Я боюсь, ты боишься, мы боимся. Он, она, оно боится. Ни одно живое существо в мире не избежит страха, от которого замирает сердце. Я боюсь, значит, я существую.
Мои страхи — мое личное дело, и в широком контексте они лишены смысла. Ведь образы, возникающие в мозгу, лишь иллюстрируют страх. Они только обозначают тот настоящий ужас, что является глубинной сутью моей личности. Страх, мой или всеобщий, образуется раньше, чем формируется личность.
И конкретные проявления страха очень индивидуальны.
Сказала бы даже — слишком.
* * *
Я дочитала книгу, эдакую своеобразную дополнительную литературу, когда было уже далеко за полночь. Удобно устроившись на кровати, я запаслась двумя свечками, пузырьком чернил и несколькими перьями и, переписав некоторые отрывки на предварительно подготовленные листы пергамента с моими исследованиями, откинулась на подушки и немигающе уставилась в потолок.
Одиночество — вот начало, середина и конец моего страха. Но кто же не боится одиночества?
Полного одиночества?
Теперь же у меня появился новый источник страха, бороться с которым оказалось куда труднее.
Это был Драко Люциус Малфой.
Малфой, без сомнений, был опасен. Он выглядел как человек, внутри которого сокрыто зло. Он был зверем, волком, а я — гребаной Красной Шапочкой, которая потерялась в дремучем лесу, том самом, где хозяйничает иная порода, отличная от моей. Он был чистокровным. Я же звалась грязнокровкой.
А еще моя слабость — негласная первопричина страха — была известна слизеринцу и могла послужить отличным оружием против меня. И я избегала его.
Ровно до того момента, когда решила побороть свой страх.
* * *
Они говорят: тебе нужно изучить зверя.
Я согласно кивала и отступала в сторону, прежде чем снова посыпались бы бесконечные наводящие вопросы.
Мне удалось никому не рассказать о природе своего нового страха, однако скрыть само наличие оного было сложнее. Но даже моя, в некотором роде, исповедь толком ничего не стоила — я не строила иллюзий. Какая помощь? Что могли Гарри и Рон? А члены Ордена Феникса? Что могли сделать все эти люди против семикурсника-слизеринца?!
Я горько усмехнулась.
Он был всецело моим страхом. Моим зверем. И мне нужно было изучить зверя, чтобы понять первоисточник своего страха.
* * *
Уронив голову на руки, я украдкой взглянула на Малфоя. Обед был в самом разгаре, и слизеринец еще даже не приступал к десерту.
Мерзкий ублюдок. Гореть бы тебе в Аду, слизеринская дрянь, — твердила я про себя, в надежде побороть тошнотворный страх. Но его липкая волна уже подкрадывалась к моему горлу, удушая.
Я начала захлебываться.
То, что есть у меня, — ему не было нужно. Но он имел все, чего хочу я.
* * *
— Грейнджер, — сказал зверь.
Он не просил и не требовал. Он просто назвал меня, желая унизить, получая удовольствие от этого действия. Он скалился передо мной.
Страх рисовал в моем воображении страшные картинки: мне чудилось, что это оскал не человека, а зверя. Казалось, ощущаю зловонное дыхание твари, вижу кровавую слюну и гниющие остатки плоти, застрявшие между клыками. Которые так и жаждут вонзиться в мое одеревеневшее тело, порвать его на кусочки.
Малфой не сделает ничего плохого, я знала. Мы были окружены сокурсниками, на нас были устремлены десятки глаз, все слышали, что он говорил мне.
Он не посмеет. Он всего лишь мое индивидуальное проявление страха.
Ноги подгибались, руки тряслись.
Я хочу, чтобы ты умер.
* * *
Твердят, что тебе нужно завлечь зверя.
Следующий этап был сложнее.
Заинтересовать мерзкого ублюдка… Тут был только один вариант.
* * *
Утром я заглянула в библиотеку, чтобы отложить для себя несколько книг по магической природе страха, пока мадам Пинс не решила их куда-нибудь деть. Она странно смотрела на меня в последнее время, а ее разговоры с профессором МакГонагалл, в которых я отчетливо слышала свою фамилию (однажды, совершенно случайно, мне довелось подслушать часть их весьма прелюбопытной беседы), толкали меня к решительным действиям — если будет нужно, я украду эти книги. Инсценировав их уничтожение, разумеется.
Неожиданно я услышала знакомый голос:
— А ты ранняя пташка, грязнокровка.
Оглянулась и встретилась с колючим взглядом Малфоя.
— Ты, Грейнджер, потрясаешь меня.
И чем же?
— Энтузиазмом, — сладостно протянул слизеринец, растягивая слова на французский манер.
Это ловушка. Нет, абсурд: он же не может знать. Или он знает?
