совсем не во имя идеалов добра, спасения собственной жизни или светлого будущего подрастающих детей. Их цель была гораздо прозаичнее: они приехали заработать денег.

До определенного момента Рон мало внимания уделял финансовой стороне жизни. Артур и Молли легко относились к своей бедности, сторицей окупая перед детьми отсутствие капитала безграничной родительской любовью, теплом и неиссякаемой заботой. Неунывающие старшие братья, в свою очередь, личным примером научили его с гордостью и достоинством переносить подколки по поводу штопаной одежды, потрепанных учебников или видавших виды школьных принадлежностей. В подростковом возрасте непрактичный и мечтательный Рон убедил себя в том, что обязательно станет если не богатым, то как минимум состоятельным человеком. Причем его фантазии не пошли дальше картин обеспеченного светлого будущего — о способах достижения вожделенного финансового благополучия он легкомысленно предпочитал не задумываться. Будучи оптимистичным фаталистом, младший Уизли наивно верил, что жизненные обстоятельства неизбежно приведут его к желаемому результату. Успехи Фреда и Джорджа, чей бизнес с первых дней начал приносить приличный доход, только подкрепляли его уверенность.

Жестокая реальность обрушилась на Рона сразу после зачисления в штат Мракоборческого Отдела Министерства Магии в виде скромного месячного оклада и не менее скромной премии за сверхурочные дежурства. С досадой взвешивая на ладони жиденькую горстку сиклей, на которую предстояло жить целый месяц, он впервые пожалел, что пошел на поводу собственного тщеславия и не внял слезным мольбам матери, заклинавшей его не связываться с опасной профессией. Если бы Рон Уизли только знал, как повернется его жизнь после окончания войны, то с радостью бы поддался на уговоры Молли и вместо Высших Мракоборческих Курсов прямиком пошел бы пробоваться на роль вратаря в «Пушки Педдл». Но жизнь распорядилась иначе.

И теперь, находясь за тысячу миль от семьи и друзей, в чужой стране, среди незнакомых людей, Рон, как ребенок, до слез скучал по дому. Он сто раз проклял себя за то, что не смог предвидеть и предотвратить события, вынудившие его уехать за заработком на другой конец света. Уизли всем сердцем возненавидел чертовы деньги, ради которых ему приходилось страдать; но разум неумолимо диктовал свои условия: нельзя было бросить все и вернуться обратно с пустыми руками.

Он часто представлял себе, как радушно родители приняли бы его; воображал как искренне обрадовались бы Гарри и Джинни. Но главное, он думал о том, что смог бы наконец увидеть ее — девушку, в чьей улыбке для Рона сосредоточились весь свет и счастье мира. Он хотел увидеть Гермиону Грейнджер.

Изо дня в день, каждую минуту Рон, не переставая, думал о ней. По понедельникам он с нетерпением и трепетом ждал почтовых сов, хотя в душе понимал, что вряд ли получит от Гермионы весточку: грандиозный скандал, разразившийся между ними перед отъездом, грозил надолго отбить у девушки желание вести переписку.

И если бы еще пару лет назад кто-нибудь посмел сказать Рону о грядущем разладе в отношениях с любимой — он бы только громко рассмеялся клеветнику в лицо. Но только теперь стало ясно, что именно эта самонадеянная уверенность в том, что Гермиона никуда от него не денется, и помешала ему почувствовать момент, когда их любовные отношения затрещали по швам.

Головокружительный роман между лучшими друзьями Мальчика-который-выжил-дважды, вспыхнувший сразу после победы над Темным Лордом, стал второй самой обсуждаемой новостью в прессе волшебного мира, после женитьбы самого Гарри Поттера на единственной дочери героя войны Артура Уизли.

Это было сумасшедшее, до одури жаркое послевоенное лето. Гермиона и Гарри переехали жить в Нору, вдохнув радость в осиротевший после смерти Фреда и отъезда Джорджа дом. Хлебнув к своим семнадцати годам достаточно горя, познав лишения и насмотревшись на смерть, молодежь с упоением радовалась жизни, яростно наверстывая упущенное время. Не стесняясь друзей и родственников, они дарили друг другу поцелуи, ласки и нежные взгляды. Резко постаревшая после битвы за Хогвартс Молли махнула рукой на предрассудки и старательно не замечала того, что Гарри по вечерам отправлялся спать в комнату Джинни и что ночью из спальни Рона отчетливо слышался голос Гермионы.

В те знойные дни они все вместе ходили к озеру неподалеку от дома, где проводили долгое время, наслаждаясь безмятежностью и отдавая друг другу нерастраченную за годы ненастья нежность. Те месяцы были, пожалуй, самыми лучшими в жизни Рона Уизли. И сейчас он готов был отдать все, лишь бы вернуться в один из тех летних дней, когда друзья вчетвером сидели на мягкой россыпи речного песка и строили планы на долгую и счастливую совместную жизнь. Именно тогда Рон и Гарри вместе решили пройти курс обучения и стать мракоборцами, а Гермиона сообщила о своем намерении поступать в Академию Высших Магических Искусств — на факультет юриспруденции. Будущее тогда казалось ясным и прозрачным, как хрустальная слеза Фоукса.

Став студенткой, Гермиона к великому разочарованию своего жениха переехала из Норы в общежитие при Академии. Встречаться они стали гораздо реже: девушка, полностью оправдывая свою репутацию зубрилы, с головой окунулась в учебу; в то время как Рон все свои силы бросил на то, чтобы заработать денег на свадьбу и первый взнос за новый дом на окраине магического Лондона. Однако очень скоро стало ясно, что желаемой суммы собрать не получится в ближайшие лет десять, даже если жить в режиме суровой экономии и тратиться лишь на самое необходимое. Именно поэтому Рон начал брать на работе дополнительную нагрузку и соглашаться на многочисленные заграничные командировки, которые надо сказать, оплачивались по тройному тарифу.

Ситуация не изменилась даже после того, как Гермиона закончила обучение и получила неплохую должность в юридическом отделе Министерства. И хотя она несколько раз предлагала Рону копить деньги вместе, тот категорически отказывался, заявляя, что как мужчина должен самостоятельно подтвердить свою финансовую зрелость. Ее идею о совместном проживании он тоже забраковал, клятвенно обещая решить денежный вопрос в самые короткие сроки. На самом же деле он просто не мог позволить себе оплату съемной квартиры, а жить за счет Гермионы не разрешала гордость.

Рон тяжело переносил вынужденные расставания с невестой. Каждый раз к своему неудовольствию он замечал, как любимая меняется в его отсутствие. Постепенно исчезали практически неуловимые для посторонних, но очень важные для Рона черты, без которых ее образ переставал быть родным, привычным и уютным. Чуждые интонации в голосе, несвойственные жесты, появление новых пристрастий и привычек — все это ужасно раздражало и огорчало Рона. Иногда ему казалось, что из очередной командировки его встречает человек, лишь очень похожий на Гермиону, но на самом деле чужой и абсолютно незнакомый. Он почти на физическом уровне чувствовал напряжение, повисавшее в ее квартире в первые часы после его возвращений. И с каждым разом требовалось все больше и больше времени, чтобы сломать застывшую между ними ледяную корочку отчужденности.

Но хуже всего было то, что у Гермионы появились новые друзья, которые (по мнению младшего Уизли) начинали постепенно занимать в ее жизни слишком много места. Рон безумно ревновал, когда она рассказывала о незначительных происшествиях на работе, упоминая знакомые еще со школьных времен имена Блейза Забини, Симуса Финигана, Ромильды Вейн, с которыми ее поначалу связывали сугубо деловые отношения. Ситуация ухудшилась, когда стало ясно, что их общение вышло за рамки сухого делового сотрудничества. Рон, скрипя зубами и кисло улыбаясь, слушал истории о совместных походах на обед, веселых корпоративах и неформальных вечеринках, организованных по поводу завершения проекта или сдачи квартальной отчетности.

Больше всего он ревновал невесту к Блейзу Забини (как оказалось позже — совершенно зря). Имя треклятого слизеринца Гермиона упоминала в своих рассказах чаще всего. Они вместе учились в Академии Высших Магических Искусств, потом получили должности в одном отделе Министерства Магии и, наконец, в свободное от работы время начали браться за левую подработку, которая со временем стала приносить неплохой доход. Семья Забини потеряла значительную часть своего состояния, выплачивая послевоенные контрибуции, поэтому Блейз бросил все силы на то, чтобы восполнить гигантские потери, нанесенные фамильному капиталу. Вдвоем с Гермионой они брались за решение самых неоднозначных с точки зрения права дел. После удачного завершения нескольких безнадежных на первый взгляд судебных разбирательств к ним стали обращаться за помощью самые состоятельные и влиятельные персоны магической Британии. Вскоре количество желающих получить квалифицированную юридическую помощь возросло настолько, что Блейз и Гермиона были вынуждены пригласить в свою команду еще несколько человек. Все эти люди и стали новыми друзьями Гермионы Грейнджер.

Будучи крайне мнительным и донельзя вспыльчивым человеком, Рон видел соперника в любом мужчине, который оказывался в радиусе полутора метров от его любимой женщины. Порой, совершенно не в силах себя контролировать, он устраивал Гермионе отвратительные сцены ревности на глазах ошарашенных родственников и друзей. Но вот парадокс: впервые столкнувшись лицом к лицу с человеком, который действительно имел виды на сердце его избранницы, он совсем не почувствовал надвигающейся катастрофы…

…Однажды, вернувшись из очередной длительной поездки, Рон не смог попасть к Гермионе домой: каминная сеть оказалась заблокированной, а на квартиру были наложены мощные антиаппарационные чары. После нескольких безуспешных попыток прорваться к невесте бывшему гриффиндорцу пришлось воспользоваться маггловским метро и тащиться к ее съемным апартаментам через весь город. Намучившись в переполненном вагоне и получив ударную дозу адреналина при переходе через турникет, он, усталый и злой, наконец добрался до цели, поднялся на нужный этаж и нажал потертую кнопку звонка.

Удивлению Рона не было предела, когда за распахнувшейся дверью его встретил одетый в несвежую рубашку, небритый и заспанный Забини. Натянуто улыбнувшись, мулат, не произнося ни слова, поднес указательный палец к губам и кивком головы пригласил растерявшегося Уизли войти.

Они молча прошли через прихожую и оказались перед входом в гостиную. Блейз, придержав гостя за руку, взмахнул палочкой и произнес заклинание. Раздался щелчок.

— Теперь входи, — прошептал Забини.

— Да я смотрю, у вас тут целый бункер! — с сарказмом хмыкнул Рон, оглядывая помещение. — Серьезно вы окопались: антиаппарационные чары, камин, заклинания непроникновения. Разведка доложила, что планируется нападение и длительная осада?

— Не язви, Уизли, — в тон ему протянул Блейз. — Это твоя ненаглядная придумала. Решила, что «небольшие меры предосторожности» не помешают. Слишком серьезные люди замешаны в этом деле. Кроме того, уже было три попытки украсть у нас документы.

— Ясно. Много еще работы?

— Вообще-то — да. Слушание через неделю. Мы зашиваемся.

— Вижу.

Рон еще раз окинул взглядом небольшую комнату: весь пол был заставлен коробками, доверху набитыми папками с документацией. Поверхность письменного стола, стоящего недалеко от зашторенного окна, была также завалена грудами бумаги, на которых, уронив голову на сложенные руки, мирно посапывал Симус Финиган. В противоположном углу на широком красном диване обложившись толстыми подшивками «Ежедневного пророка» и сжимая в руке карандаш, спала Ромильда Вейн.

— Она на кухне, — не дожидаясь вопроса произнес Забини и призывал заклинанием справочник по уголовному праву с ближайшей книжной полки. Рон, кивнув в знак благодарности, направился туда, не замечая, каким странным взглядом провожает его Блейз.

Гермиона действительно оказалась на кухне, но не одна. Вместе с ней за обеденным столом, на котором громоздились объемные кипы бумаг, несколько грязных чашек с остатками кофе и доверху набитая окурками пепельница, сидел Драко Малфой. Выглядел он ничуть не лучше Забини: волосы взлохмачены, ворот мятой рубашки небрежно расстегнут, под глазами залегли глубокие тени. Они вместе читали какой-то документ и тихо переговаривались, попеременно тыкая кончиками перьев в интересовавшие абзацы. Оба были настолько увлечены процессом, что не заметили появления Рона. На него посмотрели, только когда он с нетерпением кашлянул в кулак.

— О, Рон! Я не знала, что ты приехал! — Гермиона лучезарно улыбнулась и поспешила обнять жениха.

— К тебе не прорваться, — обиженно посетовал тот, заключая девушку в объятия и поворачиваясь в сторону Драко, — А он что тут делает? Вы вроде не работаете вместе?

Малфой все это время с непроницаемым выражением лица продолжал чтение, абсолютно игнорируя его появление.

— Мы приглашаем Драко, когда нужно провести независимую аудиторскую проверку финансовой документации. Он лучший специалист в этой области, — ответила Гермиона, увлекая Рона за руку из кухни в коридор.

— С каких это пор хорек превратился в Драко? Тебе Забини было мало? — наигранно ревниво спросил Рон. Ему на самом деле не очень нравилось присутствие всех этих мужчин в квартире любимой, но он не решился высказать свое неудовольствие в полной мере, потому что боялся рассориться с ней в первый же день приезда.

— Ну только не начинай! — Гермиона закатила глаза. — Лучше поцелуй меня!

После этих слов все на свете вдруг перестало быть важным…

На некоторое время встреча с Малфоем действительно вылетела у Рона из головы, но неожиданно всплыла в памяти и приобрела совершенно иное значение после небольшого инцидента, который ему пришлось наблюдать уже после своего отъезда через камин в кабинете Гермионы в Министерстве. Посреди рабочего дня у него как раз выдалась свободная минутка, которой он решил воспользоваться, чтобы поговорить с невестой. Проболтав полчаса, Гермиона посмотрела на часы, охнула и, спешно попрощавшись, засобиралась на плановое совещание, сгребая в сумку документы со стола. Рон уже было загасил пламя, но задержался на секунду, залюбовавшись ее гибкой фигурой, как вдруг дверь резко распахнулась и в кабинет, звонко цокая высоченными каблуками, влетела запыхавшаяся Ромильда.

— Гермиона! Мы сделали это! Сделали! Смотри, подтверждение пришло! — кричала она, указывая на распечатанный конверт.

Гермиона, явно понимая о чем шла речь, выронила сумку и, вскрикнув, захлопала в ладоши. В следующую секунду в комнату с шумом ввалились еще трое: размахивающий руками Забини, выкрикивающий какой-то ирландский боевой клич Финиган и улыбающийся до ушей Малфой. Девушки при виде парней как по команде громко завизжали и бросились по очереди их обнимать. Рон слышал, как все присутствующие, захлебываясь от радости, наперебой поздравляли друг друга с удачным завершением какого-то дела.

В этот момент Рон ощутил жгучий укус ревности. Ему до боли захотелось быть причастным к общему веселью, почувствовать себя частью этой маленькой сплоченной команды и полноправно разделить с ними восторг и эйфорию победы. Со смесью зависти и сожаления он смотрел на ликующую компанию, как вдруг сердце его оборвалось и стремительно покатилось куда-то вниз: Малфой под общие аплодисменты схватил Гермиону на руки и закружил по кабинету. Увиденное в миг раскроилось на множество отдельных, лишенных цвета и звука кадров, которые медленно-медленно поползли перед глазами Рона: руки Малфоя на талии у Гермионы; он что-то с жаром шепчет девушке на ухо; ее щека в опасной близости от его губ…

Агония прекратилась с последней вспышкой затухающего в камине пламени.

Рон не помнил, как провел остаток дня на работе, как добрался до казармы и о чем говорил с сослуживцами. А вообще, говорил ли он? Ночью младший Уизли не сомкнул глаз, постоянно прокручивая в уме возмутительную сцену. Непонятно как дожив до утра, он бросился в штаб, взял отгул и немедленно аппарировал в Лондон, где устроил Гермионе грандиознейший скандал с криками, битьем посуды и угрозами. После этой разборки они не разговаривали месяц. Он — потому, что ждал извинений и оправданий, она — потому, что была оскорблена до глубины души его недоверием и грубостью.

Четыре недели показались Рону вечностью. Сначала он был в ярости, но со временем остыл, и в сердце постепенно стало прокрадываться сомнение в собственной правоте. Еще позже злость угасла совсем, уступив место обиде и непониманию. Рона искренне возмущал тот факт, что невеста за все это время ни разу не предприняла попытки помириться или даже просто поговорить. В конце месяца вымотанный неопределенностью и до смерти соскучившийся по Гермионе Рон обратился за помощью к Гарри, который каким-то чудом все-таки уговорил негодующую подругу встретиться с ревнивцем.

Они увиделись в многолюдном кафе в самом центре маггловской части Лондона. Состоялся тяжелый, опустошающий разговор. Говорила в основном она. О том, что больше не может выносить его срывы, что устала от постоянного ожидания и его длительных отъездов и о том, что больше не видит в нем человека, в которого была влюблена все эти годы. Рону оставалось лишь с каменным лицом слушать ее сбивчивые объяснения, прилагая просто титанические усилия, чтобы не заорать во весь голос. С одной стороны его охватила паника: он совершенно не ожидал услышать подобные признания из уст любимой. А с другой — стало невероятно обидно, что она ставила ему в укор частые разъезды и абсолютно не ценила старания заработать для них денег на свадьбу и дом. После мучительной внутренней борьбы Рон все-таки смог выдавить из себя несколько слов:

— Ты хочешь расстаться?

— Я не знаю… — со слезами в голосе ответила она. — Правда, не знаю. У меня нет человека ближе и роднее тебя. Но я больше не хочу жить в атмосфере ссор и ругани. Они убивают все мои чувства к тебе.

— Я люблю тебя, — тихо произнес он, накрывая руками ее узкую ладонь. — Ты дашь мне еще один шанс?

В тот вечер они уснули в одной постели, не подозревая, что судьба запустила для них новый отсчет времени. Это было начало конца.

Их окончательный разрыв случился в день рождения Гермионы — прямо на вечеринке, которую целый месяц готовили совместными усилиями Джинни, Луна и неожиданно предложившая помощь Ромильда. Девушки потрудились на славу: прием получился шикарным. Ведущим вечера был Джордж, который с лишь ему присущим задором руководил танцами и устанавливал очередность тостов. Именинница сияла, гости были в восторге. Рон еще до начала праздника вручил Гермионе корзину алых роз и завернутые в яркую упаковочную бумагу изящные черные перчатки из настоящей драконьей кожи. И все шло просто прекрасно, пока на пороге банкетного зала, переключив на себя всеобщее внимание, не возникли две фигуры, облаченные в длинные черные мантии с опущенными на лица капюшонами. По спине Рона побежал холодок, боковым зрением он заметил, как напрягся Гарри и побледнел Невилл: сходство с Пожирателями Смерти было просто ошеломительным.

Новые гости, выдержав небольшую паузу, синхронно выхватили волшебные палочки и, произведя одинаковый плавный жест, в один голос произнесли заклинание: «Аскаранус!». В ту же секунду в зале погас свет, а из кончиков их палочек вверх вылетели разноцветные лучи, преломились о потолок и распались на мириады мерцающих звезд, которые на мгновение сложили в воздухе яркую надпись «С днем рождения, Гермиона!» и переливающимся дождем осыпались вниз. Все присутствующие восторженно зааплодировали искусно созданной иллюзии, и только тогда вновь прибывшие сбросили капюшоны, заставив Рона заскрипеть зубами от досады. Исполнителями эффектного трюка, естественно, оказались несносные Забини и Малфой. Бывшие слизеринцы, ужасно довольные своим представлением, вручили Гермионе невообразимых размеров букет и небольшой, обитый бархатом футляр. Под звуки всеобщего одобрения именинница раскрыла подарок, и в этот момент Рон пожалел не только о том, что пришел на вечер, но и о том, что вообще родился на свет. В злосчастной коробке оказалось роскошное жемчужное колье, цена которого явно вдвое превышала годовой доход семейств Уизли и Поттеров вместе взятых.

С этой минуты вечер для Рона превратился в пытку. Вспоминая свой подарок, он чувствовал себя маленьким и жалким. Захотелось немедленно уйти, раствориться и вытравить из памяти восхищенный завороженный взгляд, которым Гермиона смотрела на проклятое ожерелье.

Рон не смог сдержаться и напился. Сидя в углу зала он, игнорируя настойчивые попытки Гарри и Невилла отобрать у него спиртное, методично накачивался огневиски. Стакан… второй… третий… и очертания танцующих перед ним людей смазались, фигуры слились в однородную безликую массу, а из музыки стал слышен только барабан. К горлу подкатила тошнота, и Рон, покачиваясь, направился на балкон. Ему срочно надо было глотнуть свежего воздуха.

На улице ему стало лучше. Сознание немного прояснилось и вдруг откуда-то снизу до него донеслись знакомые голоса.

— Драко, я не могу это взять! Это слишком дорого! Кроме того, вы с Блейзом уже сделали мне подарок.

— Грейнджер, не говори глупостей и не заставляй тебя уговаривать. Просто прими — и все. Я купил этот перстень месяц назад, когда был в Амстердаме. Не удержался. Долго искал повод, чтобы подарить его тебе… А тут твой день рождения подвернулся как нельзя кстати.

— Но…

— Никаких «но»! В конце концов, может, это мой последний шанс привлечь внимание самой прекрасной ведьмы на свете, пока она не выскочила замуж за лохматое рыжее недоразумение…

Дальше Рон слушать не стал. Рука безошибочным, отточенным во время многочисленных боевых операций движением, нацелила палочку на говорящего:

— Бомбарда! — собственный голос показался ему чужим и неестественным. Воздух разрезал пронзительный женский крик, после чего его сознание отключилось.

Очнулся Рон наутро в доме Гарри. Лучший друг и сестра, попеременно бросая на него сочувственные взгляды, сообщили, что заклятие пролетело от Малфоя буквально в паре сантиметров. О причинах, побудивших его к подобным действиям, они милосердно не спросили, за что Рон был им благодарен.

А на следующий день два крупных филина доставили в Нору большую посылку, в которой оказались аккуратно сложенные вещи, которые Рон оставил в свое время в квартире у Гермионы: зубная щетка, банный халат, сланцы и несколько футболок. Девушка решительно ставила точку. И только тогда до него дошло, что он натворил. Несколько дней он метался между министерством, квартирой Гермионы и домом ее родителей, пытаясь встретиться с ней и поговорить. Но так ничего и не добился: камины были заблокированы, везде стояла антиаппарационная защита, а письма возвращались вместе с совами. Рон понял: все было кончено.

И тогда он окончательно сорвался. Наплевав на работу, слезные просьбы матери и угрозы Гарри, он, не просыхая, пил в барах Косого Переулка. Потянулась череда серых, однообразных дней, в которых душевные страдания сменял пьяный угар, неизменно перетекающий в утреннюю головную боль. И так было до того момента, пока однажды вечером к нему за столик не подсела пунцовая от смущения (или собственной решительности?) Лаванда Браун. Несмотря на его ужасный внешний вид и неадекватное состояние, та смотрела на него с плохо скрываемым обожанием и восхищением. Наверное, поэтому Рон почти не сопротивлялся, ни тому, что она увела его из бара к себе домой, ни тому, что случилось между ними ночью. Однако в постели, обнимая ее стройное тело и принимая иступленные ласки, его разум набатом отбивал единственную мысль: не она! не она!

