Яркие всполохи витрин, неутомимый бег вечно спешащей толпы, грохот автострады. Каждая деталь, каждый звук, все складывается в единый ритм, рваный пульс еще живого, но уже агонизирующего, мечущегося в горячке мегаполиса. Сверху за горожанами Лондона наблюдает кусочек бесцветного неба, до которого уже давно никому нет дела.
В голове эхом отдаются слова патронуса Кингсли: «Скримджер убит, министерство пало», когда мы аппарируем прямо под колеса двухэтажного туристического автобуса. Водитель выжимает истеричную трель и резко забирает влево. Рон хватает меня за руку, мы прижимаемся к бетонному ограждению, чудом избегая столкновения.
— Не видите, куда претесь, придурки?! — доносится из улетающей в неизвестность кабины.
Странная вещь — память. Почему-то именно сейчас, когда даже самая ничтожная ошибка может стоить жизни, мои мысли отрываются от настоящего, и в голове всплывает фраза из маггловской книжки. «Если задержать дыхание и заставить сердце биться реже — можно замедлить ход времени». Я волшебница — «самая умная ведьма поколения», помните? — и не верю в подобные глупости. Но сейчас мне не остается ничего иного. Вы же знаете, мы перебили все Маховики Времени в Отделе Тайн.
Задержите дыхание. Перенесемся на месяц назад.
Невидимый маховик щелкает.
Я выхожу из супермаркета. Школьный автобус выруливает из-за поворота, тормозит, водитель кивает мне. Я улыбаюсь и делаю шаг на шоссе. Меня не в чем обвинить, я не нарушила ни единого правила. За секунду до столкновения я успеваю заметить расширившиеся глаза велосипедистки, внезапно втершейся между тротуаром и автобусом.
Задержите дыхание. Думаю, вы меня понимаете. Бывает, что все способствует тому, чтобы неприятность произошла. Я отскакиваю назад, почти под колеса автобуса, велосипедистка выворачивает руль, врезается в бордюр, от удара вылетает с сиденья навстречу шершавому асфальту. Пассажиры высовываются из окон, пешеходы на тротуарах останавливаются, апельсины, вывалившиеся из моего пакета, раскатываются по проезжей части.
— Совсем дороги не видишь, идиотка?! — кричит она.
Девушка вскакивает на ноги. У нее запачкана куртка и разбито колено. Не говоря больше ни слова, она разворачивается и уходит прочь. Я могу тоже просто уйти, но в голове что-то щелкает. Какое-то важное, отвечающее за осмысленные поступки реле, не срабатывает. Я поднимаю велосипед с погнутыми рамой и спицами. Не знаю, можно ли его починить, я не разбираюсь в велосипедах. Мне приходится почти бежать, чтобы догнать уже успевшую отдалиться на приличное расстояние нечаянную жертву этого абсурдного происшествия.
Водитель, пассажиры, случайные прохожие смотрят нам вслед.
Всю дорогу я не решаюсь заговорить с ней. Я не виновата в произошедшем, но чувствую себя виноватой. Я молча иду следом. У нее на куртке вышит дурацкий дельфин, а кончики светлых волос выкрашены в сиреневый цвет. Понятия не имею, как она это сделала. Во всяких модных маггловских штучках я смыслю не больше, чем в велосипедах.
Как и все хорошее, наша неожиданная прогулка вскоре заканчивается. Нет, не подумайте, что мне понравился этот торопливый бег с велосипедом под мышкой, просто я совсем теряюсь, когда девушка сворачивает в сторону одного из одинаковых домов. Но, к моей полной неожиданности, она оборачивается и чуть кивает мне. Мы идем.
Я бросаю велосипед у крыльца, она открывает дверь.
— Заходи, — говорит незнакомка.
На секунду мне становится не по себе. Никто не знает, что я здесь. Не к месту разыгравшееся воображение рисует меня, убитую и ограбленную, на каком-нибудь пустыре за городом. Из горла вырывается полусмешок-полувсхлип, но я все-таки вхожу.
