Потолок камеры был испещрен частой сетью трещин, словно специально предназначенных для разглядывания в течение бесконечно тянущихся дней. В замысловатом переплетении линий и неровностей можно было часами выискивать узоры, диковинных животных и птиц, смутно знакомые лица…
Именно этим и занимался Драко Малфой, лежа на узкой тюремной кровати, а в голове его в это время вертелись мысли о какой-то глупой цикличности жизни.
Когда-то, лет пятнадцать назад, он точно так же лежал на кровати и рассматривал хитросплетения линий на потолке. С одной только разницей — это были не трещины на побелке в камере предварительного заключения, а вычурная лепнина огромной спальни в Малфой-мэноре. А вот чувства почему-то он испытывал сходные.
Тогда Драко был еще слишком мал, чтобы присутствовать на званых ужинах, регулярно устраиваемых родителями, и его отсылали спать пораньше. Покорно пожелав родителям спокойной ночи, он поднимался в свою спальню и часами лежал без сна, заложив руки за голову и прислушиваясь. Снизу, из огромного приемного зала, доносились звуки вальса, женский смех и звон бокалов. Там было шумно, светло и весело. А в спальне царил полумрак и холод — камин плохо прогревал открытую всем ветрам башню Малфой-мэнора. Внизу господствовала жизнь, а здесь единственным развлечением было то самое разглядывание лепнины на потолке…
…вот завитушка, похожая на профиль кузины Клер, которая приезжала из Франции пару месяцев назад. С ней было очень весело, жаль, что Клер уехала так скоро — здесь, в поместье, у Драко больше нет друзей. А вот загогулина, совсем как голова пони, которого он видел в магазине магических животных. Только maman не разрешила его купить, сказала, что он еще маленький и это слишком опасно…
Сейчас, безусловно, все эти линии навевали ему совершенно другие образы — в воспоминаниях не появлялись ни хорошенькая французская кузина, уже давно вышедшая замуж и эмигрировавшая в Штаты, ни Хогвартс, когда-то бывший верхом мечтаний. Да и о пони Малфой уже давно не грезил. Теперь причудливые переплетения трещин изредка складывались в гордый профиль Люциуса, чуть чаще напоминали стройную фигуру Нарциссы. Тогда Драко на несколько секунд закрывал глаза, пытаясь осознать, что эти воспоминания — все, что осталось ему от отца и матери.
Все остальное время в его мыслях безраздельно царил Поттер, а воображение, потакая этому, заставляло видеть его везде. Вот — совсем как абрис его лица, с этими глупыми круглыми очками. А тут он словно летит на метле, и кусочек отвалившейся штукатурки идеально исполняет роль развевающейся на ветру мантии.
Можно было закрыть глаза, но и тогда Поттер продолжал преследовать его, словно отпечатавшись на внутренней стороне век.
Со вздохом Малфой перевернулся на живот. Когда-то в книге Камю он вычитал интересную мысль — якобы человек, который прожил на свете хотя бы один день, мог бы без труда провести в тюрьме хоть сто лет, и у него хватило бы воспоминаний для того, чтобы не скучать.
После шести месяцев в камере Драко чувствовал, что мог бы поспорить с этим утверждением, хотя вспомнить у него явно было что. В конце-концов, это практически единственное, что здесь оставалось. Но время, тем не менее, тянулось нестерпимо медленно, день за днем повторяя один и тот же сценарий, уже набивший оскомину.
Что было бы, если бы на период повторного слушания дела Поттер не добился для него перевода в камеру предварительного заключения, Драко даже боялся представить. Как, впрочем, и сумму, которую ему пришлось за это заплатить. Еще к этому нужно было прибавить взятки новому замначальника Аврората, этому подонку Саландеру, прессе, смотрителю камер за то, что сквозь пальцы смотрел на многие нарушения… И все в тройном размере, ведь Поттер, так и не избавившийся от комплекса героя, решил вытащить и Люциуса с Нарциссой.
Maman и papa это, впрочем, не помогло. И еще не известно, пошла ли им на пользу отсрочка исполнения приговора.
Всего три месяца прошло с тех пор, а кажется, что несколько лет. Здесь, в тюрьме, время приобрело какое-то совершенно новое свойство растягиваться до бесконечности.
