Немного солнца

В начале ноября тысяча девятьсот двадцать второго года Джордж Карнарвон, он же граф Порчестерский, меценат и собиратель древностей, и его протеже, фанатичный археолог Говард Картер, после долгих лет поисков наконец добрались до своей конечной цели. Два английских джентльмена обнаружили и вскрыли гробницу мальчика-фараона по имени Тутанхамон. Печати на гробнице были целы: это позволяло надеяться на то, что грабители не успели добраться до несметных сокровищ, таившихся внутри.

После нескольких месяцев раскопок подданые Великобритании, их коллеги и помощники наконец-то спустились в погребальную камеру. Открытие не разочаровало их: мумия фараона осталась нетронутой, как и его саркофаг; несметное количество сокровищ для кошелька и ума было найдено внутри. Утварь, драгоценности, трон из чистого золота и золотые же носилки, предметы искусства, чудом сохранившиеся фрески — всего этого еще не касалась рука алчного вора.

Случай не преминули назвать археологическим открытием века. Все газеты и научные издания славили Картера и Карнарвона, а их менее удачливые коллеги кусали локти от зависти. Они явили миру древнего фараона, о котором доселе не было известно почти ничего, кроме его имени и пару раз упомянутых в летописях дат правления и смерти.

Однако ликование публики продолжалось недолго. Спустя еще четыре месяца оно начало сменяться страхом. Несчастный граф скончался в апреле двадцать третьего года то ли от воспаления легких, то ли от лихорадки, так никогда и не вернувшись на свою историческую родину. В течение года на тот свет отправились археологи Артур Мейс и Арчибальд Рейд, а друг Карнарвона, американец Джордж Голд, которого товарищ сам водил в гробницу, чтобы показать результат своих трудов и огромных финансовых вложений, погиб при невыясненных обстоятельствах. Двое рабочих, принимавших участие во вскрытии усыпальницы Тутанхамона, наложили на себя руки без видимых на то предпосылок. Еще пару лет спустя скончался личный помощник мистера Картера, Ричи Бартель, затем по неизвестным причинам покончил с собой родной брат Карнарвона, за ним последовала и вдова графа... Жертвами неведомого рока стали свыше двадцати человек и среди них были как участники экспедиции, так и их близкие, да и просто визитеры «Золотого чертога».

Через восемь лет из всех первооткрывателей и их помощников в живых остался только Говард Картер.

В течение долгих лет продолжали циркулировать различные неприглядные слухи: что Картер сам всех прикончил, чтобы слава досталась лишь ему; что он на самом деле ничего не открывал, гробница была фальсификацией, а сокровища — подделкой, и так далее. Однако самым главным, самым жутким слухом, при упоминании которого многих охватывал суеверный ужас, был слух о так называемом «Проклятии фараонов». «Тутанхамон и жрецы его двора прокляли гробницу» -так говорили люди.

«Любой, кто ступил бы в нее первым, любой, кто коснулся захороненных драгоценностей, был бы обречен. И все они были обречены...»

На самом деле никакого проклятия фараонов в гробнице Тутанхамона не было. Не было даже «закупоренного» в подземелье вируса, поражавшего дыхательные пути, о котором четверть века спустя заявил профессор медицины Дин Таха. Вирус, который живет несколько тысяч лет в гробнице? Это абсурд. Половине участников экспедиции, между тем, было за семьдесят. Карнарвон умер от заражения крови, порезавшись во время бритья. Такое бывает. Его женушка была слаба здоровьем и, кстати, тоже отнюдь не молода — на момент смерти леди было чуть больше шестидесяти. А Картер, напротив, был и еще долгое время оставался в отличной физической форме. Вот и всё.

Загвоздка лишь в том, что даже если в данном случае Проклятие Фараонов было не при чем, то это отнюдь не означает, что его не существует. Просто маглам не положено помнить о нем и его последствиях.

* * *

Ночью в пустыне порой еще невыносимее, чем днем. Дует пронизывающий ветер. За считанные часы удушающая жара сменяется жутким холодом и каждый камень, каждая песчинка охлаждается до нуля градусов по Цельсию, а то и ниже.

Даже ватные халаты, в которые были одеты сидящие у костра мужчины, не слишком помогали: сегодня выдалась особенно холодная ночь. Их было двое, они клацали зубами, судорожно грея руки над огнем, и переругивались вполголоса:

— Я говорил тебе, Ризван, говорил, что он не придет. Говорил, что он — предатель. Этим европейцам никогда, никогда нельзя верить.

— Заткнись.

— Заткнись?! Во имя Аллаха, почему ты никогда не слушаешь меня?! Я старше на два года!

— Заткнись.

— В твоей голове — ишачьи мозги, вот что я думаю. Если он и придет, то только для того, чтобы порешить нас обоих, вот что я думаю. И прикарманить наше добро, вот что я дум...

