— Мерлин! Какой же ты урод, — прошептал черноволосый юноша, до боли сжимая кулаки. Его спина была прямой, а нижняя губа подрагивала от отвращения.
От режущего глаза света разболелась голова. За окном ни просвета, ни проблеска. Даже не верилось, что где-то есть огни, торжественно глядящие в синий мрак, как в прозрачную воду.
Гарри молчал, а мне хотелось ударить его по лицу и хорошенько встряхнуть. Я разбил стакан с виски о стену и, спешно накинув пальто, вышел из дома. Мысли отравлял проклятый алкоголь, вспоминался истекающий кисло-сладкой малиновой кровью август, что свисал с веток.
Над землей проплывала пора сладостной неги и внутреннего удовлетворения. Тогда пустые послевоенные дни, овеянные спокойствием и свободой, чередовались с торжественными приемами по случаю победы. И я, признанный герой последних сражений, пользовался всеми привилегиями праздного человека, снискавшего уважение если и не во всех, то, безусловно, в высших кругах магической элиты. Доступные женщины, качественные наркотические средства, изысканные ужины, деликатные разговоры с остальными приглашенными — все это составляло утопический притон, со всей тщательностью завуалированный под светские посиделки. Я презирал некоторые семьи погибших: они недолго горевали о потерях, войдя во вкус той роскоши, которую дарило скорбящее Министерство. Конечно, такое поведение уместно назвать началом новой светлой жизни, но, видимо, я, сминавший податливое холеное тело миссис Браун и ненавидевший ее за громкие похотливые стоны, был излишне консервативен.
День ото дня находилось все больше родственников и участников, желающих вкусить сердцевину порока. Ни разу не почтили своим присутствием наше дегенеративное общество лишь старшие Уизли, находя его насквозь прогнившим и отвратительным. Прокаженным. Все мы были неизлечимо больны, душевно изранены, старались заглушить весь пережитый кошмар воплощенными грезами вседозволенности. Все, включая веснушчатого заморыша, вмиг ставшего всеобщим любимцем и ловеласом, и смешную девчонку Грейнджер, которую на балах можно было без зазрения совести назвать грациозной высокомерной красавицей. Война меняет людей до неузнаваемости, будто выхлопные газы — свежий цветок, что растет у самой дороги. Все приобрели новые личины, кроме Гарри Поттера.
Небо в жару и ознобе пылало болезненным румянцем, не зная о предстоящих холодах, как ребенок — о смерти. По залу разносилась воздушная музыка Вагнера. Юноша с полузажившим шрамом, напоминающим молнию, облокотился на подоконник, вертел маггловский плеер в пальцах и отчаянно хотел встретить мой взгляд, в то время как я старательно его игнорировал. Поколебавшись немного, он все-таки подошел ко мне со столь неуверенным видом, что стало забавно.
— Простите меня за все, сэр, — проговорил он, теребя ремешок дорогих часов. Прослеживая трогательную россыпь родинок, уходящую за ворот рубашки, наблюдая, как он по старой привычке запускает пятерню во взлохмаченные волосы, я думал обо всем на свете понемногу: как зимой блекнет бирюза неба, как больно, должно быть, юной мисс Уизли от сдавливающего ребра корсета. И о том, что простил Поттера невыносимо давно. И он ответил мне абсолютной взаимностью в этом нелегком решении.
— Вам не кажется, что классическая музыка здесь принимает искусственные и банальные черты? — спросил восемнадцатилетний парень, протягивая мне наушник.
— Считаете, больше подходят религиозные песнопения туземцев?
Гарри хмыкнул и покачал головой, но я не считал сказанное шуткой, полагая, что это не та тема, над которой уместно смеяться.
— Хотя бы рок-н-ролл.
