Чарли

Я рос счастливым ребенком: без предрассудков и жестких рамок чистой крови. За это следует поблагодарить моих родителей: строгую любящую мамочку, чье терпение было коротким, как летний дождь, и таким же отрезвляющим. Ни одна из шалостей не оставалась незамеченной. Приклеенные ботинки, измазанное ваксой лицо Билла, лягушка в ридикюле тетушки Мюриэль, все это — лишь краткий список подвигов, которыми я до сих пор горжусь. Вот только мама не разделяла моего энтузиазма. В итоге почему-то всегда страдали уши. Пунцовые — они вызывающе топорщились из-под шапки вечно спутанных волос. Было так обидно! Но как по-другому она могла справиться со всеми нами? Никак. Теперь, спустя много лет, я это понимаю.

Мой отец — добродушнейший из волшебников. И порой это доходило до абсурда: его добротой и отзывчивостью часто пользовались все — начиная от честолюбцев и кончая бездарными бюрократишками. Со стороны они выглядели глупо в своем стремлении быть внушительней, чем на самом деле. Своеобразный планктон, выдающий себя за рыбу. А отец им помогал, не замечая, что они смеются над его чудачествами и любовью к магглам.

Мое детство прошло спокойно, размеренно, в окружении привычных и до боли знакомых вещей. Я до сих пор хорошо помню, как весной цвели яблони. Нежные, белые цветы украшали деревья вплоть до конца апреля. Мы с Биллом любили играть в их тени. Нашей главной забавой было разложить на пледе бисквиты, спрятаться в зарослях жимолости и затаиться, поджидая садовых гномов. Вы не поверите, но я обожал наших маленьких друзей! Особенно мне нравилось играть с ними. Заманивать поближе, заставляя терять бдительность, а потом выскакивать из кустов и, размахивая руками, ловить. Иногда нам это удавалось, иногда нет. Но было весело. Нет, не подумайте, что я пугал гномов из вредности. Отнюдь! Эти злобные уродцы со сморщенными лицами и острыми зубами доставляли маме много забот, поэтому мы с братом старались как можно чаще гонять их, чтобы они меньше вредили в саду и огороде.

Однажды зимой, когда Перси был совсем маленьким, а близнецы еще не родились, к нам приехал гость: какой-то дальний родственник, приходящийся отцу троюродным братом дочери родной сестры его матери. Мистер Стюарт Уизли.

Это был невысокий, крепко сбитый мужчина средних лет. Я не запомнил его лица. Мне оно показалось совершенно обычным и неинтересным. Куда больше меня заинтересовали руки гостя: большие, грубые, покрытые мозолями и шрамами. Помню, я тогда удивился, рассматривая широкую ладонь. Спросил, заикаясь и ужасно смущаясь, почему они такие страшные. Дядя Стюарт рассмеялся и объяснил, что он много работает с магическими животными. И это не всегда безопасно.

Билл полюбопытствовал:

— Вы их дрессируете?

— Нет, что ты, малыш! — наш разговор забавлял его, поэтому он с удовольствием начал объяснять: — Разве можно заставить единорога прыгать через бревно? Или научить дракона плеваться пламенем на счет три? Глупости все это! Моя работа состоит в том, чтобы помогать зверям, а не сажать их в клетку. Многие из них очень умны, — сообщил он нам, понизив голос.

Билл недоверчиво хмыкнул. Я же внимал каждому слову, ни на миг не сомневаясь, что дядя говорит правду.

— Дядюшка Стюарт, а вы видели драконов? — шепотом спросил я.

— Да, — важно кивнув, волшебник поманил нас рукой, предлагая устроиться поудобнее — рассказ обещал быть долгим.

Я не помню дословно, что мистер Уизли говорил в тот зимний вечер. Но несколько фраз крепко засели у меня в голове. И, спустя многие годы, помогли принять важное решение, навсегда изменившее мою жизнь.