— «Вёт што я дюмаю», — писклявым голосом передразнил второй и продолжил хриплым шепотом: — Заткнись, заткнись уже. Здесь нельзя громко говорить, понимаешь? Вдруг услышат! И о каком добре вообще речь? Твой вонючий халат? А может, тюбетейка? Или те три с половиной фунта, что остались с прошлого дела? Много ли у нас выбора?

— Кто, кто нас услышит? Здесь никого нет. И он тоже не придет. Три часа мы плелись сюда, три часа! Пешком, без верблюдов! И зачем?! Ради...

— Тсссс! — прервал его Ризван и испуганно огляделся. Показалось. Вокруг и правда не было ни души. Тихо и пустынно. Только сухой кустарник, колышки, обозначающие границы будущих археологических раскопок и невысокий песчаный бархан, а дальше — хотя этого и не было видно в темноте — простирающаяся на много сотен миль на юг Сахара.

Очередной порыв ледяного ветра заставил их задрожать и придвинуться ближе к костерку. Второй мужчина, которого звали Кабир, достал из-за пазухи нож, срезал еще несколько веток с ближайшего куста и подбросил их в огонь.

Эти двое были, конечно же, неудачливыми грабителями. Как известно, очень многие в их родной стране промышляют грабежом. Порой единственным заработком целых семей являются «черные» раскопки и последующая перепродажа найденного богатым иностранным коллекционерам — тем, что не желают делиться с музеями. Некоторые местные жители мастерят подделки, отличить которые от настоящих сокровищ может лишь профессионал. За долгие сотни и тысячи лет в Египте почти ничего не изменилось. Хотя к обычному золоту добавилось золото черное, и ветхие реликвии все так же продолжали вытаскивать из-под земли, богачи по-прежнему купались в роскоши, а простые люди были вынуждены влачить жалкое существование, добывая пропитание как могли, в том числе и такими неприглядными способами.

Итак, эти двое были расхитителями гробниц. У обоих были большие семьи, которые надо было кормить. Со времени их последнего удачного дела прошло уже немало времени, добыча была давно продана, а те копейки, что за нее выручены — потрачены на еду и предметы первой необходимости. На горизонте маячила жуткая перспектива катания туристов на верблюдах за деньги! И вот им подвернулось потенциальное дельце: какой-то европеец вышел на них через знакомых и предложил указать путь к захоронению, до которого англичане еще не успели добраться, а награбленное потом разделить пополам. Он назначил им встречу в пустыне, и египтяне пришли к условленному месту в условленное время, однако европеец опаздывал.

Они начали терять терпение и поддаваться страху. Ругаться им уже надоело и теперь они просто сидели, глядя в огонь, погруженные в свои невеселые мысли. Вскоре, однако, их ожидания оправдались: с другой стороны бархана послышались шаги. Кто-то медленно и тяжело ступал по песку. Испугаться времени не было: оба моментально решили, что это их наглый партнер, вскочили и повернулись лицом к пустыне. Младший достал старый мигающий фонарик, включил его и направил в сторону источника звука. Надо сказать, что чистый песчаный покров почти бесшумен, и Ризван с Кабиром знали об этом, тем страннее, что они не задались мыслью, отчего же приближающегося иностранца так хорошо слышно!

Наконец неверный свет фонарика выхватил из темноты фигуру, и на долю секунды арабы захотели рвануться к визитеру и начать костить его последними словами за опоздание и пережитое ими напрасное волнение, однако застыли на месте: из темноты к ним приближались, неестественно переступая ногами, не сгибающимися в коленях, две пожелтевшие мумии. За ними по песку волочились бинты, а прямые костлявые руки чудовищных существ были протянуты к незадачливым воришкам.

Мужчины заорали во всю глотку, обронили фонарик и нож, подпрыгнули, врезались друг в друга и наконец, не прекращая вопить (один — протяжным фальцетом, другой — красивым баритоном), бросились бежать — прочь, прочь, подальше от этого ужасного места, взывая к Аллаху, отцам, матерям, прочим предкам и всем высшим существам, которых могли припомнить.

Что касается мумий, то они прошли еще пару шагов, а потом опустили руки и громко захохотали, схватившись за животы и слушая удаляющиеся вопли двух малодушных кретинов. Отхохотавшись, «мумии» достали из-за пазухи палочки и помогли друг другу избавиться от волшебной маскировки. В конце концов под бинтами обнаружились два молодых человека: один высокий, рыжий, с кокетливыми веснушками на носу, другой — пониже ростом, смуглый и с черными кудрявыми волосами.

— Ох как мы их, — сказал последний по-английски с сильным акцентом.

— Мне их даже жалко немного, — посмеиваясь, кивнул второй. — А что они там говорили насчет иностранца?

— Не бери в голову, Билл. Потом разберемся. Сегодня выходной.

