История Беллы

«Дорогая Белла, я знаю, что ты не любишь и не хочешь жить здесь. Но так надо».

Вернулась домой. Опять так тихо в пустынных комнатах. Бросила ключи на столик... Медленно, словно в полусне, сняла туфли. Схватила почту, лежащую под дверью, и прошла в одну из гостиных. Вот сюда, на это зеленое кресло, в котором когда-то любил сидеть ты. Я знаю, я могу быть и сумасшедшей, но я до сих пор ощущаю твое тепло, когда сижу здесь. Поэтому письма от тебя я могу читать только тут и нигде больше.

Дом холодный, ты знаешь? Может, для тебя он был согрет чем-то, но для меня он холодный. Я знаю, я не должна думать, что без тебя все — пустота. Как хорошо, что бумага не передает настроение — надела улыбку, вчитываясь в последние строки.

«Я в порядке. Я знаю. Так надо».

В каждом письме одно и то же. Тебе будто все равно, как я здесь. Что мне холодно, что я хочу увидеть тебя. Хотя бы разочек услышать, обнять, почувствовать запах персиков.

Ты знаешь, ты для меня не пахнешь войной или кровью. И даже не пахнешь смертью убитых тобою людей.

Ты веришь в то, что делаешь.. Веришь, что все, что ты делаешь правильно, а я не могу. Я не могу поверить, что раздирать собственную душу на несколько частей — это выход.

«Белла, я в порядке. Ты слышишь меня? Я — в порядке».

Еще одна нелепая строчка, ни капельки не сообщающая мне — как ты. Ты можешь тысячу раз повторить, что все в порядке и, может, в тысячу первый я поверю тебе. Но не сейчас. Ты можешь заставить меня заткнуть уши, закрыть глаза, но я все равно буду чувствовать стук твоего сердца. Сидеть в этом кресле, размазывать слезы, которые, словно яд, впитываются в мои щеки. Ты не любишь, когда я плачу — и я не буду больше плакать. Ради тебя.

«Я…»

…так и не смогла продолжить читать дальше. Ушла поставить чайник. Выпить кофе. Может, даже закурить... Все равно дом пустой. Никто не скажет, что курить вредно, и что такой молодой девушке еще рано гробить свою жизнь.

Поздно. Все уже закончилось. Тихие слезы в подушку каждый день… Подаренный мишка на столик, небрежно брошенный тобой, смятая постель… И тишина. Настолько глухая, что, кажется, дом вздыхает вместе со мной. Он помнит тебя… Да. Быть может, надо было сказать: «постой». Не отпускать тебя, попросить остаться. Но нет. Взяв в руки чашку горячего кофе, надеясь хоть так согреть свое остывшее сердце, иду к креслу. Может, сегодня увижу во сне тебя, хоть ненадолго.

«Я люблю тебя»

… так больно, что слезы уже капают в чашку с кофе. Буквы письма медленно плывут перед глазами и уже на ощупь, дотронувшись до лица рукой, небрежно стираю капельки.

Я обещала не плакать, но ты знаешь — слезы моя слабость. Быть может позднее, когда меня не станет, ты будешь вспоминать обо мне с гордостью. Что я — никогда не проронила ни слезинки. Снова кресло, снова ощущение, что сзади кто-то обнял. Я оглядываю пустынную комнату. Никого. Тишина, пустота.

Взаперти я схожу с ума.

Это было самым глупым твоим решением — запереть меня здесь. Запереть меня, когда я хочу сражаться, сражаться за то, что ты веришь. Бежать впереди тебя и улыбаясь, обернуться и увидеть в ответ такую же улыбку. Но ты не можешь позволить себе улыбнуться. Не можешь довериться тем, кто тебя любит. Ты думаешь, что везде только ложь и фальшь. И даже написав мне эти слова, всего лишь три слова — ты не вложил в них свою душу. Они не значат ничего для тебя. Только успокоить меня, только запереть меня. Ты думаешь, что я не могу поверить тебе полностью. Не смогу столь же твердой рукой лишать жизни других.

Я смогу. Я все сделаю, все смогу, лишь бы тебе этого было достаточно. Лишь бы ты хотел именно этого. Я сверну горы, я убью всех, если ты попросишь.

Но ты не просишь, и я сижу здесь. В этом богом забытом доме. Одна, в тишине и пыли комнат. Ты наверняка улыбнешься, узнав, что я не раз пыталась сбежать. Выбраться из этой клетки и найти тебя. Обнять, поцеловать, прижаться к холодной груди, где — я знаю! — бьется сердце. Оно еще бьется, я уверена.

Пять раз я пыталась уйти. Но ты упорно возвращал меня обратно. Словом, силой, болью. И я кричала, мне было тяжело получать от тебя Круциатус и я кричала, но не говорила.

Я не говорила, что люблю тебя. Что я чувствую, когда смотрю в твои глаза. Никогда. И даже когда ты сдирал живьем с меня кожу и снова наращивал ее — даже тогда. Ни слова. Ни одного словечка. Даже о пощаде.

И ты понял, что я действительно не могу без тебя. Что я сделаю все. Умру, утону, повешусь, застрелюсь, сгорю — если ты попросишь.

Но больше никогда не услышишь моих слов и слез. Ни о пощаде, ни о любви.

Зачем говорить о том, что тебя не волнует? Что тебе абсолютно наплевать на меня, тебе важен мир. Ты хочешь его изменить, и я не заменю тебе всю вселенную.

