Полутьма в комнате тяжело дышит, точно в ритм со скрипом кровати и хриплыми стонами. Дрожащий лунный луч неуверенно заглядывает в окно и тут же стыдливо отворачивается, но я успеваю увидеть крупные капли пота, стекающие по спине Снейпа. Гермиона стоит на коленях, ухватившись за спинку кровати, и выгибается так, что почти упирается затылком в грудь бывшего профессора. Как такое вообще возможно физически… Она кусает губы и тихо хнычет — не то от боли, не то от нетерпения. А может, ей неудобно просто, но Снейп держит ее за бедра крепко, до синяков. Ее ноги широко расставлены, и я вижу, как огромный член входит в нее, терзает ее, сминая нежные нижние губы, и выходит влажно поблескивающий, почти багровый, входит и выходит, и входит… С сочным хлюпаньем, с сухими шлепками, жадно и грубо…
Я с трудом отвожу глаза от обнаженной отвратительности этой картины — но только для того, чтобы засмотреться, как подрагивает грудь Гермионы, и непроизвольно облизнуться при виде остро торчащих розовых сосков… а с чего я взял, что они розовые? Темно же…
Рука привычно тянется вниз, к ширинке…
А почему я не одет?! Когда успел? С какого?!.
— Гарри…
Мягкий, игривый голос Гермионы действует круче взгляда василиска — столбенею. Во всех смыслах.
— Гарри… Иди к нам, Гарри…
Снейп отбрасывает с лица прядь влажных от пота волос и обреченно машет рукой:
— Третьим будешь?
И пока мой бедный, стремительно слетающий с катушек мозг пытается осмыслить происходящее и понять, почему Снейп и Гермиона меня видят, мои ноги самопроизвольно и очень резво шагают к кровати. Рассудок беснуется, а тело даже не собирается подчиняться: миг — и я уже с ними, между ними, меня окутывает густыми запахами пота и секса, и в этих запахах теряется отчаянный писк разума…
Гермиона, призывно прогнувшись в пояснице, ждет меня. Ее кожа матово белеет в темноте, и этот невероятно соблазнительный изгиб спины и плавная округлость ягодиц высвобождают из самых глубин подсознания все самое низменное, самое грязное, самое… Какая же она должна быть наощупь? Гладко-атласная, бархатисто-теплая? Какая она внутри — узкая и тугая, или податливая и нежная? А на вкус, на вкус?!.
Не успеваю прикоснуться, потому что новое ощущение выбивает почву из-под ног. Вернее, кровать из-под колен. Я чувствую, как что-то твердое упирается в мой зад, раздвигает ягодицы…
С истошным воплем дергаюсь прочь, не думая уже ни о Гермионе, ни о ее недоступных прелестях…
...и просыпаюсь.
Весь в перьях, — подушку во сне распотрошил, ни фига себе! — запутавшись в одеяле, и с легкой паникой от того, что в зад мне что-то упирается. С минуту истерически выкапывался из одеяла, пока не обнаружил, что именно покушалось на мою нетронутую попу. Книга. Читал на ночь, и, видимо, сильно ворочался во сне — толстенный том сполз с подушки, и я, согнув ноги, каким-то непостижимым образом зажал его между пятой точкой и пятками. Углом не мимо филейной части, а как раз-таки в самую точку. В пятую.
Опять — двадцать пять… Когда же кончится эти ебу… гадостные сны?! Ну сколько можно уже а?! Через две ночи на третью просыпаюсь от кошмаров, в которых присоединяюсь к Гермионе и Снейпу — в разных вариантах и комбинациях. Не думал, что у меня такая богатая на извращения фантазия. Ясное дело, это ебу… идиотская Связь выкидывает коленца, но мне от этого не легче! Мало того, что я чувствую себя ну просто конченым сексуальным маньяком, так я же еще и не высыпаюсь!
Сколько там времени… Шесть. Едрить твой хрен через терку, я еще с час мог бы спать! Но теперь уже не усну — проверено. Так что надо вставать. Пока прочухаюсь, пока завтрак сготовлю… Гермиона-то будет дрыхнуть до полудня, на нее можно не рассчитывать, а вот Снейп на кухню притащится ровно в восемь и будет зыркать голодными глазами в поисках чего пожрать. Ну и ест он, доложу я вам… не наготовишься. Куда в него столько помещается, и главное, куда девается, он же как был тощей стропилиной, так и остался. Не в коня корм… Ну он хоть в последнее время спать начал. А то ведь бывало, ухожу к себе часа в два ночи — сидит, прихожу утром — сидит, кофе лакает, читает что-то, пишет. Однажды я принципиально проснулся до петухов и спустился на кухню в пять утра — сидит, зараза! И еще так недовольно на меня поглядывает, будто я подушку щемил до полудня и оставил его, гениального, без еды. Теперь вот вроде спит ночью, а не по дому шарахается. Но все равно, попробуй разок оставить его без завтрака, потом беды не оберешься, всем в доме места мало будет. Сытый Снейп — спокойный Снейп, доказано.
Я вообще не устаю поражаться, насколько и Снейп, и Гермиона не приспособлены к быту. То есть абсолютно не приспособлены. Ладно Снейп, он почитай всю сознательную жизнь в Хогвартсе прожил на полном пансионе. Но Гермиона, как мне казалось, достаточно практичная особа. Ага, щас. Индейская национальная изба, «фиг вам» называется. Приготовила Гермиона один раз яичницу. Как у нас у всех кишки не завернулись?..
Открылась эта потрясающая неприспособленность почти прямо сразу, как мы покинули Хогвартс. Профессор наш, как и планировал, уволился. Гермиона, естественно, ушла с ним, и я ушел — тоже естественно. Вернее, ничего естественного в этом не было, но куда деваться, если Связь закрутила гайки до такой невозможной степени, что пара часов вдали от них стала чревата натуральной ломкой похлеще наркоманской. Не знаю уж, как там ломаются наркоманы, но думаю, им попроще будет… Вот и ушли втроем, делать нечего.
Сначала поселились на Гриммо. Какого черта я это предложил? Кикимер достал до печенок, от Вальбурги чуть не оглохли. Ну а куда еще? На Снейпа было страшно смотреть, на Гермиону — жалко. Я же чувствую, я все чувствую, и с каждым днем все сильнее. Снейп злился и маялся, Гермиона пребывала в полной растерянности и впервые в жизни не знала, что делать. И я тоже не знал, а Снейп и подавно. Еще бы — вчера он был Герой войны и все такое, а сегодня — черт-те что и сбоку Поттер. А еще я очень ясно чувствовал, как ему мерзко, противно и ужасающе стыдно. Словом, хоть головой в навоз кидайся. Ну, сам головой в навоз Снейп не стал, он Кикимера башкой в унитаз запихнул. На следующий день Кикимер облил его кипятком и чудом избежал Авады. Еще через день Гермиона швырнула в Вальбургу чернильницу, попала в меня. Вальбурга отправилась на чердак, но так там голосила, что пришлось вернуть ее на место.
