Р-29 Гермиона Грейнджер|() повзрослевшая Габриель Делакур. "Расскажи мне побольше..."
— Расскажи мне побольше о своём детстве, — каждый раз допытывается Габриэль, когда они остаются в Норе наедине. То ли говорить о ненастной погоде не хочет, потому что слишком банально и искусственно звучат потёртые слова, то ли ей на самом деле интересно, каково это, жить среди магглов.
Гермиона каждый раз хмурится, раздражается, но образы уже начинают всплывать в памяти и сами превращаются в неторопливый поток речи.
— Когда я была маленькая, мы… — Неспешно начинает она, и её взгляд затуманивается воспоминаниями.
Каждый раз Габриэль незаметно подсаживается ближе, накрывает её руку своей, кладёт голову на плечо и, затаив дыхание, внемлет рассказу.
А-96 Флер Делакур/Джинни Уизли "Мне нравятся твои веснушки, но не ты."
Светлые длинные волосы отливают всеми цветами драгоценных камней. Голубые глубокие глаза заглядывают в самую душу чуть насмешливо и высокомерно. И пахнет от француженки сладко-сладко... и так же ноет низ живота у Джинни после долгого чувственного поцелуя в кладовке под лестницей. Кажется, они что-то опрокинули, и в воздухе играют острые нотки чего-то.
Флёр проводит кончиком языка по шее Джинни, посылая сладкую дрожь предвкушения, целует уголок рта, обхватывает нижнюю губу, посасывая, прикусывает чувствительную кожу... Скрыв взгляд за длинными ресницами, Джинни любуется любовницей. За стенкой слышно, как Молли напевает, готовя обед.
Джинни нежно обхватывает сосок губами, Флёр открывает рот, выдыхая, и закусывает губу. Кожа Флёр очень светлая. Вся она будто сливочная и сладкая на вкус, даже там, внизу.
Вытерев рот тыльной стороной ладони, Джинни чмокает Флёр в губы на прощание, до следующего раза. Флёр опускает ногу, которую всегда ставит на противоположную полку, чтобы было удобнее, а ощущения острее.
— Повторим вечером? — деловито спрашивает раскрасневшаяся Флёр почти без акцента.
— Я настолько хороша? — самодовольно усмехается Джинни.
— Мне нравятся твои веснушки, но не ты.
cherche_la_femme: Нарцисса/Панси, Глупости, юмор.
— Там мы разобьём большой сад большой с гортензиями, розами...
— ...платаны и дубы будут скрывать нас в тени...
— ...повсюду белые резные скамейки, как у нас в поместье...
— ...и что-нибудь из французского садового ландшафта, с водоёмами...
— ...и рыбками. И павлинов мистера Малфоя не будет...
— Не будет. Построим конюшню и будем по выходным выезжать на конные прогулки.
— У нас будут белоснежные лошади, похожие на единорогов.
— А можем купить настоящего единорога...
— А потом будем возвращаться домой... сидеть у камина в зале...
— ...разговаривать и читать. Я буду пить вино, а ты крепкие чаи...
— ...которые ты будешь заказывать специально для меня из Индии.
— Да. А потом мы сможем ложиться около камина и...
— Или подниматься в нашу спальню и продолжать вечер там. А потом вечер плавно превратится в ночь.
— Будем до рассвета наслаждаться друг другом... любимая.
— Всё, — резко поднялась с кровати Панси, заметалась по комнатке Дырявого Котла, собирая вещи. — Хватит пустых мечтаний. Глупости всё это.
Нарцисса в мгновение ока из лёгкой и молодой превратилась в тоскующую женщину среднего возраста. Она натянула одеяло повыше, прикрывая нагую грудь, и наблюдала, как Панси торопливо накидывает мантию поверх не застёгнутой блузки. Уже переступая порог, Панси обернулась и невзначай бросила:
— Я тебя тоже люблю.
БО-292 Флер Делакур/Панси Паркинсон, "Какая же ты смешная!".
— Какая же ты смешная! — произносит Панси в минуты тихого уютного уединения, когда произнесены какие-то банальности и неловкие комплименты, когда уже почти воцаряется тишина, но ещё остаётся послевкусие смущённых взглядов. Когда смех тихий, искренний. А солнце будто льётся через край бесконечной радостью в уголках глаз.
Они сидят за столиком летнего кафе-мороженого, откинувшись на спинки стульев, Панси немного запрокинула голову, обнажая белые зубы в полуулыбке; их колени невзначай соприкасаются.
— Я просто влюблённая, — тепло отвечает Флёр и переплетает их пальцы.
cherche_la_femme: ЛунаБеллатрикс. Белла в боттоме.
Мир в её глазах.
В её глазах нет ни страха, ни ненависти. Они огромные синие прозрачные. В глазах Луны целый мир. Несуществующий, нереальный, сумасбродный.
— Круцио! — в который раз кричишь ты голосом похожим на карканье. Тебе уже не важно, что девочка ничего не скажет о Поттере и своих мерзких друзьях. Нет, они важны, важны для Лорда, а значит и для тебя, но, когда ты спускаешься в этот подвал, когда вдыхаешь сырой воздух, все твои мысли и желания обращаются на блондинку, у которой в глазах мир недоступный тебе.
Ты хочешь его сломать. Так ты ломала все красивые куклы, подаренные сёстрам. Так ты «случайно» разбивала в гостях тарелки и вазочки. И тебя бесконечно бесило, — до красной пелены перед глазами, — что одним взмахом палочки вещи склеивались, возобновляли свою притягательность.
