Он моя болезнь. Он заставляет меня жить. Он мой наркотик. Он единственный не даёт мне провалиться в бездну холодной пустоты и одиночества. Он то, что я боюсь потерять. Он мой единственный страх. Он мой адреналин. Он — Северус Снейп.
Я безучастно смотрю на собственное отражение в зеркале и легко усмехаюсь. Я стал тенью. Его тенью. Вглядываюсь в свои глаза и не ощущаю ничего. А я должен бы испугаться этого пустого взгляда когда-то яркого, изумрудного цвета глаз. Поблёкли. Мои прошлые пассии нежным шёпотом сравнивали этот цвет с сочной травой. Глупые идиотки. Но если им верить, то сейчас трава сгнила, а сверху осыпался пепел. Они выцвели от слёз, выгорели, как и моя душа. А говорят, глаза — это её отражение. Тогда понятно, почему я изменился. Я просто перегорел. Запас оптимизма иссох, как небольшая речушка, оставляя царапаться одинокими камнями.
Вот такого пустого состояния я боюсь больше всего на этом чёртовом свете. А раньше всё было по-другому... Всё. Провожу рукой по отросшим волосам, вглядываюсь в хорошо отработанную презрительную ухмылку, отмечаю никуда не уходящую маску безразличия.
Я копия. Его копия. Жалкая, непохожая на оригинал, но всё же… копия.
Опираюсь руками о раковину, чтобы ближе наклониться к зеркалу. Зачем? Что я хочу там увидеть? Прошлого себя? Он исчез. Есть только призрачные тени воспоминаний какой-то жизни. Другой. Не моей. Кто бы мог подумать, что очередной пустопорожний разговор с Хагридом сможет перечеркнуть всё, чем я жил столько лет?
Прищуриваю глаза, вновь копируя привычку презрительного взгляда свысока. Единственное, что я отчётливо помню, так это тот разговор. Да и какой, к чёртовому Мерлину, разговор? Просто несколько ничего не значащих для великана слов, а для меня — последний гвоздь в крышку гроба.
Смеюсь такому актуальному сейчас сравнению… И даже смех искусственный, неживой... Ещё рано. А Хагрид всего лишь проболтался о том, что слышал из разговора Снейпа и Дамблдора. Какую-то непонятную фразу о том, что я последний, седьмой крестраж. О, да... Он тогда ещё посмеялся над странным словом, таким мудрёным для него. Но не для меня. Я не мог при всём желании не верить великану... Ведь никто кроме меня и Дамблдора, ну и, как оказалось, Снейпа, не знает о крестражах. Значит... Всё было правдой. К моему ужасному сожалению, Хагрид не обладал ни знаниями, ни хотя бы фантазией, чтобы придумать такую знатную шутку. Значит, правда. Значит, я — пушечное мясо.
Усмехаюсь. Сухо, просто движение мускулов лица.
"Ты знаешь, что делать, Северус". Конечно же знает... И я знаю. Знаю, что моя жизнь оказалась так скоротечна. Да, конечно, я всегда помнил, что мне придётся столкнуться в бою с Волан-де-Мортом и, возможно, погибнуть, но я всегда лелеял надежду, что смогу выжить, справлюсь и с этой проблемой, что всё закончится. Да. Закончится. Но не так, как хотелось мне.
Вера ушла. Надежда испарилась. А как же всё-таки они помогали мне идти дальше, смотреть на друзей, радоваться мелочам. Но этого больше нет. Теперь уже никогда и не будет. Услышать о своём приговоре в какой-то шуточной манере именно от Хагрида. Того, кто ввёл меня в магический мир, первого волшебника, которого я увидел в своей жизни, моего проводника... Ирония судьбы, что он, сам того не зная, вынес мне приговор — смерть.
Смутно помню следующую неделю. Будто в бреду…
Я не побежал на разборки к Дамблдору, и уж тем более к Снейпу, за что сейчас себе очень благодарен. В тот критический момент во мне проснулся хладнокровный слизеринец, а не импульсивный гриффиндорец. Иначе сейчас я бы снова радовался остатку жизни, даже не подозревая, что мне давно выписан билет на тот свет. Без вариантов. Мне стёрли бы память. Легко и непринуждённо, всего лишь взмахом волшебной палочки. И всё. Я в этом просто уверен.
Выдыхаю, устало прикрыв глаза.