Через две недели, спустившись утром в гостиную, я обнаружил, что Снейп и Гермиона в полной готовности «на взлет» сидят на чемодане. Я даже «Ээээ?» не успел вымолвить, а Снейп буркнул: «Три минуты на сборы!»
Как будто у меня был выбор…
Как будто я знал, на что подписываюсь.
Не, если бы знал — уперся бы ослом, удавил бы Кикимера, тетушку сжег в камине, но гениев моих никуда не пустил. Эх, если бы да кабы…
Потому что перекочевали мы не куда-нибудь, а в Тупик Прядильщиков. Глядя на полуразвалившуюся темную хибару, я понял, до чего же, оказывается, хорошо жил все свои восемнадцать лет! А Снейп оторвал одну из досок, которыми была заколочена входная дверь, и надтреснуто, глухо обронил, не глядя на Гермиону:
— Вот, ребенок. Это наш дом.
Дом! Сарай, барак, халупа, что угодно, но не дом! Да все я понимаю, Гермионе пофигу, с милым рай и в шалаше, а мне что делать прикажете? Головой в унитаз? Тем более, там и унитаза не было…
Ох, чего нам стоили первые дни в Тупике! На дворе — конец октября, дом выстыл и прогнил, с потолка сыпалось, пол проваливался под ногами, каминная труба обвалилась изнутри — даже огонь не развести, колодец засорился, туалет… про туалет лучше вообще не вспоминать. И ведь нет чтобы сначала все починить, а потом переехать! Ну мы ж гении! Тонкие натуры, так и перетак… Нам проще околевать под некогда ватным и напрочь отсыревшим одеялом, чем со всем комфортом Кикимера в унитаз макать!
В первый же день Снейп откопал где-то в загашниках старый-престарый, но почти нетронутый молью овчинный тулуп. Упаковал в него Гермиону, и она сидела у камина, пока мы пытались сообразить, что же делать с трубой. На наше счастье, она оказалась не обвалившаяся, а просто забитая всякой дрянью. Снейп добыл обычную маггловскую зажигалку и взорвал ее в трубе — все прочистилось, но мы после этого были сущими неграми, и комната, назначенная гостиной, стала равномерного черного цвета от вылетевшего из камина пепла. Вот, кстати, что придумать и что где достать — это Снейп завсегда и запросто, но вот тупо кофе сварить не может. А еще зельевар…
Намаялись мы с домом до умопомрачения. Но совместный труд — для моей пользы — он облагораживает. Никогда не забуду, как отпивались огневиски после чистки колодца: три часа по колено в ледяной воде под проливным дождем выгребать ил, тину, дохлых лягушек и прочее дерьмо из глубоченной ямы — это вам не на Волдеморта палочкой махать. А полы без магии менять? «Репаро», как выяснилось, на гнилые доски не действует… зато действует на треснувшие печки. Гермиона постоянно топила камин, продрогшие стены ни в какую не хотели отогреваться. Она без устали что-то чистила, где-то намывала, распотрошила все шкафы и сундуки и нашла там много полезного тряпья вроде одеял и покрывал… Энтузиазм ее понятен: она обустраивала свой дом. И когда по полу можно стало ходить не на цыпочках, когда на плите в первый раз вскипел чайник, и вода полилась из-под крана, а не с потолка, жить стало гораздо веселее. Но ненадолго.
Финансовый вопрос встал, что называется, столбом. В непрекращающейся суете и постоянной занятости домом все мы как-то забыли про разногласия, про неприязнь, про пикантные обстоятельства, из-за которых оказались в нынешней ситуации… мы оказались вполне способны сосуществовать рядом и не доставлять друг другу моральных неудобств. Хотя мы и не разговаривали почти — мат в процессе ремонта не считается. Как только выяснилось, что последние деньги из тех, что Снейп получил при увольнении, ушли на зимний запас дров, я имел глупость (я ее всегда имею, это не новость) ляпнуть, что у меня-то деньги есть… и понеслось. Снейп оскорбился и обозлился, Гермиона расстроилась из-за него и почему-то обиделась на меня, и все это рикошетило в мою сторону, и от всего этого было тоскливо, гадостно и тоже очень обидно.
Три дня мы сидели по разным углам и мучились. Долбанная Связь — она заставляет чувствовать все эмоции всех связанных, и я чуть не спятил. И спятил бы, но у нас очень вовремя кончились запасы всякой еды. Вообще кончились. И настало время политкорректности, потому что жрать хочется. Вечером третьего дня я увидел, как Снейп выписывает на запотевшем стекле какие-то формулы. Ночью слышал, как Гермиона что-то тихо и настойчиво ему втолковывала. Он бубнил в ответ, а она убеждала, убеждала… Интересно, почему заглушающее на свою комнату не навесили? Забыли, что ли? Они ж обычно от меня запираются так, что пикси не проскочит.
А утром Снейп заявил:
— Мне нужна лаборатория.
И многозначительно посмотрел на меня.
Снейп — гений. Я тогда это понял. Именно поэтому все еще надеюсь, что у них с Гермионой получится то безумное, что они затеяли. Гермиона ведь тоже гений, только она пока об этом не знает.
Лаборатория влетела в круглую сумму. Безупречно круглую.
Я и предположить не мог, что Снейп в очередной раз позволит миру пройтись грязными ботинками по своей гордости — на сей раз чисто мужской гордости! — и крутанет такую блудню, что я до сих пор мысленно аплодирую. Возможно, я узнал бы об этом одним из последних, если бы не случайно услышанный разговор. Они слишком громко совещались на кухне, а я слишком тихо сидел в туалете — там недалеко.
— Северус, что ты задумал?
— Хочу хлеб есть с маслом, а не с хреном.
— Это я поняла, а что ты задумал?
Молчание.
— Ну я же вижу, тебя прямо распирает! Делись.
— Следственный отдел Аврората…
— Я помню, захлебнулся собственными слезами. Ну?
— Сексуальный стимулятор.
Молчание.
— Зачем?
— Продать.
— А купят?
— Купят.
— Почему ты так уверен?
— Потому что имя изготовителя обязательно пишется на этикетке. Благодаря некоторым штатским подробности моей личной жизни известны каждой собаке. Ну и как ты полагаешь, будет ли пользоваться популярностью зелье такого рода, если доподлинно известно, что у его автора любовница моложе на полжизни?
Молчание.
— Но ведь все будут думать, что…
— Вот именно.
— Но тебе же не надо! Или…
— Не надо, — смешок. — Но кто об этом знает?
— Северус, но ведь… это ведь… ты не боишься, что это подмочит твою репутацию?..
Хохот. Веселый, как ни странно.
— Ребенок, неужели ты думаешь, что моей репутации еще что-то может повредить?
— Я не ребенок!
