L'amour Mortel

Quand on te voit sur ta monture

Une force de la nature

(с) Notre Dame De Paris (Fr)

Нарцисса бы не одобрила его выбор. Несмотря на умение вести себя на людях, с близкими Астория Гринграсс была тем ещё непослушным бесёнком. Конечно, в домашних условиях она не прекращала держать спину — прямо, а себя — с достоинством. Но всё-таки, мало кто мог представить утончённую юную леди такой, какой отлично знал её Драко: звонкий смех, пьянящая улыбка, нежелание сидеть на месте, энергия, бьющая через край.

Тётя Белла не одобрила бы его выбор. К тёмной магии Астория не имела никакого отношения, а идей чистоты крови не разделяла, хоть и училась на самом аристократическом факультете школы волшебства и магии Хогвартс.

Люциус не одобрил бы его выбор. Тонкие черты лица мисс Гринграсс, высокий лоб, бледная кожа и самые изящные запястья на свете, на его взгляд, точно не оправдали бы всего остального. Взлохмаченных коротких волос и зелёных глаз.

Волосы — конечно же — чёрные.

У Драко сжималось сердце, когда он смотрел на Асторию, разгуливающую по замку в его одежде.

* * *

Он вроде бы никогда не был особым любителем соблюдать правила. И нарушать тоже. Правила приличия, во всяком случае. Честь семьи, необходимость держать марку — всё это было весомой причиной, но не основной. Главным образом Драко Малфой просто не любил выставлять свои чувства напоказ. В школьные годы у него это получалось из рук вон плохо, но с тех пор прошло достаточно времени, чтобы научиться себя контролировать… Так что теперь юный Лорд Малфой мог похвастать настоящим аристократическим спокойствием во всей его, спокойствия, красе.

Но, честно говоря, он просто не был бунтарём по натуре. Его устраивало находиться одновременно вне обоих потоков — вне соблюдения правил и вне откровенного бунта. Устраивали собственная жизнь и собственные взгляды, тем более, ценой некоторых усилий он всё-таки сумел привести после войны первое в соответствие со вторым. Пожалуй, он мог бы занести это своё достижение в список главных побед, выдать себе почётную грамоту и гордиться до самой старости.

Но он был Малфоем. Он не останавливался на достигнутом.

Астория тоже не останавливалась. Не только на достигнутом, её в принципе невозможно было остановить, хотя она, как и Драко, не была настоящей бунтаркой. До окончания школы родителям без труда удавалось держать её под контролем, но к шестому году обучения в Хогвартсе мисс Гринграсс внезапно проявила характер. Она отрезала волосы, превратив смоляную косу до пояса во взъерошенный ёжик. Это произошло в порыве безудержного отчаяния: страстно влюблённая школьница вдруг осознала, что всё то, чему её учили родители, бесполезно в борьбе за сердце героя её романтических грёз. Изысканные манеры не привлекали его взгляда, изящная походка оставляла равнодушным, а длина пресловутой косы («такие шикарные локоны — гордость любой уважающей себя девушки!» — часто говорила ей мать) вообще, как оказалось, не играла в жизни никакого значения. Так что лучшая ученица своего курса, гордость всей школы в целом и Слизерина в частности, без тени сожаления и без капли магии (тупыми ножницами) отрезала свою шикарную косу в лето после победы на Тем-Кого-Нельзя-Называть. Малфою, к тому времени чрезвычайно занятому восстановлением чести фамилии, появляться в Хогвартсе было незачем, поэтому он при всём желании не смог бы оценить порыва отчаявшейся влюблённой девчонки.

Но… она была Гринграсс. Она всегда добивалась своего. Пусть не сразу и не самым настойчивым способом.

* * *

В их первую встречу Драко не сразу понял, кто перед ним. Впрочем, даже если бы Астория Гринграсс предстала перед ним в школьной мантии и в галстуке слизеринских цветов, он бы всё равно её не узнал. Отметил бы разве что, что эта зеленоглазая девочка училась на пару курсов младше него (точнее сказать бы не смог) и, кажется, страшно смущалась, когда он проходил мимо. Впрочем, может, это и не она была вовсе… Но это неважно: Малфою совсем не хотелось искать призраки прошлого в миниатюрной брюнетке, стоящей перед ним с бокалом шампанского в изящной руке.

Шампанское было дорогим, рука — затянутой в кружевную перчатку телесного цвета. Со всей своей любовью к моде, блондин никогда не видел смысла в аксессуарах конкретно этого оттенка, но мисс Гринграсс это шло. Короткие волосы девушки топорщились в художественном беспорядке, умело (и самое главное, в меру) подведённые глаза сверкали любопытством и чем-то ещё, Драко никак не мог понять, чем.

На тот момент он был единственным человеком, в присутствии которого Асторией овладевало смущение, но, с её точки зрения, знать об этом ему было совсем не обязательно. К тому же, она всегда умела держать себя в руках.

Малфой изменился за три с лишним послевоенных года. Писак из «Ежедневного пророка» уже не удивляли ни его работа в Министерстве на пару с Гермионой Грейнджер, ни частые прогулки по улицам магического Лондона бок о бок с Гарри Поттером, школьным врагом. Конечно, бывшему Пожирателю Смерти всё ещё опасались доверять до конца, но пример мальчика-который-выжил-и-который-доверять-не-боялся делал своё дело: для Лорда Малфоя открывались и новые двери, и старые, закрывшиеся когда-то перед его отцом.

Перед Асторией таких проблем не стояло. Она могла позволить себе не работать, а все вокруг почитали за честь пригласить юную леди на любое мероприятие. Её аристократическое семейство никогда не поддерживало идей Тёмного Лорда, их чистая кровь не требовала такого жестокого утверждения своего права на превосходство… Гринграссы вели тихую и спокойную жизнь в предместьях Парижа: старинный замок, поражавший внимание примерно в такой же степени, как и Малфой-мэнор, но гораздо более светлый; мать — с безупречной осанкой, идеальной походкой и свежей кожей, несмотря на свои сорок пять; мудрый и сдержанный отец, никогда в жизни не бравшийся за палочку для того, чтобы причинить кому-то боль и страдания; старшая сестра Дафна, учившаяся на одном курсе с Малфоем-младшим.

Дафна. Астория знала, что сестра могла послужить для неё пропуском в общество Драко и всех остальных, но почему-то никогда этого не хотела. Предпочитала ходить мимо него по школьным коридорам, отчаянно краснея и не понимая, почему обжигающие взгляды из-под ресниц и невероятная коса не действуют на слизеринского принца.

Что случилось с косой — всем известно, а Дафне вот надоело смотреть на мучения младшей сестры, так что она просто взяла и подтащила Асторию к безупречно скучающему Малфою в углу огромного зала. Организаторы министерского бала явно переборщили со светом, и Драко с выражением неземной тоски на красивом лице щурил серые глаза на слишком яркие лампы. Его костюм был безукоризненным, впрочем, в этом нельзя было сомневаться. Это же был Малфой.

Он был не один — Астория знала.