Он пробыл в квартире Лаванды два дня, а на третий, после того, как алкоголь окончательно выветрился, ушел. Ничего не объясняя. Просто аппарировал к себе домой, воспользовавшись ее недолгой отлучкой, равнодушно вычеркивая из памяти проведенные с бывшей однокурсницей часы. Рону стало стыдно. Но не за то, что он воспользовался слабостью влюбленной в него со школы девушки, а за то, что изменил Гермионе.

Осознание собственного проступка отрезвило его. Переспав с Лавандой и не ощутив при этом ничего, кроме чувства гадливости, Рон понял, что в его жизни не будет места другой женщине: ни одна не смогла бы сравниться с Гермионой. И он решил ждать. В нем вдруг внезапно появилась уверенность, что если дать любимой время, то она разберется в своих чувствах, соскучится и, несомненно, простит его ревнивую выходку. Ну а мысли о том, что Гермиона могла ответить на наглые ухаживания хорька взаимностью, он просто напросто не допускал. Это было слишком нереально, слишком несправедливо, слишком больно.

Принятое решение придало Рону сил. В тот же день он отправился в Министерство магии и подал рапорт о зачислении в состав отряда, направляемого в Албанию для несения миротворческой миссии. Командировка должна была длиться чуть более шести месяцев. За это время он планировал списаться с Гермионой и постепенно наладить с ней отношения.

Он не хотел видеть ее, но перед самым отъездом не выдержал и все-таки отправился к Министерству, чтобы дождаться момента, когда Гермиона в конце рабочего дня выйдет из здания, и попрощаться с ней. Рон простоял у дверей больше часа, но она так и не появилась. Укрывшись от срывающегося с неба снега, он с тоской наблюдал, как после тяжелого рабочего дня друг за другом отправляются домой знакомые и незнакомые люди, но Гермионы Грейнджер среди них не оказалось. Уехал Рон в тот же вечер.

* * *

Зеленые вспышки заклятий внезапно осветили ночное небо. Атака обрушилась на деревню со стороны леса. Послышались людские крики. Мракоборцы открыли ответный огонь. Рон среагировал мгновенно: одним ловким движением он покинул укрытие, намереваясь нанести противнику ответный удар с тыла. Но вдруг земля резко рванулась из-под его ног. Бывший гриффиндорец упал лицом вниз, ощущая как острая боль медленно растекается по телу откуда-то из области солнечного сплетения. Кровь хлынула изо рта.

— Комбат, ты чего?! Богдан, скорей сюда! Командира ранило…

Этот надрывный крик был последним, что услышал Рон Уизли, прежде чем окончательно провалиться в темноту.

* * *

Если бы в вечер отъезда Рон пришел к зданию Министерства на каких-нибудь двадцать минут раньше, то непременно увидел бы, как из распахнувшихся массивных дверей здания выпорхнула девушка с густыми каштановыми волосами. Она тревожно огляделась, ища глазами кого-то, радостно улыбнулась и шагнула навстречу приближающемуся к ней молодому человеку, облаченному в дорогую, подбитую мехом горностая мантию. Тот нежно смахнул с ее плеч холодное крошево снежинок, осторожным движением заправил за ухо выбившуюся из прически кучерявую прядь, и наконец, обняв ее за талию, аппарировал.

За окнами была ночь. Бой старинных напольных часов, стоящих в углу малого каминного зала, гулко разносился по пустынным комнатам и коридорам левого крыла Малфой-мэнора. Степенное громогласное бом… бом… эхом катилось по начищенному паркету бесконечных картинных галерей, проникало в роскошные гостиные сквозь тяжелый бархат портьер и наконец, тонко позвякивая хрустальными подвесками венецианских люстр, пылью оседало на истершуюся рябь гобеленов и мутное золото канделябров.

— Мерлина ради, Нарцисса, — недовольным голосом обратился к хозяйке поместья один из висящих на стене библиотеки портретов, — избавься от этого барахла! Дракловы куранты тарабанят так, что слышно в самом Азкабане! Дадут мне, в конце-то концов, выспаться в собственном доме?!

— Ну что вы, прадедушка, — преувеличенно почтительно отозвалась леди Малфой, отрывая взгляд от лежащей на коленях книги. Она уже давно привыкла к язвительному брюзжанию изображенного на картине сэра Винсента, поэтому воспользовалась проверенным способом угомонить разбушевавшегося смутьяна. — Люциус никогда не позволит столь непочтительно отнестись к семейной реликвии. Кроме того, насколько мне известно, эти часы были подарком, полученным вами аккурат в день бракосочетания от вашей почтенной тещи. Как можно осквернять ее светлую память подобным пренебрежением?

Упоминание о близкой родственнице вызвало у предка Нарциссы гадливую гримасу, и в ту же минуту он исчез с поверхности портрета, раздраженно бормоча что-то о мерзких старушенциях, неблагодарных потомках и никчемности некоторых свадебных традиций.

Леди Малфой лукаво улыбнулась выходке своенравного пращура, хотя в душе отчасти разделяла его возмущение: ее и саму иногда пугали оглушительные звуки, которые периодически издавал напольный гигант, возвещая о наступлении нового часа. Особенно неприятно было слушать бой часов ночами, когда Драко и Люциус покидали мэнор, оставляя ее одну среди пустынных комнат. Однако в последнее время подобное случалось нечасто: муж, чьи перемещения строго отслеживались министерством, выходил за пределы поместья крайне редко, на короткий срок и только днем. Что касается сына — не в пример первым послевоенным годам он стал гораздо больше времени проводить дома.

Осторожный стук в дверь библиотеки прервал размышления Нарциссы.

— Доброй ночи, госпожа, — благоговейно пролепетала маленькая глазастая эльфийка, одетая в обрывки некогда роскошного отреза бирюзового гипюра. На ее плече, устало опустив крылья, восседала небольшая почтовая сова, сжимающая в клюве два изрядно помятых конверта.

— Тинки не должна была тревожить леди так поздно, но гадкая птица не хотела отдавать письма, — дрогнувшим голосом продолжала она, с негодованием поглядывая на беспардонную ночную гостью.

— Ничего, Тинки, по всей видимости, ей дали четкий приказ отдать почту исключительно в хозяйские руки, не так ли, дружок? — ласково обратилась Нарцисса к пернатой посланнице, протягивая ладонь к ее клюву. Птица одобрительно ухнула, передала волшебнице конверты и, устало расправив крылья, выпорхнула в открытое окно.

Отослав рассыпающуюся в извинениях прислужницу на кухню, леди Малфой заклинанием замкнула дверь в библиотеку и опустилась в большое кресло у камина, внимательно разглядывая имена получателей и адресата, написанные незнакомым почерком на шершавой серой бумаге. Первое письмо предназначалось ей самой, а второе, гораздо более внушительное по размеру, Гермионе Грейнджер — девушке, ставшей за последний год больше, чем просто желанной гостьей в Малфой-мэноре. Отправитель же был один. На обоих конвертах в верхнем левом углу прямо под резным краем недорогой треугольной марки значилось имя Молли Уизли.

Нарцисса очень любила получать письма. Это была одна из ее маленьких слабостей, о которой знали все, кто состоял в родстве с благородным семейством Блэков, а позднее и Малфоев. Будучи совсем маленькой девочкой, она всегда с трепетом ждала писем из Хогвартса, которые регулярно присылали Белла и Андромеда, желая хоть немного развлечь и утешить отчаянно скучающую по ним младшую сестричку. На каникулах ей присылали озорные послания кузены Блэки. Ну а позже, после знакомства на одном из великосветских раутов и получения официального разрешения на ведение переписки, начался их эпистолярный роман с Люциусом. Согласно этикету, незамужней барышне негоже было видеться с кавалерами чаще, чем два раза в месяц; а вот писать друг другу не возбранялось. Но надо сказать, что их первые насквозь протокольные беседы на свиданиях в присутствии кого-нибудь из старших родственников или камеристок, не доставляли молодой Цисси Блэк такого удовольствия, как пылкие, полные страсти, нежности и вожделения письма будущего супруга. Послания Люциуса были виртуозны не только с точки зрения содержания, но и по оформлению. В каждом из них заключалась изящная, сложная магия, невидимая для посторонних, но вырывающаяся наружу, стоило только пальчикам его невесты коснуться свернутого листа пергамента. Особенно ей запомнилось одно письмо, после прочтения которого все буквы осыпались на пол мелким разноцветным бисером, затем взвились в воздух, сложились в ажурный браслет и юркой змейкой скользнули на ее запястье. Драко, поступив в Хогвартс, тоже старался радовать мать содержательными и затейливыми письмами. Неумение зачаровывать свои послания он с лихвой искупал шикарными подробными иллюстрациями.

Однако пришедшие письма не вызвали довольной предвкушающей улыбки на лице леди Малфой, хотя, определенно, в каждом из них было волшебство, прохладными иголочками покалывающее ладонь и подушечки пальцев. Нарцисса явственно ощущала его через плотную поверхность конвертов и все больше и больше настораживалась: бумага просто сочилась магией. Чистой и достаточно сильной, но какой-то слишком явной, напрочь лишенной изящества, если не сказать — топорной.

Нарцисса вздохнула и направила палочку на письмо, адресованное ей самой, предчувствуя, что заснуть этой ночью вряд ли удастся.

— Откройся! — белая искорка со щелчком слетела с острого наконечника, и взволнованный голос Молли тревожно зазвенел в тишине.

«Миссис Малфой, — уверенно начала миссис Уизли, но тут же осеклась, — Нарцисса! — голос окончательно сорвался и зазвучал сдавленно, почти обреченно: — Убедительно прошу как можно скорее передать приложенное письмо мисс Гермионе Грейнджер. Насколько я знаю, — в этих словах засквозили стальные нотки, — она находится у Вас в гостях. Я бы ни за что не стала беспокоить Вас в столь позднее время. Но дело не терпит отлагательств… — здесь Молли снова сделала паузу, словно раздумывая, стоит ли говорить о том, что заставило ее сломить свою гордость и, несмотря на негласную холодную войну между семьями, обратиться к заклятым врагам за помощью, но все же решилась. — Рон в Мунго… Его сильно ранили. Он без сознания и все время зовет Гермиону… Передайте ей письмо как можно скорее! С уважением, Молли Уизли.»

Произнеся последние строчки, кричалка трепыхнулась, словно раненая птичка, и жухлым осенним листом упала на дорогой индийский ковер у ног леди Малфой.

Ни один мускул не дрогнул на лице Нарциссы. Она прикрыла глаза и откинула голову на спинку кресла. Ей надо было подумать…

* * *

…Падение Воландеморта стало отправной точкой, с которой началась новая жизнь благородного семейства Малфоев. Гарри Поттер, худенький паренек с бесстрашным сердцем и безграничной верой в добро, победил самого опасного мага современности; и в одночасье лопнула удавка, что много лет врезалась в шеи приспешников одержимого маниакальной жаждой власти полукровки, державшего на коротком поводке треть магического населения Британии.

Когда-то давно молодые надменные отпрыски аристократических семей, дуреющие от скуки в своем рафинированном мирке, радостно включились в игру, которую вкрадчивым голосом предложил им, праздным и пресытившимся, обаятельный однокурсник с внимательным обволакивающим взглядом. Обходительный юноша ловко нащупал слабую струнку слизеринской золотой молодежи и виртуозно сыграл на ней, предложив им чуть больше, чем просто идею. Интерес усилился, когда за тешащими самолюбие шовинистическими лозунгами о чистокровности замаячила реальная выгода, сулящая власть и деньги. Они и не заметили, как с треском захлопнулась клетка коварной мышеловки, а то, что представлялось азартной авантюрой, в итоге обернулось кровавой бойней и страшной беспрекословной повинностью. Первое исчезновение Темного Лорда стало недолгой передышкой, внушившей слабую надежду, что все еще может стать как прежде. Многие воспользовались ею, чтоб спастись, исчезнуть, затаиться, но были и такие, кто остался преданным своему господину до конца. Малфои не относились к числу этих фанатиков: им попросту было что терять. Поэтому возрождение предводителя обернулось для их семьи настоящим кошмаром, но отступать было некуда. В жерло чудовищной мясорубки затянуло не только самих сторонников обезумевшего Риддла, но и их детей, с рождения обреченных на пожизненное рабство. Все, что могли сделать родители — это внушить чадам видимость того, что подобная участь была осознанно выбрана ими; дать хрупкую иллюзию собственной значимости и в ужасе наблюдать за тем, как взращенные во лжи отпрыски с готовностью и рвением становятся под знамена Темного Лорда.

Победа Поттера и фениксовцев дала Малфоям драгоценный шанс на светлое, счастливое будущее. И, обнимая посреди разрушенного зала Хогвартса двух своих самых дорогих мужчин, Нарцисса поклялась себе ни за что не упускать эту возможность.

Так и произошло. Леди Малфой, собрав в кулак всю свою волю и остатки последних сил, начала борьбу с окружающим миром за право начать новую жизнь для себя и близких. Позабыв высокомерие и наплевав на гордость, она ежедневно обивала пороги кабинетов министерских чиновников, просила, требовала, умоляла, не брезговала взятками и шантажом, беззастенчиво напоминала о своем неоценимом вкладе в победу и, заручившись поддержкой Гарри, которого тоже взяла измором, практически зубами вырвала у Кингсли разрешение заменить тюремный срок для Люциуса на пожизненный домашний арест. Позднее, подключив старые связи и отвалив кругленькую сумму, Нарцисса смогла выхлопотать для мужа возможность выезжать за границу на лечебный отдых два раза в год, разумеется, уведомляя мракоборцев о сроках поездки и месте назначения заблаговременно.

С Драко же она не расставалась ни на секунду. Настаивая на том, что никак не может обойтись без помощи и поддержки сына, Нарцисса везде таскала его за собой, не давая предаться апатии и хандре, которые не отпускали последнего с самого дня победы. Лаской, уговорами и мягким внушением ей почти удалось вернуть Драко былую уверенность в себе. Он стойко переносил унижение и позор судебных разбирательств, перешагивал через растоптанное в прах самолюбие и с надеждой смотрел в будущее — до тех пор, пока судьба не нанесла новый удар.

Первый послевоенный год Драко посвятил тому, чтобы заново отстроить разоренное поместье, привести в порядок финансовые дела отца и возобновить семейный инвестиционный бизнес. Он полностью отдавался работе, просиживал в кабинете днями и ночами, и результат не заставил себя ждать: ему удалось подлатать значительную брешь, пробитую контрибуциями и штрафами в незыблемом доселе борту фамильного капитала. Ощутив недостаток специальных знаний, он поступил в Академию Высших Магических Искусств на факультет финансирования и кредитования. Академия находилась во Франции, где большинство студентов не имели понятия ни о недавней войне, ни о его испорченной репутации. Эти обстоятельства дали юноше возможность расслабиться и дышать полной грудью. Драко уже почти поверил в то, что ему удалось все начать с начала.

Иллюзии разбились в пух и прах, когда глава семейства Гринграссов в сухом, безапелляционном письме уведомил Люциуса о невозможности заключения брака между младшей наследницей четы Гринграсс и запятнавшим свою репутацию сыном Малфоев. Несостоявшийся тесть волевым решением аннулировал многолетнюю договоренность и разорвал помолвку.

Этот эпизод окончательно подкосил Драко. Его оскорбил сам факт расторжения помолвки, снова напомнивший о безвозвратно утерянном положении в обществе. Ему не просто отказали, но при этом и унизили, очередной раз ткнув носом в провинности прошлых лет.

Нарцисса знала, что сын был серьезно нацелен на этот союз, и не потому, что питал к Астории какие-то нежные чувства. Просто эта свадьба окончательно и бесповоротно доказала бы всем непотопляемость Малфоев. Она бы подтвердила их негласное семейное кредо: мы все равно останемся на плаву. Более того, новый Драко — уставший, искалеченный войной, внешне холодный и неприступный, но невероятно ранимый в душе — отчаянно нуждался в любви и простой женской ласке. Он был полон решимости полюбить Асторию и подарить ей накопившуюся за долгие годы нежность, но у судьбы были другие планы.

После неудавшегося сватовства младший Малфой впал в глубокую депрессию: неделями не выходил из комнаты, из-за двери которой домовые эльфы грудами выносили опорожненные бутылки огневиски; с отчаявшимися родителями почти не разговаривал; о друзьях и слышать не хотел. Так продолжалось на протяжении месяца, пока однажды на пороге Малфой-мэнора не появился одетый с иголочки Блейз Забини.

Долго не церемонясь с пьяным в стельку другом, он Бомбардой высадил дверь в комнату и силой влил ему в рот несколько склянок отрезвляющего зелья, получив во время этой опасной операции несколько раз кулаком в челюсть от неблагодарного однокурсника. После того, как Малфой пришел в себя и извинился пред Блейзом за безобразное поведение, они спустились в библиотеку и долго-долго говорили. Ушел Забини под утро, оставив Драко для проверки гигантскую папку финансовой отчетности, которую следовало проработать к концу следующей недели.

По окончании срока Блейз за папкой не явился. Напротив, он прислал в поместье письмо с просьбой доставить документацию в так называемую «штаб-квартиру» его партнерши, ссылаясь на недостаток времени и срочную подготовку к слушанию. Драко нехотя выполнил просьбу друга и лично отправился по указанному адресу. Вернулся он оттуда нескоро и в каком-то странном расположении духа. Нарциссе показалось, что сын был слегка удивлен и даже немного смущен. Он рассеянно поговорил с матерью и, толком не ответив ни на один вопрос, отправился спать. На следующее утро Драко спустился к завтраку с чисто выбритым лицом и в деловом костюме. Выпив с изумленными родителями чаю, он вежливо попрощался и аппарировал к себе в офис. С депрессией было покончено.

То, что сын влюблен, причем влюблен взаимно, они с Люциусом поняли практически сразу. Несмотря на все его усилия вести себя непринужденно и безразлично, родители видели Драко насквозь. И надо сказать, трудно было не заметить умиротворенной счастливой улыбки и блеска в глазах, которые выдавали окружающим младшего Малфоя со всеми потрохами. Слишком разительным был контраст: каменная стена, которой он огородил свое сердце много лет назад, начала рушиться, открывая взорам близких прятавшегося за ней чувствительного и ранимого человека; сложного и недоверчивого; требовательного и эгоцентричного, но все же способного на глубокие искренние чувства. И несмотря на то, что Драко стал крайне редко бывать дома, Нарцисса всей душой радовалась этим переменам. Сын словно вышел из состояния летаргического сна, ожил и заново открыл для себя все радости жизни.

К выводу о том, что с избранницей Драко что-то не так, леди Малфой тоже пришла в короткий срок. Однажды она прямо спросила сына о его новой пассии. Тот не стал скрывать, что влюблен, но имени девушки не назвал, всеми способами пытаясь замять эту тему. Нарцисса ничего не сказала мужу и долго размышляла над ситуацией, теряясь в догадках. Это явно не была представительница знатного сословия — такую невесту сын представил бы ей при первой же возможности. Варианты «полукровка» или «бесприданница» тоже были не в счет. В теперешнем его положении совершеннолетнего, доказавшего свою финансовую независимость человека, Драко ни за что не стал бы скрывать от родителей свою избранницу, какой бы бедной или безродной она ни была. Вывод напрашивался один: либо она была грязнокровкой, либо (Мерлин упаси) вообще магглой.

Собственная догадка совсем не повергла Нарциссу в шок. Еще несколько лет назад, она, безусловно, не приняла бы такого союза. Но сейчас, после всех страданий и мучений, выпавших на долю ее мальчика, леди Малфой была целиком и полностью на его стороне. Она была готова принять любой выбор Драко и защищать его, лишь бы только тот был счастлив.

Ситуация разрешилась сама собой. С подачи Люциуса состоялся тяжелый и совершенно неожиданный для всех троих разговор, в результате которого Драко все-таки назвал имя любимой. Гордиев узел наконец был разрублен.

Несколько месяцев понадобилось старшему Малфою, чтобы смириться с тем, что в его семью войдет (сын однозначно определил свои намерения по отношению к девушке) не просто грязнокровка, но к тому же известная всему магическому миру героиня войны и редкостная заноза Гермиона Грейнджер. Сначала он был в ярости, но со временем остыл и заставил разум взять верх над гордыней и самолюбием. Кроме того, Люциус испытывал сильное чувство вины перед Драко, за то, что втравил его в страшные события военных лет, поэтому предпочел не рисковать с трудом налаженными отношениями и не подрывать едва зародившееся взаимопонимание между ними.

Нарцисса не сразу разобралась в своих чувствах к Гермионе. С одной стороны, ей нравилась эта необычная, смелая девушка. Леди Малфой восхищали ее интеллект и начитанность, а непосредственность и природное обаяние — умиляли. Но с другой стороны, некоторые черты характера пассии сына сильно настораживали волшебницу. И дело было совсем не в определенном недостатке знаний всех тонкостей этикета — с усидчивостью и способностями Гермионы этот недостаток был легко исправим. Просто в целом бывшая гриффиндорка обладала полным набором качеств, категорически противопоказанных для счастливой семейной жизни с Драко: несдержанность, настырность, бескомпромиссность, принципиальность, патологическая честность и обостренное чувство справедливости.

Кроме того, Нарцисса не знала, какую тактику следует выбрать при общении с Гермионой. Окажись на месте той вышколенная Астория или на худой конец хитрющая Панси, леди Малфой, не сомневаясь, строила бы отношения с невесткой так, как делала это в свое время ее покойная свекровь, обладавшая непревзойденным талантом одним взглядом пригвоздить избранницу сына к спинке кресла. Но с мисс Грейнджер вести себя подобным образом явно не стоило.

Решение опять же пришло само собой. Официальное знакомство и первые визиты Гермионы в Малфой-мэнор нелегко дались обеим сторонам. Однако со временем она нашла общий язык не только с легко идущей на контакт Нарциссой, но и с то и дело срывающимся на сарказм и ядовитые замечания Люциусом. С каждым разом совместные встречи становились все продолжительнее и теплее. Постепенно их общение начало перерастать в дружбу.

Для Люциуса, запертого в пределах поместья, Гермиона стала настоящим лекарством от скуки. Она делилась с ним свежими новостями, поддерживала любые беседы, а когда он был не в духе, затевала кровопролитнейшие споры на самые острые и щекотливые темы, доводя своими рассуждениями будущего свекра до белого каления. Беседы с ней были для хандрящего лорда Малфоя своеобразной гимнастикой ума. Дошло до того, что он стал часами просиживать в библиотеке, вооружаясь полезной информацией к ее приходу. Окончательную капитуляцию Люциуса Нарцисса записала на счет Гермионы в тот день, когда он, сидя вечером с бокалом огневиски у камина, как бы невзначай обратился к жене:

— Милая, как думаешь, магглы едят оленину?

— Полагаю, что да. А почему ты спрашиваешь?

— Вчера охотники принесли в имение отличную тушку молодого оленя. Думаю, мы могли бы пригласить чету Грейнджеров на воскресный ужин…

Драко же купался в лучах своего выстраданного счастья. Для окружающих он оставался прежним: холодным, колючим, надменным и язвительным. И лишь узкий круг самых близких людей мог видеть, насколько сильно он привязался к Гермионе.