А еще Малфою теперь иногда казалось, что он предпочел бы вообще забыть немногие позволенные свидания с родителями, благодарить за которые нужно было все того же Поттера. Хотелось вычеркнуть из памяти угрюмо-собранного Люциуса, сухо дававшего указания по поводу дальнейших финансовых дел семьи «в случае чего». И Люциуса, говорившего о деньгах, заранее переведенных на подставные счета, о доверенных лицах, к которым можно было бы обратиться после освобождения, о тайниках и сейфах в поместье.
Тогда Драко смотрел на него и размеренно кивал, пропуская мимо ушей все наставления — он видел только тщательно спрятанное на дне глаз отца понимание того, что это конец. Люциуса не выдавали ни мимика, ни голос, ни казавшиеся по-прежнему точными и величавыми движения. Однако с выражением глаз и залегшими под глазами тенями он не мог поделать ничего.
После казни родителей, раз за разом прокручивая в голове каждую минуту их встреч, Драко понял, что отец держался только ради жены, но и это было тогда абсолютно бесполезно. Только попав в тюрьму, Нарцисса впала в состояние полнейшей апатии ко всему окружающему, ее не волновали ни ход судебного процесса, ни будущее капитала Малфоев, ни редкие визиты сына. За какие-то недели она постарела на десять лет и из ухоженной аристократки, никогда не выглядевшей на свой возраст, превратилась в старуху.
А вот присутствовать на процедуре исполнения приговора Драко так и не было позволено, несмотря на все ухищрения Поттера. В глубине души Малфой был даже благодарен судьям за это, ведь наблюдать за тем, как к родителям приближаются дементоры и за несколько секунд из родных людей Люциус и Нарцисса превращаются в пустые оболочки, было бы выше его сил.
Даже на то, чтобы потом осведомиться об их состоянии в госпитале Святого Мунго, Драко отваживался несколько недель. От мысли о том, что теперь maman и papa, как и супруги Лонгботтомы, пробудут в Мунго под постоянным надзором колдомедиков до конца своей жизни, кожа покрывалась холодной липкой испариной.
А скоро, вполне возможно, к ним присоединится и он… И тогда хотя бы часть из конфискованного имущества Малфоев все-таки достанется ему, хотя бы в виде ежедневного пособия. Злая ирония судьбы.
Усмехнувшись, Драко приподнялся на локтях и взглянул в небольшое окно почти под самым потолком камеры. На нем не было никаких решеток, ставней — ничего. Полная иллюзия свободы. Только заберись повыше, разбей — и ты на воле. Что бывает с теми, кто пытается разбить магические стекла, Малфой уяснил на третий день своего заключения.
Зато недели через две он научился определять время с точностью до получаса по положению солнца, так что польза от этого квадрата, в котором были видны только клок стального цвета неба, да серый угол восточного крыла Визенгамота, тоже присутствовала.
И сейчас было — Малфой прищурился, пытаясь по уровню освещенности и теням понять, где находится солнце, — примерно два часа дня.
А это значит, что вскоре должен появиться Поттер. Как всегда взлохмаченный и делано-бодрый, просто излучающий фальшивый оптимизм. Но уже гораздо более изможденный, чем, скажем, месяц назад. Или два. Или три.
Он, как всегда, зайдет и остановится посреди камеры, ожидая, пока дежурный аврор закроет за ним массивную дверь (кстати, еще одно преимущество камер предварительного заключения перед Азкабаном), и только тогда шагнет ему навстречу.
Малфоя даже забавляло, что с каждым днем эти моменты встречи становились все более неловкими. Конечно, потом все приходило в норму, и Поттер превращался в его, до мозга костей знакомого и родного Гарри, с которым они были вместе еще с шестого курса Хогвартса. Но в первые секунды, когда Поттер только появлялся на пороге и смотрел ему в глаза, Драко чувствовал, что тот день за днем отдаляется от него. И он в этом Поттера не винил. Просто со временем он, как и все визитеры, стал олицетворением свободного мира там, снаружи. Мира, продолжавшего жить и развиваться, но уже без него. Из-за странных свойств, которые время приобрело в тюрьме, Драко иногда думал, что, если для Поттера между встречами проходит лишь один день, для него тянется две-три вечности…
Лежать на кровати тоже быстро надоело, но когда Малфой уселся, подтянув к груди колени — сразу же закружилась голова. Удивительно, как быстро тюрьма высасывала силы и моральные, и физические. Что с ним было бы, останься он чуть дольше в Азкабане, если даже здесь он превратился практически в скелет?
Медленно отлепившись от стены, Малфой опустил ноги на пол и поднялся.