Ну, дальше там слушать было нечего, я все это сто раз слышал и видел. Вот шкерятся они от меня, шкерятся, спальню чуть ли не баррикадируют — а для начала неплохо было бы научиться хотя бы дверь на кухню закрывать! Хотя бы даже без заклинания, обыкновенно, ручками! Вот же гении, блин…
Но когда до меня совсем доперло, в чем был смысл того разговора… я Снейпа прямо зауважал. Вот правда, я бы так не смог. Ладно, его честили Пожирателем, убийцей, сволочью, развратником, но ославиться на всю магическую Британию тем, что у тебя без зелья не стоит… Не, я бы точно не смог.
Как только все оборудование было закуплено и установлено, эти гении пропали в лаборатории напрочь, я их видел пару раз в день, и то мельком.
Я изнывал от безделья. Даже читать начал со скуки — но стало еще скучнее. Блин, с этими гениями даже на метле толком не полетаешь, сиди тут с ними, как пришпиленный, если не хочешь порцию ломок хуже Круцио. Я бросался на стены, бегал на четвереньках по потолку, спал до полного изнеможения, пересчитал все доски пола в гостиной, забил все незабитые гвозди, облазил дом сверху донизу… я умирал от ничегонеделанья.
В какой-то из вечеров, когда мои гении выползли из лаборатории на свет мерлинов, я начал канючить, что мне нечего делать. Снейп с обычной холодной язвительностью предложил мне подрочить вприсядку. Когда я поинтересовался, зачем такие сложности, он только плечами пожал:
— И наебешься, и напляшешься.
Гермиона оказалась менее категорична и посоветовала вышивать крестиком. Хорошо хоть, не шапки для эльфов вязать, хотя в тот момент я и на шапки согласился бы. Но можно представить, насколько близок я был к помешательству, если взял какой-то теткинский журнал из запасов Гермионы и начал исследовать! Не, ну чем-то же тетки занимаются, когда дома сидят и ничего не делают…
Вышивать крестиком мне не понравилось.
Зато в журнале была кулинарная страничка.
Надо сказать, тогда мы питались исключительно тем, что не надо готовить, только разогреть. Но это, во-первых, неэкономно, а во вторых, невкусно. В лесах шастая, мы жрали все, что не приколочено, но я не хочу больше, как в лесах. Я хочу, как в Хогвартсе: много и вкусно. Ну а поскольку гении мои варить умеют исключительно зелья, пришлось засучить рукава и браться за общественное питание самому.
Конечно, получаться стало не сразу. Кухня надолго запомнит тот ризотто… Да и куриный бульон, от которого осталась одна только морковка, и та на дне кастрюли жареная… Но я ж Герой! Я Волдеморта победил, неужели с поварешкой не управлюсь? Гении безразлично взирали на мои кулинарные упражнения и жевали в лаборатории бутерброды, запивая ужасающим количеством кофе. Ровно до того момента, как я накормил их говядиной с черносливом. Буквально: усадил и накормил. И зря.
Бутерброды и готовые бифштексы были отправлены в отставку, а я приставлен к плите с обязанностью обеспечивать моих гениев едой. Дело неблагодарное, прямо скажем. Потому что они все равно целыми днями в лаборатории сидят, попробуй их оттуда вытащи. Я наладился ловить их на кухне, когда они приходили за кофе. Как только в поле моего зрения возникал пустой кофейник, и над плитой повисал молчаливый приказ: «Еще!», я принимал позу горгульи и не варил кофе, пока гении не поедят. Не, ну правда: Гермиона прибежит, булку схватит и шасть в подвал, Снейп забирает кофейник — и тоже его не видно и не слышно. Это вредно для желудка! И вредно для моего самолюбия, потому что какие могут быть булки, если у меня настоящий украинский борщ с галушками, три вида салатов, ромштекс и пирог с брусникой! Заметьте, все без магии, все ручками! Разве можно готовить с помощью магии?
Кулинария — сама по себе магия, шаманство такое, что куда там Снейпу с его зельями! Дрожжи буквально секунду перестоят, перезреют — бери мочало, начинай сначала, тесто загублено. Положил две перчинки вместо трех — прощай, суп, нам было так хорошо вместе. А какой идиот сказал, что майонез исправит любое неудавшееся блюдо? Прибить бы того умника на месте с особой жестокостью. Потрошить флоббер-червей каждый может, а попробуй-ка ты щуку так разделать, чтобы ни одной косточки, и рыбина целая осталась! Огонь чуть больше — пересушил мясо, огонь чуть меньше — сырое будет. А кальмара варить? Там же счет идет буквально на доли секунды, если проворонишь, станет твой кальмар резиновым, и сгодится только на кожухи для бладжеров.
Вообще культура питания — дело тонкое. Ну разве можно садиться за стол без салфеток? Без нормальных тканых салфеток? А пить чай из кружки с отвалившейся ручкой? Гении мои в этом смысле люди совершенно бескультурные. Им дай кусок еды и не приставай со всякими глупостями. Ага, щас, не на того напали!..
Вот как-то так и получилось, что я обустроил сначала кухню так, как мне было удобно. Снейп попытался возмутиться, но я собрал всю наличную наглость и указал ему на дверь лаборатории со словами: «Там командуйте, я здесь моя территория, СЭР!» Как ни странно, он приткнулся. Ну, регулярное и разнообразное питание — это не бутерброды всухомячить, ради такого можно и засунуть свой нрав в жопу и помолчать. Потому что регулярное и разнообразное питание есть залог здорового климата в семье и в доме (это я в какой-то кулинарной книге вычитал). Истинная правда, проверено и доказано. Гении мои благостны и умиротворенны, копошатся себе в лаборатории, полная идиллия, только вовремя кофе им выдавай.
Вот кофе, кстати. Они его потребляют галлонами. В кофейник помещается полпинты, и этого количества гениям моим хватает на полчаса. Каждые тридцать минут на кухне появлялся Снейп с пустым кофейником и требовал добавки. В конце концов я плюнул на кофейник и сварил им кофе в ведре, которое вместе с черпаком и двумя пивными кружками (тары большего объема у меня в хозяйстве просто нет!) доставил в лабораторию. Вечером получил от Снейпа ведро обратно со словами: «Вот это мой размерчик!» Все бы ничего, но от передоза кофеина у нашего гениального алхимика подскочило давление, и пошла кровь носом, Гермиона перепугалась не на шутку. Тогда я волевым решением урезал ежедневную порцию кофе до полугаллона и не варил ни капли больше, несмотря ни на какие угрозы.