И даже если прямо сейчас я истреблю одним взмахом палочки — если это было бы возможно, — всех магглов, ты лишь улыбнешься и меня снова обольет красными лучами заходящего солнца поток магии из твоей палочки. И я буду снова кричать только из-за того, что ты не получил той доли удовольствия, и получишь его со мной. Я каждый день буду умирать и возрождаться. Вновь и вновь. Потому что теперь я знаю, что и ты не можешь без меня. Я нужна тебе.

Я была с тобой постоянно. И я стала необходима тебе как воздух.

«Белла, ты же знаешь. Я в порядке. Сегодня все решится».

Вот только рада ли я этому? Рада ли, что я стала для тебя лишь новой дозой круциатуса под кожу. Адреналин в вену. Всплеск.

Я не знаю. Понимаешь? Я всегда буду следовать за тобой, как собака. Пусть ты и пинаешь меня в мой пушистый бок. Пинаешь всегда так, что, отлетая, я не могу подняться. Но я тогда ползу. У меня не хватает лап, чтобы идти за тобой. И я ползу. И даже если ты отсечешь мне одну лапу за другой, я буду рыть носом землю, но ползти за тобой. Даже когда не будет лап. Я смогу, я сделаю это.

Но ты не веришь. И я сижу тут. Впечатываю кулаки в пол, потом бьюсь об него головой. Позволь мне, пожалуйста, позволь быть рядом. Позволь. Я смогу. Теперь я уверена и я знаю. Знаю, во что ты веришь и за что борешься.

Не за любовь. Ты в нее никогда не верил. Ты борешься за свободу. За свою свободу над миром. Но мир не примет тебя, и я буду рядом. Буду рядом, когда это произойдет. Вот только…

Если ты не веришь в любовь, значит, и я не буду. Я тоже не буду за нее бороться, и я просижу тут, пока ты не позволишь мне выйти. Слепая кукла, висящая на ниточках и забытая в чулане. Старая, побитая, еще дышащая — но всеми забытая. Буду ждать, пока ты позволишь. Ждать.

Знаешь, а я ведь верила тебе, верила, что ты действительно в порядке. Верила, что ты не можешь мне солгать. Мне уже тридцать лет, слышишь?! И двенадцать лет я сижу здесь. Одна, без тебя. Ты думал, если подошлешь Рудольфуса, мне станет легче? Заставить меня выйти за него замуж — это хуже, чем Авада Кедавра. Это хуже, чем предательство, и я вполне могу успешно выплеснуть свое горе на нем. Отлично. Ты подарил мне собаку, такую же преданную тебе, как я. Но все это — не то. Не то, что я хочу. Хотя тебя мало волнует то, что хотят твои слуги.

Да, быть может я была твоей слугой и я пила кровь из твоих вен, наслаждаясь их вкусом — чтобы забыться в тебе. Потеряться, когда ты придерживал меня за волосы, рисуя метку на левой руке. Мне было больно, даже хуже, чем от твоего любимого круциатуса. Этот череп с змеей, казалось, прожигает не только кожу, но вливается через вены, впиваясь в кость. У меня на кости твоя метка, значит я — твоя. Навсегда. От этого легче — ты не забыл. Я ведь спасла тебя от очередного нападения глупых магглов. Они не знали, что ты сильнее их в миллионы раз, когда они наставили на тебя свое железное оружие. Я была рядом и я видела, как слишком медленно летит в тебя что-то железное. Маленькое и быстрое, я знала, что ты не видишь их или делаешь вид, что не видишь. И я закрыла тебя. Я помню тот момент, когда я подошла к тебе и обняла сзади. Я кожей чувствовала приближение опасности, но стояла. Всего лишь каких-то пара секунд. И вот я чувствую сначала жжение, потом резкую боль и ощущение, что рвется ткань, хотя это была моя кожа. Как дробятся кости позвоночника, а следующая пуля пролетает чуть левее, задевая почки и печень. Ты знаешь, это совсем не так больно, как твой Круциатус, и я терплю, не выпуская тебя из рук. Я держу тебя, хотя чувствую, что мое тело не подчиняется мне. Чувствую, как медленно сознание уходит из головы. Я должна держаться, защитить. Защитить тебя. Я чувствую биение твоего сердца ладонью и знаю, что ты понял. Что сделала я, что не сделал ты. Я почти кожей чувствую, как ты расцепляешь, казавшиеся мне стальными, мои объятья и поворачиваешься, удерживая меня как живой щит. Мне не больно. Я не могу уже чувствовать боль по-настоящему. Только твои глаза, я видела их, когда ты отбросил мои руки и я упала. Упала к твоим ногам, и мир упал вместе со мной. Запах персиков и моей крови.

Знаешь, а умирать не страшно. И главное — не так уж и больно. Теперь я знаю, когда чувствуешь невыносимую боль — мозг отказывается работать, а душа ничего не чувствует.

Ты кинул меня к своим ногам, показывая — где мое место. Но я все равно тебя люблю. Глупо и смешно, я знаю. Но это так.