Леди Малфой не могла не замечать трепет и нежность, с которыми сын относился к девушке, хотя в присутствии родителей тот старался вести себя соответственно этикету. Но эти попытки с треском проваливались, если к ним в гости заглядывал Блейз Забини с новой подружкой Ромильдой Вейн.

Нарцисса с теплой улыбкой вспоминала их совместные с молодежью пикники в поместье на поляне у живописного пруда, который гости мэнора не сговариваясь прозвали «птичьим». Название водоем получил за то, что в зарослях камыша, обрамлявшего его песчаные берега, жили утки-мандаринки и несколько пар великолепных белых лебедей, которых Люциус много лет назад выписал для жены из итальянского королевского питомника. Гермиона с Ромильдой очень полюбили это место. Особенно им нравилось подкармливать пернатых обитателей озерца печеньем или кусочками хлеба. Эта процедура приводила обеих в неописуемый восторг.

В начале мая, когда над беседкой у самой кромки воды зацвела розовая японская сакура, утки впервые вывели на прогулку свое желтое потомство. Драко, Гермиона, Блейз, Ромильда и Нарцисса как раз находились там, угощаясь изысканными французскими эклерами и обсуждая одно из важнейших событий предстоящего сезона, а именно — ежегодный съезд благородного собрания, на котором были обязаны присутствовать наследники семейств Малфоев и Забини вместе со своими невестами. Блейз как раз рассуждал о церемониальных тонкостях подобных приемов, когда Ромильда внезапно прервала его:

— Гермиона, смотри! — захлебываясь от радости, вскрикнула она. — Там утята!

Гермиона, сидящая спиной к воде, резко обернулась и, увидев в камышах птенцов, засмеялась:

— И правда, утята! Махонькие совсем. Пойдем, посмотрим поближе!

Подруги уже собирались вскочить из-за стола, как молодые люди, мгновенно обменявшись короткими взглядами, одновременно цапнули их за руки и удержали на местах.

— Ну Блейз, ну пусти… Ну пожалуйста! — взмолилась Ромильда. — Мы на минуточку и вернемся!

— Драко, прекратите! Ведете себя, как дети! — с этими словами Гермиона безуспешно пыталась высвободить запястье из железной хватки.

Парни же в свою очередь с невинными выражениями на лицах продолжали увлеченно беседовать, даже не глядя на своих негодующих пленниц.

— Сдается мне, лорд Малфой, что у нас появились конкуренты, — промурлыкал Блейз, растягивая слова в фирменной слизеринской манере.

— И, по всей видимости, писаные красавцы! — глумился в ответ Драко, — Наши очаровательные спутницы с такой скоростью старались улизнуть, что сомнений в этом не остается. Блейз, они разбили мне сердце на мелкие кусочки…

Недоумение, возникшее на лицах девушек, заставило присутствующую при этой сцене Нарциссу звонко рассмеяться. Блейз, улыбаясь во весь рот, ловко щелкнул растерявшуюся Ромильду по носу, чмокнул ее в розовую щеку, и позволил наконец подняться. Драко, в свою очередь, не отрывая взгляда от Гермионы, медленно поднес ее руку к губам, поцеловал внутреннюю сторону ладони и только тогда отпустил. Барышни тут же помчались к воде.

— Оооо…, — обессилено застонал Забини, обхватывая голову руками, — Драко, что нам делать? Это сборище чистокровных уродов сожрет их и не подавится! Одна мысль о дракловом собрании приводит меня в ужас.

Леди Малфой с интересом наблюдала за реакцией сына. Тот не отвечал и лишь пристально смотрел в сторону весело щебечущих Гермионы и Ромильды.

«Эх, мальчики мои. Вы ведь спокойно шли под Авады мракоборцев, перед Лордом ответ держали, а боитесь кучки напыщенных снобов. Ваша кровь еще кое-чего стоит, черт возьми, они не посмеют вам перечить. В любом случае, есть один верный способ взять зарвавшихся ублюдков за жабры», — думала она про себя. Но вслух произнесла следующее:

— А мне почему-то кажется, что все пройдет в лучшем виде. Вы и наши красавицы произведете фурор, уж поверьте, у меня стойкое предчувствие по этому поводу.

— Ваши бы слова да Мерлину в уши, — с сожалением вымолвил Блейз, — Ставлю все мое наследство на то, что Ромильда и часа не продержится в этом серпентарии. А Гермиону они вообще разорвут на куски.

Нарцисса, перехватив затравленный взгляд сына и тепло улыбнувшись Блейзу, парировала:

— Я бы не стала с такой легкостью разбрасываться столь крупными суммами, мой мальчик. Ты рискуешь остаться без единого кната. И вообще, не стоит недооценивать мое чутье, оно меня ни разу не подводило. Просто поверь.

Она отпила из изящной фарфоровой чашки, заговорщицки подмигнула Блейзу и невинно продолжила:

— Кстати, сынок. Не мог бы ты принести мне списки наших дебиторов? Времена нынче тяжелые, мне бы хотелось уточнить, кому из наших чистокровных друзей следует послать сову с напоминанием о сроках истечения кредитов.

За столом повисло молчание. Драко ошарашенно смотрел на самодовольно улыбающуюся мать, и смысл слов начал медленно доходить до него. Более слизеринского способа решить проблему нельзя было и придумать. Трое аристократов обменялись недобрыми ухмылками.

А спустя ровно неделю после этого случая в Малфой-мэнор прибыла с визитом Фрида Забини. Вид у нее был крайне взволнованный, и Нарцисса абсолютно точно знала, что было тому причиной.

— Фрида, дорогая! Сколько лет, сколько зим. Рада тебя видеть, ну проходи же! — приветствовала леди Малфой гостью. В ее словах не было и капли лжи. Ей действительно всегда нравилась мать Блейза. Поэтому, несмотря на некоторое социальное превосходство, она позволяла Фриде звать себя по имени и вообще вести разговор на равных.

Забини были не столь знатны, как Малфои, хотя и вели свое происхождение от древнего магического клана, родоначальники которого приехали из Туниса в Испанию еще в начале пятнадцатого века. Три брата мавра, будучи сильнейшими темными магами, заняли почетное место в свите самого короля и со временем получили от него в награду за верную службу дворянские титулы. Родословная Забини была безупречна с точки зрения чистоты крови, но вот деятельность, которую избрали представители последних поколений, не дала их отпрыскам продвинуться выше по общественной иерархической лестнице. Дед и отец Блейза всю жизнь занимались торговлей, что до неприличия приумножило их капитал, но безвозвратно лишило возможности претендовать на титулы лордов.

— Нарцисса, — задыхаясь от волнения, начала Фрида, — мне нужно тебе кое-что рассказать.

— Если ты об этом, то новость для меня устарела, — лукаво улыбнулась хозяйка дома, жестом приглашая изумленную миссис Забини на балкон. — Взгляни…

Внизу, под тенью высоких дубов, прямо на траве сидели четверо молодых людей. Бледный светловолосый юноша крепко прижимал к себе невысокую кучерявую девушку, которая увлеченно рассказывала что-то сидящей напротив длинноногой брюнетке. Та внимательно слушала подругу, нежно перебирая волосы лежащего на земле парня, положившего голову ей на колени.

— Какая идиллия, не находишь? — обратилась гостья к Нарциссе, стараясь, чтобы в голосе звучало как можно больше сарказма, но испуганный взгляд выдавал ее. Фрида, не зная отношения леди Малфой к происходящему, явно боялась показать свои истинные чувства.

— Да будет тебе! Я, право слово, не вижу здесь ничего плохого. Мальчики счастливы, а это ли не главное? — Нарцисса ласково посмотрела в сторону резвящейся молодежи.

Миссис Забини облегченно выдохнула, но волнение не покинуло ее. Несмотря на то, что в глубине души она уже была согласна на этот союз, сомнения не развеялись до конца.

— Мерлин, Нарцисса, ради Блейза я готова на все, ты же знаешь! Но эта Вейн… — Фрида скорчила брезгливую гримасу на лице, — Она же гриффиндорка! Шумная, болтливая… Никакого воспитания! Ее манеры хуже, чем у тролля.

— Ты, как всегда, преувеличиваешь, дорогая! — леди Малфой решилась перебить поток жалоб. — Мне лично очень нравится Ромильда, хотя, признаюсь, ее непосредственность иногда слегка обескураживает. Но у мисс Вейн столько очарования, жизнелюбия, энергии! Кроме того, она невероятно красива.

— С этим не поспоришь, — гостья выдавила кислое подобие улыбки, — но поведение…

— Хм-м… А по-моему, они с твоим сыном очень подходят друг другу! — настаивала Нарцисса, наблюдая за тем, как Блейз, злорадно смеясь и кривляясь, размахивал пойманной лягушкой перед лицом верещащей в притворном ужасе Ромильды.

Фрида только всплеснула руками и снова начала сетовать на пагубное влияние гриффиндорской полукровки на безупречного доселе отпрыска, но Нарцисса уже не слушала ее. В этот момент она невольно залюбовалась Гермионой и Драко: сын крепко прижимал сидящую к нему спиной девушку к своей груди и блаженно щурился, в то время как та, обернувшись, нежно целовала ему шею и подбородок…

* * *

Раздумья леди Малфой прервали негромкие шаги, послышавшиеся в коридоре. И через минуту в дверях библиотеки показался заспанный хозяин поместья, облаченный в роскошный парчовый халат табачного цвета. Нарцисса незаметно для него спрятала нераспечатанный конверт в лежащую на столике книгу, а прочитанную кричалку ногой задвинула под кресло.

— Не спится? — Люциус осторожно коснулся плеча жены.

— Немного, вероятно выпила слишком крепкий кофе, — тут же нашлась она, — Кроме того, день был очень насыщенный. Пришлось многое обдумать.

Лорд Малфой понимающе кивнул жене:

— Дети уже уехали?

— Да, еще днем. Я дала им четкие координаты и указания по перемещению. Думаю, они уже давно на месте.

— Признаться, я до сих пор не понимаю, почему ты отправила их именно туда. Это имение пустовало более десяти лет… Можно было выбрать резиденцию в Италии или Австрии. Мерлин, почему именно Россия?

Нарцисса подошла к мужу и легонько обняла его. Она прекрасно понимала его волнение: решалась не только судьба их сына, но и всех последующих поколений аристократического рода Малфоев.

— Потому что Драко хотел, чтобы все было на высшем уровне и по-особенному.

— Именно поэтому он отправился делать ей предложение за тысячи миль от родного дома в страну, где даже нет каминной сети для перемещений?! — не унимался Люциус.

— Именно поэтому! — подтвердила Нарцисса. — Ты же знаешь, у Гермионы гипертрофированное чувство долга, а у министерских работников — полнейшее отсутствие совести. Они и в выходные умудряются забрасывать девочку письмами. Драко не хотел, чтобы им мешали, поэтому мы и выбрали место, где их точно не сумеют найти ни министерские совы, ни ее назойливые друзья.

В ответ Лорд Малфой только задумчиво улыбнулся, нежно поцеловал жену в висок и направился к выходу из комнаты, бросив напоследок как бы невзначай:

— Если ты не придешь ко мне в спальню через десять минут, то не увидишь сюрприз, который ждет тебя там с вечера. Я, между прочим, готовился целый месяц и собираюсь получить заслуженную награду. И, поверь, на этот раз тебе легко не отделаться.

От последнего замечания щеки Нарциссы вспыхнули, как у невинной школьницы.

— Всенепременно буду, мой господин! — в тон ему ответила она.

Как только дверь библиотеки закрылась, леди Малфой заклинанием призвала оба письма и положила их на стол перед собой.

«Молли, Молли. Нам, видно, на роду написано все время что-то делить. Вы выиграли главную битву, но эту победу я тебе не уступлю. Ты спасаешь своего мальчика, а я своего. Ничего личного…».

Вот о чем думала Нарцисса, направляя палочку на конверты и уверенно произнося «Инсендио».

Разрыв-трава зацветёт в лесу,

И вернёт, и вернёт любовь. (Ю. Кашук)

Белые стены, белый потолок. За облезлой рамой единственного лупоглазого окна скрюченный столетний вяз стряхивает с растопыренных пальцев остатки обтрепанной ветром листвы. Шкаф, три жестких пластмассовых стула, стол, а в углу — серый примятый сугроб кровати. За восемьдесят шесть часов и тридцать две минуты нахождения в больничной палате сына Молли Уизли казалось, что она изучила здесь каждый дюйм. Глаза обмусолили незаметные для других посетителей мелочи: и облупившийся кусочек штукатурки над дверным косяком; и отличающуюся от остальных по цвету плашку паркета под узким подоконником; и железную шляпку гвоздя, вбитого кем-то для непонятных целей в отполированную крышку колченогой тумбочки.

Колдомедик, статный красивый волшебник с усталыми глазами и трехдневной щетиной на подбородке, заходит к ним каждые четыре часа, принося на полах мантии из коридора густые, щекочущие нос запахи зелий и еще чего-то очень едкого. Он осторожно сдвигает одеяло с забинтованной мраморно-белой груди Рона и шепчет сложные комбинации кровоостанавливающих и регенерирующих ткани заклинаний. Каждые два часа их навещает немолодая молчаливая целительница, которая умелыми, расторопными движениями меняет повязки, набухшие черной кровью.

Весть о том, что Рона ранило, застала семейство Уизли вечером, во время традиционного воскресного ужина: камин полыхнул изумрудным пламенем, и присутствующие увидели взволнованное лицо одного из заместителей Гарри. Услышав страшные слова, Молли с грохотом выронила из рук поднос с тарелками и медленно осела на пол. Джордж, опрокидывая стоящие перед ним столовые приборы, бросился к схватившемуся за сердце отцу. Флер шептала что-то ободряющее безутешно рыдающей Джинни, в то время как Билл и Гарри одновременно аппарировали в реанимационное отделение Мунго.

Рона привезли в больницу, а точнее принесли на руках, три сослуживца. На ломаном английском, то и дело переходя от волнения на свой родной язык, они наперебой пытались рассказать миссис Уизли о случившемся. Вместе с семьей своего командира они просидели в приемной до рассвета и ушли только тогда, когда стало известно, что тот останется жив. Один из мракоборцев, угадав в Молли мать своего товарища, прощаясь, сунул ей в руки небольшой сверток.

— Возьмите, — сильно коверкая слова, проговорил он. — Это русское средство… Одолень-трава… Не для он… Для вы… Когда надеяться будет не можно…

К утру кризис миновал, но положение оставалось тяжелым. В сознание Рон не приходил и даже не метался в горячке, как это часто бывает с тяжелоранеными. Он просто неподвижно лежал, бледный и непривычно тихий. И только к следующему вечеру, после страшной безмолвной ночи и бесконечно длинного, выматывающего дня, наполненного тягостным ожиданием, Рон наконец-то открыл глаза.

— Мама… — еле слышно прошептали бескровные губы.

От пережитого волнения, а больше всего от острой жалости к сыну, у Молли перехватило дыхание. Слова репьем застряли в горле, слезы предательски защипали веки.

— Сынок, все будет хорошо, — как можно уверенней и жизнерадостней произнесла она, в душе отчаянно надеясь, что тот не заметит откровенной фальши, сквозящей в так некстати дрогнувшем голосе. — Ты теперь с нами, а скоро мы заберем тебя домой… Знаешь, Джинни совсем немного осталось ходить этаким колобком, малыш вот-вот появится на свет. А Перси просил передать…

Молли, глотая подступившие к горлу рыдания, безостановочно рассказывала Рону пустяковые домашние новости, надеясь этой маленькой хитростью отвлечь внимание и оттянуть момент, когда придется отвечать ему на самый сложный и болезненный вопрос. Но тот лишь рассеянно и тревожно смотрел в сторону, словно искал кого-то. Ждать долго не пришлось.

— Мам… А Гермиона… Где она?

И тут сердце миссис Уизли сжалось в тугой комок: в голосе сына было столько неприкрытой надежды, почти мольбы, что она просто-напросто не смогла сказать ему правду. Спасительная ложь молниеносно сорвалась с языка, оставляя далеко позади заготовленные заранее и тщательно продуманные деликатные слова утешения:

— Она скоро придет сынок, уже скоро. Ты поспи пока…

Рон улыбнулся, не скрывая облегчения, и устало откинулся на подушку. На протяжении последующих суток он больше не приходил в сознание. Всю ночь трясся от озноба на влажных простынях, хрипло и тяжело дышал. Время от времени он открывал затуманенные лихорадочным блеском глаза, шарил невидящим одичалым взглядом по комнате и бредил.

Всхлипы и стоны сына сводили Молли с ума. Она металась по палате, как раненая волчица, изо всех сил прижимая ладони ко рту, чтобы не разрыдаться в голос. Билл и Джордж с трудом заставили ее принять двойную дозу успокоительного зелья, которое на некоторое время заглушило подступившую истерику. Скоро на смену сильному возбуждению пришла усталость.

К вечеру третьего дня смертельно измотанная и опустошенная до предела миссис Уизли поддалась-таки настойчивым уговорам Флер и, переступив через уязвленную гордость, написала два письма, которые сразу же отправила совиной почтой в Малфой-мэнор.

* * *

Обида… Нехорошая, засевшая глубоко, пустившая ядовитое корневище в самую душу… А еще горечь и ноющая, саднящая сердце досада. Вот чем жила миссис Уизли весь этот тревожный, нелегкий для ее семьи год.

Обычно подобные чувства были совершенно несвойственны беззлобной и отходчивой по натуре Молли, умеющей не зацикливаться на неприятностях и не отравлять отрицательными эмоциями существование себе и другим. Она не держала зла ни на родителей, отказавших ей в наследстве в пользу младшего брата, ни на родственников, посматривающих на ее далеко не богатую семью свысока, ни на бестактных коллег Артура, то и дело подтрунивающих на тему вклада клана Уизли в улучшение демографической ситуации в магической Британии.

Вопреки всему Молли шагала по жизни с неизменно лучезарной улыбкой и высоко поднятой головой, бескорыстно одаривая окружающих добром и заряжая оптимизмом. Ее любви хватало не только на мужа и детей — в Нору тянулись все, кому хотелось ощутить заботу, искренне участие, а также неподдельное единение душ, не исчезнувшее оттуда и в суровое военное время. Даже нелюдимый Грюм, предпочитавший одиночество всем самым веселым компаниям мира, ценил тепло и неповторимый уют, царившие в неказистом чудаковатом домишке, спрятанном от любопытных магловских глаз в камышовой непролази близ деревушки Оттери-Сент-Кэчпоул.

Так могло бы быть всегда, но всему на свете есть предел. Пережитые за войну страх и горе, смерть Фреда, участившиеся сердечные приступы мужа, сложная беременность Джинни — все это не прошло незамеченным для миссис Уизли. Здоровье ее пошатнулось, а душевные силы истощились. Поэтому хватило одного единственного удара, чтобы окончательно сломить броню несгибаемого жизнелюбия Молли и позволить унынию надолго завладеть ее настроением. Этим ударом как раз и стало расставание Рона и Гермионы.

Материнское сердце миссис Уизли безошибочно уловило момент, когда горячая привязанность между ее младшим сыном и его невестой начала медленно, но верно сходить на нет. Молли почувствовала это гораздо раньше, чем они сами, и с тоской признала, что ее худшие опасения на счет непрочности этого на первый взгляд гармоничного союза оправдались.

Всех вокруг восхищала эта пара. «Герои, ставшие легендой при жизни»; «Золотой дуэт в зените славы»; «Доблестные и безупречные» — соревновались в пышности комплиментов газетчики. «Они так подходят друг другу»; «На роду написано быть вместе» — умилялись друзья и родственники. И только Молли не разделяла всеобщего восторга, предчувствуя неладное и сокрушаясь о том, что не в силах уберечь сына от грядущего неизбежного разочарования.

В целом к Гермионе Молли относилась очень хорошо: та выросла на ее глазах и была всегда желанным гостем в доме неунывающего рыжего семейства. Изначально миссис Уизли никак не выделяла Гермиону из круга многочисленных друзей ее детей, испытывая к ней не более чем обыкновенную симпатию. У маленькой вертлявой Грейнджер были замечательные родители, воспитавшие ее в любви и ласке, она не нуждалась в заботе и поддержке, как, например, Гарри, или в жалости, как Ли Джордан, которого время от времени поколачивал крепко пьющий отец; да и уверенности в себе у девчонки было хоть отбавляй. Поэтому Молли мало внимания обращала на нее, отдавая всю себя другим, гораздо более нуждающимся в этом людям.

Позднее, когда окружающие в полной мере оценили вклад Гермионы в победы «золотого трио», прежнее ровное отношение сменили более теплые чувства. Молли начала испытывать к ней благодарность и уважение, которые со временем переросли в матерински-покровительственную любовь.

Но вот когда стала заметна взаимная романтическая заинтересованность, электрическим током бьющая между ее младшим сыном и этой замечательной во всех отношениях девушкой, Молли совсем не обрадовалась.

Рон… Ронни… Ее младший непутевый сынок… Ни с одним из детей у миссис Уизли не было столько проблем. Все ее мальчики и даже крошка Джинни были на редкость самостоятельными, цельными личностями, умевшими в любой момент постоять за себя и дать сдачи. Все, только не Рон…

Он рос пугливым, ранимым и невероятно впечатлительным ребенком. Затюканный непрекращающимися шутками и подколками старших братьев, маленький Рон ужасно боялся опростоволоситься или оказаться в смешном положении, поэтому крайне болезненно реагировал на любую неудачу или мало-мальски серьезный провал. А неприятности, причем самого пикантного характера, сыпались на его невезучую голову с завидным постоянством: то садовые гномы украли всю его одежду, пока он купался в озере; то его покусали какие-то жуки, и бедняга сплошь покрылся желтыми волдырями; то он, не заметив хитрых выжидающих взглядов Фрэда и Джорджа, откусил кусок булки, которую те нарочно намазали сапожным кремом вместо арахисового масла… Перечислять его бесславные «подвиги» можно было до бесконечности.

Теперь Рон возмужал и стал ладным плечистым парнем, но с довольно сложным, неоднозначным характером. Несмотря на всю свою доброту, отвагу и мужественность, он мог начать капризничать, как ребенок, или моментально взбеситься из-за какой-то мелочи. Подобные перепады настроения Молли списывала на его острую неуверенность в себе, а также постоянную потребность во внимании и подтверждении собственной значимости, в чем, собственно, и была права.

Как любая мать, зная достоинства и недостатки своего сына, миссис Уизли догадывалась, что из себя должна была представлять особа, способная сделать его счастливым. И поэтому она с сожалением понимала, что требовательная, принципиальная Гермиона мало чем подходит на роль второй половинки для Рона, хотя они оба искренне верили в обратное и поначалу были неописуемо счастливы вместе.

Молли, видящей влюбленность сына, очень хотелось ошибиться. Поэтому она преодолела собственную подозрительность и всячески поощряла этот союз, стараясь во всем угодить будущей невестке, несмотря на то, что поведение Гермионы иногда сильно ей не нравилось. По-женски мудрой миссис Уизли хотелось, чтобы будущая жена Рона смотрела на него с обожанием, восхищалась им, давала возможность почувствовать себя сильным. Но на деле все было наоборот: девушка в любой момент могла прилюдно сделать жениху замечание, осадить, на ее фоне тот часто выглядел смущенным, заискивающим подростком. Возможно, именно тогда Молли впервые обиделась на Гермиону, считая ее излишне заносчивой и резкой по отношению к избраннику. В тот момент эмоции и материнские чувства пересилили здравый смысл и волшебница, списывая со счетов такие его серьезные недостатки как патологическая ревность, вспыльчивость и некоторая финансовая несостоятельность, решила, что как раз Гермиона провоцирует все ссоры и скандалы и вообще недостаточно ценит ее сына.