Мне с моими гениями уже никакие угрозы не страшны. Они сами — одна сплошная угроза для жизни и здоровья. Не знаю уж, чем они там в лаборатории занимаются, но чрезвычайные ситуации у нас случаются через два дня на третий. Однажды они пролили какое-то зелье на сборник Темных заклинаний. Темные заклинания вылезли и расползлись по всему дому, я их потом несколько дней гонял шваброй и из углов вытаскивал — а они ж ни хер… ни фига не пушистые, они жгучие и колючие, а некоторые еще и кусачие… До сих пор вон одна гадость на люстре в гостиной болтается, не снять никак. Ну хоть на голову не гадит, и то ладно. Зато все боггарты из дома сбежали — соседство с Темными заклинаниями им явно не понравилось, конкуренции не выдержали. Вот же блин, у всех нормальных людей боггарты в шкафах, гномы в садах и прочая бытовая шелуха, у нас же Computresco caro по дому скачет (не дай Мерлин, до мяса доберется!) и Сектумсемпра схоронилась за печкой (кстати, очень полезная в хозяйстве штука, я ее на имбирное печенье приманиваю и использую вместо шинковки, а она потом назад за печку уползает, ей тепло там).
Кухню я обустроил и пришел к выводу, что наша гостиная никуда не годится. Камин без решетки, голый пол и продавленное нечто, бывшее когда-то диваном. Ходил я, ходил, думал я, думал, хотел даже с гениями посоветоваться, но потом перехотел: им либо поху… пофиг, либо они против будут, так что лучше я сначала все сделаю, а они пусть получают факт. Ну… сделал. Решетку заказал чугуневую, кованую, три вечера ее рисовал. Ковер постелил толстенный, чтоб без тапок можно было ходить — в нем ноги по щиколотку утопают. Диванище выбрал на полкомнаты — чтобы всем там поместиться в разных углах и друг другу не мешать. Кресла мягкие-премягкие, заколдованные под фигуру сидящего подстраиваться. Журнальный столик, который сам в нужное место подъезжает и страницы книг придерживает, чтоб не переворачивались. Подушек гору, чтобы и под спину, и под ноги, и под голову, и куда угодно. Гении мои… даже не заметили. Ну или не захотели заметить.
Вот когда стало совсем тошно. Я ж не дурак, все я понимаю. Не нужен я им и никогда нужен не был. Мои жалкие попытки из позорной и досадной помехи стать незаменимой пользительностью — полный идиотизм. Им это не нужно. А мне-то, мне это все на кой? Да я бы близко к ним не подошел, и вообще постарался бы, чтоб они забыли о самом моем существовании в природе… Но куда ж мне деваться, если Связь эта, будь она неладна… И не мой это дом, так какого черта я тут хозяйничаю? И не их это дом, у них дом в лаборатории — там и диванчик в углу, и столик для книг, и кофе я регулярно доставляю, все удовольствия без отрыва от производства. И не просто так эти гении в лаборатории целыми днями сидят: они же прячутся от меня, нашли закуток, где мне делать совершенно нечего, и там окопались. Чего, ну чего я навязываюсь?! Мы ведь даже с Гермионой до сих пор толком не поговорили — с того самого времени, с начала сентября. Как там говорил Дамблдор… Связь может быть бесценным даром, если ею правильно пользоваться? Что-то я в толк не возьму, как же пользоваться этим подарочком, чтоб всем было хорошо. А гении мои даже не утруждаются, по моему, размышлениями на этот счет. Ну и чего я усираюсь?
В таком ступоре я проходил дня два. А на третий Computresco caro пробралась в лабораторию и сгноила моим гениям какой-то ценнющий ингредиент. Ну и опять режим чрезвычайной ситуации: Снейп с палочкой наперевес носится по всему дому за несчастной Темной крокозюлиной, я со шваброй за Снейпом, Гермиона с воплями — за мной, в общем, жизнь пошла своим чередом. Из-за крокозюлины в лаборатории учинился полный разгром и вонища, так что я туда поставил освежитель воздуха, а гении мои со своими талмудами и выкладками временно перебрались в гостиную. Вот и столик пригодился.
Я теперь с кухни и не высовываюсь почти. Кашеварю в свое удовольствие, книжечки по кулинарии почитываю. Гении закусили удила и, похоже, что-то у них начало получаться, потому что накормить их в последнее время становится все труднее: они из лаборатории носа не кажут. Но когда у них мир, находиться в доме сплошное удовольствие. Я же чувствую, я все чувствую. Ругаются они, конечно, не без этого, но все равно я ощущаю только веселый азарт, упоение от взаимопонимания, легкую сердитость и шальную, почти неприлично хлещущую на весь дом влюбленность — друг в друга ли, в общий интерес ли, во что-то третье? Не знаю, да и не хочу знать. Кайфую, и все.
А однажды они поссорились. Серьезно и надолго. Уж не знаю, по какой причине, надеюсь только, что причиной этой стал не я. Но мне снова пришлось умирать: в доме повисла почти осязаемая злоба, и боль перегородила тонкими режущими лесками все комнаты и коридоры. От горького запаха обиды стало невозможно дышать, на каждом углу я спотыкался о кирпичи упрямого себяжаления. Мерлин, Мерлин, ну они совсем дурные, что ли?! Ведь им так плохо, что с этим просто нельзя жить, проще сдохнуть, чем так мучиться! Себя не жалеют — хоть бы меня пожалели, что ли. Ведь я же чувствую, все чувствую… за двоих. Гермиона тихонько плачет в спальне, а мне каждая ее слезинка — что капля соляной кислоты в глаза. Снейп заперся в лаборатории, но оттуда холодным сквозняком тянет по ногам его воющей тоской и отчаянием. Что же у них там случилось, что…
Долго не думал — я ж гриффиндорец, мне думать полагается после того, как все сделаю. Сварил шоколаду с корицей и ванилью и пошел к Гермионе. Дверь распахнулась, едва я в нее стукнул, и залитые слезами, полные надежды глаза цвета того самого шоколада заставили почувствовать себя полном говном. Она Снейпа ждала. Ждала, что это он пришел мириться. А тут я… с шоколадом. Ой, ну убейте меня уже кто-нибудь!
Не смог ничего сказать, просто отдал Гермионе кружку и ушел. Шоколада в кастрюле осталось много, мне одному не осилить. А остынет — станет невкусный. Ну, я опять же не думал — не положено. Вылил остатки лакомства в снейповскую бадью из-под кофе, плюхнул туда коньяка и понес в лабораторию. Дверь открылась так же молниеносно, я всучил охреневшему Снейпу кружку и смылся, пока не схлопотал Аваду. Ушел в гостиную, зарылся в подушки и начал самозабвенно обижаться: не, ну гении мои вконец оху… обнаглели, я им только что сережку из ушка не предлагаю, а они тут выпендриваются! Совсем совесть потеряли!
И было мне грустно, и было мне хреново, и жалел я себя так, как никогда в жизни не жалел. И я прообижался весь вечер, а потом меня вдруг… отпустило. И стало очень хорошо. Тепло, спокойно и радостно. Сперва не понял, какой рубильник этого мира в очередной раз переключился, но, войдя на кухню, увидел, как целуются мои гении. И одновременно машут мне руками: проваливай, мол.