Внутри темновато и довольно захламлено, но в целом, ничего особенного: бледные обои с цветочным рисунком, пыльные занавески в тон, недорогая мебель.
— Как тебя зовут? — я вздрагиваю от неожиданности, засмотревшись на заткнутые за зеркало в прихожей сушеные розы.
— Гермиона. Я живу неподалеку. А ты?
— Неми. Я живу прямо здесь, — она улыбается, и впервые за время, проведенное с ней, мне кажется, что если очень повезет, то она меня не убьет. — Странно, что я тебя раньше не видела.
— Я учусь в частной школе, поэтому приезжаю сюда только на каникулы, — отвечаю я.
— Понятно, — она разворачивается, откидывает челку, и в меня впивается пристальный взгляд серых глаз. От чего–то по коже пробегают мурашки, я натягиваю рукава кофты на пальцы и отвожу взгляд.
— Что?
— … Коленка, — нахожусь я. Кстати, действительно. Ссадина в разрыве пропитавшейся кровью штанины выглядит, мягко говоря, не очень.
— Забей, — говорит она.
— Но… — я не знаю, что сказать. Нормальному человеку и так было бы понятно, что с раной надо что-то делать.
— Ладно-ладно, не надо только на меня так осуждающе таращиться, — бормочет Неми, достает из шкафа какую-то разноцветную мятую тряпку и выходит из комнаты.
Вы наверняка меня понимаете. Когда нервы на пределе — ожидание мучительно, тебе будто не хватает воздуха, как ночью в комнате с плотно задернутыми шторами. Я не выдерживаю и иду следом за Неми.
— Чем-нибудь помочь? — я заглядываю за дверь. Она уже переоделась в длинную юбку — ту самую тряпку, которая сейчас закатана выше колена. Неми сидит на крае ванны, криво налепляя пластырь. Я внезапно вспоминаю, что я волшебница и могла бы вылечить и не такое за две секунды.
Пластырь топорщится, она зло сдирает неудачную попытку и тянется за новым.
— Давай я попробую, — я вытаскиваю телесный прямоугольничек из коробки, опускаюсь перед Неми на колени, смотрю на длинную царапину с вывернутыми наружу краями на бледной коже.
Руки заметно дрожат, но я все-таки справляюсь.
— Откуда ты взялась такая смелая? — она кривит губы в насмешке, когда я облегченно вздыхаю.
Я пожимаю плечами. Наверное, меня взяли в Гриффиндор только для того, чтобы я оберегала Гарри Поттера от совсем уж необратимых бед.
— Спасибо, Гермиона, — говорит она и на секунду касается моей руки чуть повыше локтя, и это почему-то сбивает с толку больше, чем все произошедшее.
А потом мы два часа сидим на ее кухне, пьем какой-то особенный чай, я рассказываю о своих родителях-стоматологах и о том, что мне вряд ли удастся стать врачом, а она уверяет, что обычно ездит очень аккуратно и попадает в аварии не чаще, чем раз в неделю.
Так я познакомилась Неми Рейнсворт, самой безрассудной и самой отчаянной потерей в моей жизни.
Мы встречаемся на следующий день. «Чинить велосипед» — вчерашняя официальная версия была тут же благополучно забыта, потому что Неми заявила, что ей срочно нужно на Льюис-стрит, и я должна поехать с ней. Потому что, говорит она, тут от меня никакой пользы. Кроме велосипеда у Неми, оказывается, есть еще и электрогитара, струны к которой как раз сегодня привезли.
Конечно, она ругается. Она не может без этого. С продавцами в музыкальном магазинчике, потому что она заказывала красные струны, а приехали обычные серебристые. С лохматым парнем из ее группы, который «идиот, тупая пьяница и может идти куда хочет». С официантом в закусочной, рискнувшем написать свой номер телефона на чеке, чтобы познакомиться с двумя красивыми девушками.