Усталость — вот всё, что осталось мне от прошлого. Реки слёз, опухшие глаза, невнимательность, бессонница, кошмары, изматывающие и без того шаткую нервную систему. О, да, сейчас я могу рассуждать о себе, как о подопытном кролике. Всё это в прошлом…
Открываю глаза и вновь скольжу внимательным взглядом по отражению того, во что я превратился. Нет, никаких внешних деформаций вроде второй головы или третьей руки. Я просто вымотал себя до такой степени, чтобы принять очевидное — мне осталось не долго. Придёт время, когда меня попросят пожертвовать собой для всеобщего блага. Ради моего спасения отдали жизни сотни людей, а я, оказывается, просто должен умереть? Это ведь так просто, правда?
Хмыкаю, отворачиваясь от зеркала. Вот только жертв других людей я и не могу простить Дамблдору до сих пор. Себя я ему уже простил. Но не их.
Теперь умереть так просто.
Я лишил себя всего, за что мог бы зацепиться на этом свете. Друзей. Я не имею никакого права тащить их с собой на смерть. О, нет! Теперь, когда точно известно, что мне не выжить, я не могу просто так взять и за компанию лишить их жизни. У них есть будущее, в отличие от меня. Я знал, что просто так они от меня не отстанут, что бы я не говорил, как бы не заверял и не уговаривал, что так надо, что это для их же благополучия. Мне бы просто не поверили и пошли бы следом. Но я нашёл верный способ довести всё до конца — стать тем, кого они ненавидят и презирают.
Я стал слизеринцем.
Осознанно копируя всё, что так раздражало их в этих манерных аристократах. Я стал использовать сарказм, унижения, шутки, далёкие от невинных. Я стал презрительным, саркастичным, заносчивым ублюдком. Я бил словами в самое больное место и получал видимое удовольствие. Но оно было только видимым. Кто-то считал, что меня контролирует Волан-де-Морт, и пытался спасти, кто-то сразу сторонился, однако Дамблдор, после очередной моей выходки, опроверг подобное предположение.
Конечно.
Фыркаю, садясь прямо на пол. Они не сразу стали меня избегать. Думали, что все пройдёт, сначала даже защищали, а потом вдруг поняли, что я даже не придуриваюсь — это настоящий я. Вновь смеюсь, вспоминая душевные разговоры с директором. Но я уже не верю тебе, Дамблдор... И не поверю никогда... Уже никогда. Он даже сделал меня старостой, выделив отдельную комнату, чтобы меня ночью ненароком не задушили собственные однокурсники.
Прислоняюсь затылком к основанию раковины и закрываю глаза. Я лишил себя всего, что могло меня здесь удержать и помешать тому, что я должен был сделать — отомстить за смерть родителей и Сириуса. Но потом... Потом я почувствовал то, к чему сам себя привёл — одиночество и пустота. Я перестал испытывать какие-то эмоции. Апатия? Нет. Пофигизм...
Я добился того, что мои друзья теперь в безопасности — вдали от меня. Не задевали ни шутки своих, ни насмешки слизеринцев — мне всё равно. Я потерял смысл этого существования, я просто ждал, когда меня вызовут и скажут — «умри, герой!». Я был бы счастлив, прекратить это утомительное, пустое ожидание в любое время. Даже мысли и кошмары о смерти меня больше не трогали. Я привык. Покорился неизбежности.
Я понял, что окончательно сломался.
И вот тогда я испугался. Чистый, животный страх, который сковал заполненное безразличием сердце. Только тогда я оглянулся вокруг себя в молчаливом крике о помощи. Не нашёл. Я отлично справился со своей целью — остался один. Я не хотел всё глубже погружаться в пучину пустоты, но и возвратить друзей не мог. Замкнутый круг, который грозил свести меня с ума, утопить во мраке пустоты.
И вдруг я нашёл... Его.
«Я в очередной раз меланхолично помешивал какое-то варево в своём котле. В очередной раз пытаясь разобраться в том, что мне теперь делать, я совершенно забыл про время кипения, и только когда мою руку обожгло паром, я очнулся.
— Поттер, вы в опять поразили весь класс своими способностями к зельеварению. Иногда мне кажется, что вы учились все эти годы не у меня, а у Грейнджер с Уизли. Вместо этого, могли бы с благодарностью принимать знания, которые я пытаюсь в вас вбить, возможно, именно они и спасли бы вашу никчёмную жизнь, — раздался над ухом ненавистный голос Снейпа.