Предчувствия оказались практически верными. Постепенно в глазах Гермионы поблек тот самый неповторимый, отличающий взгляд любой влюбленной женщины, восторженный огонек; исчезло видимое вожделение по отношению к ее молодому человеку вместе с потребностью получать от него простые, но такие необходимые прикосновения, дарующие чувство защищенности и тепла. И отнюдь не частые отъезды Рона вызвали это постепенное отчуждение — они скорее усугубили ситуацию.

Молли, впрочем, как и другие близкие, видела, насколько сильно изменилась сама Гермиона: активно включившись в работу, она словно открыла для себя новый неизведанный мир, по сравнению с которым старая жизнь окончательно потеряла для нее привлекательность. Все ее разговоры теперь сводились к работе и совместному бизнесу с Забини; настойчивые приглашения Джинни на воскресные ужины она все чаще игнорировала да и в Норе появлялась очень редко; но хуже всего было то, что со старыми друзьями у нее оставалась все меньше точек соприкосновения. От внимательных глаз миссис Уизли не ускользнуло, с какой тоской и откровенной скукой Гермиона стала посматривать на Джинни и Флер, полностью посвятивших себя семье и детям. Она даже не пыталась вникнуть в их женские разговоры о домашних делах на семейных посиделках, чем сильно обижала подруг. Маленький уютный мирок Норы стал для нее слишком тесен.

А уж об отношениях с Роном и говорить не стоило: тот выкладывался на работе; уставал; скучал; все больше и больше требовал внимания и, не получая его, рвал и метал. Поначалу Гермиона безропотно страдала и изо всех сил пыталась спасти умирающие отношения, но обиды сделали свое дело — что-то в ней надломилось, агония сменилась апатией и бездействием. Незримая ниточка, связывающая их, лопнула. И после очередной глупой ссоры (подробности которой скрывали от Молли с Артуром абсолютно все, даже болтливая Анджелина) Рон получил окончательную отставку в придачу с посылкой личных вещей.

Вот тогда-то миссис Уизли обиделась на Гермиону по-настоящему. Обиделась за то, что она была безразлична к страданиям Рона, что не оценила его по достоинству, что посмела разлюбить его и спокойно жила себе дальше, в то время как он был морально уничтожен.

Сердце Молли обливалось кровью. С одной стороны она хотела, чтобы Гермиона одумалась и вернулась, с другой — ей хотелось, чтобы сын переболел и встретил более чуткую и мягкую девушку. Однажды ей даже вспомнилась Лаванда Браун, с которой тот встречался в школе. Фред, Джордж, Джинни и даже Перси посмеивались над ней, но Молли нравилась эта пусть не слишком умная, но чуткая девочка, сильно любившая Рона и всячески желающая угодить. Именно такого бесхитростного, открытого обожания ему не хватало все это время.

После отъезда Рона в Албанию Гермиона совсем пропала из виду. В Норе она больше не появлялась, а стоило Молли спросить о ней у Гарри или еще кого-нибудь из детей — следовали уклончивые, размытые ответы, из которых было просто невозможно ничего понять. Миссис Уизли догадалась, что от нее многое утаивают…

Ситуация прояснилась случайно — в один из вечеров, когда в Норе собралась большая компания молодежи, по большей части бывших гриффиндорцев и когтевранцев. В самый разгар вечеринки Молли стала невольной свидетельницей непредназначенного для ее ушей разговора, который, собственно, и раскрыл секрет, тщательно скрываемый от нее окружающими. Волшебница как раз шла на кухню за десертом, когда услышала в коридоре приглушенные голоса.

— Я не мог ошибиться, Гарри! — возмущенно тараторил Джастин Финч-Флетчли. — Она шла по Косой Аллее в обнимку с Малфоем. Я видел их собственными глазами!

— Ну, положим, не в обнимку, — перебила его Хана Эббот, — Малфой держал ее под руку, но то, что они прогуливались вместе — факт!

Повисло недолгое молчание, которое в итоге прервал сдавленный голос Гарри:

— Вы говорили с ней?

— Как же! — фыркнул Джастин с плохо скрываемым презрением. — Хорек и на метр нас не подпустил. Мерлином клянусь: завидев нас, он ощетинился весь, рожу скривил и уволок ее в ближайший магазин.

Следующие несколько фраз заглушили веселые голоса других гостей, развлекающихся в саду, и Молли не услышала всего, что рассказал друзьям Невилл.

— … я уже собирался окликнуть ее у порога ресторана, а тут, откуда ни возьмись, появилась миссис Малфой. Я аж подпрыгнул от неожиданности! Она словно с неба свалилась и зашипела мне прямо на ухо: «Мистер Лонгботтом, вы, вероятно, ошиблись дверью. В это заведение столик заказывают за два месяца вперед», — передразнил характерный для Нарциссы слащаво-ядовитый тон Невилл. — Потом отодвинула меня зонтиком и прошла внутрь. Заходить я, конечно, не стал. Но, Гарри, они стерегут Гермиону похлеще своих охотничьих борзых! Нам с Луной и приблизиться не дали. Вцепились в нее…

Кто-то открыл входную дверь, и ворвавшаяся в дом музыка окончательно заглушила негромкие голоса. Итог разговора Молли так и не услышала. Она простояла за углом еще несколько минут, дождалась, когда компания наконец разойдется, и уже собралась проследовать на кухню, как до нее снова донесся голос Гарри.

— Джин, слышишь меня!? — взволнованно говорил он. — Я запрещаю, слышишь, запрещаю тебе занимать в этом конфликте чью-либо сторону! Я понимаю, что Рон — твой брат, но не смей вмешиваться.

Джинни тихо всхлипнула и что-то невнятно пробормотала, но Гарри не дал ей закончить.

— Я все понимаю, Джин, — примиряюще вздохнул он. — Но Гермиона мне как сестра. Я люблю их одинаково и никогда не стану выбирать. И тебе не разрешу…

Открытие страшно расстроило миссис Уизли. Обида снова сдавила сердце волкодавьей хваткой. То, что Гермиона променяла Рона на другого, убивало ее. А от мысли, что этим мужчиной оказался не кто иной, как ненавистный Драко Малфой, бедной женщине становилось еще хуже. Особенно горько далось Молли осознание того, что у треклятого Малфоя действительно было одно неоспоримое преимущество перед ее сыном, а именно — богатство. В последнее время денежный вопрос был особенно болезнен для Рона, поэтому именно этот козырь соперника мог окончательно растоптать его самолюбие. Подобный поворот событий грозил обернуться катастрофой…

Ненависть к Малфою вспыхнула в душе миссис Уизли с невероятной силой. Поведение Гермионы она расценила как предательство, поэтому решила просто-напросто вычеркнуть неблагодарную девчонку из своей жизни. И у нее это практически получилось — до одного воскресного дня, когда судьба столкнула их на оживленной торговой площади, совсем недалеко от Косой Аллеи.

Молли как раз купила увесистый пакет муки в небольшой лавчонке и собиралась отлевитировать его на соседнюю улицу, где дожидались Артур и Джинни, как внимание ее привлекла странная процессия, показавшаяся на противоположном конце переулка. По тротуару, гордо задрав подбородок и одаривая уставившихся на него прохожих презрительными взглядами, вышагивал Драко Малфой. Под руку он держал Гермиону, одетую в строгое, но очевидно невероятно дорогое платье. Держалась она уверенно, и лишь то, как крепко она вцепилась в своего спутника, выдавало ее волнение. За ними сменило с пяток принаряженных домашних эльфов, нагруженных всевозможными коробками и свертками, обернутыми в фирменную упаковочную бумагу самых шикарных магазинов магической части Лондона. Пара остановилась у книжной лавки, в витрине которой Гермиона начала рассматривать новинки печатной продукции. Малфой встал рядом и со скучающим видом принялся осматриваться вокруг. Весь его облик источал высокомерие и полное безразличие к окружающим, и только, задерживаясь на спутнице, взгляд его теплел, а уголки губ трогала едва заметная улыбка.

Молли, как завороженная уставилась на них, не замечая, что пакет выскользнул из ее рук, а мука посыпалась на мостовую. Горькие слезы обиды предательски подступили к горлу. Нужно было срочно уходить, но в этот момент Малфой заметил ее. Он замер, не сводя сузившихся глаз с ее побледневшего лица.

У Молли перехватило дыхание, несколько секунд она размышляла, что же ей делать. Хотелось развернуться и уйти, но что-то не пускало. Что-то неуловимое, что она еще не успела осознать, заставило ее остаться на месте и выдержать этот тяжелый, недобрый взгляд… И через мгновение ее осенило: это был страх! Молли готова была поклясться, что в глазах волдемортовского недопеска плеснулась самая настоящая паника.

«Боишься меня, гаденыш? — злорадно подумала она. — Боишься, что я подойду и напомню ей, какая ты на самом деле мразь. Ну так дрожи!»

И волшебница, не прерывая их безмолвного поединка, направилась прямо навстречу парочке.

Между ней и книжной лавкой, где стояли Гермиона и Малфой, было порядочное расстояние. Кроме того, улица была переполнена людьми, выбравшимися в погожий денек в центр города за покупками. Поэтому у Молли не получалось идти так быстро, как она этого хотела. Вперяя взгляд в перекосившееся от гнева лицо Малфоя, она уверенно шагала к своей цели.

До витрины оставалось каких-то двадцать метров, и миссис Уизли уже готовилась нанести удар, как Малфой неожиданно взял себя в руки. Он по-хозяйски обнял Гермиону за талию, притянул к себе, шепнул ей что-то на ухо и, не отводя наглых глаз от своей противницы, медленно поцеловал девушку в щеку. Затем, бросив обескураженной Молли насмешливый взгляд — «что, тетка, съела?» — дезаппарировал.

* * *

Шум дождевых капель, картечью ударивших в оконное стекло, отвлек миссис Уизли от грустных воспоминаний. В палате было жарко и душно. Рон, приняв зелье, спал спокойно; лихорадить его перестало.

Молли поднялась со стула и нечаянно смахнула с поверхности стоящей рядом тумбочки сверток, отданный ей накануне русским мракоборцем. Она подняла подарок, но тот вдруг опять выскользнул из рук, и содержимое, оказавшееся на деле кучкой высушенных невзрачных лепестков, просыпалось на пол.

В миг, когда сморщенные коричневые соцветия коснулись паркета, Молли почувствовала легкое головокружение. Она невольно закрыла глаза и явственно ощутила на лице дуновение ветра. Но это был не привычный солоноватый бриз, долетающий до Лондона с побережья, и даже не редкий для этих широт пронизывающий прозрачный ветер шотландских гор. В комнату ворвался хмельной воздух неведомой чужой страны. Это был ветер бескрайних просторных степей. Он дышал жаром раскаленного чернозема, полынной горечью и пьянящими запахами совершенно незнакомых миссис Уизли трав. Аромат обволакивал, манил, заполнял собой каждую клеточку ее усталого тела, убаюкивал и дарил ни с чем не сравнимое чувство эйфории, неземной легкости…

Во сне Молли привиделась молодая светловолосая девушка с тонкими, почти кукольными чертами лица. Она с тревогой смотрела вдаль, обнимая обеими руками большой, уже опустившийся перед скорыми родами, живот.

* * *

Если бы Лаванду Браун попросили перечислить самые ужасные дни в ее жизни, то сегодняшний, без сомнений, вошел бы в тройку лидеров. С раннего утра ее не просто тошнило (как, впрочем, на протяжении последних девяти месяцев), ее ко всему еще и нещадно рвало. Этот кошмар начался на рассвете и не прекращался до вечера. Жалкие попытки удержать остатки вчерашнего ужина в желудке не увенчивались успехом, и она, едва почувствовав очередной подступающий к горлу спазм, покорно ковыляла в ванную.

Беременность Лаванды была не из легких. В отличие от старшей сестры и подруг, перенесших этот период стойко и без особых проблем, ей уготовано было пройти через все мучения, сопутствующие женщинам в подобном положении: начиная с отекающих ног и заканчивая чудовищным токсикозом, терзавшим бедняжку с начала второго триместра. Подобное стечение обстоятельств не удивило никого из ее близких, ведь о невезучести, преследовавшей Браун в последние несколько лет, ходили легенды.

Сама же девушка, уже давно расписавшаяся в собственной никчемности и привыкшая к непрекращающимся неудачам, относилась к своему состоянию философски. В конце концов, это была далеко не самая первая несправедливость, выпавшая на ее долю…

До определенного момента жизнь Лаванды была абсолютно счастливой: любимая дочь, примерная ученица. Общительная и веселая, она быстро нашла себе в школе подруг. Премудрость волшебства давалась ей сравнительно легко, но особыми талантами в области наук она все же не блистала. Зато у Лаванды отлично получалось танцевать и петь.

К тринадцати годам на нее стали заглядываться не только однокурсники, но и мальчики с других факультетов. И не встреться на ее пути роковая фигура Рона Уизли, быть бы ей сейчас счастливой невестой или женой, а не брошенной матерью-одиночкой.

К Рону, образ которого был окутан романтическим ореолом тайны и приключений, ее тянуло всегда. О его с Поттером проделках в Хогвартсе ходили легенды, и, возможно, поэтому Лаванда, воспитанная на сентиментальных романах из библиотеки старшей сестры, увидела в нем воплощение своего идеала.

Браун так привыкла восхищаться Роном издалека, что и сама не поняла, как ей удалось заполучить его на шестом курсе. В то время она уже была влюблена в младшего Уизли по уши и из кожи вон лезла, чтобы удержать его рядом с собой. Сейчас, вспоминая свои неловкие попытки ублажить Рона, Лаванда краснела от стыда. Ее поведение было глупым и пошлым, но не нашлось рядом мудрого человека, способного указать молоденькой девочке на ее ошибки.

Счастье было недолгим, но достаточным для того, чтобы воспоминание о нем глубоко засело Лаванде в душу. Вопреки стереотипам ее первая любовь не желала заканчиваться. Напротив, она только крепла с годами, хотя и приобрела некий нездоровый оттенок маниакальности: девушка категорически отказывалась встречаться с другими мужчинами, мотивируя свое решение тем, что лучше Рона никого нет и быть не может. Когда друзья и родные вспоминали, что тот сбежал от нее, даже не попрощавшись, она смущалась и молчала. Когда напоминали о его бурном романе с Грейнджер — отводила глаза и тоже молчала. Попытки молодых людей завязать с ней отношения она задавливала на корню, втайне надеясь, что однажды ее мечты все-таки сбудутся.

Упрямству и уверенности в успехе Лаванды можно было позавидовать. После окончания школы она, чтобы быть ближе к предмету своего обожания, пошла обучаться на Высшие мракоборческие курсы. Естественно, боец из нее был абсолютно никакой, но зато она получила возможность лицезреть любимого во плоти практически ежедневно. Казалось, ее абсолютно не смущала ни его официальная помолвка, ни то, что он уделял ей ровно столько внимания, сколько висевшему в их классе прошлогоднему календарю. Однокурсники, в два счета раскусившие ее нехитрые мотивы, открыто смеялись над ней. Преподаватели из жалости тянули бездарную ученицу практически за уши. Но Лаванда не желала останавливаться.

Закончив обучение с волчьим билетом, она с горем пополам устроилась работать в министерство на полную ставку в архив, где ее завалили нудной, однообразной работой. Но и тут Лаванда не унывала. Каждое утро она наводила марафет, надевала красивую одежду и отправлялась к главному входу в министерство магии, надеясь столкнуться с Роном перед началом трудового дня. Подобное поведение не осталось незамеченным, и скоро над Браун не глумились только самые равнодушные к сплетням коллеги.

Введенные в заблуждение нелепой настырностью Лаванды, окружающие и не догадывались о том, что видят ровно столько, сколько та позволяла им видеть. Наивная глупышка, которой она когда-то была, умерла в тот день, когда чьи-то сердобольные руки подложили ей на стол свеженький номер «Пророка» с огромной колдографией целующихся Рона и Гермионы на передовице. Тогда буквально за несколько секунд в ней погасла одна надежда, и зародилась другая. Понимая, что Уизли никогда не отдаст ей свою душу, Лаванда решила заполучить хотя бы тело.

«От таких, как Грейнджер, мужчины не уходят, — думала она, — но нет такого мужчины, который бы никогда не изменял. Нужно лишь правильно выбрать время…».

С тех пор Лаванда покорно ждала подходящего момента: она тенью следовала за Роном по пятам, следила, мозолила глаза, наблюдала… И однажды Мерлин сжалился над ней, сведя с пьяным в стельку Уизли в одном из баров Косого Переулка. Лаванда получила даже больше, чем надеялась: не один, а несколько умопомрачительных дней всепоглощающей страсти. Ее не смутило, что Рон был груб и даже не заметил, что для нее это был первый опыт. Она прекрасно понимала, что тот уйдет, как только протрезвеет, и была готова к любому повороту событий, но отказать себе в долгожданной порции счастья у девушки не было ни сил, ни желания. Ее задачей было сделать так, чтобы Рон захотел вернуться к ней еще не один раз.

Единственное, к чему не была готова Лаванда, так это к тому, что через две недели после исчезновения рыжего мракоборца из ее квартиры, купленный в обычной магловской аптеке примитивный тест на беременность покажет ей положительный результат…

* * *

Этой ночью Лаванде не спалось: влажная простыня липла к телу, ныла спина, болели ноги, а тошнота отдавала желчью во рту. Но хуже всего был странный запах, который неизвестно откуда просочился в ее комнату. Это был горький, дурманящий дух полыни, выжженной солнцем травы и еще каких-то полевых цветов. Он тревожил девушку, будоражил воспоминания, навеивал мучительное предчувствие беды.

Вконец измучившись, она все-таки задремала, но вскоре проснулась в холодном поту от собственного крика. Ей приснился истекающий кровью Рон с зияющей рваной раной в груди.

Волна страха накрыла Лаванду с головой. Жуткое видение стояло перед глазами, а усилившийся травяной запах шилом буравил мозг. Две минуты понадобилось, чтобы найти палочку и накинуть на плечи мантию. Еще минута, чтобы аппарировать к двери дома Поттеров и затарабанить в нее изо всех сил.

На шум вышла заспанная Джинни. Она молча уставилась на нежданную гостью, переводя ошарашенный взгляд с ее залитого слезами лица на торчащий из-под одежды круглый живот.

* * *

Молли не знала, как это произошло. Она совсем не могла объяснить случившееся ни самой себе, ни той, что сидела сейчас рядом с ней у кровати ее раненого сына. Утром, когда схлынуло умопомрачительное наваждение, вызванное просыпанным подарком чужеземца, миссис Уизли впервые за эти дни ощутила светлую надежду и непоколебимую уверенность в том, что сегодня случится что-то очень хорошее.

Она как раз поправляла сбившееся от неловкого движения одеяло Рона, когда услышала за спиной тихий скрип входной двери и робкий девичий голосок:

— Миссис Уизли, можно?

Молли никогда прежде не слышала этот голос, но отчего-то была абсолютно уверена в том, кому он принадлежал.

— Лаванда? — спросила она, не отводя увлажнившихся глаз от бледного лица сына, — Входи, дочка. Входи…

С самого утра, несмотря на непрекращающийся дождь и преотвратный кофе, поданный заспанными домовиками на завтрак, лорд Малфой пребывал в отличном расположении духа. Поднявшись, по своему обыкновению, на рассвете и поцеловав спящую жену в висок, он тихо выскользнул из спальни для того, чтобы едва слышным щелчком пальцев вызвать к себе самого расторопного из слуг и дать ему срочное поручение.

— Блюфус, — за месяцы заточения в поместье Люциус наконец-то выучил имена всех обитающих в мэноре эльфов и даже выделил среди них наиболее понятливого, которому и приспособился отдавать приказы. — В Серебряную гостиную подашь парочку… хотя нет — ящик Veuve Clicquot Ponsardin и хрустальные бокалы. Когда Драко проснется, передай, что я жду его.

Домовик, стоя навытяжку, жадно ловил каждое обращенное к нему слово, всем своим видом олицетворяя услужливость и готовность выполнить любое задание господина. Однако услышав последнее наставление, он внезапно сник, потупил глаза и, замявшись, словно желая оттянуть неизбежный нагоняй, неохотно выдавил:

— Сэр, молодой хозяин не изволил ночевать дома.

— Вот как? — равнодушным голосом переспросил Люциус, прикладывая массу усилий, чтобы стереть самодовольную улыбку с губ и не выдать слуге своего ликования. — В таком случае пригласишь его сразу, как только он появится.

Ушлый Блюфус смекнул, что новость не обескуражила хозяина и ожидаемый скандал не состоится, поэтому моментально обрел бодрый вид.

— Будет сделано, сэр! — подобострастно пискнул эльф и в тот же миг бесшумно растворился в воздухе.

Закрыв за собой дверь библиотеки и убедившись, что в помещении кроме него никого нет, Люциус не удержался и со свойственным ему изяществом изобразил на паркете сложное танцевальное па. Затем, круто развернувшись на каблуках, совсем не аристократично плюхнулся в кресло, попутно призвав из замаскированного под глобус бара пузатую бутылку огневиски. Привычки распивать спиртное в одиночку и тем паче ранее полудня у него никогда не было, но долгожданный радостный повод позволял сделать исключение.

Плеснув немного янтарно-желтого напитка в высокий серебряный кубок, Люциус откинулся на спинку кресла и блаженно улыбнулся своим мыслям, предвкушая радостные события наступающего дня, грозившего по всем его подсчетам занять особое место в хрониках семейства Малфоев. И если еще каких-то пару недель назад он сомневался в правильности собственных выводов, то сейчас получил неопровержимые подтверждения догадкам и был на все сто процентов уверен в своей правоте. Разрозненные кусочки мозаики как по взмаху волшебной палочки сложились в сознании в единое целое, и Люциус твердо убедился: его единственный сын, надежда и опора, был окончательно и бесповоротно влюблен.

Волшебник не мог не отдать должное своему отпрыску — держался тот превосходно, ничем не обнаруживая свое изменившееся внутреннее состояние. Внешне это был все тот же язвительный непробиваемый Драко: в меру учтивый с равными, презрительно-насмешливый с нижестоящими. Броня благородного воспитания надежно охраняла его внутренний мир от посторонних глаз.

Однако Люциуса было не провести: слишком хорошо он знал собственного сына и всегда поразительно точно улавливал малейшие колебания его душевных настроений. Кроме того, пожизненный домашний арест предоставлял опальному аристократу массу свободного времени для наблюдений и анализа.

Драко выдали не столько зачастившие в поместье незнакомые почтовые совы и постоянные ночные отлучки, сколько радостный огонек в глазах и совершенно несвойственная ему беззаботная мечтательная улыбка, которая все чаще озаряла доселе печальное лицо Малфоя младшего. Пожалуй, таким довольным Люциус видел сына только один раз: много лет назад, когда преподнес своему семилетнему наследнику в подарок первую метлу для квиддича.