* * *

Сегодня Рождество. Я никогда не любила его, но ты снова меня запер в этой клетке. Я привыкла. Может быть раньше я и металась как зверь, но после моей жертвы — я смирилась. Нет. Не так. Я усмирила своего зверя внутри себя. Который так и рвался наружу прорвать мои тонкие нервы на тысячу осколков и разорвать все в округе. Но я держу его на короткой цепи. Ты помнишь, да? Но тебе меня совершенно не жалко. Я еле-еле отошла от того случая, я даже промолчу, что ты не появлялся рядом со мной вообще с тех пор. Чем я заслужила твою немилость? Я просто спасла тебя от смерти — я поступила плохо? Но ты не ответил. Подоспели эти чертовы авроры и ты бросил меня в них. Бросил, как какую-то тряпку. Бросил и сшиб их одним мановением своей палочки, а я умирала. Нет. Я врала тогда, умирать страшно. Потому что я оставляла тебя здесь. За чертой тебя не было. Я чувствовала осколки стекла, впившиеся в меня, когда ты швырнул мое тело в магазинную витрину. Я молила лишь об одном. Не умирать сейчас, я хотела видеть напоследок твои глаза. Осколки, везде и всюду. В том числе и в душе — когда ты разобравшись с шавками министерства, приказал…

«Кто-нибудь поднимите эту безмозглую дуру. Мне противно, а надо уходить».

Я думала, я рассыплюсь. Точно также как эта витрина. Я попыталась встать и с гордостью подняться. И никто, чтобы не увидел моих слез. Но то, что застряло в моем теле — не позволяло мне. Я была с гордостью уничтожена, когда Рудольфус, — мой цепной пес, — поднял меня. Все-таки он не такая плохая вещь в моей жизни. Но твой холодный голос был маской. Я знала — ты не мог так сказать. Это напускное пренебрежение к моей жизни. Не мог. Я важна для тебя, но, чтобы сдерживать в страхе своих волков, ты должен был так сказать. Поэтому я не сержусь, я принимаю тебя. И твой выбор.

Да-да. Ты не ослышался. Именно — волков. Мы не были Пожирателями Смерти — глупое прозвище, как и Упивающиеся. Мы были стаей — одной, огромной. Где каждый сам за себя, но вместе — мы под тобой. Мы были твоей стаей. А почему были? И есть. А ты наш вожак. И мы шли за тобой в любое пекло, подставляли под него свои шкуры и убивали, раздирали, разрывали нашу добычу.

Я считала нас сумасшедшими псами, слепо идущими за кроликом. Но понимание этого пришло гораздо позже, когда ты — не послушал меня и пошел к той провидице.

Снова Круциатус, снова та раздирающая на части боль, снова Волнера Санентур, и я живая, пусть еле дышащая, лежу на полу. Лежу в своей крови, которая мне секунду назад казалось вытекала из каждой клеточки тела. Ты говорил, что такой урок будет каждому — если ты не пожалел меня. Но кто я такая, чтобы перечить Лорду? Я шепчу в забытье: «Мой Лорд, Повелитель…» Зачем? Чтобы остановить тебя, заставить меня прислушаться. Но нет, ты упрям. И я заслуженно лежу тут на холодном полу и жду, когда мой пес придет, чтобы снова утащить в свою конуру. В один момент я даже подумывала о принесении себя в жертву, чтобы вся эта чертова пожирательная жизнь перешла в смерть. Я даже нашла в доме маленькую бритву, казалось, откуда? Быть может ты знал, но…

Мой пес, Рудольфус, как я его ненавижу. Он видел меня, видел как я медленно после очередных пыток иду в сторону ванной. Закончить свою жизнь и только в этом видеть выход. Он бросается на меня и я слишком поздно понимаю, что же я делаю? Смерть — выход? Нет, не сейчас. Может быть позже, но не сейчас. Я должна идти за тобой. Да. Носом рыть землю, без лап. Я помню, что обещала. И ты узнав, без толики сожалений, без даже гримасы на своем таком безупречном изменившемся лице — запираешь меня в подвале. Приковываешь руки и ноги к колодкам, прибитым к потолку и полу. А я стою и смотрю на тебя. Пытаюсь уловить тот маленький смысл моей жизни. Моей любви. Но я не верю в любовь, потому что ты не веришь в нее. Я закрываю глаза и ощущаю запах персиков, такой знакомый и манящий. Он странен тут — в моей новой мрачной клетке, но я знаю — это ты. Темнота. Резкий удар, как от плетки, прошибает мне спину. Еще один и еще, но я молчу. Упорно терплю и даже не кричу. Откуда такая сила воли? Не знаю. Но я держусь, потому что обещала тебе — ты не увидишь моих слез. Еще один удар и я не выдерживаю, мои колени поддергиваются и пытаются согнуться, но руки безвольно прикованы к потолку. Я висну на них уже и не замечая, как отдирается моя кожа стальными кругами. Одна лишь боль в спине, я чувствую ее, я ее ощущаю. Ты воспитываешь меня? Во мне боль? Тогда откуда эта горячая волна, бегущая от лопаток к ногам. Моя кровь. Ты вбиваешь в меня мою кровь, разрывая остатки кожи и ткани. Сознание, мое дорогое и единственное, как я благодарна тебе в эти моменты, что ты покидаешь меня. Что я не могу видеть и чувствовать всю ту боль, которая впивается в меня острыми иглами. Ощущения такие, будто я попала в ад. В ад на земле, хотя какой может быть ад рядом с тобой? Рядом с тобой я в раю. И если рай — это боль, значит я буду в крови.

«С рождеством, Белла», — твои слова уже не достигают моего на время умершего разума.