Двери надо закрывать, бля!
Ну, словом, половник войны был закопан — но ровно до тех пор, пока я не вздумал выговорить Гермионе за курение. Ага, они курят. Оба. И хрен бы со Снейпом — от него чего угодно можно ждать, у него детство было тяжелое. Но Гермиона! Вся такая правильная, такая безупречная — и здрасте вам через окно! Воистину, с кем поведешься, так тебе и надо. Так вот, однажды утром, когда она первым дело схватилась за сигареты, я ляпнул что-то вроде: «Вот дымишь, а тебе еще детей рожать!» Гермиона закрыла глаза, сглотнула, открыла глаза и ушла, не взглянув больше на меня. А я обернулся к выкипающему кофейнику, но встретился со снейповским кулаком.
Потом я лежал на диване в гостиной, а Гермиона лечила мне сломанный нос и негромко увещевала Снейпа:
— Ну он же не знал! За что ты его?
Снейп бурчал откуда-то сбоку, что ему удивительно, как это я об их личной жизни могу чего-то не знать. А я и вправду не знал, что после заклятия Долохова у Гермионы не может быть детей…
Мы в тот вечер с Гермионой долго разговаривали. Про все. Снейп даже ушел на кухню, чтобы нам не мешать. Я так долго все объяснял, каялся и винился, что у меня аж горло заболело. Мне почему-то все казалось, что я не то говорю и не так, и Гермиона нипочем не поймет, или поймет неправильно, и я натурально бился головой в спинку дивана от собственного косноязычия. Гермиона молчала, кивала, опять молчала, а когда я выдохся, улыбнулась и пожала плечами:
— Я знаю… Это скоро кончится, Гарри. Вот увидишь.
Так я выяснил, что они со Снейпом придумали какую-то штуку, разрывающую Связь. Собрали, как разбитую вазу, по кусочкам из разных ритуалов и обрядов. Работа еще не закончена, работы еще валом, но мои гении вознамерились совершить невозможное. А если они за что-то взялись — наизнанку вывернутся, а сделают. И значит, надежда есть…Гермиона объясняла мне механизм действия Связи, и я все равно ни слова не понимал, когда учуял с кухни подозрительный запах гари…
— Северус кофе пытается варить, — снова улыбнулась Гермиона. — Тебя отвлекать не хочет.
Со Снейпом мы потом тоже долго разговаривали. На кухне. Матом. На тему испорченного кофе, обгоревшей турки и «я же не лезу к вам в лабораторию, вот и вы не лезьте, куда не положено!» Кажется, мы друг друга поняли…
Вот так и живем. Етитская пресса, разумеется, не оставила без внимания факт нашего совместного житья, и регулярно подпитывала общественность скабрезными статьями-домыслами о наших «пикантных» отношениях. Последний шедевр публицистики вышел, когда снейповское зелье — ну да, то самое! — начали сметать с полок аптек за бешеные деньги. Кто-то из коллег приснопамятной Скитер предположил, что раз один Герой без зелья совершенно не функционален как мужчина, то второй Герой вполне в состоянии его в койке заменить. Снейп кормил этими газетами камин и загибал такие лексические конструкции, что я от восхищения даже краснеть забывал. Гермиона — та давно уже не краснеет. Она записывает.
Темы детей мы стараемся не касаться, Снейп перестал наконец покушаться на мое кухонное хозяйство, с Гермионой мы вечерами сидим в гостиной у камина и разговариваем, наверстывая обиженное молчание последних трех месяцев… все бы хорошо, если бы не тоска по Джинни и не эти ебу… гадостные сны. Я ж Гермионе про них тоже рассказал. Она только озадаченно покачала головой и сказала, что мы встряли по полной программе. Им, оказывается, тоже много чего снится…
* * *
Даааа, сны снами, а вставать надо. Как говорится, хоть чучелом, хоть тушкой.
Стащил себя с кровати, дотащил до душа, вытащил обратно, одел — ну вроде как бы проснулся. По крайней мере, турку мимо конфорки не поставлю.
Выбрел на кухню, обозрел свое царство: чистота, порядок, салфетки белоснежные, скатерть безупречная, фартуки-прихватки, все на своих местах. По радио группа со стремным названием «Моль жрет шаль» привычно орет про то, как я победил Волдеморта: «Он Волдика по морде чайником, и сковородкой, и паяльником, потом ведром и снова чайником…» На леднике со вчерашнего вечера морозится холодец, а между рамами вымачивается в молоке селедка для форшмака. В буфете, накрытый салфеткой, последний кусок пирога — вчера за ужином не доели. Ну, я щас быстренько сварганю яйца-пашот, бекон на сковородку брошу, гренки там…
Время полдевятого, почему никого нет? У меня уже все остыло.
Девять. Кофе можно выливать. Да что ж они сегодня так заспались-то?
Девять с четвертью. Вылил кофе. Не гении, а сто сиклей убытку…
Девять двадцать. Может, что-то случилось?
Девять двадцать девять. Точно что-то случилось!
Девять тридцать. Второе пришествие Волдеморта?! Пожиратели сбежали из Азкабана?! Государственный переворот?! Сектумсемпра из-за печки вылезла?!
Всех порву, не будь я Поттер!!!
— Гарри! — на Гермиону я налетел в дверях кухни, едва взяв разгон для операции «Поттер спешит на помощь». — Гарри, идем! Скорее!
Сектумсемпра не просто вылезла, а на кого-то напала? На Снейпа? Что, бежать спасать Снейпа? Или Сектумсемпру?
Спросить не успел: Гермиона буквально выволокла меня в гостиную и потащила на чердак. Раздраженный окрик: «Вы там что, в кастрюле утонули?!» — заставил меня едва не сверзиться с шаткой лесенки. Снейп жив, и, судя по голосу, здоров, так что за пожар?
Вслед за Гермионой я пролез в люк на чердак, и впрямь чуть не закричал: «Пожар!», потому что на чердаке горело. Какие-то корявые, изломанные, страшные письмена полыхали на трухлявых досках чердачного пола, а Снейп стоял посреди этого адского пламени и всем своим видом выражал крайнее нетерпение.
— У нас полчаса. Быстро!
Гермиона толкнула меня в огонь, и я уже почти заорал — а попробуй тут смолчать, когда тебя живьем палить собираются! Но осекся, поняв, что пламя не причиняет боли и вообще не ощущается, только глаза режет от ярких сполохов. Не удосужившись объяснить, что происходит, Гермиона взяла большую банку с каким-то непонятным содержимым и, обмакнув в это содержимое огромную кисть, повела по полу широкую линию, тут же вспыхнувшую огнем, как дорожка бензина, в которую бросили спичку… Голос Снейпа, нараспев читающего неизвестное мне заклинание, слился с ревом и щелканьем пламени, слова были тоже ломаными, искореженными, страшными… Темными. Перед глазами скакало алое и зеленое, метались черные вихри, откуда-то поднялся сильный холодный ветер…
Одновременно с последним звуком последнего слова Гермиона замкнула огненную линию вокруг меня, все взвыло, заметало, заплакало — и стихло. Как выключилось. Ни огня, ни ветра, ни света, пыльная полутьма чердака. Снейп, вытирающий пот со лба. Гермиона с банкой и кисточкой. Тихий осторожный выдох:
— Получилось…
Я вопросительно глянул на подругу.