После знаменитой победы светлой стороны, суда и полугодового заключения в Азкабане лорд Малфой во многом пересмотрел свои жизненные приоритеты. Холодная продуваемая насквозь тюрьма; вопли обезумевших от страха и отчаяния сокамерников; ежедневная агония души и тела во время регулярных визитов вечно голодных палачей — все это в два счета поделило былое на правильное и неправильное; важное и никчемное; черное и белое; настоящее и искусственное. К сплохвосту летели культивируемые с детства ценности чистокровного магического общества; с грохотом рушились надуманные убеждения и таяли навязанные принципы; открывая мысленному взору то, ради чего на самом деле стоило жить и бороться. Тогда, катаясь по мокрому каменному полу камеры и до крови кусая кулак, чтобы не кричать от подступающего ужаса, Люциус лихорадочно копался в памяти, прокручивая в воспаленном мозгу жалкие остатки счастливых воспоминаний детства и юности. Невероятными усилиями воли он умудрялся «подсовывать» дементорам менее значительные, стараясь таким образом заслонить и спрятать более важные, без которых он уже не нашел бы в себе сил проснуться очередным промозглым утром. И только в моменты, когда ненасытные стражи бросались терзать другую жертву, Люциус на несколько секунд позволял себе извлечь из самых потаенных уголков сознания счастливейшие картинки своей прошлой жизни. В них ему улыбалась юная Нарцисса в подвенечном платье, или протягивал худенькие ручонки годовалый Драко, заливаясь счастливым звонким смехом.

Именно эти воспоминания помогли Люциусу не просто выжить в ледяных каменных мешках Азкабана, но и вернуться домой психически здоровым человеком. Его вытащили как раз вовремя: аккурат к тому моменту, когда силы были уже на исходе, и дементоры подобрались совсем близко к святая святых его душевных тайников.

Однако тюремное заключение не прошло для него бесследно. Первые недели после освобождения Люциус ходил сам не свой. Родное поместье, где каждый дюйм был знаком с рождения, казалось ему чужим и враждебным. Он практически не разговаривал с окружающими; много и жадно ел; шарахался от портретов, пытающихся завязать с ним беседу; сутки напролет отсиживался в библиотеке, уставившись пустыми, бездумными глазами на огонь в камине. Однажды Нарцисса застала его на полу в длинном коридоре, ведущем из спального корпуса левого крыла в хозяйственную часть правого. Люциус сидел, обхватив колени руками, прислонясь спиной к запертой двери одной из пустующих комнат. Взгляд его сухих горячих глаз был тревожен, если не сказать — затравлен.

— Милый, что с тобой? — сглотнув тугой комок, застрявший в горле, сдавленно спросила леди Малфой.

Услышав ее голос, Люциус вздрогнул и жалко улыбнулся.

— Со мной? — растерянно переспросил он, разрывая надтреснутым голосом душу волшебницы на куски. — Я… все в порядке. Я просто отдыхаю. Цисси, ты не могла бы проводить меня в спальню?

«Мерлин всемогущий, он потерялся! Заплутал в собственном доме!» — догадка полоснула сердце Нарциссы острым лезвием.

— Конечно, родной. Давай руку, — стараясь ничем не выдать свой испуг, вымолвила она, помогая мужу подняться с холодных каменных плит.

Этот крайне неприятный случай стал последней каплей: Нарцисса поняла, что адаптационный период затянулся и без помощи колдомедиков расшатанная нервная система супруга самостоятельно не справится с перенесенным стрессом. К счастью, целителям понадобилось не так много времени, чтобы вернуть лорда в прежнее адекватное состояние. Месяц интенсивной чаротерапии и банальные укрепляющие зелья не только прояснили его разум, сняв посттюремный синдром, но и вернули прежнее желание жить.

В один прекрасный день Люциус словно очнулся от затянувшегося тяжкого сна. Он брезгливо сорвал несвежую ночную рубаху и долго смотрел на свое отражение в зеркале: ощупывал дрожащими пальцами небритые щеки и подбородок; теребил неопрятные свалявшиеся пряди волос и ужасался:

«Неужели это я?..»

Спустя еще неделю лечения Люциус окончательно пришел в себя, чем несказанно обрадовал Нарциссу и Драко, который, к слову, крайне болезненно переносил отцовский недуг.

А потом минуты будто остановили свой бег в пределах их фамильной усадьбы. Словно чья-то невидимая рука сломала причудливо изогнутую медную пружину в больших напольных часах каминного зала, погрузив обитателей дома в сладкое, тягучее безвременье. Страхи, тревоги, бешеная гонка на выживание, война — все это осталось за высоким каменным забором, укрепленным тройным кольцом заклятий старинной родовой магии. Малфои, отвыкшие за столько лет от благодатного одиночества, покоя и тишины, оказались как будто в персональном рукотворном раю, где им было суждено наслаждаться новой — неторопливой и размеренной — жизнью. Нарцисса всячески приукрашивала их уединенный досуг пикниками, вечерними посиделками у пруда, а то и торжественными ужинами, подготовка к которым, как в старые добрые времена, занимала у нее не один час. Люциус же целиком и полностью посвятил себя жене — своему настрадавшемуся светлому ангелу, сделавшему невозможное для его освобождения. Изредка он помогал Драко приводить в порядок финансовую отчетность, позволяя себе засидеться в кабинете допоздна с бумагами, но в основном дни и ночи напролет находился с Нарциссой, потакая любым ее прихотям, соглашаясь на каждую затею, любуясь и обожая… Будучи предоставленными исключительно друг другу, в отсутствие сына они снова становились молодыми страстными влюбленными и наверстывали упущенное не только в собственной спальне, чем приводили в неописуемое замешательство родовитых обитателей картин на стенах пышных гостиных, роскошных будуаров, прохладных галерей и других многочисленных укромных уголков поместья.

И все же иногда лорд Малфой хандрил. Происходило это в дни, когда Драко и Нарцисса отлучались по делам в Лондон. И дело было не в том, что Люциусу не хватало общения или не с кем было перекинуться словом. Как раз наоборот: такое благородное времяпровождение он давно научился ценить и находил в нем особую прелесть. Просто в такие моменты он все больше и больше задумывался о том, насколько бездарно была им прожита жизнь. Перед глазами вставали невеселые, а иногда и откровенно постыдные сцены прошлого, и тогда личные, неподвластные силам воли и рассудка дементоры начинали тянуть к нему свои ледяные лапы. Люциуса угнетало чувство вины перед женой и сыном — ведь именно их судьбы он поставил под угрозу, пойдя на поводу у собственной алчности и властолюбия. В душе он сто тысяч раз поклялся себе искупить вину перед ними, став тем, кем не был для своей семьи все эти годы: лучшим мужем, отцом, дедом…

Дедом. От этой мысли на сердце становилось томительно сладко и тревожно. Появление на свет внуков всегда казалось ему абсолютно естественной и вполне ожидаемой перспективой. Рождение сыновей (непременно сыновей!) у Драко стало бы великолепным финальным аккордом в завершении его, теперешнего главы рода, жизненного пути. Но, Мерлин, это должно было произойти так нескоро! Он ведь был еще молод и полон сил! После Азкабана Люциус навсегда лишился воспоминаний о своем деде — величественном и несгибаемом даже в самом преклонном возрасте. Возможно, это и стало причиной тому, что он бессознательно гнал от себя даже невинные размышления о подобном стечении обстоятельств, упорно соотнося слово «внуки» с глубокой старостью, дряхлением и немощью, которые, безусловно, на данный момент не имели к его состоянию никакого отношения. Классическая фигура умудренного жизнью седого старика в кресле-качалке никак не вязалась у него в сознании с собственным образом.

Поэтому изначально Люциус подумывал о новых маленьких Малфоях вскользь, как о событиях весьма далекого будущего. Но день ото дня идея крепла, и в один прекрасный момент неясные, затянутые дымкой младенческие лица обрели в его разбушевавшемся воображении вполне реальные черты. Пожалуй, именно тогда Люциус понял, что ужасно соскучился по звенящему детскому смеху в своем доме. Ему до дрожи захотелось ощутить кожей невесомую влажность крохотной ладошки; вдохнуть теплый, невинный запах детских волос и услышать в коридорах мэнора давно забытый топот маленьких ножек.

И теперь, когда увлечение Драко по всем признакам переросло в глубокое чувство, сокровенные надежды и чаяния получили шанс на воплощение в жизнь! Несколько недель лорд Малфой наблюдал за поведением сына и, наконец, выбрал, как ему казалось, самый подходящий момент для разговора «по душам». Все было подготовлено в лучшем виде: в меру торжественно и до крайней степени изысканно — Блюфус постарался на славу. Оставалось всего ничего — дождаться прихода Драко.

Виновник торжества появился в кабинете отца только к обеду. Люциус, стараясь не выдать свое нетерпение, жестом пригласил ничего не подозревающего Драко присесть в одно из массивных кожаных кресел у камина и протянул ему бокал с шампанским. Младший Малфой удивленно посмотрел сначала на отца, затем на ящик шампанского, стоящий у зачарованного под глобус бара, но ничего не успел сказать, так как в эту минуту в дверь постучали, и на пороге комнаты возникла Нарцисса.

— Я не помешаю? — спросила она, все еще не решаясь нарушить уединение своих любимых мужчин.

Люциус улыбнулся и мысленно поблагодарил жену за тактичность.

— Ну что ты, милая, я как раз собирался послать за тобой.

Леди Малфой ответила мужу нежным, полным тепла взором и невесомой походкой скользнула к камину, где сидел Драко.

— Сынок, ты был сегодня в Лондоне?

— Да, mama. Сначала плановый визит в министерство, потом в Гринготтс. А еще я был в офисе в Бристоле. Сэр Катсли прислал извещение…

Далее последовал крайне содержательный отчет о том, как обстоят дела семейного бизнеса в бристольском филиале фирмы. Нарцисса то и дело задавала Драко вопросы и неизменно получала подробнейшие ответы касательно сложнейших финансовых махинаций семейства, позволяя тем самым беседе все больше и больше отклоняться от нужного Люциусу вектора. Однако тот совсем не возражал. Лорд Малфой и сам с удовольствием слушал сына, потягивая из бокала прохладный напиток и поминутно поражаясь тому, как виртуозно умеет врать его единственный наследник.

Позволив Драко закончить рассказ, Люциус с невинным видом уточнил несколько интересующих его фактов и, незаметно подмигнув Нарциссе, решился сделать первый ход.

— Судя по всему, и ночевал ты тоже в Бристоле? — подавляя улыбку, спросил он невозмутимым тоном. — Причем три ночи подряд.

Вопрос произвел эффект Бомбарды Максима. Повисла долгая пауза. Драко вполне предсказуемо смутился, но почти сразу взял себя в руки.

— Нет, отец. Ночевал я не в Бристоле.

— А позволь полюбопытствовать — где?

Изначально Люциус был настроен крайне доброжелательно, но ему вдруг захотелось слегка пристыдить сына, за то, что тот столь невозмутимо пытался навесить им с матерью лапшу на уши по поводу своего отсутствия. Не отрывая глаз от растерянного Драко и наслаждаясь его неловким положением, он в упор не замечал, как мертвенно побледнело лицо сидящей рядом жены.

— Отец, мне совсем непонятна твоя ирония. Позволь тебе напомнить: я уже не в том возрасте, чтобы отчиты…

— А мы с матерью не в том возрасте, чтобы выслушивать откровенную ложь на самые безобидные вопросы о твоей личной жизни! — оборвал его Люциус и тут же отругал себя за то, что ответ получился чуть более жестким, чем хотелось. Его слегка удивило, что Драко не просто смутился — он явно нервничал. Реакция сына настораживала, поэтому Люциус решил остановить опасную игру.

— Сынок, мы волне в состоянии принять тот факт, что у тебя появилась избранница, — уже мягче произнес лорд Малфой и примирительно потрепал Драко по плечу. — Нам просто хочется знать, кто она?

На последнем слове Нарцисса, нервно теребившая оборки парчового домашнего платья, рывком поднялась из кресла и спешно подошла к окну. Тревожный взгляд был прикован к Драко, который застыл на месте мраморным изваянием, сжимая кулаки и даже не стараясь скрыть охватившее его раздражение.

— Я не хочу сейчас это обсуждать, — глухо ответил он.

— Я настаиваю, — не унимался Люциус, жестом останавливая Нарциссу, готовую вмешаться в их напряженный диалог.

И снова в воздухе повисло молчание. Ситуация приняла самый что ни на есть неожиданный оборот: Драко не просто упрямился, он злился! Люциус в недоумении анализировал странное поведение сына, удивляясь, почему тот столь агрессивно воспринял его попытку узнать правду. Что-то было не так с ним или с девушкой… Догадка практически сформировалась в его мозгу, когда Драко резко заговорил.

— Это Грейнджер, отец.

Люциус, увлеченный своими мыслями, даже не сразу понял, о чем речь.

— Что «Грейнджер»?

— Ты спросил, с кем я встречаюсь. Просил назвать имя моей избранницы, — твердо чеканил тот, — ну так вот. Это — Гермиона Грейнджер. Грязнокровка. Подружка Поттера. Одна из тех, кто дрался с тобой в Отделе тайн. Продолжать?

Люциус неотрывно смотрел на сына. Пока тот говорил, облик его полностью переменился: замешательство сменилось отчаянной решимостью. В глазах зажглись нехорошие, упрямые огоньки, а в голосе зазвучал металл. Он весь подобрался, вытянулся, как тугая струна, показывая всем своим видом, что не отступится и будет драться за свое до последнего. Это был вызов.

Грязнокровка… Грейнджер… Слова как будто невзначай зацепились за краешек сознания Люциуса. Так вот откуда такая агрессия… Вот почему он скрывал… Лохматая гриффиндорская зануда, вечно таскающаяся за Поттером. Кажется, именно так Драко называл ее в своих школьных письмах? Девчонка без роду и племени, форменная оборванка и наследник старинной фамилии… Чудовищный мезальянс... Так она еще ко всему прочему и героиня войны, уже, наверное, без пяти минут мракоборец… Мерлин, а он-то думал, что ниже падать его семье некуда…

Люциус поднял глаза на стоящую рядом Нарциссу и обомлел: ее волшебная палочка была направлена прямо на него. Жена смотрела в его сторону с недоверием, готовясь в любую секунду отразить заклятие, которое по ее расчетам он мог бы запустить в сына. Драко, в свою очередь, вперил в него немигающий вопросительный взгляд, в котором читались отчаяние, опаска и, кажется, надежда. Лица у обоих были столь серьезны и напряжены, а сама ситуация так сильно напоминала фарс, что Люциус не выдержал и засмеялся.

Несколько секунд он трясся от беззвучного смеха, а затем и вовсе разразился истерическим лающим хохотом. Абсурдное положение, в которое он сам себя загнал своим любопытством, расцветало все новыми и новыми дикими подробностями в его голове.

Невестка — мракоборец! Ай да сын! Вот тебе и торжественный ужин… Вот тебе и Clicquot!... А через пару лет в поместье будут бегать ее выродки… Первые нечистокровные Малфои…

Эта мысль ошпарила Люциуса похлеще кипятка. Фальшивое веселье резко отпустило его, уступая место безудержной, нечеловеческой ярости. Вскакивая с кресла, он боковым зрением видел, как двинулась палочка в руке изумленной Нарциссы, но заклинание так и не слетело с ее дрожащих губ.

— Ты идиот! Самый натуральный законченный придурок! — с ревом накинулся он на побледневшего Драко. — Что? Скажи, чего тебе не хватало в этой жизни, что ты позарился на безродную, нищую потаскуху?

— Не смей…

— Молчать!!! Молчать, щенок, или я не посмотрю на присутствие матери в этой комнате и проучу тебя так, как ты этого заслуживаешь! — Люциус с трудом сдерживался, чтобы не запустить в сына хорошенькой порцией Круциатуса. Бешенство неистовым зверем колотилось внутри него, не давая ровно дышать, застилая глаза красной дымкой. — Плюешь на честь! Предаешь традиции, которые веками блюла твоя семья! И ради чего? Ради кого?? Ради смазливой мордахи никчемной гриффиндорской выскочки?! Это безумие, сын! Опомнись…

Выкрикнуть до конца последнюю фразу у него так и не получилось. Люциус внезапно почувствовал, что не может дышать. Острая, резкая боль запульсировала где-то около сердца и потекла горячими волнами от солнечного сплетения к ребрам. Судорожно хватая воздух посинелым ртом, он упал на пол, вцепившись пальцами в душивший шею воротник отглаженной рубашки. Захлебываясь в немом крике, он едва расслышал слова заклинания, которые шептал склонившийся над ним Драко.

* * *

Перенести сердечный приступ лорду Малфою оказалось легче, чем смириться с мыслью о том, что в его семью войдет грязнокровка. Пусть невероятно умная и трижды одаренная, но грязнокровка.

Несколько недель после злосчастного вечера, столь эффектно завершившимся его сердечным припадком, Люциус не разговаривал с Драко. Тот же, в свою очередь, ходил мрачнее тучи, но, тем не менее, все так же позволял себе ночные отлучки и длительные отъезды из поместья.

Ситуацию не могла спасти даже Нарцисса, всеми силами пытающаяся погасить разразившуюся в семье холодную войну. Не помогали ни уговоры, ни мягкие внушения, ни осторожные угрозы — Люциус был непреклонен. О прощении не могло быть и речи. Как ни старалась леди Малфой заставить мужа если не принять, так хотя бы понять поступки сына, все ее усилия были тщетны.

В день, когда Люциус пришел в себя после приступа, между ним и сыном состоялась коротенькая беседа, подлившая масла в огонь непонимания и положившая начало затяжному бойкоту, объявленному разгневанным родителем неблагодарному чаду.

— Ну зачем? Зачем она тебе? — слабым голосом, полным горечи и искреннего недоумения спросил тогда Люциус.

На что Драко просто пожал плечами:

— Я ее люблю.

— Ты ошибаешься, сын. Нельзя полюбить неровню. Пусть она умна, пусть сильна и талантлива, но эти качества никогда не заменят врожденного благородства, не скроют отсутствие изящества и грации. Мы из другого мира, и девчонке нет в нем места.

— Ты не знаешь ее, отец. Гермиона совершенна.

— Олух! — застонал Люциус в ответ. — Попомни мои слова: через месяц-другой, когда ты наиграешься в великую любовь, а грязнокровка покажет тебе свое истинное неотесанное рыло, ты сам сбежишь от нее куда подальше! Мужчины твоего круга ценят утонченность и женственность, а не упрямство и умение швыряться боевыми заклятиями!

От этих слов на лице Драко задвигались желваки. Держать себя в руках ему явно стоило неимоверных усилий.

— Не надо решать за меня, — гневно отрезал он, всем своим видом давая понять, что разговор окончен, — если ты все сказал, то мне лучше уйти.

— Не смею задерживать, — ядовито процедил Люциус.

С тех самых пор они не перемолвились ни словом. Молча кивали друг другу по утрам, столкнувшись в гостиной, молча встречались в обеденном зале за трапезой, молча расходились вечерами по комнатам, в случае если Драко вообще оставался ночевать дома. Прежний Люциус, не знающий страшных часов в каменных стенах Азкабана, несомненно вел бы себя жестче и циничнее. Он бы не оставил Драко в покое и не побрезговал бы никакими средствами (вплоть до отворотного зелья и порчи), чтобы выбить убийственную во всех отношениях дурь из головы настырного мальчишки. Он не позволил бы себе взорваться при первом разговоре в кабинете, не опустился бы до истерики и уж точно не довел бы себя до инфаркта. Но сейчас все было по-другому. Теперешний Люциус, побывавший на самом краю и вкусивший страх потери близких, боялся разрушить болезненно-хрупкий мирок, который с великим трудом по кирпичикам собрала для них из развалин после войны Нарцисса. Тонкие нити доверия, начавшие было вновь сближать его с сыном, грозили окончательно и бесповоротно лопнуть, не дав Люциусу столь желанной возможности искупить грехи. Именно поэтому лорд Малфой, призвав на помощь всю природную выдержку и силу воли, подавил зудящее желание немедленно расправиться с бунтующим отпрыском.

Со временем гнев тоже поутих, оставив в душе горьковатый осадок обиды и недоумения. Люциус действительно не понимал, как мог Драко — его воспитанный, безупречный Драко — остановить свой выбор на такой неподходящей девушке?! Да, умна, да, самобытна, да, отважна, пикси ее покусай, но это ведь не достоинства! Это не те качества, которыми должна гордиться настоящая леди! Высший свет испокон веков ценил в женщинах совершенно другое — то, чего у грязнокровки нет и быть не может по определению: такт, выдержка, грация, утонченность… Продолжать можно было до бесконечности.

Ночами и днями Люциус мучился, силясь понять логику сыновней влюбленности, но неизменно заходил в тупик. Разговоры с Нарциссой тоже не давали объяснений и не приносили желанного облегчения. Должна была быть веская причина — серьезная и безоговорочная — для того, чтобы Драко отдал свое сердце этой простушке. Однажды ему даже захотелось произнести одно чертовски сложное темномагическое заклятие и заглянуть сыну в самую душу, чтобы наконец получить желанные ответы на вопросы… Заглянуть… И вот тогда-то у Люциуса созрел план.

* * *

— Цисса, любовь моя, мне нужна твоя помощь. Ты не могла бы отправить от своего имени одно мое письмо? — лучезарно улыбаясь жене, спросил однажды утром Люциус.

— Конечно, дорогой. Я сегодня как раз собиралась в Косой переулок, — пропела в ответ та, протягивая руку к продолговатому желтому конверту с яркими треугольниками марок и фамильным вензелем Малфоев в правом верхнем углу.

Волшебница собиралась продолжить рассказ о своих планах, но тут ее взгляд скользнул по имени адресата, аккуратно выведенному рукой мужа. В момент лицо ее посерело от нахлынувшего ужаса.

— Ты не посмеешь, — хрипло прошептала она, — ты не посмеешь причинить девочке зло! Я не позволю тебе, слышишь?!

Люциус не сразу понял причину столь резкого выпада, поэтому на мгновение оробел.

— Милая, о чем ты?

— Не смей прикидываться, Люц! Я не вчера родилась на свет! — закричала в ответ Нарцисса, указывая пальцем в адрес на злополучном конверте.

И только тогда ему стало понятно, что так расстроило супругу.

— Мерлин, Цисса! Ты неправильно все поняла! Я не собирался просить его об этом!!

— Я не верю…— глаза Нарциссы сверкали яростью. — Ты лжешь!

— Я могу поклясться чем угодно, что не собирался причинять зло девчонке! Мне просто была нужна помощь! — оправдывался он что было сил.

— И поэтому из всех волшебников на свете ты выбрал именно его?

— Это совпадение, не более того! Просто то, что мне нужно, я могу достать только в России. В Европе сейчас очень жестко отслеживается незаконный оборот артефактами, а в этой варварской стране все решают исключительно деньги.

— Почему нельзя было обратиться к кому-нибудь другому? — ее голос дышал ледяным ветерком недоверия. — Поклянись. Поклянись, Люциус, что вы не тронете ее, иначе я…

Он не дал Нарциссе договорить, подойдя ближе и взглянув ей прямо в глаза.