Известно мнение, что все в мире происходит не спеша, все в свой черед: росток становится деревом, в жерле ночи возникает рассвет, отношения развиваются медлительно и аккуратно. А мы с ним словно были созданы для того, чтобы раздирать заскорузлые стереотипы. Мы наслаждались друг другом до самого утра, не задавая себе навязчивых вопросов. Глупо ли, честно ли поступаем, к чему приведет случайная связь... Не все ли равно, когда тело изнывает от желания, а сердце сжимается и отплясывает польку в груди?
— Поттер, сначала это больно, — с трудом выговариваю я, а он обнимает так, что сбивается дыхание.
— Одна боль притупляет другую,.. Северус. Знаешь, если кинуть камнем в птицу с разорванным крылом, ее не будут беспокоить полеты так, как сломанные кости...
Наверное, ему было необходимо высказаться, но полные горечи слова развеялись в прах, когда я снова нашел его приоткрытые губы.
Поттер рассказывал, как в детстве всегда боялся, что солнце однажды не встанет. Произойдет какой-нибудь пустяк: за что-нибудь зацепится или запнется, продремлет лишние полчаса. А после начала наших встреч в нем ворочалась смутная тревога, что я могу уйти навсегда или, напротив, не прийти вовсе. Сначала робость и недоверие заставляли улыбаться, а потом стало понятно, как прав он был в своих подозрениях. Нравственная нечистота всегда была изнанкой моей души, уязвленной и оскверненной пьяными выпадами отца, тупым смирением матери, калечащими нервы школьными годами и полной терзаний и проигрышей взрослой жизни. Нетрудно предположить, что я, придумавший себе подобное оправдание, вам неприятен. Как бы то ни было, нежность уступила место грубости, когда я появлялся в его доме неожиданно, порывисто целовал в бледные щеки и, взяв быстро и дерзко, аппарировал прочь, в грязный бар или первоклассный бордель.
— Лучше бы мы никогда не встречались, — тихо произнес Гарри, присев на скрипящие качели. Сад обдавало послегрозовой свежестью и теплом. Из приоткрытой двери дома доносилась заводная мелодия его... нашего любимого жанра.
— Вы как всегда недальновидны, мистер Поттер, — ответил я, сложив руки на груди. Он повел плечами от квинтэссенции яда в моем голосе. — Вам прекрасно известно, что я — не сахарный юнец, готовый твердить о высоком дни напролет. Вы выбрали старого развратника, отнюдь не жаждущего встать на путь спасения. Так к чему все эти патетические обвинения, которые я вынужден выслушивать все чаще?
— Ты знаешь к чему, Северус.
* * *
Я стоял на обвеваемом ветром пустыре, который был освещен одиноким уличном фонарем, разрываясь от желания вернуться или лечь прямо на палую листву, чтобы заснуть, изучив все разномастные созвездия, и — лучше всего — умереть. Как змеи, к ногам ползли тени. Потом, проходя мимо витрин модных бутиков, я заглянул внутрь и наткнулся на свое отражение, бестелесное и искаженное, но выдающее лихорадочный блеск глаз, подрагивающие руки, заплывшее от беспробудного пьянства лицо и мерзкую усмешку распутника. Самый настоящий урод.
Когда я еле слышно зашел в комнату, Гарри мыл ежевику и любовался далекими, мягко мерцающими звездами, выглядывающими из-за штор. Я вставил виниловую пластинку в раритетный граммофон, и из него мгновенно начал вырываться динамичный ритм. Обхватил плечи Поттера и уткнулся в его шею.
Бывает миг, и всеведенье вдруг брызнет в сердце, уничтожит, сокрушит и отпустит. Я увидел всю огромность жизни, ее изменчивость и неповторимость. В нем было и сладкое, словно сгущенный сок, лето, и нежный ветер, играющий с волосами, и запах спелых ягод. Вся красота мира в одном лишь движении, объятии, осознании.
Подхваченная дыханием, плыла бессмертная мелодия, а я, наконец, понял, что тоже люблю.
Vova