— Ты свободен, Гарри. У нас получилось, мы разорвали Связь. Ты свободен!
Хоть бы предупредили, что ли… Так же и разрыв сердца недолго получить. Гении, блин…
— То есть завтракать вы не будете?..
Снейп хрипло хмыкнул и покрутил пальцем у виска.
Ну а что еще я мог сказать? Мои гении бросили вызов самой магии, самой природе, мирозданию наконец — и победили! Они разрушили наше общее проклятие, они разорвали Связь. И левое мое запястье больше не охвачено золотистым туманцем Знака, и значит, я свободен. Значит, можно жить дальше, жить самому по себе, ни от кого не зависеть и никому не быть обузой, и заниматься чем я захочу, и ни на кого не оглядываться!
Разве не об этом я мечтал? Разве не этого мы все хотели, в конце концов?
Почему же тогда в радостном и усталом голосе Гермионы: «Ты свободен!» я слышу: «Пошел вон!»
Я спустился на кухню, дожевал пирог и отправился собирать вещи.
Мне никто не мешал.
* * *
Я вернулся на Гриммо.
Решил было подать документы в Школу Авроров — но оказалось, что прием уже закончен, и даже мое звание Героя не повлияло на бюрократические правила. Подал заявление в Аврорат на прохождение стажировки — ответа не дождался.
Слонялся по дому и опять тихо рехался от безделья. Точнее, от бессмысленности того, что пытался делать. По привычке поднимался в семь утра и шел на кухню, но останавливался на полпути: а что я там забыл? Для себя готовить, что ли?
Однажды полдня пролетал на метле, думал, развеюсь. Не развеялся, простыл.
Только начал выздоравливать, пришла Джинни. Чего хотела, я так и не понял. Посидела, посмотрела на меня, повздыхала, попыталась что-то сказать… и ушла. И слава Мерлину. Я тосковал по ней отчаянно, пока обитал в Тупике, но с разорванной Связью словно и любовь к Рыжке оборвалась и потеряла всякий смысл. Это хорошо, что Джинни ушла. Я бы не смог объяснить ей, что теперь, когда я знаю, как выглядит любовь, как она дышит и какими словами говорит, мне не нужно суррогата. А то, что мы пытались с ней построить — это подделка. И отличается от настоящего так же, как стекляшка от бриллианта. Теперь меня не устроит фальшивка, мне нужно только настоящее — как то, что я оставил в Тупике.
Я вернулся на Гриммо, но остался в Тупике Прядильщиков.
А потом пришел Рон. Поспрашивал о чем-то несущественном типа природы и погоды, вытащил бутылку огневиски, подумал и убрал ее назад в рюкзак.
— Хреново тебе?
Я кивнул.
— Хочешь к ним?
Я опять кивнул. А чего, снявши голову по волосам не плачут.
— И в чем проблема? А, можешь не говорить, я и сам знаю…
Все-таки Рон — очень хороший друг. Самый лучший. Ему ничего не нужно объяснять, он не требует покаяний и извинений. И ему можно спокойно доверить все, даже самые опасные мысли, он расставит их по клеточкам, как шахматные фигуры, и распишет тебе партию от первого до последнего хода.
— Боюсь я за них, Рон.
— Скорее, это их надо бояться, а не за них. Я вот все хочу Гермиону повидать, но как подумаю, что там Снейп у нее, аж дурно делается…
— Да ну тебя. Они даже яичницу себе приготовить не в состоянии.
— Думаешь, помрут с голоду?
А еще у Рона совершенно потрясающая способность превращать любую трагедию в фарс.
— Помереть не помрут, но траванутся точно. Кофе будешь?
От кофе Рон отказался, и я наварил кастрюлю глинтвейна — вино вытащил из подвала, какое-то древнеколлекционное, и послал на хуй Вальбургу, когда она заголосила, что я разоряю семейные погреба. А Кикимера, едва не обернувшего кастрюлю с готовым напитком, я не мудрствуя лукаво запихнул башкой в унитаз.
— Ты даже разговариваешь, как Снейп, — спустя час глубокомысленно заметил Рон, разливая по кружкам остатки глинтвейна. — И бровь поднимаешь.
Я посмотрел на Рона, как на умалишенного, а он только расхохотался:
— Во! Вот щас — вылитый Снейп, только в очках!
И я испытал острое желание вытащить из унитаза Кикимера и утопиться в сортире самому. С кем поведешься…
Уже уходя, Рон обернулся на пороге:
— А чего ты паришься, а? Переживаешь тут… Сходи к ним, что ли, не чужой ведь. Может, все у них нормально, вот и успокоишься. Чего сидеть и думать — иди и проверь.
Закрыв за Роном дверь, я с удивлением осознал, что он прав.
* * *
Дом совсем не изменился — все такой же темный и обветшалый. Окна, выходящие на улицу, занавешены, ни одного огонька. Неужели мои гении куда-то съехали?
Я долго не решался постучать. А когда решился, стук вышел такой нервный и неровный, что мне самому противно стало, и я долбанул кулаком изо всей силы.
Дверь мне открыла Гермиона.
— Ой, Гарри! Гарри…
Улыбка ее потухла в мгновение ока.
— Ты, наверное, за свитером? Проходи, я сейчас принесу…
Ну вот тебе и ответ, Поттер. Нихрена они без тебя не померли, все у них хорошо. И радоваться бы, но что-то не радуется…
Гостиная, раньше казавшаяся такой теплой и уютной, поразила запустением. Да и Гермиона, с напряженным и замученным выражением лица, выглядела не лучшим образом. Даже ее вечная растрепанность была какой-то унылой.
— Ты чего такая убитая?
— Лучше не спрашивай, — она протянула мне забытый свитер производства Молли. — У нас тут полная эпидерсия. Все из рук валится. Вчера Северус решил, что хватит питаться бутербродами, и мы пошли в ресторан, благо финансы теперь позволяют… Но там так дорого, что даже невкусно. Скормили нам там каких-то не то улиток, не то гусениц. В результате Северус отравился, и у него теперь болит желудок от этих улиток. А у меня голова.
— А голова-то отчего?
— От Северуса, — Гермиона опасливо оглянулась и прошептала: — Он меня достал.
Мы прошли на кухню. Ндаааа… От моего кулинарного царства осталась одна горелая сковородка. Гора посуды в мойке, полотенце больше похоже на половую тряпку, скатерть куда-то пропала, моя любимая турка тоже…
— Мы ее сожгли… случайно… — виновато потупилась Гермиона.
