Я всегда рассматривала их, как ученика и преподавателя, и никак иначе, но три долгих месяца показали мне, что не все так просто.
После смерти крестного, Гарри замкнулся в себе и своих переживаниях, нам с Роном было очень сложно его разговорить, но стоило появиться на пороге профессору Снейпу, как внутри нашего друга что-то переключалось, и в нем просыпалось нечто, тщательно спрятанное внутри, еще не знакомое мне, но интуитивно ощущаемое на протяжении всего нашего знакомства. Гарри сосредотачивался, напрягался, начинал язвить, слова слетали с его языка ядовитыми иглами и вонзались в собеседника. И было что-то такое… Не знаю, но когда они со Снейпом находились в одной комнате или вдруг заговаривали друг о друге, у обоих глаза начинали гореть. Ярко так, безумно почти.
Я иногда вспоминала неудачный роман своего друга с Чо Чанг. Я помнила, как он застенчиво краснел, поглядывая на стол ее факультета, в каком оживлении он был после первого поцелуя, и почему-то сравнивала то его состояние с нынешним поведением в присутствии Мастера зелий. Я не находила ничего общего, и сердце мое успокаивалось. Но что-то тревожило меня, не давало покоя. Будто чего-то не хватало в моих воспоминаниях о влюбленности Гарри в Чо. И только потом я осознала, чего именно.
Ни разу глаза моего лучшего друга не блестели так же. Столь страстно и обжигающе, как при Снейпе.
А потом Дамблдор послал профессора Зельеварения на очередное сборище Пожирателей смерти. Я жутко испугалась за нашего преподавателя, но не выдала себя и жестом, зная, что побледневшему шпиону это не понравится. Даже Рон, не питавший симпатии к Зельевару, как-то глухо и сдавленно пожелал ему удачи. Единственным, кто в тот день бушевал и кричал, был Гарри. И я, наблюдая, как он отчаянно орет, уговаривая своего ненавистного преподавателя туда не ходить, не могла припомнить, когда в последний раз он позволял себе такие эмоции.
За ту неделю, что профессор отсутствовал, я с каким-то ужасом и страхом поняла, что Гарри было в тот момент плевать и на войну, и на жертвы, и, наверное, на весь магический мир. И он вовсе не был похож на Героя, на Избранного, которому предначертано победить сильнейшего темного мага. Более всего Поттер напоминал мне ребенка, готового расплакаться, потому что потерял свою любимую игрушку. И, когда он по нескольку раз в день интересовался у меня голосом наркомана, вернулся ли профессор, у меня сердце сжималось от жалости — с такой дрожью и болью он выдавливал из себя фамилию «Снейп».
От Зельевара не было вестей уже вторую неделю, и атмосфера в доме была давящей. Гарри молчал, бесцельно шатаясь по дому в ожидании возвращения профессора на площадь Гриммо. Рон не находил себе места от неудачных попыток расшевелить друга. А я просто не могла сдержать слез, когда видела Гарри, нарезающего круги по гостиной.
Я пыталась поговорить с ним, втолковать ему, что все мы знаем, чем все закончится — Снейп всегда ускользал, выходил сухим из воды, ведь он потрясающий Зельевар, он превосходно владеет окклюменцией, и Волан-де-Морт в жизни его не раскусит. Поттер молча выслушал меня, но ничего не изменилось. Он был все так же болен.
А после была ночь, о которой я до сих вспоминаю с содроганием. Ночь, в которую Дамблдор сообщил, что потерял связь со Снейпом. И дом до рассвета простоял на ушах от громких обвинений Гарри в сторону директора Хогвартса. Мне казалось, что он, должно быть, разбудить весь Лондон своим бесконтрольным гневом. Но город спал, пока наш друг бушевал в агонии, неистово крича на седовласого старика и круша предметы в гостиной.
Но нельзя не признать, что значение той ночи было колоссальным.