— Драконы — удивительные существа: сильные, хитрые, свирепые, жестокие, бескорыстно любящие лишь небо. Свободный полет — их жизнь, а падение — одна из многих ее граней. Ты можешь годами изучать повадки ящера, ухаживать за ним, взращивая хрупкую привязанность. Но стоит ему потерять к тебе интерес — и он навсегда улетит, отхватив на память громадный кусок мяса. В них нет любви, а есть только жажда неизведанного. И когда они найдут это подлинное сокровище — ухватятся и никому не отдадут. В этом и заключается их сущность: стремление обладать.

В этих словах было заключено гораздо больше, чем мой детский разум мог тогда понять. Я представил дракона. Огромный, чешуйчатый зверь, лежащий в пещере, наполненной галлеонами. Он притворяется спящим, поджидая волшебника. Глупец крадется, приближается все ближе и ближе, чувствует зловонное дыхание ящера, задыхается от невыносимого жара, исходящего от его тела… Протягивает руку и берет пригоршню монет. Они блестящие, теплые, тяжелые. Конечно, я никогда не держал в руках галлеоны, но отчего-то был уверен, что они на ощупь именно такие. А еще должны обязательно вызывать счастье, переходящее в эйфорию: настолько сильную, чтобы волшебник не заметил притворства дракона — и погиб, так и не выпустив из рук золота.

* * *

Хогвартс с первой минуты пленил мое воображение. Тогда все было невероятным, волшебным, безумно интересным. Учителя невольно внушали уважение. Волшебный потолок, лестницы, передвигающиеся в совершенно непредсказуемых направлениях, даже привидения — и те вызывали трепет в моем сердце. Счастливое неведенье продолжалось ровно два месяца. До первого оскорбления, брошенного вслед Биллу.

— Эй, Уизли! — окликнул брата слизеринец. — Я слышал, что у твоей семьи детей больше, чем галлеонов. Может, твоему папаше продать младшего в маггловский цирк, а? Как тебе идейка?

— Блестяще, Грегори! Вреда от этого не будет, зато сразу появятся деньги, — ответил ему высокий, похожий на каланчу мальчик с большими передними зубами. — Тогда они смогут дожить до весны. А там травка появится, цветочки зацветут, и…

Он не закончил фразу. Билл отбросил его чарами к стене. Слизеринец ударился головой и потерял сознание, а брата наказали: сняли баллы с факультета и отправили на отработку. За что? Я никак не мог понять, что он сделал не так. Я на его месте еще и врезал бы этому парню, чтобы он больше не открывал свой поганый рот.

Мне было обидно. Как можно так относиться к человеку, совершенно не зная его? Хотелось наслать на обидчика самое жуткое и болезненное проклятие. Доказать, что он не имел права так говорить. А еще — заплакать. Но ведь мальчики не плачут. Так говорит отец, и я ему верю. А Билл плакал. Я нашел его в гостиной факультета: сгорбленного, с вздрагивающими плечами и опухшим от слез лицом. Я сел рядом с ним на диван, положил руку ему на плечо, хотел поддержать, показать, что я взрослый. Наверняка со стороны это выглядело нелепо — но, кажется, ему помогло. Больше Билл не раскисал и всегда давал отпор недругам.

С того времени я начал замечать мелкие, неприятные детали. Косые взгляды слизеринцев, смешки за спиной. Позже, когда я подрос, то стал немного стыдиться старых мантий и подержанных учебников. У родителей не было денег купить новых. Все же семеро детей в семье! Я не жаловался, просто пытался побороть чувство неловкости каждый раз, когда приезжал в школу после каникул.

Среди сверстников я не был душой компании. Но меня любили. Друзья говорили, что я добрый и отзывчивый, совсем как мой отец. Это сравнение вызывало во мне теплую волну, сглаживающую множество шероховатостей. И в то же время я не позволял смеяться надо мной. Магией, словами, кулаками доказывал, что я тоже волшебник. И никто не имеет права оскорблять мою семью.

Со временем все поняли, что я могу постоять за себя. Мой друг, Энтони Спенсер, в шутку называл меня бладжером. Дескать, разгоняется медленно, но как попадет — мало не покажется. Я лишь посмеивался, испытывая удовольствие от своеобразного комплимента.

