Три мили в сторону Варны

я взбиваю подушку мычащим "ты"

Иосиф Бродский (1976)

Ты бредёшь уже около часа, а пейзаж остаётся неизменным. Сплошной труднопроходимый лес. Ты спотыкаешься, цепляясь одеждой за ветки, посылаешь в них заклинания. Злишься. Даже не так, ты взбешен. Рука болит, ты промок под дождем. Черт знает где. Ты должен был попасть совсем не в это место, но на еще одну попытку аппарировать не хватит сил. Хорошо хоть не расщепился, когда уходил от них, что было бы вполне возможно, представь ты конечный пункт еще нечетче. А чего ты в конечном счете хотел? Куда стремился попасть? Первое приятное воспоминание, словно ты на самом деле вызывал Патронуса — и ты здесь. В другой стране. По крайней мере, ты на это надеешься.

Штаны порваны, пот заливает лицо, руки в царапинах, но ты продолжаешь упрямо двигаться вперёд. Этот чертов лес не может продолжаться вечно! Прислушиваешься. Не гудят ли вдалеке маггловские автомобили. Всматриваешься в, кажется, уже ставшую непроглядной темноту. Сколько сейчас времени? Наверняка где-то около десяти. Вспоминаешь, что примерно в это время ты раньше вместе со всей семьей садился за стол, чтобы выпить горячего какао, поболтать о всяких глупостях с братьями и Гарри, уплетая за обе щеки пирожки с самыми разнообразными начинками. Кажется, что все это было не с тобой, а с кем-то другим и много-много лет назад. Сейчас ты здесь. В одном свитере, который продувается насквозь. Уходя, ты даже не захватил рюкзак. Конечно, у тебя есть волшебная палочка, но ты же не Гермиона и не сможешь наколдовать что-нибудь теплое прямо из воздуха. Ты — жалкий неудачник.

Внезапно между деревьями мелькает яркий свет, а глаза улавливают проезжающую машину. Совсем недалеко. Ты почти опрометью бросаешься туда, где, по твоему мнению, должна быть дорога, и оказываешься прав. Может, ты и неудачник, но, по крайней мере, не такой уж и жалкий. Выбегаешь прямо на середину заасфальтированного участка и пытаешься вспомнить, увидеть хотя бы что-то отдаленно знакомое. Взгляд останавливается на огромном упавшем дереве. Непростом упавшем дереве. Этот многовековой дуб местные называют «Деревом покоя». Никто точно не знает, но, скорее всего, на нем лежит сильное заклятие, хотя магглы думают, что аварии, постоянно здесь происходящие, — просто аура этого места. Вы тогда проезжали мимо. Он ещё как раз сообщил тебе о недавно бушевавшей буре. Ты разворачиваешься направо. Если идти по дороге не сворачивая, попадешь прямиком в Варну. До нее сейчас примерно три мили.

*

То, что ты делал, — неправильно. Или просто принято считать неправильным. Уже не вспомнить, кто сказал тебе об этом первым, — может, просто услышал это в разговоре двух незнакомцев, но мужчина не должен спать с другим мужчиной. Мерзко, отвратительно, грязно. Мужчина не должен отсасывать у другого мужчины, целовать его, даже с нежностью обнимать. Противоестественно. Ненормально. И даже при одной мысли о том, чем ты занимался, у многих на лице появилось бы выражение отвращения или презрения. А ты пока даже не взрослый мужчина. Ты — мальчик, которому всего пятнадцать лет.

Ты гордился тем, что уже не девственник, что многие ученики с твоего курса только начинали узнавать то запретное, прячась по углам, чтобы неумело тыкаться губами в шею, уши, щеки. Пробовали гладить партнеров поверх мантий, прислушиваясь к ощущениям собственного тела и понимая, что приятно, а что не очень. Воровали разные книжки из библиотеки и искали хотя бы маленькие намеки на описания половых актов. Некоторые, самые смелые, даже забирались в Запретную секцию. Но куда им до тебя! Хотя ты не мог похвастаться своими успехами на любовном фронте. Ведь ты, Рональд Уизли, спал с парнем. И не просто с парнем, а с самым известным ловцом, настоящей звездой Дурмстранга и всей магической Болгарии — Виктором Крамом.