— Мне даже спать уже не хочется.

— А сколько ты спал сегодня?

— Часа три. Поехали куда-нибудь? Я есть хочу.

— Поехали.

Коптский юноша, которого звали Малик, снова ушел за бархан и вернулся со свернутым в рулон персидским ковром. Он взял его за уголки, тряхнул как следует, и вот уже ковер висит в полуметре от земли, призывно покачиваясь : только залезай и поехали.

Товарищи забрались на него, уселись по-турецки, потом Малик похлопал по ковру ладонью и тот медленно и будто бы нехотя тронулся с места, как старый автомобиль. Они крепко держались за края ковра, а тот тем временем поднимался выше и постепенно набирал скорость. Чем выше, тем холоднее становилось, но друзей согревали не только кожаные куртки, но и мысли о предстоящем вкусном завтраке и всём том веселье, что может принести заветный выходной в городе.

Уже светало, когда они подлетели к городской черте Макади. Приземлившись на узкой и абсолютно пустой улочке, Билл и Малик, кряхтя, слезли со своего допотопного летательного средства, возившего не одно поколение, огляделись, стряхнули песок с одежды и растерли затекшие ноги. Весенний день обещал быть благостным и душистым.

Они пока еще не строили никаких планов, первым делом надо было основательно подкрепиться.

Билл достал из кармана зубочистку и зажал ее в зубах — шайтан его знает, зачем. Просто так ему нравилось. Потом снял куртку — уже начинало припекать — и перекинул ее через плечо.

Малик снова свернул коврик в рулон и, зажав его подмышкой, кокетливо подмигнул какой-то толстой даме, высунувшейся из окна приземистого домика: не исключено, что она в этот самый момент собиралась опрокинуть содержимое ночного горшка им под ноги, так что спасибо большое, что не сделала этого.

Через несколько минут они были уже на местном рынке. Базар только-только оживал: многочисленные продавцы натягивали тенты, ругались, раскладывали фрукты. Маленькими восковыми горками зеленели экзотические, привозные яблоки. Несколько молодчиков разгружали фуру с апельсинами. Туристов не было вообще, и на Билла с его оранжевой шевелюрой поглядывали, как если бы он был негром, продающим мороженое на северном полюсе. Он к таким взглядам уже давно привык и не обращал особого внимания.

— Э-э, дарагой, купи карта! — пристал к нему какой-то местный. — Хароши карта, путывадытэль Хургада есть, картинка, адрес, всо есть! Дэсять долларов!

Зубочистка переместилась на другой уголок рта.

— У меня карта вот здесь, — сказал ему Билл, постучав указательным пальцем по лбу. — И картинки — самые лучшие.

— Пять! Пять долларов! — донеслось ему вслед.

— Денера нет, лепешек еще не напекли, — печально констатировал Билл, когда они добрались до уличного ларька, в котором ему случилось покупать еду в последний свой визит в этот маленький прибрежный город. — Жаль. Мне тут понравилось.

Хозяин виновато посмотрел на них — он только устанавливал денер и собирался включать печь.

— Не беда. Тут таких полно.

— Но мяса до обеда не будет.

Они купили пакет фиников, не торгуясь, и еще два апельсина, которые Билл сунул в карманы просторных матерчатых брюк. Потом, жуя сушеные фрукты и сплевывая косточки под ноги, направились ко второму потенциальному месту для завтрака, поближе к рыбному базару. Там повезло больше: повар передал им на бумажных тарелках свежезажареного угря. Запасливый Малик воспользовался вилкой, добытой из кармана, Билл ел руками, щурясь на низкое солнышко. Он брал пальцами куски рыбы, отправлял в рот и думал о чем-то неопределенном, но очень хорошем. Руки он тайком, за спиной друга, потом вытер о летающий ковер.

Еще через полчаса они оказались на берегу Красного моря и коврик теперь преданно работал пляжной подстилкой. На пляже было безлюдно: только один молодой парень собирал редкие бумажки и окурки, накалывая их на заточенный металлический прут. Билл сбросил с себя одежду, кинул ее кучей на песок, оставшись в одних только плавках и с привязанным к ноге кожаным футляром для палочки. Апельсин из его кармана прокатился по песку. Билл защитил глаза заклинанием и улыбнулся морю.

Малик же аккуратно снял ботинки, шапочку, рубашку, брюки, шейный крестик и сложил все это в ровную аккуратную стопку. Потом подумал и надел крестик обратно. Подумал еще и решил нахлобучить шапочку — а то вдруг солнечный удар получит.

Пока товарищ возился, Билл уже успел добежать до воды и в три могучих рывка в нее погрузиться. Проплыв туда, где ноги не касались песчаного дня, он фыркнул, как мокрый кот, набрал воздуха в легкие и нырнул. Под водой он с полминуты выискивал кораллы широко раскрытыми глазами, но безуспешно. Надо посмотреть там, где глубже — он слышал, что коралловые рифы Макади находятся не дальше восьмидесяти метров от пляжа, но чувствовал себя так, что без проблем переплывет и целое море.