Школьные годы проходили весело: мы учились, развлекались, влюблялись. На четвертом курсе я прошел отбор и стал ловцом команды Гриффиндора. Родители гордились мной. Даже купили метлу. Чистомет 999, прозванный за маневренность ящерицей. Конечно, модель была не самой новой и скоростной. Тем не менее, я влюбился в нее сразу же, как увидел. А потом еще полгода всем рассказывал, какая она быстрая и замечательная.

Мою первую любовь звали Клер. Стройное синеглазое создание. Она обожала красные ленты и часто оплетала ими свои светлые волосы. Мне нравилось в ней все, начиная от дерзкой улыбки и кончая короткими ситцевыми платьями, которые она носила летом. Первую неделю я упивался новыми ощущениями, захлестнувшими мою бедовую голову. Вторую — неловко флиртовал и набирался смелости пригласить ее на свидание. И вот, спустя восемнадцать дней я, ужасно смущаясь, подошел к ней и спросил:

— Клер, ты пойдешь со мной погулять вечером?

Она в ответ глупо хихикнула, окинула меня заинтересованным взглядом и… завизжала. Я тогда еще удивился, как у такой хрупкой девушки может быть настолько пронзительный и гадкий визг. Как у бэньши, честное слово!

Я отошел в сторону и внимательно посмотрел на свою подругу. Ее мантия пылала. Алые языки пламени вспыхивали на плотной материи, время от времени касаясь кожи. Конечно, если бы это было настоящее пламя, то Клер давно уже вспыхнула как головешка. А так лишь прыгает на месте и пытается стряхнуть с себя жалящие ленты. Недолго думая, я направил на нее палочку и выкрикнул:

— Агваменти максима!

Поток ледяной воды обрушился на бедную девушку. За несколько секунд струя потушила магические «огоньки», и Клер остановилась, со злостью глядя на меня. Возмутительно! Как будто это я виноват, что ее заколдовали! Мокрая, дрожащая и красивая, как выдра после купания, она прошипела что-то нелицеприятное в мой адрес и убежала. А я остался стоять посреди коридора, ошарашено глядя ей вслед. Оказывается, любовь может быть короче жизни бабочки-однодневки…

Дня через два близнецы пришли рассказать мне о своей проделке и — невероятно! — извиниться. Разумеется, они не чувствовали себя виноватыми. А свою безобразную выходку объяснили тем, что Клер им не нравится.

— Плохая волшебница! — заявил Джордж.

— Стерва, — подтвердил Фред.

А потом близнецы обменялись лукавыми взглядами и рассмеялись. Мальчишки… Спустя некоторое время, я понял, что они были правы. Клер, этот ангелочек с кукольным личиком, умудрялась встречаться с двумя парнями одновременно. К тому же закрутила роман с нашим новым преподавателем ЗОТИ. Эх, чувствую, в следующем году это место вновь будет свободно. Вот так мальчишки-первокурсники уберегли меня от огромного разочарования под именем «Клер».

* * *

— А у нас новый преподаватель по полетам! Така-а-ая красотка, — мечтательно протянул Энтони.

Я понимающе улыбнулся. Мой друг любил многое приукрашать, особенно истории о своих похождениях. Каждый раз он описывал невероятной красоты вейлу, которая готова была на все, стоит ей лишь намекнуть. На самом деле за всю свою недолгую жизнь Энтони встречался с одной только девчонкой, и то она была его кузиной.

— И как же ее зовут? — спросил я, продолжая протирать древко метлы. У капитана команды все должно быть идеально: и метла, и форма, и тактика игры.

— Хуч! Даниэль Хуч! — незамедлительно ответил мой приятель, а затем заявил: — Ты обязан с ней сегодня же познакомиться!

— Зачем?

Я искренне удивился. Непривычно властные нотки звучали в голосе Спенсера.

— Затем, что она будет судить наш матч со Слизерином. И выйдет неплохо, если мы в первые же дни покажем себя с лучшей стороны.

— Допустим. Ну а причем здесь я? — я все еще не мог понять, к чему клонит мой лучший друг.

— Ты — капитан, и поэтому должен….