Но, пожалуй, слово «спал» было не совсем применимо относительно ваших отношений. Он просто тебя трахал. Трахал везде, где можно, — в туалете, около озера, в пустых кабинетах. Тебе иногда казалось, что ему всегда мало, что он никогда не насытится. Вы почти не разговаривали, не прерывались при встречах даже на банальное «привет». Всё, что можно было услышать, — это «Сегодня попробуем в этой позе», или «Возьмешь в рот на всю длину», или «Хочу оставить огромный засос на шее». И это было понятно. Да что вас вообще связывало? Только перепих два-три раза в неделю. Кто ты, а кто он. В тайне ты, конечно, надеялся, что вернувшись обратно в Болгарию, Крам будет вспоминать о тебе, хотя бы иногда. Это большее, на что можно было рассчитывать. А мысли о его неизбежном отъезде еще больше подстегивали беречь то время, которое осталось. По крайней мере, тебя.

*

Ты барабанишь в дверь уже добрых две минуты.

Большие снежинки ложатся на плечи и волосы, щекочут нос.

Дорога к дому Крама не доставляет особых проблем — удача, что в карманах завалялась пара помятых маггловских купюр, когда-то украденных у близнецов. Как раз хватает на такси, которое ты ловишь на подходе к городу. Таксист, опасливо взглянув на тебя (еще бы, такой видок!), быстро прячет деньги в бардачок и умудряется до конца дороги не задавать лишних и глупых вопросов, хотя все-таки иногда поглядывает в зеркало. Он высаживает тебя посреди улицы, а спускаться в подземный переход, который является проходом в магическую часть Варны, искать улицу и дом, который не очень-то хорошо запомнил на вид, приходится уже на своих двух.

Наконец в замочной скважине что-то шуршит, затем — после отпирающих заклинаний, — дверь распахивается, и ты зажмуриваешься от яркого Люмоса, горящего на конце палочки. Сначала Виктор не узнает тебя, в принципе, ты на это и не надеялся, зная, в каком виде сейчас находишься, а вот он остался прежним — бледная кожа, большой нос с горбинкой и густые черные брови.

— Рон? — настороженно и удивлено спрашивает он, приглядываясь.

— Трудно поверить? — невесело усмехаешься ты и внезапно заходишься в кашле.

Виктор не отвечает, берет тебя за грудки и втаскивает внутрь. Кашель прекращается, но глаза все еще слезятся. Пока Крам восстанавливает запирающие заклинания, ты начинаешь осматриваться. Все такое же, как и год назад: из мебели в гостиной только диван, кресло, огромный шкаф, столик, камин, на полу шкура медведя. Весьма неплохо.

— Зачем такие повышенные меры предосторожности? — интересуешься ты, кивая на дверь, когда Виктор заканчивает.

— Лучше меня представляешь, что происходит. В Варне хоть и спокойнее, но ненамного. — Он размашистым шагом проходит на кухню и уже оттуда добавляет: — Где ванная, знаешь.

Вот и все. Ни жаркого поцелуя, ни дружеских похлопываний по плечу, на худой конец, хорошенького удара по роже за то, что с сентября о тебе ничего не было слышно. Крам знал, что ты не лежишь в Норе и не лечишься от обсыпного лишая. Хотя, если бы он поступил по-другому, это был бы уже не Виктор.

Ты поднимаешься по лестнице на второй этаж. Ванная и спальня. Был соблазн заглянуть во вторую, но первая комната сейчас куда нужнее. Заходишь и с шумом захлопываешь дверь. «Нет, ну разве не сцена, достойная ревнивой истерички?» Кафель на полу холодный, поэтому, прыгая на одной ноге и с ярым рвением стаскивая штаны, ты чуть не падаешь. В зеркало смотреть побаиваешься и, избавившись от одежды, встаешь под долгожданные горячие и сильные струи воды.