Тихонько поскуливая, лежу на кровати съежившись в тугой комок. Сегодня пятый день после рождества и первый на свободе. Каждый день, каждый Мерлинов день ты приходил, чтобы… нет. Не мучить меня, не пытать — ведь ты ничего не спрашивал. Каждый день ты приходил, чтобы меня воспитать. За что? Почему? Зачем? Три вопроса, канувшие в вечность в моем угасающем сознании. Кажется, как я в таком состоянии еще могу тебя любить? Ты знаешь — могу. И буду. Пока я не вижу твоей цели во всем этом, но я увижу и постараюсь понять. А сейчас я могу только поскуливать как щенок, выброшенный на улицу и ждать, когда мой верный… нет. Не пес, он слишком много раз защищал меня. Я должна быть благодарна ему и была бы, если не эта боль. Я чувствовала ее постоянно, хотя ко мне не прикасались уже 24 часа. Постоянно, каждой клеточкой и тела, и души, и мозга — ощущала боль. Она не была ноющей или резкой. Она постепенно то нарастала в моей груди, то снова пропадала на мгновение и по новой. Я прижимала руки к сердцу, стараясь не задевать ран на запястьях, но помогало мало. Вчера, когда ты позволил Руду меня снять, я уже не чувствовала ничего. Кроме огромной ужасающей пустоты и навязчивого запаха персика. Ты запретил меня лечить, но мой верный песик все-таки обмазал меня заживляющей мазью. Заживет не так быстро, но на мгновения прекратит боль. Он был в этом уверен, а я уже нет. Когда лежа на своей кровати в одной из огромных комнат, я пытаюсь не свалиться с нее и не поползти к двери. Чтобы упасть со ступенек и сломать себе шею.

«Я в порядке. Ты можешь спать спокойно».

Гулом в голове отзываются твои слова. Мерлин, дай же мне сдохнуть поскорее, и я буду счастлива. Но нельзя, обещания, данные на крови, надо выполнять. И я, как побитая собака, мысленно еще пытаюсь спорить с собой. Я — волчица. Волчица у которой никогда не будет семьи. Я одновременно одна и в стае. Без защиты и с ней. Черная волчица. Именно черным я окрасила свою боль, которая каждый день возвращалась ко мне. Я чувствовала жжение, когда она разливалась по моей крови, по венам, добираясь до самых сокровенных уголочков души и возвращаясь обратно. К себе. Я сходила с ума — не спорю. Я перестала узнавать комнату, пока меня не призвали. Это была уже другая боль. Ожог. Левую руку обожгло и в комнату влетел Руди. Паника в его глазах и холод — это всегда я видела в нем. Но не теперь. И я встаю. Пусть у меня подкашиваются ноги и я чуть не падаю. Улыбаюсь. Пусть со второй попытки мне все-таки удается подняться. Я улыбаюсь ему даже тогда, когда беру его за руку и с помощью метки аппарирую, туда куда позвал меня ты. Кладбище? Хотя, какая разница. Главное — ты здесь, и я улыбаюсь. Пусть улыбка выходит не такой радостной и счастливой, а даже сумасшедшей и болезненной, но мне откровенно плевать. Ты смотришь на меня долго и будто оценивающе. А я не отвожу взгляда и по-прежнему улыбаясь, чувствую, как по венам снова разливается тот опасный холодок из огненной боли.

И ты понимаешь, что я готова. Что все мое тело готово к тому, что ты приготовил. Пара магглов случайно проходивших мимо. Для меня. Для моей боли. Для выплеска всей этой боли из моих вен на них. Ты любезно отходишь и я улыбаюсь им. Страх, почти животный я вижу в маггловских глазах. Я знаю, что я должна делать — все тело просит этого. Разорви, раздери, замучай, выпытай и убей, подарив ту сладостную свободу о которой мечтаешь сама. «Сделай», — шепчет Рудольфус.

«Сделай…»

Слышу я отовсюду.

«Сделай…»

А ты молчишь. Ты смотришь на мою улыбку, на мое лицо и, быть может, на мое тело. И я улыбаюсь снова тебе, той самой улыбкой, которую ты воспитал во мне. Улыбаюсь через жгучую боль, текущую в моей крови. Улыбаюсь — вопреки всему и за все. Но я медлю и получаю Круциатус от кого-то из сторонников. Ты небрежно махаешь палочкой на него, не отводя взгляд от меня, пока я корчусь на земле с той же улыбкой. Кажется мои губы просто застыли и не могут сжаться обратно. Это не твое заклятье, я знала. Твой похож на разряд молнии по всему телу. На раздирание каждого целого кусочка моей души, а это — это лишь ласковое горение в адском пламени лихорадки. Не то, поэтому не сравнимо с твоим. И я поднимаюсь, не знаю, как умудрилась снять с себя Круциатус, но я встаю и снова улыбнувшись тебе, я смотрю на магглов.

Им страшно, как было мне. Мне — тогда, казалось еще в прошлой жизни. Страшно. Какой-то толикой своей души я хотела отпустить их, хотела, чтобы они сбежали. Хотела, но черная боль, мой яд и мое проклятье, глушило на подступах все эти потуги.

Я смогу, я заставлю. Я помню все эти пасы твоей рукой и звук произнесения заклинания. В моем присутствии ты заставлял меня слышать твой голос, когда я лежала.

Я закрываю глаза и поднимаю свою палочку.

«Круцио», — твой низкий холодный голос, стучит в моем сердце осколками.

