День Рождения

Свой восемнадцатый День Рождения я встречаю в гордом одиночестве. Впрочем, я одинок двадцать четыре часа в сутки и столько же времени горд.

Это у нас семейное.

Отец с матерью сегодня на слушании в Визенгамоте. Со мной в суде «разбирались» почему-то вчера. Как итог — я свободен. Им, думаю, скажут то же самое, но вернутся родители всё равно не раньше, чем поздно вечером. Когда я, в очередной попытке сбежать от самого себя, уже лягу спать. Или притворяться, что сплю.

От размышлений отвлекает негромкое появление домашнего эльфа. С виноватым видом Тонни сообщает о том, что «к молодому хозяину гости». Я протягиваю руку, чтобы привести волосы в порядок, но вспоминаю, что они и так идеально уложены. Тянусь поправить рубашку и ладонью разгладить складки на брюках, но брюки идеально выглажены, а аккуратно заправленная в них рубашка застёгнута на все пуговицы. Учитывая то, какой хаос творится в моей душе, мне очень странно осознавать, что мой внешний вид этот хаос никоим образом не отражает.

Впрочем, я же Малфой, так что это нормально.

— Привет.

Я оборачиваюсь на тихий голос в полной уверенности, что мне всё это снится. Конечно, мои сны отнюдь не концентрируются вокруг Поттера, но всё же в реальности заявиться в поместье ему бы смелости не хватило.

Молчу. Незаметно щипаю себя за запястье. Больно.

— Малфой…

Малфой весь — абсолютное внимание. Малфой весь — полная тишина. Интересно, что скажет Поттер на это? Если я достаточно хорошо его знаю, он всё равно договорит речь, ради которой пришёл.

— С Днём Рождения, в общем.

Всё моё аристократическое воспитание летит к мордредовой бабушке. Я открываю рот и самым глупым образом переспрашиваю:

— Что?

Герой Британии улыбается и запускает руку в волосы, взлохмачивая их ещё больше. Улыбка у него совершенно идиотская. Он повторяет.

— А подарок? — спасибо бесконечным поколениям предков за то, что любой Малфой способен собраться в считанные секунды.

Поттер, видимо, ожидал в ответ банального выражения благодарности.

Я благодарен. За спасение из Адского Пламени и за ходатайство перед судом. От нас ничего не скроешь, и я прекрасно знаю, что именно всеобщий любимец распинался в Визенгамоте. О том, как я не хотел убивать Дамблдора. О том, как я мешал Крэббу и Гойлу прикончить самого Поттера. О том, как мама рисковала жизнью, ради меня спасая его. Наверняка, о чём-то ещё настолько важном, что смогло убедить Министерство и иже с ними оставить нас дожидаться суда в мэноре, а не в Азкабане.

Впрочем, отцовские связи, надо думать, тоже сыграли тут не последнюю роль.

— Какой ещё подарок?

Мы не виделись, по большому счёту, весь этот год. Перед лицом Беллатрисы, перед лицом неминуемой смерти — всё это было не встречи. Нам даже не удавалось толком взбесить друга. А вот сейчас мне, вроде как, удаётся. Противный мальчишка Драко Малфой — всё такой же провокатор, по сути. Милый мальчик Гарри Поттер — такой же вспыльчивый, как раньше. Замечательно, если только не думать о том, как на самом деле серьёзно изменились мы оба.

Я вижу это по его глазам и горьким складочкам в уголках губ.

Молчу. Он же не рассчитывает, что я отвечу?

— Какой подарок, Малфой? — ещё немного, и у Золотого мальчика пар из ушей пойдёт от злости. — Я разве мало для тебя сделал?

Пристально смотрю на него. Полминуты. Минута.

Щёлкаю пальцами и прошу у домового эльфа бутылку шампанского. Самый подходящий напиток для восемнадцатилетия, как мне кажется.

* * *

Я — великолепно воспитанный ребёнок из благородной семьи. Я прекрасно танцую вальс и никогда никого не убивал. У меня достаточно большой опыт в применении Круцио, но в пьянстве опыта нет никакого.

Поэтому шампанское бьёт в голову на исходе второго бокала.

У Поттера — та же история.

Ни я, ни он не ожидали, что герой согласится со мною пить. Спишу это, пожалуй, на фамильное обаяние. Или на умение управлять другими людьми. Или на общеизвестную гриффиндорскую безрассудность.

Мы легонько соприкасаемся фужерами и синхронно делаем отчаянно-долгий глоток. Я замечаю, как от этого у Поттера дёргается кадык, и растворяюсь в золотистом пузырящемся омуте, изредка выныривая для того, чтобы что-то сказать. Нить разговора — путаная и рваная, как футболка Мальчика-который-выжил наутро после Битвы за Хогвартс.

— Почему ты спас меня?

Кажется, разговоры по душам — обязательное условие для пьяных посиделок.

Он откидывается на спинку дивана и чуть заплетающимся языком отвечает:

— Я бы не смог простить себе, если бы кто-то умер из-за меня. Кто-то ещё.

Честно говоря, я ещё до этих слов знал, что дело исключительно в благородстве и личных демонах в голове Поттера, но всё равно немного разочарован. Ладно, пора уже признать очевидное: моя персона никогда не казалось ему ни интересной, ни достойной спасения. Он вытаскивал из Выручай-Комнаты не Драко Малфоя. Он вытаскивал человека.

Я хотел бы чувствовать благодарность — но чувствую только горечь.

И то, и другое для меня одинаково нехарактерно. Но сегодня мне восемнадцать, и после этого лета всё уже никогда не будет, как раньше.

* * *

Родители всё не возвращаются — и мы разговариваем с ним до утра.

Поттер обещает, что всё будет в порядке, потому что расположения к нему Шеклболта вполне достаточно для того, чтобы обеспечить свободу всем Малфоям. Не только мне. Почему-то я ему верю.

А ещё внезапно я понимаю, как сильно всю жизнь мне не хватало достойного собеседника. Хорошо, пусть не «достойного», но хотя бы просто нормального. Не Пенси, с трёхлетнего возраста неизменно заглядывавшей мне в рот, пытавшейся угодить всегда и во всём. Не Крэбба и Гойла, не сумевших бы даже вдвоём выговорить слово «собеседник». Не Блейза, способного долго и хорошо говорить, но совсем не умеющего ни слушать, ни слышать.

Образование гриффиндорца не назовёшь энциклопедическим, в его речи иногда проскальзывают слова, за употребление которых Papa пригрозил бы мне лишением наследства, но… Он не относится ко мне как к единственному свету в окошке, он не дурак и слушает очень внимательно.

Поэтому я рассказываю обо всём — отчего-то с конца. Об этом невыносимом месяце, прошедшем с Последней Битвы. Об этом месяце, где каждый день тянулся, как год. Собственно, рассказываю про весь этот ужасный год. Образование полетело к дементорам — я точно знаю, что не вернусь в Хогвартс, даже если нам позволят пойти на седьмой курс ещё раз. Я говорю, что удивляюсь, почему до сих пор не седой. Он вопросительно вскидывает брови, и мне приходится пояснить, что за время служения Тёмному Лорду я насмотрелся и боли, и крови, и немотивированной Авады Кедавры на сто лет вперёд. Но это всё ерунда по сравнению со слезами собственной матери. Поттер морщится, и я стараюсь быстрей проскочить неудобный для сироты момент. Рассказываю про Исчезательный Шкаф и принятие Метки.

Кстати, о Метке.

— Покажи? — просит Поттер, и одно только это доказывает, что он уже основательно пьян, если уж разливаемую по бокалам четвёртую бутылку я отказываюсь считать стоящим подтверждением.

Я закатываю левый рукав.

Интересно, будет ли попрана честь рода, если когда-нибудь я, чистокровный волшебник, дойду до того, что наведаюсь к магглам и сделаю татуировку поверх? Пенси узнавала — такое возможно.

— Можно? — в унисон моим мыслям спрашивает герой и осторожно прикасается к бледной отметине указательным пальцем.

Я не успеваю ответить «Нельзя» и поэтому жду мучительной боли, от которой уже отвык. Почему-то мне кажется, что прикосновение Поттера обязательно вызовет боль. Этого не происходит, и он удивлённо смотрит мне в глаза:

— Ты чего?

— Ничего, — расслабляюсь я, а он продолжает водить подушечкой пальца по едва заметному изображению змеи, выползающей изо рта черепа у меня на предплечье.

* * *

Родители возвращаются только под утро, но в соплохвоста пьяный Поттер умудряется с первого раза шагнуть в камин, не отбив себе при этом ни руки, ни ноги, ни голову. Надеюсь, нужный адрес он тоже назвал правильно.

Я не слушал.

Чтобы не хотелось потом зайти в гости. Хотя, думаю, мне не захочется.

Я же Малфой, а он — Поттер. После семи лет знакомства и всего, что с нами происходило, в этой фразе гораздо больше негативного смысла, чем следует. Но я принимаю жизнь такой, как она есть. Именно поэтому я всё ещё жив.

Maman и Papa, к слову, тоже в порядке. Искренность раскаяния матери крупными буквами написана на её раньше таком равнодушном лице. Что до отца… Это же Люциус, он всегда выходит сухим из воды.