— Я клянусь, что с головы вашей драгоценной Грейнджер не упадет ни волоска! Я просто должен кое-что узнать, Цисса! Просто должен узнать…

* * *

О том, что его личная и деловая корреспонденция будут подлежать вскрытию и тщательной проверке в мракоборческом отделе министерства, лорда Малфоя уведомили в письменном виде сразу же по возвращении домой из тюремного заключения. Подобное решение суда, к великой радости заваленных работой секретарей вышеупомянутого отдела, никак не подстегивало Люциуса к написанию писем. А вот переписку леди Малфой миновала такая участь. И будь сотрудники министерства чуть более принципиальны и гораздо менее коррумпированы, они обязательно отреагировали бы на тревожный сигнал, присланный им бдительными сотрудниками почты — по поводу внезапно изменившегося почерка леди Малфой на одном из писем, прошедших через их отделение.

В истории Британии существовало немало темных магов, коих за выдающиеся способности и непревзойденное мастерство еще при жизни провозглашали потомками великого Салазара. Одним из таких уникумов, бесспорно, являлся Лев Мурзенко, прославившийся уже тем, что стал первым и единственным с тысяча девятьсот семнадцатого года русским волшебником, получившим возможность постигать премудрости волшебства в Хогвартсе. Его личность считалась практически легендарной среди слизеринцев своего поколения, а имя стало нарицательным задолго до того, как он навсегда покинул стены родного учебного заведения, а вместе с ними и пределы приютившего его на семь лет Туманного Альбиона.

Люциус хорошо помнил холодное зимнее утро, когда профессор Слизнорт привел к ним в гостиную двух жавшихся друг к другу мальчишек в бесформенных драповых пальто, вытянутых вязаных шапках и поразительно уродливых одинаковых синих костюмчиках с нашитой на рукава эмблемой из мягкого пластика с нарисованным открытым учебником и восходящим солнцем. Завершали их чудовищный наряд помятые алые шейные платки из дешевой синтетической ткани и грубо выделанные тупоносые ботинки на толстенных подметках. Старшему было около двенадцати лет, младшему — едва ли исполнилось десять.

— Знакомьтесь, господа! — приветливо обратился к присутствующим всегда обходительный Гораций. — Позвольте представить вам ваших новых товарищей. Это Лев и Глеб Мурзенко, первые за последние полвека русские ученики в Хогвартсе.

В комнате повисла гробовая тишина. Слизнорт, выдержав минутную паузу и насладившись произведенным эффектом, легонько подтолкнул новеньких в центр помещения и обратился к старосте факультета.

— Мистер Розье, будьте добры, проводите ребят в спальню и покажите им их кровати. Они, очевидно, очень устали с дороги. А вы, дорогие мои, — декан обвел взглядом притихших слизеринцев, — помогите вашим сокурсникам поскорее освоиться в нашей школе. Для них все здесь будет в новинку, поэтому постарайтесь проявить понимание, толерантность и тактичность, свойственные вашему благородному воспитанию.

Когда Слизнорт ушел, Ивэн неохотно поднялся из кресла и направился в спальню, жестом приглашая застывших на месте ребят следовать за ним. Те молча подчинились: подняли с пола видавшие виды замызганные брезентовые рюкзаки и послушно поплелись за своим провожатым. Троица почти скрылась за дверями одной из комнат для младшекурсников, как вдруг насмешливый голос вечного провокатора Мальсибера нарушил всеобщее настороженное молчание.

— В жизни не видел более жалких оборванцев! — Его слова сочились неприкрытым пренебрежением и сарказмом. — И куда только смотрит попечительский совет школы? Лично я не лягу спать в одной комнате с этими заморышами, пока их самих и их барахло не продезинфицируют как минимум дважды!

Стены зеленой гостиной дрогнули от дружного хохота, а взгляды всех присутствующих мгновенно устремились в сторону удаляющихся братьев: не услышать брошенную в их сторону колкость они просто не могли, ведь она была сказана нарочито громко и выразительно. Выпад был сделан — слизеринцы замерли в ожидании…

Впоследствии Люциус несколько раз опускал воспоминание об этом коротеньком инциденте в Омут памяти для того, чтобы досконально изучить мельчайшие подробности произошедшего и в очередной раз твердо и окончательно убедиться: старший Мурзенко действительно ничего не сделал в ответ на явный плевок. Не было ни взмаха волшебной палочки; ни шевеления губ, произносящих заклинание. Лев просто внимательно, изучающе посмотрел в сторону обидчика. И все. Этого было вполне достаточно, чтобы к обеду того же дня у потомственного чистокровного мага, чья родовая защита могла соперничать в мощности с системой безопасности Гринготтса, отказали обе ноги, а сам он впал в беспамятство, предварительно расцарапав в кровь породистое лицо, мучимый непрекращающимися приступами чудовищной головной боли. Знаний школьной медсестры не хватило, чтобы помочь бедняге, поэтому его срочно отправили на лечение в реанимационное отделение Мунго.

Как только бригада неотложной помощи унесла из спальни стонущего не своим голосом Мальсибера, в подземелье к напуганным слизеринцам, несмотря на поздний час, спустился директор. Он провел с факультетом долгую разъяснительную беседу, пролившую свет на природу произошедших событий, и подтвердил всеобщие опасения по поводу непосредственного отношения братьев Мурзенко к внезапному припадку, парализовавшему их не в меру болтливого сокурсника.

История, которую они услышали в тот вечер, до сих пор потрясала и одновременно возмущала Люциуса: ведь если бы студентам рассказали ее заранее — той нелепой трагедии можно было бы избежать.

В юности Люциус мало интересовался политикой, поэтому его поразило повествование директора о том, как с тысяча девятьсот семнадцатого года складывалась жизнь магов, проживающих на территории государства, именовавшего себя Союзом Советских Социалистических Республик и рискнувшего положить в основу своего существования отчаянный, но грандиозный по всем параметрам эксперимент.

До определенного времени русское магическое сообщество ориентировалось на традиции и стандарты западного волшебного мира, где основная власть, пусть завуалировано и негласно, но неизбежно сосредотачивалась в руках представителей чистокровных семей, не допускающих на ключевые управленческие должности неугодных им полукровок и магглорожденных волшебников. Проверенная веками система работала как часы, и просуществовала бы еще не одно столетие, если бы в жизнь русских колдунов в один прекрасный момент не вмешались магглы, учинившие в государстве колоссальный социально-политический переворот, переросший через какое-то время в катастрофу национального масштаба. Все началось с утопических идей всеобщего равенства и братства, которые пришлись по душе беднейшей части магического населения страны. Молодые полукровки ухватились за приманку и оказали магглам посильную помощь в свершении революции, не подозревая, что своими руками захлопывают дверцу коварной мышеловки, из которой не будет выхода им самим и нескольким поколениям их потомков.

Люциус никогда не уделял достаточно внимания такому предмету, как история магии, поэтому точно не помнил всех исторических перипетий, приведших Россию к режиму маггло-магического двоевластия. Но зато однажды судьба предоставила ему шанс взглянуть на него своими глазами — когда понадобилось подтвердить право семьи на владение небольшим, но очень живописным поместьем на берегу Черного моря. И надо сказать, что эта поездка не произвела на будущего лорда Малфоя большого впечатления, так как обо всем необычном, что он увидел и встретил в этой уникальной стране, ему в свое время красочно и подробно рассказали Мурзенко, которые, к слову, даже в нежном возрасте отличались невиданной наблюдательностью и совершенно недетской рассудительностью.

«Вопросами внутренней и внешней политики у нас занимается Большой Маггло-Магичемкий Совет. Он же несет ответственность за честное распределение природных ресурсов, — просвещал однокурсников Лев, с ухмылкой поглядывая, как от его слов изумленно вытягиваются лица представителей хогвартской золотой молодежи. — Но большинство магглов не знает о существовании волшебников. В курсе только члены ЦК партии, военные и КГБ, который непосредственно контролирует деятельность КРИЦМР».

«КРИЦМР?» — недоуменно переспрашивали обескураженные слизеринцы.

«Комитета Распределения и Централизации Магических Ресурсов. Его сотрудники ведут учет всех проживающих в стране чародеев и отвечают за рациональное использование их магических способностей, а также за трудоустройство, социальное обеспечение и образование», — тоном всезнайки вторил брату Глеб, искренне удивляясь, что однокурсники не знают таких простых и обыденных для любого советского (как они сами себя называли) волшебника вещей.

Именно этот пресловутый КРИЦМР и отправил братьев Мурзенко в Англию — после того как стало понятно, что никто, кроме преподавателей Хогвартса, не сможет правильно контролировать и развивать необычные даже по магическим меркам способности старшего из мальчиков.

Лев и Глеб родились в Харькове, в семье ничем не примечательного волшебника, всю сознательную жизнь проработавшего секретарем в местном отделении министерства магии, и обычной женщины, тихой и невзрачной особы, единственным талантом которой было умение выживать в любых, даже самых невыносимых условиях. Когда Льву исполнилось восемь, их отец умер от какой-то малоизученной болезни, после чего мать отправила его вместе с братом на проживание в Москву к своей свекрови — хромой молчаливой ведьме. Нельзя сказать, что бабка была рада подобному повороту событий, но, очевидно, существовали какие-то причины, по которым она не смогла отказать внукам в приюте. Таким образом, в первый класс Лев пошел уже в столице. Магические способности начали проявляться у обоих братьев лет с трех, поэтому не было сомнений, что к одиннадцати годам каждый из них получит почетное приглашение обучаться волшебству в Восточнославянской Школе Ведовства. Люциус помнил, что когда-то давно в полном названии этой школы было еще одно слово — «чернокнижие». Но после введения образовательной реформы в начале пятидесятых темные искусства по идеологическим причинам были официально запрещены на территории СССР. С тех пор единственное на всю страну магическое учебное заведение выпускало только «светлых» волшебников, в то время как черная магия превратилась в узкоспециализированную научно-исследовательскую дисциплину, допуск к изучению которой получали лишь избранные работники министерства магии.

Однако у судьбы были собственные планы на братьев Мурзенко, поэтому ни старшему, ни младшему из них не суждено было учиться на родине. И виной тому, опять же, стали магглы.

Бабка Льва, несмотря на чистокровную родословную, жила в большой нужде. В какой-то момент ей пришлось продать оставшийся от мужа уютный особнячок в центре Москвы и переехать вместе с внуками на окраину, в обшарпанную коммунальную квартиру, где к тому времени уже проживала одна бездетная пара престарелых чародеев и две незамужние магглы — Люба и Нина, — не состоящие друг с другом в родстве. Обе магглы оказались на деле никчемными, скандальными бабенками, чьим единственным занятием было курить вонючие дешевые папиросы на общей кухне, сквернословить и изводить по мало-мальским поводам своих пожилых соседей. К новым постояльцам эти особы с первого дня отнеслись очень плохо. Лев несколько раз собственными глазами видел, как плакала от обиды его прежде несгибаемая бабка, подбирая с пола выстиранное белье, которое пергидрольные мымры нарочно скидывали с веревок, растянутых для общественных нужд в коридоре.

Издевательства продолжались на протяжении нескольких недель, до тех пор, пока Люба, всегда отличавшаяся бычьем здоровьем и дюжим телосложением, вдруг неожиданно не слегла. Началось все с небольшого кровотечения, которое та сначала приняла за ежемесячный интимный недуг, но уже через два дня стало ясно, что дело принимает очень серьезный оборот — девица истекала кровью, которая лилась черными струйками из всех отверстий ее тела. Приехавшие на вызов врачи скорой помощи лишь недоуменно развели руками: такую больную не то что перевозить — трогать было опасно. Так и умерла она в собственной комнате на насквозь промокшем матрасе. Еще через месяц так же скоропостижно скончалась Нина. Ее — абсолютно лысую и донельзя исхудавшую — вынул из петли управдом, случайно зашедший в подвал, чтобы проверить газовый счетчик. Так беспощадно впервые проявил себя дремавший внутри Льва Мурзенко его невероятный по мощности и страшный по сути дар — дар наложения смертельных проклятий.

Черный талант Льва по достоинству оценили не только в русском министерстве магии. В день одиннадцатилетия ему пришло письмо из Дурмстранга. Однако КРИЦМР категорически отклонил это приглашение, испугавшись, что в школе, ориентированной на изучение темных искусств, Лев не научится контролировать свою и без того недобрую силу. Поэтому после долгих совещаний было решено отправить мальчишку в Хогвартс — с условием, что тот обязательно вернется после обучения домой и поступит на работу в один из секретных отделов КГБ. Юный волшебник ответил на предложение согласием, но потребовал, чтобы младшего брата отправили в Англию вместе с ним. Так оба Мурзенко оказались в Хогвартсе и были распределены Шляпой на Слизерин.

Несмотря на довольно жестокую расправу с Мальсибером, Лев оказался вполне себе компанейским парнем. В отличие от Глеба, сильно тосковавшего по дому, он быстро приспособился к новой обстановке и влился в коллектив, оценивший его чувство собственного достоинства и самобытность. Особенно нравилось слизеринцам то, что Мурзенко никогда не заискивал и ни перед кем не пресмыкался, как это часто случалось с полукровками, попадавшими в общество потомков великосветских семей. Он с легкостью переносил свою бедность и сокрушался только по единственному поводу — отсутствию в школьном меню гречневой каши и киселя. Однако этот спокойный и доброжелательный Лев моментально исчезал, стоило ему взять в руки волшебную палочку. Колдовство преображало его до неузнаваемости: в глазах загорались опасные огоньки, лицо каменело, в то время как каждая клеточка тела источала темную энергию. В эти моменты он не просто выглядел одержимым — он действительно им был.

После окончания школы Лев и Глеб вернулись домой, где их с радостью приняли на работу в секретные государственные спецслужбы. Люциусу некогда было следить за их жизнью, а о том, чтобы поддерживать личное общение, и речи не шло. Однако просматривая и маггловские, и магические газеты — особенно те, в которых освещалась криминальная хроника — он часто находил неопровержимые доказательства, что дар Льва не остался невостребованным.

И теперь, отсылая письмо в далекую Россию, Люциус ругал себя за недальновидность и самоуверенность: стоило догадаться, что услуги Мурзенко рано или поздно могут понадобиться! Но время было безнадежно упущено, и лорду Малфою оставалось уповать только на то, что Лев согласится помочь — если не в память о прожитых вместе годах, так хотя бы в благодарность за тяжелый мешочек золотых галлеонов, прилагаемый к посланию.

* * *

Люциус совсем не ожидал, что Лев выполнит его просьбу так быстро. Но спустя ровно неделю в окно их с Нарциссой спальни влетел большой пучеглазый филин, держащий в лапах увесистый прямоугольный предмет, в несколько слоев обернутый газетными листами. Поручив домовым эльфам покормить крылатого посланника, лорд Малфой с нетерпением пятилетнего ребенка разорвал более чем скромную упаковку посылки и, увидев ее содержимое, удовлетворенно хмыкнул: ай да Мурзенко, не подвел! — зеркало выглядело практически так, как он его себе представлял. Оно было достаточно большим, чтобы разглядеть все подробности, но все-таки компактным и, несмотря на свой солидный возраст, совсем не мутным. К верхнему левому углу артефакта был приклеен пергамент с коротенькой надписью, выведенной размашистым неровным почерком: «Скажи «Приём!».

— Приём! — зычно скомандовал Люциус, с любопытством отмечая, как ровная блестящая поверхность стекла вдруг начала покрываться неясной серой рябью.

На протяжении нескольких секунд ничего не происходило. Зеркало только тихонько шипело и загадочно потрескивало, но вскоре раздался громкий щелчок, и вместо собственного отражения на Люциуса уставилось скуластое мужское лицо.

— Люц? — неуверенно раздалось из зазеркалья.

— Лев! — изумленно, почти шепотом выдохнул в ответ Малфой, узнавший бывшего слизеринца скорее по голосу, чем по внешности.

— Люц!!! Едрен-батон! А я уже испугался, что меня раскрыли эфэсбэшники! Ну, здравствуй! — губы Льва растянулись в широкой улыбке, обнажая ряд неровных верхних зубов, половину которых заменяли грубо выделанные золотые протезы.

— Здравствуй, Лёва! Я, признаться, не ожидал увидеть именно тебя. Обычно подобные артефакты…

— Да знаю я, знаю, — нетерпеливо перебил его собеседник, попутно поправляя сползающие с длинного носа квадратные очки в роговой оправе. — Обычно при первом контакте Око лично знакомится с новым хозяином и раскрывает ему код активации.

— Какой еще код активации?

— В смысле заклинание, приводящее его в действие.

Люциус укоризненно посмотрел на ухмыляющегося Льва, но тот сделал вид, что не заметил его недовольства, вызванного использованием в речи маггловского технического термина.

— Я намеренно сделал так, чтобы мы увиделись до этого разговора, — вкрадчиво проговорил русский волшебник, пристально глядя в глаза бывшему однокурснику. — Видишь ли, с этим Оком не все так просто. Во время одного из государственных переворотов оно случайно попало в руки магглов.

— Они его испортили? — занервничал Люциус.

— В том-то и дело, что нет. Артефакт работает превосходно, но…

— Мерлин, Мурзенко! Немедленно прекрати говорить загадками! Что с ним не так?

Лев тяжело вздохнул, словно собирался признаться в свершенном злодеянии, и порывистым движением пригладил пятерней жалкие остатки некогда шикарной кучерявой шевелюры.

— У зеркала скверный характер, — с извиняющейся улыбкой проговорил он наконец.

— Прости, что? — ошарашенный Люциус решил, что ослышался.

— Я сказал, что у зеркала скверный характер, Малфой. Помнишь, нам еще Слизнорт рассказывал, что в древние времена Око за способность разговаривать и давать оценку происходящему считали одушевленным существом?

— Предположим, помню. И что?! — фирменная выдержка лорда Малфоя начала испаряться, уступая место тихо нарастающему раздражению.

Мурзенко чутко уловил гневные нотки в голосе друга и мгновенно изменил тактику. Тон его преобразился: слова зазвучали серьезно, по-деловому, а в глазах блеснули хорошо знакомые Люциусу хитрые искорки.

— Ну так у этого Ока довольно своенравная натура, сам скоро убедишься. Оно двадцать пять лет провисело в комнате у престарелой магглы над вечно включенным телевизором. А потом еще двадцать — в красном уголке самарского молочного комбината рядом с радиоузлом. В целом, бедняге около полувека пришлось прикидываться обычным зеркалом и молчать. Ты бы не свихнулся от такой жизни?

Люциус скорчил на недовольную гримасу, но Лев не дал ему высказать вертевшуюся на языке колкость.

— Я бы с удовольствием прислал тебе другое, более покладистое, — продолжил он, — но, увы, это все, что я смог достать на складе. У нас сейчас очень строго с учетом магической атрибутики. ФСБ зверствует: контрабанда редких артефактов тянет, между прочим, минимум на десятку!

— Я в курсе, Лев. Переходи к делу. Что я должен делать? Или чего не должен?

Мурзенко снова улыбнулся и пожал плечами.

— Да ничего особенного. Все просто: не повышай на него голос, не спорь слишком рьяно и не груби. Не швыряйся в него заклинаниями и не оставляй надолго в одиночестве. Если у тебя получится найти с Оком общий язык, оно прослужит тебе верой и правдой много лет. И вообще помни, что таких артефактов в мире осталось не больше десяти. Так что цени свою новую игрушку.

Люциус сделал рукой неопределенный жест, призванный, видимо, выразить согласие с услышанным, хотя на самом деле мысли его были совсем о другом. Он смотрел на изменившееся почти до неузнаваемости лицо Льва и ужасался: неужели и он так же сильно постарел? Ему вдруг вспомнился совсем другой, семнадцатилетний Мурзенко — с некрасивым, но выразительным лицом. Вся его внешность казалась тогда настолько характерной, волевой, что окружающие прощали ему невысокий рост и легкую асимметрию бровей. Куда девалось все это? С другой стороны зеркала на него смотрел неопрятный седой мужчина с большими залысинами над морщинистым лбом и впалыми дряблыми щеками. Вот только глаза были прежними — цепкими, живыми…

— А вот ты совсем не изменился, Люц. Все так же строен и ухожен, — насмешливый голос Льва застал Люциуса врасплох.

— Окклюменция? — ничем другим Малфой не смог объяснить феноменальную проницательность своего собеседника.

— Психология! — хохотнул в кулак Мурзенко и взглянул на часы. — Заболтался я с тобой. Мне уже давно пора. Через час смена начинается, а я еще не обедал. Будут проблемы — вызывай!

Люциус махнул ему на прощание и вдруг спохватился.

— Подожди, Лёва! Как там Глеб? И вообще, ты не сказал ничего о себе! Ты женат? Дети?

В ответ тот лишь отрицательно покачал головой.

— Да какая может быть семья с моим-то проклятием? Я даже кота боюсь заводить. Нельзя мне. Я так… сам по себе… Это осознанный выбор. А Глеб погиб, уже лет пятнадцать, как его нет.

Повисла тяжелая, разрывающая душу тишина. Люциус хотел сказать что-нибудь в ответ, но не смог. Любые слова казались в этот момент пошлыми и неуместными. А еще ему вдруг неимоверно сильно захотелось выбежать из комнаты, найти Нарциссу и Драко, прижать их к себе и больше никогда не отпускать…

— Все действительно в порядке, Люц! — Лев наконец-то нарушил затянувшееся молчание. — Поболтал бы с тобой еще, но мне правда пора. Рад был тебе помочь! Чтобы заговорить с Оком, скажи: «Свет мой, зеркальце!». И оно ответит. Понял?

— Понял. Спасибо тебе!

Лев широко улыбнулся и с щелчком исчез. Из зеркала на Люциуса снова смотрело его собственное отражение, которому очень не хватало изумрудного слизеринского галстука на шее.

Дорогие читатели, клятвенно обещаю следующую главу полностью посвятить Драко и Гермионе. Спасибо всем, кто читает. Буду несказанно рада отзывам!

Дорогие мои читатели! Сердечно поздравляю вас с НОВЫМ ГОДОМ! Желаю вам здоровья, любви и исполнения желаний! Спасибо вам, что вы есть у меня!

Обращаю ваше внимание, что глава не бечена, так что заранее прошу прощения за ошибки!!!

* * *

— Покажи его! Живо! — рявкнул Люциус с порога, практически вбегая в небольшую круглую залу, расположенную на чердаке, под самой крышей одной из башен мэнора. Приказ был отдан зеркалу, одиноко висевшему на голой каменной стене между двумя узкими прорезями окон-бойниц. Услышав столь бесцеремонное обращение в свой адрес, Око обиженно хмыкнуло, но перечить не решилось — о крутости хозяйского нрава оно теперь знало не понаслышке.

— Слушаю и повинуюсь! — протянуло оно с плохо скрываемой досадой, и стеклянная поверхность артефакта подернулась мелкой серо-белой рябью…

…Они оба стояли, обнявшись в тесной тускло освещенной прихожей: Драко в распахнутом пальто и кое-как завязанном шарфе и Гермиона — с мокрыми волосами во влажном после недавно принятого душа махровом халате.

— Не ждала? — с притворным укором промурлыкал он ей на ухо.

— Нет. — Простодушно призналась та, еще крепче прильнув к его груди. — Ты же сказал, что пробудешь в Норфолке до четверга. А сегодня только вторник. Что-то случилось?

Драко загадочно улыбнулся и звонко чмокнул Гермиону в макушку — без каблуков она едва доставала ему до подбородка.