Хождение по камере было вторым и последним его развлечением. Шесть шагов вдоль и четыре — поперек. Периметр камеры тоже был измерен в первые дни, когда ему еще не сиделось на месте и хотелось действовать, что-то делать, кому-то что-то объяснять, доказывать… Испытывая дикий прилив адреналина и не имея возможности выплеснуть энергию, Малфой метался туда-сюда по камере, долгими часами наматывая мили и мили. Иногда он подходил к двери и выглядывал в маленькое решетчатое окошко. Через него было видно лишь начало коридора, скрывавшегося за поворотом и начинавшего последнюю милю, которую Малфой должен был здесь пройти. А в ее конце, как он помнил, было две двери — в судебный зал исполнения наказаний и запасной выход на тихую улочку магической части Лондона.
Представляя себе эти двери, Драко, словно обжегшись, отскакивал от окошка и снова начинал почти бегать по камере. Тогда его походка была такой неровной, что каждый раз выходило разное количество шагов. И, в очередной раз сбиваясь со счета, он необъяснимо злился, как будто точно знать, сколько в этой чертовой камере вдоль и поперек, было жизненно необходимо.
По прошествии нескольких недель такой зацикленно-мелочный интерес к абсолютно незначительным вещам мало того что перестал удивлять Малфоя, но и стал для него неотъемлемой частью существования.
По памяти нарисовать в блокноте генеалогическое древо семьи вплоть века до пятнадцатого, вызубрить список предъявляемых ему обвинений из папки судебного дела, постоянно переставлять и перетаскивать по камере скудный набор мебели, каждый раз не удовлетворяясь результатом... Дни были наполнены ненужными никому, в том числе и самому Малфою, занятиями. Не прекращал он их по одной единственной причине — они помогали хоть как-то скоротать время, создавали иллюзию занятости, ощущение того, что дни заполнены не одним лишь тупым ожиданием, прерываемым ежедневными визитами Поттера и адвокатов.
Адвокаты были отдельной историей. Однажды он даже спросил Поттера, где он таких выискивал, и тогда тот, в первый и единственный раз за все время следствия, наорал на него. Примерно тогда же Малфой понял, что желающих защищать сына Упивающихся Смертью немного. Пусть даже их нанимает сам Золотой мальчик.
Осталось только заткнуться и снова и снова отвечать на одни и те же вопросы — ни один из защитников не задержался дольше, чем на месяц.
Сначала был мистер Лакруа, отечный француз, страдавший излишним весом и говоривший по-английски с дурным акцентом. Входя в камеру, он тут же заправлял за воротник помятой рубашки салфетку и, картавя, начинал допрос, ежеминутно промокая лоб и демонстрируя потные подмышки.
Ему на смену пришла некто мисс… мисс… Даже имени ее Драко не мог вспомнить. Впрочем, она до того напоминала профессора МакГонагалл, что про себя Малфой ее так и окрестил.
После «МакГонагалл» был наглый самоуверенный американец, постоянно улыбавшийся и заверявший, что все будет «ОК», молоденькая выпускница юридического отделения Академии Авроров, не отрывавшаяся от шпаргалок, еще кто-то и еще кто-то…
То, что Малфой по-прежнему оставался под заключением, лично ему самому казалось абсолютно логичным.
Лениво текущие мысли были прерваны звуком шагов вдоль коридора. Даже не прислушиваясь, Драко с легкостью распознал печатающую поступь кого-то из дежурных авроров и торопливые шаги Поттера. Хотя здесь и прислушиваться не нужно было — все как обычно, все по сценарию…
Малфой снова лег на кровать и скосил глаза к квадратному окошку в двери, гипнотизируя его взглядом до тех пор, пока не раздались произнесенные бесстрастным голосом заклинаний, лязг открывающихся засовов и на пороге не появился один из дежурных. Рассматривая его, Драко даже на время вынырнул из апатии — аврор был совсем юным, похоже, только-только выпустился из академии. На вид едва старше самого Малфоя, а может и одного с ним возраста. В лице мальчишки явно читалась гордость — еще бы, распределением в Визенгамот, пусть даже на должность простого охранника, гордился бы любой. Со временем он это исправит, он еще дослужится… И тогда он попадет в настоящий патруль и будет защищать жителей магического Лондона от таких, как этот…
Держа палочку наготове, он первым прошел в камеру и всю ее словно просканировал, прежде чем бросить один единственный неприязненный взгляд в сторону Драко:
— Мистер Малфой, к вам посетитель.
Из-за спины аврора появился улыбающийся Поттер. Убедившись, что все в порядке, мальчишка-дежурный присоединился к ожидающему у двери напарнику и взялся за ручку, через плечо бросив: «У вас есть полчаса».