На всех мероприятиях Малфоя сопровождал Поттер. Или — Поттера сопровождал Малфой. Магическая Британия в этом вопросе всё ещё не могла разобраться. Они то вели оживлённые разговоры между собой, то молчали подавленно, то и вовсе, очевидно обидевшись друг на друга, смотрели в разные стороны, — но при этом последние полгода всегда приходили исключительно вместе.

Сейчас, правда, национальный герой танцевал со своей девушкой. Бывшей девушкой? Астория вспомнила последние статьи «Пророка», в которых говорилось об охлаждении в отношениях Гарри Поттера и Джинни Уизли, и внимательней пригляделась к паре. Движения обоих были чересчур спокойными, лица — чересчур бесстрастными. «С близкими людьми так не держатся», — отметила про себя младшая Гринграсс, но додумывать мысль пришлось уже по пути к Малфою, к которому со скоростью Хогвартс-Экспресса тащила её старшая сестра.

* * *

— Драко, — Дафна умело добавила в голос радости и веселья, хотя Астория прекрасно знала, что сестра совсем не симпатизирует своему однокурснику.

— Дафна, — в его ответной улыбке отчётливо читались те же самые эмоции.

Разве что, Малфой не трудился их скрывать, в отличие от благовоспитанной Дафны. И был при этом всё равно безукоризненно вежлив.

У Астории голова кружилась от этого парадокса.

— Разреши представить тебе мою сестру, — Дафна церемонно поджала губы.

Светлые брови слизеринского принца чуть приподнялись вверх в едва заметной гримасе удивления. Что ж, обе сестры Гринграсс были прекрасно осведомлены о своей непохожести друг на друга. Астория вдруг вспомнила, как в детстве ревновала Дафну к Малфою. Те два года, когда Дафна уже училась в Хогвартсе, а Астория — ещё нет, были для последней по-настоящему чертовски мучительными.

Она ведь любила его с первой встречи на вокзале Кингс-Кросс, когда вместе с родителями приехала провожать старшую мисс Гринграсс в школу магии и волшебства. Любила — и всегда была твёрдо уверена, что рано или поздно он женится на Дафне.

Но Дафна замужем за Теодором Ноттом, а Астория — перед Драко, с горящими от восторга глазами и смущением, заливающим краской высокие скулы.

— Вы позволите? — Малфой грациозным движением протянул ей правую руку, очевидно приглашая на танец.

Двадцатилетняя мисс Гринграсс опустила ресницы и с трепетом вложила тонкие пальчики в протянутую ладонь мужчины своей мечты.

Малфой смерил взглядом спину Поттера, раскланивавшегося с бывшей невестой после третьего вальса за этот вечер, и решительно повёл Асторию на паркет. Теперь играло танго — и именно танго он всегда танцевал лучше всего.

You ride so high and straight and fair.

No other man can compare

(с) Notre Dame De Paris (UK)

Джинни всегда была уверена в том, что выйдет замуж за Гарри Поттера.

Нет, не так. Джинни всегда мечтала об этом. Она любила его, сколько себя помнила, иногда ей даже казалось, что эта любовь пришла к ней ещё до их встречи перед платформой девять и три четверти. Как будто она полюбила некий абстрактный образ из сказки, а потом — познакомилась с живым его воплощением. Полюбила героя, о котором была наслышана с детства, который всегда был для неё идеалом, а потом — встретила его во плоти.

Как долго она стеснялась хотя бы просто заговорить с Гарри? Два года? Три? Сколько лет она молча краснела в ответ на заданные им из вежливости вопросы? До тех пор, пока Гермиона не посоветовала ей изменить стратегию? Эта стратегия, в конечном итоге, привела младшую Уизли к желанному результату, но не помогла его удержать: они расстались.

И дело было даже не в том, что Гарри сутками пропадал в своём Аврорате, а Джинни — на квиддичном поле.

* * *

Он хотел бы не винить себя в этом расставании, но не умел себя не винить.

Делать вид, что всё в порядке, под злобными взглядами Рона было особенно тяжело, хотя Джинни вроде как приняла эту новость без особых истерик. Ей вообще не свойственны были слёзы и стремление к бурному выяснению отношений. Конечно, она всегда могла, что называется, отшить одним словом (что успешно демонстрировала чаще всего на собственном брате), но серьёзные разговоры на серьёзные темы она всегда вела крайне серьёзно. Иногда даже слишком. Как в тот раз, например.

Гарри тогда абсолютно не знал, с чего лучше начать. Он ожесточённо тёр переносицу пальцем, нервными движениями по привычке прикасался к знаменитому зигзагообразному шраму, поминутно поправлял очки и судорожно запускал пальцы в и без того всегда лохматые волосы. Джинни спокойно глядела в окно его квартиры на площади Гриммо, и только барабанная дробь, выбиваемая тонкими пальцами по подоконнику, выдавала её беспокойство.

— Мы… больше не можем быть вместе, — выпалил Гарри в итоге дурацкую фразу.

Барабанная дробь прервалась на секунду и тут же возобновилась.

Джинни так и стояла, глядя в непроходимую темноту. Её лицо отражалось в оконном стекле, но Гарри не мог разобрать в этом отражении эмоций своей теперь уже бывшей возлюбленной.

— Я не знаю, что сказать, Гарри, — мимолётная дрожь в её голосе ему, наверное, просто почудилась.

— Я тоже… Мы… Мы можем остаться друзьями?...

Расставаться и прощаться — это особый талант. И либо ты им обладаешь, либо нет. Гарри Поттер был из последних. Джинни могла бы ответить, что подачки ей не нужны, но эта фраза обидела бы брюнета, а её саму нисколько не обманула. Друзьями — так друзьями, она всегда будет готова на всё, что угодно, лишь бы быть рядом с человеком, спасшим её однажды.

«Однажды», — её мысли зацепились за это слово как за спасительную соломинку.

Однажды он уже бросил её — ради её же безопасности и спокойствия. Может быть, и в этот раз причина была точно такой же? Джинни захотелось броситься к Гарри, убедить его в том, что они оба сумеют справиться с любыми трудностями, любыми призраками в голове каждого… Она резко развернулась на каблуках, но не сделала ни шагу — его глаза смотрели на неё с такой грустью и таким равнодушием, что слова замерли на языке.

* * *

Если бы Малфой был девушкой, видеть их вместе было бы невыносимо.

Джинни зажмурилась и отпила огневиски из стакана, который до прихода Гарри Поттера на этот бал просто держала в руке. Алкоголь неприятно обжёг горло, но ничего другого она не признавала. Вино, шампанское — всё это напоминало ей полумеры, так не любимые младшей Уизли по жизни.

Итак, это была Мерлин знает какая по счёту министерская вечеринка, на которую её бывший жених заявился едва ли не под ручку с белобрысым слизеринским хорьком. Джинни слышала разные сплетни по поводу этих отношений, но отказывалась верить в любую из них. Гермиона, которая, пожалуй, единственная могла пролить свет на загадку странной близости двух школьных врагов, в ответ на любые расспросы только пожимала плечами, всем своим видом говоря «это не моё дело!».

Решившись, она одним глотком покончила с огневиски, и уверенным шагом отправилась приглашать Гарри на танец.

* * *

Танцевать Поттер никогда не умел.