Всё следующее утро я старательно уворачиваюсь от солнечных лучей. Меня всю жизнь удивляло, как обыкновенные лучики света могут с такой точностью находить моё лицо посреди одеял, подушек и прочих постельных принадлежностей. Да что там: из всего Малфой-мэнора противное солнце умудряется забраться именно в мою спальню…

И нет, дело совсем не в том, что она находится на восточной стороне, а шторы я если и сдвигаю, то чаще всего — неплотно.

Все эти бесполезные сражения с солнцем заканчиваются обычно либо бегством с кровати, либо капитуляцией под подушку. В этот раз я переворачиваюсь на живот, зарываюсь головой вглубь постели и блаженно готовлюсь снова провалиться в сон, но сон не идёт.

Сейчас не больше десяти утра, и в поместье как всегда тихо. Родители обычно встают очень рано, но сегодня что-то мне подсказывает, изменят этому правилу. Не каждый день, в конце концов, их оправдывают в Визенгамоте, с извинениями восстанавливая во всех правах и должностях. Даже если извинения произносятся при этом сквозь зубы — разве это кого-то волнует? Нарциссу и Люциуса, полагаю, нисколько.

Меня тоже. Я думаю о другом.

Я пытаюсь понять, зачем вообще вчера приходил в мой дом Гарри Поттер. Вариант, будто он хотел застать меня за попытками возродить Волдеморта, — самый забавный, но отметается сразу. Гриффиндорский герой относится к тем людям, которые знают, что я не стал бы этого делать — и не только потому, что вряд ли на такое способен… Вряд ли способен. Слова обжигают почти как Адское пламя, но с некоторых пор я стараюсь смотреть правде в лицо. И мне почему-то начинает казаться, что нет ничего зазорного в том, чтобы быть неспособным на какое-то действие.

Это определяет душа. Ну, или то, что у Малфоев вместо неё, я не знаю.

Отвлекаясь на посторонние размышления, я так до обеда и не успеваю понять причину давешнего поттеровского визита. Я злюсь на себя и, поддаваясь собственной злости, привязываю к лапке филина свиток пергамента. В записке — всего несколько слов:

«Почему ты пришёл?».

Я знаю, что лучше было бы написать «приходил», но в слове «пришёл», мне кажется, больше надежды.

* * *

Ответ от Поттера я получаю достаточно неожиданно.

Если быть точным, филин садится на моё плечо прямо во время семейного ужина. Отец недовольно поводит бровью, и я стараюсь отвязать пергамент как можно быстрее. И как можно быстрее покончить с тремя переменами блюд, потому что пока я аккуратно орудую ножом и вилкой, любопытство снедает меня изнутри.

На моём лице, разумеется, ничего ровным счётом не отражается.

Но мать — на то и мать, чтобы чувствовать всё нутром. После финальной битвы связь между нами стала намного сильнее… Наверное, от того, что в Нарциссе, наконец, проснулась открытая решимость постоять за свою семью и своё женское счастье. Война — игрушка и привилегия мужчин, и дамам не интересна, но если уж женщина выходит на этот путь, то пройдёт его до конца. Мало никому не покажется — потому что мать будет сражаться за своих детей, как разъярённая тигрица. Я слышал эту мысль когда-то, но никогда не принимал её всерьёз. А теперь я знаю, через что прошла Maman, и видел, что сотворила с тётей Беллой домоседка Молли Уизли, стоило Беллатрисе покуситься на жизнь их драгоценной Джиневры.

Я по-прежнему не люблю ни Уизлетту, ни её братьев, но и о смерти мадам Лестрейндж не сожалею ни капли. Для неё это был самый логичный исход, особенно если учесть падение Тёмного Лорда.

— Драко, — одними уголками губ тепло улыбается Нарцисса, — можешь идти, если хочешь…

Мне кажется, после всех этих ужасов я снова стал для неё маленьким мальчиком, которого хочется баловать и любить — словно во искупление этих долгих лет второго пришествия Волдеморта. И я не против в свои теперь уже восемнадцать вспомнить ощущения тепла и заботы, забытое этак с шести.

Я благодарно киваю и выхожу из-за стола.

* * *

«Угостив» дверь в свою спальню парочкой Запирающих, я осторожно разворачиваю записку от Поттера. «Записка от Поттера» — это даже звучит нереально.

Гриффиндорец лаконичен примерно так же, как я.

«В шесть вечера у Фортескью».

Я и не знал, что в Косом переулке уже настолько бурлит жизнь, что даже старый мороженщик вновь открыл для посетителей двери своего кафе. Это во-первых. Во-вторых, я не бывал там довольно давно, слишком рано заявив родителям, что кафе-мороженое — это для малышни. И в-третьих. Почерк у меня намного красивее, чем у Гарри.

Гарри? О Мерлин.

* * *

Ровно в шесть я появляюсь в указанном месте. Мальчик-который-выжил-и-ждёт-меня-за-угловым-столиком приветственно машет рукой. Как будто без этого я бы его не заметил!

Перед Поттером уже стоит вазочка с клубничным мороженым, щедро политым шоколадным сиропом, в руках у героя — «Ежедневный пророк». Судя по тому, что газету гриффиндорец держит вверх ногами, читать он её не читает.

— Поттер, — не вопрос, не утверждение, нечто вроде «Привет, как дела?».

— Малфой, — улыбнувшись, он отвечает мне тем же.

Я определённо не знаю, как с ним себя вести. В нетрезвом виде было гораздо проще.

— Здесь же не продают сливочного пива? — спрашиваю довольно беспомощно.

— Нет, — он откладывает газету. — Ты собираешься общаться со мной только пьяным?

В школе многие думали, что я считаю себя лишённым недостатков совершенством. Но я, к несчастью, прекрасно осведомлён обо всех своих минусах, к которым относится и всплывающая в присутствии Поттера привычка сначала язвить, а потом думать.

— А с чего ты взял, что я вообще собираюсь с тобой общаться?

Будем считать, что он сам напросился. Никто не заставлял его развивать во мне эту привычку, раздражая все школьные годы. Но это же Гарри Поттер. Я никогда не мог его по-настоящему понять. Он беззлобно смеётся.

— Что смешного?

— Малфой, — он разводит руками. — Может, сядешь уже?

Я опускаюсь на стул. Чувствую себя немного не в своей тарелке, но всё-таки довольно уверенно. Как будто знакомлюсь с новым человеком — с поправкой на то, что я учился с ним в одной школе и пил вчера целый вечер. И ночь.

— Знаешь, кем бы ты был, если бы владел анимагией? — неожиданно выдаёт он, запуская ложку в мороженое.

— Анимагом?

— Да нет же… Малфой! — он хмурится укоризненно. — Я имею в виду, в какое животное ты бы превращался…

— В какое? — машинально спрашиваю я.

— В дикобраза.

— Это ещё почему? — я ощетиниваюсь… и понимаю: — Отличная шутка.

— Я не шучу. Заказать тебе что-нибудь?

Прежде, чем я успеваю отказаться, чёртов гриффиндорец подзывает старика Флориана и что-то шепчет тому на ухо. Мне, наверное, стоило бы возмутиться и сказать, что я сам в состоянии и себе заказать, и за себя заплатить, но… Вообще, почему символом Гриффиндора является лев? Осёл подошёл бы гораздо больше.

— Так почему дикобраз? — я неодобрительно кошусь на моментально принесённое мне мороженое, но не говорю в его адрес ни слова.

Хотя мог бы. Ванильное. С крыжовниковым джемом.

— Потому что весь в иголках. А если вдруг по недоразумению тебя погладить захотят, то ещё и укусишь. Отчего так, Малфой?

Я немного теряюсь:

— Откуда я могу знать? Это твоя теория, Поттер, если ты не заметил.

— Да я не об этом, — он взволнованно ёрзает на стуле. — Просто ты ведёшь себя так, как будто всю жизнь только и делал, что получал пинки и зуботычины от окружающих. Но у тебя же есть родители, и детство нормальным было наверняка…

В зелёных глазах появляется и тут же пропадает выражение откровенной печали, и я не знаю, что мне на всё это ответить.

— Все думают, что я ничего не знаю, — продолжает тем временем мой школьный враг, — но я не раз слышал, как меня обсуждали… да те же Уизли. Мол, бедный мальчик, вырос без родителей, а сумел остаться добрым и всё такое… Скажи мне, а я добрый?

— Скорее, всё ещё не вполне трезвый после вчерашнего, — осторожно говорю я и решаюсь таки попробовать свою порцию сладкого.

Машинально слизывая остатки джема с маленькой ложечки, я замечаю его пристальный взгляд.

— Я серьёзно, Малфой.

— Я тоже, — я почему-то останавливаюсь перед тем, как назвать его по фамилии.

Несколько минут мы молча ковыряемся ложками каждый в своей тарелке. Он хмурится, я изучаю узоры на скатерти. Глупо было с моей стороны здесь вообще появляться.

— Только не уходи сейчас, ладно? Просто спрячь свои иголки, и всё.

В голове у меня вертится мысль о том, что весь наш разговор — откровенно странный и чересчур драматичный, но с языка срывается согласное «Хорошо». Национальный герой не пытается больше поднимать странную тему, но наживку я уже заглотил, и, похоже, буду раздумывать над этим всю ночь. Хвосторога дери этого шрамоголового! Я ведь был твёрдо уверен, что после школы больше мы никогда не увидимся.

— Так зачем ты пришёл?

— А ты как думаешь?

Не разговор, а сплошные вопросы. Я задумчиво тереблю в руках кружевную салфетку, прекрасно зная, что идей у меня не так много, а значит, придётся озвучивать ту самую, крайне бредовую. Впрочем…

— Просто решил поздравить меня с Днём Рождения?