Билл вынырнул и, загребая воду мускулистыми руками, кролем поплыл вперед. Через некоторое время впереди замаячила пустая моторная лодка: наверное, маглы занимаются дайвингом. Однако лодка оказалась отнюдь не пустой — кто-то, загоравший на ее дне, перебросил через бортик худую, покрытую пигментными пятнами ногу. Пошевелил пальцами.

— Эй! — приветственно крикнул Билл и перевернулся на спину. Из лодки показалась голова в белой панаме.

— Англичанин? — обрадовалась голова.

— Да! — отозвался Билл. Тут кто-то коснулся его икры и он от неожиданности забултыхался в воде. Рядом с ним вынырнула аквалангистка и сняла маску.

Мужчина в лодке помахал ей.

— Привет, — пытаясь отдышаться, сказала женщина. На вид ей было около сорока пяти, у нее было широкое добродушное лицо, лукавые морщинки вокруг глаз, ямочки на щеках и темно-рыжие волосы. — Я Эдна, Эдна Мэлоуни. А это мой муж Уолтер.

— Я Билл Уизли.

— Ныряешь, Билл?

— Ну... собирался.

— А где же твой костюм?

— А я так.

— Это опасно, — покачала головой Эдна и поплыла к лодке. Муж помог ей подняться на борт, снять кислородный баллон со спины и избавиться от черного резинового костюма. Она осталась в закрытом голубом купальнике, достала откуда-то старомодные темные очки и такую же панаму, как у мужа.

— Ничего страшного, — чуть погодя ответил Билл, наблюдая за ними. Он все еще лежал на спине, едва шевеля руками: вода сама держала его, волн почти не было, а течение медленно несло его к лодке.

— Давай к нам, пацан, — позвал его Уолтер. — Ты слишком далеко от берега заплыл.

— Ничего страшного, — повторил Билл, подтянулся и взялся рукой за бортик, аккуратно, чтобы лодка не слишком качалась. Внизу, прямо под ним, в чистой воде виднелись очертания кораллов и носящихся вокруг них мелких рыбок.

— Вы здесь давно?

— Второй день. Решили немного отдохнуть перед работой. А ты?

— Я... ну, я тут работаю, — сказал он, подумав, что ничего страшного в полуправде не будет.

— А, в отеле, наверное? Мы археологи, — сказала Эдна, растирая бок пальцами. — Из Кэмбриджа. Бывал в Кэмбридже?

— Случалось, — улыбнулся Билл. — Я из Дорсета.

— Приятно встретить земляка в такой дали от дома, — сказал Уолтер и поправил панаму. — А откуда именно?

— Да так... Из маленькой деревушки... Я тут уже давно, — сказал Билл.

Супруги кивнули и не стали задавать больше вопросов; «спасибо за ненавязчивость» — подумал он.

— А где работать будете?

— Ну, вообще-то, это секрет, — подмигнула ему Эдна. — У нас большие планы. Мы надолго в этот раз. Вот еще денек позагораем, а завтра — в Каир. А там дальше видно будет.

— Далеко вас занесло. Что же вы в Александрию не поехали отдыхать?

— Хотели на Красное море.

— Ну тогда хотя бы в Хургаду, тут же недалеко.

— Там слишком много народа, — сказала Эдна, а Уолтер кивнул, соглашаясь с ней. — Я люблю, когда тихо и никого нет. А Макади — деревня, считай. Конечно, пройдет еще несколько лет и тут весь пляж отелями зарастет, как грибами. Хорошее же место. А пока пользуемся...

— Ясно.

— Подбросить тебя до берега, сынок? — заботливо поинтересовался Уолтер после небольшой паузы.

— Нет, спасибо, я сам доплыву.

— Уверен?

— Уверен, — усмехнулся Билл. Эти дружелюбные маглы ему понравились, он не хотел их обременять, но более долгое пребывание вместе могло привести к появлению нехороших вопросов.

— Ну хорошо, ты тогда будь осторожнее.

— Не волнуйтесь, мэм, — улыбнулся Билл и помахал им рукой на прощание, отплывая от лодки.

— Берег вон там!

— Ага.

— Слушай, а что это у тебя к ноге привязано? — крикнул ему вслед Уолтер, имея в виду футляр для палочки.

Билл, не оборачиваясь, поплыл дальше. Лучше притвориться, что не расслышал, и больше не врать.

Выйдя на берег, он ощутил довольно сильную усталость. Несмотря на еще недавний настрой «море по колено», теперь он уже не чувствовал себя так хорошо.