Факт, известный всем его друзьям, знакомым и незнакомым (с лёгкой руки Риты Скитер), ещё со времён Турнира Трёх Волшебников. Так что приглашать Гарри на вальс было не самым милосердным жестом со стороны Джинни, хотя вряд ли, конечно, это задумывалось как изощрённое издевательство.

Она бы никогда не выставила его на посмешище.

Через плечо мастерицы по летучемышиному сглазу, Гарри посмотрел на Малфоя. Прислонившись плечом к стене, тот сосредоточенно изучал собственный маникюр, показательно не обращая на танцующего Поттера никакого внимания. Почувствовав встревоженный взгляд гриффиндорца, блондин на секунду оторвался от своего увлекательного занятия — и послал Золотому мальчику такую улыбку, от которой… за которой… которую…

Которую невозможно было описать. Просто потому что слов таких ещё не придумали. Эта улыбка мгновенно вытеснила все мысли из головы. Министерская зала, нелепый костюм, стесняющий движения в плечах, натянуто улыбающаяся Джинни, её тоненькие пальчики в его ладони, — всего этого как будто не стало. Остались только он, Малфой и волшебство между ними. Это было пьяняще, окрыляюще, невообразимо прекрасно.

Это закончилось, когда, повинуясь правилам танца, Гарри отвернулся от Драко.

* * *

— Как твои дела? — за долгие годы Джинни стала экспертом в том, как мастерски скрывать свои настоящие чувства, разговаривая с национальным героем.

Вопрос, конечно, был довольно дурацким, но, кажется, именно такой и должна быть светская беседа — непринуждённой и ни к чему не обязывающей.

— А? Что?

— Как твои дела? — повторила младшая Уизли с лёгким нажимом.

— Аа, дела… — Гарри с трудом возвращался в реальность. — Гм, хорошо…

— Аврорские будни?

— Угу…

Джинни приподняла лицо, стараясь скрыть слёзы. Её тон был спокойным и ровным, но внутри всё звенело, и причиной тому было не невнимание Гарри. Причиной тому была улыбка Малфоя, адресованная её бывшему парню. Улыбка, которую Джинни, сама того не желая, успела перехватить.

В этой улыбке было столько любви, что сердце щемило.

Ne cherches plus l'amour -Il est là

Il est là pour toujours — Je le crois

(c) Notre Dame De Paris (Fr)

Он часто спрашивал себя, почему выпустил из рук свой самый главный в жизни снитч.

И почти никогда — почему в том тайнике оказался именно этот маленький золотистый мячик с серебристыми крылышками. Всё было ясно с самого начала, ведь Малфой всегда мечтал именно об этом. Поймать свой снитч — в прямом и переносном. Поймать свой снитч на поле, под восхищёнными (или злобными) взглядами однокурсников, утереть нос мерзкому Поттеру. Поймать свой снитч по жизни, вытянув счастливый билет, отыскав для себя по-настоящему самое важное…

Снитчем по жизни оказался «мерзкий Поттер».

По-хорошему, стоило удивиться, но Малфой не успел. Он честно попытался, но когда губы Поттера осторожно и в то же время решительно коснулись его собственных, всё удивление куда-то запропастилось. Удивление, возмущение, первоначальный порыв отшатнуться и вымолвить что-то язвительное, любые слова готовые сорваться с языка… Запропастилось решительно всё, а язык занялся гораздо более важными делами.

Поцелуями, разумеется.

Как будто не было вокруг шотландского леса, под ногами — палой листвы, а где-то рядом — могилы Гриндевальда. Мерлин побери, последнее было ещё более странным и неуместным, чем то, что происходило сейчас между бывшими однокурсниками, но ни одна неуместность не могла помешать. Поттеру — целовать Малфоя. Малфою — целовать Поттера.

И вкус на губах был таким кофейным и терпким, и мысли в голове — такими восхитительно не-су-щест-ву-ю-щи-ми, а руки школьного врага на спине — такими удивительно правильными. И небо качалось над головой, и лёгкий ветерок трепал волосы, спутывая чёрное с белым, а белое с чёрным, и воздух искрил, весь пронизанный магией, и…

И Драко Малфой отпустил свой золотой снитч.

* * *

Если бы сервиз был бумажным, то отправился бы в камин по следам семейного Кодекса, но с серебром и фарфором всё обстояло намного сложнее. Или — ненамного, но бить фамильный фарфор на мелкие черепки не позволяли любовь к прекрасному и воспоминания о Нарциссе. Любовь и воспоминания, однако, довольно легко позволили вытряхнуть сервиз из переноски и поместить в каменное экс-пристанище крылатого мячика.

С десяток Запирающих заклинаний — аврорские от Поттера и какие-только-смог-вспомнить от Малфоя, и о волшебной реликвии можно больше не беспокоиться.

* * *

— Кофе, Поттер?

Привычка называть друг друга по фамилии была, наверное, неискоренима. Правда, иногда Поттеру всё же удавалось быть Гарри, а Малфою — на пару минут становиться Драко. Но по фамилии было… как-то проще. Привычнее. Удобнее. Не так страшно.

Слишком близко. Слишком опасно. Почти неприлично.

— А? — полусонный герой почти всегда отвечал вопросом на вопрос по утрам.

— Кофе?

— Да, пожалуйста, если не трудно, — гриффиндорский Золотой мальчик выглядел без очков таким беззащитным.

Жаль, что находился без них он только когда спал. И когда просыпался. И когда шарил левой рукой по тумбочке в поисках своих окуляров.

Соскользнув с постели, Драко Малфой, урождённый аристократ и бывший Пожиратель Смерти, отправился на огромную кухню родового замка. Варить кофе своему… своему Поттеру.

Слизеринец, в общем-то, и сам понимал, что влип хуже некуда.

* * *

Чего он никогда не спрашивал, так это — как у Поттера обстоят дела с Джинни Уизли.

Ему просто не нужно было этого знать. Никакой ревности, никакого любопытства, никакого интереса. Это вовсе не было запретной темой. И это даже не было чем-то вроде литературы барокко, о которой они никогда не говорили, потому что Поттер в ней ни пикси не понимал. Это было просто… Этого как будто бы просто не было.

Тем более странным стал для блондина вечер, когда Поттер вернулся в Малфой-мэнор (как быстро его появления здесь стали именно возвращениями!) потерянным и почему-то свободным.

Причина этой свободы выяснилась раньше, чем самый молодой аврор Министерства стянул с себя тёмную куртку:

— Я сказал Джинни, что мы больше не можем быть вместе.

Задержав на секунду дыхание, Малфой прислушался к своим ощущениям. Внутри ничего не пело от радости. Сердце не стучало быстрее. Он знал ответ на вопрос «Почему?», давно знал, но озвучивать его совсем не хотел. Даже если бы единственным слушателем был только он сам.

— Хорошо, — ровным голосом произнёс он только ради того, чтобы хоть что-то сказать. — Ужинать будешь?

— Тобой, — внезапно шагнув вперёд, Гарри сгрёб его в охапку и замер, уткнувшись носом в плечо, чувствуя, как совсем рядом доверчиво трепещет тонкая жилка.