Со мной Неми почти не разговаривает, и я почти этому рада. Но даже так ее неуемная энергия фонтаном бьет по расстроенным нервам, и я решаю впредь избегать ее общества.
Плевать судьба хотела на мои решения. Уже на следующий день мы, я и Неми, гуляем в центральном парке. Она жалуется, что ей жарко, с чего бы это, ведь она в закрытом черном платье, а на календаре — июль, отбирает у детишек мел и рисует на асфальте схему проезда в ее любимый торговый центр, закалывает свои платиновые волосы пластмассовой вилкой из пиццерии, короче, ведет себя так, будто весь мир — это ее личный парк развлечений. И почему-то это все не вызывает раздражения. Это... отвлекает? С утра пришло письмо от Рона, в котором он пишет, что все нормально и чтобы я не волновалась. Он пишет, что мы обязательно победим, и все эти кошмары закончатся. Я тоже хочу в это верить, но в глубине души мне все так же страшно. Я слушаю, как Неми с серьезным видом рассказывает мамашам на лавочке, что из ближайшего зоопарка сбежал Большой Зеленоногий Выползень, и теперь все, особенно их чада, в страшной опасности. Впервые за долгое время я смеюсь от души и искренне.
Через два дня Неми, причесанная и прилично одетая, сидит на моей кухне и взахлеб спорит с моей мамой о рецепте приготовления абрикосового пирога (хотя еще вчера я видела, как она собственноручно, не отходя от плиты, умудрилась сжечь банальнейший омлет). Мама в восторге и с удовольствием рассказывает, какая у нее замечательная дочь и как она рада, что у нее — у меня — появилась такая замечательная подруга.
Еще через два дня мы убегаем от охранника из местного супермаркета, потому что Неми пооткусывала все розочки с пироженных, когда я отвлеклась, чтобы выбирать продукты по маминому списку. «Просто потому, что мне было скучно», говорит она, когда я потом пытаюсь на нее ругаться.
Дальше — хуже. Я не знаю, как я умудрилась так быстро влипнуть. Я продолжаю читать свои книги, пишу друзьям письма, занимаюсь домашними делами — но Неми всегда рядом. У меня никогда не было по-настоящему близких подруг. Как-то так получилось, что самыми дорогими для меня людьми были балбесы Гарри и Рон. Джинни я всегда немного стеснялась, не знаю почему, с Лавандой и Парвати вообще не находилось тем для разговоров и общение не складывалось. С Неми же мне… нет, не легко. Вообще не так. С ней хорошо молчать, ее не интересует моя личная — не связанная с ней — жизнь, мои тайны, проблемы, секреты. Она сама требует внимания, создает неприятности на пустом месте и неизбежно втягивает в них меня. По неизвестной причине я и пальцем не пошевелила, чтобы хоть раз оградиться от нее.
В один кошмарный, или прекрасный — я до сих пор не могу решить, как к этому относиться — момент я понимаю, что меня тянет к ней. Вопреки. Без каких-то видимых на то причин.
На самом деле, я тогда почти не была пьяна. В наш первый раз. Неми мешает Джек Дениелс с колой, и, хоть я и не спорю, яростно уверяет, что лучше этого быть ничего не может.
Мы валяемся на ее кровати, Неми несет необыкновенную для себя трезвой чушь, меня слегка тянет в сон. А потом она замолкает, резко прижимает меня к кровати и впивается губами в шею. Я просыпаюсь окончательно, хихикаю, прошу отпустить, потому что щекотно. Она не слушается, конечно. Еще сильнее сжимает мои запястья и абсолютно серьезно обещает, что сделает мне больно, если я буду вырываться. Если я не пойму. Той секунды, пока я склеиваю шаблон, ей хватает на то, чтобы снова прикоснуться ко мне. Шок и неожиданная волна возбуждения смешиваются в крышесносный коктейль, и это, как откровение, я понимаю, что сейчас произойдет что-то — или уже произошло — после чего я никогда не стану прежней.