На разделочном столе колбасные шкурки столетней давности, засохшие остатки сыра, коричневые круги от чашек, чайная труха. Ни одного чистого ножа. В буфете одиноко стоит полупустая банка растворимого кофе. На плите слой какой-то гадости в палец толщиной. Сектумсемпры не видать — сдохла, наверное, от голода.
Жалкое зрелище. Душераздирающее зрелище.
Я развернулся и шагнул к выходу.
— Уже уходишь? — никогда не слышал, чтобы Гермиона говорила так жалобно и надломленно.
Ну куда я мог от них уйти?
В магазин разве что.
* * *
Полтора часа спустя мы с чувством выполненного долга пили свежий кофе, а пойманная и накормленная имбирным печеньем Сектумсемпра сыто урчала за печкой.
Оказывается, если Гермионой правильно руководить, она отлично со всем справляется. Все-таки лучшая выпускница Хогвартса за последние… не помню, сколько лет. Чистка кухни и приведение ее в божеский вид заняли у нас меньше часа.
— Я одного не пойму, — сварливо заметил я, поглядывая на томящийся на плите диетический куриный бульон. — Ты ж в лесу нормально умела все делать, куда теперь делись твои руки?
— Так то в лесу… и в лаборатории. А на кухне почему-то ничего не получается. У нас сейчас вообще ничего не получается, как сглазил кто. Работа стоит, Северус злится, рычит постоянно, на меня ругается… Я даже читать не могу, смотрю в книгу, вижу фигу…
— Оно и видно… эх вы, гении…
В гостиной послышались шаги и приглушенный голос:
— У меня галлюцинации на почве отравления? Слуховые и обонятельные? Или ты внезапно научилась варить кофе?
Снейп ввалился на кухню — рожа серая, под глазами круги, небритый и вообще какой-то весь замурзанный, — и уставился на меня. Потом вяло махнул рукой:
— Ридикулюс…
Я решил не отказывать себе в удовольствии громко и неделикатно поржать.
— Незваный Поттер хуже дементора, — проворчал Снейп и заинтересованно покосился на кастрюлю с бульоном. — Это что, кусок человеческой еды?
А Гермиона, уже было улыбнувшаяся, опять сникла:
— Гарри, а ты как… проведать или…
Вот это и есть настоящий ответ.
— Вас оставь одних, как же, — буркнул я, изо всех сил стараясь сдержать дурацкую лыбу, расползающуюся от уха до уха. — Вы если не разобьете, то уроните, и не мимо ног, а прямо на пальцы. Как вы еще тут дом не разнесли… отлучился на пару недель, называется!
Гермиона с ликующим воплем бросилась мне на шею и едва не придушила, а пока мы обнимались, Снейп под шумок выел полкастрюли бульона.
* * *
— А я его по морде чайником, и сковородкой, и паяльником, — напевал я, взбалтывая в миске яйца на омлет. — Потом ведром и снова чайником…
В семь утра можно и поголосить, гении все равно спят, никакой Бомбардой не поднимешь. Снейп тут как-то высказал свое веское «фе» по поводу этой привязчивой песенки, за что я ему пообещал: «Щас и тебя по морде чайником!» Больше он не возмущался.
За шипением омлета на сковородке я не сразу расслышал тихие неуверенные шаги. А когда расслышал и обернулся, с удивлением узрел Гермиону.
— Ты чего в такую рань подскочила?
Гермиона посмотрела на меня испуганно, а потом резко позеленела, зажала рот ладонью и бросилась в туалет. Я, признаться, сам перепугался не на шутку: неужели стейки вчера все-таки недожарил?
Побежал за ней, прихватив стакан чистой воды… Гермиона долго корчилась над унитазом и почти плакала: она же сегодня еще не ела, и желудку просто нечего было отдавать канализационному Ихтиандру, кроме слизи и пены. Я придерживал ей волосы, гладил по спине, нес какую-то успокаивающую чушь, а сам думал, что если мясо было несвежее, я устрою в магазине последний день Помпеи.
Наконец Гермиону чуть отпустило. Я перенес ее в гостиную, уложил на диван, напоил крепким несладким чаем — она была бледная, как платяная моль, и совершенно обессилевшая.
— Ну, я этим уродам покажу, как порченое мясо продавать, — бурчал я, кутая ее в плед. — Еще и омлет сгорел на фиг…
— Мясо тут ни при чем, Гарри, — слабо простонала Гермиона. — Тут другое… Я, кажется, беременна…
Вот когда я почувствовал, что такое беспалочковый Ступефай! Бекал, мекал, крякал, и наконец выдавил поистине гениальное:
— Но ты же… как же…
— Я не знаю, Гарри, — выдохнула Гермиона, прикрыв глаза. — Я сама не уверена, но тест положительный… Ты Северусу пока не говори, ладно?
Пообещать молчать я не успел, потому что над плечом вкрадчиво прошипело:
— О чем это мне не надо говорить?
Гермиона охнула и даже чуть порозовела…
Отступать было некуда, пришлось колоться. Снейп тоже нам продемонстрировал, как выглядит оступефаенный человек, на которого ко всему прочему навесили проклятие немоты. Ну, постоял, глазами похлопал, ни слова не сказал и ушел.
Скотина. Нет чтобы сразу сказать, что отправился за совой — вызвать врача из Мунго. Гермиона, бедная, так испугалась опять, что разревелась до истерики, я ее еле-еле успокоил. А потом долго успокаивался сам, потому что в тот момент желание накостылять этому гениальному чурбану по самое «не могу» перевесило все остальные жизненные потребности.
— Три недели и шесть дней, — резюмировал прибывший колдомедик после получаса размахиваний палочкой над Гермионой. — Я в курсе вашего диагноза, мадам. Случай небывалый.
Врач многозначительно посмотрел на Снейпа, потом на меня, потом опять на Снейпа.
— Значит, так. Никаких волнений, никаких нагрузок. Аппарации, трансгрессии, перемещения через камин категорически противопоказаны. Раз в неделю являться на осмотр. Кушать фрукты, много не пить, цитрусовые исключить полностью. Больше находиться на свежем воздухе. Обязательно спать днем. Еще раз повторяю — никаких волнений! Будем надеяться, что осложнений не будет…
Я слушал вполуха, потрясенный неожиданно пришедшей на ум догадкой. Три недели и шесть дней.
Три недели и шесть дней назад я вернулся к ним.
* * *
Они обвенчались тихо, почти тайком.
После ухода колдомедика Снейп в своей обычной манере хмыкнул:
— И что, я теперь, как честный человек…
Ржали мы долго.
А потом я с ног сбился, отыскивая священника, который согласился бы за умеренную плату обвенчать моих гениев по сокращенному обряду и не трепать об этом на каждом углу.