Малфой прикоснулся губами к взлохмаченным волосам на виске гриффиндорца и закрыл глаза. В конце концов, для каждого в этом мире существует то, чему нельзя не случиться. И присутствие (или отсутствие) младшей Уизли не меняло здесь абсолютно ничего. Просто потому что ничего не могло изменить.

Судьбе, в любом случае, было виднее.

* * *

Поцелуи можно было сравнивать с благословением Мерлина, а можно было — с ударами молнии. Мягкие, нежные, головокружительно-сладкие. Быстрые, резкие, иногда больше похожие на болезненные укусы. В таких случаях Малфой возмущённо шипел, а Поттер смущённо краснел и мысленно обещал, что такое больше не повторится, но через пару секунд забывал всё на свете — и снова кусался, царапался, шумно выдыхал сквозь стиснутые зубы, крепче сжимая бёдра Малфоя коленками и выгибаясь навстречу.

Он всегда обнимал. Как будто это было самым важным на свете.

Его пальцы всегда были грубыми, но всегда пытались быть ласковыми. Всегда были до ужаса настоящими, и только это не давало Драко решить, что всё происходящее — сон. Или, что ещё хуже (лучше?) — последствия какого-нибудь таинственного проклятия, попавшего в него… во время Последней Битвы, например. Или ещё раньше, после пары мучительных Круцио от Тёмного Лорда, тогда, когда Драко провалил своё первое и последнее, к счастью, задание…

Нет. Убегать от реальности у слизеринца никогда толком не получалось. Да и как от неё убежишь, когда вот она, эта реальность? Дышит в ключицу. Гладит по лопаткам. Улыбается. Не отпускает. Что-то шепчет невнятно. И главное: смотрит бесконечно зелёными глазами, ясными и чистыми, хотя им, по идее, положено быть тёмными от страсти…

Только страстью это Драко никогда б не назвал.

По-настоящему подходящего слова даже Грейнджер не нашла бы. Ни в одной книге.

Было, правда, одно. Всего одно — но такое затасканное и избитое, что Малфой даже думать о нём не хотел. И не думал. Просто перекатывался на спину, целовал Поттера во влажную от пота ладошку, снимал с него очки и клал на прикроватную тумбочку.

— Я же так тебя почти не вижу, — виновато улыбался тот поначалу.

Приходилось изо всех сил закусывать нижнюю губу — или щёку, чтобы только не сказать, что лично он и без очков видел бы. И в темноте. И с закрытыми глазами. Наощупь. Наизусть. Навсегда.

So look no more for love, love is you.

Love’s all I am made of, Oh so true.

(с) Notre Dame De Paris (UK)

Есть вещи, которые невозможно забыть, даже если очень сильно постараться.

Такие вещи, как смерть или предательство. Или много смертей. Много предательств. Человек вообще почему-то устроен так, что всё плохое врезается ему в память гораздо сильнее. Хорошее многими воспринимается как данность. Почти у всех так — но только не у него.

Гарри Поттер с недавних пор точно знал, что если когда-нибудь ещё в жизни ему придётся применять заклинание Патронуса, то самим ярким воспоминанием будет уже не то, что было прежде. Честно говоря, именно сейчас у него было превеликое множество ярких и счастливых воспоминаний, но одно из них было вне конкуренции.

Прохлада. Солнце. Удивлённо приподнятые брови и непонимающие серые глаза. Золотистый мячик, подрагивающий серебряными крылышками, на ладони его бывшего врага. И полное ощущение того, что до этого поцелуя Гарри никогда не любил.

Всё так просто и так сложно одновременно.

— Поттер, ты… — этот голос был дрожащим, непонимающим, смущённо-возмущённым, восхитительно музыкальным.

Он вполне мог бы ответить «Я», но предпочёл не разрушать момент словами. Просто притянул Драко ещё ближе к себе и уткнулся носом в воротник его свитера. Так непривычно. И так хорошо. Даже Малфой почувствовал — и перестал шипеть. Просто положил свои руки Гарри на плечи и изо всех сил притянул к себе, как будто пытался врасти. И гриффиндорец понял, что он, в общем-то, совсем не против взять и остаться вот так вот навсегда.

От Малфоя пахло осенней свежестью, ранним утром и почему-то печалью. Других определений этому запаху Гарри подобрать не мог.

* * *

Нужно быть большим идиотом, чтобы решить, что всё это будет легко.

Но Гарри никогда так и не думал. Пусть даже они оба изменились, пусть годы вражды остались далеко позади, пусть Дамблдор учил его, что любовь всегда побеждает. Здесь мысли всё время делали судорожный скачок, словно стараясь быстрей перешагнуть это слово.

Верить в любовь — достаточно просто, пока она остаётся абстрактным понятием. И точно так же просто в любовь не верить. Но что с ней делать, когда Малфой тихо спит, закинув руку ему на плечо и вцепившись тонкими пальцами аристократа так неожиданно сильно, что, похоже, останутся синяки? Что с ней делать, когда тень от по-девчоночьи длинных ресниц тёмной краской ложится на щёки Драко так, что хочется стереть с его лица эту тень?

В первую ночь Гарри просто смотрел на него до утра, не отрываясь.

И во вторую. И в третью.

* * *

— Когда ты успел меня победить? — спросил Гарри Малфоя, растерянно глядя на то, как слизеринец с лёгкостью левитирует старинную статуэтку на место.

Поскользнувшись на скользком паркете, Поттер нечаянно сшиб локтем произведение скульптурного искусства. Драко, которому ради спасения статуэтки пришлось действовать быстро, не стал бросаться её ловить. Он просто сунул руку в карман джинсов брюнета и, выхватив его палочку, тихим «Вингардиум Левиоса» предотвратил казавшееся неизбежным падение. И палочка послушалась Малфоя едва ли не охотнее, чем слушалась собственного хозяина.

— Не ушибся?

— Нет, но…

— Акцио, моя палочка! — блондин легко поймал призванную волшебную палочку левой рукой и протянул её гриффиндорцу. — Попробуй ты?

— Орхидеус, — Гарри не придумал ничего умнее и теперь смотрел на появившийся в его руках букет орхидей как на соплохвоста или что-то вроде того.

— Достаточно было обычного Люмос, — внезапно тихим голосом заметил Малфой.

— Прости, Драко…

— И за что ты извиняешься, интересно? — слизеринец протянул руку, чтобы забрать букет. — Пойду в вазу поставлю.

Гарри чуть улыбнулся Малфою вслед. Почему-то с появлением брюнета в родовом поместье юный Лорд стремился как можно вещей делать без помощи домовых эльфов. Как будто хотел максимально полно почувствовать жизнь.

— Когда ты успел меня победить? — повторил Гарри, но адресат вопроса его уже не услышал. — И… когда я успел победить тебя?

* * *

— Как дела? — осторожно поинтересовалась Гермиона, аккуратно опуская мороженое на ложечке в чашку горячего кофе и тут же вынимая обратно.

— Отлично, — гриффиндорец безмятежно улыбнулся подруге.

— Я очень рада… Давно не видела тебя таким счастливым.

— Да ладно тебе, — Гарри лишь отмахнулся.

— И Малфоя тоже, — вкрадчиво отметила девушка и тут же без перехода спросила: — Почему там был снитч?