Неми снова целует меня, на этот раз — в губы, глубоко, жарко, по-настоящему. Мы спешим, и от этого запутываемся еще сильнее. Она — в моей одежде, я — в собственных мыслях, в неуместных сейчас этических вопросах. Нельзя же хотеть девушку, так сильно хотеть вообще никого нельзя, этого просто не может быть, ведь так? Или все-таки… Ее сумасшедшая настойчивость, поцелуи, прикосновения забирают панику. К тому моменту, как я кончаю, не остается сомнений. Я чистый белый лист — tabula rasa — на котором обжигающими красками рисуется новое понимание.
Ничего не меняется. Мы все также встречаемся. Вместе ходим в парк, за покупками, на репетиции группы Неми. Еще одно открытие. Люди не видят того, чего не хотят видеть. То, что не укладывается в привычные для них рамки. Если им на глаза попадается пара целующихся девушек, то они просто отводят взгляд и тут же забывают об увиденном, как о невнятном кошмаре. Я понимаю, часто мы ведем себя неосмотрительно и даже глупо, но ничего не могу — не хочу — с этим поделать.
А время, между тем, оно истекает. Я почти вижу, как секунды отламываются от настоящего и падают в бездну.
Помните ту китайскую пытку? Когда осужденного привязывали так, чтобы он не мог пошевелиться, и капали ему на выбритый затылок воду. Капля за каплей, с определенными интервалами, и преступник начинает сходить с ума, он ждет следующую каплю, и она приходит, непременно приходит…
Вот и я с обреченностью осужденного на смерть жду, когда закончится отведенный мне месяц.
Очередное утро приносит новости. Рон пишет, что у Ордена Феникса есть план, как наиболее безопасно забрать Гарри от Дурслей, и я им нужна. Не знаю, что именно меня вывело из равновесия: точная дата или сообщение, что очень скоро нас снова втянут в новое смертельно опасное приключение.
Я аккуратно складываю письмо и засовываю его обратно в конверт, мама заботливо интересуется, все ли у меня хорошо. Я киваю, выскальзываю из кухни и выбегаю в пасмурное утро.
У Неми, как всегда, не заперто. Я распахиваю дверь и прохожу в знакомые комнаты. Неми одна, лишь надрывается телевизор, как всегда, врубленный на новостном канале. Как-то я у нее спросила, почему она все время смотрит эти кошмары, она ответила, что это единственное — настоящее. Вся наша жизнь — это борьба. Воины и беспорядки, политические кризисы и инфляция, землетрясения и эпидемии смертельных болезней — это то, что заставляет нашу планету крутиться. Счастье, боль и слезы — это сито, через которое просеиваются наши души. Так она сказала.
Неми выбрасывает недокуренную сигарету и распахивает окно. При мне она никогда не курит, говорит, что рядом со мной хочет казаться лучше.
— Грейнджер, ты меня пугаешь, — говорит она, — что с лицом?
Я мотаю головой, пытаюсь скрыть слезы за занавеской из челки, но безуспешно. Неми обнимает меня, и мы стоим, словно дурацкая влюбленная парочка посреди кухни, ее волосы щекочут шею и лицо, но я не отстраняюсь. Сердце начинает биться чище, глубже и реже. Реальность замирает. Кажется, что все страшное, что на огромной скорости приближается, чтобы стать настоящим, тоже замедляет свой бег. И я рассказываю Неми обо всем. О том, что я волшебница, о Роне, Гарри и пророчестве, о всех наших приключениях за шесть лет учебы в Хогвартсе.
— Ты мне веришь? — спрашиваю я ее наконец.
— Я знала, — говорит она, — что ты особенная. Не знала только, в чем именно. Иначе бы ничего не случилось.