И тут я понимаю, ради чего выжил после априори провального задания от Тёмного Лорда. Ради того, чтобы увидеть это шокированное лицо. Удивлённый Поттер выглядит настолько комично, что я бы, пожалуй, запечатлел это на колдографиях и продал в «Ежедневный Пророк».

Вопросительно приподнимаю бровь.

Поттер нерешительно кивает и — мерлиновы кальсоны! — кажется, даже краснеет.

— Я был в Визенгамоте, — он очевидно оправдывается, — перед слушанием дела твоих родителей… Ну, чтобы дать свои показания. И случайно увидел в деле дату твоего рождения, и подумал…

Я хмыкаю. Гриффиндорец вздрагивает и роняет газету на пол.

— Что? — совсем тихо спрашивает он у меня.

— Нет.

— Что нет?

— Ты не подумал, Поттер, — торжествующе улыбаюсь. — Потому что если бы ты ПОДУМАЛ, то не явился бы на День Рождения без подарка.

Он краснеет ещё больше и внезапно начинает судорожно шарить по карманам своей маггловской куртки. Лицо его при этом выражает настоящую панику.

— Вот, держи, — он протягивает мне зажатое в кулаке нечто. — Подарок.

Я опасливо подставляю ладонь…

— Поттер, это… — на секунду меня покидает дар речи.

— Это портключ, — он хмурится, потому что не до конца понимает мою реакцию на его подарок.

А я кручу в руках чудесную нефритовую статуэтку дракона, такую маленькую, что на самом деле её даже страшно сжимать слишком сильно. И когда я начинал свою фразу, то имел в виду «это прекрасно».

— Куда? — на самом деле этот вопрос меня не очень-то волнует, чего не скажешь о гриффиндорце.

— Куда захочешь.

— Не держи меня за идиота, хорошо? — я говорю это почти ласково, потому что нахожусь в состоянии полнейшего восторга, всё ещё глядя на крохотного дракончика. — Портключ всегда настраивается на какое-то определённое место. А большинство из них теперь ещё и регистрируется в Министерстве Магии, так что…

— Я сам его сделал, — Поттер снимает очки и начинает их усиленно протирать.

— Министерство Магии?

— Портключ. Малфой, я тебя уже просил про иголки…

Проигнорировать замечание — это лучшее, что я могу сделать. Поэтому мой следующий вопрос относится уже к подарку. Точнее, не вопрос, а вопросительный взгляд. Подчиняясь ему, герой магической Британии пускается в объяснения:

— Мне помогла Гермиона. Ну, то есть она где-то вычитала, что такое возможно и захотела попробовать, и вот сегодня с утра…

— Только не говори мне, что такой артефакт можно сделать за один день, — я, правда, понятия не имею, как долго должны делаться портключи «куда захочешь».

Даритель, судя по всему, тоже. Поттер неопределённо пожимает плечами.

* * *

Далеко за полночь я аппарирую домой.

Во дворе тихо, в окнах замка — темно, в голове — слишком много мыслей. На цыпочках прокрадываюсь в спальню и без сил падаю на кровать.

Мороженое с сиропом — не самый лучший ужин, так что мне нестерпимо хочется есть. И совсем не хочется спать. Тонни приносит ужин на огромном подносе, и я с жадностью накидываюсь на еду, на некоторое время забывая даже о том, с кем провёл весь сегодняшний вечер. И весь вчерашний. Совершенно невыносимой кажется мысль о том, что я хотел бы провести с ним и завтрашний. Тоже — весь.

* * *

Но завтрашний вечер я провожу в одиночестве. Как и множество следующих.

У национального героя вагон и маленькая тележка неотложных дел и требующих немедленной реализации планов, и ни в одном из списков не значится «развлекать бывшего Пожирателя Смерти». Я безусловно оправдан — от подошв лакированных туфель до кончиков идеально лежащих волос, но к Поттеру выстраивается целая очередь из ребят, награждённых Орденом Мерлина, и я беспросветно теряюсь в этой шумной толпе. Фигурально выражаясь, конечно.

Мне решительно нечем заняться, и когда Нарцисса приносит в мою комнату книгу, я с радостью завожу разговор.

— Maman?

— Сын, — её голос, грудной и ласковый, настоящее воплощение горделивого материнства. — Я хочу, чтобы прочёл это.

Несомненный плюс нашей библиотеки заключается в том, что даже если я когда-нибудь подобно сэру Николасу Фламелю сотворю философский камень, то всё равно не успею прочитать хранящиеся в ней книги даже за вечность. Поэтому нет ничего удивительного в том, что мне не знаком старинный фолиант в руках матери.

Толстая обложка из тиснёной кожи, серебряные уголки страниц, изысканный — и изрядно потрёпанный — переплёт.

Я люблю старые книги. От них пахнет временем и историей.

— Что это? — решаю я всё-таки уточнить.

— Это книга из библиотеки Блэков. — Против воли мои брови удивлённо взлетают вверх, а мать тем временем продолжает: — Книга об анимагии.

— Зачем мне анимагия, мама? — я пожимаю плечами, маскируя за недоумённой усмешкой попытку прогнать из головы воспоминания о своём единственном опыте превращения в зверя.

В хорька. Я, правда, предпочёл бы забыть об этом унижении навсегда.

— Может быть, она развеет твою скуку, — мать улыбается мне, легонько поддразнивая.

В такие моменты я особенно живо могу представить её молодой.

* * *

Книга оказывается удивительно интересной.

Я не так уж много знал об анимагии до того, как начал её читать. Только то, что этому виду волшебства можно научиться при достаточной доле смелости и усердия, что это довольно опасно и что в двадцатом веке было зарегистрировано только семь анимагов. Одну я даже знаю лично: это гриффиндорский декан Минерва Макгоннагал.

Незарегистрированных больше, конечно. Питер Петтигрю, прислужник Тёмного Лорда, к примеру. Он оборачивался в преотвратную крысу, которая, к слову, долгое время была домашним питомцем нищеброда Уизли. Хвост рассказывал, что отец Поттера тоже был анимагом, превращался в оленя… или лося, я точно не помню. Ну, и, естественно, мамин родственник Сириус Блэк.

— Ты тоже анимаг? — озадачиваю я мать внезапной загадкой.

Она тепло улыбается мне в ответ и чуть наклоняет голову. Да.

Нарцисса Малфой, урождённая Блэк, — анимаг. Это не укладывается у меня в голове.

— И какая же у тебя анимагическая форма, мама? — говорю немного с опаской, мысленно перебирая возможные варианты.

Лань? Это грациозно, но тривиально. Лебедь? Нет, это всё чушь про их лебединые песни, голос у этих красивых птиц на самом деле ужасный, а Maman и поёт, и говорит восхитительно. Ей бы вполне подошёл единорог, но волшебные животные не могут быть анимагической формой. А жаль, между прочим, я был бы не против превращаться в дракона.

— Рысь, — с новой улыбкой мама изображает рукой что-то похожее на лапу с когтями.

— Рысь? — я откровенно изумляюсь. — Она же… хищная?!

Нет, я прекрасно помню, что моя мать была в стане последователей Тёмного Лорда и заодно сестрой Беллатрисы Лестрейндж, но только это не делает из неё ни хищницы, ни убийцы. У мамы и метки-то до последнего не было, Волдеморт клеймил её чуть раньше, чем меня, летом перед моим шестым курсом.

— А ты думаешь, Драко, что я не могу за себя постоять?

— Конечно, можешь, мама.

Я уже говорил, эта война отучила меня считать женщин слабыми существами. Впрочем, нет, слабые, нежные, ранимые — это всё правда. Если не доводить их до грани. А если довести… То тогда, пожалуй, да, действительно рысь.

— Рысь никогда не нападает первой.

— Да, мама. А ты сможешь меня научить?

Вычитав в древней книге семейства Блэков о том, что анимагия страшна не только возможностью навсегда остаться в теле животного, я не страшусь другой её опасности. Не боюсь увидеть свою звериную сущность.

Но мать задумчиво качает головой:

— Не думаю, что Люциус это одобрит.

Она права. Отец сейчас изо всех сил занимается восстановлением «доброго имени» Малфоев (как будто оно когда-то было добрым) и вряд ли ему пришлась бы по нраву перспектива иметь под рукой незарегистрированного анимага.

Стоп.

— У тебя нет регистрации? — выдыхаю я ошарашено.

— Нет.

Двух незарегистрированных анимагов, потому что мне чертовски нравится идея этому научиться.

— Papa этого не одобрит, — растягиваю слова, повторяя мамину недавнюю фразу.

И это совсем не шантаж.

— Я не буду тебя учить, Драко, — мама решительно встаёт и, шурша юбками, выходит из комнаты, на секунду останавливаясь у самой двери. — Но это не значит, что ты не можешь попробовать сам.

* * *

У самостоятельных попыток постичь анимагию есть сразу несколько оборотных сторон. Первая — и для меня основная — заключается в том, что проклятая книга отнюдь не содержит ответа на вопрос «как это сделать?». Вместо вразумительных наставлений или — это было бы лучше всего — конкретного заклинания только пространные речи о том, что для перевоплощения нужно как следует сосредоточиться и «направить свою силу». Что нужно говорить? Как взмахивать палочкой? Об этом — ни слова.