Что и кому я должен, меня совсем не интересовало. В августе, когда я узнал о том, что мне дали значок капитана, я был счастлив — это ведь то, к чему я стремился с третьего курса! Но на самом деле все оказалось совсем не так радужно, как я себе представлял. Сначала поиски новых игроков взамен ушедших, потом изнуряющие тренировки и постоянная необходимость быть всегда собранным и серьезным. Наверное, нечто похожее в свое время чувствовал Билл, когда его назначили старостой школы. Сейчас он работает в Египте, занимается любимым делом и вспоминает о старушке-Англии раз в месяц, когда пишет письмо родителям или присылает открытку на какой-нибудь жутко важный праздник. Думаю, он был рад вырваться из душного Лондона. А избавление от маминой убийственной заботы и вовсе можно считать за счастье.

Наша первая встреча с мисс Хуч произошла лишь через несколько дней. Стройная женщина с коротко стриженными белоснежными волосами не вызвала во мне никакого интереса. Миловидное лицо, насмешливые желтые глаза. Красивые. И повадки хищной птицы: осторожные, изучающие и немного отчаянные.

Мы обменялись любезностями, поговорили о погоде, а потом благополучно забыли о существовании друг друга до первого матча сезона. В то время я встречался с Джессикой Уиллис. О, Джессика! Она каждый раз исправно сопровождала меня на тренировку по квиддичу, посылала томные взгляды и искренне верила, что этот вид спорта создан для того, чтобы глазеть на красивых накачанных парней. Воздушные «бочки», пике, финты и тройной переворот были для нее пустым звуком. Зато она готовила вкусные сэндвичи и потрясающе целовалась. Со временем девушка могла бы стать второй Молли Уизли: такой же энергичной, такой же закоренелой домохозяйкой, пьющей по понедельникам чай в компании подруг. Энтони уже сейчас подшучивал над нами и называл «сумасшедшей семейкой». Джессика от этого сравнения была в восторге. А я…. Я всегда хотел большего. Хотел встретить умную, красивую, веселую девушку, которую смог бы полюбить. Такая вот наивная детская мечта, приправленная толикой романтизма.

Матч мы выиграли, оставив этих надменных снобов с носом. Покрасневшее, перекошенное от ярости лицо Гаррисвиля, капитана команды Слизерина, надо было видеть. Казалось, он готов придушить меня голыми руками за то, что я раньше него поймал снитч. Тогда я лишь посмеялся над его бессилием и отправился вместе со своей командой праздновать победу в общей гостиной, легкомысленно полагая, что трусливая душонка слизеринца как всегда заставит своего хозяина осторожничать.

Но я его недооценил. Этот… нехороший волшебник запустил в меня проклятием, когда я возвращался вечером с тренировки. Исподтишка, стоя за моей спиной. А потом гаденько посмеивался, глядя, как из глубокого пореза на моей руке хлещет кровь. Не то чтобы ранение было смертельным, но оно доставляло массу неприятностей. Я сидел на земле, пытаясь дрожащими пальцами завязать узел на самодельном жгуте: кровоостанавливающее заклинание вылетело у меня из головы. Я попробовал вспомнить хоть что-то из брошюры «Как оказать первую помощь раненому». Хорошая была бумажка. Я из нее сделал целых двух голубей.

В таком плачевном состоянии меня и нашла мисс Хуч. Она ничего не сказала, лишь окинула цепким взглядом мое испачканное лицо, взмахнула палочкой, останавливая кровь, помогла мне подняться и, поддерживая за плечи, повела куда-то. Ноги неохотно меня слушались, и я то и дело спотыкался. Было ужасно стыдно за свою неловкость.

Когда мы оказались в больничном крыле, она перепоручила заботу обо мне мадам Помфри. Пока медсестра залечивала мою рану и отпаивала зельями, мисс Хуч не сводила с меня взгляда. Это раздражало, но в то же время было приятно. За весь вечер женщина сказала лишь пару слов, и то они были адресованы не мне. Когда-то я услышал, что молчание может быть красноречивее слов. Теперь я был полностью согласен с этим утверждением. Поворот головы, сердито сомкнутые губы, слегка заинтересованный взгляд, — все это как будто кричало о том, что она знает о моих неприятностях.

Мисс Хуч сказала декану, что со мной произошел несчастный случай на тренировке. Зачем она солгала? Я не знал. Может, это всего лишь мимолетный каприз или жалость.