Я не могу понять, шутит она или говорит серьезно.
Тот самый последний день наступает. Я запихиваю в расшитую бисером сумочку кое-что из оставшихся вещей. Мне хочется избежать лишних слез. Мама и папа, мне пора. Я обнимаю родителей. Я очень надеюсь, что все у них будет хорошо. Я поднимаю волшебную палочку.
— Гермиона?
Я ничего не могу объяснить. Простите.
Вспышка.
Еще не все. Подождите еще немного. С сумочкой под мышкой я выхожу из дома.
Утро дышит тишиной и спокойствием. Я и сама спокойствие — чистое, холодное. Ситуация не требует объяснений и через несколько минут я исчезну из жизни Неми.
Она сидит на крыльце и сонно щурится на восходящее солнце. Сиреневые кончики ее волос растрепались и похожи на синтетическую мочалку для мытья посуды. Как-то Неми сказала, что если бы не они, я бы на нее не запала.
— Только не говори, что ты уже собралась и это все твои вещи, — тычет она в мой мешок.
Она встает и облокачивается о дверной косяк.
— Знаешь, а тебе нужна такая штука, как у «Людей в Черном», — говорит Неми, — стиратель памяти. А то мало ли что я кому расскажу, — подмигивает мне она.
Я вытаскиваю волшебную палочку.
— Все так серьезно? — Неми улыбается.
Я киваю. Улыбка Неми медленно меркнет, будто перегорает лампочка.
Я думаю, что сейчас она начнет кричать:
«Ты идиотка, Грейнджер!»
«Кто дает тебе право решать за других?»
Или даже: «Я не хочу забывать тебя!»
Она не произносит ни слова. Внимательно смотрит на меня, как смотрят на сделавшего безобидную глупость ребенка.
А я задыхаюсь от внезапного понимания: она мне не верит.
Не верит в то, что я взмахну волшебной палочкой, скажу пару слов на латыни, и она навсегда забудет, что Гермиона Грейнджер существовала.
В мире Неми Рейнсворт нет волшебства, нет веры, правил и законов, никакого вектора, задающего путь развития. У меня появляется невероятное — противоречивое, неправильное — чувство, что мои заклинания окажутся бессильными, разобьются о ее хрустальный, переливающийся всеми цветами радуги панцирь безразличия.
Я не имею права на это надеяться. Моя сила против ее.
— Прости, — слезы все-таки текут по моим щекам.
Вспышка.
Я делаю шаг назад и зажмуриваюсь.
Вспышка.
Я исчезаю.
А теперь выдохните. Перенесемся в настоящее.
Гарри, Рон и я, мы прорываемся сквозь спешащую по своим делам толпу. Убегаем от невидимых врагов. Мы останавливаемся и переводим дыхание, только когда за спиной хлопает дверь закусочной.
Мы останавливаемся, и вы тоже остановитесь. Остановитесь. Вы наверняка и так знаете, что произойдет дальше.
Но что будет потом, когда мы победим Волдеморта и все закончится, спросите вы. Когда погибшие будут оплаканы и похоронены, когда мои родители вспомнят, что у них есть дочь и вернутся из Австралии, когда со лба Гарри исчезнет шрам…
Я не знаю.
Может быть, я приму предложение Рона и буду счастлива в браке. И у меня будет двое чудесных детей.
Или я вернусь в дом родителей и обнаружу, что Неми переехала, не оставив адреса. Или даже — чем Мерлин не шутит — найду ее там же, злую, растрепанную, тянущую ироничное: «ну что, наигралась в свои сказочки, Грейнджер», потому что заклинание не сработало, и она все так же помнит и так же не верит.
А может…
А может, все будет совсем иначе. Может Гермиону Грейнджер совершенно случайно — не по сценарию — заденет искра смертельного проклятия или, к примеру, ее шейка попадет под нож маньяка в клетчатых штанах.
Vova