Я резко поднял голову от котла с испорченным зельем и, прищурив глаза, уже обычным презрительным взглядом посмотрел на профессора. Он умудрился в паре предложений задеть все больные раны, которых у меня, казалось, больше нет. Но почему-то именно в его словах я уловил тот яд, который снова раскрыл заросшую пылью и грязью боль. Наши взгляды встретились, начиная своё очередное соревнование, но сейчас что-то было не так. Он смотрел на меня изучающе, слишком внимательно, без доли неприязни или ненависти. На какое-то мгновение я испугался такого взгляда, прекрасно помня о его великолепных навыках легилимента. Но нет. Он не проникал в мои мысли, Снейп просто смотрел на меня и… пытался понять? Он заглянул в мою душу. И на какую-то секунду мне показалось, что он ужаснулся её мёртвой пустоте. И он… понял? Понял, что я знаю о своей участи. В его глазах я видел свои кошмары, но уже не смерти, а того, что он расскажет Дамблдору о том, что я всё узнал. И тогда исход будет один — мне сотрут память. Я вновь вернусь к тому, с чего начал, я снова потащу на смерть своих друзей.
И я улыбнулся мужчине. Так понимающе, что, судя по тому, как его плечи чуть вздрогнули, улыбка вышла замечательно мазохистской. Я впервые за несколько месяцев потерял контроль над собой и вспылил.
— Неужели? Может быть, если вы хотя бы раз оказались правы, моя жизнь не была бы настолько никчёмной? Или, может быть, вы привыкли просто так болтать языком и петь дифирамбы своему отсутствию таланта преподавателя?»
В тот день последние пятнадцать минут пары мы провели в перепалке, подобной которой не было с прошлого года. Я впервые за долгое время почувствовал, как ярость живительным напитком текла по венам, я чувствовал жар своего тела, разгорячённого ненавистью, мой мозг проснулся, придумывая и выискивая новые аргументы для острого ответа, и это было… великолепно! Я снова почувствовал себя живым.
Тогда первые я увидел его с другой стороны, посмотрел на него другими глазами. Его ледяной сарказм за шкирку вытащил меня из затягивающего, топкого болота безразличия. Встряхнул, напомнил о том, что я теряю драгоценные минуты жизни, о том, что я ещё не успел почувствовать, что не смог пережить и узнать. Я до сих пор не помню тот момент, когда он стал для меня чем-то большим. Когда я стал считать минуты до его уроков, когда это перешло в болезнь и одержимость.
Я сидел с краю гриффиндорского стола, и, вместо того, чтобы нормально поесть, смотрел на него. Нет, конечно же, не в упор, а краем глаза, наблюдая за его взглядом, движением рук и губ, а мысленно был уже на уроке. Я нарывался. Каждое занятие, каждый час, каждую минуту, каждую секунду. Я как коллекцию собирал его отработки. Все его ненавидели, а я им жил. Все боялись его сарказма, а для меня это была доза адреналина. Все тряслись под его взглядом, а для меня он был как электричество для батарейки, продлевающее её работу. Наши перепалки отгоняли во мне мрак, заставляли сердце сбиваться с размеренного, скучного ритма в ошеломляющий галоп. Кровь разгоняла по телу так необходимый азарт, который ещё долго ощущался после занятий, а потом… Потом буря успокоится, и к ночи я снова завязну в обволакивающей холодом пустоте и безмерном одиночестве. До следующей встречи. Моим новым кошмаром стала не предстоящая смерть, а страх, что, проснувшись утром, я вылечусь от болезни под названием «Северус Снейп».
Я хмыкнул, открывая глаза. Безразличным взглядом осмотрев комнату, я пытался удобнее устроиться на жёстком полу. Северус был моим идеальным спасением. Он не стал бы удерживать меня здесь, как друзья, ведь я ему ненавистен. Он не пошёл бы со мной на смерть — кто я для него? Всего лишь глупый, невоспитанный мальчишка. Но какого же было бы его удивление, если бы он узнал, насколько сильно я люблю его ненависть, которую он выплёскивает на меня, а я… а я задыхаюсь от неё. Моя душа отвыкла вмещать в себя столько эмоций, но я как путник в пустыне: спасаясь от жажды, пью и не могу напиться, боясь, что источник иссякнет, и я умру от выжигающей пустоты.
Я стал наркоманом. А он — стал моим наркотиком, от которого я боялся вылечиться. Он единственный мог разбудить меня, прогнать тени, которые сжимали горло безразличием. Он стал моим светом в конце тоннеля. Он — моё второе дыхание. И я понял, что до того, как я выйду навстречу смерти, я еще успею пожить.
Vova