С того случая прошло несколько недель. Конец учебного года и экзамены стремительно приближались. А я не мог ни о чем думать, кроме мисс Хуч. Все ломал голову над ее совершенно нелогичным поступком.

Гаррисвильду я отплатил той же монетой. Только вместо увечий, слизеринец пробыл несколько незабываемых часов в шкуре лягушки. По правде говоря, таким — зеленым, толстым и безголосым — он мне нравился гораздо больше.

Прошло несколько недель, а мысли о поступке мисс Хуч по-прежнему не давали мне покоя, навязчиво лезли в голову и нашептывали противным голоском, что это все неспроста и она обязательно потребует что-то за свое молчание.

Наконец-то набравшись смелости, я решил прямо спросить преподавательницу, почему она меня прикрыла. Все же выпускной курс, проблем можно было легко избежать. Тем более что директор Дамблдор всегда снисходительно относился к гриффиндорцам.

Я разузнал, где находятся ее комнаты, пришел, постучал в дверь и замер в ожидании. Сердце стучало в груди пойманной птицей. Все-таки моя затея — большая глупость. Но я намеревался довести дело до конца. Я же упрямый!

Ждать пришлось долго. Она отсутствовала более часа. Вернулась женщина усталой. В руках у нее я заметил жуткий на вид вазон с пестрыми цветами. Ничего не сказав, она отдала ношу мне и отперла дверь.

— Поставь его на стол, — и она махнула рукой в сторону окна.

Я подчинился. А потом замер, совершенно не зная, как себя вести и что говорить. Все умные слова вылетели из моей головы, стоило встретиться с ней взглядом. Как всегда, смотрела она цепко и насмешливо. Знала ли мисс Хук, зачем я пришел? Возможно. Но ни она, ни я в тот вечер не заговорили о делах. Вместо этого Даниэль спросила:

— Выпьешь чаю?

— Да, — ответил я, продолжая топтаться на месте. Я не знал, что следует говорить и как себя вести с ней. Просто чувствовал, что надо согласиться. На тот момент это было самым верным из всех возможных решений.

* * *

Обычный жест вежливости стал началом наших странных отношений. Я приходил к мисс Хуч после занятий: иногда исполнял мелкие поручения, иногда наблюдал за ней. За несколько недель я многое узнал о Даниэль. Она любила пить чай с вишневым джемом, обожала квиддич и полеты на метле. Знала наизусть всех волшебников, которые в то или иное время побеждали во Всемирном Чемпионате. А еще у нее в гостиной над камином лежали повернутые лицом вниз колдографии в деревянных рамках. Однажды, когда Даниэль ненадолго вышла в смежную комнату, я перевернул одну из них. Там были изображены мужчина и ребенок — мальчик со светлыми, как у Даниэль, волосами. Сын? Не знаю. Я так и не набрался смелости спросить ее об этом. Не зря же она прячет снимки. Я часто задавался вопросом, чем занималась эта женщина до того, как начала работать в Хогвартсе. Была ли у нее семья? Работа? Хобби? Что заставило ее добровольно заточить себя в школе, когда там, за каменными стенами, бурлит жизнь? Шло время, а я так и не узнал ничего из того, что было по-настоящему важно.

Сейчас она живет одним днем. Раз за разом исполняет монотонную работу, возится с первокурсниками, завтракает в Большем зале. Холодная, безжизненная и такая недосягаемая. Счастливой эта женщина себя чувствует лишь в полете. В глазах появляется задорный блеск, на щеках — румянец. А еще она смеется, счастливо и беззаботно. В такие моменты Даниэль прекрасна.

На моем лице невольно возникает улыбка, когда я вспоминаю упорство, с которым она спорила со мной. Доказывала, что Росс не может быть вратарем Гриффиндора, потому что неповоротлив, рассеян и глуп.

— Совсем как я, — подытожил я ее гневную речь.

Она на мгновение замерла с открытым ртом, а потом расхохоталась. Я ухмыльнулся в ответ, смерил взглядом помятую мантию, тощие ноги, обутые в старые сапожки. На щеках были заметны очаровательные ямочки, а под глазами — морщины. И я вдруг понял, что давным-давно влюбился в нее.