Вторая оборотная сторона — это возможность навсегда остаться в плену своей анимагической формы, если что-то пойдёт не так. Но мне не страшно. Я в Малфой-мэноре не один, так что рано или поздно мать или отец заглянут в мою комнату и расколдуют своего несчастного сына, в какое животное он бы ни превратился. В какое животное я ни превратился бы. А правда, в какое?

Я уже понимаю, что гадание здесь бесполезно: с матерью я ведь не угадал. И мне очень хочется, чтобы не угадал и Грюм. Белый хорёк — это как-то до ужаса нехорошо. Неблагородно.

* * *

Со всей этой анимагией я почти забываю о Поттере, уверенный в том, что и он обо мне не вспоминает. И в разгар мучительных попыток «направить свою силу» в нужное русло, я получаю от Золотого мальчика неожиданное письмо.

Сова стучится в окно, как ополоумевший дятел. Красивая крупная сова с крепким клювом и привязанным к левой лапке пергаментом, перемотанным красной ленточкой.

Гриффиндорец, что с него взять.

Я осторожно впускаю птицу в комнату: отчего-то мне кажется, что она обязательно меня клюнет или как минимум ущипнёт, но вместо этого она улетает сразу же, как только я отвязываю послание. Ненавидя себя за сердце, вдруг затрепетавшее где-то в районе горла, я разворачиваю записку.

«Малфой,

Прости, что давно не появлялся. Давай сходим куда-нибудь?

Буду ждать тебя завтра в четыре у Фортескью. За тем же столиком.

Поттер».

Сердце продолжает колотиться бешено и гулко, и я с дурацкой улыбкой на губах несколько раз прокручиваю в голове нелепую мысль о том, что национальный герой, кажется, не отличается богатой фантазией. Свою мелкую Уизли, надо думать, тоже водит по двадцать пять тысяч раз в одно и то же место, остаётся только надеяться, что не в это же кафе-мороженое.

А ещё он не спрашивает, а утверждает. Точнее, нет, формально вопрос в письме всё-таки был, но ответа на этот вопрос Поттер даже не требует: недаром его сова улетела мгновенно. Так что либо я появляюсь в указанное время в указанном месте, либо Мальчик-который-не-может-придумать-другого-места-для-встречи остаётся с носом — и в одиночестве.

Я прячу записку в карман, ещё взвешивая в голове оба варианта, но уже точно зная, что я обязательно буду там.

Завтра. В четыре. За тем же столиком.

— Поттер, — я приподнимаюсь ему навстречу.

— Малфой, — он поправляет очки и садится.

Я не очень рад тому, что пришёл раньше, но… В конце концов, это же не свидание? Это же просто встреча. Дружеская или вроде того, насколько вообще возможна дружба между школьными врагами. Итак, на этот раз я пришёл раньше — и сам выбрал себе мороженое по вкусу.

Обыкновенный «белый» пломбир. Без добавок, без топпинга. Ничего лишнего, просто самое лучшее мороженое на свете. Никакого вульгарного клубничного вкуса или ужасного фруктового сиропа или, не дай Мерлин, шоколадной глазури.

— Ты любишь обыкновенный пломбир? — Поттер не мог этого не заметить.

— Нет, заказал самое нелюбимое, чтобы сидеть и мучиться, — язвлю я, а потом понимаю, что с гриффиндорца ещё станется мне поверить. — Конечно, я люблю обыкновенный пломбир.

— Я думал, тебе нравится что-нибудь такое… — он неопределённо машет руками. — Ну, такое…

— Вроде ванильного с крыжовником?

— Ага, — он смущённо кивает и смотрит на часы. — Слушай, Малфой, пошли гулять?

— Куда?

— Ну, просто гулять. По маггловскому Лондону, например.

Я презрительно фыркаю. Вовсе не потому, что презираю всё маггловское — довольно давно, к слову, не презираю, мне по большому счёту уже нет дела ни до магглов, ни до грязнокровок, ни до чего-то ещё из прошлой жизни на стороне Тёмного Лорда. Просто есть некоторые вещи, которые не меняются. Как вариант, неудержимое желание ехидничать в присутствии Поттера. И его друзей.

И, кстати, о его друзьях…

— Поттер, а не логичнее ли было бы гулять по маггловскому Лондону с твоим рыжим магглолюбивым прихвостнем? Или подружкой-всезнайкой? — сейчас я не чувствую ненависти ни к Грейнджер, ни к Уизли.

Задумавшись на секунду о возможности дальнейшего общения с Поттером, я даже допускаю, что смогу выносить первую, но всё же вряд ли найду общий язык со вторым. У меня на него аллергия. Как и у него на меня. И это не ревность к первому другу Золотого мальчика. Хотя к пикси, может и ревность. Я просто не думаю, что Уизел мог быть чем-то лучше меня: кровь, происхождение, ум здесь не имеют значения, я говорю о том, что нищеброд бросился дружить с Поттером, только узнав, кто он такой. Мне тихий маленький мальчик понравился ещё в магазине мадам Малкин, и жаль, что вышеупомянутая привычка быть язвой в присутствии шрамоголового, проявилась уже тогда.

В первые школьные дни дети общаются с теми, кто ближе. Эта дружба основана не на понимании и не на общности интересов, а всего лишь на желании не быть в одиночестве. Такие связи редко оказываются крепкими: обычно к третьему году обучения все однокурсники уже прекрасно знакомы друг с другом, и нужда держаться за первого встречного отпадает. Можно общаться с теми, с кем тебе действительно хорошо.

Но я был заперт в ловушку собственной гордости, а Поттеру до этого не было дела.

— Они в Румынии, — лохматый герой встаёт из-за стола и нетерпеливо смотрит на меня. — Ты идёшь?

— Они в Румынии, — продолжаю я его фразу, — и поэтому ты вдруг решил вспомнить о моём существовании, так?

С моего Дня Рождения прошёл почти месяц. Почти месяц с тех двух вечеров, проведённых вместе. Я, в общем-то, всегда знал, что герою Британии есть с кем проводить время, но предположение всё равно оказывается очень обидным. Герой Британии смотрит на меня так, как будто я — шоколадная лягушка, которая вдруг открыла рот и заговорила с ним о германской поэзии. Как будто я не имею права на него обижаться. А ведь и правда же не имею.

И всё так странно — вместе с этими обидами, мысленными проклятиями за то, что пришёл слишком рано, и сердцем, опять колотящемся где-то в горле и настойчиво пытающимся выпрыгнуть ко всем чертям из груди… Так странно, что я решаю от греха подальше не думать об этом — и поднимаюсь со своего места.

— Тролль с тобой, Поттер. Идём гулять.

Он тяжело вздыхает:

— Рон и Гермиона уехали в Румынию, к Чарли Уизли. Чарли изучает драконов, и Рон решил, что это будет отличный отдых…

— А ты почему не поехал? Или тебе хвостороги хватило? — я вспоминаю Турнир Трёх Волшебников и собственные, до безумия смешанные чувства.

С одной стороны мне хотелось, чтобы строптивый дракон прикончил проклятого Поттера, избавив меня от мучительной зависти-ревности и всего остального. А с другой, только воспитываемая с детства выдержка Малфоев помогла мне не прижимать в ужасе руки к щекам каждый раз, когда становилось слишком опасно.

Я боялся за него — и признаюсь себе в этом только сейчас.

— У меня, — он немного мнётся, — были тут дела…

Очень хочется спросить «И какие же?», но иногда это почти неприлично — задавать вопрос там, где уже знаешь ответ. Поэтому я быстро плачу за мороженое и открываю рот только когда мы уже выходим из кафе Фортескью:

— В таком случае, Поттер, можно было не ждать целый месяц прежде, чем отправить своим делам сову с приглашением.

* * *

— А что у тебя с Уизлеттой? — я стараюсь сказать это самым невызывающим тоном, на какой только способен.

Но при всём желании не задеть чувства Поттера, я не могу назвать её просто по имени.

— А? С Джинни? — он до странности спокойно реагируют на то, как я называю его друзей.

Привык, наверное, за столько-то лет.

Около часа прошло с того момента, как через Дырявый Котёл мы вышли в маггловский Лондон. Не помню, когда я бывал здесь в последний раз — и бывал ли вообще.

— Угу, с ней.

— Ничего, — гриффиндорец пожимает плечами. — Мы же расстались перед тем, как я с Роном и Гермионой отправился крестражи искать.

— Это опять ваше хроническое факультетское благородство?

— Ну… Да. Я не хотел, чтобы она страдала, если со мной что-то случится.

— Ты не хотел перегружать свою совесть, — я не нанимался никуда обличителем, но мне, наверное, даже приятно найти у Поттера ошибку или слабость. — Потому что если бы с тобой что-то случилось, она бы всё равно страдала. А так ты вроде как не при чём.

— Может, ты и прав. А что у тебя с Пенси?

Закашлявшись, я несколько секунд смотрю на него в немом шоке, и Мальчик-который-задал-глупый-вопрос, слегка смутившись, повторяет:

— Ну… Вы же встречались, разве нет?

— Нет.

— А мне всегда казалось…

— Тебе казалось, — я улыбаюсь, понимая вдруг, что совсем не обращаю внимания на то, что происходит вокруг нас.

Я не знаю, на какой мы улице, и если бы Поттер сейчас пропал, то вряд ли я смог бы самостоятельно вернуться домой. Что и говорить, до этого момента я не замечал ни прохладный ветер, дующий прямо в лицо, ни клонящееся к закату яркое солнце. Июльский вечер — свежий, ласковый, пряный.