Церемония получилась веселая — а по-другому у нас не бывает. Когда святой отец толкал пафосную речь про заключение браков на небесах, Снейп заметил, что Гермиона побледнела, и на висках ее выступили капельки пота: верный признак подступающей дурноты. Ну, он возьми и рявкни тоном «Двадцать баллов с Гриффиндора!»:
— Короче, Мартин Лютер!
Священник, по-моему, даже обмочился чуток… Быстренько объявил их мужем и женой, на предложение поцеловать невесту получил взгляд, от которого мы на первом курсе икали со страху, и ретировался задом.
А мы спокойно себе двинулись домой, и двигались спокойно до самого крыльца. Но стоило открыть дверь на улицу, тут же оказались в толпе возбужденных, как гамадрилы, и галдящих, как чайки на помойке, журналюг и празднолюбопытствующих. Гермиона взвизгнула и спряталась за Снейпа. Я от неожиданности едва не аппарировал, но вовремя вспомнил, что Гермионе противопоказано. И стрессы ей, кстати, тоже противопоказаны!
Поэтому я применил прием, успешно опробованный Гермионой на ступенях Министерства: выскочил вперед, поднял палочку и заорал во всю глотку:
— Я дурак!!! Разойдись, а то прибью на хер!!!
Тех тридцати секунд ступора, в который привело писучих пираний мое выступление, нам хватило, чтобы продраться сквозь толпу — Гермиона вжималась лицом в грудь Снейпа, прячась от жадных взглядов, — и поймать «Ночного Рыцаря»…
Потом мы долго укладывали Гермиону спать, а когда она уложилась, еще дольше отпивались огневиски в гостиной. Меня «унесло» быстрее, чем на метле, и только по этой причине я вдруг начал делиться со Снейпом наболевшим. Со Снейпом! Есть от чего спятить. Рассказал про Джинни, как оказалось дешевой никчемушкой то, что я считал настоящей большой любовью… Но на мой патетический возглас: «И что мне теперь делать?!» Снейп на удивление трезво и как-то очень веско ответил: «Терпеть». А действительно, больше ничего не остается. Сам он без малого сорок лет терпел — и вот нашел же. Значит, будет и на моей улице праздник.
Наутро все газеты пестрели колдографиями бушующего меня, злющего Снейпа и растерянной Гермионы. В редакцию «Пророка», повесившего на передовицу наши удивленные физиономии (видимо, кадр был сделан, когда мы открыли двери и увидели вавилонское столпотворение) и пространнейшую статью под названием «Герои на героине», Снейп отправил анонимное письмо с каким-то сюрпризом. Думаю, в ближайшие полгода там о нас не вспомнят, потому что будут сильно озабочены здоровьем и поголовьем своего штата.
А ибо нехуй.
* * *
...Гермиону почти постоянно тошнит. Я стараюсь готовить, когда она спит — ей становится дурно от одного запаха пищи. Едим мы в скоростном режиме, а Гермиона в это время уходит на второй этаж и высовывается в окно почти по пояс, чтобы не чуять. Единственное, что принимает ее взбунтовавшийся организм — овощной суп-пюре без соли. Она худеет на глазах, и если так дальше пойдет, от нее одни глаза и останутся.
Снейп опять сочиняет какую-то супервостребованную хрень. Путь в лабораторию он Гермионе закрыл, и она ужасно скучает, даже книжки ее слабо утешают, хотя я стараюсь доставать для нее самые редкие и хитрозамороченные издания — окрестные букинисты меня уже тихо ненавидят. Я пытаюсь развлекать ее всеми доступными способами, благо мы обзавелись двумя домовиками, и больше половины домашних хлопот я свалил на них. Но Снейп пропадает в лаборатории целыми днями, и от моих усилий толку мало.
А вот с нами обоими ей почему-то становится легче. Вечерами мы по несколько часов гуляем в рощице за речкой-вонючкой: там за деревьями воздух чище. Однажды Гермионе захотелось в Хогсмид — ну, отправились мы туда. Вернулись почти сразу: она не вынесла безжалостно-любопытных взглядов и попросилась домой. Больше мы в Хогсмид не ходим.
Снейп все грозится вернуть мне деньги за лабораторию. Я обижаюсь.
Иногда заглядывает Рон. Притаскивает Гермионе корзину фруктов, орет, что я зажирел от хорошей жизни, и уволакивает меня летать. Зажиреешь тут, как же… Он, в отличие от меня, успел-таки подать документы в Школу Авроров, и сейчас вид имеет уставший, — их там гоняют до седьмого пота, — но довольный. Думаю, у него все будет хорошо, потому что он точно знает, чего хочет от жизни.
А я… а что я?
Я открою ресторан. Назову «У Гарри Поттера» — и никакой рекламы не надо. Кухня народов мира, волшебное меню: медовая курица «Золотой снитч», острая закуска «Кубок огня», суп из морепродуктов «Дары Гигантского кальмара», кексы «по-хагридовски», коктейль из водки с шампанским «Бладжером по голове», кивовый (или кивийный?) ликер «Авада Кедавра»… и блюдо от шеф-повара — тушеные мозги Волдеморта под фирменным соусом «Экспеллиармус».
Ну а личная жизнь, спросите вы. Личная жизнь… что вообще такое личная жизнь? Пиши книжки, лови по ночам бабочек, вари зелья, в конце концов, — никто не назовет это личной жизнью, но стоит побежать на свидание, все единодушно решат, что у тебя появилась личная жизнь. Я вот изобретаю бизнес-план и попутно строю домовиков. Мое от меня никуда не денется.
Странно? Знаменитый Гарри Поттер, Герой войны, всю жизнь мечтавший о доме и семье, заделался предводителем домовых эльфов?
Есть у меня дом. Здесь мне рады, здесь меня ждут, здесь без меня ничего не вертится и не варится — даже зелья, как выяснилось. Дом наш, правда, снаружи выглядит еще убого, зато внутри как игрушка. Красить будем летом, когда дожди пройдут. Вопрос о детской мы пока не поднимаем, как-то вдруг все втроем стали очень суеверны на этот счет.
И семья у меня есть. Да, вот такая вот семья. А скоро здесь появится ребенок, и у него будет столько любви, сколько никогда не получали ни я, ни Снейп, ни даже Гермиона, наверное. Этот ребенок никогда не будет знать, что такое побои и предательство в семье, он никогда не будет одиноким, беззащитным, брошенным. Он будет счастливым, потому что его будут любить. Его уже любят.
Связь — действительно великий дар и благодать. Только она не золотой обруч на запястье. Связь — это те узы, которые плетутся нашими душами. Связь — это наша преданность и наша любовь, наша дружба и наша вера. Разве может это быть проклятием?
Дамблдор без устали говорил мне о силе любви. Любовь на самом деле всесильна. Я не понимал, пока они не показали ее мне.
Они — это мой бывший учитель и моя лучшая подруга.
Vova