Поворот вправо, поворот влево, взмах кисти вверх — за доли секунды и слова. Распахиваю глаза и смотрю на тела. Теперь они всего лишь тела, жертвы, магглы. И мне все равно.

— Круцио, — я чувствую, как голос мой ломается и я почти не могу удерживать палочку. Моя боль, тянувшаяся и держащая меня на ногах, мое спасение — боль вышла из палочки и ринулась к ним. Я видела их слезы на глазах, видела как они кричат и корчатся от боли лежа на земле. Видела, но не хотела остановиться. Моя боль питалась ими и росла. Их боль плюс моя боль — жуткий коктейль и я опустила палочку, заметив, что одно из тел застыло и обмякло.

И я упала на колени и склонила голову. Я смогла и выдержала, когда коктейль снова влился в мое тело. Как душу разрывало на части, как все мое тело кричало стойкое — НЕТ! А боль — ДА! И боль победила. Ты что-то еще говорил, о принятии меня в приближенный круг, но я не слышала слов. Об этом мне скажет Руди, когда я снова буду лежать на своей постели и сдерживать себя, чтобы не ползти к выходу. К спасительной лестнице.

* * *

Ты знаешь? Мне снятся кошмары, каждую ночь про тех магглов. Каждую ночь. И я боюсь спать. Я смотрю в потолок, на стены, на окно и думаю, что моя жизнь — эта боль. Одна сплошная черная боль. Но я уже справляюсь. Я не пытаюсь скрюченными пальцами выковырять себе глаза — лишь бы они не закрывались и не показывали то, что я сделала. Мой пес постоянно рядом, он тщательно следит за мной, что даже смешно. До боли смешно, но я не улыбаюсь. Эта улыбка лишь для тебя. Лишь еще одно мое доказательство преданности тебе. И ты веришь в это, я знаю. Веришь, потому что видел что сделал ты со мной. И да, я тебя все еще люблю. Но уже не так как раньше. Раньше — это были слепые чувства, полная покорность и рабство в порыве чувств. Теперь — нет, я люблю тебя за ненависть к магглам, за пытки ко мне и воспитание боли. Я поняла твой окончательный план — выбить из меня все надежды на существование рядом. Выбить глупые мечты о будущем, лишь твердая уверенность в настоящем. Только жить, только здесь и сейчас, пока Авада не разлучит нас. И я иду, уже не как рабский пес рядом на цепи у ног. Я гордо подняв голову могу идти позади тебя и смотреть вперед. Я не твоя слуга, не твой раб — я твоя боль. Осуществление боли. Ее живое воплощение. И я верю, что ты рад видеть меня такой ,иначе моя жизнь — всего лишь маска в какой-то забытой партии. Где игра началась.

Но я пешка. Ты воспитал во мне боль, но не убил страх. Снова кладбище, снова два маггла, снова…

«Сделай… сделай… сделай…»

И снова я вижу тот непреодолимый животный страх в их лицах. Но мне плевать. Во второй раз даже намного легче. Теперь моя черная боль не проклятье — она мое удовольствие, она мой экстаз.

Она — мое нежное сокровище, выплескивающееся через край моей бездонной души.

Взмах.

— Круцио, — мой голос уже крепок, не сломлен. Я тщательно слежу за тем, как боль ползет к их телам, наклоняю голову в сторону — так лучше видно. Как только моя боль, хотя прошли лишь секунды, но я видела каждый ее шаг, доползла — я улыбнулась. Их кукольные тела были в моей власти. Игрушки — для лапочки дочки. От кончиков пальцев ног, все выше — заставляй их дергаться, пусть молят о пощаде. Вот так, моя прелесть. Теперь чуть сильнее, теперь чуть полегче. Пусть шепчутся куклы, а мне все равно. Ведь я улыбаюсь. Еще увеличу я мощность своей боли, мне это нравится. Это… забавно? О да. Очередная забавная игра. Что будет если боль пробежится под кожей в руку? Упс, сломалась. Как жалко. А, да нет. Мне не жалко. Ха-ха. Убираю улыбку, вздыхаю слегка. Говорю я стихами, свихнулась? Может, да. А, может, и нет — кто знает ответ? Ты замер, я вижу. Слежу за тобой из-под опущенных ресниц и снова вздыхаю. Делаю вид, что мне глубоко наплевать на лежащие передо мной тела. Для этого надо лишь показать тебе боль, показать то, что ты хочешь видеть во мне. Но то, что не хочу я. Мне страшно видеть в их глазах смерть. Знаешь? Страшно. И легче притвориться, что разум покинул меня. Что все это для меня лишь иллюзия. Ведь ночью во снах они снова придут. Они не причиняют мне боль, а просто стоят и смотрят теми же самыми глазами на меня до утра, которые вижу я сейчас, наставляя и регулируя круциатус моей души. Поэтому я хочу выколоть им глаза, лишь бы не видеть как они на меня смотрят. Никогда. Я боюсь…

Одна лишь эмоция, я пропустила ее на своем лице. Допустила ошибку в чужой игре — я снова пешка. Ты заметил, мое сердце сразу же сжалось. От страха. Ты заметил, я упустила маску на одну секунду и дала волю эмоции разума и ты заметил. Сердце нервно барабанило об грудную клетку, когда я улыбаясь смотрела на тебя. Улыбаясь снаружи, а внутренне пытаясь вернуть обратно свою боль. Обратно в свою кровь, чтобы не знать. Не знать, что приготовил ты мне. Сегодня.