Малик загорал на коврике, прикрыв лицо шапочкой. Руки его были сложены на жутко волосатой груди. Крестик съехал набок.

— Подъем, красавчик, — сказал Билл и потянулся за апельсином. Малик не среагировал.

«Ладно, пусть дрыхнет...»

Билл не без труда очистил апельсин от тонкой корки. Фрукт нагрелся, но все равно прекрасно утолял жажду. Билл не стал его делить на дольки, а просто откусил. Он ел жадно, неаккуратно, брызгая во все стороны соком. Потом взял остро пахнущую корку и положил ее другу на лицо, поверх шапочки.

— А? Что? — очнулся Малик и подскочил на месте. Головной убор вместе с оранжевой коркой свалился на песок.

— Плавал на риф, — сказал Билл, очищая второй апельсин. — Встретил двух маглов-археологов. Сказали, что отдыхают, а потом едут в Каир и дальше на раскоп. Ты не в курсе?

— В курсе, — кивнул Малик и протянул руку за апельсином. Билл отдал ему половину, потом подумал и отдал весь.

— И что?

— Рамсес Десятый.

— Двадцатая династия, двенадцатый век до нашей эры? Могилу до сих пор не нашли, правил не больше четырех лет, так что звезд с неба открытие хватать не будет... Да?

— Угу. Слушай, зачем ты все это запоминаешь? Тебе оно надо?

— Не знаю, я как-то... в последнее время начал задумываться. Имеем ли мы вообще право так поступать? Да еще потом и маскировать все так, чтобы они думали, будто гробница была разграблена две тысячи лет назад. Я не знаю, честно говоря, что гоблины со всем этим делают. Переплавляют, может? Зато знаю, что делают маглы: они в музеи потом это отправляют. Чтобы и они сами, и их дети на это смотрели. Историю учили...

— Которую мы им перевираем.

— Да, но... Это кажется мне более правильным, понимаешь? — он замолк и задумался о встреченных им ученых. Очень приятные люди. Таких особенно противно обманывать.

— Ты перегрелся на солнце.

— Спасибо за понимание. Так что с Рамсесом Десятым?

— Выроют пустую гробницу, там даже мумии не будет.

— Мерлинова борода, а мумию-то куда денем?

— Я не знаю, Билл. Может, Бровняк ее смелет в порошок и будет в утренний тыквенный сок добавлять. Мне по барабану, честно. Я просто делаю свою работу.

— Да я, в принципе, тоже, но иногда накатывает, понимаешь?

— Понимаю, — кивнул Малик, доедая апельсин. Он сплюнул косточки на песок, рухнул на спину и снова прикрыл лицо шапочкой.

— Расслабься, — донеслось из-под шапочки.

Действительно, выходной же. Подумать еще успеет. Билл махнул на все рукой и тоже лег позагорать.

Как известно, сам Говард Картер относился к слухам о так называемом «Проклятии фараонов» резко отрицательно. Он называл эти спекуляции «дешевой уловкой для идиотов» и «возмутительной выдумкой неучей». В целом этот джентльмен прославился, как заносчивый, невыносимый и отвратительный хам. Он кричал на высокопоставленных посетителей усыпальницы Тутанхамона. Кричал на праздных дам с зонтиками, приехавших в Египет поправить здоровье. Кричал — особенно громко и неистово — на журналистов, которые плодили слухи и пугали этими слухами народ. Он не кричал только на своего патрона, лорда Карнарвона, его дочь Эвелину и коллег, участвовавших в раскопках. Эти люди были нужны ему даже больше, чем он им. В конце концов, многого ли он мог бы добиться в одиночку, без финансирования Карнарвона и государственных разрешений, полученных у инспектора Лако, без рентгенолога Арчи Рейда, без лингвиста Алана Гардинера и без группы профессиональных археологов, присланных музеем «Метрополитен»? Так что Картер проявлял благоразумие. А они, соответственно, вели себя спокойно и вежливо, доверяя этому фанатичному искателю все самые важные решения.

В то, что Проклятие фараонов существует, Говард не верил даже в тридцать девятом году, на смертном одре, уже через несколько лет после того, как гробницу закрыли для посетителей, опечатали, а в живых остался только он сам и давно вышедшая замуж и уехавшая на родину Эвелина.

Надо сказать, с дочерью лорда Карнарвона, Эвелиной, связан был еще один любопытный слух. Поговаривают, что непосредственно после обнаружения двери в «Золотой чертог», Эвелина вынудила отца и Картера проделать отверстие в стене усыпальницы и проникнуть туда вопреки закону, без свидетелей. А закон предписывал не производить вскрытие гробниц без присутствия мсье Лако, председателя египетского Комитета по охране памятников старины, либо его коллег.

Отверстие было небольшим: широким ровно настолько, чтобы туда могла протиснуться молодая худощавая девушка. И чтобы через него можно было вытащить некоторые сокровища до того, как Лако сотоварищи придут, опишут их и занесут в инвентарную книгу.