Если с этим очкариком всегда так, то Волдеморта тоже можно понять: он, наверное, просто был им околдован, так же, как я. Так же, как я?

— Пенси с детства заглядывает мне в рот, — я поясняю, чтобы избавиться от собственных мыслей. — Родители раньше хотели, чтобы мы поженились. Может, она и была влюблена в меня когда-то, не знаю.

— Вы не общаетесь после… школы?

— Нет. — И неожиданная для Малфоев откровенность: — Я после школы общаюсь только с родителями, домовыми эльфами и с тобой.

Поттер смотрит на меня так, будто я сказал то ли несусветную глупость, то ли что-то неимоверно важное. Мне не нужна жалость, потому что, во-первых, я не хочу быть тем, кто вызывает это чувство, а во-вторых, в этой ситуации жалость совсем не уместна. Мне комфортно в моём одиночестве. Затворническая жизнь не требует телохранителей — и после гибели Крэбба подобие дружбы с Гойлом окончательно развалилось. Мы оказались слабым противовесом Золотому трио.

— Тогда я тем более не зря не поехал в Румынию. Прости, что тянул почти месяц.

* * *

Я не знаю, что ему от меня нужно.

Мне приятно и странно происходящее. Поттер всегда был объектом моего пристального внимания и причиной большинства событий в жизни. Я отчаянно хотел с ним дружить — и когда он отказался от моей дружбы, так же отчаянно пытался заставить его изменить это решение. Способ был выбран мной самый глупый, кто спорит. Самый детский. Я старательно делал и без того не самую лучшую ситуацию ещё хуже, внутренне надеясь, что в конечном итоге всё превосходно изменится. Многие люди поступают так постоянно — и это единственное моё оправдание.

А теперь, неизвестно почему, Мальчик-который-выжил сам пришёл ко мне.

Война, похоже, что-то перевернула в его геройских мозгах. Может, стало мало привычных друзей. Может, снова хочется быть хорошим и благородным для всех. Может, — на этом моменте рассуждений я должен, по идее, самодовольно хмыкнуть, — Поттер сделал переоценку ценностей и понял, кто лучше всех.

Но я ведь не лучше всех, вот в чём проблема.

Не самый сильный маг с не самым светлым прошлым. Я могу представить те плюсы, которыми наделён в глазах Гарри Поттера, и первый из этих плюсов, скорее всего, заключается в том, что я не убил его обожаемого директора. Но я же просто не смог. И, если отставить в сторону тезисы типа «я не убийца», останется только сухое «не смог». В этом нет ничего выдающегося, только слабость.

Я мог бы быть полной противоположностью сбывшейся надежды магического сообщества, но не потянул даже этой нехитрой возможности. Мне надо учиться жить новой жизнью в изменившемся мире, а вместо этого я каждую ночь перед сном пытаюсь понять, почему в этом самом изменившемся мире мой школьный враг хочет проводить время со мной?

Конец июля всё такой же прохладный и солнечный. Мамин фолиант дочитан почти до конца.

— Анимагия? — Поттер смотрит на меня шокировано и заинтересовано. — Но это же незаконно?

— Да, — моментально вскидываюсь я. — Но читать-то не запрещено!

Нарцисса второй день во Франции, Люциус с утра в Визенгамоте даёт какие-то новые показания, а гриффиндорский герой в отсутствие родителей приглашён разделить со мной завтрак. Завтрак был как всегда вкусным, и теперь Золотой мальчик мельком пролистывает тяжёлую книгу. Соврал я великолепно, но обман выдаёт закладка. Абсолютно не аристократически согнутый в несколько раз газетный лист. «Ежедневный пророк». И статья там, разумеется, тоже об анимагии.

— Ты ведь не только читаешь, — он говорит это так спокойно и просто. — Получается что-нибудь?

— Это не так-то легко, — я опять ощетиниваюсь, почувствовав в его голосе нечто вроде сомнения в моих силах.

— Выключи дикобраза, Малфой. Я знаю, что нелегко. У меня, например, так и не получилось.

* * *

Меня всерьёз раздражает мысль о том, что дикобраз и правда может оказаться моей анимагической формой. Даже не знаю, что хуже: дикобраз или хорёк. Поттер будет одинаково долго смеяться и над тем, и другим. Разве что в случае с хорьком я не услышу от него ничего вроде «Я же говорил». Пожалуй, оно того стоит, несмотря даже на школьный позор, о котором я и так вспоминаю чересчур часто.

— Готов? — на всякий случай Поттер держит палочку наготове.

От теории решено перейти к практике — буквально через день после того, как герой узнал о моём увлечении анимагией. Нарцисса по-прежнему в Париже, гостит у Гринграссов, отец всё так же сутками пропадает в суде: авроры нашли какие-то новые улики, касающиеся Тёмного Лорда, и практически все оправданные Пожиратели Смерти вынуждены активно сотрудничать в дознании и расследовании.

Меня не дёргают — и это прекрасно.

— Готов, — я киваю и пытаюсь сосредоточиться.

Сосредоточиться получается, и мысль о том, что сегодня у Поттера День Рождения, я додумываю уже в своём анимагическом облике.

О, Мерлин. Мир обрушивается на меня тысячей новых запахов. Это пьянит почище шампанского — разобраться в многообразии ароматов мне пока не под силу, ведь я всю жизнь воспринимал их гораздо менее сильными… Вижу я тоже теперь по-другому. Никогда не делил мир на чёрное и белое, вот и теперь перед глазами всё в серых тонах. Ещё — немного синего, немного красного. Совсем не так, как я привык. Чёткая картинка перед самым носом, вдали — лишь расплывчатые конкуры. Вижу свет, ловлю движения Поттера.

Судя по тому, каким он сейчас мне кажется огромным, я превратился во что-то мелкое. Ну, точно, либо хорёк, либо дикобраз. Я бы, наверное, даже покраснел от злости, если б умел. Но в человеческом облике не краснел, а в животном тем более не смогу.

А гриффиндорец, улыбаясь, присаживается передо мною на корточки.

— Малфой, — его голос, неожиданно громкий, режет слух.

Я поднимаю к нему лицо. То есть, получается, морду.

Поттер улыбается — так светло и хорошо, что я решаю обязательно укусить его, скажем, за палец, если только моя анимагическая форма относится хоть к сколько-нибудь кусающимся животным.

Осторожно делаю несколько нетвёрдых шагов — и падаю прямо в протянутую ладонь. В голове в этот момент одновременно три мысли: как же сложно двигаться в новом теле, какой же я, похоже, маленький, если почти умещаюсь в эту ладошку и какого чёрта герой ни словом, ни жестом мне ни разу не намекнул о сегодняшнем празднике.

Честно говоря, эту дату наизусть знает вся магическая Британия, но как я могу поздравлять человека, который никак не показывает, что сегодня особенный день? Человека, который вместо посиделок с друзьями тратит время на то, чтобы проконтролировать моё первое превращение? Человека, который в данный момент нагло берёт меня на руки и отрывает от пола.

От резкого подъёма кружится голова, и я почти радостно вонзаю зубы Поттеру в указательный палец.

— Малфой! — вскрикивает он с укоризной и подносит меня к зеркалу.

Я с замиранием сердца смотрю на своё отражение.

Горностай. Белый горностай с чёрными бусинками глаз и чёрной же кисточкой на хвосте.

* * *

— Значит, Грюм был всё-таки прав, — смеётся Поттер, потирая укушенный палец, когда я поднимаюсь с пола, отряхивая колени.

— И в чём же? — говорю как можно надменней, чтобы скрыть собственную улыбку.

— Ну, это ведь… хорёк?

— Поттер, ты слепой? — тут можно вдоволь показать во всей красе знаменитое малфоевское высокомерие пополам с не менее знаменитым презрением, добавив ещё немного от оскорблённого достоинства. — Это никакой не хорёк. Это горностай. И великолепный, надо сказать.

— Великолепный, конечно, великолепный, — в шутливом жесте он поднимает руки. — Значит, горностай?

— Да.

— Ты доволен?

Я задумываюсь, и он толкует моё молчание по-своему:

— Ну, хорошо же, что это не дикобраз. То есть, я не рад, что ошибся, и вообще, Малфой, ты всё равно ведёшь себя именно так, но… Горностай — не самый плохой вариант.

— Горностай — вообще не плохой вариант, — я, наконец, улыбаюсь, и Мальчик-который-выжил замирает, как ударенный Петрификусом, от этой улыбки. — Скажи, Поттер, ты о геральдике что-нибудь слышал?

— Гербы изучает наука, и что? — он дует губы каждый раз, когда я «выпускаю иголки».

— Во Франции горностай красовался на гербах королевских дворов. И на гербах герцогов Бретани тоже.

— И что же символизирует этот зверь?

Мне почему-то кажется, что он издевается, и я отвечаю немного обиженно:

— Чистоту. И гордость.

Я бы мог рассказать Поттеру легенду о том, как однажды один из бретанских герцогов, не помню, как его звали, спасаясь вместе со своей армией от преследования, остановился перед рекой, разлившейся и грязной. В это же время неподалёку остановился и горностай, убегавший от тяжёлых рыцарских лошадей, грозивших растоптать его массивными копытами. Но нежелание пачкать белоснежную шерсть победило даже страх гибели, и у самой воды горностай развернулся, предпочитая умереть, но не замараться. Увидев это, герцог устыдился собственной трусости — и с криком «Лучше смерть, чем позор!» бросился на противников.