Часы показывали без пятнадцати девять. Старые школьные друзья пили кофе в кабинете самого молодого аврора.

— Я имею в виду, в тайнике ведь должно было быть то, чего желает каждый человек. И, если учесть, что тайник исполнял желание того, кто его открывал, то должно было исполниться два желания. Вы ведь открывали его вдвоём!

— Я… — Гарри на секунду запнулся. — Я просто хотел, чтобы Малфой нашёл там то, что ему нужно.

— И как? — Гермиона отправила кусочек пломбира в рот. — Он нашёл?

Национальный герой молча кивнул, не зная, куда скрыть вмиг запылавшие от смущения уши. Нашёл ведь не только Драко. Нашёл и он сам. Нечто, гораздо лучшее, чем даже несколько снитчей.

* * *

Официального переезда в Малфой-мэнор у него не было. Вообще не было никакого переезда. Они просто так и аппарировали в поместье — прямиком из Шотландии, стоя в обнимку после того поцелуя.

С того дня дом на площади Гриммо несколько раз встретил Гарри своим неуютным молчанием, а Кикимер — привычными недовольными разговорами. Возникшая всё-таки между хозяином и эльфом призрачная дружба никак не изменила манеры домовика изъясняться. И делать гадости. Время от времени. Только очень трудно сделать гадость тому, кто забегает на пару минут и, схватив в охапку первые попавшиеся чистые вещи, со свистом исчезает в камине.

Так всё и было — в бешеном ритме.

Даже во время тихих вечеров у камина, когда время, казалось бы, вообще прекращало существовать, каждый поцелуй всё равно ощущался, как будто последний. Не потому, что им было куда торопиться. Им не было. Просто потому, что эмоции всегда били через край.

Так странно. Как всегда: слишком близко, слишком опасно, почти неприлично.

Ce sera un beau jour que le jour

(c) Notre Dame De Parice (Fr)

Большинство браков среди представителей чистокровных семей всё ещё заключалось по расчёту. Но Астории Гринграсс несказанно повезло в этом плане — она выходила замуж по любви, по невероятной, удивительно сильной любви.

Только эта любовь была, увы, не взаимной.

Будущая леди Малфой вытянула вперёд правую руку, пытаясь представить, как будет на ней смотреться кольцо, которое станет свидетельством их союза. Обручальное, которое Драко в присутствии всей элиты магического общества торжественно преподнёс ей полгода назад, сейчас сиротливо лежало в шкатулке. Впрочем, вряд ли так уж сиротливо — компанию ему составляли фамильные драгоценности семьи Гринграсс, доставшиеся девушке в качестве приданого, да и после церемонии Астория планировала надеть его снова, уже на другую руку.

Это обручальное кольцо было потрясающе красивым. Как и сама помолвка. Шикарный приём, устроенный родителями, поразил воображение ещё не верящей в своё счастье невесты. Яркий свет зачарованных свечей отражался от сверкающей платины, и, глядя на крупную жемчужину в центре, Астория думала только о том, как похоже это украшение на её теперь-уже-жениха. Такое же изысканное, такое же великолепное… Такое же до боли холодное.

Малфой улыбался ей лишь уголками губ, и девушка ненавидела себя, понимая, что даже этой малости ей достаточно. Несмотря на равнодушие в его глазах, маленькая Гринграсс надеялась на то, что одного её чувства хватит с лихвой на двоих.

Эта надежда вела её по жизни всегда — вела и сейчас.

Но у надежды было очень много соперниц. Например, ревность. Или, ещё хуже, память, которая будто специально подкидывала Астории не самые прекрасные картинки.

* * *

Она, в общем-то, всегда догадывалась, что влюбиться в Малфоя — это нечто вроде невезения по жизни. Что-то наподобие Чёрной Метки. Иногда выцветает, иногда становится ярче. Порой почти не болит, порой ноет так, что хочется сжаться в комочек и плакать. Но всё равно — навсегда.

— Любить…

* * *

В тот вечер два с половиной года назад, помимо её танца с Драко Малфоем, произошло кое-что ещё. В абсолютно невменяемом от счастья состоянии Астория отправилась разгуливать по бесконечным коридорам, сбежав от сестры. Дафна тогда всё-таки решилась на попытку раскрыть младшей Гринграсс глаза на предмет «нездоровой одержимости». В ответ «одержимая» только расхохоталась и вихрем унеслась прочь, захватив-таки по дороге очередной бокал с изящного столика. Шампанское в тот вечер расхватывалось быстрее, чем новая книга Риты Скитер — биография Гермионы Грейнджер.

Старшая сестра лишь покачала головой, но не бросилась вдогонку.

А зря.

Потому что в тот вечер Астория Гринграсс увидела то, чего не должна была видеть. Безнадёжно влюблённая черноволосая девушка стала свидетельницей одно поцелуя. Всего одного.

Но целовались Гарри Поттер и Драко Малфой.

Даже сейчас, стоя посреди своей шикарно обставленной спальни в родовом поместье Малфоев, Астория не могла об этом забыть. Даже сейчас, облачённая в самое красивое платье на свете, она не могла не думать об этом.

Увиденный, украденный у чужого счастья поцелуй никак не изменил её отношения к Драко. Тонкие пальцы Малфоя, нежно перебиравшие чёрные волосы героя магической Британии, не вышибли землю у девушки из-под ног. Руки знаменитого гриффиндорца, отчаянно прижимавшие её блондина к себе, не разбили ей сердце.

Почему?

Может быть, потому что этот самый знаменитый гриффиндорец никогда и не держал в своих руках её сердце? Горько усмехнувшись собственным мыслям, Астория всё же отметила, что так до сих пор и не узнала более… правильного ответа. Она его не искала. Дафна сказала бы здесь короткое «Ты смирилась» — и не угадала бы.

Гринграсс не смирилась. Замужество — для каждой девушки в этом есть что-то волшебное, а для чародейки — особенно. Свадебный обет свяжет её и Драко сегодня крепче Непреложного, но есть вещи, на которые даже колдовство не способно. Астория понимала: соединить судьбу с любимым человеком — это одно, и это «одно» у неё получилось, но изящное и великолепное семейное гнездо — это другое, и его придётся вить из нелюбви и случайных воспоминаний… Из всякого мусора — и в одиночестве. Драко не станет ей помогать. Она приняла то, спорить с чем было не в её силах, и стала учиться жить с этим. С тянущей ревностью, гнетущей и ядовитой, которая не толкала на безумства и не заставляла обидные слова слетать с неосторожного языка, а просто была. И была по-настоящему слизеринской: во всяком случае, по внутренним ощущениям маленькой пока ещё мисс и пока что Гринграсс она больше всего напоминала как раз символ серебристо-зелёного факультета — змею. Астория быстро привыкла к расползающейся по душе шипящей холодности, но смириться?

Никогда. В конце концов, это именно она выходит сегодня замуж за Драко Малфоя. Она, а не Поттер. Гарри Поттер, который, к слову, вот уже год как женат на Джиневре Уизли. Беременной, как недавно написали в «Пророке», первым ребёнком.

The sun will shine above on our love

(c) Notre Dame de Paris (UK)

День свадьбы был определённо худшим днём в жизни Джинни.