Когда ты наспех моешься, чистишь зубы, уничтожаешь грязное тряпье и, в чем мать родила, спускаешься вниз, на диване лежит стопка чистой одежды, а из кухни доносятся запахи жареного бекона с яйцами. Во второй раз перед Виктором ты предстаешь уже хотя и чистым, но ужасно худым Рональдом Уизли с кругами под глазами и синяками по всему телу.

Он еле глядит на тебя, кивает, будто одобряя все проделанные манипуляции, и ставит на стол тарелку с едой.

— Надолго?

— Как получится, — ты смотришь в его почти ничего не выражающее лицо, надеясь на проблеск хоть какой-нибудь сильной эмоции. Например, как на свадьбе Билла и Флер, когда он разозлился на отца Луны. Но все тщетно.

— Спать будешь на диване, — выходя, бросает он.

*

Ты помнишь, как в первый раз увидел Крама, — его подозвал к себе Каркаров, чтобы представить Дамблдору, а ты дергал Гарри за руку. «Глазам не верю, Виктор Крам! Один из лучших ловцов в мире! Я должен получить его автограф! Бля, да где же это перо?» У тебя потели ладони, горло перехватывало, словно ты второкурсница, у которой его образ всегда стоит перед глазами и жутко чешется одно место.

Сначала ты не предавал значения этим чувствам, граничившим с безумством, — за ним бегали не только девчонки. Все им восхищались. Прекрасный игрок, но не более. Его вряд ли можно было назвать красивым, даже симпатичным. Жесткий, отталкивающий взгляд, резкие черты лица, да и холодные манеры, которые он привез с Севера, оставляли желать лучшего. Но что-то все-таки было. И все чаще ты при взгляде на него начинал ощущать еще и приятную тяжесть в паху.

Потом ты начал дрочить, думая о нем или глядя на его плакат, висящий над кроватью. Иногда у тебя не очень хорошо получалось наложить заглушающие заклинания, да и Гарри стал недоволен тем, что ты теперь задергивал полог над кроватью, как только подходило время укладываться спать. Он, конечно, знал, чем ты занимался, но затем такая жажда получить оргазм стала его утомлять, и начались вопросы. Поэтому приходилось убегать в ванную или прятаться в зарослях у озера. И больше так продолжаться не могло.

*

Ты живешь у Виктора уже три дня. За это время вы мало общаетесь. Он не меняет своего обычного распорядка дня: утром пробежка в близлежащем парке, затем витаминный завтрак, быстрые сборы на тренировку, возвращается домой Крам поздно вечером, небольшая нагрузка на мышцы и крепкий сон. В эти планы точно не входит общаться с Рональдом Уизли, занимать Рональда Уизли или утешать Рональда Уизли. Нет, он не препятствует тому, что ты берешь продукты и сам себе готовишь, читаешь книги из его библиотеки. Черт, даже то, что порой ты просыпаешься от жутких криков и лишь через несколько секунд понимаешь, кто кричит. Он относится к тебе не внимательнее, чем, например, к одному из предметов мебели, что невероятно тебя коробит. Наконец в воскресенье ты решаешься на разговор.

Виктор сидит в кресле, пролистывая утреннюю газету и делая какие-то пометки.

Ты присаживаешься напротив и специально громко вздыхаешь — реакции ноль. Прочищаешь горло — снова ничего.

— Так и будем молчать?

— Ты мне скажи, — слышится из-за газеты.

— Я-то уже давно пытаюсь с тобой поговорить, но не знаю, с чего начать, — мнешься ты.

— Узнаешь — сообщи, — безапелляционное заявление.

— Может, хватит? — не выдерживаешь. — Отложи эту чертову газету! Давай все обсудим.

— Что обсуждать, Рон? — Виктор, наконец, откладывает корреспонденцию и смотрит прямо в глаза. Его голос звучит устало и отстраненно.

— Да все! Все! — ты вскакиваешь с дивана и начинаешь нервно мерить гостиную шагами, при этом отчаянно жестикулируя. — Почему ты не интересуешься, где я был и чем занимался? Почему приплелся к тебе в таком виде? Да мало ли еще чем! Блядь!