— Но, мистер…
— Стюарт, мистер Поттер.
— Да, конечно. Мистер Стюарт, я говорил с мистером Саландером…
Малфой скривился — голос Поттера был настолько просительным, как будто перед ним был не юнец-охранник, а глава Визенгамота. Сам бы он так унижаться не стал. «И сдох бы, даже не дожив до следствия», — проскользнула мысль где-то на задворках сознания. А Поттер продолжал:
— Вы, наверное, в курсе, завтра повторное слушание дела мистера Малфоя, и нам было позволено продлить свидание на…
— Мне очень жаль, мистер Поттер, но никаких распоряжений от мистера Саландера не поступало, через полчаса вы должны будете покинуть камеру! — на лице аврора читалось нескрываемое удовольствие. Еще бы, заткнуть за пояс самого Гарри Поттера, героя и спасителя всей Англии! А незачем было спутываться с этим — мальчишка бросил еще один полный презрения взгляд на Малфоя — с этим подонком. Защищает он его! Голубые выродки…
Не произнеся больше ни слова, оба аврора покинули камеру, а Поттер так и остался стоять в ее центре, неуверенно переминаясь с ноги на ногу:
— Я еще поговорю сегодня с Саландером, он же обещал, он…
— Прекрати, Поттер, мне противно, — Малфой снова заложил руки за спину и уставился в окно. — Думаешь, Саландер забыл? Он целенаправленно проигнорировал твои просьбы.
— Ты так считаешь? Может, он просто забыл передать? Я еще зайду к нему, и… — глядя на пренебрежительно сжавшего губы Малфоя, Гарри сбился на полуфразе. — Ну хорошо, он сделал это специально, но я все равно добьюсь повторного визита к нему, завтра же такой важный для тебя день! Драко, я уверен, завтра все решится! Не может быть, чтобы месяцы следствия прошли зря, они точно вынесут постановление освободить тебя, завтра все изменится! — Гарри тараторил, словно боялся, что если он замолчит, то сам разуверится в собственных словах. — Мы бросили на это столько сил, мы так ждали этого дня, мы…
— Поттер.
— Не может быть, что все это зря! Я обещаю, завтра…
— Поттер.
— Завтра будет днем начала новой жизни, завтра…
— Поттер! — Малфой наконец оторвался от разглядывания неба и повернул голову к Гарри, но, несмотря на всю раздраженность тона, лицо его по-прежнему ничего не выражало. — Прекрати. У меня сейчас приступ диабета от твоих слов случится. Просто прекрати.
— Хорошо. Как скажешь, Драко. Просто завтра… — Поттер снова осекся и покорно замолчал. — Все. Все. Как ты?
Малфой только хмыкнул, даже не посчитав нужным ответить на явно глупый вопрос, и Поттер неловко потер лоб:
— Я сегодня несу какой-то бред, да? Прости меня, просто я так волнуюсь… — только теперь он решился подойти ближе к Малфою и осторожно опустился на краешек кровати.
И с каких пор он стал робеть перед Драко? Перед его Драко? Сгорбившись, Поттер уставился на собственные руки и замолчал.
Несколько минут прошли в полной тишине, и Малфой незаметно для Гарри воспользовался случаем, чтобы рассмотреть его как следует.
Вторая магическая война, а потом месяцы судебных разбирательств не прошли бесследно и для него. Ссутулившиеся плечи, неуверенная походка, шрамы, которые, как он знал, покрывали все плечи и спину Поттера, ранние седые волоски в спутанной шевелюре. Куда исчез тот сильный и яркий Поттер, которого он знал когда-то? В которого он и влюбился? Исчез. Испарился, как и тот Малфой, каким он сам был раньше.
Вздохнув, Драко положил руку на бедро Поттера, и тот вздрогнул от неожиданности. А потом внезапно наклонился к Малфою и порывисто его обнял:
— Драко… Я так по тебе соскучился… Я не могу этого объяснить, я вижу тебя каждый день, даже сейчас я здесь, а такое ощущение, что не с тобой, что ты где-то в другом месте. Ты отдаляешься, и я ничего не могу с этим сделать. Где ты витаешь?
— Не говори глупости, Поттер… — Малфой еще раз прерывисто вздохнул и постарался задушить в себе ростки беспокойства о том, что Поттер понимает все, что творится у него внутри. — Не говори глупости… Просто я устал, мы оба устали за эти месяцы. Иди сюда.