Зверь плотоядно смотрел на меня. Желудок неприятно скрутило, на лбу выступили бисеринки пота.
Я отчетливо вижу, как он вонзает клыки в мое тело.
Кругом кровь.
* * *
Это мой страх, моя навязчивая идея. И я задалась целью… показать Малфою, что такое страх. Показать, что это — единственная осмысленная реальность для меня. И для него — для всех нас.
Он пугал меня рассказами о неминуемых расправах над нечистокровными. Пугал Круциатусом и смертью. Мы много беседовали о страхе, если наше общение можно было назвать беседой. Каждый раз я буквально сходила с ума: голова шла кругом, в нос лез омерзительный запах блевотины — я жадно глотала воздух, а он упивался своим превосходством и смеялся, смеялся.
Слизеринский принц полагал, что сломил меня. Раздавил, уничтожил. Прошелся и вытер об меня ноги.
Мой зверь был в клетке, где я, — сама клетка.
Когда же ты умрешь?!
* * *
Ждут, ведь тебе нужно покорить зверя.
Гарри и Рон мельтешили перед глазами, бегая взад-вперед по гриффиндорской гостиной. Они были готовы клещами вытаскивать из меня ответы на свои вопросы. Но что я должна была им сказать?
Мне страшно. И это — правда.
Я не боюсь. Но это — ложь.
Они были частью моего эксперимента. И в тоже время — частью игры Малфоя.
Гостиная красная. И кровь тоже красная.
Устало закатив глаза и не обращая больше на мальчишек внимания, я поднялась в свою комнату.
Заставь свой страх прогнуться под тобой, кричали они мне вслед.
Заставь.
* * *
Малфой оскалился.
Да он псих, безумец!
Здесь я дала первую трещину — здесь и начался когда-то мой страх.
Лицо мое исказилось болью, отражая внутреннюю борьбу между ненавистью и отвращением.
— Грейнджер! — торжествующе прорычал зверь.
На лице застыл ужас.
— Грейнджер, — терзал он меня.
Мое лицо уже было лишено всякого выражения. Я была полностью поглощена единственной мыслью: заставить зверя покориться.
И он был покорен.
Считая, что проучит всех и вся, что уничтожит Поттера и его нищего дружка, что навсегда покончит с грязнокровкой. Унизит их. Уничтожит.
Я болезненно кончила.
И продолжала хотеть твоей смерти.
Девственная кровь перепачкала всю постель.
Да тут все было в крови.
* * *
А в конце тихо шепчут — тебе нужно убить зверя.
Если бы они знали, если бы я только могла сказать им…
Каждый раз внутри меня что-то ломалось, стоило мне открыть рот.
Но, с другой стороны, это было так захватывающе — исследовать мир страха. Учить, обучаться, жить страхом.
* * *
Ухмыляясь, Малфой покинул библиотеку.
Даже не стала смотреть ему вслед.
Я снова села за стол и принялась рассматривать старые фолианты, временами стряхивая со страниц пыль. Эксперимент закончился. Вроде бы. Это была последняя фаза — продолжать дальше не имело смысла. Что теперь я чувствовала? Неуверенность, растерянность и… Что же еще?
Конечно же, страх.
Мерзкое, грязное слово. Теперь оно всегда будет ассоциироваться со мной.
Я усмехнулась. Прыснула прямо в книгу.
Грязнокровка.
Такая же мерзкая. Такая же грязная.
Страх поработил меня. Ужас овладел мной. Я была в тисках собственных кошмарных иллюзий.
Страницы начали стремительно алеть.
Весь фолиант был багряным.
* * *
Зверь смотрел на меня сквозь сочившийся кровью воздух.
Что мне его угрозы о расправе? Какой уже смысл в Круциатусе и чистоте крови? До него дошло, что все это, — бред.
Сама идея — бред.
Он понял наконец: есть нечто хуже, чем страх, хуже самой смерти.
Это боль без надежды на облегчение. Это жизнь, которая все длится, когда рассудок умоляет тело о конце. И ты не знаешь, где кончается действительность и начинается агония твоего подсознания.
Но хуже всего то, что зверь был мертв.
Страх — вот единственная осмысленная реальность.
Кровь исчезла.
* * *
Я открыла глаза.
Малфой что-то увлеченно рассказывал Паркинсон, попеременно размазывая по тарелке тыквенную кашу.
Вдруг он усмехнулся, оскалился.
Клыки обнажились: и слюна тягуче закапала прямо на стол.
Зверь жив.
А умирал ли он? Я не знала.
Флаги над столом моего факультета, мой значок старосты, мой галстук.
Кровь была всюду. И я видела, сквозь эту вязкую кровавую пелену, как вожделенно скалился зверь.
Vova