— Когда мы в последний раз виделись на свадьбе, ты сказал, что тебе предстоит очень важное и опасное дело, и это все, что ты можешь мне сказать, — Крам раскладывает твои же слова по полочкам, принимая тебя, наверное, за того же глупенького мальчика, которого видел с самого начала.

— Я просто хочу, чтобы тебе было не все равно, — запал заканчивается, ты плюхаешься обратно, упираешь локти в колени и запускаешь пятерню в волосы.

Чувствуешь, как твоей руки касается его. Горячая и шершавая от полетов на метле.

— Мне не все равно.

Звучит горько, но вполне искренне.

— Тогда, может, трахнемся? — ты жалок, жалок, жалок.

Поднимаешь на него глаза. Виктор смотрит понимающе, качает головой и вздыхает. Встает и протягивает тебе газету.

— Зачем она мне? — недоуменно спрашиваешь ты, будто выйдя из шокового состояния.

— Подумал, будет интересно, что написали о твоих друзьях в Хогвартсе. Я обвел нужное.

Отчаянно мотаешь головой и пытаешься впихнуть несчастное издание Краму обратно.

— Там ни слова о поимке Гарри Поттера.

*

Конечно же, ты не думал, что Крам предпочитает мальчиков, поэтому действовать нужно было аккуратно — письмо, подписанное якобы некой тайной воздыхательницей, которое за один сикль курносый первокурсник с радостью передал прямо ему в руки (ты проследил за этим во время ужина), затем стащенная у Гарри мантия-невидимка и забота о том, чтобы Филч был уверен, что закрыл все как один кабинеты. Виктор пришел вовремя. Если честно, ты был даже удивлен, ведь у него имелись толпы поклонниц, но, по-видимому, природное любопытство и аура таинственности приглашения взяли верх. К тому же, уж очень красивые строчки были в послании, нагло содранные из идиотской маггловской книги для девчонок по обучению навыкам общения с противоположным полом.

Крам тогда осторожно зашел в пустой класс и прикрыл дверь. Ты пришел раньше, и уже ждал его около получаса, стоя у окна.

— Ты кхто? — вопрос прозвучал недоуменно, но в нем сквозили нотки злости.

По-английски он еще говорил плохо.

От неожиданности ты вздрогнул, обернулся, подбежал к нему. Дальнейшего плана не было, поэтому действовать пришлось по ситуации.

— Виктор! О, я так мечтал познакомиться с тобой! Это я послал то письмо. Понимаешь ли… я… э… ну… — затараторил ты, хватая его за руки.

— Чшто это за чшутки? — Крам уже по-настоящему разозлился и начал тебя отталкивать.

И тогда ты, Рон Уизли, сделал то, чего сам от себя не ожидал. «Сейчас или никогда», — пронеслось в голове. Шаг вперед, немного потянулся вверх и прижал свои губы к его сухим и горячим. Это с натяжкой можно было назвать поцелуем, и, что бы это ни было, оно длилось всего каких-то несколько секунд. Затем сильный удар прямо в скулу. Ты резко отшатнулся. Прижал тыльную сторону ладони к носу. Видимо, Крам задел какой-то сосуд, потому что на руке осталась кровь. Что будет дальше, ждать было бесполезно — или убил бы, или… маловероятно.

Ты поднял голову и взглянул ему прямо в глаза, которые постепенно наливались кровью. Вы оба тяжело дышали. Но было что-то такое в его взгляде… Похожее то ли на смятение, то ли на желание. Не было времени разбираться в том, действительно ли Виктор любил упругие задницы, или же у него просто давно не было секса. И ты решил не ждать, не колебаться. Снова приблизился к нему, опустился на колени, начал расстегивать ширинку. Крам не останавливал, что было воспринято как сигнал к продолжению. Справившись с молнией, ты спустил штаны прямо с трусами, освобождая уже наполовину вставший член. «Значит, не ошибся», — задняя мысль и невольная усмешка. То, что происходило дальше, многое изменило. Хотя тогда это и было для тебя в новинку, но ты прекрасно успел изучить свое тело, поэтому примерно знал, что надо делать. Погладил головку большим пальцем, размазывая смазку по всему стволу, а потом взял в рот. Почти полностью. Услышал сдавленные стоны где-то сверху и почти сразу начал двигаться. Член Виктора внутри налился кровью и уже заполнял весь рот. Ты сосал, лизал, лаская губами и языком. Ощущать его вкус, доставлять удовольствие Краму было охуительно. Ты даже не запомнил, в какой момент его пальцы зарылись тебе в волосы, задавая темп и направляя, но самое главное — отклик был получен.