Её не радовала ни счастливая улыбка на лице матери, ни серьёзные поздравления Гермионы, ни белоснежное платье в греческом (как сказала опять-таки Гермиона) стиле. Всё потому, что младшая Уизли отлично знала: счастье матери омрачено кое-какими подозрениями относительно потенциального несчастья дочери, а поздравления Гермионы потому и серьёзны, что искренности в них — ни на грош.

Зато платье было великолепным.

Мягким, струящимся, белоснежным. С жемчужным поясом под грудью. С плавными волнами многочисленных складок, разбегающихся от этого пояса. С V-образным вырезом, открывающим взору лебединую шею.

Джинни не стала убирать волосы в высокую и сложную причёску, хотя Молли активно настаивала на этом. Молли, впрочем, не одобрила и платье — слишком простое, слишком «незаметное», как она выразилась. А между тем, в любом «заметном» Джинни смотрелась бы не только как чудовищно-огромное пирожное со взбитыми сливками, но и как нищенка, решившая в столь важный день напялить на себя всё самое дорогое и яркое. И — на проверку — безвкусное.

В этом платье она не выглядела безвкусной. Напротив, всё было изысканно и элегантно.

Хотя с Малфоем ей не сравняться, чего уж.

* * *

— Готова? — голос отца отвлёк её от изучения отражения в зеркале. — Джинни, какая же ты у меня красивая!..

Джинни слабо улыбнулась.

От волнения всё внутри трепетало. Ещё бы.

Вступление в брак — это ведь не просто формальность. Не очередной пергамент с печатью на дальней полке в каком-нибудь полутёмном кабинете Министерства. Не весёлое празднование с кучей гостей, пуншем и танцами. И даже не банальное «да» в ответ на вопрос о счастье и горести, болезни и здравии.

Свадьба — вся пропитана магией. От зачарованных Гермионой птичек, распевающих нежные песенки по всему саду, до свадебных колец, которые соединят сердца жениха и невесты — почти что в буквальном смысле. От весёлых хлопушек, привезённых Джорджем из своих «Волшебных вредилок», до Свадебного обета, который серебристым туманом окутает их соединённые руки.

Они будут чувствовать друг друга, будут связаны друг с другом, будут навсегда вместе — до самой смерти. Если семейное право Великобритании и признаёт расторжение брака, сопровождая его невероятными сложностями, то семейное право магической Британии отрицает разводы как таковые.

Джинни знала, что следовало бы отказаться, но она согласилась. На её согласие рассчитывал Гарри.

Он не умел читать мысли, но твёрдо знал, что на Джинни можно положиться всегда. Она сама убедила его в этом — всем своим поведением за все их школьные годы. Джинни Уизли была рядом с героем даже тогда, когда казалось, что она далеко. Заигрывая с любым парнем, она мысленно улыбалась Гарри. Обнимаясь с Дином Томасом, она думала только о том, как отреагирует Гарри… Только Гарри. Всегда.

«Надо было заигрывать с Малфоем — и обниматься с Малфоем», — ревнивая мысль прошила сердце насквозь так же легко, как острый нож рассёк бы подтаявшее сливочное масло. Что ж, быть может, тогда действительно ей не пришлось бы сейчас думать о том, что мужа придётся делить с надменным слизеринским гадёнышем.

Да, Малфой давно уже не был надменным — с самой финальной битвы или чуть позже. Или чуть раньше. И «гадёнышем», наверное, с тех же пор не был, но Джинни от этого легче не становилось.

Из Гарри — плохой окклюмент, но чтобы читать его мысли легилеменции и не нужно, достаточно простых интуиции и наблюдательности. Достаточно видеть, как он вздыхает, примеряя чуть тесноватую в плечах праздничную мантию для предстоящей свадьбы, или замирает иногда на половине движения, задумавшись. Вспомнив.

Малфой для него — только воспоминание, и Джинни не знает, что произошло между этими двумя, почему они стали друг для друга лишь памятью. Это можно считать для себя плюсом, ведь её герой снова с ней, а можно считать минусом, ведь герой представляет на её месте другого.

Это глупо, и странно, и неожиданно. Это было очень скандально в тот день, когда отношения между Малфоем и Поттером перестали быть тайной: Рон бил посуду, едва удерживаясь от того, чтоб не бить Гарри, Гермиона едва удерживала Рона, Джинни с понимающей улыбкой кончиками пальцев утирала слезинки. Маленькая девочка, всем сердцем влюблённая в своего лохматого принца на быстрой метле, она понимала его и прощала — от всей души. Юная девушка, как прекрасный цветок привлекавшая всех остальных в надежде, что и Он заметит, она тихо оплакивала свои надежды. Понимающая женщина (а только такая могла в итоге быть рядом с Гарри), она верила в то, что её время ещё наступит.

И оно наступило.

Скромный ободок обручального колечка на пальце — скоро сюда добавится свадебное. Распущенные волосы, струящиеся по плечам так же, как белое платье по телу. Лучшее бельё, наигранная улыбка, невесёлые мысли.

Она мечтала о Гарри, Гарри мечтал о семье. Круг очевидно замкнулся, и жалеть здесь, наверное, не о чём. Она родит ему сына и дочку, а ещё лучше — двух сыновей… Если повезёт — близнецов, впрочем, для неё любой ребёнок — это везение и настоящий подарок. Джинни — младшая, и ей не приходилось ни с кем нянчиться. И поэтому очень хочется. Своих. Маленьких. Зеленоглазых. Рыженьких — и взъерошенных. Или черноволосых, со строгой морщинкой между бровей, как у Гарри. Всё так и будет — и в то же время не так.

Всё будет не так, как она мечтала.

Все вокруг рады, но Джинни — не дура, она прекрасно понимает, что эта неизбежная и желанная свадьба — на самом деле та ещё насмешка судьбы. Чистой воды фарс и подделка. Довольно грубо сработанная: иначе, глядя в глаза любимого, она видела бы там своё отражение, а не воспоминания о Малфое. О, малфоевская подделка, вне всяких сомнений, будет куда изысканнее: он появляется на балах с очаровательной Асторией Гринграсс. Аристократка, чистокровная волшебница… Идеальная осанка, идеальные манеры, идеальная репутация.

Знает ли Астория то, что известно маленькой Джинни?

Знает ли, что её свадьба с Малфоем — а там будет свадьба, Джинни уверена — станет таким же фарсом, такой же насмешкой судьбы, только оформленной гораздо изящнее?

Знает ли маленькая Гринграсс, что это изящество ничего изменит и не смягчит? Чем красивей судьба изгибает губы в высокомерной улыбке, тем страшнее будет удар, который она нанесёт.

Астория Гринграсс и Джиневра Уизли — в одной лодке. В лодке сомнительного семейного счастья. Маленькие влюблённые девочки, очертя голову, шагнули в это утлое судёнышко, и одному Мерлину известно, куда они приплывут — и не утонут ли по дороге.

Знает ли об этом будущая миссис Малфой?

Понимает ли сам Малфой, что выбрал её не за чистоту крови и длину родословной — а за черноту волос и прозрачную зелень глаз?

Впрочем, какое Джинни до этого дело?...