Сегодня не просто ведь круциатусом решил ты отделаться? Сегодня мое обучение продолжится. Вернее экзамен. Экзамен на то, чего я боюсь. Ты снова внимательно всматриваешься в меня и я чувствую холод. Этот самый оценивающий холод твоих глаз, ты поднимаешь палочку, не глядя даже на этих магглов. Поднимаешь, нацеливаешь. Вверх и вперед.

— Авада Кедавра, — почти полушепот, но взгляд все равно на мне. Что ты хочешь увидеть? Что ты хочешь заметить? ЧТО??? Истерически смеюсь тебе в лицо, пусть даже ты стоишь далеко. Я знаю, что ты потребуешь. Убить. Убить это тело, что секунду назад было куклой в моих руках. Ты знаешь меня наизусть, как открытую книгу. Ведь именно ты стер из меня все прошлое и нарисовал настоящее. Боль от мертвого тела возвращалась ко мне неохотно и с опаской. Я опустила палочку и отпустила второе тело. Маггл еще дышал, я чувствовала это, когда боль от его кожи перешла ко мне. Моя черная боль сообщала мне все, что могла. Рука в локте сломана пополам. Но он еще дышит, правда не может соображать, где он. Еще бы — я меняла уровень своего Круциатуса несколько раз. Я бы сошла с ума от такого, но ты подготовил меня. Ты помог понять и привыкнуть. И я научилась жить с болью. Я твой личный Круциатус, но я не твой жнец. Я не могу.

Я смогу поднять палочку вверх, я смогу направить ее даже, но…

— Я разочарован…

И все. Ты отводишь взгляд и я падаю на землю. Меня прижимает к ней полностью. Лицом, ладонями, телом и кончиками пальцев я ощущаю комочки грязи. Я не управляю своим телом, я чувствую что я — это я. Но тело — это не я. Я в сосуде, где боится моя черная боль и моя обгоревшая в ней душа. Мое тело распластано полностью. Я закрыла глаза от страха. Понимаю, что палочка отлетает. Совершенно интуитивно ощущаю, что я снова в воздухе — могу открыть глаза, и с невероятной скоростью земля приближается к моему лицу. Пытаюсь закрыться руками, чтобы не удариться. Половинка меня в виде боли прячется где то в горле. А я — я пытаюсь выползти сквозь кожу спины, чувствуя, что земля все ближе и ближе…

Резкий удар, мне почти не больно. Неприятно, неудобно, но — не больно.

* * *

Да, я благодарна моему разуму в такие моменты. Я не знаю где я, последнее, что помню — земля, много земли. Она везде и сильный удар. Мысленно сканирую себя полностью. Я в порядке, все шевелится, лежу на животе. Вот только…

Ощущаю лицом не землю, а странную мягкость. Даже нежность. Шелк. Резко распахиваю глаза — но ничего не изменяется. Что до этого темнота — что теперь. Шевелю пальцами руки и пытаюсь приподняться — тут же спиной упираюсь во что-то твердое. Где я? ГДЕ, ЧЕРТ ВОЗЬМИ, Я? Глаза медленно привыкают к окружающей темноте, но больше информации они не дают, определенно ткань. Она нежная и мягкая. Пытаюсь рукой дотянуться до век и потереть. Неудобно, руку приходится поворачивать сильно, потому что рядом…

Стенка. Я кладу подбородок на шелк и смотрю вперед. Стенка. Пытаюсь встать на колени — но спина сразу же упирается в… стенку. До разума медленно доходит, что я взаперти. В ящике. Вернее…

Мой разум не хочет постигать то, что анализ окружающего небольшого пространства дал необходимую информацию и я падаю на нежный шелк под собой и молю лишь о смерти.

Что ж. Теперь я понимаю, почему это все-таки кладбище.

* * *

Я не знаю, сколько я лежу здесь. То, что я в гробу — я поняла, переворачиваясь с живота на спину. Первая реакция — паника, я не знала, зачем? Вторая — страх, что воздух рано или поздно закончится и я умру, хотя…

Третья — причина, понять — за что я здесь.

«Ненавижу…», — шепчу я этой темноте тихонько в первый раз. Я ненавижу этот день, за то, что я легко поддалась этой участи.

«Ненавижу…», — за то, что лежу сейчас тут, вместо того чтобы тихо сходить с ума в постели. Хотя, я хотела же смерти? Хотела ее не правда ли? Нет. Признайся себе, ты не могла ее хотеть. Умирать страшно…

Вспомни их глаза, в них страх — не перед тобой, перед смертью.

«Ненавижу…», — царапаю ногтями крышку своей новой клетки и снова повторяю слова как заклинание. Постепенно в ногти впивается все больше и больше щепок, но до конца еще далеко. Я не верю в то, что вообще выберусь отсюда.

«Ненавижу, Мерлин, как же я ненавижу…», — мой голос слабеет, я почти уже и не слышу его. Попытка пинаться ногами приводит лишь к новым ранам и крови. Я закрываю глаза, сохраняя дыхание — если заснуть, то можно умереть задохнувшись. Так будет легче, но сначала надо понять — за что…

«Ненавижу…», — мне не хватает воздуха произнести слово до конца, я дышу все медленнее и медленнее. В голове, также не беспокоясь о себе, проползают мои мысли. Чтобы правильно пользоваться Круциатусом — в тебе должна быть боль. Она должна разливаться в твоем теле, ты должна чувствовать ее при каждом сердцебиении. При каждом вздохе — только тогда ты сможешь наслаждаться ее высвобождением. Радоваться ее пополнению и получать удовольствие, наблюдая за ее подвигами. Твои слова, когда мы были еще вместе. Когда ты сидел в том старом зеленом кресле и, обнимая меня, рассказывал о трех непростительных. Я помню этот момент.