* * *

Было сложно. Мне так много хотелось ей сказать, но слов почему-то не находилось. Странно, да? Я хотел обнять ее, поцеловать, но что-то каждый раз меня останавливало. Я не робкий парень. Отнюдь. Просто рядом с ней я чувствовал себя ребенком. Отчаянно счастливым ребенком.

Я расстался с Джессикой. Сдал экзамены. Все шло просто замечательно, и казалось, что можно преодолеть любые препятствия. Опьяненный своими чувствами, я вновь пришел к ней. Не для того, чтобы выпить чаю или помочь организовать прощальный матч по квиддичу. Я решился рассказать Даниэль о своих чувствах. Глупо, правда?

Она открыла дверь и впустила меня. И вновь у меня возникло тревожное ощущение, что она знает, зачем я к ней пришел. Но в этот раз я не намерен был так просто сдаться. Безнадежная самоуверенность ощущалась в каждом моем движении, вздохе, взгляде. А она все молчала…

Тогда я впервые прикоснулся к ней. Осторожно обхватил ладонями ее лицо и заглянул в глаза. Боялся, что она оттолкнет, накричит, прогонит.

Даниэль нерешительно смотрела на меня, словно не могла понять, что происходит. Когда я начал говорить, спотыкаясь через слово и краснея, она остановила меня. Закрыла маленькой ладошкой мой рот и прошептала:

— Молчи.

А потом поцеловала. Этот поцелуй не был самым лучшим в моей жизни. Немного неловкий и совершенно лишенный страсти, он все же стал самым желанным и необходимым.

Даниэль была старше меня на десять лет, гораздо опытнее и искушеннее. И в тоже время в сотни раз уязвимее. Плотный кокон отчужденности, которым она отпугивала от себя людей, лопнул. Мне лишь оставалось уничтожить ошметки одиночества, глубоко въевшиеся в ее душу. Я тешил себя надеждой, что смогу вытеснить, затмить, изгнать призраки прошлого. О да! Я был ужасно самоуверен.

Вечер закончился в ее постели. Я ласкал ее, целовал, стремясь доставить удовольствие. Вдох. Она стонет, выгнув спину и комкая пальцами простыни. Выдох. Я выхожу из нее, чтобы тут же войти глубже, быстрее, жестче. Вдох. Ее язык выводит волшебные узоры на моей влажной коже, и я со свистом втягиваю воздух сквозь крепко сжатые зубы. Выдох. Она шепчет мое имя, почти достигнув грани, шагнув за которую, умираешь и вновь возрождаешься. Как дракон, для которого смерть — лишь одна из граней жизни…

* * *

Утром меня ждал сюрприз. Она напоила меня потрясающе вкусным чаем и указала на дверь. Увидев на моем лице непонимание и горечь, она невесело усмехнулась.

— Ты и вправду верил, что эта ночь будет иметь продолжение? — спросила она, вертя в руках чашку.

Отчего-то именно эти слова было больнее всего слышать. Наивный дурак! Я не ответил. Как ошпаренный я выбежал из ее комнат, совершенно не зная, куда идти. Было обидно, горько. Я злился на нее за жестокость, а на себя — за доверчивость. Импульсивность, присущая всем Уизли, вместе с подростковым максимализмом оказали мне медвежью услугу. Вместо того, чтобы поговорить с ней и попытаться понять, почему она так поступила, я убежал. Убежал, показывая всему миру, какой я обиженный и несчастный.

Сглупил, каюсь. Но было слишком поздно.

Она взяла отпуск и уехала, не дождавшись прощального ужина. Я же несколько дней спустя навсегда покинул Хогвартс, получив диплом.

Жизнь человека похожа на качели. Когда они раскачиваются, ты в предвкушении подаешься вперед навстречу новым ощущениям. Взлетаешь, отрываясь от земли, стремясь ввысь, к солнцу и падаешь. Потому что толстые канаты реальности тянут тебя назад, не давая вздохнуть. И такая желанная свобода вновь становится недосягаемой. Ты понимаешь, что вся твоя жизнь замкнута в порочном круге: раскачивание, взлеты, падения. Невыносимо.