— Я сейтчас… Ох… — выдохнул Виктор, но довести себя до оргазма не дал.

Резко отстранился, заставляя выпустить его член изо рта полностью, схватил за плечи, подняв с колен. Пару секунд Крам внимательно всматривался в твое раскрасневшееся лицо. Ты примерно знал, что за зрелище ему открылось — растрепанные рыжие волосы, лихорадочно блестевшие глаза, влажные губы. «Шлюха шлюхой».

Было страшно смотреть на того, у кого только что отсасывал, и в то же время, удивительно волнующе быть в чьей-то власти, зависеть теперь от решений другого человека. Вдруг чертовски захотелось дотронуться до его щеки, расправить залегшую складку между бровей. Даже потянулся, чтобы сделать это, но реакция Виктора была молниеносной — заломил руку за спину так, что ты зашипел от боли. А затем Крам быстро перетащил тебя на стоявшую рядом парту. Лицом вниз. Понимая, что последует дальше, ты вдруг испугался. Разве не этого хотел? Он задрал тебя мантию, быстро справился с ремнем и ширинкой на штанах, стянул их вниз, оголив твой молочно-белый зад. Раздвинул ягодицы, провел пальцами, потом плюнул на руку и растер слюну по члену. Ты расставил ноги настолько широко, насколько позволяли спущенные штаны, и постарался максимально расслабиться. Конечно, знал, что будет больно, но все-таки не думал, что настолько. Крам приставил головку к очку и толкнулся. С первого раза он вошел лишь наполовину, но и этого хватило, чтобы ты закричал. Виктор зажал тебе рот рукой, и дальше ты уже просто постанывал и мычал. Он не обязан был тебя растягивать и вообще хоть как-то заботиться о твоем состоянии. Не обязан был, но сначала все-таки двигался медленно, давая привыкнуть к толщине и размеру, даже стал поглаживать кожу на спине. И ты, Рон Уизли, принял все, как должное, как то, о чем мечтал. Заерзал под ним, устраиваясь поудобнее, и резко выдохнул. И вот тут Крам себя отпустил. Он вколачивался тебе в зад с такой силой и темпом, что каждое движение отзывалось болью, но так же медленно и сильно надавливал прямиком на простату, и ты ощутил, что у тебя стоит. Причем колом. Острые края парты больно давили на низ живота при каждом толчке, но и это тогда было как бы неотъемлемой частью. Виктор сжимал твои бедра так, что на утро остались синяки, и все вбивался, вколачивался.

Руку от твоего рта он убрал, и ты лишь шипел, но теперь уже от удовольствия, подмахивал задом, ловя сумасшедший темп. А потом Крам вдруг просунул руку вниз, сжав твой член, и вот тогда ты кончил, а затем кончил и он.

Когда ты лежал, распластавшись на этой чертовой парте со стоявшей белой пеленой перед глазами, Виктор застегнул ширинку, одернул рубашку, тунику из шерсти.

— Этхо больчше не повторится.

Через три дня вы трахались в туалете.

*

Ты слушаешь радио и тайком читаешь свежую прессу только, когда Крам уходит. С трепетом и страхом ловишь отрывки слов из выпусков: «Все еще не найден», «Чем и где занимается Мальчик-который-выжил: вопросы без ответов». Вы по-прежнему перекидываетесь только парой слов и на этом ограничиваете общение. Он не настаивает, а ты то ли хочешь, чтобы он заставил рассказать всю правду, то ли стремишься поддерживать ту хрупкую иллюзию, что вы выстроили.