В общем, согласно слуху, Эвелина благополучно протиснулась в отверстие, выбрала понравившиеся ей вещи из более чем трех с половиной тысяч предметов и передала их отцу. А то что же в самом деле такое: теперь он мог получить полную компенсацию только за дубликаты, а остальное должно было отправиться в музеи. И это при таких уму непостижимых финансовых вложениях!

Конечно же, мисс Эвелина Карнарвон ни о чем таком не просила. Наверняка она, будучи девушкой хрупкой и чувствительной, ни за что не согласилась бы лезть одна в затхлую вонючую гробницу, куда несколько тысячелетий не ступала нога человека. Даже если бы ее попросили. Кроме того, она чтила закон и интересовалась египтологией в совершенно бескорыстных целях — ради расширения кругозора. А нареченный Эвелины носил титул барона и был даже более состоятельным человеком, чем ее отец.

На самом деле это отверстие действительно было проделано и в гробницу до прибытия Лако действительно спускались. И действительно украли часть сокровищ. Но сделали это не люди, а те, кому дыра в стене была вполне по росту. Им не пришлось в эту дыру протискиваться с ненужными усилиями и некрасивым кряхтением. Они просто зашли. И уж конечно, они не посчитали свой поступок воровством. Гоблины вообще уверены в том, что все золото земли принадлежит им по праву. Хотя никто из магов уже и не помнит, что это за право такое и откуда оно взялось...

* * *

Бровняк отсчитывал монеты нехотя, медлительно, с тоской в глазах. Каждая секунда, проведенная наедине со звонкой, усиливала его муку. Он расставался с самым дорогим сердцу предметом — кошельком золота. Возможно, в этот момент старый гоблин был бы рад презренному лепреконскому псевдозолоту . Чтобы отдать его Биллу вместо жалованья, а себе оставить настоящее. Билл же молча ждал, сунув руки в карманы, и думал о том, как гоблины напоминают ему алчных драконов из старых сказок. Тех зверюг, что таскают себе в пещеру несметные сокровища и потом дрыхнут на этой огромной сияющей куче бесполезного дерьма: бесполезного, потому что они не в силах потратить ни одной монетки, ни одного камушка. Таким чокнутым тварям можно только посочувствовать. Как же это, наверное, страшно: любить только металл, жаждать только металла, страшиться только его потери.

Но Биллу золото нужно было для вполне конкретных целей: на еду, на одежду (а одеваться он с некоторых пор полюбил красиво и со вкусом), на гуманитарную помощь маме.

Щедрости гоблинов хватало только на то, чтобы, скрепя сердце, оплачивать своим приезжим работникам аренду жалких меблированных комнат в Люксоре. Окна этих комнат выходили на помойку — а мусор египтяне, судя по всему, никогда не убирают. Билл не так уж часто бывал в своем запыленном жилище. Обычно он заходил туда за очередной сменой одежды или за чем-то еще. Большую же часть времени он проводил «в полях»: недалеко от места раскопок, в палатке. Иногда он жег там чеснок, когда ему хотелось поностальгировать по маме и кухне родного дома. Но такое случалось довольно редко.

Наконец Бровняк пересчитал монеты в последний, уже сотый, наверное, раз, сложил их в тряпичный мешочек и со вздохом отдал Биллу. Тот глянул на гоблина с мягкой полуулыбкой, кивнул в знак признательности и удалился.

В общем зале банка курились благовония. Тем контрастнее был шаг за дверь дома, которым был замаскирован вход в местное отделение Гринготтс: большой и древний город Каир вонял. В конце дня он вонял особенно жутко, почти невыносимо, и такой отвратительной непередаваемой вонью — смесью гниющего мусора, трупов и нечистот — что хотелось вырвать себе ноздри. Прямо за дверью Билл заметил Дирка Кресвелла. Заместитель начальника Управления по связям с гоблинами завязывал шнурки на красивых белых полуботинках и морщил нос. Затем Дирк уверенно шагнул через кучку мусора и протянул Биллу руку:

— Какая встреча!

«Никакая не встреча», — подумал Билл, пожимая его ладонь и изображая на лице довольство. — «Вы меня здесь дожидались. Мало мне на сегодня Бровняка, так теперь еще и вы...»

Обычно Билл вел себя дружелюбно, но Дирк Кресвелл ассоциировался у него с ненужными вопросами, сомнительными просьбами и сверхурочной работой. Юноша решил демонстративно отправиться дальше, не задерживаясь для вежливого и бесполезного разговора. Биллу хотелось поскорее достичь какого-нибудь прекрасного и безлюдного места, где можно либо использовать заклятье пузыря, либо незамеченным отправиться вон из города.

Дирк — ну разумеется — последовал за ним, как будто так и надо.