Я мог бы рассказать Поттеру, что летом перед шестым курсом мне порой тоже думалось, что лучше уж умереть, чем получить Чёрную Метку. Но белая шкурка испорчена навсегда, а я так до сих пор и не умер. И я лучше не буду ничего говорить герою об этом.

Вместо этого…

— Поттер.

— Малфой? — вопросительный взгляд.

— С Днём Рождения, Поттер.

— Малфой? — недоумение в зелёных глазах.

— У меня для тебя подарок, — я протягиваю ему золотой галеон.

— Я вроде как не совсем нищий, — осторожно забирает монету.

— А я тебя и не путаю с Уизли, — я злюсь, потому что никогда в жизни не дарил никому такого важного для меня подарка. — Это… другое.

— И что же?

— О, Мерлин… Помнишь, ты рассказывал мне про ваш Отряд Дамблдора? Про то, как вы связывались?

Лицо Поттера озаряется пониманием:

— Ты зачаровал галеон точно так же?

Я киваю:

— Так будет быстрее. И ещё кое-что. Как думаешь, сможешь приходить ко мне по каминной сети в мантии-невидимке?

— Да, но… — он, видимо, хочет спросить, зачем это нужно.

А я откуда могу это знать? Равно как и то, почему я вдруг доверяю ему настолько, что фактически дарю право посещать Малфой-мэнор в любое время дня и ночи.

— Итак, мантия-невидимка, каминная сеть и золотой галеон. Можешь приходить в любое время. С одним только условием: с помощью этой монеты ты должен меня предупредить о своём визите, — звучит довольно жёстко, так что надо это смягчить. — Не хочу, чтобы ты застал меня возрождающим Волдеморта, знаешь ли.

Поттер тихо смеётся.

За последние полтора месяца я видел его смеющимся чаще, чем за все наши школьные годы. Похоже, и то, и другое — моя вина.

— Хорошо. Я обещаю. Спасибо, Драко.

Мы синхронно морщимся. Попытки называть друг друга не по фамилии обречены на провал. Для нас обоих это даже сложнее, чем для самых пугливых магов — произнести имя Сами-Знаете-Кого вслух.

— Не за что, Гарри, — у меня выходит ещё фальшивей.

Лето пролетает быстро — как квиддичный матч, в котором снитч ловят на пятой минуте. Осень вступает в свои права резко и ветрено.

Мы больше не пытаемся называть друг друга по имени, но лично я твёрдо знаю, что короткое «Малфой» Поттер способен произносить с самыми разными интонациями. Приветствие, удивление, недоверие, радость, усмешка, злость. Я не отстаю от него в этом таланте.

Моя анимагическая форма нравится мне всё больше и больше. Маленький, грациозный и храбрый зверёк, способный в случае опасности броситься на врага, во много раз больше него самого. Я учусь у горностая смелости и — заново — чести. Я уже умею различать все тонкости запахов, привык видеть мир в характерном спектре, научился ловко передвигаться. Лохматый герой говорит, что в образе зверя я хожу, «как будто перетекая». Я знаю.

Я наслаждаюсь ощущением сильных послушных мускулов под сияющей белой шёрсткой.

И ещё больше наслаждаюсь моментами, когда Поттер берёт меня на руки. К сожалению, вовсе не потому, что могу вонзить свои зубы в податливую мякоть ладони. Я наслаждаюсь этими моментами, потому что тонкие пальцы чешут меня за ушами, ерошат шёрстку на лбу и спине, гладят по шее. Иногда я с трудом удерживаюсь от того, чтобы перевернуться на спину и подставить под незатейливые ласки беззащитный живот.

Я почти ненавижу себя за это.

Хорошо, что вне моих превращений мы ничего такого себе не позволяем. Это унизительно для наследника рода, но, научившись у горностая быть смелым, я давно признался себе: мне нравится Поттер.

* * *

Он ходит на курсы авроров и заново «знакомит» меня со своими друзьями.

Невыносимая зазнайка Грейнджер на проверку оказывается недурным, хоть и чопорным собеседником: она дует губы и, держу пари, больше всего на свете хочет снова заехать мне в нос, но держит себя в руках. Ей стыдно за то, что со мной не противно общаться, и именно поэтому она злится. Я безукоризненно и язвительно вежлив. Как настоящий Малфой.

С бесконечными Уизли всё обстоит гораздо сложнее.

Близнецы меня пугали всегда: они ни во что не ставили правила и меня заодно, ничего не боялись и делали всё, что хотели. Теперь, когда от их идеального союза осталась только одна половина, я вообще не знаю, что и думать о Джордже. Честно, я не представляю, как он может всё ещё жить. Мне кажется, мама без отца не смогла бы. Впрочем, параллели между супругами и близнецами вряд ли корректны.

От Рона я ничего особенного не жду. Вряд ли мы вообще когда-либо сможем общаться без желания убить друг друга на месте. В магической дуэли я победил бы его с лёгкостью, на кулаках он, боюсь, обошёл бы меня. Да, пожалуй, вряд ли мы вообще когда-либо сможем общаться.

Есть ещё Уизлетта. С ней проще, потому что из-за расставания с Поттером она старается держаться от него в стороне. Она, конечно, меня всей душой ненавидит, да я вряд ли смогу называть её когда-нибудь не только по имени, но и просто по фамилии тоже, исключительно «Уизлетта», «эта рыжая» и — максимум — «мелкая Уизли». У её бывшего возлюбленного ангельское терпение: он не обращает никакого внимания на мои словесные выходки.

Видя сдержанность Поттера, я и сам стараюсь поменьше язвить. Правда, идти против своей природы получается плохо.

* * *

— Рон жалуется, что я провожу в Малфой-мэноре больше времени, чем в Норе, — будущий аврор говорит с набитым ртом, и меня это почему-то не раздражает.

— Кто бы мог подумать, — притворно вздыхаю я. — И что ты ему отвечаешь на это?

— Ничего. У меня вообще из-за этих курсов остаётся не очень-то много свободного времени.

— Это к лучшему, Поттер, — я презрительно морщу нос. — Потому что сидеть в своём доме на площади Гриммо ты всё равно бы не стал, а выносить тебя чуть больше, чем сейчас, не смогли бы ни я, ни Уизли.

Без обид. Это такая увлекательная игра в «школьные годы».

В конце концов, именно этого недоставало герою после окончания войны, раз уж он явился поздравить меня тогда с Днём Рождения. Зачем ещё соваться в змеиное логово, если не за драгоценным змеиным ядом?

— Малфой, — он почти научился растягивать слова в моём стиле. — Когда-нибудь я тебя ударю. В лицо.

— И проведёшь остаток жизни, съедаемый собственной совестью за то, что посмел осквернить своими кулаками воплощённое совершенство?

Я блефую. Я уже говорил, что не считаю себя совершенством.

Но Поттеру необязательно об этом знать. Достаточно того, что он тоже меня таковым не считает.

— Можешь укусить меня за палец в отместку, — он заталкивает остатки бутерброда в рот, и на несколько секунд в комнате воцаряется тишина.

Я уже потерял счёт его постоянным визитам. Практически каждый день после курсов он приходит ко мне. Домашние эльфы, которым приказано ничего не говорить о лохматом госте родителям, готовят для него ужин, молчаливый Тонни доставляет поднос с едой мне прямо в руки. Поттер ест, и мы разговариваем до позднего вечера, а иногда и до ночи, потом он натягивает свою мантию-невидимку и уходит — либо через дверь до антиаппарационного барьера, либо через камин.

Порой всё это напоминает мне извращённую пародию на семейную жизнь.

Да-да, я встречаю его с работы с накрытым столом и десятком припасённых на каждый вечер историй. Это глупо, это очень-очень и ещё сотню раз очень-очень глупо.

Эта дружба даётся мне тяжело.

Отчаянно хочется целоваться, и с этим желанием я ничего не могу поделать. Не помогают ни мысли о противоестественности такого влечения, ни споры с внутренним голосом на тему «Это же Поттер!». Вот именно. Это же Поттер. И так, наверное, было всегда, только мне понадобилось долгих семь лет, чтобы осознать, почему меня к нему тянет.

— Эй, Малфой, ты чего? — он настойчиво машет рукой перед моими глазами.

— Задумался, Поттер, — огрызаюсь я по традиции. — Слыхал о таком?

— И о чём ты задумался?

— О тебе.

Замечательней всего в этот миг даже не то, что я ни капли не лгу, а то, какими очаровательно-удивлёнными выглядят округлившиеся зелёные глаза за немного заляпанными стёклами старых очков.

Мне придётся что-то придумать, иначе героя Британии хватит инфаркт. Да, точно. Героя.

— Мне просто стало любопытно, почему это тебя не достаёт пресса?

— А почему ей надо меня доставать?

— Скажу по секрету: ты победил Волдеморта. Некоторые считают это сенсацией. Идиоты, правда?

— Ага, — он пристально смотрит мне в глаза, а затем вдруг протягивает руку и прикасается кончиками пальцев к моим волосам.

— Поттер? — дрожащий голос выдаёт меня с потрохами.

Краснея, он отдёргивает пальцы.

— Я давал несколько интервью после победы… — хмурится, кусая и без того обветренные губы.

— И всё?