— «Авада Кедавра. Заклинание смерти, — разум медленно погружается во тьму, но я еще отчетливо слышу эхо твоего голоса. — «Недостаточно знать лишь заклинание. Ты можешь знать его название, слова и даже пас рукой, но оно не сработает. Попробуй, убей меня Авадой…

— «Нет, дорогая. Я уверен. Попробуй и я объясню, почему не получилось».

Ты знал, так же, как и тогда. Сейчас ты знал, что я не смогу убить. Ты же сам говорил. Нужно хотеть. Нужно действительно хотеть смерти. Не смерти этого человека и не своей. А просто — желать смерть, чувствовать ее. В себе способность к убийству. Без совести и сожаления — хотеть, желать, знать. «Авада Кедавра» — ты прошепчешь даже с закрытыми глазами, но внутри должны гореть слова. Я ХОЧУ ЭТОЙ СМЕРТИ! И только тогда — оно исполнится. И душой и телом, хотеть, чтобы совесть заткнулась и исчезла. Хотеть до такой степени, что и сам бы лег под нож или прыгнул со скалы. Только так. По-другому, если ни тело, ни душа не объединены, ты можешь тысячу раз произнести заклинание. Тысячу раз махать палочкой. И ничего не произойдет. Душа и тело — в едином решении — убийства.

«Не-на-ви-жу…»

Ты знал, тогда почему я здесь? Я ненавижу тебя, к черту все. Я НЕНАВИЖУ ТЕБЯ! НЕНАВИЖУ!! НЕНАВИЖУ!!! НЕНАВИЖУ НАСТОЛЬКО СИЛЬНО, ЧТО… люблю. И при возможности любой, моя Авада поразит твое сердце. Теперь я помню, почему я не могу. Помню — но ты перед моей собственной смертью преподаешь мне урок — я не боюсь ее теперь, я должна жить. Я не могу идти к черте одна. Не сейчас, когда ты единственный можешь дать мне глоток жизни. Дать мне немного воздуха. Единственный.

И за это я тебя — ненавижу.

Вдыхаю последний воздух и, со слезами на глазах, шепчу в полузабытьи:

«Не-на-ви…»

Голос мой тухнет, веки тяжелеют. И я благодарно выдыхаю из, кажется, рваных легких остатки воздуха.

Никогда бы не подумала раньше, что умирать так больно. По крайней мере, когда скрючившись и лежа на сырой земле, я глотала воду прямо из банки, в которой еще несколько минут назад стояли цветы, мои мысли были лишь о том, что я мертва.

Мной не успели насладиться черви, мне хватило воздуха продержаться совсем немного. Но умереть спокойно мне не дали, и я лежу и гляжу на бледный диск серебряной луны, которая освещает меня своими легкими объятьями. Слез нет, тело пересушено отсутствием воздуха. Все мое лицо в земле, как и сломанные пальцы, как и тряпки, которые разорваны в нескольких местах, вместе с кровавыми ошметками от царапин, укрывают мое голое тело.

Почему я здесь? Интересно, это рай или ад? Судя по тому, что вокруг меня не бегают херувимчики с крылышками, а одна тяжелая спокойная ночь — то я не в раю. Да и вряд ли туда я могла попасть.

Еще бы. Пожирательница Смерти в раю — бред, да и только.

Тогда, где же все-таки я? Если в аду, то представлялось мне адское пламя, охватывающее тело. Пожирающее душу и заставляющее остатки сознания цепляться за то доброе и хорошее, что было в прожитой жизни. Но здесь лишь шум листвы, от порывов ветра. Надоедливое карканье ворона, где-то совсем рядом. Холод от слегка влажной земли.

И отсутствие боли. Моей маленькой черной боли, которая растекалась по венам и я глотала воздух, чтобы она двигалась дальше. Целовала свои вены, помогая ей прожигать мое итак обуглившееся тело.

Ее не было. Возможно, начиная олицетворять свою боль, как что-то живое, я заключила себя в кокон защиты. Боль никогда бы не предала меня. Никогда бы не покинула меня. Поэтому, осознание того, что ее больше со мной нет, ударило меня поддых и я упала на колени.

— Поднимайся, Белла, — слишком тихий, но все же уверенный голос я слышу как будто внутри себя. Я даже пытаюсь разодрать свою грудь ногтями, чтобы найти... что это не сон. Что я действительно слышала эти хриплые, разрезающие ночную тишину, звуки.

Ткань поддается, мелкие ранки уже кровоточат, пока мои пальцы не отдергивают, и я не поднимаю медленно голову вверх.

Зачем же ты здесь Руди? Зачем тебе эта лопата и почему? Почему ты так странно смотришь на меня? Твои глаза ввалились внутрь и я боюсь, что сейчас они выкатятся и упадут куда-то вниз, и ты перестанешь смотреть на мое всласть умерщвленное тело.

Наверное, забавно было погибнуть именно так, вместе с ним. Счастливое окончание «счастливого» семейства Лейстренджей.