Рон спал наверху, Гарри свернулся на полу перед камином, а я готовила завтрак, когда из гостиной раздался хлопок аппарации. Страх заполнил меня, и я, схватив палочку, стремительно помчалась в ту комнату, переживая за друга, который был со вчерашней ночи в состоянии истерики. Но, добравшись до чуть приоткрытой двери, я увидела, что там стоит Снейп, а перед ним расположился с непередаваемым выражением лица Гарри.
Они просто стояли друг напротив друга и прожигали друг друга взглядами — бледный Зельевар в пыльной мантии и худой брюнет с покрасневшими глазами. Я уже хотела было войти, чтобы поприветствовать Снейпа, но тут Поттер сделал пару широких шагов вперед и, уперевшись лбом в грудь Мастера зелий, стал молча, обессиленно колотить его кулаками по торсу. Профессор сначала стоял, не двигаясь, а потом обхватил тощее тело сильными руками и прижал к себе.
Гарри поднял на него глаза, и я сразу осознала, что такое ненависть, обжигающая и всепоглощающая. Поттер сказал: «А ты не очень-то и спешил». И его голос был хриплым то ли от долгого молчания, то ли от ночного скандала с Дамблдором, то ли от чего-то еще.
Ненависть в глазах Зельевара была тяжелой, глубокой, старой. Но он продолжал прижимать к себе юношу, который в свою очередь успел обхватить его за шею. Так они и стояли, замерев, глядя друг другу в глаза, не знаю — в попытке придушить, или просто обнимаясь.
Сзади подошел Рон, видимо, проснувшийся от звука аппарации. Он резко остановился, увидев сцену, развернувшуюся в гостиной. Он смотрел на них двоих округлившимися глазами, и я видела, как он непроизвольно нахмурился, а плечи его опустились. Но спустя мгновение его лицо разгладилось, а в глазах засветилось понимание. Уизли осторожно положил руку мне на талию и утянул на кухню завтракать, ничего не говоря.
Атмосфера в доме стала гораздо теплее. Гарри начал улыбаться, и Рон тоже оживился, видя улучшение состояния друга. Все они исправно приходили, когда я звала к столу, да и вообще мы стали проводить много времени вместе. Правда, довольно часто Гарри, виновато улыбаясь, удалялся от нас с Роном в гостиную, где Снейп читал книгу. Он просто сидел рядом с ним, изредка чем-то интересуясь, а после внимательно прислушиваясь к сухим ответам. Они могли сидеть так часами, то молча, то тихо переговариваясь о ничего не значащих мелочах. Я не знаю, какой был в этом смысл, но я помню, каким уютом были пропитаны эти странные вечерние посиделки этих двоих.
Однажды ночью меня разбудило чувство жуткого беспокойства, и я тихо прокралась по коридору к комнате Гарри, намереваясь проверить его состояние.
Я приблизила ухо к щели, и мне было слышно, как он шепчет в темноту:
— Я люблю тебя. Я люблю тебя. Люблю-люблю-люблю…
Он не мог сказать их вслух тому, кому это предназначалось. Боялся? Не хотел? Не знаю. На глаза навернулись слезы, сердце защемило, и я поспешила вернуться в свою комнату.
Сейчас Снейп снова на собрании Пожирателей, а Гарри беснуется у себя в комнате. От Зельевара нет известий уже три дня, и все это время из комнаты лучшего друга раздается треск и звон ломаемых предметов.
Это была очень странная ненависть, поддерживаемая бесконечной, темной преданностью, жуткое чувство, возникнувшее в условиях войны. Наверно, это было их собственное подобие спокойствия, а может быть даже и счастья.
Рон все еще немного переживает по поводу состояния Гарри, а однажды он не выдержал и сказал мне, что наш друг явно болен. Я сразу вспомнила подслушанный мною ночной шепот и, не задумываясь, согласилась. Эту болезнь, мне кажется, привила ему война. Да и заражение Снейпа было неизбежно.
Все неуловимо изменилось. И каждый раз, когда Дамблдор посылает Зельевара на опасное задание, а Гарри впадает в неистовство, я смотрю на Рона, и у меня создается впечатление, что эта зараза сидит и во мне.
Vova