С людьми было не так. Людей надо было ломать методично, с чувством. И они редко возвращались в прежнее состояние. К тому же, ты уже видела блондинку, похожую на эту. Для неё дело закончилось печально.
Лавгуд чистокровная. Это неприятно, от этого воротит. Ты не любишь уничтожать чистокровных, с каждым из них ты убиваешь частицу себя.
— Круцио! — её тело выгибается, она кричит, её глаза зажмурены. Это великолепно. Ты тоже прикрываешь глаза и улыбаешься. Если бы кто-нибудь увидел тебя, то решил, что ты наслаждаешься лёгкой музыкой или тишиной.
Ты же наслаждаешься криками боли и разрушением мира.
Ты приходишь к ней, наверное, сотый раз за неделю. Нет, ты не всегда её мучаешь, не всегда кричишь, заставляя сказать правду, иногда ты просто наклоняешь голову к плечу и внимательно смотришь, не моргая, изучая, запоминая…
— Я собрала тут жаркоподов, — улыбается Луна, и в её улыбке солнце и лето, словно она отдыхает на море, а не сидит в подземельях студёной зимой. — Вот на картонке, — протягивает ободранный лист с пауками и ещё какими-то жуками. — Отнесите их в тёплое место, пожалуйста, а то им холодно, и они всё время плачут.
И она наклоняет голову к плечу.
— Глупая… глупая девчонка, — цедишь ты, не зная, что делать, потому что в её придуманном мире вдруг оказалось место и для тебя, для жестокой Беллатрикс.
Может, она видит тебя насквозь своими голубыми омутами? Подходит ближе, по-прежнему протягивая картонку, и теперь вы как два отражения. Длинные белые волосы почти смешиваются с чёрными, они спутанные, грязные у вас обеих. На её лице пятна сажи, на твоём глубокие морщины. Два изваяния.
Света тут нет, только Люмос на конце твоей волшебной палочки, ты подносишь его ближе ней, различая каждую чёрту лица. «Наверное, — думаешь ты, — из неё вышла бы первосортная дама». Она щурится.
Её кожа прохладная, но не холодная и быстро согревается от твоего учащённого дыхания. Ты не шевелишься, а она касается твоего носа своим, щека к щеке. Она не боится, а спрашивает разрешения.
Губы Луны обветренные, жёсткие. Раньше они такими не были. Она касается твоих губ своими, задерживая дыхание, не целуя. Просто прижимается. Её руки ложатся на твою талию, проводят медленно вверх к груди, скрытой под мантией, немного сдавливает.
Ты мгновенно возбуждаешь, размыкаешь губы, вовлекая девушку во властный поцелуй. Она играючи перехватывает инициативу, пробираясь языком в твой рот, льнёт к тебе всем телом, будто пытаясь согреться, оттаять. Ранки на её губах лопаются, ты чувствуешь пьянящий вкус.
Мантия расстёгнута и скинута на пол, ты безвольно обмякаешь от настойчивости, держа на краю сознания, что она пленница.
— Не сбегу, — на секунду отстраняется она. А затем её пальчики, — прохладные пальчики, которые будят первобытные желания, — скользят под мягкий свитер, под майку, второпях накинутое на голое тело, обнимаю соски, потирая их.
Ты горишь. От прикосновений, от языка, ласкающего твой, язык, от ощущения мягкой груди, прижатой к твоей руке… Твой стон похож на звериный рык.
Когда она расстёгивает ремень на твоих брюках и касается влажных трусов, ты задыхаешься, хватаешься за её плечи, ища опору. Волшебная палочка падает на каменный пол с глухим звуком. Это не важно. Потому что её пальчики двигаются там поверх трусов, лаская.
Через несколько минут ты очнёшься от сладостных ощущений, подберёшь волшебную палочку, неспешно заправив майку в брюки, и застегнёшь мантию на все пуговицы. Заберёшь оставшихся, не разбежавшихся, жуков. Ты подумаешь, что этот сумасбродный мир Луны не так уж плох, может, он имеет шанс на существование. В отличие от твоего.
Маленькая глупенькая Алиса
В комнате Алисы какой-то шум... (Перевод)
В комнате Алисы какой-то шум, поэтому Алиса замирает, полностью проснувшись, и настораживается. Она слышит звук шагов, лёгких, но неосторожных, обычные шаги человека, которому нечего скрывать.
Алиса знает эти шаги, но не может точно, с уверенностью, вспомнить, кому они принадлежат. Должна бы помнить, но не помнит, и это пугает её.
— Маленькая… глупенькая… Алиса, — произносит Голос того, кому принадлежат шаги.
Все звуки в комнате стихают, кроме одного — дыхания самой Алисы.
Руки по-паучьи ползут вдоль спины, плеч, пока не добираются до головы и не забираются в то, что осталось от некогда золотых локонов. Алиса вздыхает. Словно ей снова пятнадцать; пятнадцать, и она внимательно разглядывает девушку, которая так же не может оторвать от неё взгляд.
Холодные губы дотрагиваются до её губ, но становится тепло. Словно ей снова шестнадцать, и она целует девушку, которая не может оторваться от её губ.
И она вспоминает.
— Б-Белл…а, — выдыхает Алиса. Слово неуклюжее, но понятное.
Беллатрикс улыбается ей в губы, и её паучьи руки сильно дёргают за волосы.
— Я и не думала, что ты забыла.
Алиса хнычет. Словно ей снова семнадцать, но она не знает почему.
За дверью комнаты Алисы какой-то шум, поэтому Алиса замирает. Шаги осторожные, но тяжёлые. Беллатрикс очерчивает линию подбородка Алисы ледяным пальцем.
Vova