Часто мучает вопрос — что же ты чувствуешь? Что вообще должен чувствовать тот, кто предал своих друзей? Нет, нет, нет. Даже в мыслях ты никогда не называешь свой уход предательством. Ошибкой, мимолетным порывом, протестом, но никак не предательством. Это было бы слишком — признать низость своих действий и, в который раз, слабохарактерность.

А насчет чувств — ты ничего не чувствуешь. Задушил все ростки раскаяния и сожаления на корню. Часть тебя просто хочет к ним вернуться, и побыстрее, а другая — остаться здесь, наплевав на войну, но так не получится. Нет ничьей вины в том, что именно вы оказались в самом центре схватки. Можно сколько угодно топать ногами, даже плакать, чуть ли не рвать на себе волосы — это ничего не изменит. Поэтому все, что ты можешь сейчас делать — искать информацию и ждать.

За окном по ночам завывает метель, оповещая о самом разгаре зимы и приближении Рождества, а выхода нет. Попробовать найти их сейчас было бы не легче, чем иголку в стоге сена. Ты все перебираешь в голове варианты, прокручиваешь всевозможные ходы и комбинации. «Где может быть меч Годрика Гриффиндора? Скорее всего, Гермиона права, и это хотя бы какая-то зацепка. Надежда». Ты перерываешь кучу книг в доме у Виктора, и, когда уже не в первый раз натыкаешься на символ Гриндевальда, решаешь все-таки выспросить о нем поподробнее.

Вы сидите на кухне и цедите остатки огневиски, которые нашлись у Крама и лежали еще с начала осени. Сегодня обоим почему-то захотелось надраться.

— Так почему, если ты так ненавидишь Гриндевальда, этот идиотский символ постоянно мелькает на страницах? — спрашиваешь ты, полностью осушаешь бокал и с силой опускаешь его на стол.

— Это не я, а отец. Он сначала не верил, что этот хрен убил дедушку. Даже где-то соглашался с его идеями, пока не узнал правду. А он важен?

— Не знаю. Гермиону очень заинтересовал, когда Гарри ей рассказал. А зачем, как ты думаешь, папаше Луны носить его на груди?

— Да я откуда знаю?! — вспыхивает Виктор. — И мне плевать. Но из-за этого знака я готов был ему глотку перегрызть. Любому, кто поклоняется этому отродью. — Крам допивает остатки выпивки, встает из-за стола, слегка покачивается и направляется наверх.

Тебе вдруг отчаянно не хочется сегодня спать одному. От огневиски кружится голова, но по телу разливается приятное тепло, и ноги делаются ватными. А еще можно не думать о действиях, решениях и их последствиях.

Ты плетешься вслед за Крамом, вверх по лестнице. Сворачиваешь налево, юркаешь в спальню, плотно закрываешь за собой дверь. Виктор лежит на кровати, даже не раздевшись, прикрывая глаза правой рукой.

Темно, но из окна тусклый свет от фонаря на улице все-таки просачивается в комнату, рисуя причудливые тени на стенах.

Аккуратно ложишься рядом, стараясь создавать при этом как можно меньше шума. «Может быть, уже спит», — думаешь ты, и, словно читая мысли, Крам произносит:

— Я еще не сплю. А вот что ты здесь делаешь?

Он отнимает руку от лица и поворачивается к тебе всем телом.

— Можно я сегодня здесь останусь? — голос предательски дрожит.

— Оставайся, если хочешь.

— Поговори со мной. Расскажи о чем-нибудь.

Ты придвигаешься ближе, обнимаешь его, начинаешь выводить на спине поверх рубашки бессмысленные узоры.

— О чем?

Сначала он напрягается, но постепенно все больше расслабляется, и ты еще крепче прижимаешь, перемещаешься вперед так, чтобы друг с другом соприкасались почти все части ваших тел.

— О чем угодно. О погоде, о команде. Красивые там девушки? А парни? Преданные фанаты, — это ты уже выдыхаешь Виктору прямо в приоткрытые губы. — Нравится кто-нибудь? — прикусываешь нижнюю, а языком скользишь внутрь.

На поцелуй он отвечает. Немного лениво, но нежно. Во рту привкус корицы и огневиски.