Подвинувшись ближе к стене, Драко похлопал рукой по желтоватой простыне. Поттер с готовностью лег рядом, обнимая его и почти накрывая своим телом, уткнулся в изгиб шеи и размеренно задышал.
Говорить было не о чем. Рассказать Поттеру, как прошел его день? А как он, собственно, прошел? Проснуться — поесть — лечь на кровать и ждать. Очень содержательно.
Спросить, что делал сегодня сам Поттер? Будто он и без этого не знал — весь день Гарри разбирал пухлые пачки документов в Министерстве. Ну и еще носился между этажами вместо совы, разнося служебные записки. Незавидна участь национального героя, ставшего на защиту Упивающихся Смертью и их пособников. Но он об этом Поттера не просил. Тот все решил сам.
В глубине души Драко знал, что поступить по-другому Поттер просто не мог. Укрывая его все последние месяцы войны, помогая разыскать родителей после смерти Волдеморта, он просто не мог взять и отступиться. Бросить его, когда столько уже было пройдено вместе, начиная со внезапно вспыхнувшей, какой-то болезненной страсти на шестом курсе Хогвартса, и заканчивая совместными схватками с Пожирателями всего годом позже, когда Малфой перешел на сторону Ордена Феникса.
Сейчас казалось, что этот шестой курс был целую вечность назад, настолько невозможной представлялась обычная жизнь без войны, без потерь, без этой камеры…
— Ты помнишь Испанию, Поттер? — Драко услышал свой голос прежде, чем успел осознать, что это он заговорил.
— Что? — приподнявшись на вытянутых руках, Поттер посмотрел в лицо Малфоя, и в его взгляде сквозило удивление.
— Испанию, Поттер. Тогда, на шестом курсе?
— Да, я понял… Просто ты так внезапно об этом заговорил, — Гарри снова лег рядом, еще теснее прижимая его к себе, словно пытаясь согреть теплом своего тела. Драко всегда был ледышкой, а сейчас вовсе напоминал каменную стену камеры. — Конечно, я помню… Ни разу не пожалел, что мы тогда сбежали, а ты?
— И я, — несмотря на по-прежнему односложные ответы, голос Драко заметно потеплел. Юноша, погрузившись в воспоминания, одной рукой обнял своего партнера.
Сбежать из Хогвартса тогда, осенью на шестом курсе было поистине безрассудной идеей, и сейчас Драко даже сомневался, что это предложил Поттер. А тем более удивительно было, что все удалось — и выбраться за пределы антиаппарационного барьера во время прогулки в Хогсмите, и благополучно добраться до места, не расщепившись по дороге. Какой это был город? Даже названия его Малфой не запомнил, в памяти отложились только какие-то куски воспоминаний, яркие, как в калейдоскопе, но такие же сумбурные. Залитая солнцем набережная, переполненная толпами туристов; маленькое кафе под полосатыми зонтиками и потрясающе вкусное мороженное; непрерывно улыбающийся Поттер в драных светлых джинсах и легкой рубашке, купленных в ближайшем магазине. Потом вечер на пляже рядом с костром, медленно тускнеющее небо и языки пламени, разгорающегося с каждой минутой, словно вытягивающего энергию солнца. И сумасшедший торопливый секс здесь же, на прохладном песке, когда страх быть застигнутыми только распаляет чувства, когда хриплые стоны партнера вышибают из головы остатки здравого смысла, а нежные руки и губы, исследующие тело, ласкающие каждые его сантиметр, заставляют забыть, что это — всего на один день, что за пределами маленького рая продолжают тлеть угли войны…
— Что с нами стало, Поттер? — голос Драко снова не выражал никаких эмоций. — Почему мы так изменились? Или это изменились люди вокруг? Почему оппозиционное правительство после победы превратилось в какую-то средневековую инквизицию, преследующую всех неугодных? Почему в Азкабане сидят десятки людей, которых хотя бы заподозрили в пособничестве Волдеморту, а еще сотни ожидают приговора? Почему герой магической Англии варит кофе в Министерстве страны, которой он принес победу? За то, что не отступился от своих идей? За то, что попытался защитить близких?
— Мы уедем.
Малфой расхохотался, и Гарри вздрогнул от неожиданности, настолько этот истерический смех был нехарактерен для Драко. Особенно, для нынешнего Драко.
— Поттер, иногда я удивляюсь сам себе. Как я мог влюбиться в такое дитя, как ты? Не иначе, склонность к педофилии.
