Ослепляющими вспышками пролетает мимо моих глаз жизнь. Цвета сменяют друг друга такие насыщенные, приторные. Я почти ощущаю их кончиками пальцев, зажмурившись. И это невыносимо!
Каждую ночь я окунаюсь во всепоглощающую темноту и дышу только мыслями о нем, но он больше не приходит ко мне даже во сне. Каждое утро мои глаза невыносимо больно режет свет, но слез больше нет, и сил, чтобы плакать, тоже. Только бесконечная тоска, будто ширмой отгородившая меня от прежней жизни, преследует мои мысли со дня победы. Именно тогда со мной первый раз случился такой приступ. Закрыв глаза, я почувствовала легкую тошноту, а, открыв их вновь, больше не могла различать предметов, только краски, которыми они окрашены. Люди — пестрая масса, издающая громкие звуки, мне не хотелось их видеть. Никого, кроме Него. Если бы только он был рядом и подарил мне блаженную темноту. Но его больше нет, как и меня…
Сначала было невыносимо больно привыкнуть к такому изменению, со временем я освоилась, смирилась, но так и не приняла этого. Красным цветом зло разливается по белой скатерти моего мира. Зеленым цветом окрашена сама жизнь, бушующая вокруг, словно океан. Голубое небо, ярко-желтое солнце, лиловые сумерки. И только где-то глубоко во мне успокаивающая дурманящая темнота. И только ночью я могу насладиться ею полностью. Только ночью я могу отдаться своему сумасшествию без остатка.
И вот наступает очередное утро моей одинокой жизни. Снова омерзительная радуга перед глазами, снова мысленная мольба к тому, кто меня больше никогда не услышит, не выслушает. Чтобы не растягивать это на длительный срок, я рывком поднимаюсь с кровати и направляюсь к письменному столу. Как и каждое утро, я сажусь на стул, кладу перед собою тоненькую измятую книжицу в кожаной обложке и заношу над ней заправленное чернилами перо. И дрожащая рука не решается написать сокровенные мысли в подаренном на память дневнике. В Его дневнике, единственной вещи, которая осталась у меня после его смерти.
Я всматриваюсь в бумагу, которая, как я помню, имеет бледно-желтый оттенок, но ничего не вижу. С трепетом перебираю в руках пустые странички, но чувствую только прах своей прошлой жизни под своими пальцами. Такого никогда не было со мной раньше. И это больно. И это приятно. Разнообразие.
Тень улыбки скользит по моим губам, когда я закрываю дневник и откладываю в сторону перо, чтобы запечатлеть поцелуй на холодной коже обложки. Медленным шагом направляюсь на кухню, игнорируя пляшущие вокруг огоньки, достаю из ящичка большой кусок черствого хлеба и ставлю чайник на плиту. Я отвыкла от магии, она производит слишком много разноцветных всполохов, без неё проще.
Взяв в руки последний оставшийся острый нож, я с фанатичностью медленно нарезаю хлеб тонкими ломтиками, пытаясь обдумать произошедшие во мне перемены. Сердце стучит медленно и ровно, слабость одолевает тело, и руки двигаются всё медленнее. Туманная дымка приятного серого цвета окутывает мысли. И я уже не могу контролировать себя — нож, дрогнув в моей руке, режет уже не затвердевшую мякоть теста, а мою нежную кожу.
Боль.
Острая и отрезвляющая.
Распахнув глаза, я судорожно пытаюсь осознать, как это произошло, но ничего не выходит. Перед глазами мигает только одна картина: кровь, красная и красивая. Но в следующий момент я вижу, как она становится прозрачной, а потом и вовсе черной. Испуганно отступая назад, я откидываю злополучный нож в сторону и бегу к себе в комнату. Перед глазами двоится, а яркие и насыщенные цвета превращаются в грязь. Вокруг меня одна грязь.
Схватив со стола мой дорогой дневник, я забираюсь под толстое одеяло и стараюсь себя успокоить, но получается плохо. Кровь тягучими каплями скатывается по ладони и падает на простыню. Прерывистое дыхание обжигает лицо.
Раскрыв дневник на первой странице, я обмакиваю палец в собственную кровь и пишу его имя.
Ожидание — всего пара секунд, но мне так страшно. Я закрываю глаза, и темнота немного помогает мне расслабиться. Откинув одеяло, я встаю с кровати и по памяти направляюсь к столу, чтобы оставить на нем дневник. Я почти уверена, что когда вновь открою глаза — ничего не изменится, но так не хочется больше ранить себя. Устала.
Накрыв ладонями глаза, я пару раз моргаю и убираю руки. То, что я увидела, было слишком неожиданно и так долгожданно, что я, пошатнувшись на слабых ногах, опустилась на пол. Ничего — никаких цветов и ярких красок. Только черно-белая картинка, как в старых магловских фильмах. Разве не об этом я мечтала долгими днями и короткими ночами?
— Вернулся, — сорвался шепот с моих губ, и я, словно окрыленная, поднялась на ноги и выбежала из комнаты. Но его нигде не было. Грусть больной пощечиной ударила по моей душе. Тогда я медленным шагом побрела на кухню, не разбирая дороги из-за выступивших на глаза слез.
Свист чайника напоминает мне о том, что я всё ещё здесь, на земле, и изменилось только мироощущение. Подняв глаза, я вдруг замечаю мутные очертания человека — темное пятно на полотне света. И в сердце щемит до боли, слезы наворачиваются на глаза с новой силой, а я опускаюсь на пол. Я уже не верю тому, что вижу. Я больна, серьезно и неизлечимо. Но я чувствую его руки на своих плечах и спокойный холодный голос.
Я боюсь увидеть, боюсь упустить, но с жадностью внимаю этому голосу. Пусть это лишь иллюзия, но только она мне и нужна. Я не хочу больше такой жизни.
Плач переходит в истерику, и я мечусь на полу, в его объятиях, постепенно понимая: он и вправду вернулся, ради меня.
Холодные пальцы касаются моей щеки и плавно блуждают по коже. Шею опаляет горячее дыхание, и я уже не могу терпеть. Распахнувшись вновь, мои глаза встречают взгляд родных серых глаз, смотрящих на меня с тревогой и тоской.
— Ох, Том. Я так долго ждала тебя, — не перестаю повторять я, когда он поднимается и берет меня на руки. В его объятьях я чувствую, как бесконечное спокойствие разливается по телу, и он дарит мне свой поцелуй. Его мягкие губы касаются моих, и я уже не чувствую себя потерянной душой. В этом поцелуе сам мрак ночи, увлекающий за собой. В этом поцелуе конец моих страданий. В этом поцелуе весь он, мой Том Реддл.
Vova