— Спи уже, — шепчет Крам, разрывая поцелуй и утыкаясь носом тебе в ключицу, а затем добавляет что-то по-болгарски, но ты так и не решаешься спросить, что это значило.

*

Отношения, основанные только на сексе, тебя вполне устраивали. Не надо было ухаживать, как, например, за девчонками, произносить громких и фальшивых слов, никаких проблем. Тебе нравилось, что тебя трахает сам Виктор Крам. Да ты этим гордился, мать твою! Может, у тебя изначально с психикой не то, а может, просто играли гормоны, но да, ты кайфовал. Кайфовал от одного осознания, что доставлял ему удовольствие, нравилось выгибать спину, когда он тебе засаживал. Все нравилось! Тебе нравилось подчиняться. И если в дружбе с Гарри и Гермионой ты порой ревновал к популярности первого и уму второй, с Крамом было иначе.

А потом все изменилось. Ты даже не понял, когда и почему, но он захотел больше. Его перестали устраивать эти такие удобные и желанные для тебя встречи. Виктор стремился разговаривать, узнавать друг о друге что-то новое. Ты противился и перестал понимать, как себя надо вести. Правила игры изменились, и тебе казалось, что теперь это не может быть чем-то захватывающим, а стало… тяжелым. Открыть душу, по сути, чужому человеку? Рассказать о мечтах и целях? Зачем?

Пиком можно считать то, что он захотел быть снизу. Сам, блядь, Виктор Крам! Просто сказал:

— Хотчшу, чтобы ты был во мне. Хотчшу почувствовать, каково это.

Вот так. И как можно было отказать, когда он лежал прямо перед тобой с оттопыренным голым задом?! И ты лизал, проводил мокрую дорожку от его копчика почти до мошонки, а он при этом не издавал ни звука, ни стона. Он никогда не стонал, даже при сильнейшем оргазме.

Смазка уже была нанесена, и ты толкнулся, прямо внутрь, и Краму было больно. Стало понятно по тому, как он напрягся, сжал мышцы, но это было прекрасно. Тесно, узко, горячо. Хотелось заорать. Ты наклонился, начал целовать его пальцы, локти, потом переместился на плечи. Дал ему время привыкнуть. Виктор постепенно расслабился, и ты начал двигаться. И все время, пока двигался, сжимал его член в руках, гладил грудь, живот.

Когда вы одновременно кончили — он, как всегда, почти беззвучно, а ты — застонав, обескураживало то, что впервые ты думал, не о том, что с Крамом, а о том, не больно ли ему, хорошо ли. В этот самый момент, а может, и раньше, зародилось странное чувство привязанности, которое уже тяжело было отрицать.

*

Сегодня Рождество. За все проведенное здесь время ты опасался куда-либо выходить. Никто даже не подозревал, что ты живешь у Виктора. Ты не купил ему подарок и ничего не ждал взамен.

Да и какой, к черту, праздник? «Ежедневный пророк» постоянно пишет о сотнях смертей, жертвах этой бессмысленной войны, и уж в этом газетным статьям можно доверять. Ты думаешь о семье. Наверное, даже в Норе сейчас грустно и беспокойно. Приехавшие погостить близнецы, конечно, пытаются как-то оживить обстановку, устраивая разные проказы, и сейчас даже мама не может их ругать. Все ждут чуда. Рождественского чуда. Наверняка к ним пришли Флер и Билл. И в доме все равно огромная пушистая ель, увешанная сладостями и игрушками, именные носки над камином и вкусный ужин.

А каково сейчас тем, кто потерял своих детей? Разве они поют праздничные песенки, восхваляют рождение Христа? Да нет, скорее уж проклинают все, во что верили, и мечтают о смерти. А те, кто пока борется, пока в кругу близких, боятся, что завтра и они так же могут не вернуться. Завтрашний день ужасает, но учит ценить мгновения, любовь и ласку. И всем в этом время, в такую суровую зиму, не хватает тепла.

В доме Крама нет ни одного напоминания о празднике. Виктор рано утром ушел решать вопросы о предстоящем матче, а тебе даже не хочется вылезать из постели, которая еще хранит его тепло. Не хочется думать о том, каково сейчас им, где они, все ли в порядке. Ответов до сих пор не было, способов вернуться или отследить их — тоже. Чертов тупик.