Гарри непонимающе насупился, а Малфой как ни в чем не бывало продолжил:
— Ты серьезно считаешь, что завтрашним слушанием, даже — ДАЖЕ — в случае положительного решения, все закончится? Что меня просто возьмут и оправдают по всем пунктам обвинения? Что тебя прекратят гнобить за «предательство интересов правосудия»? Что нас, в конце концов, выпустят из страны?
— А ты так не считаешь?
Драко остыл так же внезапно и, прикрыв глаза, запустил пальцы в спутанные смоляные пряди с тонкой паутинкой седины, неловко их перебирая:
— Я не знаю, Гарри. Я уже ничего не знаю и ни во что не верю. Эти полгода в камере отбили у меня охоту надеяться хоть на какой-то положительный исход.
Видимо, в его голосе было больше отчаяния, чем думал сам Малфой — Гарри порывисто приподнялся и сел на кровати, вздергивая Драко вместе с собой. Схватив его за плечи и впившись ногтями в кожу, он заглянул ему в глаза:
— Малфой, а мне ты веришь?
Драко молчал, отвернувшись в сторону окна. В свинцово-сером небе пролетело несколько птиц, и он проводил их тяжелым взглядом.
— Малфой? — Поттер протянул руку и за подбородок повернул юношу лицом к себе. Серые, чуть мутные глаза снова ничего не выражали, и Гарри с внезапной озлобленностью сильно встряхнул Драко за плечи, пытаясь вызвать у него хоть какие-то эмоции:
— Малфой, ты веришь мне? Если нет, то зачем все это? Зачем мы боремся? Зачем вообще была эта чертова война? Что она дала тебе, мне? Ты счастлив после нее?
— Да.
— Что? — забывшись в приступе гнева, Поттер не сразу понял, о чем говорил Драко.
— Да. Я верю тебе.
— Вот. Запомни это. Я обещаю тебе, что скоро все закончится, слышишь? Рано или поздно ты выйдешь отсюда свободным. Мы уедем, начнем все с начала и это время будем вспоминать, как страшный сон. Я даю слово.
Вырвавшись из объятий, Малфой вскочил и, споткнувшись и едва не упав, зашагал по камере. Шесть шагов вдоль и четыре — поперек. И так мили и мили.
Несколько минут Поттер просто наблюдал за ним, а потом вытянул руку и резко дернул Драко на себя, усадив на колени. Тот покорно затих, словно забыл, что несколько секунд назад метался по камере как загнанный зверь.
От внезапного резкого стука в дверь оба юноши вздрогнули, никто из них не услышал приближения авроров. Снова отпирающие заклинания, грохот замков, и на пороге появились дежурные.
— Мистер Поттер, время вышло, прошу вас, покиньте камеру, — неприязненно процедил тот самый молоденький аврор, даже не пытаясь скрыть отвращения и рассматривая двух мужчин, в обнимку сидящих на кровати.
Покорно кивнув, Гарри снова повернулся к Малфою и, наклонившись, прижался лбом к его лбу:
— Один день. Драко, потерпи еще один только день, и все закончится.
Губы Малфоя искривились в подобии ухмылки:
— Оно не посмеет не закончиться, ведь ты дал слово.
— Да.
— Мистер Поттер! — дежурный повысил голос, прерывая их.
— Я ухожу, сэр… — и снова, обращаясь к Драко: — До завтра? Я приду на слушание.
— Конечно ты придешь.
— Мерлин знает, как я не хочу оставлять тебя здесь, но…
— Мистер Поттер, не заставляйте меня принимать меры!
— Поттер, проваливай, а то тебя действительно решат со мной не разлучать до завтра, — Драко крепко сжал его ладонь и на несколько секунд прижался губами к губам Поттера.
Аврор скривился и сплюнул на пол:
— Это было последнее предупреждение, мистер Поттер, вы вынудили…
Не дослушав его, Гарри сорвался с кровати и, больше не оборачиваясь, быстрым шагом покинул камеру.
Малфоя аврор не удостоил даже взглядом и, как только Поттер вышел, сам оставил камеру, захлопнув за собой тяжелую дверь.
Снова наступила тишина. Почти час Малфой просидел на кровати, не меняя позы, а потом, словно сбросив с себя оцепенение, встряхнулся и встал. Заложил руки за спину.
Шесть шагов вдоль и четыре — поперек. Под его неровные шаги снова ложились мили, туго скрученные в пространство одной единственной камеры предварительного заключения при Визенгамоте. А еще одна миля, последняя, ждала за железной дверью.
Vova