Приехав домой, я застал у нас в гостях дядю Стюарта. Он приветливо улыбался и с пониманием смотрел на меня. Словно знал, что меня мучает.

В тот вечер я впервые напился до свинского состояния. И, кажется, сболтнул что-то лишнее, потому что утром дядя предложил мне работу в Румынии. Помятый, с гудящей головой, я маленькими глоточками пил антипохмельное зелье и пытался понять, что мне делать дальше. Дядя сказал:

— Поверь, парень, это тебе сейчас необходимо. Время и расстояние — лучшие лекари.

И я поверил ему.

* * *

Работа с драконами была сложной, но интересной. И я ни капельки не жалел, что отказался от должности помощника мистера Я-все-про-всех-знаю в Министерстве Магии. В самом деле: возня с бумажками под присмотром заместителя начальника отдела кадров — не самое лучшее времяпровождение. Прошло полгода. За это время я с горем пополам разобрался в себе, разложил все по полочкам и в тысячный раз обозвал себя безмозглым троллем. Потому что до сих пор был по уши влюблен в мисс Хуч — в ее смех, упрямство и трогательную беззащитность, которую она успешно скрывает за ширмой льда и отчужденности. Так просто, так сложно.

А потом мне пришло письмо от Даниэль. Длинное, сумбурное, запутанное и робко вопрошающее: «Можно?». Моя мисс Хуч, мой самый любимый дракон, спрашивала, можно ли ей вновь стать частью моей жизни. Я ответил ей. Не сразу, но все же… Первый шаг был сделан. За ним последовали второй и третий.

Моя жизнь вновь обрела смысл. И хотя она состояла из выматывающей работы с драконами и писем, приходящих дважды в неделю, я чувствовал себя счастливым.

Через год я вернулся в Англию, на празднование юбилея мамы. Как же я был рад вновь увидеть родителей! Папа остался таким же добродушным, а мама — энергичной и веселой. Перси стал еще занудливей и, по словам близнецов, большей напыщенной задницы во всем Хогвартсе не сыскать. Фред и Джордж подросли и с успехом доводили окружающих до белого каления своими шуточками. Рон и Джинни все так же приветливо улыбались мне.

Прежде чем вернуться в Румынию, мне оставалось уладить еще одно дело. Даниэль. Мы договорились встретиться с ней в «Дырявом котле». Приехав туда, я узнал у старого Тома, что мисс ждет меня наверху, в комнате номер восемь. Поднимаясь по лестнице, я гадал, зачем она сняла номер. Конечно, глупо тешить себя надеждой, что Даниэль ожидает меня в постели, обнаженная, томная, и до неприличия возбужденная.

Я на минуту замер перед дверью, размышляя, стоит ли это делать? И понял: стоит. Потому что мисс Хуч — это сокровище, охраняемое безжалостным драконом. Нет! Дюжиной драконов, созданной ею же в своем воображении. Они жадные, нетерпеливые и только и ждут, когда я засомневаюсь, дам слабину и отступлю. Наивные!

Я без стука вошел в комнату. Она сидела за столом, с неизменной чашкой чая. Такая одинокая, такая родная. И совсем не изменившаяся. Кажется, что только вчера я убежал, чтобы вернуться следующим утром. Мерлин, каким я был дураком!

— Привет! — поздоровался я, подходя ближе.

Она подняла голову. Улыбнулась. Встала из-за стола и порывисто обняла меня, словно я был самым дорогим для нее существом во всем мире.

— Я уже не надеялась… Чарли, прости…

Я остановил поток слов, коснувшись пальцами ее губ. Наклонился, провел носом по щеке, вдыхая до боли знакомый запах. Поцеловал в краешек рта и шепнул:

— А вот теперь помолчи ты.

Драконы не умеют любить, им знакома только жажда неизведанного. И когда они найдут это подлинное сокровище — ухватятся и никому не отдадут. В этом и заключается их сущность: стремление обладать. Я слишком долго шел к принятию этой истины и теперь ни за что не отпущу мое сокровище. Мою Даниэль.