— Как ваши успехи, юноша?

— Прекрасно.

— Виделся с вашим отцом в Лондоне несколько дней назад, он выглядит хорошо.

— Спасибо, вы тоже прекрасно выглядите.

— Билл, — Дирк резко остановился и взял его за плечо, — ради всего святого. Я сегодня здесь не для того, чтобы инспектировать ваш труд и передавать вам вести от господина Министра или моего начальника. Мой рабочий день уже закончен. Как и ваш. Понимаете?

Билл понимал, но не до конца. Тем не менее, он тоже остановился и сделал шаг в сторону — в этот момент мимо них шествовал погонщик, ведущий верблюда под уздцы. Верблюд приподнял маленький симпатичный хвостик и избавил организм от лишнего прямо на ходу, будто какая-нибудь деревенская коза на выпасе. Потом зверь обернулся, ехидно посмотрел на Билла, показал ему язык и пошел дальше.

— Мерлинова борода, — вздохнул Дирк. — Пойдемте отсюда.

— Куда?

— Да хоть куда. Вот где вы обычно развлекаетесь?

— Ну... есть хороший ресторан, называется Гнаш. Это в районе Сейеда-Зейнаб, недалеко отсюда. Там неплохо готовят, есть живая музыка и...

— Ох. Нет, мальчик мой. Я имею в виду настоящие развлечения.

— А, — задумался Билл. — А! Женщины, что ли?

Дирк Кресвелл просиял и покраснел одновременно.

Биллу вдруг стало ужасно смешно. Да почему бы и нет, собственно. Будет, что рассказать потом знакомым. Вот он, весь такой с иголочки Дирк Кресвелл, друг досточтимого Горация Слизнорта, без пяти минут очень большой начальник и— жаждет шлюх. Это же очень, очень здорово.

Они миновали мальчика, справлявшего нужду прямо на улице («Привет, верблюд номер два!» — радостно подумал Билл) и аппарировали из какой-то особенно вонючей подворотни.

Через минуту Дирк с удивлением смотрел на вывеску «Махмуд Хашди и сыновья: коллегия адвокатов».

— Билл, что это вы...

— Без паники, — сказал Билл, веселясь еще сильнее с каждой секундой. — Все под контролем.

Он подошел к двери более-менее современного двухэтажного здания с этой самой вывеской и дважды позвонил в хитро запрятанный интерком. Глазок загорелся, погас и тут же раздался короткий писк: дверь открыта.

Мужчины шагнули в темный холл. В сумерках виднелись очертания стойки, за которой, наверное, в дневное время восседал секретарь. Где-то в глубине помещения открылась дверь и луч света резко пролился на приемную. Кажется, дверь вела в полуподвал или что-то в этом роде.

— Вы абсолютно уверены? — снова запаниковал Кресвелл. — Это же магловская адвокатская контора!

Из дверного проема, в ореоле божественного света показались две не очень одетые девушки.

— Билли! — завизжали они и бросились наперебой обнимать его.

До ушей Дирка уже донеслась музыка, а до носа — запах вишневого кальяна.

— Уверен, — сказал Билл, неуклюже выбираясь из навязчивых объятий и улыбаясь во весь рот. Мистер Кресвелл смотрел на него со смесью шока и восхищения: что должен был сделать этот юноша, и сколько раз ему надо было здесь побывать, чтобы на него вот так, как на самую любимую игрушку, вешались проститутки?

* * *

О Карне знают все и не знает никто. Карна есть, но на самом деле ее нет. Карну не найти на картах. Потому что Карна слишком мала и одновременно слишком велика, чтобы быть на них. Карна — миф, выдумка. Если вы думаете, что были в Карне, то на самом деле вы просто уснули и вам приснился сон. Сном был идущий волнами, обжигающий воздух пустыни. Сном были жалкие лачуги, жмущиеся друг к другу, как сельди в бочке. Сном был грязный бродяга с киркой. Сном был тот, кто воровато предлагал купить статуэтку из могилы фараона Двадцатой Династии.

Карна кормит. Карна уничтожает. В Карне ни на минуту не утихает золотая лихорадка.

Карна — всего лишь маленькая деревушка над Долиной Царей, что на западном берегу Нила, напротив города Луксора. Ее население на девяносто процентов составляют расхитители гробниц. Чуть ли не в каждой задней комнате каждого наспех выстроенного домика имеется готовый обвалиться подземный ход, ведущий в ту или иную древнюю могилу. Почти все, что было украдено из гробниц за последние два века — дело рук жителей Карны. Именно они— те люди, которых действительно коснулось настоящие Проклятие фараонов. Много десятилетий подряд они без перерыва ломали и копали. Они вторгались в гробницы, не проявляя должного почтения и осторожности; срывали царские печати, в спешке крушили утварь, столь нужную фараонам в ином мире. Умирали от страшных, никому не известных болезней...