— А что ещё надо? — он старается говорить бодро, но я остро чувствую в его голосе фальшь, только не могу понять, то ли её вызвало волнение от этого лёгкого касания, то ли Поттер не по-гриффиндорски пытается лгать. — Я не самый интересный человек на свете, знаешь ли.

— Знаю, — с самым серьёзным видом киваю, и тут же спрашиваю прямо в лоб: — И что ты мне не договариваешь?

Мама бы гордилась моей проницательностью.

— У Гермионы есть компромат на Скитер.

Я вопросительно приподнимаю бровь. Ощущение того, что Поттер не может ничего от меня скрыть, пьянит просто неимоверно. Я его чувствую — и никакая легилеменция не нужна.

— Скитер — незарегистрированный анимаг. И она знает, что Гермиона знает. Потому и молчит, когда нужно.

Мысленно я аплодирую Грейнджер. И зарекаюсь ни за что в жизни не признаваться ей в собственных анимагических способностях.

* * *

Мы с Поттером идём на пикник. Идея дурацкая и принадлежала ему.

А я по-дурацки согласился только потому, что мне до ужаса хочется узнать, каково это — носиться по траве в облике горностая.

Мы встречаемся на площади Гриммо, и под несмолкающее ворчание бабушкиного портрета я превращаюсь в изящного белого зверя. Середина осени незабываемо тёплая, но я, в своей шубке, не замёрз бы и в самую морозную зиму, а вот Поттер — с него станется! — вполне мог бы начать простужено шмыгать носом и портить тем самым прогулку. Но светит солнце, и он тепло одет, так что можно не беспокоиться.

С гордым видом я сижу на руках у героя, независимо осматриваясь по сторонам, но когда в поле зрения неожиданно появляются Люциус и Нарцисса, мои гордость и независимость к дементорам сдувает порывом октябрьского ветра. Я прячусь гриффиндорцу под куртку, взволнованно замирая у самого сердца. Оно бьётся так ровно, так размеренно, так… уютно.

А Поттер останавливается поздороваться с моими родителями.

— Мистер Поттер, — слышу я спокойный говор отца.

— Добрый день, мистер и миссис Малфой, — мой школьный враг отвечает безукоризненно вежливо и даже, если мне не показалось, тепло.

— Чудесная погода, не правда ли? — мамино воспитание не позволяет уйти без светской беседы.

Как-никак, именно Поттеру мы все во многом обязаны своей нынешней свободой.

— Да, очень приятная погода для второго месяца осени.

— Гарри, — Papa доверительно понижает голос, — мне показалось или у тебя на руках сидел очаровательный белый хорёк?

Сердце Поттера начинает биться быстрее. Я очень надеюсь на то, что он додумается соврать. Но он, похоже, после того неудачного опыта решает, что Малфоев не стоит обманывать. Оно, в общем-то верно, но сейчас самое время сделать из правила исключение.

— Вам не показалось, мистер Малфой, только это не хорёк, а горностай, — с лёгким волнением в голосе Мальчик-который-напрашивается-на-Аваду вытаскивает меня из-под куртки.

Я отчаянно цепляюсь за его одежду всеми четырьмя лапами, жалея, что я не обезьяна и не могу помочь себе ещё и хвостом. Несколько раз довольно сильно кусаю куда придётся, и по судорожному ойканью понимаю, что пришлось куда надо. Но в итоге — и это предсказуемо — Поттер всё-таки побеждает, и я оказываюсь у всех на виду. Остаётся только принять прежний гордый вид: усаживаюсь и выгибаю спину.

И дико злюсь, выслушивая, как отец неспешно рассказывает ту самую легенду, которую я когда-то предпочёл не озвучивать.

Но окончательно добивает меня не это.

— Он прекрасен, — с нежностью произносит Нарцисса, и даже до Поттера доходит, что она понимает, кто сидит на руках у победителя Тёмного Лорда.

А победитель Тёмного Лорда проводит пальцем по моему лбу и говорит тихо-тихо:

— Угу. Самый лучший.

Maman отваживается поговорить по душам только в конце ноября. До этого — только кидает на меня непонятные взгляды и улыбается странно.

— Я так понимаю, у тебя получилось? — многочисленные юбки знакомым звуком шуршат по полу моей спальни.

Можно, конечно, ответить вопросом на вопрос, но нет смысла, я ведь и так понимаю, о чём идёт речь.

— Да. Я могу показать, если хочешь.

— Не стоит, Драко, я ведь уже видела, — Нарцисса говорит это с гордостью. — Ты невероятно хорош в своей анимагической форме. Горностай — замечательный зверь, очень достойный.

— Ты не говорила отцу?

— Нет. Разумеется, нет. Но объясни мне, сын, что у тебя с Поттером?

Я бы с удовольствием объяснил, если бы только сам знал. Но я не знаю, и поэтому придётся говорить наугад:

— Мы вроде как пытаемся подружиться, — в этих словах столько откровенной тоски, что мне хочется провалиться под землю.

— И как? — мать видит меня насквозь.

— Даже не знаю…

Она подходит к окну и замирает в пол-оборота. Неземная. Красивая. Безукоризненно прямая спина, идеальный профиль. Длинные трепещущие ресницы, высокие скулы. Молочно-белая шея без единой морщинки. Над настоящей красотой возраст не властен.

Хочется подойти и обнять её, как в детстве. Чтобы она потрепала меня по волосам и сказала, что всё будет хорошо. Но… всё же и так хорошо, разве нет?

— Слишком много сомнений, мой милый, — уголки её губ медленно приподнимаются в слабой улыбке. — Ты только не забывай, что я твоя мать. Я буду любить тебя всегда. И всегда приму. Любым, Драко, любым.

Словно устыдившись собственных слов, Нарцисса выходит, а я остаюсь — в мучительном смущении и с полным ощущением того, что меня только что по-матерински благословили любить Гарри Поттера.

Мерлин…

* * *

Я никогда не скажу ему о своих чувствах.

Это коктейль из чистокровной гордости и невесть откуда взявшейся боязни одиночества. Это, наверное, снова слабость и бегство от себя самого, но мне наплевать. Буду слабым и буду задыхаться в своей априори безнадёжной гонке: от себя ведь не убежишь. Но это моё безумие, и я не втяну в него Поттера.

Я просто не имею права.

У этих намерений нет ничего общего ни с гриффиндорским благородством, ни со слизеринской хитростью. С рэйвенкловским умом, разумеется, тоже. Хаффлпаффская глупость — ближе всего, но на это я тоже, пожалуй, закрою глаза.

Может быть, мне вообще лучше исчезнуть из его жизни.

* * *

Мрачные мысли одолевают меня через день.

В остальное время я вполне себе весел — и проживаю лучший в жизни декабрь.

В кармане нагревается галеон. Это значит, что Поттер будет здесь через пять минут. Я кидаю быстрый взгляд в зеркало — и ненавижу себя за это. Всё равно ему наплевать, как я выгляжу.

Пять минут тянутся целую жизнь, и за это время перед моими глазами последовательно проносятся все самые любимые воспоминания, связанные с очкастым придурком. Их не так много, но они — единственное, что согревает мне сердце. И — да, я прекрасно знаю, что всё это звучит по-настоящему глупо.

— Малфой, — Золотой мальчик шагает в комнату, стягивая с себя мантию-невидимку, и один только Мерлин знает, каких усилий мне стоит не броситься на шею к… Гарри.

— Поттер? — вместо этого спокойно говорю я.

Я привыкну к этому приветствию окончательно и буду со всеми знакомыми здороваться в таком духе. «Доброе утро, сын». — «Поттер, мама!». Прекрасно.

— Мне надо с тобой поговорить, — сразу же берёт быка за рога национальный герой.

— Ты и так уже говоришь, — я неотрывно смотрю на его губы, нервно закусывая свои.

Честно, несмотря на все заверения самого себя в том, что я никогда ему ни в чём не признаюсь, я бы очень хотел услышать сейчас от Поттера что-нибудь, звучащее в такт моим мыслям. Но говорит он совсем другое. А именно:

— Я нарушил своё обещание.

— Что? — вечно я с ним всё переспрашиваю.

— Я. Нарушил. Своё. Обещание.

— Какое именно? — я, в принципе, уже знаю ответ, но мне никто не мешает надеяться, что этот ответ в моей голове — неправильный.

Обещание он давал мне только одно.

— Я приходил сюда без твоего ведома.

Вот и доверяй после этого людям, у которых есть мантия-невидимка. Вот и доверяй после этого людям, если даже мордредовы благородные гриффиндорцы обманывают. Я молчу.

— Драко? — он неловко называет меня по имени.

Я молчу. И это не повод оправдываться, но Поттер чувствует себя виноватым:

— Я просто…

— Сделай одолжение, заткнись, — от звука моего голоса он дёргается, как от удара.

Значит, уже забыл, каким по-настоящему я могу быть высокомерным и злобным. Я и сам начал забывать, но теперь придётся напомнить. Обоим.

Мне плевать, зачем он приходил сюда, не сообщая об этом мне. Мне плевать, почему я был таким идиотом, что вообще позволил ему появляться в поместье. Абсолютно плевать. Я зол, как три десятка пикси.

— Я только хотел… — вторая попытка.

Такая же неудачная, как и первая.

— Я вроде как уже попросил тебя замолчать. — Подхожу к столу и начинаю поочерёдно выдвигать ящики. Поттер наблюдает за мной и хмурится, раз за разом взлохмачивая волосы пальцами. Я, наконец, нахожу, что искал, и протягиваю ему: — Твой портключ.