— Поднимайся, Белла. Мы должны идти. Сегодня все решится... — он что-то шепчет мне тихо на ухо, поднимая и помогая вставать на ноги. А я все еще не могу решить: смеяться мне или плакать, от того, что вместо меня клетку в моем персональном аду заняла моя боль.

Я умею использовать Круциатус, я научилась понимать Аваду и что теперь? Что теперь для меня будет последним? Что? ЧТО? ЧТООООО???

Последнее слово, наверное, я прокричала вслух, потому что в следующую секунду мою правую щеку обжег огонь. Пощечина. Мой верный пес как всегда со мной.

А я даже и не заметила надвигающейся истерики.

В последний раз перед аппарацией в неизвестность я кидаю взгляд на свою могилку. Обычный холмик, ни одного цветка. Комья земли раскиданы в стороны. Сколько я была здесь? День? Два? Быть может неделю?

— Ты была здесь около месяца, — мои мысли на время останавливают свое движение, когда я перевожу взгляд на своего пса, а он отводит глаза. Месяца? И я вижу, что он врет. Он не может сказать правду, зато я теперь ее чувствую. Больше месяца... гораздо больше. Меня удерживали живой только магией, иначе бы черви вовсю пировали в моем таком иссушенном теле.

— Какое... число, — голос еще хрипит, сбивается, но Руди молчит. Ничего не остается кроме как достать палочку из его правого кармана, зная, что он всегда хранит ее именно там, и это наверняка ускорит процесс в моей маленькой прихоти узнавания мира. В моих жилах снова бурлит моя сладкая кровь, и где-то в клетке отголоском стучит по мозгам черная боль. Она сидит за меня в аду, а я стою здесь и направляю на Руди его же палочку, спрашивая.

— Ты как он, — он удивленно смотрит на меня, но это не то, что хочу я услышать. Не то. Совсем не то.

— Какое число... — мне все еще сложно говорить, зато колдовать я умею гораздо лучше, даже после моей воображаемой полусмерти. Псу — место у ног. И я снова улыбаюсь, видя как человеческое тело корчится на грязной земле и как сверху, словно благословение мне, мелкий дождь падает на мое сгоревшее заживо тело.

— Т... — ему больно, я знаю. Я умею и без своей ласковой подруги сделать так, что он будет кататься по земле, но не умолять. Руди знает свое место — у моих ног. И он — дергается, хрипит, изо рта льется комками кровь, от того что слишком сильно сжал зубами губы, но он — у моих ног.

— Какое число? — если ты повторяешь свой вопрос, делай это всего лишь три раза и затем убивай. Никогда не оставляй мучиться шавку чуть дольше, если не собираешься с ней играть.

— Развлекаетесь? Сегодня тридцать первое июля, Белла. Или правильней будет тебя величать Главная приспешница, лижущая пятки нашему Лорду? — игривый нахальный голос заставляет меня выпустить из цепких лап Круциатуса моего Руди и поглядеть на того, кто в следующую секунду испытает на себе последний урок моего господина. Зеленая вспышка пролетает мимо, пока я ласково пальцами разглаживаю мою черную змейку, выкатывающуюся из черепа на левой руке. «Дорогая моя, я так по тебе скучала», — шепчу ей, ведь мы так давно не виделись, что я даже отвыкла.

— Крауч, — пес хрипит, но все же встает, закрывая меня от парнишки. Глупо, ведь я в следующий раз не промахнусь даже стоя одной ногой на краю пропасти.

— Рудольфус, личная сука Подлизательницы, — Руди рычит, и я даже кожей могу почувствовать, как именно ему не хватает палочки и насколько сильно его желание сейчас отобрать ее у меня.

Я улыбаюсь, ведь вижу, что из заднего кармана мой славненький пес достает именно мою палочку, пустяковый обмен — и теперь мы вдвоем можем поиграть с такой сладкой нахальной куколкой и никто не узнает.

— Круциатус!!! — в два голоса, ведь никто не может хотя бы лишнее слово кинуть в сторону семьи Лейстренджей, хотя бы как-то отозваться о нас.

Валяйся Крауч, стони и умоляй прекратить. Отвечай за свои слова. Ты же знаешь — это почти не больно. Совсем не больно, проверено лично.

Только я и мой пес, схвативший зачем-то меня за руку, можем показать тебе, насколько сильно ты ошибаешься, попытавшись задеть достоинство и честь тех, с кем ты даже рядом дышать не имеешь права.

Резкая боль в предплечье, тихий вскрик и я с ужасом понимаю, что снова лежу на земле. Моя метка горит синим пламенем, и я чувствую раздирающую мои вены, вспыхивающую в моем мозге, расплавляющие мои глаза, язык и уши — боль. Я слышу даже крик, отдаленный, но на столько же сильный и не могу поверить.

Мой лорд! Нет! ЭТОГО НЕ МОЖЕТ БЫТЬ!

На секунду открыв глаза и продравшись через болезненную пелену, я вижу, как и Руди и эта мелкая сошка — Крауч, лежат на земле и пытаются содрать с левого предплечья метку. И это может означать только одно — его конец.

Его больше нет.

— НЕЕЕЕЕЕТ! — неужели это мой голос сейчас разрывает тишину, словно вой на тот самый белый диск, крутящийся по небу и заставляющий почувствовать всю прелесть ночи, где его больше нет.

Я не смогла убить его лично. Моя Авада — против его...

Я не верю. Он не погиб. Он не мог. Я найду его и смогу собственноручно. Я найду.