Она мечтала о Гарри, Гарри мечтал о семье. Круг очевидно замкнулся, и жалеть здесь, наверное, не о чём. Но отчего же так горько?

Faut-il que je me coupe le coeur en deux?

(c) Notre Dame de Paris (Fr)

В детстве дыхание перехватывало от любого случайного волшебства, в ранние школьные годы — исключительно от полётов. На шестом и седьмом курсах — от страха. Позже — ни от чего. Ещё позже — от Поттера. Вчера — от Поттера, сегодня — от Поттера, завтра и послезавтра, как Драко надеялся, тоже.

— А рататуй будешь? — Малфой придирчиво изучал меню в серебристой папочке.

— Ага, — Поттер к своему даже не прикоснулся.

— Точно будешь?

— Да, конечно.

— Точно?

— Ну да… — в этом неуверенном тоне всё-таки было что-то не то.

— Поттер?

— Да буду… — и тут же: — А «рататуй» — это что вообще?

Примерно это и называется настоящим доверием.

— Мерлин, — Драко внутренне содрогался от смеха. — Поттер, ты неподражаем. Понятия не имеешь, что это такое, но согласен есть? Просто потому что я предлагаю?

Гарри кивнул, улыбнулся и тут же нахмурился: в небольшой зал, освещённый романтическим («тусклым» — сказал бы Малфой) сиянием толстых зачарованных свеч, буквально «влетела» Астория Гринграсс. Та самая черноволосая девушка, с которой слизеринец танцевал на министерском балу.

Ревность кольнула героя где-то в районе сердца.

Следом за живой и подвижной Асторией появилась её сестра — высокая, величественная и безупречно красивая Дафна. Чуть вьющиеся каштановые волосы, огромные светлые глаза, пухлые губы, родинка рядом с ними… Последнее время Поттер часто видел миссис Нотт на всевозможных мероприятиях, и удивление не оставляло его: как он мог не заметить такую красавицу в школе? А вот ведь, не замечал, потому что при попытках вспомнить что-нибудь более менее примечательное о Дафне Гринграсс перед глазами вставала только неясная тёмная тень.

В тихом омуте — черти водятся. «Тихий омут» — это как раз про старшую сестру Астории в школе, а «черти»… Что ж, красота всегда считалась чем-то от Дьявола. Не исключено, что и в случае с бывшей мисс Гринграсс всё тоже обстоит весьма демоническим образом: не зря же в её грустных глазах отражается сейчас что-то такое, от чего впору на стенку лезть или авадить самого себя через зеркало.

Ну и мысли.

— Драко, — перезвон серебряных колокольчиков раздался над ухом. — Мистер Поттер.

— Астория, — Малфой вежливо коснулся белой ручки губами. — Дафна.

— Мисс Гринграсс, миссис Нотт, — Гарри сухо кивнул, вслед за блондином поднимаясь со стула.

— Составите нам компанию? — Драко улыбнулся бывшей сокурснице, отчего-то игнорируя её младшую сестру.

Младшая сестра, впрочем, казалась вполне равнодушной. Даже до одури влюблённые слизеринки умеют сдерживать свои чувства. Они знают: то, что выставляется напоказ, ощутимо теряет в цене. Они прячут свои чувства в себе — и воют по ночам, кусая подушку, но на людях всё всегда одинаково: изящный наклон головы, отражение холодной улыбки в уголках губ, безукоризненная речь, музыкальный голос и прочее.

Но в глазах — опять-таки — в глазах Астории Гринграсс время от времени всё же вспыхивали, сменяя друг друга, жгучая ревность и горькая, как сок мандрагоры, любовь.

— Прости, Драко, но нет, — Дафна кожей чувствовала его бесконечное понимание. — Нам нужно кое-что обсудить, и лучше делать это вдвоём… Две сестры, женские секреты и прочее.

— Тогда приятного вечера, — Малфой всё-таки посмотрел на Асторию и тут же понял, что зря.

Потому что перед этим он успел встретиться взглядом с Поттером, и как бы девочка не обманулась, поверив в то, что обещание и тепло в серых глазах были адресованы ей.

Вечер был безнадёжно испорчен.

* * *

А вот ночь испортить чаще всего невозможно. Но сегодня у Поттера получилось. И в этом нет ничего удивительного, потому что про Турнир Трёх Волшебников тоже все думали «невозможно», а у него получилось. И с Волдемортом. И вообще.

— Она тебе нравится?

— Кто?

— Астория Гринграсс.

Малфой удивлённо посмотрел на героя Британии. Сцены ревности и выяснения отношений — это не было для них характерно. Этого вообще никогда не было… Даже когда у Драко имелись в наличии поводы ревновать, а именно — когда Джинни Уизли считалась (и сама себя считала) девушкой Гарри Поттера.

Но ревности не было даже тогда.

Потому что ревность в их ситуации казалась слизеринцу нелепой. Рассматривать то, что происходит между ними, с каких-то глупых обычных позиций, закатывать истерики и задавать такие вопросы… Это не походило на Гарри. Это не походило на них.

— Ммм… Нет, — Драко подавил собственное недоумение и постарался ответить спокойно. — Мне не нравится Астория Гринграсс.

— Почему? — как ни странно, голос Гарри был тоже довольно спокойным и вместе с этим сосредоточенным.

Будто бы Поттер решал для себя что-то важное.

— Может быть, потому что мне нравишься ты?

Не в таких интонациях, не в таких фразах, не в таких обстоятельствах хотел лорд Малфой поведать гриффиндорцу об этом. Впрочем, тот ведь всё равно знал всё и без объяснений — независимо от обстоятельств, фраз и мордредовых интонаций.

* * *

Утро в итоге тоже было испорчено: разговоров об Астории Поттер больше не продолжал, но ходил мрачным, как будто узнал о третьем пришествии Тёмного Лорда.

Лезть с расспросами Драко не собирался. Не потому, что ему было неинтересно. Не потому, что он не волновался за Гарри. Не потому что «аристократы никому не навязываются». Не потому, что уважал «право на свободу» и не Мерлин знает почему ещё.

Ему было интересно. Он волновался. Глупость про «аристократов» он давно перерос, а о «праве на свободу» даже не думал. Просто потому что задавать вопрос «Что случилось?» — это было бы… не для них.

Часто вы лезете с расспросами к снитчу?

Или — ещё хуже — к собственной судьбе?

Спрашиваете собственное отражение в зеркале, почему оно именно ваше?

— Поттер, — Драко тихо положил руку на плечо растрёпанного кумира всех юных волшебников.

— Малфой? — тот как-то суетливо отшатнулся, чуть ли не сбрасывая с себя узкую бледную ладошку.

Ладно. Если не сейчас, то когда ещё? Судя по поведению Гарри, очень может быть, что вообще никогда.

— Посмотри на меня? — слизеринец крепче сжал пальцы на случай, если Поттер снова надумает вырываться.

Взгляд зелёных глаз растерянно заметался по сторонам, но в конце концов послушно остановился на переносице Драко. Малфой вздохнул судорожно.

Поднять бы палочку — и от души запустить в Мальчика-который-сам-похоже-не-знает-что-же-творит качественным Обливиэйтом, чтобы позабыл про маленькую Гринграсс. Но это ведь будет… нечестно.