Сейчас все известные гробницы уже найдены и полностью зачищены, но Карна не умирает: в Карне мастерят поддельные сокровища. Карна должна жить.

Билл ненавидит Карну: именно сюда ему приходится приезжать чаще всего, чтобы помогать стирать память маглам. Здесь он потом ходит по вонючим лачугам, роется в тряпье и собирает все, что находит — без разбора. Подделка это или не подделка — потом разберутся гоблины. Здесь его узнают в лицо, чтобы потом снова забыть.

Билл ненавидит воровать у воров. Но иногда это делать необходимо.

Гораздо больше ему нравится быть первооткрывателем. Особенно — заходить ночью в погребальные камеры, давно открытые и запротоколированные маглами, когда туристы уже разошлись, а одинокий охранник забрал свою неизменную раскладную табуретку, запечатал помещение и ушел спать. Поворачиваться к непримечательной пустой стене, которую маглы, конечно, пропустили (они не смогли бы ее заметить даже при всем желании). И работать в полном одиночестве.

По обе стороны от него в двух одинаковых банках горит синеватый колдовской огонь. По лбу стекают капельки пота. Рубашка быстро мокнет. Он бормочет под нос заклинания и выводит палочкой замысловатые фигуры. Потом он опускается на колени, раскидывает руки, как это делали жрецы Амона много тысяч лет назад и просит богов пропустить его, не причиняя вреда. На самом деле, последнее делать совсем необязательно... Биллу просто нравится этот маленький декоративный ритуал. Он выводит его работу за грани обыденного. Заставляет на минуту забыть, зачем он здесь на самом деле.

Каждый раз, когда на стене проявляется тайная дверь, ему мерещится тихий вздох.

В особо сложных случаях к Биллу присоединяется Малик. Он аккуратен, дотошен, ворчлив и всем этим немного раздражает напарника. В гробницах они всегда разговаривают и даже переругиваются тихим шепотом. На самом деле их никто не может услышать. Это инициировал Билл, ведь это — тоже часть ритуала. Малик отлично владеет заклинаниями левитации и передвижения: он может заставить разобранную колесницу подняться в воздух одной компактной грудой, и ничего при этом не сломать. От одного аккуратного взмаха его палочки целая вереница статуэток выстраивается в ряд в воздухе и следует за ним, как утята — за мамой-уткой.

Под утро Билл возвращается в палатку и готовится ко сну. Иногда его посещает одно из многих местных привидений, бородатый и носастый итальянец по фамилии Бельцони. На самом деле его полное имя — Джованни Баттиста Бельцони. Когда-то, очень много лет назад, он был знаменитым итальянским путешественником. При жизни он был женат на англичанке, отчасти по этой причине он так симпатизирует Биллу и никак не хочет оставить его в покое. Синьор Бельцони тоже работал на гоблинов некоторое время и помог им взломать гробницы Хефрена, Псамметиха и Сети Первого. Он вступил с гоблинами в противостояние за то, что те полностью разграбили усыпальницу Сети Первого, не оставив там даже пергаментных свитков для маггловских историков. Потом он был вынужден покинуть Египет и в результате, по слухам, гоблины убили его. Сам он не слишком хорошо помнит свою смерть, но очень любит издеваться над гоблинами, появляясь перед ними в темных углах, а также находит удовольствие в том, чтобы читать Биллу бесконечные нравоучения и лекции. На самом деле именно речи синьора Бельцони заронили в душу британского юноши семя сомнения в правильности того, что он делает.

Но Билл старается не обращать внимания. В конце концов, это действительно просто работа. Причем не самая плохая.

— Ни одна цивилизация, — в очередной раз говорит синьор Бельцони, поглаживая свою длинную бороду и глядя в никуда, — не сотворила произведений искусства подобных тем, что сотворили египтяне. Их культура уникальна и абсолютно не похожа ни на какую другую. Египетское искусство древних, давно ушедших времен, отличает мудрая сдержанность и достоинство, не присущее никому более. Жизнь древних египтян была наполнена всеобъемлющим ощущением божественности всего сущего. Они жили в постоянном незримом присутствии богов и почитали золото, как плоть богов, а своего Фараона — как наместника верховного Бога, Амона, на земле. Ни одна цивилизация...

Все это Билл уже слышал, но он решает не перебивать. Он снимает пропотевшую одежду, устраивается на кушетке и накрывается тонкой простыней. Привидение стоит к нему спиной и слегка светится в темноте. Синьор Бельцони, пожалуй, говорит больше с самим собой, чем с Биллом. И не беда, что сегодня легендарный авантюрист решил повториться и прочесть лекцию об абстрактном: возможно, завтра Билл услышит что-то новое и интересное, а Малик потом в очередной раз удивится, откуда его товарищ столько знает.