Герой непонимающе хлопает глазами. Я вкладываю крохотную статуэтку дракона ему в руку и проникновенно говорю:

— Пошёл вон.

Он исчезает.

Отличное будет Рождество, что тут скажешь… Я отворачиваюсь к окну. Надо будет сказать домовым эльфам, чтобы больше ни под каким предлогом не пускали в Малфой-мэнор Гарри мать его Поттера.

Спустя два месяца я окончательно не знаю, что делать со своей безграничной тоской.

Домовой эльф появляется в комнате так неожиданно, что я вздрагиваю, едва не роняя на пол стакан огневиски. Пить в одиночестве — дурной тон, но мне наплевать.

— Плохой Тонни, плохой Тонни, — в отчаянии бьётся домовик головой о прикроватную тумбочку.

— Что такое? — ставлю недопитое виски на стол, шестым чувством понимая, что спокойным этот вечер точно уже не будет.

— Гарри Поттер здесь, сэр, — эльф на мгновение замирает, а потом снова начинает усердно себя наказывать.

— Прекрати. Как и почему он тут оказался?

Тонни обхватывает голову тонкими пальчиками и торопливо начинает рассказывать:

— Хозяйка Нарцисса и хозяин Люциус пригласили его, сэр. Тонни говорил хозяину Люциусу, что хозяин Драко не хочет видеть Гарри Поттера в доме, но хозяин Люциус не стал слушать Тонни…

Я с трудом сдерживаю тяжёлый вздох. Если я достаточно хорошо знаю отца, то через пару минут он оставит Поттера в одиночестве «на секунду» и отправится читать мне нотации. О том, как важны в волшебном мире деловые связи, например.

А самое паршивое в том, что Поттер здесь явно с подачи матери.

— Можешь идти, Тонни, — отсылаю эльфа прочь.

И практически сразу же дверь распахивается, а на пороге появляется Papa. Мысленно начисляю баллы Слизерину за сбывшееся предсказание. Трелони была бы рада.

— А постучаться? — говорю вполголоса, искренне надеясь, что выпивку отец не заметит.

Зря. Впрочем, он только слегка морщится, но ничего не говорит по этому поводу. Зато говорит по другому.

— Сын, что это ещё за история с Гарри Поттером?

Опираюсь на подоконник.

— Ну, когда ему было год, Тёмный Лорд убил его родителей, а его самого убить не…

Люциус перебивает меня самым бесцеремонным образом:

— Драко, не паясничай. В чём дело?

— Ты такой воспитанный сегодня, Papa… Стучишься в двери и слушаешь до конца… — я очень редко позволяю себе так разговаривать с родителями, но речь идёт ведь о Поттере, а чёртов гриффиндорец постоянно заставляет меня делать глупости.

Отец хмурится и пристально смотрит на бутылку Огденского, в которой осталось не больше трети. С Рождества я довольно весело провожу время, как-то так.

— В любом случае, сын, война закончилась, и школьные годы вместе с ней. Поэтому советую тебе забыть о вашей вражде и спуститься к ужину.

— Как скажешь, отец.

Определённо, после ужина я напьюсь.

* * *

Лично для меня этот ужин проходит в атмосфере неловкого молчания, и мне в общем-то нет никакого дела до маминого светского щебета и оживлённой беседы отца с Поттером о политической обстановке в стране. Мне плевать на политическую обстановку — и на Поттера тоже плевать.

С каменным лицом я передаю ему солонку, когда он просит, но случайное прикосновение холодных пальцев обжигает сильней Адского Пламени тогда, в Выручай-комнате.

Выручай-комната мне бы, наверное, сейчас пригодилась: та, в которой можно было прятать всевозможные вещи. Я бы навсегда спрятал там эту ненормальную больную любовь.

Мысль манит и захватывает настолько, что я не сразу осознаю, что сказал это самое слово.

— Драко, с тобой всё в порядке? — взволнованный голос Нарциссы вырывает меня из пучин самобичевания и ненависти к себе.

Пока голова соображает, что и как лучше ответить, язык от всей души выдаёт, слегка запинаясь:

— Я не очень хорошо себя чувствую. Мне лучше пойти к себе, если позволите.

Они позволяют.

* * *

— Малфой?

— О Мерлин, я же, кажется, просил тебя никогда здесь не появляться, — я действительно не очень хорошо себя чувствую и я, наконец-то, уже основательно пьян.

— Я пришёл извиниться.

— Не нужны мне твои извинения.

Мне и правда они не нужны. Мне нужен ты, чёртов очкастый придурок. А ещё мне очень нужно, чтобы ты ушёл — прямо сейчас. Иначе я наплюю на все свои сомнительные внутренние принципы и барьеры и накинусь на тебя с поцелуями.

— Малфой, я не уйду, пока ты меня не простишь.

— Отлично, Поттер. В таком случае ты прощён. Можешь идти.

Со стоном он обхватывает голову руками и опускается на пол возле моей кровати. Коленки — всё такие же острые, как в школьные годы — грозятся прорвать потёртые джинсы. Широкие плечи под вязаным свитером изломанно вздрагивают и замирают.

— Малфой, ну почему ты такой идиот…

— Сам ты идиот.

— Я знаю, что не оправдал твоего доверия. Но я…

— Мне не интересно, — я почти готов зажать собственные уши ладонями.

— Да ладно? — эту интонацию словами не описать.

Поттер вскидывает голову и смотрит мне прямо в глаза. В горле моментально пересыхает, и что-то тяжелеет внутри. Мир, пьяно кружащийся вокруг меня, начинает кружиться быстрее. А сердце, наоборот, стучит в несколько раз медленней.

Предсказуемо сдаюсь.

— Ну? — всё, что я могу вытолкнуть непослушными губами.

— Я хотел… узнать тебя лучше, — на одном дыхании скороговоркой выговаривает он.

Я изо всех сил вжимаюсь пальцами в мягкость подушки. Куда уж лучше, Поттер? Ты и так был ко мне ближе, чем кто-либо — за всю мою жизнь.

* * *

У каждого, наверно, есть такие люди, от которых никуда не деться. Потому что, с одной стороны — некуда, с другой — не хочется, а с третьей — вообще невозможно.

Нарцисса выделила Поттеру на сегодняшнюю ночь две комнаты в соседнем крыле. «Малфой, как можно спать в двух комнатах одновременно?» — растерянно шепчет национальный герой перед тем, как погрузиться в объятия Морфея. На моей кровати.

Тёмные волосы так здорово смотрятся на белоснежном постельном белье.

Хочется прикоснуться, но я не решаюсь. Не могу. Я уже говорил о своей слабости, так ведь?

Боясь лишний раз шевельнутся, я ложусь рядом с ним и просто смотрю. Знаю это лицо наизусть, но всё равно не могу наглядеться. Спящий, он совсем другой. Черты лица мягче, тень от длинных ресниц дрожит на щеках. Дышит так ровно.

Я закрываю глаза, но перед внутренним взором всё равно лицо Поттера.

* * *

Под утро я просыпаюсь от того, что он закидывает на меня ногу. В кольце чужих рук жарко и душно, и вообще — я не привык спать не один. По-хорошему, надо бы угостить национального героя Остолбенеем, чтобы не лез по ночам обниматься, но… кого обманывать? Ведь это — практически то, чего я всегда так хотел.

Но я же — Малфой, и та самая привычка постоянно цеплять Поттера даёт о себе знать:

— Эй, я что, похож на Уизлетту? — я поворачиваюсь к нему лицом.

В конце концов, именно она считается его последней официальной подружкой.

Очкарик мгновенно распахивает глаза и смотрит на меня с таким видом, как будто ужасно извиняется и больше всего на свете хочет сделать вид «я здесь не при чём».

— Это не повод убирать руки, — недовольно ворчу я, ещё до конца не осознавая, что говорю это вслух.

Поттер глядит на меня, как баран на новые ворота. Я бы даже начал смущаться, не смотря на то, что привык ко всеобщему вниманию. Да хоть бы и к вниманию Мальчика-который-выжил. На шестом курсе, к примеру. Но не посреди ночи же, дементор поцелуй этого лохматого идиота!

Который, к тому же, с тихим «Извини» всё-таки убирает руки, так что мне тут же становится холодно.

— Верни, — я изо всех сил стараюсь, чтобы мой голос звучал требовательно, но выходит всё равно нечто, большее похожее на просьбу.

И, чтобы он не заметил просительности моего тона, я цепляюсь правой рукой за его плечи и подтягиваю сонного героя поближе к себе.

И как мне вести себя этим дивным похмельным утром?

Как мне вести себя, когда, только-только открыв глаза, я натыкаюсь взглядом на счастливую физиономию Поттера, и хриплым со сна голосом мой школьный враг решительно выдаёт:

— Малфой, я хотел лучше понять не только тебя. Себя. Я понял.

— Ммм? — отвечаю я, на большее сил не хватает.

Он внезапно подаётся ко мне и, уткнувшись носом куда-то в висок, шепчет в самое ухо:

— Я вроде как люблю тебя, знаешь.

И это, пожалуй, лучший из всех возможных и невозможных подарков на День Рождения, несмотря на то, что с его вручением Поттер тянул восемь мучительных месяцев. Замечательных месяцев на самом-то деле.

Так что я обнимаю его крепче — и улыбаюсь.

— Я тоже люблю тебя, чёртов очкастый придурок.