— Я все расскажу, если перестанешь держать меня в дверях. Или у тебя есть другие планы на вечер?

— Теперь есть! — девушка тихонько отстранилась и повлекла его в гостиную. — Сначала предложу тебе раздеться. Потом напою чаем. Или может ты голодный?... Нет? Тогда Акцио белый сервиз! А напоследок спрошу, что случилось с переговорами, к которым, помнится, ты готовился две недели?

Драко скинул верхнюю одежду, плюхнулся на диван и, дождавшись когда Гермиона левитирует из кухни горячий чайник, усадил ее к себе на колени.

— Ну что, расскажешь, почему ты здесь? — спросила она с плохо скрываемым нетерпением, накрывая своими теплыми ладонями его руки. — Вы просто закончили раньше, или сделка сорвалась?

Юноша отрицательно покачал головой.

— Я сбежал.

— О! Я ведь серьезно, Малфой! — Гермиона раздраженно цокнула языком и закатила глаза.

— А я не шучу. Эта поездка с самого начала казалась очень странной: заказчик — наш старинный партнер, с которым мы ведем дела уже лет десять, ни с того ни с сего наотрез отказался оформлять стандартный договор через доверенных лиц. Требовал моего личного присутствия, причем настаивал, чтобы встреча прошла на его территории. Когда мы с юристами притащились в Норфолк, то ситуация еще больше усложнилась. В офисе принимающей стороны нас встретил сам босс — Вэлборн, он из чистокровных, ты его не знаешь. Старик долго извинялся и просил подождать несколько часов, так как у них, видите ли, не была готова нужная документация. Под предлогом обеда он затащил нас к себе в имение, из которого, собственно, я и ретировался! — подытожил, наконец, Драко, с улыбкой наблюдая за тем, как удивление на лице бывшей гриффиндорской старосты сменилось выражением крайней обеспокоенности.

— Кто был в имении? — молодой человек мог поклясться, что задавая этот вопрос, Гермиона заранее знала, что именно услышит в ответ.

— Семья Велборна и его гости. Преимущественно деловые партнеры с родственниками. — Чувствуя, насколько фальшиво прозвучала заготовленная фраза, он потянулся к ее лицу, но Гермиона нахмурилась и отвернулась.

— Ты хотел сказать «с дочерьми на выданье»? — не скрывая своего гнева, выпалила она на одном дыхании и попыталась встать, но Драко удержал ее.

— Мне определенно досталась самая умная женщина на свете! — пристально глядя ей в глаза, проговорил молодой человек. — Именно поэтому я здесь. Не ревнуй, пожалуйста, я ушел сразу же, как понял, куда на самом деле попал.

Гермиона тяжело вздохнула и, после секундного раздумья, уронила голову ему на плечо.

— Тебе устроили показ чистокровных невест в вечерних платьях с глубокими декольте? — обреченно пробубнила она, уткнувшись носом к нему в шею.

Столь неприкрытое проявление ревности доставило Драко массу удовольствия. Он рассмеялся и еще крепче прижал девушку к себе.

— Ну, тут они явно просчитались!

— Это еще почему? — искренне удивилась та, не замечая озорных огоньков, заплясавших в глазах своего собеседника.

— Видишь ли, — начал Драко самым серьезным тоном, — у всех этих великосветских гусынь гигантский размер груди. А ты же знаешь, что я люблю ма-а-аленькие…— тут его ладонь юркой рыбкой скользнула к ней под халат и безошибочно нащупала под ним упругий податливый холмик.

— Что-о-о-о?! — взвилась Гермиона, задыхаясь от праведного возмущения. — Маленькие?! Да у меня…

Договорить мысль до конца Драко ей не дал. Накрыв поцелуем губы волшебницы, он опрокинул ее на диван…

…Издав громкий щелчок, зеркало потухло, оставив наблюдавшего за происходящим лорда Малфоя скрежетать зубами от бессильной ярости: знай он заранее, что его тщательно продуманный план потерпит сокрушительное фиаско, то не стал бы тратить на эту затею столько сил. Уйма денег и времени ушли только на то, чтобы уговорить недотепу Вэлборна подыграть ему и собрать элиту шотландского магического сообщества в одном месте, не говоря уже о том, что расходы на питание и проживание гостей Люциус оплатил из собственного кармана. И все это только ради того, чтобы бессовестный мальчишка при первой же возможности улизнул к своей паршивой грязнокровке, не пробыв на приеме и часа!

Невеселые мысли волшебника прервало Око, без предупреждения грянувшее слаженным хором мужских и женских голосов издевательский куплет:

«Такая-сякая, сбежала из дворца!

Такая-сякая, расстроила отца! Па-да-ба-да-ба-да…»

Зеркало, без сомнения, было ужасно довольно своей находкой и продолжало бы петь и дальше, если бы Люциус, скрипя зубами от ярости, не направил на него волшебную палочку.

— Испепелю! — задыхаясь от едва сдерживаемого гнева, прошептал он.

Услышав угрозу, Око испуганно пискнуло и в ту же секунду погасло.

— Еще раз позволишь себе подобную выходку, то можешь пенять на себя! Разобью к дракловой бабушке или отправлю назад к магглам! — рявкнул Люциус, покидая комнату, и изо всей силы хлопнул на прощанье тяжелой дубовой дверью.

* * *

К великому сожалению Люциуса Мурзенко не соврал. Зеркало действительно оказалось крайне нервным и своенравным созданием, чье возмутительное поведение только подтверждало теорию лорда Малфоя о тлетворном влиянии магглов на любое проявление магии.

Несмотря на то, что все было сделано в строгом соответствии с церемониалом, согласно которому волшебник собственноручно снял с артефакта печать молчания, Око никак не хотело признавать в нем своего нового хозяина. Оно ворчало, огрызалось, отзывалось только на имя «Полиграф Полиграфович», поминутно сквернословило и цитировало шуточки из просмотренных когда-то маггловских кинофильмов. Ко всему прочему несносная штуковина усердно делала вид, что не понимает английского языка и под этим предлогом показывала взбешенному Люциусу совсем не то, что он просил. Контакт не получалось наладить до тех пор, пока доведенный до ручки чародей не разбил на глазах у зловредного артефакта дюжину хрустальных бокалов, пригрозив ему той же расправой в случае дальнейшего неповиновения. И только такие кардинальные меры, несмотря на предостережения Льва, возымели эффект: напуганное зеркало наконец согласилось сотрудничать.

С тех самых пор жизнь в поместье Малфоев круто изменилась. Люциус, не смотря на протесты и возмущения Нарциссы, стал дни и ночи проводить в комнате на чердаке в компании усмиренного Ока, без тени смущения и угрызений совести наблюдая за собственным сыном и его пассией.

Устраиваясь поудобнее в глубоком кресле, он, не отрываясь, смотрел в магическое зеркало на Драко и проклятую Грейнджер, пытаясь понять, что же такого сделала лохматая грязнокровка, чтобы влюбить в себя его единственного наследника. Если бы не сильная родовая защита, которую Драко получил еще при рождении, Люциус бы подумал, что девчонка использовала какой-то сильный приворот. Но, увы, все оказалось намного сложнее…

О Гермионе Грейнджер Люциус знал много и ровным счетом ничего. Он помнил её дерзким, несдержанным ребенком, имевшим смелость огрызаться ему в присутствии посторонних людей в книжной лавке Косого переулка; помнил нескладным подростком с пытливым взглядом и вечно вздернутым подбородком; помнил взрослой девушкой с растрепанными волосами, яростно отбивавшейся от проклятий во время роковой битвы за Хогвартс. Ее начитанность и невероятный талант к магии были известны самому Лорду: Люциус точно знал, что тот долго думал, прежде чем дать разрешение убить подружку Поттера, ибо хотел использовать ее феноменальные способности в своих целях. Люциус не мог не замечать всех положительных качеств Грейнджер и даже в глубине души немного уважал ее за отвагу и острый ум, но все это никак не могло перекрыть факт ее низкого происхождения. Грязная кровь — что тут еще скажешь? Смрадная грязная кровь… Все, что было хорошего и достойного восхищения в девушке, перечеркивалось ее никудышной постыдной маггловской родословной. Он и женщины-то в ней из-за этого не мог разглядеть, не видел ее природной привлекательности и поэтому искренне не понимал поведения Драко: ведь Гермиона — вся от головы до пят — вызывала у него только лишь неподдельное отвращение.

Силясь найти ответ на мучивший его вопрос или хотя бы подсказку, лорд Малфой с упорством мальчишки день ото дня следил за тем, что происходило между молодыми людьми в скромной маленькой квартире Грейнджер, и все больше и больше впадал в уныние. В девчонке не было ничего! Абсолютно ничего такого, что по его мнению могло бы зацепить его самого или любого другого порядочного мужчину с хорошим вкусом. Все в ее поведении было банально и предельно предсказуемо. Ни намека на изысканную загадочность, ни грамма игривости или пленительного многообещающего дамского лукавства. В скудном любовном арсенале Грейнджер были лишь простые слова да вечно полыхающие щеки.

Что касается Драко, то его поведение не поддавалось никаким объяснениям. Люциусу казалось, что оставаясь наедине с Грейнджер, его сын непостижимым образом превращался из гордого самодостаточного молодого человека в размазню, способную только на то, чтобы лепетать всякую любовную чушь и при каждом удобном случае тащить лохматое гриффиндорское недоразумение в постель. Слава Мерлину, что на людях он все еще держал себя в руках, иначе Люциус собственноручно запустил бы в него смертельное проклятье.

Несколько недель Люциус с помощью Ока изучал поведение Грейнджер. Сокрушаясь и негодуя, он наблюдал за тем, как она встречала Драко в своей убогой квартире после рабочего дня, как прижималась к его груди и как улыбалась, слушая новости об очередной удачной сделке. Он видел, как они вместе гуляли по сырым осенним паркам, где Драко цитировал ей стихи средневековых менестрелей, в то время как она безошибочно угадывала авторов и названия произведений; незримо присутствовал в их гостиной, где они молча читали, уткнувшись каждый в свою книгу; подсматривал за ними в моменты горячих споров и не менее жарких примирений и все никак не находил ответ. Грейнджер не была особенной. Она не сдувала с Драко пылинок и не пыталась ему во все угодить, как следовало бы делать настоящей обольстительнице. Она не старалась его развлечь, не растворялась в нем и, кажется, совсем не собиралась делать его смыслом своего существования. Она просто жила. Жила своей приземленной гренджеровской жизнью, полной бумаг, неотложных дел, чужих проблем и служебных обязанностей. Жила, не осознавая в полной мере на сколько ей повезло, что Драко вообще обратил на нее свое внимание.

Доведенный до отчаянья Люциус даже осмелился нарушить негласное табу и заглянул в святая святых — в спальню молодых людей. И, как выяснилось, совершенно напрасно: любовницей Грейнджер оказалась не самой выдающейся. Несколько часов он, краснея до корней волос и проклиная все на свете, смотрел под возмущенные причитания Ока («Ииии! Срамота-а-а-а!») на то, что предпочел бы в жизни не видеть, ожидая каждую минуту, что грязнокровка вот-вот сделает что-то невероятное. Но ничего подобного не случилось: девчонка определенно не была бревном, но и талантом куртизанки не обладала.

После этого случая Люциус не подходил к зеркалу три дня, что не укрылось от внимательных глаз Леди Малфой.

— Ты чем-то расстроен, милый? — спросила она супруга с тревогой и самой искренней заботой в голосе.

На что тот состроил неопределенную гримасу, а потом и вовсе отвернулся.

— Мне нездоровится.

Нарцисса едва заметно улыбнулась и обняла Люциуса за плечи.

— Не мисс ли Грейнджер стала причиной твоего недуга? — удар попал прямо в цель.

— Ты так проницательна! — еле сдерживая подступившую ярость, прошипел Люциус в ответ. Он уже давно обижался на Нарциссу за то, что в разразившемся конфликте та приняла сторону сына. Цисса открыто симпатизировала Грейнджер и упрямо сводила все его попытки серьезно поговорить на эту тему к шуткам. — Все иронизируешь? А вот мне не до смеха! Смирилась, что нам придется породниться с безродной дворняжкой! Цисса опомнись! Это же Грейнджер! Невоспитанная, упрямая выскочка Грейнджер! Неужели тебе не все равно…

Люциус хотел сказать еще много нелицеприятных эпитетов в сторону ненавистной грязнокровки, но Нарцисса резко поднялась и пристально посмотрела ему в глаза.

— Да по мне хоть МакГонагалл! — от ее недавнего веселья не осталось и следа, а в голосе звякнул неведомо откуда взявшийся металл. — Я готова принять в невестки даже эту старую гриффинскую калошу, если только Драко ее выберет! Очнуться надо тебе, Люц! Ведь ты снова ступаешь на очень опасный путь. Мы уже один раз теряли Драко, и второго раза я не допущу! Наш сын выбрал эту девушку, и для меня нет сильнее аргумента. И поверь, мисс Грейнджер очень сильно повезло, что ее чувства к Драко оказались взаимными. Иначе мне пришлось бы притащить ее в поместье силой!

Люциус изумленно глядел на свою жену и поражался тому, как сильно в гневе она походила на Беллу: тот же недобрый блеск в глазах, те же порывистые нервные жесты. А ведь и правда — случись что-то подобное, она, не задумываясь, запустила бы в Грейнджер Империо или чем похуже! Интересы Драко всегда были для леди Малфой превыше всего.

— Не смотри на меня так, Люц, — уже более миролюбиво проговорила она, примирительно протягивая к мужу руки, — мне и самой не нравится то, что я сейчас сказала. Но я очень боюсь за Драко. Он только что начал жить заново, и только благодаря этой девочке. Благородную родословную мы ей купим — высший свет и не такое видел, сам знаешь! Но то, что она делает для нашего сына нельзя купить ни за какие деньги.

Люциус молча отвел взгляд, но Нарцисса не дала ему уйти от ответа.

— Ты дашь Гермионе шанс? — это был не вопрос, а почти мольба. — Ради Драко? Ради нас?

Лорд Малфой тяжело вздохнул и прижал хрупкое тело жены к своей груди.

— Я попробую, милая! Попробую…

В комнате пошел снег. Люциус толком не разглядел, откуда он падал — прямо с потолка или из мутных стеклянных плафонов дешевенькой люстры, — но это определенно был снег. Крупные хлопья причудливо кружились в воздухе, а потом медленно опускались на голые грудь и плечи смеющейся Грейнджер; в белесой же шевелюре Драко снежинки были почти незаметны. Сын и девица лежали обнаженными на разобранном диване и в перерывах между поцелуями и далеко не невинными ласками развлекали друг друга иллюзорными фокусами.

Люциус раздраженно выругался: третий час ночи, а эти двое явно не собираются спать. Нарцисса уже несколько раз присылала к нему в башню домовиков с записками, требующими немедленно спуститься в их общую спальню, но он так и не оторвался от просмотра. Око тоже заметно нервничало.

«И чего тебе не спится, окаянный?» — поминутно причитало оно и специально дергало без того нечеткое изображение.

В зазеркалье Грейнджер с восторгом зааплодировала Драко, когда тот невербальным заклинанием оживил нарисованного на китайской вазе синего остромордого дракона.

— Показушник! — злобно процедил лорд Малфой и резко поднялся с кресла. — Хватит на сегодня. Можешь выключать.

Око послушно погасло.

* * *

Спустившись из башни и подойдя к двери спальни, Люциус помедлил несколько секунд, и только убедившись, что жена уже спит, на цыпочках вошел внутрь. На прикроватном столике тускло догорал оплывший огарок свечи, отбрасывая причудливые тени на лицо и руки разметавшейся среди одеял и подушек Нарциссы. Люциус осторожно погасил пламя, скинул халат и, стараясь не издать ни единого звука, лег в постель…

…Прошло около двух месяцев с тех пор, как лорд Малфой дал зарок больше не смотреть в магическое зеркало, и, Мерлин тому свидетель, до этой ночи он честно держал свое слово. Расставание с полюбившимся артефактом не стоило ему большого труда — все, что хотел, он к тому времени выяснил и обращался к Оку скорее по привычке, нежели по необходимости.

Поэтому стоило домовикам завесить зеркало темным покрывалом и запереть на ключ дверь, ведущую в башню, как на хозяина Малфой-мэнора обрушилась бездна свободного времени, по которому тот, к своему удивлению, даже успел соскучиться.

Перестав ежечасно наблюдать за Грейнджер и Драко, Люциус снова посвятил себя жене и поместью: затеял ревизию старинных родовых артефактов, лично перебирал картотеку семейной библиотеки и даже задумал перестроить фонтан на центральной аллее парка. И хотя от внимательных глаз леди Малфой не могла ускользнуть некая порывистость, если не сказать — одержимость, сквозившая в действиях мужа, мудрая волшебница всячески приветствовала подобные перемены, означающие лишь одно — ее любимый мужчина в который раз начинал жизнь с чистого листа.

Подсмотренные в зеркале сцены из жизни Драко и Грейнджер уже давно сложили в сознании Люциуса единую картину, однозначно говорившую о том, что разлучить сына с несносной грязнокровкой будет невыполнимой задачей. А в день, когда Драко сорвал тщательно спланированный банкет с дюжиной приглашенных чистокровных ведьм, шоры окончательно упали с его глаз, и лорд Малфой с ужасом осознал, что проиграл.

Подобное открытие убило бы его, останься он тем, другим, не знавшим холода азкабанских плит Люциусом. Новый же человек, лишь отдаленно напоминающий прежнего лорда Малфоя, не почувствовал ничего, кроме смертельной усталости и тупого, опустошительного разочарования. Еще какое-то время он по инерции пялился в зеркало и уже было решился отослать его обратно Мурзенко, как случился тот самый разговор с Нарциссой, когда он, сам того не ожидая, опрометчиво пообещал жене дать девчонке шанс.

Люциус быстро пожалел о своих словах. Задавить гордость и тем паче обиду оказалось гораздо сложнее, чем он предполагал. И даже принимая в расчет всю тщетность дальнейших сопротивлений и угрозу потерять сына, Люциус никак не мог открыть грязнокровке дорогу в свой дом. С головой окунувшись в работу и создавая видимость бурной деятельности, он только и думал, как бы вывернуться из гиблого тупика.

Агония длилась месяц, к концу которого Люциус уже было успокоился, приняв непростое для себя, но спасительное для семьи решение по максимуму ограничить даже вынужденные контакты с Грейнджер, как вдруг в его ночи ворвались сны…

* * *

Люциус не мог точно припомнить, когда долговязый явился к нему в первый раз — тогда образ был неясным, и к утру ему вспоминался лишь размытый серый силуэт. Но со временем черты гостя приобрели четкость, и Люциус, к своему удивлению, осознал, что на протяжении нескольких ночей видит во сне одного и того же человека. Сначала юноша просто мелькал в его сновидениях — на заднем плане и между делом, но чуть позже он полностью вытеснил всех остальных и подчинил сюжет своему собственному разумению. Он устраивался в кресле (которого, к слову, наяву в спальне не было и в помине), и молча смотрел на лежащего в кровати Люциуса — вот, собственно, и все. На рассвете он поднимался, также молча кивал на прощание и растворялся в воздухе ровно до следующей ночи.

Происходящее было настолько реальным, что лорду Малфою несколько раз приходилось будить Нарциссу, дабы удостовериться, что гость был лишь плодом фантазии.

Дни напролет Люциус думал о долговязом юнце, пытаясь восстановить в памяти его лицо. Но солнечный свет как будто смазывал внешность незнакомца. Однако кое-что было абсолютно точным: парень поразительно похож на кого-то. Каждый раз, когда Люциус просыпался, ему казалось, что он близок к разгадке, но сон безжалостно ускользал, оставляя после себя лишь чувство раздражения. И так было ровно до момента, пока в один из визитов парень не улыбнулся ему…

Мерлин! В ту секунду Люциуса словно прострелило! И как же он не увидел этого раньше! Мальчишка не был похож в целом ни на одного, ни на другую, но в мелочах… Только слепец не заметил бы сходства! Эти жесткие и кудрявые темные волосы, собранные на затылке в хвост, и живые карие глаза. И в то же время вытянутое бледное лицо с острым подбородком, до боли знакомый надлом бровей…

— Нет. Не может быть… — то ли наяву, то ли во сне прошептал Люциус. — Ты ведь не…

В ответ юноша утвердительно кивнул и криво ухмыльнулся, окончательно убивая все сомнения лорда Малфоя по поводу происхождения ночного гостя.

— Я уже думал, что ты не догадаешься, и придется обращаться за помощью к mémé*! — ответил он, не скрывая довольной улыбки и манерно растягивая слова. — Если бы у нас было чуть больше времени, я бы с радостью пообщался и с ней, но нужно спешить.

— Зачем ты здесь? — прошептал Люциус, с трудом сдерживая бушующие в душе эмоции.

Долговязый нахмурился, и на его бледном лице отразилось то ли нетерпение, то ли досада. Он порывисто вздохнул и пристально посмотрел Люциусу в глаза.

— Ты хочешь знать только это? Я бы на твоем месте использовал свой шанс более обдуманно и задавал и задавал по-настоящему важные вопросы. В нашем распоряжении не больше семи минут.

Все еще не веря в происходящее, Люциус попытался приподняться в постели, но тут же почувствовал на себе недовольный взгляд молодого человека и решил не испытывать судьбу.

— Когда ты родишься?

— Через год и восемь месяцев.

— Твоя мать… Кхм… Нам позволят видеться?

— Безусловно.

— Будут ли еще наследники?

— Мою младшую сестру mémé лично сопроводит для первой поездки на Хогвартс-экспрессе.

От этих слов Люциусу стало не по себе: словно чья-то холодная рука проскользнула под кожу и легонько погладила внутренности.

— А я? — сердце оглушительно отсчитывало удары где-то в районе горла.

Юноша нахмурился и уклончиво процедил:

— С тобой мы расстанемся чуть раньше.

Повисла пауза. Люциусу показалось, что прошла вечность, пока он снова овладел собой и таки выдавил из себя следующий вопрос.

— Ты слизеринец?

Тут его собеседник довольно осклабился и фривольно откинулся в кресле.

— Истинный. Père* будет в восторге!

Люциус тоже не удержался и одобрительно кивнул.

— Играешь в квиддич?

Еще одна самодовольная улыбка.

— Ловец. Кубок шко…

— Общаешься с Поттерами и Уизли? — не дослушав, выпалил Люциус в ту же секунду, как отчаянная мысль пришла к нему в голову.

— Не сложилось как-то.

Крайне равнодушный тон, которым были произнесены эти слова, и презрительное выражение лица красноречиво передавали весь спектр негативных эмоций, которые долговязый явно испытывал к упомянутым семействам.

Люциус не удержался и снова одобрительно кивнул, а юноша поднялся и взглянул на часы.

— Мне пора. Рад был тебя повидать, хоть ты и не задал свой главный вопрос.

Люциус вздрогнул и почувствовал, как свинцовый комочек оторвался от сердца и покатился от солнечного сплетения к горлу.

— Уже? — глаза предательски защипало.

— Уже, — грустно отозвался гость, стоя у самого порога спальни.

Пока Люциус мучительно пытался подобрать слова, что бы хоть как-то совладать с волнением и выказать внезапно накатившую щемящую нежность, молодой человек нарушил молчание. Он стоял к Люциусу спиной, почти за дверью, но это не помешало лорду Малфою заметить, как напряглись его спина и плечи.