Гриффиндорское благородство прилипчиво просто до ужаса.

— Смотришь? — Дождавшись кивка, Драко продолжил, уже очень тихо: — Я люблю тебя, Поттер. Постарайся это запомнить.

I don’t know how to cut my heart in two.

(c) Notre Dame de Paris (UK)

Гарри не забыл бы этого, даже если бы очень хотел. И никогда бы не захотел — даже если бы очень нужно было забыть.

Ещё один замкнутый круг, в который он за свои двадцать два года вполне себе привык попадать.

Ничего страшного, рано или поздно рвутся и замкнутые круги. Обычно, разумеется, там, где тонко, но если хорошо постараться, то можно прорвать что угодно. Защитные чары по периметру Хогвартса (проверено Пожирателями Смерти), аппарационный барьер в пристанище тёмных волшебников (проверено лучшими аврорами неделю назад), стены, которые Драко Малфой старательно вокруг себя возводил (проверенно Поттером).

Стены — это, конечно же, самое интересное. Ну, то есть в стенах нет ничего интересного, если они — просто стены. Но если они разукрашены маггловским граффити или завешаны магическими портретами (только изображений Вальбурги Блэк там быть, пожалуйста, не должно), или опутаны следами древних заклятий и — чем Мордред не шутит! — сгустками необычных воспоминаний… Если у тех, кто их строил, были неординарные мотивы и необычные причины… Если сама цель возведения стен была необычной…

К чёму всё это?

Да просто к тому, что Малфой когда-то действительно возводил эти стены. Тщательно, старательно, продуманно, необычно.

Толще всего эти стены были во время обучения в Хогвартсе. Грубые, примитивные, составленные из массивных каменных глыб, соединённых друг с другом клейкой ненавистью. Потом, судя по всему, эти стены истончились, став намного изящнее, прочнее и — как ни странно — гибче. Первый удар по ним был нанесён самим Драко — когда он подошёл извиняться. Второй — когда, вопреки всему, устроился на работу. Дальше считать можно долго и нудно, но лучше просто признать, что разрушение стен в некотором смысле шло Малфою на пользу — он стал более открытым, более… менее слизеринским? Неважно. Важно то, что предпоследний удар по малфоевским стенам был нанесён Гарри — тем самым первым поцелуем в лучах шотландского солнца, а последний опять им самим — им самим и утренним тихим признанием.

Все мыслимые и немыслимые стены разлетелись сегодня вдребезги.

На самом деле, Гарри никогда их особенно не замечал, он ведь привык всегда идти напролом и совершать невозможное, но если Драко старательно выстраивал эти стены годами — значит, они ему были нужны?

И насколько допустимо оставлять его без этой защиты?

* * *

Насколько допустимо оставлять себя самого без шанса на нормальную семью?

Об этом Поттер почему-то почти не думал. Нет, он по-прежнему мечтал о детях, которым подарит самое лучшее детство на свете, но это было так… далеко. В перспективе. Потом. Завтра. А «сегодня» всегда был только Малфой, с его стеснительными и в то же время откровенными поцелуями, со словами, которые формально не были и никогда не станут признаниями, но смысла несли и несут в себе даже больше. Да и с признанием тоже.

А вот что говорить в ответ?

Что говорить, если в голове мысли только о неправильности этого выбора?

Шотландский лес, золотой снитч, Малфой-мэнор, тот букет орхидей — и щемящее чувство в груди, от которого никуда не удаётся укрыться даже во сне. Нежность, которая затопляет сознание. Эйфория, которая перекрывает все принципы, планы и ожидания окружающих. Абсолютно неожиданно, абсолютно нелогично, абсолютно пугающе.

Слишком близко. Слишком опасно. Почти неприлично.

Губы — до ужаса сладкие. Слова — до нереального не язвительные. Взгляд — до дрожи ласкающий.

Так не бывает. Не с ними… Не с ним. С ним, маленьким мальчиком из чулана под лестницой, которым (мальчиком, не чуланом) только и делали всю жизнь, что играли, как куклой на ниточках, просто не может быть кто-то такой… невероятный.

Конечно, многое изменилось, если не сказать всё. Он больше далеко не марионеточный, он сам по себе, настолько сам себе, что в недавнем прошлом позволял себе весьма вольное обращение с господином Министром… «Кто наложил на Шеклболта Обливиэйт? Гарри наложил на Шеклболта Обливиэйт? Вы, наверное, шутите. Поттер на такое не способен. Да и было бы ради чего! Из-за пересмотревшего свои взгляды школьного врага он точно не стал бы так делать!» — гриффиндорец усмехнулся своим мыслям.

Ну да, как же.

Из-за пересмотревшего свои взгляды школьного врага он вообще теперь на всё, что угодно способен. И на хорошее, и на плохое, если понадобится.

Интересно, а вот уйти смог бы? Чтобы оставить Малфою его стены, чтобы оставить себе надежду на будущее?

Оставив… Астории Гринграсс надежду на будущее?

Чтобы никто больше не страдал по его вине.

* * *

— Малфой? — Гарри всегда возвращался с работы позднее.

— Поттер? — Драко, соответственно, раньше.

— Как прошёл день?

Слизеринец посмотрел на него, как на умалишённого, и ничего не ответил.

Такие вопросы тоже были не из «их» истории. Уж слишком нормальные. А между ними «нормального» в привычном понимании этого слова не было ничего, начиная с самой природы таких отношений.

Единственной подобной парой, которую Гарри знал, были Дамблдор и Гриндевальд. С одним уточнением: они не были парой.

— Драко… — небольшая пауза после этого «не их» обращения. — Как ты думаешь, — эта пауза уже от смущения, — почему Дамблдор и Гриндевальд не были вместе?

Малфой нахмурился, и между светлых бровей пролегла небольшая морщинка. Красивая. Как он весь.

— Это у тебя надо спрашивать, Поттер. Ты же знал историю жизни мистера Я-люблю-лимонные-дольки.

Пропустив неуместную шпильку, Гарри задумчиво проговорил:

— Ну, они поругались, в результате ссоры погибла сестра Дамблдора, на этом всё и закончилось. Директору, то есть тогда ещё не директору, конечно… В общем, ему не хотелось знать, кто виноват в гибели Арианы, он или Гриндевальд, а Гриндевальд…

— Сбежал?

— Угу, — Золотой мальчик тоже кивнул.

— Ты боишься, что я тоже сбегу?

Искреннее и возмущённое удивление на лице Драко так ошеломило героя, что он даже не успел озвучить ответ. Потому что тут же оказался прижат к стене самым тёплым, самым необходимым и самым любимым телом на свете.

— Никуда я не собираюсь сбегать, — прошептал Малфой ему прямо в ухо.

Ощущая, как мурашки проносятся по позвоночнику, Гарри подумал, что логика белокурого лорда ему понятна: если проводить параллели между ними и Дамблдором с Гриндевальдом, то гриффиндорец действительно оказывался на месте профессора, а Драко — на месте великого тёмного мага… Но только на первый взгляд. Потому что на второй взгляд находилось кое-что, способное изменить очень много.

Малфой не собирался сбегать. Сбежать собирался Поттер.