Внезапно из кармана брюк, висящих на стуле, слышится достаточно четкий голос… Гермионы. Первая мысль — показалось. Этого не может быть! А затем еще одно произнесенное предложение. Так громко, как будто она сейчас стоит максимум в метре от тебя. Кидаешься вперед с такой скоростью, что путаешься в одеяле и падаешь с кровати, но все-таки сдергиваешь штаны и вытаскиваешь на свет деллюминотор, подаренный Дамблдором.

— Гермиона! Гермиона! Ты меня слышишь? — ты орешь что есть силы. — Гермиона! Черт!

Ты уверен, что она четко назвала твое имя и сказала еще что-то про волшебную палочку. Не веря собственным ушам, принимаешься трясти бедный прибор, приговаривая:

— Давай, давай, штуковина! Как же ты работаешь?!

А потом решаешь щелкнуть. В комнате моментально гаснет свет, но что-то светлое появляется за окном. Ты не медлишь ни минуты — распахиваешь шкаф, тянешься за рюкзаком Виктора, который лежит наверху, кидаешь туда одежду. Сбегаешь вниз по лестнице, хватаешь со столика перо, находишь в ящике листок пергамента и корябаешь несколько слов, затем выбегаешь наружу. Огибаешь дом и останавливаешься прямо перед светящимся шаром, который парит в воздухе. Он синеватого цвета и будто ждет тебя. Подплывает к тебе и раз — входит внутрь тела, чуть левее сердца. От шара очень горячо, но ты чувствуешь, что так и должно быть. Закрываешь глаза и аппарируешь.

*

В переполненном вестибюле яблоку было негде упасть. В воздухе витало напряжение. Флаг на корабле Дурмстранга приспущен. Никогда еще отъезд не был таким тяжелым, предвещающим лишь, что скоро все окончательно изменится и некоторым придется выбрать сторону. Год выдался тяжелый и судьбоносный — Турнир, смерть Седрика, возрождение Волдеморта. Так говорил Гарри, но не верить ему причин не было. Все ученики негласно разделились на два лагеря: «за» и «против». Было видно, что Гарри уже порядком достали соболезнования, вопросы, косые взгляды и перешептывания за спиной. Ты, как мог, оттаскивал в сторону, если замечал, что уж больно настырные ученики толпились вокруг него.

Но взгляд постоянно был прикован к тому, кто стоял в толпе болгарских учеников, слегка подняв голову и кивая невпопад их словам. Он смотрел на тебя в упор. Вы прощались. Конечно же, стараясь не афишировать, ведь для всех Виктор Крам все это время таскался за Гермионой Грейнджер, да и вообще был любимцем публики, особенно женской ее части. Глазами, губами шептали «увидимся», и уже заранее договорились о том, что ты приедешь летом погостить.

Виктора окружила стайка второкурсниц, которые перебивали друг друга и наступали на ноги. Каждая хотела, даже не так — считала своим долгом вручить любовное послание, коробку конфет или прядь своих волос в кулоне. Он вежливо кивал, вымученно улыбался и вскоре поспешил ретироваться, направившись к вашей троице. Заговорил с Гермионой, что-то прошептал ей на ухо, но ты не расслышал, что именно. Ревности не было. Хотя, может, немного кольнуло, когда Крам чмокнул ее в щеку. В последний раз повернулся к тебе лицом и собрался уходить. И в доли секунды нашелся повод побыть с ним хотя бы немного подольше. Не сдержавшись, выпалил:

— Дашь мне автограф?

Протянул Виктору пергамент и с легкой улыбкой наблюдал, как он меняется в лице, опасаясь, что кто-нибудь тоже заметит замешательство или, что он выдаст какие-то чувства по отношению к тебе. Потом все-таки подписал, а ты в этом время незаметно коснулся его ладони, заставив Крама вздрогнуть.

Величественный корабль скелетоподобного вида уплывал вдаль, в Болгарию. И ты как никогда осознавал, как много миль сейчас до Варны.

*fin*