— Ты научишь меня читать и подаришь коричневого пони на шестой день рождения. Во время своего первого полета на метле над поместьем я упаду и сломаю ногу, а ты на руках донесешь меня домой и собственноручно срастишь рану. Ты уйдешь за месяц до моего тринадцатилетия, и я сбегу из Хогвартса прямо накануне экзаменов, чтобы попрощаться с тобой.

Голос долговязого дрогнул.

— Своего сына я назову Люциусом.

Дверь затворилась с тихим щелчком.

Леди Малфой проснулась на рассвете — ее муж стоял у раскрытого окна и задумчиво смотрел на выплывавший из-за горизонта красный солнечный диск.

* * *

Люциус и не вспомнил потом, под каким предлогом в тот день ему удалось ускользнуть от Нарциссы и тайком пробраться к зеркалу. Но странное предчувствие чего-то важного и необратимого мучило его с самого утра. Внутренний голос настойчиво гнал его в башню, и противиться не было сил.

Око встретило хозяина недовольным ворчанием, но все же сразу повиновалось приказу, без препираний и жалоб показав огромный зал, наполненный людьми, среди которых лорд Малфой с трудом отыскал стоящих рядом Драко и Грейнджер, облаченных в строгие деловые костюмы. У обоих в руках было по увесистой папке и по миниатюрной копии флага Соединенного Королевства.

Люциус мгновенно узнал место, в котором происходило собрание — роскошный интерьер посольского корпуса французского Министерства магии выглядел, как всегда, впечатляюще. Хотя, похоже, на этот раз французы не слишком старались — отовсюду исчезли знаменитые иллюзорные хрустальные фонтаны, картины в рамах из чистого серебра, а также обитые шелком диванчики на нефритовых ножках. Вместо всех этих прелестей на стенах вывесили гербы и флаги стран, входивших в Расширенный Европейско-Азиатский Магический Блок, что, по всей видимости, должно было соответствовать и поддерживать официально-деловую атмосферу приема.

Публика в зале была очень разношерстная: в толпе мелькали и форменные пиджаки чиновников, и остроконечные колпаки профессоров магических университетов, но больше всего было молодых людей с эмблемами учебных заведений на лацканах разноцветных мантий. Судя по всему, прием был организован специально для них.

Догадка подтвердилась, когда всех присутствующих пригласили в конференц-зал, где франтоватый министр магии Франции провозгласил открытие ежегодного Международного студенческого форума, посвященного вопросам современной магическо-политической обстановки в мире. За речью министра последовало несколько продолжительных выступлений, которые Люциус благополучно пропустил мимо ушей, с любопытством разглядывая лица участников пленарного заседания; далее слово предоставили миниатюрной волшебнице в летах, которая монотонным голосом зачитала названия секций форума. После чего настал долгожданный перерыв.

В зале для фуршетов Грейнджер оказалась в центре внимания. К ней то и дело подходили засвидетельствовать почтение представители магической элиты из различных стран; стоящего рядом Драко едва приветствовали сдержанными кивками. Люциус отметил про себя, что Грейнджер держалась скромно, но с большим достоинством. И хотя его сильно задел факт, что к сыну, наследнику богатейшего семейства, никто не проявлял должного интереса, он поспешил задавить в себе зарождающееся недовольство и сконцентрировался на происходящем.

— Сделай громче, — приказал он зеркалу, когда увидел, что к молодым людям приближается знакомая ему по традиционным благородным собраниям и благотворительным аукционам мадам Делакур в компании юной леди божественной красоты.

— Добрый день, мисс Гермиона! Какой сюрприз! — закурлыкала колдунья, изо всех сил изображая восторг от «неожиданной» встречи. — Сколько лет, сколько зим. Вы здесь по службе или как частное лицо? С мистером Поттером или с нашим свояком?

Грейнджер неуверенно изобразила на лице радость и поприветствовала подошедших.

— Я представляю британское Министерство магии. Буду читать доклад о последних реформах в нашем законодательстве. Гарри и Рона тут нет. Но меня сопровождает мистер Малфой, — Грейнджер жестом указала на скучающего Драко. — Он здесь как частное лицо.

Мамаша Делакур плотоядно уставилась на молодого Малфоя, молниеносно оценила ситуацию, хищно осклабилась и плечом подтолкнула вперед стоящую рядом дочь.

— Мистер Малфой, рада познакомиться с вами лично и представить вам мою малютку Габриэль.

Повисло натянутое молчание, которое Драко так и не прервал ожидаемой от него вежливой фразой. Он даже не взглянул на залившуюся пунцовым румянцем Габриэль, ответив ведьмам лишь легким кивком.

— Ну что же, нам пора бежать. Габриэль еще нужно подготовиться к выступлению, — на тонких губах мадам Делакур угрожающая улыбка. — Всего хорошего, мисс Грейнджер. Мистер Малфой, всегда будем рады оказать вам достойный прием в нашем кругу.

Слово «достойный» она произнесла с таким нажимом, что Люциусу стало ясно: окажись Драко в зоне влияния благородного французского семейства, ему сильно не поздоровится.

Когда Делакуры удалились, Грейнджер посмотрела на Драко с укором, на что тот ответил самым невинным тоном:

— Ну, как я в роли международного контактера?

— Полный провал, — вздохнула она, пряча в уголках губ довольную улыбку.

Лорд Малфой не успел обдумать увиденное, так как прозвенел звонок, оповещающий о завершении фуршета и открытии секционных заседаний форума. Публика хлынула из зала, спеша занять свои места в отведенных кабинетах. На какое-то время Драко и Грейнджер пропали из поля зрения, но в скором времени зеркало отыскало их у входа в аудиторию, на двери которой переливалась табличка «Новейшая история магии».

К большому удивлению Люциуса, зал приветствовал Грейнджер стоя. Председатель секции собственноручно проводил героиню войны на почетное место в первом ряду, в то время как Драко, ввиду отсутствия свободных мест, вынужден был пристроиться у стены возле самого выхода.

После небольшой приветственной речи какого-то молодого волшебника в форме Министерства Италии, форум начался. Выступали в основном студенты, но время от времени слово брали и преподаватели. В целом, все шло вяло и скучно, как часто бывает на мероприятиях подобного рода, и Люциус потерял интерес к происходящему, как вдруг зал взорвался громкими аплодисментами.

Под бурные овации на сцену выполз дряхлый старичок в сиреневой бархатной мантии и несуразных темных очках самой гнусной конфигурации. Перед собой он левитировал стопку пергаментов и свернутую карту мира. Разглядев мага, Люциус присвистнул от удивления. Старикашка оказался никем иным, как легендарным профессором Фуко, прославившимся тем, что изучил и систематизировал все известные труды по истории магии от античных времен до современности. В молодости он преподавал в Дурмрстранге несколько дисциплин, но быстро оставил карьеру наставника, полностью посвятив себя науке.

Фуко не спеша расположился у кафедры, одним движением палочки увеличил карту до размеров стены и достал откуда-то из складок мантии большую деревянную указку. В зале воцарилась восторженная тишина.

— Демонстрато*! — рявкнул Фуко, и на карте огненными дорожками вспыхнули линии границ, пролегающих между странами Европы. — Пожалуй, начнем. В условиях современной…

Неожиданно выразительный и звонкий голос лектора, многократно усиленный Сонорусом, поплыл над зрительным залом. Люциус не стал вслушиваться во все тонкости доклада. Тему Фуко (намеренно или нет) выбрал неимоверно скучную — историю становления института Министерства магии в Европе подробно проходят в каждой школе на младших курсах.

Люциус снова оглядел зал, стараясь отыскать знакомые лица. В первых рядах он заметил рыжую шевелюру Мориса Мюрреаля, изобретателя заклинания стократного сжатия жидкости. По правую руку от него нахохлившимся филином дремал в кресле Айзек Топпф, норвежский волшебник-зоолог, при жизни вошедший в историю тем, что ухитрился приручить целый выводок кудлатых пурагов, которых до него видели только на гравюрах старинных книг. Чуть позже в глубине зала мелькнула скуластая голова Каземира Черночевича, которого Люциус знал еще по школе и которому каким-то чудом удалось избежать справедливого обвинения по факту пособничества Упивающимся.

Затем взгляд Люциуса наткнулся на бледное лицо сына. Тот стоял, прислонившись плечом к стене, и напряженно смотрел в сторону, где, уткнувшись носом в блокнот, сидела среди почетных гостей его лохматая зазноба. Люциус с гордостью любовался ладной, худощавой фигурой юноши, когда осознал, что творится неладное. Драко резко отступил от стены и устремил на лектора тяжелый, тревожный взгляд.

Люциус тут же переключил внимание на сцену, где Фуко самозабвенно продолжал свое выступление:

— Таким образом, можно сделать вывод, что еще одной немаловажной функцией [Министерства магии является функция обеспечения порядка и безопасности волшебников. Примером удачного опыта подавления волнений и беспорядков в волшебном мире могут служить недавние события на территории магической Великобритании.

Лорда Малфоя бросило в жар.

— Всем известно, что несколько лет назад магическое и маггловское население Соединенного Королевства пострадало от деятельности преступной группировки, ведущей борьбу за политическое влияние в волшебном мире. Лидером банды был душевнобольной маг Том Риддл, сплотивший вокруг себя криминальные элементы для совершения террористических актов, целью которых являлись деморализация и шантаж управляющей верхушки Министерства.

Люциус видел, как резко побледнел Драко. Он словно окаменел, и только играющие желваки на острых скулах выдавали истинные эмоции.

— Несмотря на то, что преступникам удалось нанести значительный материальный ущерб и магическому, и маггловскому населению, британское Министерство магии поразительно быстро отреагировало на сложившееся положение и с минимальными потерями погасило разгоравшийся мятеж.

Тут Фуко с хрустом перевернул страницу и бесстрастно, словно между прочим, добавил:

— Благодаря профессиональной работе аврората, Министерству удалось избежать жертв среди мирного населения.

По залу пробежал приглушенный ропот, который тут же перерос в общий вздох удивления: все как по команде повернули головы в сторону, откуда раздался пронзительный крик Грейнджер.

— Это неправда! — ее голос дрожал и срывался от возмущения.

В аудитории воцарилась мертвая тишина. Сотни пар глаз жадно уставились на непосредственную участницу упомянутых событий, ожидая продолжения. Обомлевший Фуко презрительно поднял бровь и забурчал:

— Смею заметить…

— Вы все лжете! Подло, низко и грязно лжете!!!

Тут зал изумленно вздохнул еще раз. Потому что в следующую секунду из направленной в потолок палочки Грейнджер полилось густое молочное сияние. Словно дымный гейзер, оно извергалось из заостренного кончика вверх и через несколько секунд образовало над головами сидящих людей плотное грозовое облако. Сама волшебница, казалось, впала в транс, и только упрямое шевеление губ указывало на то, что она в сознании.

Облако пухло и разрасталось, пока не заняло весь потолок, а потом засветилось изнутри и в конце концов разверзлось, представляя изумленным зрителям то, что Люциус предпочел бы никогда в жизни не видеть. Из облачного тумана вдруг выступили до боли знакомые очертания Хогвартса, точнее того, что от него осталось после той ночи. Разбитые ворота, вывороченные двери, пыльные кучи разломанной каменной кладки и… разбросанные тут и там в страшных, неестественных позах тела.

В гробовом молчании Грейнджер продолжала извлекать из глубин памяти события и лица того ужасного времени, которое Люциус ценой неимоверных усилий спрятал в самые далекие закоулки памяти. Вот перед всеми мелькнуло лицо молоденькой индианки с черной, зияющей раной вместо глаза, за ним еще два видения — распластанные на полу тела Люпина и его жены. А потом — неутешная толстуха Уизли рыдала над трупом одного из близнецов. За ними — красная от крови жующая морда Сивого.

Где-то в зале надрывно закричала женщина, но Грейнджер не останавливалась, являя зрителям леденящие душу картинки: маленький мальчик плачет, забившись в угол; Нагайна в боевом броске кидается на несчастную жертву; несколько детских фигур падают замертво, скошенные заклинанием Беллы.

Люциус не знал, сколько еще продлилась бы эта чудовищная демонстрация и увидели бы зрители его самого, застывшего с гримасой ужаса прямо посреди адского сражения, если бы вовремя не подоспел Драко. С неимоверными усилиями он растолкал толпу, прорвался сквозь плотное кольцо людей, окруживших Грейнджер, и изо всех сил встряхнул ее за плечи. Волшебство тут же оборвалось.

— От имени британского Министерства магии прошу у всех присутствующих прощения за случившийся инцидент, — с достоинством проговорил Драко, обратившись к стоящим рядом людям. — Мисс Грейнджер перенесла тяжелое психологическое потрясение и поэтому очень бурно реагирует на неверную интерпретацию трагических событий в Хогвартсе. Просим у вас прощения за причиненные неудобства…

Слушая, как Драко рассыпается в извинениях, пытаясь хоть немного замять скандал, Люциус тревожно вглядывался в лицо Грейнджер, на котором появилось странное, почти пугающее выражение.

«Уводи, уводи ее скорее! Хватай ее и срочно аппарируй. Пока не стало хуже!» — мысленно молил он сына и оказался прав в своем волнении.

Грейнджер вдруг опустилась на колени и закрыла лицо руками. Через секунду из-под ее ладоней раздался нехороший гавкающий смех.

«Так иногда смеялась Белла», — содрогнулся Люциус и снова оказался прав. Грейнджер накрыла истерика.

Драко с трудом удалось поднять ее с пола и ухватить поперек талии. После чего они с шумом аппарировали к ней в квартиру.

— Ненавижу! Ненавижу!!! — кричала она, пока Драко нес ее в ванную. — Гады… Какие же все они гады!

Раздеть себя она не дала, поэтому Драко усадил ее под холодную душевую струю прямо в одежде.

— Ничего, все образуется. Успокойся, — тихо шептал он чуть позже, унося ее, мокрую и дрожащую, в спальню.

Нервы Люциуса напряглись до предела. Он едва сдерживался, чтобы не аппарировать в квартиру к Грейнджер и не увести сына оттуда силой, потому что догадывался — нет, совершенно точно знал, — что последует за этим бурным всплеском эмоций. К своему ужасу, он не ошибся и в третий раз.

— Эти гады, беспринципные продажные твари, — задыхалась от бешенства Грейнджер, — они готовы исказить, замарать, втоптать в грязь что угодно ради собственной выгоды!

Драко посмотрел на нее с укором, и Люциус застонал от бессилия.

— Ты же знаешь, Министерство никогда не вынесет на международный суд свой провал с Лордом. Да и другим странам будет невыгодно подрывать авторитет министерской власти. Так что твои откровения были напрасны. Вот увидишь, завтра же всем участникам форума сотрут память, а тебя больше не допустят к такого рода мероприятиям. Боюсь, ты только зря потратила силы.

В зазеркалье Люциус обреченно махнул рукой.

— Что? — брови Грейнджер возмущенно взметнулись вверх, — Да как ты можешь такое говорить! Я защищала светлую память павших, своих друзей!

Драко послал ей взгляд полный сожаления.

— А толку? Кому это принесло пользу?

Грейнджер отшатнулась, как будто ее ударили.

— Вот! Из-за таких... — тут она осеклась, но было уже поздно.

— Продолжай, — холодно процедил он.

— Таких…

— Таких, как я? — вкрадчиво закончил фразу Драко и уставился на Грейнджер в упор.

— Да! Из-за таких, как ты! Ты и твое семейство, ты и твои друзья, все на этом свете продается и покупается! Вы считаете, что вам все позволено по праву рождения! Вы опускаетесь до убийств и пыток, а когда приходит время расплачиваться, покупаете себе свободу, вычеркивая имена своих жертв из истории! Без права на память! Без права на скорбь!

По лицу Драко пробежала судорога. Остановившимися глазами он смотрел на Грейнджер, и Люциусу казалось, что каждое ее слово на лету обращается в камень и со всего размаху бьет его сына по лицу.

— Сириус, Нимфадора, Фред… да никто из вас и мизинца их не стоил! Они погибли в бою, защищая любимых людей, когда вы пытались урвать кусок пожирнее! Из-за вас всех…

— Ты права. Именно из-за нас. Достаточно.

Драко устало вздохнул и, бросив тоскливый взгляд на зареванное лицо Грейнджер, медленно направился в прихожую.

Раз. Два. Три. Драко открывает дверь.

Четыре. Пять. Никто его не окликает.

Шесть. Семь. Восемь. Он спускается по лестнице и выходит из подъезда.

Девять. Десять. Шагает прочь по ночной улице.

Люциус не знает — он чувствует , какая боль разрывает сердце его сына на части, и в отчаянии срывается с места. Плевать на запрет, плевать на мракоборцев! Он сейчас же аппарирует туда, чтобы обнять, чтобы не дать ему быть одному, чтобы притащить его к порогу Грейнджер и на коленях просить прощения за все и вся… Чтобы соединить, склеить, спасти…

Одиннадцать. Двенадцать. Тринадцать. О стену дома с грохотом бьется дверь.

Четырнадцать. Пятнадцать. Шестнадцать. Босая Грейнджер в мокром халате выбегает на дорогу.

Семнадцать. Восемнадцать. Девятнадцать. Двадцать. Она бежит за ним по холодному асфальту.

— Драко! Драко, подожди!!

И тот, почти дойдя до конца улицы, останавливается и замирает.

— Не уходи! Прошу тебя!..

Двадцать один. Двадцать два. Двадцать три. Он стремительно оборачивается и бросается ей навстречу.

Двадцать четыре. Двадцать пять. Они совсем не стесняются своих слез. Она встает на цыпочки, чтобы дотянуться до его лица и целовать щеки, нос, глаза; чтобы обнять его за шею и, захлебываясь, просить не отпускать ее никогда. Он обнимает ее за плечи и жадно ловит ртом ее губы.

Двадцать семь. Двадцать восемь. Они так и стоят посреди улицы, не выпуская друг друга из объятий, боясь оторваться, не зная, что за стеклом плачет седовласый мужчина, постаревший за этот вечер на целую жизнь.

mémé* — бабуля по фр.

Père* — отец по фр.

Демонстрато* — плод больного воображения автора, заклинание проявления скрытых свойств, о как!

Драко проснулся от того, что у него невыносимо заболела спина. Не открывая глаз, он пошарил рукой вокруг и обнаружил под пальцами жесткий ковровый ворс. Довольная улыбка вспыхнула у него на лице, когда он вспомнил, каким образом они с Гермионой переместились из супружеского ложа на пол перед камином, и что предшествовало тому, как они, обессиленные и счастливые, уснули, не вернувшись на кровать.

Драко открыл глаза и посмотрел на спящую жену, теплой щекой прижавшуюся к его плечу, и не удержался — легонько поцеловал ее в лоб. Гермиона, конечно, сразу же проснулась, но глаза открывать не стала, а лишь подкатилась ближе и и приникла к нему всем телом.

— В следующий раз потрудись наколдовать матрас, — мурлыкнула она и чмокнула его в шею.

— Шутишь? Молись, чтобы в следующий раз мы вообще добежали до спальни.

Он знал, что смутит ее, ведь вчера вечером все произошло чуть ли не в коридоре, отделяющем их крыло поместья от родительского, поэтому когда она попыталась шутливо стукнуть его в грудь, перехватил руку и приложил ее к губам.

Все у них было правильно. Все шло гладко, как будто не было многих лет вражды и неприятия, будто они всегда знали о своем главном предназначении — принадлежать друг другу. Драко часто думал о прошлом и радовался тому, что не разглядел ее в школе. Хорошо, что они не заинтересовались друг другом, избежав самого большого разочарования в жизни. Тот наглый, колючий Драко никогда не оценил бы ее по достоинству, испугавшись ее совершенства. А она нипочем бы не простила ему это. Смог бы он перешагнуть через условности и наплевать на ее низкое происхождение? Стала бы она рисковать своей дружбой с Поттером, ради того, чтобы дать им обоим шанс хотя бы на робкую влюбленность? Ох, вряд ли.

В последнее время он часто благодарил судьбу, а вместе с ней и засранца Забини, который обманом приволок его тогда в свою штаб-квартиру. Ведь не будь Блейз столь упрям, то не случилось бы ничего. И не было бы в его жизни большого, заполняющего до краев, всеобъемлющего счастья. Не было бы нежности, сводящей сердце до боли, до дрожи. Не было бы безумных ночей и сладких, теплых пробуждений под одним одеялом…Мягкая ладонь скользнула с его груди на живот.

— Доброе утро, Драко.

— Доброе утро, родная.

Автор знает, что не заслужила отзывов за такие промежутки между главами, но все же — черкните пару строк :)) Не дайте человеку умереть :)))

Огромное спасибо всем, кто прошел вместе со мной этот долгий путь! Мой первый самостоятельный макси стал испытанием не только для меня, но и для моих замечательных, верных, неравнодушных читателей. Благодарю всех, кто следил за обновлениями, ждал новых глав, не скупился на отзывы, подбадривал, ругал, подбрасывал идеи, справедливо указывал на промахи, просто читал и дождался финала!

Скажу честно, что если бы не вы – 181 человек с Хога, 100 с Поттерфанфикшен и 8 читателей со Снейптейлз, то у меня вряд ли бы хватило сил одолеть эту историю :)))

Спасибо ВАМ большое, что проявили интерес к моему творчеству и подарили вдохновение!

Отдельное спасибо также:

1) alekto~ (Dramione) моей необыкновенной, во многом уникальной бете, а теперь и подруге. Ее вклад в работу над фиком трудно недооценить. Ах, если бы вы знали, из какого сора этот человек умудрялся делать добротный текст! Юличка, большое тебе спасибо за помощь, бессонные ночи и терпение :*

2) Сказочнице Виралисе, подруге, соавтору, вдохновителю и просто бесценному человечку. Катюш, твоя поддержка порой творила чудеса. То, что фик состоялся – это тоже твоя заслуга.

3) Моим дорогим читателям с hogwartsnet за отзывы, а именно: BBecky, Гермиона08, Velvel, ОльгаA, Алёша, Serafina, Marie MacKent, Портняжка, RRRR, формик, Shadow of the Sun, Ta-Nusha, Mr. Parker, ELENA MOROZOVA, Ezhonok, Сво, Андреа, Paloma, Хулиганочка, Dasha , МышкаМашка, *Vika**, Pamira Diaz, Mad_beauty, big-big-pig, Viktoriya, Tatiღana, халлю, Jell, Xselena, Missis Germiona Malfoy, Aliya_Tash, Erey, Megain, Fair Lady, AntiGravidy, и, конечно, Тами.

4) DILLIGAF – за трогательный, великолепный, а главное эксклюзивный стих.

5) Не менее дорогим читателям с fanfics.ru : Katty Black , Nila Sevi, chienne, Priscilla Moondance, DarkDesire, Violet_Moon, annP96, neznakomka, ~ Гермиона ~, Оле Лукое, Ксюня, Георгий Месхи, K@Tya,

6) Малышке Daria Sun – спасибо тебе, солнышко, за веру в меня и солнечные письма. :))

7) А также малочисленным, но не менее важным читателям со snapetales.com: Barti, Фикус, dzingy.

Ревут фанфары, в небо летит салют! Ура, ура граждане! It`s over! Занавес!